Статья раскрывает причины, механизмы и взаимообусловленность процессов становления экзогамии, инцестуального табу и правовой регуляции, выступающих, согласно концепции автора, в качестве факторов, конституирующих общество и современного человека.

The article reveals the causes, mechanisms and interdependence of the processes of exogamy, incest taboo and legal regulation formation, acting, according to the author's conception as factors constituting society and modern man.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: Леви-Строс, экзогамия, инцестуальное табу, социогенез, заложничество, становление права, антропогенез.

KEY WORDS: Levi-Strauss, exogamy, incest taboo, origin of society, hostage, origin of law, anthropogeny.

Проблема границы между обществом и досоциальным миром фундаментальна для социального знания. В советском марксизме единого взгляда по этому вопросу не сложилось. Наибольшее распространение получила позиция Ю.И. Семенова: общество устанавливается, когда формируется система детерминации поведения, побеждающая инстинктивную. Непосредственно Семенов рассматривает «обуздание» пищевого инстинкта через установление коммуналистических отношений при распределении пищи и полового инстинкта через формирование внутригруппового полового табу. Последнее, в этой концепции, блокировало разрушительную для группы конкуренцию мужчин из-за женщин, обусловило появление экзогамного рода и дуально-родовой общности, образование которой и стало завершением социогенеза [Семенов 1989]. Здесь несомненно то, что постбиологическая эволюция предполагает подчинение старых поведенческих паттернов новыми. Однако, как мы планируем показать, из этого не следует, что «обуздание» полового инстинкта знаменует возникновение общества.

Вообще, идею того, что общество начинается с экзогамии высказал еще в 1949 г. К. Леви-Строс. Суть его концепции, сегодня наиболее известной в мире, состоит в следующем. «Запрет инцеста - это то, где природа превосходит себя» [Леви-Строс 1969, 25]. «Выталкивая... дочерей и сестер из единокровной группы и предписывая им замужество с членами другой, он [запрет инцеста. - Б.Ш.] создавал узы альянса между этими природными группами, первого союза, который можно назвать социальным. Запрет на инцест, таким образом, есть базис человеческого общества, в смысле он есть это общество» [Леви-Строс 1983, 19]. Происходит «замена системы кровного родства биологического происхождения социальной системой отношений свойства» [Леви-Строс 2001, 63].

Недавнее открытие экзогамии у обезьян [Родсет, Рэгэм, Хэригэн, Сматс 1991] пошатнуло эту концепцию, ибо «экзогамия в этом случае никоим образом не связана с установлением межгрупповых альянсов» [Бутовская 2004, 332]. Мы попытаемся показать, что это открытие как раз подтверждает идею Леви-Строса.

Постприродный мир: потерянное звено

Представим, что на планете N эволюция живого происходила иначе и проще земной: от бактерий произошли животные, от них люди. Других организмов не было, а каждый вид животных вытеснялся более совершенным потомком. Тогда после появления человека там остались только люди и бактерии. N-ские ученые заявили, что человек произошел от бактерии. Обнаружив останки вымерших существ (насекомых, рыб, птиц...), они назвали их ступенями антропогенеза, а формы объединений (муравейники, рыбьи и птичьи стаи...) - ступенями социогенеза.

Ошибка N-ских эволюционистов в том, что границы и перехода между бактериями и людьми нет. Исчезнувший на их планете животный мир не переходен, у него своя логика существования и развития, и рыбы, и птицы это рыбы и птицы, а не ступени антропогенеза.

Увы, наша схема прошлого аналогична N-ской. Давно известно, что между последними животными предками людей и нами прошли миллионы лет, наивно рассматриваемые как переходный период. Между тем способ существования, который начали формировать уже наши последние предки обезьяны и превзойденный, видимо, менее ста тысяч лет назад, типологически отличен и от животного, и от социального и логически рядоположен им. В его рамках произошла грандиозная эволюция и биологической конституции индивидов[1], и культуры, и способов организации групп.

Сказанное означает отсутствие границы и перехода между животным - то есть природным - и социальным мирами[2]. Принятое разделение бытия на природное и социальное верно лишь фактологически и сегодня, но неверно онтологически и эволюционно. Между природным и социальным существовал ушедший мир, который мы назовем постприродным. Классификация «природное-социальное» кажется логически безупречной: что не общество - то природа, и наоборот. Но логически безупречным будет и деление мира на стулья и не-стулья. В содержательных системах знаний классификации опираются на экспликацию сущностных свойств и различий выделяемых классов.

Базовая единица животного мира - вид. Особи и группы существуют по генетически запечатленному видовому закону. В сущности, вид - это и есть закон, воплощающий себя в особях и группах. Не фиксируемый генетически постприродный мир разрывает жесткую связь между биологической конституцией и образом жизни, включая организацию сообществ. Он начинается с того, что в изменяющейся среде обезьяны изобретают и накапливают все больше новых паттернов поведения. Новую адаптацию обеспечивает не геном, а совокупность этих паттернов численностью до нескольких тысяч[3]. Базовой онтологической единицей становится не вид, а группа, фиксирующая их в своей предкультуре, а затем культуре, постепенно становящейся фактором уже физической эволюции.

Межгрупповые постприродные отношения пронизывала еще большая, в сравнении с обезьянами, жестокость[4], сохранившаяся и в позднейших архаических культурах[5]: нападения с целью полного истребления [Шнирельман 1994, 81], охота за головами [Панов 2008, 243-244] и т.п. «На заре истории победители почти поголовно убивают или съедают побежденных» [Сорокин 1992, 151]. Палеоантропология свидетельствует, что в эпоху палеолита смертность от межгрупповых конфликтов могла составлять до 30% [Боулс 2009, 1293-1298]. Естественные механизмы вражды усилились культурной нормой, важнейшими средствами утверждения которой стали т.н. псевдовидообразование и дегуманизация чужих: «Группа стремится... рассматривать себя как замкнутый в себе вид - настолько, что членов других сравнимых сообществ не считают полноценными людьми... Собственное племя обозначается попросту словом «человек»... Лишение жизни члена соседнего племени не рассматривается как настоящее убийство... потому что они ведь не настоящие люди» [Лоренц 1998, 38-39]. Обществу действительно предшествовала описанная Гоббсом война всех против всех с той лишь разницей, что ее субъектами были не малые семьи, а общности в несколько десятков человек [Бутовская 2002], далее называемые родами[6].

Сегодня показано, что при высокой степени внутреннего родства межгрупповая конкуренция приводит через генетические трансформации к слиянию индивидов в целое, основанное на альтруистической кооперации [Рив, Холдоблер 2007]. Если у пчел или муравьев альтруизм реализуется биохимически, то у людей кардинально усиливается унаследованная от обезьян способность сопереживания[7]. Формируется мощное мы, скрепленное общими эмоциональными состояниями. Показателен в этом отношении вывод антрополога Ф. Маерса: «Концепция эмоций у пинтупи[8] представляет самосознание отдельного человека как признающее сущностную идентичность с другими в такой степени, как будто другие составляют часть его самого» [Маерс 1979, 365].

Итак, в постприродном мире произошел разрыв характерной для животных жесткой связи между физической конституцией и образом жизни, включая способы организации и функционирования сообществ; базовой онтологической единицей стал не биологический вид, а постприродная группа; межгрупповая война всех против всех и внутригрупповая сплоченность трансформировались из чисто биологических в нормативно стимулируемые паттерны поведения, что привело к их значительному усилению.

Судьба экзогамии в постприродном мире и переход к обществу

Экзогамия у обезьян заключается в том, что, став взрослыми, «большинство самок эмигрируют» [Чапэйс 2010, 29]. Эмигрирующая самка - всего лишь особь, индивидуальное выражение видовой сущности, тождественная в этом качестве другим особям. Она входит в чужую группу как обезьяна среди обезьян. В постприродных группах, обладающих подчеркнуто отличным от соседних культурным комплексом [Лоренц 1998, 39], мы = люди, чужие - нелюди. Человек не может вступить в брачный союз с «нелюдью», поэтому ранее закрепившиеся в силу биологической предпочтительности экзогамные связи противоречат логике постприродного мира и подавляются культурно-нормативной детерминацией. Эволюционный скачок всегда предполагает частичное подавление старых регуляторов новыми[9].

Объясняя переход от эндогамных групп к более крупным объединениям, отметим, что превращение автономных единиц в элементы сложных - общеэволюционное правило: из элементарных частиц образуются атомные ядра, из атомов - молекулы, из одноклеточных - многоклеточные. Но конкретные механизмы всегда специфичны. Что именно обусловило вхождение рода «кирпичиком» в более сложное образование?

Постепенное заполнение удобных территорий и особенно, по мнению антропологов, переход к широкому использованию неравномерно распространенной животной пищи привели к эскалации частоты и остроты конфликтов. Начали складываться локальные ситуации постоянных боевых столкновений, доводящих враждующие группы до черты, за которой они не могли обеспечить самосохранение и самовоспроизводство. Жесточайший кризис постприродного мира привел к ослаблению структурировавших его культурно-нормативных регуляторов поведения[10], в том числе запрета экзогамии[11]. Именно открытие экзогамии у обезьян дает ключ к разгадке ее появления у людей - как возврата модели поведения, заблокированной культурой постприродного мира в период его кризиса.

Возрожденная экзогамия привела к возникновению отсутствующих у обезьян межгрупповых союзов в силу двух новых моментов.

Первый - кардинальное усиление уровня целостности группы. Индивид теперь не биологическая особь, а персонификация своей группы. Принимая его, другой род принимает тем самым и его группу[12]. Брачный союз двух индивидов, каждый из которых есть персонификация своего рода, означает союз этих родов.

Второй - моногамия[13]. Возникнув как ограничитель внутригрупповой сексуальной конкуренции, а затем послужив основой родительского сотрудничества [Чапэйс 2008, 162-168; Чапэйс 2010, 35-36], утвердившаяся и культурно признаваемая устойчивая парная брачная связь стала механизмом преодоления неприятия чужих[14].

Природа инцестуального табу и размер первичного общества

У обезьян экзогамия - лишь предпочтительная модель поведения. Такой же она должна была быть первоначально и у людей. Однако в новых условиях ее частичный характер вызвал такие угрозы, что в качестве защиты от них сформировалось инцестуальное табу, сделавшее экзогамию абсолютной.

В монолитной постприродной группе конкуренция за женщин между «своими» не была остро агрессивной. Моногамия являлась достаточным механизмом недопущения разрушающих конфликтов. Частичная экзогамия радикально изменила ситуацию, ибо конкурирующие мужчины могли принадлежать к разным родам.

В архаических культурах конкуренция из-за женщин является одной из наиболее частых причин кровавых межгрупповых столкновений [Панов 2008, 242]. На этой почве возникла, например, крупнейшая, продолжавшаяся несколько лет война у аборигенов Аляски тлинкитов [Зорин 2000], как, впрочем, и знаменитая Троянская война. В период, когда только начинала преодолеваться абсолютная межгрупповая вражда, конкуренция за женщин была постоянно действующим фактором возникновения таких конфликтов, высоковероятным следствием которых могло быть межродовое столкновение, чреватое взаимным уничтожением. Именно эта опасность и была предотвращена формированием табу на инцест. Причем поскольку участниками всех этих процессов были уже homo sapiens[15], практика недопущения внутриродовых сексуальных связей как средства предотвращения гибельных межродовых конфликтов, безусловно, формировалась при участии их сознания. Превратившись в общую норму, она обрела адекватную матрице архаического мировосприятия форму табу, понимание рационального смысла которого, в какой-то мере имевшее место в период его становления, впоследствии было утрачено. Инцестуальное табу стало непреодолимым препятствием возврату к досоциальному миру.

Выявление природы инцестуального табу позволяет прояснить важный вопрос о том, сколько родов входило в первые основанные на экзогамии общности[16].

Допустим, что надродовая общность содержит не два, а хотя бы три рода. В таком случае внутриродовые сексуальные табу ничего не дают, ибо конкурировать за женщин из одного рода могут мужчины из двух других. Такой «тройственный союз» нежизнеспособен в силу столкновения всех со всеми. Правда, он мог бы быть спасен предписанием искать партнера не в любом другом входящем в общность роде, а в одном конкретном. Напомним, что именно такие правила и описал Леви-Строс как элементарные структуры родства[17]. Однако инцестуальное табу в рамках дуально-родовой группы содержит 2 бита информации, а предписывающее правило уже для группы, состоящей из трех родов - 4, не говоря уже о еще более крупных объединениях. Прыжков через ступени в эволюции не бывает. Полиродовые объединения на базе запрещающе-предписывающих брачных правил возникли позже.

Возникнув, дуально-родовой тип организации постепенно вытеснил монородовые группы, поскольку обладал решающим преимуществом в войне всех против всех - двукратным численным превосходством.

Институт заложничества как историческое основание права

Отношения родов в первичных обществах пронизывала напряженность[18], неизбежно порождавшая конфликты. Наиболее значительные из них становились межродовыми, что требовало институционального механизма их разрешения[19]. Такой механизм, занявший место кровавых столкновений родов, должен был начинаться с действия некоего фактора, который надежно блокировал военный ответ на нанесенный ущерб. В поисках его обратимся к феномену заложничества.

В истории заложничество «было в первую очередь социально-политическим институтом» [Гринёв 2003, 128], и «...очень древним институтом, столь же универсальным, как война и месть» [Паунд 2000, 185]. Существует «вертикальное» заложничество: снизу вверх (бандиты, захватив заложников, предъявляют требования власти) или сверху вниз (власть берет заложников с целью удержания в повиновении покоренных территорий, населения и т.п. - от Шумер до сталинизма с его уголовной ответственностью «членов семьи врага народа»). Но исторически первым было «горизонтальное» заложничество. Оно складывалось при приблизительном равенстве сил сторон [Хаммер, Салвин 1944, 20; Гринёв 2003, 128], было взаимным и базировалось на обмене заложниками, а не захвате.

«Этот тип заложничества действует скорее как мост, связывающий суверенные страны, а не как свидетельство шантажа» [Аллен 2006, 72]. Его практиковали и великие империи в отношениях с номадами [Бичурин 1950 I, 52,69,76; II, 69,99; Херманн, Палмери 2005, 137], в т.ч. в модификации династических браков [Виноградов 2009, 52], и догосударственные общества: германские племена [Тацит 1932, 293], тлинкиты [Хлебников 1993, 84], [Эммонс 1993, 310], аборигены Южной Америки [Паез 1863, 410-411], мундугуморы Новой Гвинеи [Мид 1988, 57] и др. Обмен заложниками обеспечивает мир [Эммонс 1993, 310] и может гарантировать в принципе любые конкретные обязательства [Смирнов 1973, 553], «является архетипической формой... урегулирования межплеменных отношений...» [Ильин 1994, 118]. Если историческая вершина заложничества - весомое участие в формировании государства в его исходной, имперской, форме, то у основания этого грандиозного института - возникновение экзогамии.

Понимание того, что заложничество имманентно человеческой экзогамии, не очень ново. Американский антрополог У. Уорнер еще в 1937 г. писал о том, что каждый экзогамный клан давал заложников другим в лице женщин, покидавших свой клан при вступлении в брак[20]. Иллюстрацией единства происхождения заложничества и экзогамии может послужить сохранившийся в Австралии обычай «копара» (долг). С его помощью учитываются «долги», возникающие между членами двух половин племени, причем «копара» могут взаимно аннулироваться. При этом право кровной мести может быть удовлетворено указанием на какую-либо не возмещенную «копара». Тогда конфликт улаживается, в знак чего происходит временный обмен женами между членами обеих групп, который означает, что смерть не будет отомщена [Абрамян 1981, 78].

Женщины, ушедшие в род брачного партнера, выступали заложницами - «болевыми точками» родового субъекта, отчужденными от него и находящимися во власти контрагента. Беспрепятственная возможность причинения им смерти или страданий - канал принуждающего воздействия на волю противостоящего рода. Поэтому взаимное заложничество стало надежным фактором блокировки превращения конфликтов в боевые столкновения между родами и обеспечило устойчивость первой социальной общности - дуально-родовой группы.

Комплекс первично-правовой регуляции

Социальная жизнь дуально-родовой системы опиралась на равновесие между родами. Его сохранение представляло собой условие существования общности. Каждый род считал своего контрагента другим, но равным. Отдать дочь или сестру в жены представителю другого рода означало признать его человеком, то есть равным себе. Способов удержания в повиновении одной группы другой не было выработано, и попытка сместить равновесие в пользу одного из родов была бы губительной для общности.

Нарушение равновесия вследствие нанесения ущерба роду-контрагенту означало конфликт, который должен быть разрешен восстановлением равновесия. Для этого требовалось: установление факта нанесения ущерба, установление виновных, что невозможно без реконструкции ситуации конфликта, а также принятие решения о том, как именно равновесие должно быть восстановлено. Процедура, в рамках которой устанавливается факт нанесения ущерба, виновный, размер и форма компенсации и т.п., на современном языке называется судебной процедурой.

Древнейшая судебная процедура, какой бы странной она сегодня ни показалась[21], могла выполнить свою функцию «заменить насилие дискурсом» [Рикёр 2004, 654] лишь при обеспечении конституирующего суд условия, согласно которому «стороны равны в том смысле, что они располагают полной свободой в представлении аргументов и доказательств» [Леони 2008, 209]. Если стороне не дается возможность высказать аргументацию, она может отстаивать себя только силой. Судебная процедура есть процедура разрешения конфликта посредством равноправного аргументационного противостояния сторон: логику оружия сменяет оружие логики.

Судебная процедура может существовать только на основе устанавливающего ее правила или нормы[22]. Правила могут, в свою очередь, быть установлены властью, договором или же складываться в ходе исторического процесса, как это изначально и было с правилом суда. Первичная судебная процедура несла в себе также договорное начало: поскольку отсутствовал механизм, способный заставить виновный род выполнить судебное решение, завершение процедуры означало и межродовой договор об исполнении санкции.

Итак, в межродовых отношениях первичного общества сложился новый регулятивный механизм, включающий в себя комплекс генетически и функционально предполагающих друг друга составляющих: договор, нормативность, суд и принуждение. Г. Харт попытался указать на те свойства, которые с точки зрения «любого образованного человека» инвариантны для различных правовых систем [Харт 2007, 11]. Мы упростим задачу для «любого образованного человека» и сформулируем вопрос иначе: «Назовите регулятивный механизм, элементами которого являются договор, нормативность, суд и принуждение?» Едва ли можно усомниться, что ответ будет: «Право».

Следует подчеркнуть, что без правового механизма взаимоотношения родов дуально-родовая общность не могла сложиться; она бы распадалась, не успев сформироваться. Таким образом, правогенез - не просто сторона, а решающий фактор становления общества.

Homo juridicus. Право как фактор становления человека

Юридическими субъектами могут быть все, способные адекватно действовать в рамках регулятивного механизма, включающего суд, нормативность, договор и принуждение. Комплекс качеств, которые для этого требуются, никак не связан с физическим телом человека. Поэтому юридическими субъектами выступают не только индивиды, но и организации или, скажем, страны и т.д.

Право возникает согласно логике социальных, межродовых отношений. Однако род реализует свою правосубъектность через действия индивидов. Значит, становление права предполагает интериоризацию механизмов юридической регуляции человеческой психикой, формирование Homo juridicus, чья психофизическая конституция становится носителем комплекса качеств, необходимого юридическому субъекту. Рассмотрим ключевые компоненты этого комплекса, который и знаменует появление современного антропологического типа[23].

Эмоциональные регуляторы сопереживания своим и вражды к чужим справлялись с детерминацией поведения доправового человека даже в наиболее сложных случаях - там, где постприродная общность «наступала на горло» «биологической песне», то есть вступала в противоречие с инстинктивной детерминацией поведения, как, например, при запрете экзогамных связей.

Механизм эмоциональной детерминации поведения неразрывно связан с живой тканью организма, способной связывать энергию и расходовать ее в процессе жизнедеятельности. Уже простейшие могут резервировать энергию, которая в критических обстоятельствах высвобождается из т. н. энергетических депо с целью обеспечения форс-мажорных усилий для выхода из опасной ситуации. То, что мы называем словом эмоции, есть присущее обладающим психикой существам внутреннее ощущение этой бурлящей энергии действия [Шалютин 2007^б]. Страх толкает убегать, агрессивное состояние - нападать, и т.п. Именно толкает в физическом смысле слова. В случае столкновения противонаправленных эмоций энергетически сильнейшая подавляет более слабую.

Юридическая регуляция изначально связана с блокировкой эмоциональной. Месть, посредством которой постприродная группа отвечала на любой нанесенный ущерб, - эмоциональный феномен. Эмоция мщения возникает как агрессия в отношении посягнувшего на меня или «наших». Охваченный эмоцией субъект не знает границ и готов зайти в мщении настолько далеко, насколько сможет.

Размышляя в близком проблемном поле, П. Рикёр отмечал: «В точке мести, точке короткого замыкания, справедливость (правосудие) соответствует установлению дистанции между протагонистами» [Рикёр 2005, 14]. Используемое Рикёром понятие дистанции противостоит у него «лобовому столкновению» или «короткому замыканию». Необходимым условием справедливости должен быть, выражаясь языком бокса, «брейк», блокирующий спонтанное развертывание эмоций взаимной агрессии. Справедливость беспристрастна. Блокировка страстей позволяет выйти на сцену и стать главным действующим лицом рассудку, функция которого как раз и заключается в том, чтобы рассуждать, судить, осуществлять судебный процесс. Последний, как пишет П. Рикёр, «состоит в том, чтобы установить справедливую дистанцию между проступком, вызвавшим частный и публичный гнев, и наказанием, налагаемым судебным институтом. Если месть осуществляет короткое замыкание между двумя страданиями, страданием, претерпеваемым жертвой, и страданием, налагаемым мстителем, то судебный процесс вставляется между этими страданиями, устанавливая справедливую дистанцию» [Рикёр 2005, 156].

Рассмотрим один из самых жестких возможных конфликтов внутри дуально-родовой общности: убийство человека из союзного рода. Разумеется, оно не может не вызвать мощнейшей эмоции мщения. Однако наличие заложников эмоциональным же образом блокирует развертывание поведения, которое должно бы из нее вырасти. Здесь ни одна эмоция не побеждает другую. По сути дела, одна и та же эмоция раздваивается и сталкивается сама с собой: эмоция мести, выросшая из сострадания убитому сородичу, наталкивается на ту же эмоцию сострадания сородичам, оказавшимся в качестве заложников. Возникает ситуация, принципиально неразрешимая на уровне эмоциональной регуляции. Разрешение конфликта обеспечивается через возникновение рациональной судебной процедуры. Рациональное начало суда противостоит не только силовому, но и эмоциональному[24]. Становление права, таким образом, означает формирование надэмоциональной рациональной регуляции поведения[25].

В основе рационального поиска решения лежит процесс переработки информации. Одна и та же информация может фиксироваться разными носителями. Информационный процесс сущностно не связан с живым субстратом[26]. Соответственно, рациональная регуляция кардинально отличается от эмоциональной отсутствием внутренней связи с физической организацией индивида.

Между эмоцией, в силу ее энергетической природы, и действием нет посредника: она сама приводит организм в действие. Разум же не несет в себе «толкающего» начала, поэтому при отсутствии «приводного ремня» рациональное решение останется лишь высказыванием о намерении.

Рассмотрим иллюстрацию. Сегодня в мире немало разных экстремистских движений, с которыми правительства тех или иных стран иногда заключают соглашения о перемирии. Обычно они заканчиваются ничем, и часто не в силу злонамеренности лидеров, а из-за отсутствия внутри этих движений надежного механизма принуждения, который бы обеспечил реализацию решения. Рациональная регуляция поведения требует наличия механизма принуждения. Причем прежде всего речь идет о самопринуждении, о внутреннем механизме, в отсутствие которого субъект дискредитирует себя в качестве юридического[27].

На уровне индивида принуждающим механизмом выступает воля. Воля - это мостик, связывающий разум с действием. Воля выполняет две близкие, но разные функции: во-первых, блокирует эмоционально детерминируемое поведение в случае рационального запрета; во-вторых, заставляет действовать в отсутствие эмоциональной детерминации или даже вопреки ей. Воля исторически возникает вместе с рациональной процедурой поиска решения. У индивида рациональная регуляция поведения существует только как рационально-волевая, поскольку без воли она невозможна. Воля есть механизм самопринуждения человеческого индивида, который формируется как интериоризация принуждения внешнего.

Адекватное поведение субъекта в системе юридической регуляции требует не только способностей к рациональной процедуре принятия решений и к их исполнению, но и ответственности за неисполнение. Ответственность возможна только при условии себетождественности субъекта. М. Бахтин писал: «Что же гарантирует внутреннюю связь элементов личности? Только единство ответственности... Личность должна стать сплошь ответственной: все ее моменты должны не только укладываться рядом во временном ряду ее жизни, но проникать друг друга в единстве вины и ответственности» [Бахтин 1994, 5]. Ответственность предполагает перманентное сохранение сознанием всех существенных моментов прошлого индивида, благодаря чему он и может отвечать за принятые обязательства, решения и совершенные действия.

Способность удерживать в актуальном психическом состоянии прошлое в его существенных моментах лежит в основе того специфически человеческого образования, которое в языке обозначается словом Я. Я - сложнейший внутренний регулятор, сформировавшийся в ходе эволюции только тогда, когда это стало необходимым для построения поведения в усложнившихся условиях. Мы уже видели, что эволюционно более поздние регуляторы при некоторых форс-мажорных обстоятельствах деструктурируются. Так происходит и с комплексом Я при аффективных и других сумеречных состояниях сознания, что совершенно правильно признается основанием для изменения характера юридической ответственности. Я в его завершенном современном виде - также продукт правогенеза.

Еще одна важнейшая инвариантная характеристика юридического субъекта связана с феноменом доверия. Договор имеет условием доверие контрагентов, предполагающее презумпцию того, что другая сторона, во-первых, намерена, во-вторых, способна его соблюдать.

При всей очевидной важности проблемы доверия может показаться, что она рангом ниже в сравнении с темой, обусловленной становлением права антропологической трансформации, создавшей современного человека. Однако речь идет о самой способности доверия, которая предполагает, что не всякий, кто не является своим, - враг. Ее возникновение означает радикальную трансформацию самой структуры мировосприятия: переход от простой матрицы «свой-враг», характерной для постприродного мира, к более сложной структуре, включающей в себя новое возможное значение, которое приблизительно может быть передано следующим образом: не свой, но и не враг, а равный, хотя и другой; тот, с кем можно договариваться. Скажем, у животных матрица мировосприятия является жесткой. Все роли прописаны генетическим сценарием[28]. Изменить матрицу, прописать новую роль в процессе обучения невозможно. Говоря точным кантовским языком, речь идет об априорных формах мировосприятия или, выражая ровно ту же мысль более распространенными сегодня терминами - о врожденных пустых базах данных.

Допускала ли психика постприродного человека возможность дополнить врожденные ячейки базы данных «свой» и «чужой=враг» еще и ячейкой нейтрального другого? Ответа на этот вопрос мы не знаем. Мы пока не можем сказать даже по отношению к современному человеку, является ли у него эта последняя ячейка врожденной или формируется прижизненно. Так или иначе, она чрезвычайно хрупкая, и срывы к примитивной матрице «наши-враги» легко возникают спонтанно при определенных обстоятельствах и столь же легко провоцируются заинтересованными политическими силами. В любом случае, наличие в матрице мировосприятия ячейки нейтрального равного и договороспособного другого - один из важнейших признаков человека социального, в отличие от постприродного, и ее формирование также обусловлено эволюционным становлением права.

Заметим, что и сегодня человек не рождается как homo juridicus. До определенного возраста он не соответствует требованиям к полноценному юридическому субъекту[29], и лишь перейдя некоторую границу, признается в этом качестве. В архаичных культурах такой переход осуществляется через процедуру инициации, в развитых он начинается наступлением первых форм юридической ответственности и заканчивается совершеннолетием. Ребенок с двух-трех лет, когда он начинает психически превосходить самых развитых животных, и до завершения детства существенно сходен с постприродными индивидами. Хотя происходящий в готовой социокультурной среде онтогенез значительно отличается от филогенеза, этология детства может пролить дополнительный свет на эпоху постприродного бытия, на характер организации групп и регуляции поведения. Только с некоторого этапа индивид становится самостоятельным субъектом социальных отношений, тождественным себе, ответственным за себя и свои действия. Не случайно после инициации во многих культурах присваивается новое имя, которое и маркирует человека как себетождественного, способного рационально руководить собственным поведением ответственного субъекта.

Итак, право играет ключевую роль не только в становлении общества. Совокупность свойств, которых требует от субъекта участие в системе юридической регуляции, коренным образом трансформирует психическую конституцию индивида. Рационально-волевая регуляция поведения, формирование комплекса Я, коренное изменение матрицы мировосприятия и дополнение пары «свой-чужой» ролью нейтрального другого - это комплекс характеристик, знаменующий собой глубокую антропологическую трансформацию, произошедшую в процессе и на основе правогенеза, и специфицирующий современного человека. Право, таким образом, оказывается важнейшим фактором антропологического становления человека, а именно - формирования его современной психической конституции[30]. Право лежит в основании и социального мира как особого, высшего, типа бытия, и современных людей как того типа индивидов, через которых социальный мир реализует себя.

*                                 *                                 *

Леви-Строс был прав, увидев в экзогамии нижнюю границу общества. Но его аргументация этой позиции сегодня не может быть принята. Она базируется на утверждении природно-биологического характера досоциальной человеческой группы и на бинарной оппозиции природное-социальное. Однако сегодня несомненно, что предшествовавшая экзогамии человеческая группа была скреплена главным образом не кровными, а культурно-нормативным узами. Сама по себе норма экзогамии в свете этого утрачивает принципиальную типологическую специфичность. Общество начинается с экзогамии в силу иного - в силу того, что ее становление неразрывно связано с конституированием кардинально нового типа законов.

Существует, к сожалению, мало обсуждаемый фундаментальный онтологический вопрос о природе объективных законов - открываемых физикой, биологией, лингвистикой и т.п. Вопреки ощущению, что юридические законы - нечто совсем иное, в действительности они лишь особая разновидность, причем наиболее развитая, в которой яснее всего видна сущность законов вообще, состоящая в том, что всякий закон есть ограничение.

Не вдаваясь в неуместное в рамках данной статьи развернутое обоснование этой позиции, ограничимся некоторыми иллюстрациями. Физиологический закон существования организма задает некий коридор, стены которого канализируют физико-химическое движение в интересах организма, блокируя множество иных возможных взаимодействий[31]. Аналогично действует комплекс инстинктов животного, образующий видовой закон его поведения. Как убегать от волка, заяц определяет сам, но то, что надо не приветствовать хищника, а удирать, записано в его генетических скрижалях.

Эволюционный скачок есть появление новых по типу и содержанию законов-ограничителей. Становление постприродного мира означало появление закона, организующего поведение людей так, чтобы оно обеспечивало сохранение группы, ставшей самостоятельной онтологической единицей. Действие этого закона опиралось на самосакрализацию группы, эмоциональное сопереживательное единение ее членов, псевдовидообразование, табуирование чужих и т.п. Мешавшие утверждению и развитию постприродного мира биологические регуляторы были заблокированы.

Вершина дорациональной регуляции - инцестуальное табу, необратимо утверждающее дуально-родовую общность. Однако, как мы видели, эта общность не могла сложиться без судебной процедуры, имманентно содержащей нормативность и ставшей источником дальнейшего развития как процессуальных, так и материально-правовых норм - юридических законов. Как и всякие иные, они несут в себе начало необходимости[32], однако возникающей здесь не из физико-химических факторов, как в природе, не из эмоционального доминирования над биологическими потребностями культурно организованных содержаний, как в постприродном мире, а из рационального согласованного межсубъектного само и взаимоограничения[33]. Именно этот абсолютно новый тип законов - устанавливаемых в рациональном межсубъектном диалоге (полилоге) - специфицирует общество как особый, кардинально отличный от всего предшествующего, тип бытия.

Литература

Абрамян 1981 - Абрамян Л. А. Типы симметрии и человеческое общество // Семиотика и проблемы коммуникации. Ереван, 1981.

Аллен 2006 - Allen J. Hostages and Hostage-Taking in the Roman Empire. Cambridge University Press, 2006.

Бахтин - Бахтин М.М. Искусство и ответственность // Бахтин М.М. Работы 20-х годов. Киев, 1994.

Бичурин 1950 - Бичурин (Иакинф) Н.Я.  Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. М.-Л., 1950.

Боулс 2009 - Bowles S. Did Warfare Among Ancestral Hunter-Gatherers Affect the Evolution of Human Social Behaviors? // Science. Washington, 2009. V. 324.

Бош, Крокфорд, Хёбингер, Виттиг, Мёбиус, Норманд  2008 - Boesch C., Crockford C., Herbinger I., Wittig R., Moebius Y., Normand E. Intergroup conflicts among chimpanzees in Ta'i National Park: lethal violence and the female perspective. American Journal of Primatology. 2008. V. 70.

Бутовская 1998^а - Бутовская М. Л. Агрессия и примирение как проявление социальности у приматов и человека // Общественные науки и современность. М., 1998. № 6.

Бутовская 1998^б- Бутовская М.Л. Эволюция человека и его социальной структуры // Природа. М., 1998. № 9.

Бутовская 2002 - Бутовская М.Л. Мы и они: эволюция социальности в отряде приматов и проблема происхождения человеческого общества // OPUS: Междисциплинарные исследования в археологии. Вып. 1-2. М., 2002.

Бутовская 2004 - Бутовская М.Л.  Тайны пола. Фрязино, 2004.

Вилсон, Рэнгэм 2003 - Wilson M.L., Wrangham R.W.  Intergroup relations in chimpanzees. Annual Revew of Anthropology. Palo Alto, 2003. V. 32.

Вильямс, Олерт, Карлис, Пьюзи 2004 - Williams J.M., Oehlert G.W., Carlis J. V., Pusey A.E. Why do male chimpanzees defend a group range? Animal Behavior. London, 2004. V. 68.

Виноградов 2009 - Виноградов Ю.А. Миграции кочевников Евразии и некоторые особенности исторического развития Боспора Киммерийского// Боспорские исследования. Вып. XXII - Степи Евразии и история Боспора Киммерийского. Симферополь-Керчь, 2009.

Вотс, Мюллер, Амслер,  Мбабази, Митани 2008 - Watts D.P., Muller M.N, Amsler S.J, Mbabazi G, Mitani J.C. Lethal intergroup aggression by chimpanzees in Kibale National Park, Uganda. American Journal of Primatology. 2008. V. 68.

Гринёв 2003 - Гринёв А.В. Туземцы-аманаты в Русской Америке // Клио. 2003. № 4.

Джонсон 2006 - Johnson H.M. Sociology: A Systematic Introduction. New York,‎ 2006.

Зорин 2000   - Зорин А.В. Война между северными кагвантанами и нанъяайи Стикина (http://www.first-americans.spb.ru/n6/win/war.htm).

Зорина, Смирнова 2006 - Зорина З.А., Смирнова А.А. О чем рассказали «говорящие» обезьяны. М., 2006.

Ильин 1994 - Ильин М.В. Слова и смысл: Деспотия, Империя, Держава. / Полис. 1994. № 2.

Крофот, Рэнгэм 2010 - Crofoot M., Wrangham R. Intergroup Aggression in Primates and Humans: The Case for a Unified Theory // Mind the gap. Tracing the Origins of Human Universals. Springer, Heidelberg, Dordrecht, London, New-York. 2010.

Леви-Строс 1969 - Levi-Strauss C. The elementary structures of kinship. Boston, 1969.

Леви-Строс 1983 - Levi-Strauss C. Structural Anthropology, V 2. Chicago, 1983.

Леви-Строс 2001 - Леви-Строс К. Структурная антропология. М., 2001.

Леони 2008 - Леони Б. Свобода и закон. М., 2008.

Леонтьев 2005 - Леонтьев Д. А. Феномен ответственности: между недержанием и гиперконтролем // Экзистенциальное измерение в консультировании и психотерапии. Т. 2. Бирштонас; Вильнюс, 2005.

Лоренц 1992 - Лоренц К. Человек находит друга. М., 1992.

Лоренц 1998 - Лоренц К. Восемь смертных грехов цивилизованного человечества // Лоренц К. Оборотная сторона зеркала. М., 1998.

Маерс 1979 - Myers F.R. Emotions and the Self: A Theory of Personhood and Political Order among the Pintupi Aborigines// Ethos. New Jersey. 1979. v. 7.

Марков 2008 - Марков А.В. 195 000 лет назад в Эфиопии жили «анатомически современные» люди. http://elementy.ru/news/430848. 

Марков 2009 - Марков А.В. Происхождение и эволюция человека. http://www.evolbiol.ru/markov_anthropogenes.htm.

Мид 1988 - Мид М. Культура и мир детства. М., 1988.

Паез 1863 - Páez R. Wild scenes in South America, or life in the llanos of Venezuela‎ New York, 1863.

Панов 2008 - Панов Е.Н. Эволюция социальной организации. Экология и жизнь. М., 2008. Т.5. Вып.78.

Паунд 2000 - Pound R. Jurisprudence. New Jersey, 2000.

Рив, Холдоблер 2007 - Reeve H.K., Hölldobler B. The emergence of a superorganism through intergroup competition // Proceedings of the National Academy of Sciences of the USA. Washington, 2007. V. 104 № 23.

Рикёр 2004 - Рикёр П. Память. История. Забвение. М., 2004.

Рикёр 2005 - Рикёр П. Справедливое. М., 2005.

Родсет, Рэгэм, Хэригэн, Сматс 1991 - Rodseth L., Wrangham R.W., Harrigan A.M., Smuts B.B.  The human community as a primate society // Current Anthropology. Chicago, 1991. V. 32.

Семенов 1989 - Семенов Ю.И. На заре человеческой истории. М., 1989.

Смирнов 1973 - Смирнов А.А. Древнеирландский эпос // Исландские саги. Ирландский эпос. М., 1973.

Сорокин 1992 - Сорокин П.А. Общая социология // Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992.

Тацит 1932 - Tacitus С. Germania // Dialogus, Agricola, Germania. London, 1932.

Хаммер, Салвин 1944 - Hammer E., Salvin M. The Taking of Hostages in Theory and Practice // The American Journal of International Law. Massachusetts. 1944. V. 38. № 1.

Харт 2007 - Харт Г. Понятие права. СПб., 2007.

Херманн, Колл, Хернандес-Лореда, Харе, Томаселло 2007 - Herrmann E., Call J., Hernàndez-Lloreda M.V., Hare B., Tomasello M. Humans Have Evolved Specialized Skills of Social Cognition: The Cultural Intelligence Hypothesis // Science. Washington, 2007. V. 317. P. 360-366.

Херманн, Палмери 2005 - Herrmann I.,  Palmieri D.  A haunting figure. The  hostage through the ages // International review of the Red Cross. Cambridge, V. 87. № 857.

Хлебников 1985 - Хлебников К. Т. Русская Америка в записках Кирилла Хлебникова: Ново-Архангельск. М., 1985.

Чапэйс 2008 - Chapais В. Primeval Kinship: How Pair Bonding Gave Birth to Human Society. Harvard University Press, Cambridge, MA, 2008.

Чапэйс 2010 - Chapais B. The Deep Structure of Human Society: Primate Origins and Evolution // Mind the gap. Tracing the Origins of Human Universals. Springer, Heidelberg, Dordrecht, London, New-York. 2010.

Шалютин 2006 - Шалютин Б.С. Закон, юридический закон и общественный договор // Вопросы философии. М., 2006. № 11.

Шалютин 2007^а - Шалютин Б.С. Закон и закон (юр.) // Государство и право. М., 2007. № 4.

Шалютин 2007^б - Шалютин Б.С. Ментальное и материальное, или Вперед к Канту и дальше вперед // Философия сознания: классика и современность. М., 2007.

Шнирельман 1994 - Шнирельман В. А. У истоков войны и мира // Першиц А. И., Семенов Ю. И., Шнирельман В. А. Война и мир в ранней истории человечества. Т. 1. М., 1994.

Эммонс 1993 - Emmons G. The Tlingit Indians. Seattle & London - New York, 1993.

Примечания

[1] Еще недавняя линейная картина «австралопитек-хабилис-архантроп-палеоантроп-неоантроп» полностью опровергнута. Сегодня известен не один десяток антропологических разновидностей, многие из которых существовали параллельно [Марков 2009].

[2] Кстати, и принятая формула о том, что человек произошел от обезьяны, тоже должна быть существенно скорректирована. От обезьяны, возможно, произошел ардипитек, как это видится сегодня, или кто-то другой, как может оказаться завтра, но это уже вопросы палеоантропологии.

[3] Об этом свидетельствуют лингвистические достижения обезьян, их способность освоения сотен и даже тысяч слов, грамматики и т.п. См., например [Зорина, Смирнова 2006]; [Бутовская 1998^б] и др.

[4] У шимпанзе межгрупповые отношения чрезвычайно агрессивны. Описаны не только убийства чужаков (обычное дело), но даже нападения и битвы «группа на группу». См. [Шнирельман 1994, 66]; [Бош, Крокфорд, Хёбингер, Виттиг, Мёбиус, Норманд 2008]; [Крофот, Рэнгэм 2010, 184-185]; [Вильямс, Олерт, Карлис, Пьюзи 2004]; [Вилсон, Рэнгэм 2003]; [Вотс, Мюллер, Амслер, Мбабази, Митани 2008] и др. И хотя наши общие с шимпанзе предки были менее агрессивны, межгрупповая вражда также имела место.

[5] Разница лишь в том, что эмпирически известные «абсолютно враждебные» друг другу группы являются не «атомарными», то есть не имеющими внутренней социальной структуры, а «молекулярными» (логико-лингвистические термины Витгенштейна представляются здесь вполне уместными).

[6] Применение термина род в данном случае не бесспорно, но антропологическая терминологическая дискуссия здесь не уместна. Используемое словоупотребление не препятствует изложению предлагаемой концепции.

[7] Эмпирически это подтверждается, например, экспериментально установленным значительным превосходством ребенка в т.н. социальном интеллекте (базирующемся на сопереживании - способности понимать другого, предвидеть его действия и т.п.) над шимпанзе и орангутаном уже на том этапе, когда в решении «физических» задач обезьяны детям не уступают. См. [Херманн, Колл, Хернандес-Лореда, Харе, Томаселло 2007].

[8] Представители одной из культур австралийских аборигенов.

[9] Согласно Ю. И. Семенову культурное «обуздание» полового инстинкта состоит в подавлении эндогамии и выражает становление общества. В нашей концепции культура исходно подавляет не эндогамию, а экзогамию, что представляет собой один из важных качественных скачков в развитии постприродного мира, изучение которого, включая долгую и сложную эволюцию, видимо, в перспективе обособится в самостоятельную научную дисциплину.

[10] Поскольку всякий эволюционный скачок состоит в появлении новых регуляторов, подавляющих старые, кризис поздней регуляции неизбежно возрождает прежние механизмы: кризис денежного обращения возрождает натуральный обмен; при кризисе централизованной власти образуются конкурирующие центры силы, включая преступные группы, и т.д.

[11] Описаны современные случаи того, как кризис детерминирует переход враждебных групп к родственному союзу [Панов 2008, 236].

[12] Этот характер отношений сохранился надолго и интегрировался в гораздо более поздние общества, что описывает, например, Дж. Аллен применительно к Древнему Риму: «Отношение к любому не римлянину... содержало элемент символизма. Обида, нанесенная ему, означала неуважение к его народу, а оказанная честь превращала в живой символ мира и согласия» [Аллен 2006, 5].

[13] Прежние представления о существовании в этот период промискуитета отвергнуты наукой.

[14] Первоначально, видимо, «невесток». Впрочем, конфликтогенность этой ситуации сохраняется и сегодня.

[15] Современная датировка самых ранних homo sapiens - 195± 5 тысяч лет [Марков 2008].

[16] В традиции, идущей от Тайлора, считают, что два. Но есть и взгляд, что количество родов зависело лишь от размера пригодного для обитания пространства [Чапэйс 2010, 42].

[17] Этот факт дополнительно подтверждает тезис о том, что инцестуальное табу сформировалось именно как механизм блокировки межродовых столкновений.

[18] Даже в сохранившихся сегодня дуальных общностях отношения между половинами выражаются «как в тесном сотрудничестве, так и в скрытой вражде» [Леви-Строс 2001, 16].

[19] Прежние - внутриродовые - конфликты были межиндивидуальными. С межиндивидуальными конфликтами научились справляться уже человекообразные обезьяны на основе достаточно сложных примирительных процедур, включая посредничество [Бутовская 1998^а].

[20] См. [Джонсон 2006, 187].

[21] Этнография дает довольно многообразный материал по этому вопросу, который здесь нет места рассматривать.

[22] Соотношение этих понятий мы здесь не рассматриваем.

[23] В современном мире правосубъектность индивидов, чья психика почему-либо не справляется с такой интериоризацией, ограничивается.

[24] И в этом, заметим попутно, одно из коренных отличий права от морали, базирующейся на сопереживании, как показал Шопенгауэр вопреки прежней европейской традиции рациональной этики.

[25] Вопреки распространенному представлению о связи рациональности в первую очередь с познанием.

[26] Что, как известно, является предпосылкой создания информационной техники.

[27] В юриспруденции иногда ставится под сомнение юридический характер международного права в силу отсутствия надгосударственной принуждающей инстанции. Однако его субъекты имеют развитые внутренние механизмы принуждения. Они исполняют договоры, подтверждая свой статус юридических субъектов, в отличие от государств-изгоев, в значительной мере находящихся вне международного права. Обратим внимание на то, что масштаб правонарушений в сфере международного права несопоставимо ниже, чем нарушений внутригосударственных законов, несмотря на наличие развитого внутригосударственного механизма принуждения. Как раз наличие репрессивного аппарата позволяет государствам осуществлять внеправовое принуждение, в том числе через внеправовое законодательство, что вносит существенный вклад в рост объема нарушений законов, устанавливаемых государством.

[28] К. Лоренц показывает, например, что хозяин собаки в зависимости от ряда обстоятельств может занять в этом сценарии место либо родительской особи, либо вожака стаи [Лоренц 1992, 39].

[29] Некоторые моменты этого несоответствия отмечает, например, психолог Д.А. Леонтьев [Леонтьев 2005, 14].

[30] Вопрос соотношения формирования физической и психической конституции человека требует специального обсуждения.

[31] Заметим, что блокировка не абсолютна (вопреки расхожему представлению об абсолютном характере законов природы), незначительный объем нарушений нормален, а переход через некоторую черту квалифицируется как болезнь.

[32] Подробнее об этом см. [Шалютин 2006; Шалютин 2007^а].

[33] Правовой государственный статут в свете этого оказывается особой разновидностью юридического закона, в отличие, например, от не имеющего юридического характера самовластного установления монарха или диктатора.