ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ ВЛАСТИ, СОБСТВЕННОСТИ И УПРАВЛЕНИЯ – НЕОБХОДИМОЕ УСЛОВИЕ МОДЕРНИЗАЦИИ И РАЗВИТИЯ ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА В РОССИИ

В статье рассматриваются проблемы эволюции российской социетальной системы как процесс дифференциации власти, собственности и управления. Показано, что его важнейшей составляющей является институционализация и формализация общественной жизни. Анализируются причины относительного запаздывания данных процессов по сравнению с Западной Европой. Власть, управление, принципы отбора и функционирования элиты, экономика рассматриваются через системный принцип.

In article problems of evolution to the Russian social system as process of differentiation of the power, the property and management are considered. It is shown, that its major component is formation of institutes and formalisation of a public life. The reasons of relative delay of the given processes in comparison with the Western Europe are analyzed. The powers, management, principles of selection and elite functioning, economy are considered through a system principle.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: власть, собственность, управление, элита, дифференциация, экономика.

KEY WORDS: the power, the property, management, elite, differentiation, economy.

Мы полагаем, что законы развития социетальных систем универсальны, но в каждом конкретном случае их действие корректируется местными условиями, что, в свою очередь, создаёт неповторимое многообразие структур конкретных обществ и «заслоняет» действие универсальных законов. Поэтому и унитарно-стадиальные, универсальные и цивилизационные, локальные концепции обладают существенным эвристическим потенциалом.

О социальных системах и системности

Термин «социетальный» мы используем, когда речь идёт о характеристиках, понятиях и процессах, относящихся к уровню общества в целом, к макроуровню. Термин «социальный» относится к общественным явлениям без уточнения уровня их рассмотрения (социальная функция семьи, социальная организация религии и т.д.).

Понятие системы, системности широко обсуждалось в европейской философской литературе XIX в. Кант полагал, что научное знание есть система, в которой целое главенствует над частями. Гегель трактовал системность познания как важнейшее требование диалектического мышления в области социальных наук. К середине XX в. социальное знание достигло такого уровня развития, при котором возможно исследовать социальные системы и структуры. Система – это совокупность взаимосвязанных и в какой-то степени даже взаимозависимых элементов, образующих целостное единство. Целостность – это принципиальная несводимость свойств системы к сумме свойств составляющих её элементов, и невыводимость из свойств последних целого. Целое не равно сумме частей его составляющих, так как приобретает новые качества именно как целое. Это иногда называют «эффектом сборки». Чем сложнее система, тем большее значение имеет «эффект сборки», рождающий новое качество. Существует зависимость каждого элемента, свойства и отношения системы от его места и функции внутри целого.

Итак, система, на наш взгляд, это целое со всеми входящими в него объектами и связями между ними, а структура это модель устойчивых связей элементов этого целого, мысленно извлечённая из него. Любая система имеет структуру – собственную схему связей и отношений; иерархичность – свойство её элементов образовывать уже из себя систему. Внутри сложной системы может оказаться несколько уровней подсистем. Как единое целое система способна взаимодействовать со средой и даже быть в этом взаимодействии активной стороной. Структура – это совокупность устойчивых внутрисистемных связей, обеспечивающих целостность системы и тождественность её самой себе. Основная функция структуры – способствовать, несмотря на внешние и даже внутренние изменения, сохранению системой своих основных свойств.

Одним из важнейших свойств системы является то, что она обладает поведением. Саморазвивающиеся системы – организмы, личности и общества – обладают способностью накапливать и передавать информацию и в них возникают процессы управления и самоорганизации. Такая система, подвергнувшись разрушительному воздействию, способна возвращать себе равновесие. Важно понять не то, что выводит систему из равновесия, а то, как ей удаётся устранять последствия этих нежелательных вмешательств и сохраняться. Таким образом, именно адаптационный потенциал социальной системы служит важнейшим показателем её уровня развития. Важно также понять до какого предела сохраняет система способность к самовосстановлению.

Как показывает прошлое, развитие общества происходило на основе дифференциации имеющихся институтов, дальнейшей институционализации, сегментации, увеличения количества социальных субъектов, и, одновременно, это сопровождалось интеграционными процессами и ростом их значимости. В совокупности это вело к росту адаптационного потенциала данного общества. По справедливому замечанию Парсонса: «Есть основания полагать, что эволюционный путь от древнейших человеческих обществ к сегодняшним сопровождался определёнными скачками в развитии их адаптивной способности» [Парсонс 1998, 13].

Разные социальные системы характеризуются разной степенью способности к адаптации. В крупных системах это зависит от уровня их сложности. Чем сложнее, тем выше адаптационный потенциал. Важнейшим индикатором уровня сложности социетальной системы является степень дифференциации её институтов, причём сегментацию едва ли можно отнести к таким индикаторам. Сложная дифференцированная соцетальная система способствует появлению новых социальных субъектов, её акторов. И наоборот, чем проще система, тем сложнее и длительнее процесс генезиса новых субъектов.

«Социальные системы – это системы, образуемые состояниями и процессами социального взаимодействия между действующими субъектами. Если бы свойства взаимодействия можно было вывести из свойств действующих субъектов, то социальные системы были бы эпифеноменом, на чём настаивают «индивидуалистские» социальные теории. Наша позиция здесь резко противоположна. Она исходит, в частности, из утверждения Дюркгейма, согласно которому общество – и другие социальные системы – есть реальность sui generis» [Парсонс 1998, 18]. В системе существуют как бы самовозникающие процессы. «Мы определяем общество как такой тип социальной системы, который обладает наивысшей степенью самодостаточности относительно своей среды, включающей и другие социальные системы» [Парсонс 1998, 20].

Общество это социальная система, обладающая механизмом самовосстановления. Механизм включается, как только система отклоняется от нормы. Социальная система, встретившись с трудностями, начинает адаптироваться к ним, процесс изменений при этом захватывает и области смежные, например, культуру. Процесс адаптации есть сложный процесс взаимосогласований внутри социальных систем. Процесс развития всегда в какой-то степени связан с нестабильностью, что ставит социальную систему между укреплением и состоянием деструкции. Механизмом восстановления равновесия является социальный контроль. Акторы должны мотивироваться таким образом, чтобы у них не возникало желания отклоняться от выполнения ролевых ожиданий – это важнейшее условие эффективности социального контроля.

О власти и принципах функционирования элиты

Важнейшие параметры, характеризующие российское общество – власть, привластные группы, осуществляющие от лица и по поручению высшей власти функцию редистрибуции, относительная «простота» или моносубъектность общества, низкая степень или полное отсутствие дифференциации его подсистем. Привластные группы призваны, и в какой-то степени им это удаётся, компенсировать институциональную слабость. Право не является главным регулятором социальных отношений, общество не является результатом взаимодействия (в том числе и в конкурентной форме) индивидов, наделённых правами граждан, а государство не есть актуализированный правопорядок. У нас власть выступает регулятором общественных отношений, а право лишь её инструментом. Власть отделена от страны и развивается как бы отдельно. В условиях этого раздельного существования Россия раскалывается на большую Индию и маленькую Англию, которая только делает вид, что управляет ею. В XV-XVII вв. роль привластной группы выполняло боярство; в начале XVIII в. гвардия Петра I; затем более широкие слои дворянства; после событий 14 декабря 1825 г. и окончательно после реформ Александра II эта функция перешла к чиновничеству; в СССР данная роль принадлежала номенклатуре; а начиная с 90-х годов XX в. привластной группой является олигархия. Любые привластные группы, т.е. элита, если понимать под этим словом не лучших и отобранных по объективным критериям наибольшей пригодности для управления, а просто людей, находящихся наверху социальной пирамиды при высшей власти, обладающих властными полномочиями которые они реализуют от лица высшей власти, главным образом занимаются редистрибуцией экономических ресурсов. Привластные группы распоряжаются экономическими ресурсами от лица и по поручению высшей власти. В строгом смысле слова речь можно вести не о частной собственности как таковой, а о владении. В привластных группах идёт постоянная ротация состава.

Тезис Ю.С. Пивоварова: «В последние пять столетий господствующая в нашей стране Русская Система устойчива лишь тогда, когда невысок уровень социальной сложности и вещественной субстанции» [Пивоваров 2004, 14-15]. Любое усложнение российской социальной жизни ведёт к кризису. Простота социетальной системы, а усложнению препятствовали объективные факторы, в том числе и природно-географического характера, означает низкую степень её адаптационных возможностей.

Такая ситуация способствует «изоморфизации» социальных структур по отношению к власти. Отсюда «”Чрезвычайщина” как одна из ярких и наблюдаемых особенностей российской жизни как раз связана с появлением жёсткого политического режима, с особым стилем своеволия у политиков, считающих принуждение единственно возможной стратегией борьбы с хаосом. В эту логику укладывается и опричнина и сталинский террор» [Тихонов 2010, 168]. Без внешнего управления, т.е. института кураторства (комиссары, политруки, полномочные представители и т.д.) у нас в стране работать крайне сложно. Соответственно этому осуществляется рекрутирование элиты. Элиты – привластные группы являются верхним слоем элиты, над которым только кремль – в России всегда были служилыми. Своеобразное служилое сословие, полностью зависимое от высшей власти, изоморфное ей.

Существует два принципа рекрутирования элит – принцип традиции и принцип мобилизации. Традиция и мобилизация – это единственные принципы, реализация которых способна превратить элиту во что-то приличное и ценное для общества. Однако в реальности эти принципы и социальные силы могут функционировать только при наличии соответствующих институтов – институтов традиции и институтов мобилизации. Нет институтов, не работают и принципы. Только институты традиции способны сделать традицию силой на основе которой можно формировать элиту.

Институт частной собственности и межпоколенной трансляции внутрисемейного богатства является важнейшим из таких институтов, но он почти не работал и не работает в России. Вообще проблемы трансляции власти и трансляции имущества суть центральные для любого общества. На Западе эти проблемы решены одним способом, а в России другим. Поэтому там элита в основном формируется на основе традиции, а у нас мобилизации. Ю.С. Пивоваров пишет: «… не понимая основ западной системы мышления, нельзя понять и всерьёз принять западную систему демократии. Прежде всего – формальную. Являющуюся правовым и социальным выражением (и аналогом) системы номиналистического мышления» [Пивоваров 2004, 52]. И далее: «Итак, СССР демонстрирует апофеоз трудовой передельной собственности. Или, пользуясь философским словарём, собственности реалистической. Тогда собственность западного типа можно назвать «идеальной», номиналистической. Там, в закатных странах, собственность есть сложная система правоотношений по поводу вещественной субстанции (ныне и интеллектуальной). И эта самая система, эта «идеальная собственность» предполагает нарушение социального равновесия. В рамках господства этого института существуют и бессобственники. Следовательно, заложена «необходимость» и эксплуатации, и отчуждения. Поэтому социальная история Запада последних веков и есть борьба против отчуждения – эксплуатации. Надо сказать, что в ходе этой борьбы выработан целый набор средств для качественного преодоления этой «необходимости». Но – не количественного передела. Правда, последнее было бы у них невозможно. Идеальная, номиналистическая (т.е. классическая частная) собственность не поддаётся количественному перераспределению. Это не пирог, не кусок земли, не железнодорожный состав с лесом. Это – система формальных правоотношений» [Пивоваров 2004, 233]. В отличие от номиналистической, смысл реалистической (передельной) собственности и производных от неё социальных отношений состоит в поддержании общественного равновесия. Потенциально все собственники, а с точки зрения номиналистической – бессобственники. Нет проблемы эксплуатации и отчуждения в западном понимании. Эксплуатация и отчуждение функциональны у нас и субстанциальны у них.

Субъект, мобилизующий элиту, в истории нашей страны менял названия, но по существу всегда оставался единственным. Это высшая власть. В XV-XVII вв. субъектом такой мобилизации был институт царской власти; в XVIII-XIX вв. – императорской; в середине XX в. – ЦК КПСС и политбюро; в настоящее время институт президентства Российской Федерации, ставший сосредоточием государственности как таковой. Высшая власть страны, представленная данными институтами, всегда заключала неписанный – заключение письменных договоров («Крестоцеловальная запись» Василия Шуйского, «Кондиции» Анны Иоанновны, «Манифест о вольности дворянства» Петра III и др.) свидетельствовало о кризисе власти или даже о смуте – договор с элитой. Договор мог строиться на одном из трёх вариантов. Первый. Предоставление элите некой хартии вольностей. Реализация этого варианта свидетельство кризиса высшей власти и всей государственной машины. Второй. Продление существующего договора. Третий. Мобилизационный характер договора, когда власть диктует элите значительно более жёсткие условия лояльности стране, государству, обществу. Так действовали Иван III, Иван IV, Пётр I, Сталин. Они формулировали проект будущего, содержащий и программу ближайших действий, мобилизовывали элиту и насколько возможно всё общество на его воплощение. Хочется ещё раз подчеркнуть – на Западе элита это прежде всего частные лица, когда они не занимают государственных постов. В России элита служилая. Потерял должность или поддержку власти, потерял всё. В период средневековья феодалы в Европе строили замки, потому что были частными лицами. Действовала формула: «Вассал моего вассала не мой вассал». В России бояре (это чин) замков не строили, т.к. служили князю и защищали не свои вотчины, а столицу. Конечно, всё меняется, но не всё меняет суть.

Надеемся, что в сегодняшней Российской Федерации будет реализован третий вариант. Он должен заключаться в требовании безусловной национальной ориентированности элит. Капитал должен оставаться в стране. Возможны меры валютного регулирования и ограничения вывоза капитала. Это в экономике. В политической сфере – требование безусловного отстаивания национального суверенитета и национальных интересов в любой ситуации. Принцип личной ответственности наделённых большой собственностью и властью людей за результаты деятельности. Введение системы ротации кадров на основе четких критериев результативности, заложенных в публичном контракте чиновника. На должности уровня министра чиновники должны приходить и уходить с них на основе публичного контракта с властью и обществом. Основной принцип при отборе кандидатов на ту или иную должность это принцип отраслевой компетенции. Эти меры должны быть дополнены введением прогрессивной шкалы подоходного налога. Для реализации этих мер нужно прежде всего политическое решение. Решение власти об ограничении интересов элит в пользу социального большинства и это решение должно быть признано самими элитами. Своего рода соглашение о закрепощении элит и одновременном предоставлении хартии вольностей обществу. Либерализация для граждан, обязанности для элиты.

Институциональная среда, в которой существует и действует элита, сформировала её социально-психологические особенности и тем самым повлияла на специфику многих системных проблем нашей страны. Современный российский крупный бизнес и высшую бюрократию характеризуют следующие черты: отсутствие стратегических планов, мышление по принципу «новый начальник, новая система отношений». Соответственно сиюминутное «короткое» личностное планирование и целеполагание. Почти отсутствует мышление в надличностных категориях и соответствующее планирование. Во-вторых, поклонение деньгам и предметам потребления, а не труду и творчеству. Отсюда культ потребления, а не приумножения капитала. В-третьих, западнизм, стремление попасть в элиту Запада. Хотя успешное развитие возможно только как собственный путь, а не догонялки. Это не спорт. Всё это делает формирование институтов дисциплинирующих элиту и интегрирующих её в российскую социетальную систему особенно актуальным.

На Западе элита формируется в значительной степени на основе принципа традиции, но там давно уже существуют соответствующие институты. Это университеты, закрытые общества и клубы. Профессиональная, вышколенная бюрократия и влиятельная академически-экспертная среда, интегрированная в элиту не только на правах интеллектуальной обслуги. Влиятельные СМИ. Династии – экономические, политические, способные производить и поддерживать длинные репутации. Эти и им подобные институты лежат в основе тех отработанных механизмов элитного консенсуса, которые позволяют развитым обществам сохранять преемственность и идентичность при регулярных ротациях власти. Незападные общества, в том числе и Россия, которые подобных внутренних механизмов лишены, не могут реализовать принцип традиции в качестве основного при формировании элиты. Эти институты необходимо выращивать и при этом понимать, что результат будет получен лишь на длинных отрезках времени и то при условии задействования реальных механизмов демократии.

Демократического переустройства требует в особенности современная экономика, основанная на знаниях и результатах инноваций. Она нуждается в свободных, образованных и независимо мыслящих личностях. При этом становятся возможными отбор наиболее честных и способных лидеров, выработка эффективной политики на основе учёта доводов «за» и «против», раскрытие творческого потенциала общества. Процесс глобализации стимулирует распространение демократии, поскольку информация и знания очень быстро становятся общемировым достоянием. Всё больше накапливается доводов и фактов в пользу того, что эффективная демократия, претворяющая в жизнь свои основополагающие принципы, может быть серьёзным фактором экономического роста и повышения национальной конкурентоспособности. В теории к главным атрибутам демократии обычно относят обеспечение прав и свобод человека, в том числе на выражение своих взглядов, критику властей, свободное волеизъявление на выборах руководящих органов и лиц. Демократия предполагает контроль избирателей за деятельностью выбранных структур власти и управления. Это ядро представительной демократии. Осуществление демократии невозможно без гласности, реализация которой возможна лишь при наличии механизмов её правовой защиты. Должна быть доступна информация о положении дел в обществе и экономике, прозрачности деятельности выборных органов власти и высших руководителей. Все ветви власти, включая и четвёртую – СМИ, должны образовывать многослойную систему, защищающую общество от принятия ошибочных решений. Такое государственное устройство дополняется развитым гражданским обществом.

Демократия возможна в сложном, гетерогенном, полисубъектном, функционально дифференцированном обществе. Например, существование институциональных механизмов межпоколенной трансляции внутрисемейного имущества является важным условием появления и функционирования в обществе по-настоящему независимых индивидов – акторов гражданского общества. Только в таком обществе возможна дискурсивная этика, обеспечивающая валидность как принимаемым, так и уже существующим нормам. Становится возможной селекция на руководящие посты наиболее компетентных и пользующихся доверием граждан, общественный контроль за их деятельностью. Дискурс социальных субъектов суть механизм корректировки не только принимаемых решений, позиций, но и вообще способ согласования общественных интересов, гармонизации развития, предотвращения бифуркационных состояний социальной системы. Свобода слова, гласность, процедуры отбора руководящих кадров, повышение роли экспертного сообщества, важнейшие факторы современной социальной эволюции суть которой – процесс усложнения структуры и рост функциональной дифференциации общества.

Управление

Сформулированная в заголовке статьи проблема неразрывно связана с институционализацией. Институт ─ это относительно устойчивый, встроенный в структуры смыслов и средств набор правил и организованных практик. Он должен обладать относительной независимостью от смены персоналий и относительной сопротивляемостью к специфическим индивидуальным предпочтениям и ожиданиям, а также к меняющимся внешним обстоятельствам. Любая институционализация – в том числе и государственного управленческого аппарата – основана на функциональной дифференциации в системе аппарата управления. Такое функциональное упорядочивание разрушает синкретическое пространство, а слабость или даже отсутствие иных социальных субъектов, кроме власти, не позволяет создать систему сдержек и противовесов, защищающих создаваемые институты. Институты могут устойчиво и эффективно работать только в контексте борьбы интересов различных субъектов социума. Институционализация управления возможна только в контексте институционализации государственной и социетальной сферы. Только через формализацию общественной жизни возможен диалог, развитие дискурсивной этики и выработка валидных общественных норм, поэтому институционализация управления должна стать приоритетной задачей.

В этой связи необходима формализация критериев профессиональной пригодности для номенклатуры правительственных позиций. В число этих критериев могут войти и профильное образование, и управленческий опыт, и авторитет в отраслевой среде, и другие показатели, являющиеся элементами социального контроля, т.е. внутренними системными механизмами, обеспечивающими возможность существования социальной системы. Социальный контроль – это механизм восстановления равновесия. Социально правильно мотивированный человек всегда работает на поддержание равновесия социальной системы, начиная от поддержания равновесия интерактивных процессов. В действительности ни одна система не бывает в состоянии полной интеграции и совершенного равновесия. Чтобы не зажимать все социальные процессы в жёсткие рамки (угроза стагнации), необходимо обеспечить определённую свободу социальным акторам и возможность постепенных социальных изменений. Нормативные системы, определяющие коллективные действия, должны быть с люфтом. В них должна быть предусмотрена свобода движения. Одновременно необходим социальный контроль и другие корректирующие механизмы, дающие возможность системе избегать бифуркационных состояний. Общество – это самовосстанавливающаяся социальная система, в которой эффективность управления должна измеряться принципом «минимум управления – максимум управляемости». По-другому это называют принципом субсидиарности, согласно которому разграничение компетенций идёт не сверху вниз, а снизу вверх, оставляя верховной власти ту часть управленческих функций, которую самостоятельно не могут выполнить нижние уровни. Н.В. Мысин считает, что «объект (процесс) называется управляемым, если среди всех воздействий на него имеется такое, с помощью которого можно добиться поставленной цели» [Мысин 2000, 476].

Такая система в целом существует на Западе, но не в России. «Более высокая сложность социально-экономических систем допускает существование странных аттракторов. Эти аттракторы не определяются решениями, принимаемыми людьми, однако являются результатом социальных условий, которые создаются обществом. При этом индивидуальная свобода не отвергается полностью, а становится ограниченной коллективными нелинейными эффектами, присущими сложным нелинейным системам» [Жог 1999, 25]. В России индивидуальная свобода минимизируется, а принцип субсидиарности действует наоборот. Разграничение компетенций идёт сверху вниз. У высшей власти всё. Главным образом – учёт и контроль. Проблема в том, что в такой ситуации возможности власти с негативным окрасом, т.е. запрещение, предотвращение, уничтожение и т.д. – колоссальны. Возможности позитивные, т.е. создание, развитие, реформирование и т.д. – минимальны. Чем ниже статус, тем уже функции и второстепеннее задачи. «Приходится констатировать: после нескольких лет спонтанной трансформации в стране восстановился традиционный для России синкретизм власти, собственности и управления на квазирыночной основе как латентный механизм регуляции реальных связей и отношений. Поэтому никакого другого варианта цивилизационного развития, кроме институционального разделения сторон этого «синкретического треугольника», у нас нет. Либо мы разделим сакральное единство регулятивных механизмов на составляющие части и установим контроль над их раздельным и полезным для общества функционированием, либо нам придётся надолго распрощаться с идеей войти в число стран постиндустриального типа» [Тихонов 2010, 173].

Принцип субсидиарности работает на Западе, потому что «В итоге при наступлении эпохи современности в её «зрелых» формах настолько ослабились аскриптивные рамки, заданные монархией, аристократией, государственными церквами и экономикой, ограниченной родственными и локальными связями, что эти рамки перестали оказывать решающее влияние. Напротив, всё возрастающе важными становились некоторые характерные для современной системы элементы, в какой-то степени уже получившие развитие в XVIII в. В первую очередь это относится к универсалистской правовой системе и светской культуре, распространившейся по всему западному миру благодаря Просвещению. В ходе дальнейшей модернизации политических сторон социетального сообщества выделялись принцип добровольной ассоциации, национализм, гражданство и представительность власти» [Парсонс 1998, 116].

А.В. Тихонов считает, что в России «Синкрезис как феномен культуры описывает и объясняет ментальный аспект проблемы, но не социальные особенности синкретизма власти, собственности и управления» [Тихонов 2010, 168]. На наш взгляд, как раз объясняет. Синкретизм культуры и её ментальной сферы не может «жить» самостоятельной жизнью. Он находит «пищу», «подпитывается» из реального бытия социума. Самоуправление не рассматривалось в качестве одной из моделей построения государственной системы управления. Если социум относительно примитивен – мало или моно субъектен, тогда власть и собственность неизбежно держатся вместе, а государственное управление превращается в издание законов-регламентов, указов-регламентов и т.д., адресованных в первую очередь изоморфному власти чиновничеству, дабы оно проводило их в жизнь и разъясняло населению, как оно само их «понимает».

В будущем многое будут определять идеологические доктрины и приоритеты, государственная политика, состояние общественного сознания, профессионализм и добросовестность работников управленческого аппарата, дееспособность, активность демократических институтов. Исключительно важна роль науки, образования, духовно-нравственного климата в обществе, творческого потенциала и общей культуры интеллектуальной элиты. Главное богатство – человеческий капитал – знания, умения, здоровье, ценностно-гуманитарная и поведенческая культура членов общества. Важно укреплять критически-рационализированное, полноценное доверие людей к власти, их уверенность в справедливости и жизнеспособности общественного устройства. Это наращивание социального капитала через обеспечение социальной сплочённости и закрепление активной гражданской, патриотической позиции.

Экономика

Экономические и политические процессы в обществе необходимо понимать контекстуально (локально), а не универсально и не сводить их смысл к некоему окончательному основанию. Концепция рынка, представляющая собой общую парадигму западной науки и неотъемлемый элемент западной идентификации, не работает в той же мере в России. О.Э. Бессонова предложила концепцию раздаточной экономики. «Основополагающим элементом раздаточной экономики России является институт раздачи материальных условий для жизнеобеспечения населения страны. На протяжении всего исторического развития институт раздач эволюционировал вместе со всей системой раздаточной экономики: совершенствовалась законодательная база, менялись объекты и формы раздач, усложнялись правила и принципы раздач. Институт раздач предопределяет формы владения, поскольку наряду с материальными объектами раздаче подлежит объём прав по их распоряжению, с одной стороны, и определяются правила использования этих объектов, с другой» [Бессонова 1997, 9].

По мнению О.Э. Бессоновой раздаточная экономика – это экономическая система, обладающая рядом особенностей. Общие признаки раздаточной (дистрибутивно-редистрибутивной – на наш взгляд, это более точный термин, обозначающий данный феномен) экономики. Первое. Вся собственность (земля, средства производства, инфраструктура) носят общественно-служебный характер. Точнее, это даже не собственность, а владение. Фактически (но далеко не всегда напрямую) это владение государства, ресурсы его жизнеобеспечения. Отдельные части этих ресурсов передаются хозяйствующим субъектам на условиях выполнения правил их использования. Второе. В основе экономической организации лежит служебная организация труда, т.е. выполнение определённых функций в интересах всего общества и участие в трудовой деятельности на объектах общественно-служебной собственности. Третье. Институт раздач обеспечивает материальные условия для выполнения служебной деятельности в рамках общественно-служебной собственности. Четвёртое. Общественное богатство формируется через институт сдач. Пятое. Сигналы «снизу вверх» участников общественного воспроизводства поступают посредством функционирования института административных жалоб. Шестое. Движущим механизмом раздаточной экономики (дистрибутивно-редистрибутивной) является механизм координации сдаточно-раздаточных (распределительно-перераспределительных) потоков. «Для реализации этого механизма служат соответствующая система управления и финансовые институты, отражающие специфику раздаточной системы» [Бессонова 1997, 5-6].

Причины формирования такой экономической системы лежат в плоскости природно-географических, исторических и отчасти геополитических условий. В России часто наблюдается полное отсутствие корреляции между затратами труда и получаемым урожаем. Л.В. Милов пишет: «Русское крестьянство… на каждом этапе развития общества имело в области земледелия уровень урожайности основных земледельческих культур, явно несоизмеримый с громадной массой вложенного труда» [Милов 2006^б, 30]. Иными словами «…объём совокупного прибавочного продукта общества в Восточной Европе был всегда значительно меньше, а условия для его создания значительно хуже, чем в Западной Европе… Когда общество постоянно получало лишь минимум совокупного прибавочного продукта, оно объективно стремилось к максимальному использованию и земли, и рабочих рук» [Милов 1998^а, 432]. Это объективная закономерность, отменить которую человечество пока не в силах. Л.В. Милов выдвигает и аргументирует ряд положений: во-первых, менталитет русского народа формировался под мощным воздействием природно-климатического фактора; во-вторых, трудовые усилия крестьянина не коррелировали с мерой получаемого им урожая – отсюда чувство обречённости, равнодушия, неверия в свои силы в деле интенсификации труда на пашне; в-третьих, принадлежность земли Богу, обществу в целом – ведущая, основная идея в русской культуре. Добавим, что обширная территория в сочетании с низким прибавочным продуктом заставляла государство прибегать к исключительно высокой норме налогообложения. Это ложилось тяжёлым бременем на население (особенно крестьянское) и затрудняло и без того медленный хозяйственный прогресс.

В российском земледелии центральной полосы за всё историческое время существовали исключительные, нигде в мире в давно освоенных регионах не повторяемые природные условия астрономических колебаний урожайности зерновых культур – фундамента пропитания России. Поэтому периодически голодное и постоянно полуголодное существование народа явилось тем фоном или доминантой, в которых формировалась уникальная русская культура. П.Н. Першин проанализировал колебания урожайности с единицы пашни за период с 1891 по 1915 год по всем 50-ти губерниям Европейской России. Это отношение составило – 2,014. При низком уровне урожайности такие колебания могут иметь самые тяжёлые последствия. В Самарской губернии, например, они составили – 7,303 раза. В странах Западной Европы колебания были меньше, а средняя урожайность выше [Першин 1966, 45].

О размерах массового голода населения свидетельствуют данные исследователя Першина: доля населения Европейской России, имевшего менее 500 г. пищевых веществ на человека в сутки, составляла в 1891 г. – 25,7%; в 1898 г. – 9,7; 1901 – 6,6; 1906 – 17,3; 1911 – 14,9; 1915 – 8,3. В среднем за эти 25 лет жестоко голодало 5% населения. При этом за рубеж вывозилось не менее 20% урожая зерновых [Першин 1966, 54-58]. «Крестьянский дух, крестьянская психология, выросшая в экстремальных условиях сильных погодовых колебаний урожайности и приведшая к объединению с такой природной бедой коллективных усилий в виде сначала общины, а затем колхоза, начисто не приемлют проникновение в такую культуру индивидуальной инициативы и возможного имущественного неравенства. Это важнейшая сторона российского менталитета, которую нельзя не учитывать в социальных, экономических и политических программах» [Гольц 2002, 419]. Переход к правовому строю от феодально-самодержавного обусловливается переходом от натурального, преимущественно земледельческого, быта к современному меновому индустриальному денежному хозяйству. Но одно дело – теоретическое обоснование – пусть и блестящее – необходимости перехода к конституционному строю, демократическому правовому государству, а другое – практическое осуществление этих идей.

По Гольцу, в 1900 г. в городах жило 2% населения, а не 14% - согласно всеми признанной статистике, в 1917 г. – 3%, а не 18%. Г.А. Гольц исключил из состава городов и городского населения «неурбанизированные территории и социальные слои». Исключил так называемых пригородников, людей неурбанизированной культуры, хотя и проживавших в административных границах городов. Россия в начале XX в. была крестьянской по ментальности и культуре страной. Но парадокс сегодняшнего дня состоит в том, что ситуация-то вроде бы принципиально изменилась: теперь в городской местности живёт 73% населения, а из оставшихся в сельской местности 27% населения по меньшей мере половина работает в городах и рабочих посёлках. Тем не менее вот эти 13,5% населения всё ещё прочно держат культурные устои, не давая по-настоящему проникнуть рыночным отношениям в сельское хозяйство. Видимо, дело не только в этих 13,5%, ибо население в городах – это бывшие крестьяне или дети крестьян в первом, максимум втором поколении. В городах имеется поэтому псевдогородская культура, а формальная урбанизация, по которой мы стоим в одном ряду с самыми урбанизированными странами мира, является ложной. По подсчётам Г.А. Гольца, комплексный показатель не формальной, а реальной урбанизации в России в два раза меньше [Гольц 2002, 419-420].

Первичный сектор экономики – сельское хозяйство и добывающая промышленность – был основой отечественной экономики в Средние века, Новое время и продолжает формировать российский бюджет в XXI в. Это сырьевая специализация, ведущая к одностороннему развитию хозяйства, практически неизбежной конкуренции с другими экспортерами сырья и, главное, долгосрочно понижающейся отдаче. Первыми, конечно, разрабатываются лучшие почвы и месторождения. Поскольку всякое сырье и почвы исчерпаемы и одновременно надо поддерживать хотя бы прежний уровень дохода, в дальнейшем приходится переходить на места похуже, с более высокими издержками и более низкой отдачей. В сельском хозяйстве этот тупиковый путь со временем ведет к кризису, когда издержки превышают отдачу. По имени английского экономиста Томаса Мальтуса (1766–1834) это называется мальтузианской ловушкой. Так происходило со всеми аграрными обществами, где мальтузианские кризисы регулярно приводили к голодному вымиранию части населения, высвобождению ресурсов, а потому и к следующим подъемам. Через какое-то время опять достигается мальтузианский предел роста и наступает голод.

С другой стороны, европейские предприниматели с XIII в. начали имитировать товары, ввозившиеся с Востока: тонкие ткани, дамасскую сталь, бумагу, стекло и фарфор. В Англии чуть позже начался процесс огораживания и, соответственно, быстрый рост производства шерсти потом шерстяных тканей, а чуть позже текстильной промышленности и смежных с ней отраслей. Со временем это оказывает эффект на сельское хозяйство и сырьевые отрасли, где под воздействием соседства с индустриальным сектором начинают расти техническая вооруженность и реальные зарплаты. Открытие Америки помогло в основном притоком серебра и дешевого сырья (сахара, хлопка). Но нежданный дополнительный доход не был проеден, а послужил стартовым капиталом для новых импортзамещающих отраслей, где доходы почти равнялись ренте от прежней торговли с Востоком. Большую роль в этом сыграло и государство, которое применяло свои возможности для обороны и координации нарождающейся промышленности. Коммерческая революция в средневековой Европе на самом деле была импортозамещающей индустриализацией. Европа уже в позднем Средневековье преодолела мальтузианскую ловушку.

До середины 1960-х гг. ВВП на душу населения в Сомали был примерно равен данному показателю Южной Кореи, а в конце 1940-х гг. подушевой ВВП в Египте был выше, чем в Японии. Но Япония и затем Корея применяют жесткую индустриальную политику и вырываются из своего сравнительного преимущества в сельском хозяйстве, сырье и дешевой рабочей силе, а Сомали и Египет продолжают специализацию согласно тем же природным преимуществам и остаются бедными. Для большинства стран их исходные «преимущества» сопряжены с мальтузианской динамикой и понижающейся отдачей. Здесь наглядно проступает важнейшее различие. Япония, Южная Корея (как и Европа начиная с позднего Средневековья) преодолевают мальтузианскую ловушку за счёт перехода к новым отраслям с повышающейся отдачей, то есть к инновационной промышленности, и усложняющемуся разделению труда. Это путь не простого количественного роста, а качественного развития. Фаза запуска новых секторов требует массовости, напряженного усилия и нарушения обычных законов рынка. Государство при этом не просто сотрудничает с бизнесом, а берет на себя роль «командных высот» и сознательно делает выгодными инновации. В идеале именно этим путём должна следовать Российская Федерация. Именно эта дорога, помимо всего прочего, приведёт и к развитию институтов гражданского общества.

ЛИТЕРАТУРА

Бессонова 1997 – Бессонова О.Э. Институты раздаточной экономики России: ретроспективный анализ. Новосибирск, 1997.

Гольц 2002 – Гольц Г.А. Культура и экономика России за три века, XVIII-XX вв. Т. 1. Менталитет, транспорт, информация (прошлое, настоящее, будущее). Новосибирск, 2002.

Жог 1999 – Жог В.И. Синергетика, нелинейное мышление и принятие решений // Системная аналитика и проблемы принятия решений. М.,1999.

Милов 1998^а – Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М., 1998.

Милов 2006^б – Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. 2-е изд., доп. М., 2006.

Мысин 2000 – Мысин Н.В. Теория и история социального управления: Опыт России и зарубежных стран. СПб., 2000.

Парсонс 1998 – Парсонс Т. Система современных обществ. М., 1998.

Першин 1966 – Першин П.Н. Аграрная революция в России. Историко-экономическое исследование. Кн. 1. От реформы к революции. М., 1966.

Пивоваров 2004 – Пивоваров Ю.С. Полная гибель всерьёз: Избранные работы М., 2004.

Тихонов 2010 – Тихонов А.В. К обоснованию программы сетевого метапроекта «Готовность отечественной системы управления к решению задач модернизации и экономического развития» // Социальное обоснование стратегий городского, регионального и корпоративного развития: проблемы и методы исследования. Материалы IX Дридзевских чтений / Редколлегия: А.В. Тихонов отв. ред., Е.М. Акимкин, Ю.Н. Дуберман, Е.И. Рабинович, В.А. Шилова. М., 2010. С. 165-182.