Неокантианство немецкое и русское: между теорией познания и критикой культуры / (под ред. И.Н. Грифцовой, Н.А. Дмитриевой). М.: РОССПЭН, 2010, 567 с. (Humanitas).

Поводом к изданию этой монографии послужила проходившая 29-31 мая 2008 г. в Российско-Немецком Доме в Москве первая в России международная научная конференция, специально посвященная неокантианству, – «Неокантианство немецкое и русское: от логики познания к "социальной педагогике"».

Уже то, что в этой монографии мы имеем дело с результатами именно первой международной конференции по неокантианству в России, может послужить достаточным основанием для интереса к ее содержанию. Сразу возникает закономерный вопрос: а не слишком ли запоздал этот творческий порыв на почве отечественной истории философии? Не оказываемся ли мы здесь в унизительной роли «опоздавших навсегда» и вынужденных постоянно догонять своих западных коллег в исследованиях по истории неокантианства? Осмелимся ответить отрицательно по двум, по крайней мере, причинам. Во-первых, в самой западноевропейской философской науке неокантианство до последнего времени полагалось абсолютно маргинальным явлением, недостойным серьезного историко-философского внимания. Как отмечает один из авторитетных европейских исследователей истории неокантианства К. Крайнен, редактор издания «Neukantianismus-Forschung Aktuell», «интерес к почти забытому философскому направлению… стал приобретать постоянный характер в 80-е годы ХХ в. с появлением работ Х.-Л. Оллига». И с сожалением он вынужден констатировать, «что систематически выверенная, критическая оценка неокантианства стала даваться совсем недавно…»[1]. И, во-вторых, наличие такого «сегмента» общего неокантианского направления, как русское неокантианство, предоставляет отечественным философам шанс на достойное участие в начавшемся процессе систематического исследования неокантианства.

Еще более существенным основанием для ознакомления с предлагаемой монографией, на наш взгляд, может послужить то, что редакторами и авторами предисловия в концепцию книги заложены несколько взаимосвязанных притязаний полемического характера, обоснованность которых нуждается в прояснении. Во-первых, И.Н. Грифцова и Н.А. Дмитриева настаивают на том, что перед нами именно монография, а не просто сборник статей; во-вторых, заявляют о складывании нового исследовательского направления – неокантиановедения; и, наконец, в-третьих, что  действительное понимание значения неокантианства впереди и еще не может быть признано состоявшимся. Другими словами, неокантианство остается до сих пор в целом terra incognita, однако интерес к нему ввиду его актуальности не фрагментарен, а вполне системен и устойчив.

Что касается статуса монографии, то редакторы добиваются его и формально, упорядочив материал по разделам и главам, и содержательно, выстроив единую логику, принятую в монографических исследованиях: от наиболее общих спорных вопросов к их более детальному и с разных позиций осуществленному анализу. Завершает исследование раздел об актуальности и открытости обсужденных вопросов.

В неокантиановедении самым существенным и даже, можно сказать, сакраментальным вопросом является вопрос о том, что, собственно, это такое – неокантианство, если все послекантовские философы и философские школы так или иначе отталкивались от Канта. В чем специфика именно неокантианской рецепции великого кенигсбержца? Кто из огромной когорты «кантианцев» действительно может называться неокантианцем? Есть ли реальное основание для объединения неокантианских штудий в одно неокантианское направление и каково оно? Острота поставленных вопросов сегодня настолько серьезна, что при их обсуждении возникла напряженная дискуссия на самой конференции[2], и многие авторы монографии в своих текстах продолжили эту дискуссию.

Вопросы о характере взаимосвязи неокантианского творчества и специфики современных тенденций в мировой философии, о причинах долгого забвения неокантианства и, наконец, о так называемой «антикварности» неокантианских усилий порождаются не в последнем счете современной актуализацией неокантианства в мировом философском дискурсе. В частности, отклоняя тезис марбургского профессора Петера Яниха о том, что философия Германа Когена может быть интересна только в качестве «краеведческого музейного экспоната», известный исследователь творчества основателя марбургского неокантианства Г. Эдель, обращаясь к анализу двух наиболее серьезных философских проектов ХХ в., а именно аналитической философии и герменевтике, которые попытались проигнорировать неокантианство в своих обращениях к Канту, убедительно демонстрирует непродуктивность и даже тупиковость подобного рода попыток[3]. На все перечисленные вопросы по всем спорным моментам в книге даются аргументированные, развернутые ответы.

Отдельным пунктом хотелось бы выделить тему русского неокантианства и его изучения, которая также достаточно интересно представлена в монографии. Если мы говорим сегодня о сложных вопросах, вызванных оценкой неокантианства в целом, то в случае русского неокантианства их оказывается гораздо больше, и ставятся они  гораздо острее[4]. Примечателен тот факт, что русское неокантиановедение развивается одновременно с неокантиановедением общим, имея в чем-то схожие причины своей динамики. Если становлению немецкого неокантиановедения в свое время воспрепятствовал фашистский режим, то в отношении российского неокантиановедения подобную роль сыграла тотальная идеологизация философии в сталинский период. Если увлечение аналитической философией «натолкнуло» западных исследователей на необходимость выявления глубинных причин «аналитического поворота» – и таким образом были вскрыты его неокантианские корни, то и в исследовании истории отечественной философии односторонность и предвзятость, выражающиеся в педалировании роли религиозной традиции, заставили оглянуться вокруг и пристальнее рассмотреть философские окрестности.  В результате отчетливо наметилась тенденция к изучению более широкого спектра философских направлений в истории отечественной философской мысли. Как следствие, вполне продуктивной следует признать интуицию, согласно которой выход из современного методологического кризиса в философии может быть обнаружен и в неокантианских штудиях.

Но более важное значение русского неокантианства для отечественной философской традиции состоит в том, что оно является непосредственной составляющей ее становления, определенным образом соответствующим духу времени, выражая интенции так называемого «западничества». Суть этого «современного западничества» отражена в словах программной статьи редакции «Логоса», звучащих, на наш взгляд, во многом актуально и ныне: «Мы глубоко верим в будущее русской философии, а также в то, что основанное на безусловном усвоении западного наследства философское творчество наше неизбежно вберет в себя имеющиеся у нас своеобразные и сильные культурные мотивы, обнаружившиеся пока лишь в области художественного и мистического творчества, и тем самым бесконечно обогатит мировую философскую традицию»[5]. Во всяком случае – это несомненно интересный и еще не подвергнутый осмыслению факт истории, что ни в какой другой стране неокантианство не сыграло такой определяющей роли в становлении национальной философии, как в России.

Думается, что полиаспектность представленной в монографии тематики будет правильно понята специалистами по истории философии, а усилия ответственных редакторов и авторов книги по выявлению ключевых проблем неокантианства и постановке задач по их решению получат заслуженное признание.