25 ноября 2011 г. в Институте философии РАН состоялся круглый стол журналов «Вопросы философии», «Высшее образование в России», «Человек» на тему «Нравственные основания научной и педагогической деятельности. Моральный кодекс ученого и преподавателя высшей школы».

Участниками заседания стали сотрудники Российской академии наук и профессора ведущих отечественных вузов. Среди них: Юдин Борис Григорьевич, чл.-корр. РАН, гл. редактор журнала «Человек»; Апресян Рубен Грантович, д. филос. наук (Институт философии РАН); Кузнецова Наталья Ивановна, профессор (Российский государственный гуманитарный университет); Порус Владимир Натанович, профессор (НИУ – Высшая школа экономики); Мирский Эдуард Михайлович, д. филос. наук (Институт системного анализа РАН); Мелик-Гайказян Ирина Вигеновна, профессор (Томский государственный педагогический университет); Викторук Елена Николаевна, профессор (Сибирский государственный технологический университет); Сенашенко Василий Савельевич, профессор (Российский университет дружбы народов); Медведев Валентин Ефимович, профессор (Московский государственный технический университет им. Н.Э. Баумана); Шестак Валерий Петрович, профессор (НИЯУ «МИФИ»); Шупер Вячеслав Александрович, д. геогр. наук, (Институт географии РАН); Пружинин Борис Исаевич, гл. редактор журнала «Вопросы философии»; Разумов Александр Евгеньевич, научный сотрудник (Институт философии РАН); Сапунов Михаил Борисович, гл. редактор журнала «Высшее образование в России»; Гогоненкова Евгения Аркадьевна, зам. гл. редактора журнала «Высшее образование в России»; Одинокова Людмила Юрьевна, ответственный секретарь журнала «Высшее образование в России».

Стенограмма публикуется в двух номерах журнала «Высшее образование в России», а также на сайте журнала «Вопросы философии».

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 

М.Б. Сапунов: В следующем году нашему журналу исполняется 20 лет, и мы решили организовать серию круглых столов по проблемам подготовки научно-педагогических кадров. Недавно мы с руководителем журнала «Философские науки» посетили Новосибирский государственный технический университет, где прошел круглый стол о месте гуманитарного образования в образовательной программе технического университета. Материал будет опубликован в журнале «Идеи и идеалы». Сегодня вместе с журналами «Вопросы философии» и «Человек» мы проводим круглый стол на тему «Моральный кодекс ученого и преподавателя высшей школы». В настоящее время, в условиях коммерциализации и бюрократизации, массовизации и информатизации образования и науки, а также экспансии постмодернистских интерпретаций этих глобальных тенденций в стиле «краха университета» и «конца науки», данная тема приобрела особый смысл. Надо все-таки попытаться не утерять фундаментальные онтологические основания научной и преподавательской деятельности… Отмечу, что пять лет назад на базе нашего журнала состоялся ряд заседаний, косвенно связанных с данной проблемой (Например: Современный научный журнал в образовательном поле// Высшее образование в России. 2007. № 6, 7). Ранее совместно с Институтом человека РАН мы организовали не менее значимую дискуссию (Энциклопедия, энциклопедизм, высшее образование// Высшее образование в России. 2005. №8, 9). Формальным поводом для нынешней встречи послужило издание брошюры «Об этических принципах научной деятельности», подготовленное под патронатом Московского Бюро ЮНЕСКО. Как следует из подзаголовка, брошюра содержит аналитический обзор и проект Декларации для государств-участников СНГ (Об этических принципах научной деятельности / Апресян Р.Г., Кубарь О.И., Юдин Б.Г. СПб., 2011).

Рубен Грантович, может быть, расскажете об истории создания документа?

Р.Г. Апресян: Проект «Декларации этических принципов научной деятельности» – результат двухлетней работы небольшой экспертной группы, которую составили присутствующий здесь Борис Григорьевич Юдин, доктор медицинских наук О.И. Кубарь (Санкт-Петербург) и я. Идея создания нормативного документа, который мог бы быть основой нравственной оценки и моральной регуляции научной деятельности, принадлежит постоянной комиссии по науке Межпарламентской Ассамблеи СНГ. Инициатива была поддержана Московским бюро ЮНЕСКО, образовавшим эту экспертную группу. Во всем мире ширится движение по этической регламентации исследовательской и образовательной деятельности. В частности, большая работа в этом направлении ведется ЮНЕСКО. Она пока не завершена, т.е. не доведена до определенных нормативных документов (при том, что именно такая задача ставилась более десяти лет назад). В ЕС тоже ведется работа в этом направлении, и тоже пока без определенного результата в виде документа. Этот и аналогичный исследовательский и нормативный опыт был использован при подготовке проекта «Декларации этических принципов научной деятельности». Вместе с тем все мы хорошо знаем, что за последние 30–35 лет появилось немало кодексов исследовательской и образовательной этики. Они различны по формату, по набору принципов, по нормативной модальности. На деле имеющихся документов уже достаточно, однако нормативная работа продолжается. Думаю, что потребность в ней сохраняется потому, что каждый кодекс отвечает каким-то ситуациям, каким-то общественным, государственным и корпоративным запросам. Если посмотреть на предлагаемый к обсуждению проект Декларации, можно легко увидеть, что сказанное в нем отнюдь не экстраординарно по содержанию. Впрочем, нормативный состав и композиция статей по-своему оригинальны.

Значительное внимание в документе уделяется выражению ожиданий и – косвенно – формулированию требований в отношении не только научных работников, но и общества, государства. Прежде чем приступить к разработке собственно документа, мы провели небольшое исследование в форме опроса (в количественном отношении нерепрезентативного), который был направлен на выяснение состояния дел и состояния умов. Были получены ответы как от профессоров, так и, в большей степени, от государственных служащих, связанных с наукой, от работников аппаратов национальных академий наук. По полученным ответам можно в целом сделать вывод о невысокой степени готовности к этическому размышлению на темы науки. На уровне общих слов насущность этического регулирования исследовательской и образовательной деятельности признается, но вот представления о том, что является предметом регулирования, как оно должно или может осуществляться, довольно расплывчаты. Это обстоятельство заслуживает внимания. Этическая рефлексия событий общественной, политической или профессиональной жизни, как правило, не проводится в силу того, что у нас нет подобного навыка, у нас нет нормативных инструментов, с помощью которых такую рефлексию можно было бы осуществлять; этические аспекты общественной, политической, профессиональной жизни для нас слабо проблематизированы. Понятно, что проблематизация такого рода не вытекает из «обычного» нравственного опыта человека, она требует специальной работы. Приведу несколько примеров.

Например, плагиат. Какой бы реально ни была ситуация с недобросовестным цитированием, для исследователей, авторов проблема плагиата ясна. По опыту своей работы со студентами определенно могу сказать, что для учащихся младших курсов она не очевидна. Их приходится специально посвящать в эту проблему. Или принцип информированного согласия, актуализированный в последние десятилетия в биомедицинской этике, в исследовательской этике (по поводу экспериментов с участием людей). Он отнюдь не тривиален. Потребовалось много усилий - и исследовательских, и просветительских - в направлении актуализации этой нормативной проблемы для исследователей и врачей. Одна из проблем этического ограничения применения силы (понятно, что принцип ненасилия неуместен в деятельности военных, работников правоохранительных органов) – соразмерность масштаба применяемой силы, с одной стороны, угрозе, которой она призвана противостоять, а с другой – возможным положительным результатам от ее применения. Принцип соразмерности (пропорциональности), наряду с другими этическими принципами, ограничивающими применение силы, нуждается в тщательном разъяснении. Повторю, все эти принципы не очевидны для обычного морального сознания. Как и их применение. Тем более когда речь идет о нравственных конфликтах в профессиональных сообществах или в организациях.

Этическая рефлексия необходима прежде всего относительно существующего положения дел в науке, в образовании. Этическая регламентация научной и образовательной деятельности должна вводиться и развиваться при ясном осознании существующих социально-нравственных проблем в этих областях. Проблем, как известно масса. Одна из основных касается низкого социального статуса ученого, преподавателя, усугубляющаяся возрастающей ролью, которую играет в науке и образовании бюрократия – министерская, академическая, университетская. Низкий социальный статус обусловлен в первую очередь низкими расценками оплаты труда. В последние годы они в чем-то повышаются, причем громогласно, а в чем-то подспудно снижаются. Явным лицемерием является заявляемая министром науки и образования сумма в 25 тыс. руб. в качестве средней оплаты труда преподавателей в университетах, которая выводится с помощью гнусных бухгалтерских ухищрений. В то же время известны средние уровни зарплат работников ректората и вспомогательных служб университетов. Достаточно пролистать форумы, где молодые преподаватели вузов обсуждают эти проблемы, чтобы понять их социально-нравственную значимость. Это вопрос социальной справедливости. Нельзя закрывать глаза на то, что принятые нормы педагогической нагрузки не оставляют возможности преподавателям, в особенности молодым, для образовательного и творческого роста. Как и на то, что существующая система финансирования университетов не позволяет преподавателям проводить независимую политику в контроле и оценке знаний студентов.

Возьмем такую важную сторону научной деятельности, как защита диссертаций и получение ученых степеней. Критерии оценки диссертаций за последние два десятилетия резко упали. Ситуация усугубляется тем, что моду на получение ученых степеней взяли себе чиновники, законодатели, бизнесмены. Кто-то покупает диссертации, кто-то задействует административный ресурс. При этом ректораты отнюдь не заинтересованы в отстаивании одной из высших добродетелей академической этики – академической независимости. И это – политический вопрос. Девальвирование ученой степени можно было бы приостановить при наличии высшей политической воли – посредством этического или правового признания недопустимости претензий на получение ученой степени соискателями, не ведущими научные исследования или преподавание. Эти вопросы не затрагиваются в проекте «Декларации», но значительную часть статей составляют требования (в форме дескриптивных этических констатаций), которые обращены к обществу и государству. Мне кажется, как в медицинской этике произошла перемена с появлением биоэтики, так и мы переходим от того, что называлось «этикой ученого», к этике научной деятельности. Таким образом, агентами этой деятельности и, соответственно, объектами этических требований оказываются не только ученые, но и все, кто вовлечен в научную деятельность и в ее обеспечение.

Хотя статьи предложенного нормативного документа носят обобщенный характер и универсальны в том смысле, что национально не локализованы, для тех сообществ, в которых они принимаются, они должны осознаваться как отклик на реально существующие конфликты. Такого рода документы должны разрабатываться в дискурсивном процессе, который развивается по поводу конфликтов, существующих в данном сообществе. Между тем нередко кодексы такого рода (например, университетские) становятся элементом PR-работы, проявлением имиджевых, и в этом смысле симулятивных, действий. Иногда это видно очень хорошо, иногда это завуалировано, но в подавляющем большинстве это легко удостоверяется испытанием такого рода нормативных начинаний только по одному критерию: в какой степени принимаемый нормативный документ оказывается институционализированным, иными словами, в какой мере его существование обеспечивается процедурно, с участием этических комиссий, этических уполномоченных и т.п.; если возникает конфликт, дается ли ему простор самими членами сообщества и куда/к кому они обращаются для поддержки/посредничества в разрешении этого конфликта – в дирекцию, профсоюз или в какую-либо специальную институцию, которая должна этим заниматься? Это – важный показатель. В девяти случаях из десяти мы не обнаружим институциональной поддержки. Так что предстоит большая и разносторонняя работа, направленная на улучшение действенности уже принятых документов такого рода.

Б.Г. Юдин: Я хотел бы дополнить сказанное здесь Рубеном Грантовичем, поскольку мы вместе работали над этим документом. Текст проекта декларации, опубликованный в брошюре, – это не окончательная версия. В октябре в Санкт-Петербурге на Межпарламентской ассамблее СНГ, в комиссии по науке и образованию, обсуждался уже несколько измененный по сравнению с опубликованным вариант, проект был одобрен, и в марте 2012 г. он будет рассматриваться уже на заседании Межпарламентской ассамблеи СНГ. На сайте ЮНЕСКО (unesco.org) размещены английская и русская версия документа.

Здесь совершенно справедливо говорилось о сопротивлении со стороны административных структур, но ведь и само научное сообщество очень часто против такого рода документов, особенно большого объема и обладающих большой юридической силой.

Немного предыстории. В 2005 г. на Генеральной конференции ЮНЕСКО обсуждался вопрос о разработке декларации об этических принципах ученого. Конференция не поддержала эту идею, констатировав таким образом, что ни политические круги, ни мировое научное сообщество пока не готовы к принятию такого рода глобального документа. Вместе с тем было рекомендовано продолжить работу в этом направлении.

Приведу другой пример. В 2010 г. на весьма представительной 2-й международной конференции по добросовестности в исследованиях, проходившей в Сингапуре, обсуждался документ об ответственном проведении исследований. После весьма острых дискуссий было решено, что текст декларации о принципах ответственного проведения исследований должен быть кратким, объемом не больше одной страницы. При этом, как и полагается в таком документе, как декларация, основные принципы в ней провозглашаются, а не прописываются жестко. При работе над проектом декларации для стран СНГ мы учитывали положения сингапурской декларации.

В.А. Шупер: Что вы можете сказать нам, ученым, чего мы сами не знаем?

Б.Г. Юдин: У нас не было задачи учить ученых. К тому же эту работу не следует рассматривать как некую одномоментную акцию, речь идет о создании атмосферы, о том, что этические принципы и нормы следует не просто «иметь в виду», но так или иначе делать их объектом рефлексии в рамках научного сообщества, да и в более широких кругах общественности. Дело далеко не всегда сводится к принятию какого-то решения. Скажем, у нас в Институте философии рассматривался вопрос о конкретном плагиате. Серьезных решений Ученым советом принято не было, но само обсуждение имеет значение для дальнейшего.

Р.Г. Апресян: Как я говорил, этот документ готовили три эксперта, среди которых два философа (причем один – с базовым научно-техническим образованием) и один медик. Такого рода кодексы далеко не всегда составляются «записными» этиками. Работа по обеспечению рефлексивного процесса и выработке норм осуществляется самими сообществами (бизнес-сообществом, научным, юридическим, медицинским, инженерным и т.д.). «Записные» этики могут выступать при этом в роли экспертов-консультантов. Порой возникает вопрос: мол, зачем нужны кодексы, если есть уголовный кодекс или библейские заповеди, наконец, совесть человека? Дело в том, что любая специальная деятельность имеет свою логику в постановке целей, выборе адекватных средств. И эта логика может противоречить интересам общества (в случае коммерческой деятельности это очевидно). Выдвижение в качестве задачи этической рефлексии и далее регламентации и кодификации специальной деятельности призвано снять конфликт между узкопрофессиональными, узкокорпоративными интересами и интересами общества. Это во-первых. Во-вторых, нормативная ясность необходима и для этического разрешения внутрипрофессиональных, внутрикорпоративных конфликтов. Нельзя исключать возможность того, что нормативно-этические документы могут становиться инструментом репрессии в руках администрации. Об этом свидетельствует опыт не только нашей страны, но и развитых демократических стран. Однако смысл этико-нормативных документов в другом – в обеспечении гармонии между интересами общества и интересами профессии.

Н.И. Кузнецова: Вспоминаю, как много лет назад, еще в советские времена, мы обсуждали вопросы этики научной деятельности, а Вячеслав Александрович Шупер в своем выступлении перевернул поставленные проблемы и сказал, что начинать надо не с вопросов об ответственности ученых, а с вопросов об ответственности общества перед научным сообществом. И это было для большинства собравшихся неожиданным, поскольку условия, в которых мы тогда работали, не были столь катастрофическими, как сегодня. А сегодня – и это очевидно – надо начинать с ясных формулировок об ответственности общества и государства за развитие науки и образования. В этом плане замечу: Декларация, о которой идет речь, составлена корректно, и в ней зафиксировано, что общество и государство ответственны за цели научного развития и обеспечивают партнерское отношение к науке. Меня очень порадовало, что буквально первый раздел Декларации называется «Общество и государство», где это прописано.

Однако по ряду причин, и это отметили оба докладчика, предложенный этический кодекс – не закон и не регламент какой-нибудь! – вызывает отторжение, и в первую очередь не у политиков и администрации, а именно у научного сообщества. Хочу для начала сосредоточиться именно на этом пункте. И как представитель научного сообщества, и как вузовский преподаватель объясню, почему сам факт составления этой Декларации у меня сразу вызвал внутреннее отторжение, которое я должна была подавить, чтобы просто внимательно прочитать предложенный текст.

Ни для кого не секрет, что мы поставлены в исключительно аморальные условия. Это касается прежде всего работы в вузе, в академической науке ситуация несколько лучше. Что заставляет меня все время думать: этично ли я себя веду? Все мы здесь собравшиеся прекрасно понимаем, что я не могу отчислить нерадивого студента. Каждый раз, когда я ставлю ему «три» (когда надо «два») или «четыре» (когда надо «три»), я должна оправдываться сама перед собой. Мы, педагоги вузов, поставлены в такие условия, что «этичное» в привычном смысле слова просто несоблюдаемо. В широкой панораме человеческой жизни такие ситуации, к сожалению, постоянно присутствуют, но мы стараемся всячески их минимизировать. А теперь речь идет о моей ежедневной профессиональной деятельности!

Что же получается? Мои же коллеги хотят с меня взять, можно сказать, клятву, – ведь эта Декларация – не юридическое предписание, это обязательство высшего порядка, – и мне в первый же момент хочется сказать: «Уйдите, уйдите! Пусть сначала изменится ситуация! Я не хочу быть клятвопреступницей!» Поэтому вопрос об этическом кодексе нашей профессии действительно чрезвычайно острый – не только в политическом смысле, но и для нашей повседневной жизни, для нашей совести. Я читала и думала: «Вот это я подпишу, это тоже подпишу и это подпишу». Кажется, на 99% я готова подписать предложенный текст, но только тогда, когда общество и государство позволят мне попасть в те условия, когда я буду чиста перед требованиями собственной совести.

М.Б. Сапунов: Надо бы договориться о языке нашего обсуждения – он может быть философский, культурологический, политический и т.п. Я хочу напомнить, что наша тема традиционна для социологии науки. Давайте послушаем Эдуарда Михайловича Мирского.

Э.М. Мирский: На мой взгляд, такие документы дают некую инструментальную опору. Совсем недавний случай. Вполне сложившийся проходимец и весьма высокий чиновник обрадовали мир очередным изобретением нового фильтра… Общее собрание Академии наук ничего не может с ними сделать – нет ни одного документа, на который можно опереться.

В.А. Шупер: Нужна экспертиза комиссии по лженауке!

Э.М. Мирский: Во-первых, комиссия по лженауке не имеет статуса научных экспертов. Для того чтобы эта комиссия имела какой-то статус, это должно быть прописано не только в этическом, но и в некотором более широком псевдоправовом контексте. Любители торсионных излучений, успешно связанные с бывшей оборонкой, хотят получить деньги на исследования, желательно не проводя самих исследований, поскольку имеют дело с ненаблюдаемыми феноменами. В этом контексте обсуждение этих проблем и принятие пусть общих и слабых документов, на мой взгляд, играет определенную роль.

Я думаю, все страсти по поводу того, что даст такого рода документ естествоиспытателям, инициированы не столько дисциплинарными, сколько географическими различиями. В связи с отсутствием в отечественной науке полноценных профессиональных институтов научного сообщества, наша естественно-научная элита вынужденно паразитирует на тех средствах самоорганизации, коммуникации и т.п., которые в ее распоряжение предоставляют международные научные общества, практически устраняясь от тех проблем, с которыми связано развитие институтов сообщества. И поэтому в нашей провинции все обсуждаемые проблемы как бы не выходят за рамки особо скандальных эпизодов.

К сожалению, во вступительном слове Рубен Грантович упустил из виду некоторые принципиально важные события, которые и привели в настоящее время к работе над документами типа предлагаемого кодекса. Во-первых, обеспокоенность, а затем и тревогу по поводу массового и все растущего числа нарушений научного этоса первыми высказали отнюдь не философы и социологи науки, а представители естественно-научной элиты (члены редколлегий “Nature”, “Science” и ряда ведущих дисциплинарных журналов). Во-вторых, меры оперативного плана («Найти и наказать!» и т.п.), предпринимаемые профессиональными научными обществами и государственными органами, оказались неэффективными. В-третьих, в этой связи обратились к анализу тех кодексов поведения исследователей, которые уже давно существуют в отдельных областях науки и, как считалось, обусловлены их спецификой. Следующим вполне логичным шагом были попытки создать некий универсальный документ, в котором характеристики этоса подкрепляются некоторыми этическими и псевдоправовыми чертами.

С результатом одной из таких попыток мы и имеем дело в предлагаемом документе.

И.В. Мелик-Гайказян: Как-то в совете, в котором я выполняю обязанности председателя, была «завалена» диссертация партийного и государственного функционера регионального уровня. Мы хорошо понимали, что за этим последует и каким ресурсом – временем – мы за это расплатимся. Тем не менее в нашем совете этот человек степень не получил. Эта работа «прошла» в другом совете, но это уже не наша ответственность. Есть ВАК, который призван отслеживать такие вещи. Это был большой урок, и теперь я понимаю, каким количеством необратимо уходящего времени надо будет расплатиться за те решения, которые продиктованы сознанием своей ответственности, а не своих желаний. Второй пример. Мой докторант, настолько страстно желавший получить ученую степень, что упускал из виду необходимость добросовестного выполнения работы, оценив свои шансы защититься в одном из трех советов в Томске, «метнулся» в другой город, где представил свою диссертацию как выполненную уже там. Я ответственно написала отзыв на автореферат, указав на недобросовестное заимствование результатов, но совет принял положительное решение. Мною был подготовлен и направлен объемный материал в ВАК с обоснованием недобросовестного заимствования в автореферате этого соискателя, но работа была утверждена. И это опять урок – теперь мне понятно, какой ловкостью выдается желаемое за действительное. В связи с этим актуальным является вопрос: овладеть ли этой ловкостью, эквилибристикой в истолковании всякого рода формализмов и довести это дело до конца или утешить себя, что жизнь одна и не стоит время этой жизни тратить на то, что уже считается в порядке вещей? И третий пример, связанный с первыми двумя. В университете, где мой ловкий бывший докторант уже стал заведующим кафедрой, напротив административного корпуса есть лавочка, где студентам продают решенные контрольные, выполненные курсовые и дипломные работы.

Все три примера иллюстрируют актуальность почти гамлетовского вопроса: оказывать ли сопротивление складывающейся ситуации или презреть несовершенство окружающей действительности и заняться интересными для себя делами?

Как выпускник географического факультета МГУ, прекрасно знаю, что выживет только то сообщество, та экосистема, которая побочные продукты своего функционирования, отходы своей жизнедеятельности сумеет сделать материалом для создания экологических ниш более высокой размерности. Экосистема, чтобы выжить, должна обладать конденсирующей мощностью. Как говорится в одной рекламе – надо вовремя избавляться от лишнего. Поэтому я уверена, что этический кодекс нужен не государству и не обществу, а научному сообществу и нам, если мы не хотим, чтобы нас все время ставили перед выбором: тратить время или закрыть глаза на непотребные поступки. Сейчас так размыты рамки научной деятельности – в силу смены стиля научной деятельности и университетского преподавания, – что эта тема мне представляется остроактуальной. В конце концов, есть такое понятие, как репутация ученого, и от нас зависит, числим ли мы в научном сообществе людей, утративших эту репутацию.

М.Б. Сапунов: Коллеги, нам нужно двигаться вперед. Личный опыт, конечно, очень важен, но важно и концептуальное продвижение. Владимир Натанович, Вам слово.

В.Н. Порус: Прежде всего, я бы отказался от этакой академической благостности нашего обсуждения. Ситуация, на мой взгляд, кричащая, а мы обсуждаем вопрос в значительной степени формальный: нужен или не нужен еще один документ, так или иначе кодифицирующий этические принципы. Я приведу два примера – зарисовки из жизни. Они мне нужны, чтобы затем высказать свое мнение относительно самой идеи кодификации. Пример первый касается моего друга и сотрудника профессора Владимира Карловича Кантора. Он сам рассказал об этом в интервью, опубликованном на сайте Высшей школы экономики. Он приводит случай, который может вызвать как улыбку, так и горькие слезы. Работая над очередной темой, Кантор имел неосторожность (или смелость!) поделиться своими соображениями (еще не опубликованными) на лекции со студентами философского факультета. Через некоторое время одна студентка сдала ему курсовую работу, где был воспроизведен его рассказ. Тогда Владимир Карлович возмутился: «Это же я сказал, а Вы без кавычек приводите это как свою работу!» – на что девушка возразила: «Ну, а Вы где это взяли? Наверное, из Интернета». Расстроенный Кантор побежал дописывать свою работу и вскоре опубликовал ее, с тем чтобы никто не мог сказать, что он списал ее у этой студентки.

Случай второй – тоже из жизни. Совсем недавно группа студентов МГУ провела мирную сходку на территории университета. Студенты протестовали против того, что некие «лидеры» гуртом записали их в так называемый Народный фронт. Эти студенты были недовольны тем, что их не спросили, и высказали свое несогласие. Появилась группа молодцов в полицейской форме и без оной, которая грубейшим образом разогнала студентов, применяя к ним (фактически – детям), жесткие, чтобы не сказать – жестокие, методы. Ни один преподаватель МГУ не выразил своего возмущения. Единственная реакция последовала от ректора, который написал слезное письмо с просьбой освободить детей с обещанием принять по отношению к ним воспитательные меры.

Что общего у этих совершенно разных примеров? Я бы сказал так: произошла культурная катастрофа, в частности катастрофа моральная, и попытки сейчас кодифицировать принципы морали в стенах университета, в научных учреждениях напоминают мне попытки создания реестра обломков разрушенного здания с неясной целью. На обломках ставится маркировка: «Этот обломок хороший, а вот этот не очень». То есть происходит прикрытие реального положения вещей рассуждениями о том, нужна или не нужна кодифицированная система этических принципов.

Проблема совсем в другом. Для того чтобы ученые отделяли добро от зла, плевелы от зерен и козлищ от агнцев, вполне достаточно здравого смысла, имеющегося опыта и действующего законодательства. Но я говорю о моральных оценках. Я согласен с Наталией Ивановной, что мы все оказались в очень сложном положении. Когда я ставлю незаслуженные оценки, когда я не поднимаю руку, когда ее нужно поднять, и поднимаю ее, когда ее не нужно поднимать, исходя из соображений личной безопасности, конформизма, да просто из трусости, – чем, в сущности, я так уж отличаюсь от обыкновенного проходимца, обделывающего свои делишки под молчание или даже одобрение коллег? Кто из нас может искренне считать себя образцом этического поведения как в науке, так и в педагогической деятельности? Тогда вопрос: а что можно изменить с помощью кодекса? Не является ли он некой пародией на моральный кодекс строителя коммунизма, который, я помню, в 70-х гг., кроме издевательской ухмылки, никакой реакции не вызывал? Его вклад в дело «строительства коммунизма» в нашей стране был так жалок и смешон, что мог только дискредитировать как саму идею коммунизма, так и идею участия в нем.

Я думаю, что сейчас актуальна не проблема формальной кодификации моральных принципов современного научного сообщества, а совершенно иная проблема – создания образцов морально-этического поведения как в деле преподавания, так и в научном исследовании. Эта проблема не может решаться какими-то универсальными рецептами, за несоблюдение которых человека могут лишить морального права участвовать в такой деятельности. Такие образцы создаются всей жизнью, они создаются общественным мнением (по «гамбургскому счету», если угодно), – когда стыдно поступать скверно в присутствии уважаемого человека. Не кодификация, а пропаганда моральных поступков, даже просто сообщение о них – вопреки сложившейся традиции, когда моральный человек выглядит «лохом» и неудачником по сравнению с теми, кто обходит острые углы при столкновении морали с жизнью. Вопреки культурной катастрофе, уже случившейся, но еще должным образом не осознанной, вопреки атмосфере разложения, необходимо всеми способами (их, вообще говоря, очень много, и они не забыты!) поддерживать те образцы, которые могут стать ориентирами.

В.П. Шестак: А почему Вы считаете, что плохих примеров множество? Почему Вы считаете, что это массовое явление? Разве мы проводим кодификацию из-за растущего числа примеров? Я не понимаю, почему у нас средний уровень скоро сдвинется влево. Вы предлагаете создать «аллею славы»?

В.Н. Порус: Общая ситуация в высшем образовании и в науке с моральной точки зрения просто катастрофическая. Доказывать это я считаю неуместным, потому что это все знают. Что касается примеров нравственного поведения, то их не так мало, чтобы о них можно было забыть. Я не употреблял термин «аллея славы» и говорю не о формальном, а о реальном внедрении в сознание современного ученого и преподавателя того, на что можно ориентироваться, чему можно посвящать жизнь, и того, с чем можно сравнивать свое собственное поведение.

Н.И. Кузнецова: Я бы поддержала идею «аллеи славы» ученых и педагогов. Не так давно я выступала в «Библио-Глобусе», где был разговор про Ломоносова. Раньше у нас издавались книги об ученых. Сегодня главный редактор серии ЖЗЛ сказал: «Господа, вы должны иметь в виду, мы практически не выпускаем биографии ученых. Эти книги не раскупаются». Это еще один штрих к катастрофе.

Б.Г. Юдин: Я хотел бы сказать несколько слов. Зачем надо так жестко противопоставлять кодификацию и образцы? Вполне допустимо сосуществование и того, и другого. Приведу пример. В 1947 г. в Нюрнбергском процессе, который судил исследователей, проводивших бесчеловечные эксперименты на узниках концлагерей, участвовали два американских эксперта-медика. Судьи в какой-то момент предложили им сформулировать конкретно те этические нормы, которые нарушались в этих исследованиях. Так был сформулирован Нюрнбергский кодекс, так была проведена кодификация, сформулировано 10 принципов, о которых, впрочем, на несколько десятилетий забыли. Лишь в 1960-е гг. к этим принципам вернулись и стали реально руководствоваться ими при проведении биомедицинских исследований с участием человека в качестве испытуемого. Сейчас разработана масса кодифицирующих документов, в том числе и юридически обязывающих, которым должны следовать ученые при проведении исследований на человеке, причем не только биомедицинских.

Я не вполне согласен с той мрачной картиной всеобщего крушения морали, которую изобразил здесь Владимир Натанович. Более того, я взял бы на себя смелость утверждать, что такая позиция может служить своего рода ширмой для того, чтобы покрывать морально неприемлемое поведение. Действительно, можно ведь рассуждать так: на наших глазах всё здание морали рушится до основания, а вы, вместо того чтобы его подпирать, встреваете с какими-то своими мелочными отступлениями от норм. Это живо напоминает мне ситуацию, с которой на протяжении многих лет я сталкивался при обсуждении этических проблем медицины. Часто приходилось слышать примерно такое: «Да о чем вы нам говорите! У нас тут жесточайший кризис, врачи получают нищенскую зарплату, а вы толкуете о какой-то этике! Этика – это то, чем могут заниматься только сытые и благополучные, у которых нет серьезных жизненных забот. Вот кризис кончится, тогда и будем рассуждать об этических нормах». От одного высокопоставленного деятеля сферы здравоохранения я услышал (разумеется, в кулуарах, а не с трибуны): «Ваши этические проблемы для меня стоят не на первом, даже не на втором-третьем, а на десятом месте». И мне доподлинно известно, что такая позиция реально используется для оправдания очень многих безобразий.

В этой связи позволю себе немного отвлечься на такого рода мелочи. Мы перевели разработанный в университете Майами (штат Флорида) онлайновый курс из девяти модулей по ответственному проведению исследований. Каждый, кто собирается проводить исследования в США или участвовать в тех, что финансируются из бюджета США, должен пройти подготовку и получить сертификат. Это вполне конкретная тренинговая программа, включающая, помимо всего прочего, ознакомление с множеством юридических и иных, более мягких нормативных документов, призванных регулировать исследовательскую деятельность. По поводу «случая Кантора». Студенту, который в своей курсовой работе «воспроизводит» текст преподавателя без соответствующих ссылок, по-видимому, никто не объяснял, что такое плагиат. Если бы этот студент прошел подобный курс, он бы знал, что это нарушение.

В.Н. Порус: Студент очень хорошо знает, что он делает. Он прекрасно осведомлен, что за плагиат исключают из университета.

Б.Г. Юдин: Но его, я полагаю, не исключили… И даже если он знал, что плагиат – это нехорошо, то вместе с тем был уверен, что его не исключат, что это нарушение вполне распространенное и допустимое. Вот данные одного социологического обследования, в котором участвовали китайские ученые. В 2009 г. агентство Синьхуа провело онлайн-опрос, показавший, что 44,25% респондентов считают мошенничество (а оно в данном случае включало, наряду с плагиатом, также фальсификацию и фабрикацию исследовательских данных) «распространенным явлением». При этом 24,28% отметили, что, поскольку так поступают большинство исследователей, отказываться от этого, возможно, «достойно уважения, но глупо».

Вообще само по себе такое знание было бы для нашего студента морально обременительным. И еще одно: если бы он в полной мере осознавал, что плагиат – морально неприемлемая форма поведения, он едва ли отважился бы инкриминировать такое поведение собственному профессору.

И.В. Мелик-Гайказян: Простите, но если подходить концептуально к этой конкретной ситуации, то виноват не студент, а преподаватель, который не знает формулы добродетели и успеха в науке, выведенной Эйнштейном. Формула связывает: 1) умение усердно работать, 2) знание правил (то, о чем говорил Борис Григорьевич) и 3) умение держать язык за зубами (не стоит рассказывать на лекциях еще не опубликованные научные результаты). Эйнштейн опирался на изречение Ньютона, который считал, что добродетель ученого – это терпение мысли, заключенное в известном правиле. Можно сказать, что Эйнштейн дополнил «формулу» Ньютона словами «умение держать язык за зубами», что, наверное, стало актуальным уже больше ста лет назад. Но «терпение» (или «усердие») и «правила» остаются ключевыми словами в характеристике добродетелей ученого. А как это будет пропагандироваться: аллея славы, образцы для подражания или новый институт святых? – не знаю, но, по крайней мере, об этом надо говорить. В одном из сочинений было написано: «Море нельзя очистить от нефти, потому что это трудно». Деятельность комитетов по биоэтике демонстрирует, что трудную работу можно начать делать. Делать, терпеливо демонстрируя прагматику правил.

Н.И. Кузнецова: Я совершенно согласна с Борисом Григорьевичем, что мы должны объяснить студентам, что такое плагиат, и я трачу на это довольно много времени. Но ведь обычная студенческая ситуация состоит в том, что они слушают лекции, а потом на зачете или экзамене должны повторить то, что говорил лектор. И когда студенты приступают к письменному тексту, будь то курсовая или дипломная работа, они искренне не понимают, почему нельзя услышанное на лекции выдать за свое, ведь они добросовестно «присвоили» лекционный материал, за что и получили высокую оценку. Их следует приучать к корректному цитированию, что, как оказалось, не так-то легко.

Тут есть еще один важный момент, который относится к тексту кодекса. Лет десять назад мы со В.С. Степиным говорили о том, что может включать моральный кодекс ученого. Он заявил: «Все здесь сводится к двум принципам: запрет на фальсификацию и запрет на плагиат». Но ведь за это судят! Где есть этическое, там нет суда. А обнаруженная фальсификация или плагиат – это повод для обращения в суд. Чтобы студенты уже на уровне курсовых работ не допускали плагиата, я объясняю им, что за это можно привлечь к суду. Я не ссылаюсь на этический кодекс, потому что понимаю, что для них это не будет сильным аргументом. И это – увы! – тоже реалии сегодняшней жизни. Думаю, что в данной Декларации юридическое слишком переплелось с этическим, что категориально неправильно.

В.Н. Порус: Разрешите ответить на адресованную мне реплику. Прежде всего, студенты хорошо информированы и о юридической ответственности за плагиат, и о его моральной недопустимости. Не нужно делать из них идиотов. Они не слишком образованны, но очень умны и, я бы сказал, хитры. Бывают времена, когда расстояние между кодификацией моральных принципов и реальной работой по их воплощению становится критическим. Да, иногда нужно и кодифицировать моральные принципы, создавать документы наподобие Декалога. Но, повторяю, бывают разные периоды. Я называю период, в котором мы находимся, катастрофическим, и в этой ситуации попытки кодификации, формальные рассуждения, апелляция к информированности есть не что иное, как ширма, которая непременно будет использована для сокрытия неприглядных делишек как со стороны тех, кто прямо нарушает моральные принципы, так и со стороны тех, кому выгодно эти нарушения фиксировать. Я имею в виду случаи, когда администрация университета может совершенно спокойно расправиться и с преподавателем, и со студентом, и с аспирантом, обвинив его в каких-то нарушениях моральных норм. Мораль становится оружием именно в тех ситуациях, когда нельзя рассчитывать на какие-то эволюционные процессы. Вот почему я говорю, что сейчас в России заниматься проблемами кодификации, унификации, так сказать, документирования морально-этических концепций – это есть способ построения ширм, за которыми будет скрываться известная всем действительность. На мой взгляд, самое плохое, что эти кодексы будут повышать градус лицемерия, углублять разрыв между пропагандируемым должным и реальностью, чем лишний раз будет подчеркнута бессмысленность этих кодексов. Вот почему я против идеи кодификации в неподходящий исторический момент.

И.В. Мелик-Гайказян: А когда будет подходящий момент? Если катастрофа, то хуже уже не будет.

В.Н. Порус: Подходящий момент определяет история. Я знаю, что этические кодексы создаются на основе устойчивых традиций, т.е. фиксируют уже сложившиеся отношения в обществе, и тогда они носят дескриптивный, а не прескриптивный характер. Кодекс полезен тогда, когда в документе закрепляется то, что превалирует в действительности, и всякое отклонение от документа является осуждаемым. Если же все наоборот, когда действительность абсолютно не соответствует создаваемому моральному кодексу, то он – не более чем тряпочка, которой прикрывают стыдные места.

Э.М. Мирский: Действительность не очень-то должна чему-то соответствовать.

М.Б. Сапунов: Как известно, действительность должна быть разумна, т.е. стремиться к идеалу. В связи с этим хотелось бы обратить внимание на, так сказать, метафизическое отличие дискурсов двух типов документов. Можно говорить об онтологическом отличии обязательств и ответственности, лежащих в основе «договора» и «кодекса» как системы моральных запретов, выработанных сообществом с целью выживания, – с одной стороны, и Декалогом (декларацией) как набором нравственных заповедей, обращенных к личности, – с другой. В первом случае мы имеем обязательства перед социальной группой, т.е. перед социальной реальностью, во втором – обязательства перед самим собой, перед «своим понятием»; это ответственность за бытие – с позиции вечности. Различаются и санкции: осуждение коллег с позиции социальной нормы – в первом случае и угрызения совести, т.е. духовное страдание, – во втором. Думается, мертоновские императивы предполагают оба эти измерения.

В.А. Шупер: Я выскажу свое сугубо личное мнение. На мой взгляд, содержание проекта кодекса и дополняющих его документов частью тривиально, частью ошибочно. Все утверждения в этих текстах можно распределить по этим двум категориям. Я не удержался и выписал одну фразу: «То, что от века считалось добродетелью ученого и высшим проявлением человеческого разума, – стремление к истине и открытию неведомого, все чаще приходит в противоречие с не менее значимыми этическими принципами самосохранения, непричинения вреда, устойчивого развития, социальной справедливости и роста общественного благосостояния». Во-первых, как представитель эмпирической науки я тут же должен сделать стойку и сказать, что концепция устойчивого развития не выдерживает никакой критики. Это, однако, не тема нашей встречи, хотя достойная тема для другого круглого стола. Скажите мне, когда это стремление к истине и открытию неведомого входило в противоречие с этическими принципами? С этическими принципами входило в противоречие создание ядовитых газов, ядерного оружия. Как деятельность ученого по познанию мира может противоречить этическим принципам? Она им соответствует по определению.

Я пытался понять, для чего написан этот кодекс. Для того чтобы урегулировать те проблемы, которые уже урегулированы на законодательном уровне? Но это нелепо. Есть принципы Мертона, и их вполне достаточно. У Мертона, например, ничего не сказано о недопустимости плагиата, и именно потому, что этот вопрос урегулирован на другом уровне. Именно там, где упоминаются принципы Мертона, авторы проговорились о том, зачем они все это написали. Принципы Мертона нужны для того, чтобы регулировать этические отношения внутри научного сообщества, а кодекс нужен, чтобы урегулировать отношения между обществом и наукой, – это я прочел у вас. Есть французская поговорка: “C'est plus qu'un crime, c'est une faute” («Это больше чем преступление – это ошибка»). В чем состоит нынешняя ситуация? Наука – дочь Просвещения – сталкивается с обществом, которое давно от принципов Просвещения отказалось.

Б.Г. Юдин: Меня восхищает характерная для Вячеслава Александровича четкость формулировок: «Авторы проговорились о том, зачем они все это написали»! Вообще же говоря, история науки знает немало примеров того, как сами ученые-естественники указывали на опасности, проистекающие для человека и человечества от поиска истины, не сдерживаемого никакими этическими рамками. А в качестве иллюстрации такого рода конфликтов я могу сослаться, к примеру, на вересаевские «Записки врача», где эта проблема обсуждается весьма профессионально и вместе с тем эмоционально.

По поводу концепции устойчивого развития. От лица тех, кто готовил проект декларации, я готов поручиться, что ни один из нас не считает себя достаточно квалифицированным для того, чтобы отстаивать, критиковать либо вообще так или иначе обсуждать эту концепцию. Но поскольку значительная часть научного сообщества эту концепцию всё же разделяет, упоминание ее не представляется мне чем-то очень уж крамольным. И еще. Я считаю высказанные Вами только что утверждения не столько эмпирическими констатациями, сколько ценностно нагруженными суждениями. Это относится и к последнему из них.

В.А. Шупер: Несколько лет назад по Радио России я слышал сообщение о том, что в Англии было впервые передано через Интернет сообщение, созданное силой человеческой мысли. Текст этого сообщения: «Вперед, барсуки!» Я и позднее встречал сообщения об устройствах, которые реагируют на силу человеческой мысли. Я не знаю, где здесь истина, где важнейшее научное открытие, вполне сопоставимое с открытием Поповым радио, а Попов передал первую радиограмму, состоявшую всего из одного слова «Герц». Я просто отвечал на возражения. Что касается научного этоса, то хотелось бы привести слова одного моего коллеги. Он сказал: «Раньше были представления о том, что определенные вещи нельзя говорить в научном сообществе. Сейчас остались определенные люди, в присутствии которых нельзя говорить определенные вещи». От себя добавлю, что когда уйдут эти люди, лавочку можно будет закрывать. Поэтому я настроен весьма пессимистично. Что касается различия между ситуацией в исследовательских институтах и ситуацией в вузах, то я ее ощущаю прекрасно, потому как сам пребываю в двух ипостасях. У себя в институте я свободен и уверен в себе, могу высказывать то, что я думаю, имея репутацию «зверя своего совета», а на кафедре я играю в команде. Поэтому эта проблема мне очень близка. Но с того ли конца мы к ней подходим? Не уверен. В конце прошлого года в «Известиях» была опубликована статья Иноземцева, в которой приведены очень интересные данные: в США оканчивают университет 42% поступивших, в Британии – 60%, в России – 94%.

Что к этому можно добавить? Студенты – наши кормильцы. Мы вынуждены играть по этим правилам в силу экономической необходимости. Либеральная фальшь о том, что «деньги должны идти за студентами», нисколько не меняет положения. Студент – священная корова, которую нельзя зарезать. В негосударственном университете, где я свирепствовал, меня долго терпели, но потом все же отказались от моих услуг. В государственном университете я себя так уже не веду. Принятие этического кодекса без изменения экономического базиса, действительно, будет способствовать дальнейшему распространению ханжества.

М.Б. Сапунов: Эдуард Михайлович, насколько я помню, Мертон специально останавливался на этих вопросах?

Э.М. Мирский: Концепция социологии науки, и в частности императивы научного этоса, были предложены Мертоном в результате критического анализа результатов исследований социологии знания и философии науки. В качестве плодотворной альтернативы для объяснения отношений между учеными Мертон предлагает перейти от представлений о стремлении к Истине, то есть идеалу, что свойственно этическим системам, к представлению об этосе как признанной сообществом системе прагматически обоснованных правил, не имеющих прямого отношения к каким-либо идеалам. Сообществу нужна не истина – ему нужен результат, который интересен и полезен для работы другим членам сообщества. За этот результат сообщество расплачивается с автором признанием его заслуг, в том числе и вниманием к его будущим работам. И императивы Мертона – это не нормы поведения, а информация о том, какой реакции сообщества исследователь должен ожидать по отношению к представленному на суд коллег результату как вкладу в общую работу. По сути дела, единственным императивом, предполагающим вполне определенное поведение ученого, является организованный скептицизм, то есть участие в критическом анализе и оценке полезности вкладов коллег. Это своего рода рамочные условия конкуренции, где в каждом типичном случае ученый имеет дело не с набором указаний о том, как поступить, а с формулировкой некоего выбора, который он должен делать сам (амбивалентность).

При этом по умолчанию предполагается оценка добросовестно полученных результатов, по крайней мере, ни о каких нарушениях и нарушителях не упоминается. Соответственно, добросовестность и прилежание сами по себе не оцениваются как добродетель; они предполагаются в качестве условия принадлежности к сообществу («надо делать хорошо и не надо плохо»).

В современных условиях эти ограничения оказываются слишком сильными в связи с новыми условиями существования науки в социально-экономической системе. В ряду ценностей, которыми руководствуется профессиональный исследователь, признание сообщества, как и сама принадлежность к сообществу, часто оказывается не на первых местах.

Здесь ссылки на Мертона едва ли могут помочь. Поэтому и основные усилия направлены на то, чтобы параллельно с кодификацией формализовать описание того, с чем сталкивается исследователь в процессе своей карьеры (от чего она зависит, как она зависит от ситуации в организациях). Сколько бы мы ни показывали икон и мемориальных досок, он приходит в свою лабораторию или на кафедру и видит, что там это все, мягко говоря, не совсем так. И наиболее непримиримые оказываются непримиримыми только «сверху вниз», а «снизу вверх» – в ограниченном смысле. То есть здесь речь идет просто о просветительстве, о формализации, прежде всего – в обучении, а также в процессе переподготовки кадров: о том, что существуют разные научные журналы и в них есть разные правила, в том числе расстановки авторов. Я смотрел упомянутые Борисом Григорьевичем модули (работа в основном проводится в Томске под его руководством), в них рассматриваются разного рода конфликтные ситуации, где обучаемому предлагается принять решение и разбираются варианты решения. Если вы считаете, что нашим студентам это знать не нужно, это другое дело.

В.А. Шупер: Обязательно нужно, но это не кодексы, а стандарты научной работы.

Э.М. Мирский: Кодекс – это и есть стандарты научной работы, представленные на несколько ином уровне. Это другие стандарты – стандарты поведения ученых.

В.А. Шупер: Если Вы разошлете ученым ту информацию, о которой Вы сейчас говорили, они прочтут ее с величайшим интересом, но если Вы пришлете им кодекс, его никто читать не будет.

Б.Г. Юдин: Ваше утверждение о том, что «никто читать не будет», я могу опровергнуть эмпирически. Мы рассылали наш проект декларации некоторым ученым, так они его читали и даже высказывали свои соображения.

В.Н. Порус: Можно возразить? Во-первых, не надо путать различные вещи. Когда выносится запрет на плагиат, это одно дело. А когда ученому рекомендуют в одной статье защищать не более одного тезиса – это совершенно другое. Одно относится к сфере морали или права, а другое – к стандартам рационального выражения своих мыслей. Вообще, правил написания статьи много. Среди них на первое место я бы поставил следующее: не делать орфографических и синтаксических ошибок. Для некоторых научных статей это очень существенно. Мне как редактору очень часто приходится исправлять грамматические, синтаксические и стилистические ошибки. Но главное, конечно, не это. Главное касается роли просвещения в распространении правил морального поведения. Представьте себе такую ситуацию. Какие-то ученые приходят к выводу (окончательному!) о том, что растительная пища рациональнее в употреблении, чем животная. Они обосновали это положение эмпирически и теоретически, создали систему просветительских лекций и отправились с ними в племя каннибалов. Лекции прочитаны, просвещение работает на полную катушку, но плачевный (для просветителей) результат нетрудно предсказать. Безусловно, просвещение весьма полезно. Знать, чем отличается правостороннее движение от левостороннего, очень важно. Очеловечивание человека начинается с соблюдения некоторых запретов, но я не думаю, что вопросы морали сводятся к этим просветительским стратегиям. Мораль научного сообщества, будь то академическое или университетское, не может значительно отличаться от морали общественной. Наука не может быть более моральна, чем общество. Попытки сделать научное сообщество образцом морали для всего общества, как правило, заканчивались печально либо для ученых, либо для общества. Мы должны говорить о самой стратегии создания кодексов этического поведения как основы воспитания, организации, продвижения к некоторым искомым результатам. С этой точки зрения нужно прежде всего обращаться к реальности, которая нас окружает, и находить причины неэтичности в этой реальности, а не в различных рассогласованиях по поводу тех или иных этических принципов. О принципах можно спорить, а реальность такова, какова она есть. Идеалистическая вера в то, что просвещением, пропагандой, сообщением некоторых правил можно изменить реальность, является наивной утопией. Хорошие правила морального поведения должны прежде всего возобладать в действительности (а не в кодексах). Только тогда они будут соблюдаться и поддерживаться. Когда же они являют собой разительный контраст по сравнению с действительностью (а что такое действительность, мы знаем!), то прежде всего проигрывает стратегия просветительства. Стратегия просветительства может выступать как ширма, за которой будет скрываться действительность во всей ее неприглядности.

Э.М. Мирский: Я хотел сказать одну простую вещь чисто эмпирического характера. В 2005 г. в моем журнале была опубликована Хартия научных работников (в моем переводе). Это список рекомендаций Европейского совета. ЕС как сугубо бюрократическая организация не имеет права ничем управлять, он может только давать рекомендации или управлять теми программами, которые отнесены к его статусу. Сама Хартия – довольно забавный документ, который состоит из общей преамбулы и трех кодексов: 1) Кодекс поведения исследователя, его права (прошу обратить на это внимание, ведь у нас нигде не пишется о правах ученого, преподавателя вуза – это отсутствует как факт. У нас есть только должностные инструкции!); 2) Кодекс поведения руководителя организации: какие обязанности есть у организации перед самой собой и перед исследователями, которые в нее входят; 3) Кодекс поведения при приеме исследователя на работу. Было ясно, что Хартия исследовательских работников имеет именно такую структуру, и делать ее меньше нет никакого смысла. Замечу, что она вызывала разную степень интереса, но любопытно, что ее принял Томский университет (мне, правда, неизвестен правовой статус этого решения), где этими вопросами занимаются. Так что просвещение – не такое бессмысленное занятие, как это может показаться.

И.В. Мелик-Гайказян: Вы удивитесь, сколько прекрасных плодов приносили утопии.

В.Н. Порус: Они приносили как прекрасные, так и ужасные плоды.

М.Б. Сапунов: Давайте дадим слово представителю научно-технического сообщества Василию Савельевичу Сенашенко.

В.С. Сенашенко: Нуждается ли этическая проблематика исследовательской и академической деятельности в формализованном представлении? Ответ очевиден. Однако в настоящее время с учетом реальной ситуации в высшей школе создание кодекса видится как интересная академическая междисциплинарная проблема. Для ее реального воплощения необходимо прежде всего провести анализ структуры уже существующего пакета нормативно-правовых документов, регламентирующих академическую и исследовательскую деятельность вуза. Это и Положение о вузе, и Устав вуза, и Федеральные государственные образовательные стандарты с их общекультурными компетенциями, а также разрабатываемые вузами и утверждаемые решениями ученых советов всевозможные Положения о культуре поведения студентов в учебном процессе, требования к профессорско-преподавательскому составу по обеспечению качества учебного процесса и пр.

В итоге может оказаться, что возможная ниша в пакете нормативно-правовых документов вуза, которую мог бы занимать «Моральный кодекс ученого и преподавателя высшей школы», по крайней мере частично уже занята другими документами под другими названиями, но с идентичными целевыми функциями. И тогда проблема становится в какой-то степени сугубо терминологической.

В такой ситуации процесс кодификации следует, очевидно, рассматривать как свод разрозненных норм и правил в единый максимально лаконичный нормативный документ, подобно Клятве Гиппократа, выражающей основополагающие морально-этические принципы поведения врача, текст которой в Северной Америке и Европе в 2006 г. заменён Профессиональным кодексом. А в России в середине 90-х на ее основе создана Клятва российского врача, новый текст которой был принят Госдумой в 1999 г. и подписан президентом РФ как «Клятва врача», которую при получении диплома дают выпускники медицинских вузов. Следует при этом иметь в виду, что «Моральный кодекс ученого и преподавателя высшей школы», как следует из его названия, относится к профессиям ученого и преподавателя и поэтому в отношении студентов может рассматриваться, например, как Положение о культуре поведения студентов в учебном процессе (тем более что не каждый студент ориентирован на исследовательскую работу в своей будущей профессии).

Не следует забывать, что в науке научная школа, и прежде всего ее руководитель, являются эталоном моральных и этических норм поведения исследователя как для сотрудников, так и для студентов, приобщающихся к научным исследованиям. В академической деятельности аналогичную роль играет кафедра, ее заведующий. Поэтому нравственные основы научной и педагогической деятельности вне зависимости от формы их кодификации должны быть прежде всего адресованы этой категории работников образования и науки.

М.Б. Сапунов: Мы очень правильно перешли к теме подготовки исследователя. Надо сказать, что нашему журналу эта тема дает возможность продолжить обсуждение вопросов формирования научно-исследовательских компетенций в вузе, начатое нами в текущем году (№№7–12). Ибо воспитание научного этоса – ключевой момент в становлении профессионализма будущего ученого. Предлагаю послушать Елену Николаевну Викторук, она специально прилетела из Красноярска для участия в нашем круглом столе.

Е.Н. Викторук: Важность обсуждаемых сегодня вопросов не вызывает сомнений, поскольку искажение этических характеристик научно-образовательного пространства отчетливо фиксируется всеми «заинтересованными сторонами»: профессорско-преподавательским составом, учащимися (студентами), их родителями (теми, кто оплачивает 50% образовательных услуг), руководителями предприятий – условных заказчиков, обществом в целом. «Апокалиптические» заявления о неискоренимой безнравственности фиксируют непростую ситуацию смены этических и моральных парадигм, в которой находится не только Россия, но и другие развитые страны. Там процессы трансформации научно-образовательного этоса, обусловленные массовизацией и коммерциализацией образования, идут уже полным ходом. Поэтому перемены неизбежны, и они гораздо ближе, чем мы думаем. Сегодня пока не прозвучало то, что уже в декабре этого года Россия вступит в ВТО. Нас в Красноярске волнует, что относительное равновесие, установившееся на рынке образовательных услуг города и края, будет разрушено. Образование сегодня – сфера услуг, и мы обеспокоены грядущей конкуренцией с зарубежными вузами, которые имеют не только хорошо отработанные образовательные технологии, модели дистанционного обучения, отлаженные финансовые предложения, но еще и четкие профессионально-этические стандарты. Конкурентоспособны ли мы со своим «отечественным» набором стандартов, о которых здесь уже говорили, таких как взяточничество, протекционизм, низкое качество знаний, оцениваемое как «удовлетворительное» просто из необходимости количественного сохранения контингента?

Возможно, в Москве эта конкуренция не покажется такой острой и болезненной, как в регионах, и процесс пойдет как-то иначе. Поэтому у меня возник вопрос о степени «одинаковости» кризисных явлений образовательного этоса в столице и провинции: проблемы, озвученные участниками сегодняшнего разговора (купленные диссертации, незаслуженные «тройки», плагиат и т.п.), где ощущаются больше – в столицах, в Сибири, на Кавказе? Но главное – где находятся «точки роста» здорового научно-образовательного этоса в нашей стране? Возможно, где-то есть научно-образовательные бастионы, сохраняющие высокий профессионализм, престиж и достоинство академических традиций. В Красноярске, к примеру, «первые лица» города и края – «настоящие» доктора наук и университетские профессора. По их инициативе учрежден такой общественный орган, как Профессорское собрание. Ежегодно проводится Профессорский бал, где чествуют профессоров различных вузов за высокий профессионализм, значительные достижения в области образования, науки и культуры, большой вклад в процветание города. Это мероприятие проводится с целью повышения престижа научной деятельности и поощрения лучших представителей красноярской науки. Вопросы самоидентификации университетского этоса и анализ наиболее острых проблем были вынесены на Сибирский открытый университетский форум, две сессии которого прошли в Красноярске в этом году. Одним из достижений форума, участниками которого стали представители вузов региона, министерств образования, органов власти и общественных организаций Якутии, Тывы, Хакасии, Бурятии, Красноярского края, Новосибирской области, был решительный призыв сделать голос университетского профессора значимым и весомым при обсуждении и вынесении решений по важнейшим социально-экономическим и политическим вопросам развития страны и края. Приведенные примеры локальны, но дают основания возразить на утверждение, что «плохо все». Особых иллюзий, что отдельные позитивные мероприятия в корне меняют ситуацию в науке и образовании края, конечно же, нет, но сам факт работы открытых дискуссионных площадок свидетельствует о понимании кризисного состояния и готовности принимать конкретные меры по сохранению профессии и сообщества.

Известно, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих, поэтому мои надежды на улучшение образовательного этоса в техническом вузе, где я работаю уже более четверти века, связаны только с собственными усилиями. Этическое мышление университетских профессионалов, которое Рубен Грантович справедливо назвал «размытым», нужно делать ясным и отчетливым. Именно формированием этического мышления в сфере науки я занимаюсь с аспирантами нашего вуза уже пять лет, с тех пор как был введен курс «История и философия науки». В общем курсе выделяется самостоятельный блок по этике и аксиологии науки, основную часть которого (20 учебных часов) составляют практические занятия, направленные на отработку навыков принятия этичных решений в сфере науки (экспертиза этически проблемной ситуации и принятие решений приемлемой степени этичности). Занятия проводятся по методу кейсов, а в качестве методики выступает хорошо проработанный в этике бизнеса метод стейкхолдер-анализа (анализ заинтересованных сторон). Для получения комплексного результата будущим ученым предстоит самостоятельно найти решение, проанализировав и применив не только свои профессиональные знания, но и знание этических кодексов в данной сфере науки, опираясь на практику действующих в ней Комитетов по этике, нормативные документы как локального, так и универсального уровня. Для меня важно, имеют ли они знания и умения по принятию этичных управленческих решений. Поэтому на курс этики с аспирантами и соискателями не жалею сил и времени. Практика показывает, что это очень благодарная и полезная работа.

Сегодня коллеги уже озвучивали такую болевую точку в изменениях научно-образовательного этоса, как коммерциализация. Я хочу акцентировать не ее негативный аспект – здесь все понятно, – а обратить внимание на положительную ее сторону. Очевидно, что этические нарушения, характерные для бизнеса: воровство, обман, несправедливая дискриминация, взяточничество, нездоровая конкуренция, сговор и т.п. – вошли в спектр этических проблем университетской науки. Но Борис Григорьевич Юдин и Эдуард Михайлович Мирский, хорошо зная тенденции развития прикладной этики, постоянно приводят примеры формирования этических комитетов и кодексов в области клинических и медицинских исследований. Это значит, что практическая и прикладная этика быстро развиваются там, где остро обнаруживает себя нарушение базовых моральных ценностей: безопасность, здоровье, свобода, право на средства к существованию. В упомянутом мною методе стейкхолдер-анализа это называется возрастанием остроты этического аспекта, связанного, как правило, с другими – экономическим, социальным, технологическим и политическим. В необходимости этической регуляции в этой области с помощью кодексов и комитетов уже никто не сомневается, здесь кодексы - не PR-работа и не имиджевый ход, о которых говорил Рубен Грантович Апресян.

Сходные с медициной процессы происходят в сфере бизнеса. Этика бизнеса развивается настолько стремительно, что некоторые ее «находки» существенно пополняют не только практику, но и теорию морали. В качестве примеров можно назвать учение о росте морального субъекта (С.И. Гессен, Л. Колберг, К. Гиллиган и др.) и интегральную теорию социальных контрактов (Т. Дональдсон и Т. Данфи). Осознавая влияние бизнеса на социальные процессы в целом, специалисты все сильнее подчеркивают ответственность бизнес-структур перед обществом, будущими поколениями, природой. Распространение законов бизнеса на сферу образования опасно, если университет становится «лавочкой», где процветают спекуляция, отмывание денег, производство некачественных продуктов и услуг. Если же это организация, действующая в соответствии с принципами социальной ответственности, то степень ее этичности оценивается как «допустимая», а при определенных условиях может быть доведена и до «желаемого» уровня этичности. Эти стандарты уже разработаны у наших потенциальных зарубежных конкурентов, которые в скором времени придут на наш рынок образовательных услуг. Здесь я перехожу к одному из основных вопросов сегодняшней дискуссии: эффективно или неэффективно (нужно/ не нужно) этическое просвещение и каким оно видится. Многолетняя работа с разными группами обучающихся показывает, что этическая грамотность постигается легко молодыми людьми, с бóльшим трудом ее осваивает взрослые. На олимпиадах по этике, проводимых в нашем вузе, один из главных туров посвящен этике и социальной ответственности организации. Моих коллег – руководителей команд из вузов Омска, Новосибирска, Бийска и др. – удивляет то, как легко студенты обучаются составлению «работающих», а не голословных кодексов организации, быстро исправляют ошибки, когда с ними работают специалисты-практики. В качестве экспертов не привлекаются (и это принципиальное решение) преподаватели этики. Для оценки в этом и других конкурсах мы приглашаем директоров коммерческих организаций, имеющих сформировавшуюся организационную культуру.

Этико-образовательная работа со взрослыми (второе высшее, дополнительное образование, аспирантура) более «благодарна», поскольку опирается на реальный багаж неразрешенных моральных дилемм, часть из которых решаема с использованием этико-образовательных методик разного уровня (тренинги, кейсы, этическое проектирование). Это обучение навыкам принятия этичных решений с пониманием последствий, работа с этическими кодексами, этико-проектная работа – то, что В.И. Бакштановский называет фронестическими технологиями. Надо видеть, как меняется ученик, особенно взрослый, участвующий в этих видах работы, когда декларации и увещевания уступают место формированию умений и навыков принятия этичных решений. А когда «неразрешимые» вопросы оказываются разрешимыми, появляется оптимизм, что немаловажно, ведь у этических дилемм в России есть флёр неразрешимости, искупления страданием и т.п. «Западная» этика активно разрабатывает рациональные алгоритмы решения моральных проблем, и многим они кажутся понятными и применимыми.

Я согласна с Эдуардом Михайловичем Мирским в том, что сегодня остро востребованы и этическое просвещение, и переподготовка кадров в самых разных сферах, а в науке и образовании – особенно. Это ярко проявилось в биоэтике, медицинских и клинических исследованиях. Думаю, что обучение «этической грамотности» - требование ближайшего будущего, подобно компьютерной грамотности. Ее азы легко схватываются молодыми, и ей с удовольствием будут заниматься в системе дополнительного образования взрослые. Правда, обучение здесь должно строиться с учетом новейших образовательных технологий. Сегодня никого не удивляет, что дипломные проекты выпускников вузов содержат раздел по технике безопасности, а это требование появилось не так давно. В связи с увеличением социальной и этической ответственности большинства профессий нужен контроль этической безопасности проектов. Уверена, что работа с кодексами станет обыденной образовательно-просветительской и этико-проектной работой.

Этические кодексы, как бы мы к ним не относились, будут занимать все большее место в жизни организаций, научно-образовательных в том числе, поскольку всякое общественное пространство нуждается в исходном структурировании и последующем сохранении внутренней упорядоченности. Это соответствует уже звучавшим здесь высказываниям о том, что этические кодексы создаются самими профессиональными сообществами, осознающими угрозу уничтожения, связанную с отсутствием и несоблюдением базовых моральных принципов. Научно-образовательное сообщество в нашей стране уже ощущает эту угрозу, пытается ее осмыслить и предлагает варианты выхода из кризиса. Пример – многолетняя работа НИИ прикладной этики под руководством В.И. Бакштановского. Действующие кодексы – лаконичные, но ёмкие – будут создавать группы профессионалов. Собственно, они это и делают.

В.А. Шупер: Может быть, проблема восприятия этого кодекса – в выборе аудитории? Если все это пишется для студентов, то это, наверное, имеет какой-то смысл. А если для ученых в предпенсионном возрасте пишут следующее: «Плодотворная научная деятельность требует от ее участников высоких гражданских качеств» или «Участие в публичных дискуссиях – одна из обязанностей научных работников», то они, естественно, не дочитав до конца, бросают это в мусорную корзину.

М.Б. Сапунов: На этой оптимистической ноте сделаем перерыв.