В статье предпринята попытка выявить и проанализировать системные характеристики и основные составляющие национальной идентичности. Показано, что она формируется на основе господствующей парадигмы на пересечении  национально-исторической, социально-психологической, социокультурной, политико-культурной и др. сфер. В её содержание входят установившиеся особенности национальной культуры, этнические характеристики, обычаи, верования, мифы, нравственные императивы и т.д. Значительное место уделено анализу причин и факторов, способствующих кризису национальной идентичности.  

The paper attempts to identify and analyze  the system characteristics  and the main components of national identity.  It is shown that it is formed on the bases of  the dominant paradigm in the intersection of the key national historical, socio-psychological, socio-cultural, political  and other spheres.  Its content consists of the established national culture, ethnic characteristics, customs, beliefs, myths, and moral imperatives, etc. Considerable space is devoted to the analysis of the causes and factors contributing to the crisis of national identity.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: национальная идентичность, геополитическая идентичность, парадигма, национальный характер, национальные образы, национальные традиции, мифы, символы и стереотипы поведения, кризис идентичности  и др.

KEYWORDS: national identity, geopolitical identity, paradigm, national character, national images, national traditions, myths, symbols and patterns of behavior, identity crisis, etc.

Человек есть существо, живущее в пространстве и необратимом историческом времени. В этом смысле человеку никак не дано уйти от истории, жить вне истории или, как говорил К. Ясперс, "нет пути в обход мира, путь идет только через мир, нет пути в обход истории, путь идет только через историю" [Ясперс 1991, 280]. Но следует иметь в виду, что человек живет еще и вне исторического времени, или, говоря словами М. Элиаде, в своей мечте, своем воображении. Иначе говоря, человек имеет помимо всего прочего духовное и мировоззренческое измерение. То же самое можно сказать об обществе, государстве, мировом сообществе.

Любое человеческое сообщество, любая цивилизация или крупная держава, показавшая свою пригодность к истории, основывается на особом, присущем только ей идеале, или центральной, осевой идее. «Без высшей идеи, - совершенно справедливо подчеркивал Ф. М. Достоевский, - не может существовать ни человек, ни нация". Доминирующие в данной цивилизации образ жизни, формы менталитета, культуры, социальной, экономической и политической организации, философии и религии и т.д., так или иначе, сообразуются с этой высшей идеей или идеалом. Любые идеи, будь то истинные или ложные, овладевают народами в соответствующей, благоприятствующей им исторической, социокультурной и духовно-нравственной сфере. Опыт истории свидетельствует, что, как только начинает подтачиваться духовный и культурный стержни, служащие основополагающими скрепами цивилизации, можно говорить о начале её заката. Всякий строй сохраняет жизнеспособность и эффективность до тех пор пока большинство людей сохраняет веру в его законность, справедливость и эффективность. В предлагаемой вниманию читателей статье предпринята попытка выделить и анализировать в этом контексте некоторые концептуальные составляющие национальной идентичности.  

* * *

Каждый человек, как представитель конкретного сообщества людей определенной исторической эпохи, имеет свои особые личностные параметры и характеристики, и именно через них он воспринимает остальных членов общества как своих современников и партнеров по совместной жизнедеятельности. Эти параметры и характеристики, в свою очередь, определяются тем фактом, что социальные рамки любого сообщества людей, будь то национального государства, религиозной деноминации, профсоюза, университета или чего-либо другого, подпадающего под данную категорию, не просто обеспечивают нас средствами для удовлетворения материальных потребностей и гарантируют личную безопасность, но и предписывают определенный более или менее утвердившийся образ жизни, устанавливают морально-этические нормы, обычаи, формы и правила поведения и т.д.

При всей множественности последних, люди, живущие в едином социо-культурном и политико-культурном пространстве, нуждаются в некоем комплексе общих для всех них ценностей, норм, установок и т.д., которые в совокупности обеспечивают modus vivendi всех членов общества. Этот комплекс, определяющий содержание и направленность общественного сознания, общественной и политико-философской мысли, можно назвать парадигмой. Под парадигмой понимается не та или иная социально-философская или иная теория или течение мысли, а фундаментальная инфраструктура картины социального универсума, включающая комплекс основополагающих представлений об обществе и индивиде, гражданском обществе и государстве, сакральном и мирском и т.д., составляющий как бы субстрат важнейших концепций, теорий, течений данного исторического периода. Или, иначе говоря, она составляет мировоззренческую инфраструктуру, характеризующую пространство и время, природу и общество, человека и государство, свободу и рабство, добро и зло и т.д.

Именно на основе господствующей парадигмы формируется и, как говорится, вступает в права национальная и геополитическая идентичность народа и представляющего его государства. Естественно, в первую очередь возникает вопрос о том, что именно понимается под идентичностью. Хотя этой теме, прежде всего в психологии личности и социальной психологии, посвящен определённый массив трудов, нельзя сказать, что в научной литературе уже сложилась сколько-нибудь общепринятая трактовка этого феномена. В этом направлении, начало которому было заложено работами американского психолога Э. Эриксона, заметные успехи достигнуты в изучении идентичности личности. Определяя понятие идентичности, один из представителей данного направления П. Бергер рассматривал понятие «идентичность» в синонимическом ряду с такими понятиями, как «образ Я», «Я-концепция», «самоописание». Таким образом, под идентичностью понимается некий целостный образ, который индивид составляет о самом себе, неизменный во всех жизненных ситуациях, в которых осознаёт себя индивид.

Очевидно, что каждый великий народ, создавший своё национальное государство, формирует собственную национальную идею, главное предназначение которой состоит в определении национально-государственной идентичности в ряду других народов. Различаются также наднациональные идеи, сформулированные на основе цивилизационных, культурно-исторических или вероисповедных принципов, критериев, ценностных систем и т.д. Именно в этом контексте мы говорим о христианской, конфуцианской, славянской, евроцентристской и др. цивилизациях, о мире ислама, обрамлённых определённым комплексом идей, концепций, если хотите, мифов и т.д. К этой же категории относятся такие идеолого-политические конструкции как панисламизм, пантюркизм, панарабизм, пангерманизм, панславизм, паневропеизм и т.д. В этом контексте следует рассматривать европейскую, американскую и азиатскую идеи [Гаджиев 2011].

Идентичность формируется на основе соответствующей национальной парадигмы, на пересечении национально-исторической, социально-психологической, социокультурной, политико-культурной и др. сфер. В её содержание входят установившиеся особенности национальной культуры, этнические характеристики, обычаи, верования, мифы, нравственные императивы и т.д. Она теснейшим образом связана с понятием «национальный характер». Здесь речь идёт о представлениях людей о себе, о своем месте в мире. Национальная идентичность интегрирует в себя внутренние и внешние составляющие. Для неё особенно важно соответствие внешнего и внутреннего, формы и содержания, проявления и сущности. Внутреннее ощущение идентичности подразумевает сущностную тождественность, родственность, общую основу, единое начало. Эту реальность предельно ясно ощутил чешский писатель М. Кундера, переживший опыт эмиграции из Чехословакии во Францию, «Быть на чужбине, - писал он, - значит идти по натянутому в пустом пространстве канату без той охранительной сетки, которую предоставляет человеку родная страна, где у него семья, друзья, сослуживцы, где он без труда может договориться на языке, знакомом с детства» [Кундера 2005, 85]. Если внутренние составляющие определяются видением тем или иным народом самого себя как бы изнутри, так сказать, взглядом изнутри и вовнутрь, то внешние составляющие формируются, во-первых, тем, как на него смотрит окружающий мир, во-вторых, как сам народ оценивает свое место и роль в мировом сообществе. Как отмечал А. Тойнби, «ни одна нация или же национальное государство Европы   не может продемонстрировать историю, которую можно было бы объяснить из нее самой» [Тойнби 2009, 31]. В этом контексте идентичность имеет отношение к геополитическому статусу национального государства в мире и, с этой точки зрения можно говорить о геополитической идентичности государства, которая выступает в качестве своеобразного индикатора, позволяющего судить о том, как та или иная нация видит себя в отношениях с остальным миром. Она дает значимость внешнеполитическим ориентирам государства, представлениям о национальном суверенитете, национальных интересах, национальной безопасности и стратегии развития и т.д. 

Национальная и геополитическая идентичность включает множество компонентов, таких как мировоззрение, национальное самосознание и менталитет, национальный характер, историческая память, этнонациональные образы, национальные традиции, мифы, символы и стереотипы поведения и др. Немаловажными составляющими идентичности являются исторически сформировавшиеся, относительно формализованные и зачастую конкурирующие между собой представления о месте страны в мире, её культурно-цивилизационной принадлежности, национальных интересах, геополитических приоритетах и т.д.

Идентичности присущ значительный элемент мифологического. Любой миф, любой имидж рано или поздно теряет свою привлекательность, если он постоянно не подтверждается фактами. Причем эти факты не обязательно могут быть реальными. В этом плане неотъемлемой частью формирования, фиксации и воспроизводства идентичности любой нации и государства как социокультурной и политической общности являются национально-государственные символы и идеалы. Символ представляет собой концентрированное зримое выражение основной идеи явления или понятия, основанное на его структурном сходстве с этими последними. В качестве государственных символов выступают эмблемы, гербы, флаги и другие атрибуты, воплощающие прежде всего идею национально-государственного единства и величия. Они являются специфическими средствами общения между людьми, помогающими им узнать их принадлежность к конкретной социальной общности, усвоить пронизывающий эту общность идеал. Они - современные тотемы - знаки, с помощью которых народы отличают себя друг от друга или подтверждают границы своей «идентичности». Тем не менее сами по себе символы, не связанные с реальной действительностью, с центральной идеей, господствующей в общественном сознании, не могут правильно объяснить подлинные механизмы и мотивы, которые определяют и регулируют поведение отдельных индивидов и социально-политических группировок. Причем каждый из этих составляющих представляет собой весьма сложное образование, трудно поддающееся расшифровке. Этим объясняются те путаница и разнобой в их трактовке, которые наблюдаются в мировой научной и особенно публицистической литературе. Как отмечал известный немецкий писатель Генрих Бёлль, «впечатление такое, что при изображении национального своеобразия между полюсами смехотворности и благородства не остается человеческого измерения» [Бёлль 1966]. 

По мнению ряда авторов, так называемый «образ себя» любого народа как бы распадается на три составляющие: «образ для других», «образ для себя» и «образ в себе» [Ачкасов 2003]. На мой взгляд, в рассматриваемом здесь контексте можно вывести за скобки «образ в себе», поскольку представляется весьма трудным определить конкретные характеристики, с помощью которых его можно было бы отличить от «образа для себя». «Образ для себя» представляет собой понимание народом самого себя как бы изнутри, которое складывается из комплекса традиционных для него исторических, социально-экономических, общественно-политических, социокультурных, политико-культурных и иных реальностей, обычаев, национальных мифов, символов, верований, стереотипов и т.д.   «Образ для других», адресатом которого является внешний мир, строится на основе комплекса некоторых элементов из только что названных составляющих «образа для себя», которые, естественно, используются выборочно и подаются в позитивном свете, по возможности избегая, так сказать, острые углы и микшируя   недостатки. Здесь не обходится без элементов идеологии и пропаганды.

Очевидно, что национальная идентичность имеет множество измерений: пространственно-географическое, историческое, традиционное, социокультурное, этно-национальное, конфессиональное, мифологическое, символическое и т.д. Для правильного понимания природы и предназначения идентичности необходимо иметь соответствующее представление обо всех этих аспектах и измерениях. Структура идентичности динамична и меняется в зависимости от того, как возрастает или, наоборот, снижается вес тех или иных составляющих её элементов.

То, чего хочет и делает, чего добивается и к чему стремится тот или иной народ, как он определяет и оценивает свое место и миссию в мире, помимо всего прочего, определяется также тем наследием, которое этот народ получил от своего прошлого. Он обретает свой специфический портрет, свой неповторимый, если хотите, иконографический образ через свою историю и, поэтому, понимание идентичности достигается через проникновение в эту историю. Как справедливо отмечал Г. Люббе, идентичность субъектов может быть изображена только с помощью их историй, поскольку эта идентичность, какова она сегодня, всегда содержит больше того, что можно понять из анализа условий настоящего времени [Любе 1994, 113]. «Истории, - писал он, - суть процессы индивидуализации систем. Технические, биологические и социальные системы, включенные в процессы индивидуализации, разумеется, всегда сохраняют свою числовую индивидуальность. Лишь неповторимость их единичных историй создает неповторимое сочетание характерных свойств, отличающее каждую из них от других систем с одинаковой структурой. Именно истории объясняют нам историческую индивидуальность систем, позволяющую их идентифицировать. Поскольку речь идет о системах, которые, подобно социальным системам и также, разумеется, личностям, сами идентифицируют себя с помощью своей исторической индивидуальности, постольку историческую индивидуальность можно обозначить как "идентичность" (Indentität)» [Люббе 1994,109].   Здесь можно согласиться с Ж.П. Сартром, который говорил: «Я есмь мое прошлое» (Je suis mon passée) [Сартр 1943, 159].

Очевидно, что чрезвычайно важным фактором сохранения идентичности является память о прошлом, поскольку ею во многом питается сознание отдельно взятого человека, коллектива, общества. В силу того, что личностная самость человека формируется в процессе социокультурной и политико-культурной социализации, забвение прошлого затрудняет понимание собственной идентификации с соответствующим сообществом. Видение и оценка себя и окружающего мира - это в значительной степени продукт национальной истории и культуры, передающийся из поколения в поколение. Они складываются как результат синтеза взглядов, установок, позиций различных слоев населения, политической и интеллектуальной элиты, научного, и образовательного, экспертного сообществ, творческой интеллигенции, общества в целом. Соответственно, идентичность сообщества, народа, государства конституируется историческими традициями, сформировавшимися в течение многих поколений, веков, а то и тысячелетий национальными мифами, символами, стереотипами поведения и т.д. Об обоснованности данного тезиса свидетельствует в частности пример прибалтийских и восточноевропейских, а также целого ряда постсоветских стран, которые никак не могут избавиться от так называемого постимперского синдрома.

Как известно, государство представляет собой основную форму политической самоорганизации общества на строго ограниченной географической территории, подчиненной определенному виду политического господства. С данной точки зрения, отличительной особенностью государства является то, что оно представляет собой коллективность, жестко привязанную к определенной территории. Или, иначе говоря, важнейшей его особенностью является так называемый территориальный императив. Вопрос о государстве - это с самого начала, и прежде всего вопрос о границах, отделяющих территорию одних государств от территорий других государств. Территория, важнейшие параметры которой, в свою очередь, определяются географией и месторасположением, имеет немаловажное значение для исторических судеб и перспектив любого государства или народа. Более того, были времена, когда природа и месторасположение в буквальном смысле слова диктовали людям формы жизнеустройства и хозяйственной организации, географический фактор играл определяющую роль в жизни людей и государств.

География и месторасположение имеют множество аспектов, такие как размеры и масштабы территории конкретного государства, место его расположения, топография, климат, условия для сельскохозяйственного производства, наличие природных ресурсов, доступ к морям и океанам и т.д. Эти аспекты определяют целый ряд параметров, которые указывают на потенциальные и реальные возможности государства, определяющие его место в мировом сообществе стран. Как писал А. Дучесик, люди оказываются рационально и подсознательно привержены территории своего проживания, ее образу жизни, ее институтам, культуре в ходе сложного процесса, который можно назвать территориальной социализацией. Речь в данном случае идет о географическом аспекте общего процесса политической социализации [Дучесик 1987]. С малых лет люди узнают о ценностях и целях, политической власти и политической культуре, народной культуре, существовании системы наград и наказаний, так же как и о существовании географических границ между их собственной территорией и внешним миром. Существует множество территориальных символов - флаги, цветы, деревья, птицы, эмблемы, лозунги, гимны и т.д., способных воспитывать гордость и чувство принадлежности к данной территории, будь то государство, провинция, город.

Все эти и другие связанные с ними факторы имеют решающее значение при реализации государством своих внутри- и внешнеполитических проблем. Поэтому неудивительно, что на протяжении всей истории государства видели свою цель в защите и, по возможности, расширении своих территорий. Государства, особенно великие или мировые, во все времена руководствовались императивом расширения своего контроля над соседними странами и народами, а при возможности и над всей международной системой.

Со времени Вестфальского мира 1648 г. территориальные границы государств считаются священными и неприкосновенными. Политическая организация современного мира базируется, прежде всего и главным образом, на разделении стран и народов по территориальному принципу. Причем на данной территории нет какой-либо иной власти, кроме власти суверенного государства, юрисдикция которого распространяется на эту территорию. Государство есть субъект права и в качестве юридического лица его правозаконность основывается на коллективности, неделимости единой территории, на которой живет эта коллективность. Как подчеркивал Л. Дюги, "характер государства может и должен признаваться только за коллективностью, располагающей политической властью и обитающей на определенной территории"[Дюги 1908, 129]. Поэтому неудивительно, что само понятие политической власти с самого начала отождествлялось с отправлением власти на определенной территории и с самой этой территорией. Церковь, например, обладает той или иной формой власти и авторитетом, но она не является государством. Католическая и Православная церкви по всем признакам представляют собой организованную коллективность, они обладают верховной властью в делах веры, располагают администрацией, построенной по иерархическому принципу, но в отличие от государства, не связаны с определенной территорией. Хорошо охраняемые национальные границы указывают на пределы, на которые распространяется территориальный контроль и принудительная власть государства.

* * *

Тезис предполагает антитезис. Для самоопределения и самоидентификации отдельно взятой личности необходим «другой», по сравнению с которым она как бы вычисляет контуры своего образа. Я могу установить свою личностную идентичность, установив те составляющие, которые выделяют меня из среды других людей. Здесь, как говорил Гуссерль, "Я" конституируется по контрасту с "Ты". В то же время мне необходимо, чтобы другие также воспринимали меня как другого по отношению к ним.  

Подобным же путем образы наций, народов, государств, формируются на пересечении взаимных мотиваций к само- и взаимопознанию друг друга. Из вопроса «кто я?», который человек задает себе и другим, вытекает другой вопрос: «на кого я похож?». Соответственно, на вопрос: «кто мы», который тот или иной народ задает себе, вытекают вопросы: «на кого мы похожи?» и «чем мы отличаемся от «них», т.е. других?» Иначе говоря, идентификация достигается путём сопоставления, сравнения с другими людьми, принадлежащими к какому-либо другому, постороннему сообществу. В этом смысле идентичность включает некий образ границы, отделяющей себя от других, своих и чужих, друзей и врагов и т.д. На этом пересечении возникают симпатии, антипатии, неприязненное или дружественное отношение, ненависть, образы врагов и/или друзей и т.д. Здесь «Другой» играет роль своего рода референтного фона для самоутверждения.

Иначе говоря, суть и предназначение идентичности проявляются с помощью образа или образов врагов. Как и любая такая конструкция, она, естественно, содержит в себе представление об антиподе. Можно соглашаться или не соглашаться с моральными, нравственными, воспитательными или иными увещеваниями, но, как отмечал К. Шмитт, «то, что народы группируются по противоположности «друг-враг», что эта противоположность и сегодня действительна и дана как реальная возможность каждому политически существующему народу, - это разумным образом отрицать невозможно» [Шмитт 1992, 43]. В таком смысле понятие «враг» пронизано идеологическим, политическим, публичным началом, оно теснейшим образом связано с понятиями «противоречия», «конкуренция», «конфликты» «агрессия», «борьба», «война», понимаемыми как столкновение противоборствующих сил, организованных политически. Не случайно греческое слово polemios, означающее враг, происходит от однокорневого слова polemon, означающего войну в собственном смысле слова.

По-видимому, в самой человеческой природе коренится потребность иметь врага злобного и беспощадного, и в силу этого подлежащего уничтожению. Оппозиционность, неуживчивость, конфликтность, враждебность представляют собой такие же естественные формы проявления отношений между людьми, как и взаимная симпатия, солидарность, коллективизм и т.д. Инстинкт самосохранения и инстинкт борьбы составляют две стороны одной и той же медали.

Согласно закону противоречия и по аналогии c противопоставлением «мы-они», «свои-чужие», «друг-враг», идентичность обязательно должна быть подкреплена образом противника, внешнего врага, который служит мощным стимулятором достижения консолидации и эффективности человеческих сообществ. Как установлено историческими, антропологическими и этнографическими исследованиями, практика использования человеческими сообществами посторонних, чужих, образа «Другого», «Не-мы» в качестве инструмента самоидентификации или «козлов отпущения» стара как сам мир. Она уходит своими корнями в родоплеменное прошлое человечества. Общий враг, реальный или воображаемый, нередко служил началом, обеспечивающим единство и сплоченность племени или народа. Поэтому, если не было реального врага, который бы действительно угрожал этому единству и сплоченности, то его, естественно, придумывали, конструировали. Его внезапное исчезновение по какой-либо причине, как правило, создает у племени, народа, страны ощущение некоей пустоты. При отсутствии реального врага его роль часто выполняет воображаемый враг. Впрочем, К. Лоренц описывает поведение самцов рыб, которые в случае отсутствия внешнего соперника, посягающего на контролируемую территорию, могут перенести свою агрессию на собственную семью и уничтожить её.

Таким образом, присутствие внешнего врага, «чужого» необходимо для устойчивого существования простейших сообществ. Поэтому во всякого рода конфликтах вообще и войнах в частности неправомерно усматривать некую аберрацию, некое отклонение от нормы и тем более, некий атавизм, результат не преодоленных реликтов неандертализма в человеке и т.д. Они представляют собой вполне естественные проявления человеческой природы и поэтому сохраняются в качестве крайних средств разрешения проблем, возникающих между людьми, пока существуют сами люди и человеческие сообщества.

Принцип поисков и конструирования врага присутствует во все времена у всех народов. Когда в семье, коллективе, стране дела идут плохо, слишком часто появляется искушение найти виновников всех бед вовне. В качестве козлов отпущения, как правило, выступают разного рода религиозные, национальные и иные меньшинства, а на международном уровне какое-либо иностранное государство, которое будто вынашивает планы завоевания или порабощения страны. Главная функция контр-имиджа состоит в идентификации врага, от которого исходит угроза. Чужак - заведомый источник опасности, страха. Пары «мы-они», «свои-чужие», «свой-другой» «друг-враг» играют роль регуляторов взаимоотношений между группами, коллективами, сообществами людей. Эти пары, в свою очередь, теснейшим образом связаны с парой понятий «добро-зло».

Образ врага и комплекс вражеского заговора служили в качестве излюбленного аргумента всех тех, кто вступал на тропу войны. Этот факт приобретает особую значимость, если учесть, что характер взаимоотношений между государствами во многом зависит от того, как они видят и воспринимают друг друга. От этого зависят обострение или ослабление международной напряженности, успех или неуспех переговоров об ограничении гонки вооружений и предотвращения войны. Можно сказать, что не вооружения или гонка вооружений является причиной войны, а, наоборот, настроенность на войну ведет к гонке вооружений. Еще в 30-е годы председатель комиссии по разоружению Лиги наций С. де Мадарьяга пришел к выводу о ложности самой постановки вопроса о разоружении как средства достижения взаимопонимания между народами. Понимаемое так разоружение, считал Мадарьяга, является миражом, поскольку оно переворачивает проблему войны с ног на голову. Обосновывая свою мысль, он писал, что народы не доверяют друг другу не потому, что они вооружены, они вооружены потому, что не доверяют друг другу. Поэтому желать разоружения до достижения минимума общего согласия по фундаментальным проблемам так же абсурдно, как и желать, чтобы люди ходили зимой голышом.

С изменением общественно-исторических реалий феномен врага не может просто так исчезнуть, он принимает лишь иные, чем раньше, формы. Если в период двухполюсного миропорядка вопрос о взаимных врагах и друзьях двух противоборствующих лагерей считался само собой разумеющимся, то в наши дни каждому участнику мирового сообщества данный вопрос приходится решать в каждом случае самостоятельно и конкретно, определять собственные клише и стереотипы врагов и друзей. Иначе и не может быть, поскольку противоречия, вражда, конфликты, войны и, соответственно, гонка вооружений большей частью обусловлены политическими и идеологическими конфликтами и противоречиями, питающими недоверие и неприязнь народов друг к другу. И действительно, прав психолог и публицист С. Кин, который, развивая зафиксированное в уставе ЮНЕСКО положение о том, что войны начинаются в умах людей, писал: «сначала мы создаем образ врага. Образ предваряет оружие. Мы убиваем других мысленно, а затем изобретаем палицу или баллистические ракеты, чтобы убить их физически. Пропаганда опережает технологию». При этом архетип врага имеет много ипостасей: чужака, агрессора, иноверца, варвара, захватчика, преступника, насильника и т.д. Показав несостоятельность рационалистических доводов в пользу уменьшения риска войны, Кин утверждал, что суть дела не в рационализме и технологии, а в «ожесточении наших сердец» [Кин 1986, 10].

Из изложенного со всей очевидностью вытекает, что идентификация или самоидентификация нации-государства теснейшим образом связаны с идеологией. Первоначально она строилась именно на образе врага, перенесенного на народы, общества, классы, группы и т.д. Ныне покойный С. Хантингтон, признавая существование между идеологиями и религиями много похожего, в то же время усматривал между ними принципиальную разницу в том, что «любая религия непременно апеллирует к потусторонней силе или высшему существу, тогда как идеологии ограничиваются пределами «земного» мира или, по крайней мере, не отводят теологическим проблемам центрального места»[i].

Оставляя в стороне вопрос о причинах, условиях появления и эволюции идеологии в современном смысле слова, отметим лишь, что именно в идеологии в наиболее обнаженной форме находит свое практическое воплощение, оправдание и обоснование конфликтное начало мира политического, или, как говорил К. Шмитт, характерная для него дихотомия «друг-враг». Идеология по самой своей сути пристрастна и предвзята, поскольку она выражает интересы какого-либо класса или социальной группы, которые вступают в конкуренцию или противоборство с другими классами или группами, считающимися противниками или врагами. Для консолидации общества, группы, организации, партии, нации внешний враг имеет, пожалуй, не менее, если не более, важное значение, чем единство интересов её носителей. Здесь внешний враг служит мощным катализатором кристаллизации этих интересов. Если врага нет, то его искусственно изобретают.  

* * *

Глобализация резко обострила проблему национально-культурной идентичности, которая сегодня превратилась в одну из важнейших проблем, тревожащих как мыслящее человечество в целом, так и научное сообщество в особенности. Во многом рост интереса к данной теме является ответом на вызовы, порождённые глобализацией и информационно-телекоммуникационной революцией. О ее значимости можно судить, по тому, как интерес к ней, говоря словами Э. Баумана, «может сказать больше о нынешнем состоянии человеческого общества, чем известные концептуальные и аналитические результаты его осмысления», ибо вне этноса нет ни одного человека на земле [Бауман 2002, 176 -177].

В этом контексте можно говорить о кризисе идентичности. Проблема идентичности остро встает как перед отдельно взятыми индивидами, так и разного рода сообществами, этносами, народами, государствами[i]. Обосновывая тезис о глобальном характере кризиса идентичности, С. Хантингтон писал: «Японцы никак не могут решить, относятся ли они к Азии (вследствие географического положения островов, истории и культуры) или к западной цивилизации, с которой их связывают экономическое процветание, демократия и современный технический уровень. Иранцев нередко описывают как «народ в поисках идентичности», теми же поисками увлечена Южная Африка, а Китай ведет «борьбу за национальную идентичность» с Тайванем, поглощенным «задачей разложения и переформирования национальной идентичности». В Сирии и в Бразилии налицо, как утверждают аналитики, «кризис идентичности», Алжир переживает «разрушительный кризис идентичности», в Турции упомянутый кризис вызывает непрекращающиеся споры касательно национальной идентичности, а в России «глубочайший кризис идентичности» воскресил конфликт ХIХ столетия между западниками и славянофилами - противники никак не могут договориться, европейская ли страна Россия или все-таки евразийская». Аналогичными поисками, по мнению Хантингтона, заняты в Мексике, Германии, Великобритании. США. «Иными словами, кризис национальной идентичности наблюдается повсеместно, то есть носит глобальный характер» [Хантингтон 2004, 35-36].

В России значимость проблема идентичности сегодня чрезвычайно велика и, возможно, превосходит значимость сугубо экономических проблем. Известно, что миф о собственной «богоизбранности» и особой исторической «миссии» рождался у различных народов также в периоды национального унижения как своеобразная психологическая компенсация. Поэтому можно предположить, что и в современной России это болезненная интеллектуальная реакция на распад «великой державы», на утрату национальной традиции, ее разрыв. «Кризис российской идентичности», «поиск идентичности» - эти и подобные им выражения стали общим местом в современной научной, тем более, публицистической литературе.

Кризис идентичности в разных странах может вызвать такие явления, как потеря памяти об историческом прошлом, в крайней форме выражающейся в своего рода манкуртизме, отрицании национальных символов, утрате веры в национальный идеал или миссию национального государства, разрыв между реальным и должным, обесценение ценностей, прерывность в истории и др. Как писал В. Хёсле, сущность кризиса идентичности «состоит в отвержении самости со стороны «я». Это отвержение может не быть совершенно открытым; «я», испытывающее презрение к своей самости, может попытаться обмануть себя с помощью лихорадочной деятельности, которая, подобно бессмысленному путешествию, имеет только одну цель - отвратить внимание «я» от своей самости. Сделать кризис явным, признаться себе в дальнейшей невозможности идентифицировать себя со своей самостью, - важный шаг к преодолению кризиса идентичности. Конечно, вместо этого человек может сделать своей единственной целью привлечь внимание других людей и избежать серьезной борьбы с собственной самостью; общественное внимание к обсуждению идентичности в наши дни приводит лишь к искажению подлинной проблемы» [Хёсле 1994,112-123].

Очевидно, что кризис идентичности является результатом разочарования в господствующих идеалах и ценностях, падения доверия к ним и к существующей власти. Будучи результатом противоречия, несоответствия статуса человека, коллектива, сообщества изменившимся условиям, он проявляется в разных формах и сочетаниях. Причем глубина и серьезность кризиса и его последствий зависят от того, какие именно составляющие идентичности нарушены. К примеру, они могут быть вызваны не обязательно нелюбовью к родине. Порой они являются следствием разочарования в тех или иных аспектах или составляющих общества или политической системы. Так, критика П. Чаадаевым российской действительности и его панегирики в адрес римско-католической церкви, переход В.С. Печерина в католичество, симпатии В. Соловьёва и некоторых других представителей российской интеллектуальной элиты к католической церкви или некоторым протестантским деноминациям, возможно, во многом объясняются именно таким разочарованием, в первую очередь, в православии и его роли в общественно-историческом развитии России.

Кризисы коллективной идентичности, способствуя   быстрому и радикальному перераспределению власти и ресурсов, создают условия для великих исторических кризисов. Тем не менее их не следует оценивать однозначно отрицательно. Они могут стать отправной точкой для переоценки старой и формирования на её основе новой идентичности. Как правило, те или иные национальные идеи появляются в поворотные эпохи, эпохи кризисов и служат средством консолидации соответствующего народа. В. Хёсле усматривал парадокс в том, что кризис идентичности часто вызывает регрессию к более архаичным и примитивным ценностям, поскольку, отвергая непосредственно зримые структуры самости, «я» не перестает нуждаться в самости, и его выбор может определяться более старыми структурами. В ситуации дезориентации, характерной для любого кризиса идентичности, могут возрасти шансы на успех тоталитарных идеологий, которые предлагают простые решения [Хёсле 1994, 112-123]. Как показал опыт формирования в нашей стране «новой исторической общности в лице советского народа», всякие попытки искусственного создания национальной идентичности обречены на неудачу.

На первый взгляд, парадокс состоит в том, что эрозии идентичности способствуют две, казалось бы, противоположные тенденции, характерные для современного мира. Речь идёт о глобализации, интернационализации, универсализации, с одной стороны и фрагментации, дезинтеграции, локализации, дифференциации и т.д. с другой.

Наиболее очевидная и видимая на поверхности причина кризиса идентичности - это, несомненно, комплекс факторов, в числе которых ключевое значение имеют глобализация важнейших сфер общественной жизни, грандиозный скачок в развитии транспорта и сферы информационно-телекоммуникационных технологий, нарастающие потоки миграции населения во всех регионах земного шара и др. Особенность современного этапа мирового развития состоит в том, что процесс изменений и сдвигов наряду со сферой экономики глубоко затронул политическую, социокультурную и духовную сферы, идеи и образы мысли, сферы экологии, эпидемиологии, связанной с распространением вирусных заболеваний и т.д. Весь мир в целом и отдельные регионы в частности стали в беспрецедентной степени изменчивыми и динамичными. Соответственно на международной арене народы и государства сталкиваются с более неустойчивыми, неопределенными и непредсказуемыми проблемами, чем в любой из прежних исторических периодов. Создалось новое положение, характеризующееся несоответствием традиционных идейно-политических установок и ориентаций реальным проблемам современности. Наблюдается все более четко проявляющаяся тенденция к интенсификации трансграничных экономических, политических, социальных, культурных и иных связей. Таким образом, государственно-территориальные границы становятся все более прозрачными, или, как говорят, транспарентными. В некоторых сферах, таких как международный капитал, потоки информации, государства либо вообще теряют контроль, либо вынуждены расходовать огромные ресурсы для сохранения своего контроля.

Неуклонно растёт число людей, теряющих этнические или национальные корни, считающих себя космополитами, либералами в самом широком смысле этих понятий, гражданами мира, что подвергает эрозии многие ценности, принципы, институты, понятия, такие как родина, национальный суверенитет, неприкосновенность государственных границ, невмешательство во внутренние дела государства, гражданство, патриотизм и др., служащие   скрепами тех форм самоорганизации человеческих сообществ форм, которые действуют уже несколько веков.

В силу новых, доселе невиданных возможностей и открытости неизменными спутниками глобализации, как бы ее оборотными сторонами стали фрагментация и дифференциация. Иначе говоря, оборотной стороной глобализации является возрождение этнизма, национализма, различных форм фундаментализма, приверженностей традиционным, религиозным ценностям и т.д. Если глобализация способствует размыванию национально-государственных границ, и, соответственно, национально-государственной идентичности, фрагментация, наоборот, стимулирует возрождение, во всяком случае, в сознании людей воображаемых границ разного рода субнациональных этнических, конфессиональных, культурных, языковых и иных общностей, подпитывая соответствующие идентичности. Другими словами, глобализация усиливает процессы фрагментации, многообразие возможностей, самоопределение в отсутствие авторитетов и стандартизированное квазирыночное поведение и т.д. Накладываясь друг на друга, они создают условия для дробления единой национальной идентичности на несколько или множество идентичностей: наднациональную, транснациональную и субнациональную.

На первый взгляд парадоксом выглядит тот факт, что в условиях глобализации одновременно с универсализацией культуры наблюдается тенденция к возрастанию культурных различий в обществе. Об этом свидетельствует, например, феномен мультикультурализма, ставший одним из факторов фрагментации и/или гибридизации национальной идентичности. Если даже национальная идентичность и не оттесняется различными формами субнациональной идентичности, налицо фрагментация и гибридизация идентичности, результатом чего является либо мульткультурализм, который сопряжен со своего рода стратификацией этно-национальной, расовой, языковой, общинной и иных проявлений приверженностей, либо их наложение на общенациональную приверженность. Множество движений во всем мире выступает от имени франко-канадцев, басков, корсиканцев, тибетцев и др.

Значительную лепту в эти процессы вносят все более возрастающие потоки миграции людей из Азии, Африки и Латинской Америки в индустриально развитые страны [Гаджиев 2009]. Потоки людей, информации, идей, технологий, культурных образцов и т.д. в обоих направлениях - с Запада на Восток и с Востока на Запад (понимаемых в самом широком смысле слова) - ведут к постепенному размыванию государственных границ и социально-классовых различий. Подрывается территориальный императив, в течение тысячелетий лежащий в основе государства. Для многих народов западного мира весьма трудным становится ответить на сакраментальный вопрос «кто мы?» В этой связи интерес представляют рассуждения С. Хантингтона применительно к ситуации в США. По его мнению, на протяжении американской истории жители США определяли свою идентичность в терминах «раса», «этнос», «идеология» и «культура». Поскольку в наши дни американцы рассматривают свою страну как полиэтническое и многосоставное общество, первые два понятия потеряли значимость.

Также принято считать, что Америку отличает от остальных стран некая особая вера, «американское кредо», сформировавшееся на основе англо-протестантской культуры отцов-основателей. Её ключевыми элементами являлись английский язык, десять библейских заповедей, английские представления о верховенстве закона, ответственности правителей и правах отдельных личностей, а также «раскольнические» протестантские ценности - индивидуализм, трудовая этика, убежденность в том, что люди могут и должны создать рай на земле - или «град на холме». Однако в 60-х годах прошлого века американской национальной идентичности «стали угрожать идентичности субнациональные, двунациональные и транснациональные». По мнению Хантингтона, эта угроза коренится в таких факторах как новая волна иммигрантов из Азии и Латинской Америки, растущая популярность доктрин мультикультурализма и диверсификации, распространение испанского в качестве второго языка на территории США и испанизация части американского социума, утверждение групповых идентичностей, основанных на понятиях расы, этноса и пола, растущее влияние диаспор, крепнущая приверженность элит космополитизму и транснациональным идентичностям [Хантингтон 2004, 15-17].

Подобные тенденции во все более растущей степени наблюдаются в других регионах развитого мира. Одним из проявлений данного процесса является характерный почти для всего современного мира всплеск различных проявлений ксенофобии: национальной, этно-трайбалистской, расовой, религиозной и т.д. В Европе она проявляется, в частности, в принятии законов, запрещающих ношение верующими мусульманками паранджи и хиджаба, строительства в тех или иных местах культовых сооружений, например, мечетей. По этому вопросу весьма удачными представляются рассуждения главного раввина города Москвы П. Голдшмидта. По иронии судьбы, рассуждал он, Швейцария, которая веками гордилась своим нейтралитетом, претендовала на статус «приюта свободы», вдруг ввязывается в религиозный конфликт, о чём свидетельствует решение, принятое подавляющим большинством горожан немецко-говорящих кантонов этой страны в поддержку референдума, призывающего к запрету минаретов. «Вместо того чтобы заниматься проблемами выдачи разрешительных документов на строительство минаретов или заниматься правами женщин, - продолжал Гольдшмидт, - они нападают на саму визуальность мусульманского присутствия в Европе» [Гольдшмидт 2010]. То же самое относится к запретам в ряде европейских стран на ношение паранджи и хиджаба.

При всем сказанном, на глобальном уровне можно найти некоторые культурные универсалии или унифицированные культурные явления, такие как мода, туризм, образование и т. д., вместе с тем проявляющиеся на фоне огромного культурного, этнического, национального многообразия, разных уровней развития. Как и в случае европейской интеграции, в условиях глобализации сохраняются территориальные и культурные границы стран, историческая память отдельных обществ, но появляется возможность работать за пределами своей страны, возрастает общность культурных стандартов, возможность стать членом объединенной системы, растет взаимозависимость. Вместе с тем возникает расхождение между ощущением своей национальной принадлежности и гражданства, тогда как прежде речь шла о национально-государственной принадлежности. Глобализация социокультурной сферы осуществляется в меньшей мере, чем глобализация экономических отношений, информации. Поэтому социокультурная специфика сохраняется при всех взаимодействиях, как путем сохранения локальных культур своих отечеств, «малой родины», так и путем сохранения культурных предпочтений на глобальном уровне.

* * *

Ключевым составляющим национальной и государственной самоидентификации или идентичности является имидж или образ государства. Стремление в лучшем свете выглядеть в глазах окружающих вполне естественно для людей. Сегодня существуют целые отрасли, работающие на удовлетворение желания людей выглядеть красиво и привлекательно - индустрия моды, парфюмерия, косметика, пластическая хирургия и прочее. Такое же желание присуще отдельно взятым группам, коллективам, фирмам, корпорациям, сообществам людей, народам, нациям, государствам и т.д. Поэтому естественно, что на создание, тиражирование, «продажу» соответствующих имиджей, на имиджевую рекламу и т.д. прилагаются огромные усилия и расходуются все более ощутимые средства.

Важно не только то, какова та или иная страна на самом деле, но и то, как её изображают, и какое она производит впечатление в окружающем мире. Здесь широко используется тот факт, что в современном мире для множества людей реальный мир заменяется виртуальным миром, где определяющую роль играют разного рода образы, изображения, комментарии, комментарии на комментарии и т.д. Именно в этом контексте используется имидж государства, созданного на потребу политической стратегии для «продажи» внутри страны и за рубежом. Для внутреннего пользования имидж служит средством политической мобилизации, идейного, психологического единения и сплочения нации, укрепления или смены базовых социальных ценностей и т.д. Вовне главное его предназначение состоит в обеспечении легитимности внешней политики государства в глазах как своих граждан, так и мирового сообщества.

Можно выделить ряд обобщенных характеристик международного имиджа государства. Это, во-первых, простота и схематичность, которые достигаются путем отсечения ненужных с точки зрения его создателей граней и признаков, в то же время выпячивания тех характеристик, которые способны или, во всяком случае, призваны оттенить специфичность и уникальность. Во-вторых, насыщенность информацией, несущей большую эмоциональную нагрузку посредством ограниченного набора символов. В-третьих, динамичность, предполагающая способность быстро и оперативно переваривать и подавать в соответствии с предназначением имиджа постоянно изменяющиеся внутренние и внешние реалии. В-четвертых, закамуфлированная идеализация, предусматривающая подачу с помощью определенного комплекса качеств, выдаваемых в выгодном обрамлении, но не противоречащих установкам и меняющимся психологическим ожиданиям целевой аудитории. Немаловажное значение для успешного маркетинга имиджа имеет его информационно-технологическая составляющая. Речь идет о формах, средствах и путях его «продажи» или распространения, где ключевую роль играют рекламные и PR-технологии. Необходим также учет социокультурных, политико-культурных и иных характеристик и особенностей страны или региона, на которые предположительно адресованы соответствующие имиджи.

Очевидно, что в современном мире культурная экспансия превратилась в один из ключевых атрибутов имперской власти. Культуру, которая содержит в себе значительный идеологический заряд, эффективно можно использовать для рекламирования и продвижения ценностей, институтов, образа жизни. Вместе с культурной продукцией экспортируются не только развлечения, но и философия жизни. Наибольшую активность в этом направлении проявляют США, которые, претендуя на статус непререкаемого лидера современного мира, стремятся установить свое господствующее положение на мировом информационном пространстве, да и не только. При всем сказанном не следует переоценивать роль мягкой силы, культурно-информационно-идеологической экспансии и культурной гегемонии. Разумеется, в современном мире она приобретает все более растущее значение, но нельзя забывать тот очевидный факт, что во все времена верх одерживали идеи, которые подкреплялись силой, побеждали пророки, которые были способны привлечь силу для их утверждения. В этом смысле, может быть, для распространения и утверждения христианства не меньшую, чем сама церковь, роль сыграл император Константин, который сделал его государственной религией Римской империи. Касательно же «мягкой силы» можно сказать, что в значительной степени её эффективность прямо пропорциональна масштабу «жесткой силы» или военной мощи тех держав, которые используют её для установления своей культурной гегемонии.

Оборотной стороной имиджа является контр-имидж, создаваемый тем или иным государством для создания негативного образа своего противника. Об этом свидетельствует, в частности, приведенный выше тезис, согласно которому мировое информационно-идеологическое пространство превратилось как бы в арену борьбы за влияние, власть, престиж, глобальной войны идей, различных моделей общественного устройства и образов жизни. Любой имидж, будь то отдельно взятой личности государственного и политического деятеля, той или иной политической партии, государства невозможно разработать и тем более успешно реализовать без его антипода. К примеру, попытки США и любой другой великой державы предложить остальному миру свой позитивный имидж, не могут достичь искомого успеха без соответствующего негативного имиджа или контр-имиджа реального или потенциального противника, для разработки которого используются различные приемы и методы, выбранные по принципу «друг-враг», «мы-они», «наши-чужие» и т.д.

В этом контексте в силу известных причин для граждан России, отечественной науки и интеллектуального сообщества особую значимость приобрела проблема национальной идентичности, вопрос о самоидентификации, определении ее роли и места в мировом сообществе, её предназначения, миссии. Важно найти ответ на вопрос «Кто мы?» - не только в его культурно-цивилизационном, но и в геополитическом измерении. Геополитическая идентичность в современных мировых и собственно российских реалиях выступает в качестве своеобразного индикатора, позволяющего судить о судьбах, предназначении и миссии государства, характере и магистральных направлениях его политической стратегии. При всей актуальности и значимости данной темы в рассматриваемом здесь плане в отечественной политической науке она еще не стала одним из приоритетных направлений научного анализа.

Литература

Ачкасов 2003 - Ачкасов В.А.  «Миф Запада» в российской политической традиции: поиск идентичности. // Россия и Грузия: диалог и родство культур: сборник материалов симпозиума. Выпуск 1. СПб., 2003.

Бауман 2002 - Бауман З. Индивидуализированное общество. М., 2002.

Бёлль 1966 - Böll H. Frankfurter Vorlesungen. Köln; Berlin: Kiepenheuer und Witsch, 1966.

Гаджиев 2009 - Гаджиев К.С. О новом великом переселении народов // Свободная мысль. 2009. №12.

Гаджиев 2011 - Гаджиев К.С. Геополитические горизонты России: Контуры нового миропорядка. М., 2011.

Гольдшмидт 2010 - Goldschmidt P. Europe's Identity Crisis // The New York Times, February 5, 2010

Дучесик 1987 - Duchecik I.D. Comparative federalism. The territorial dimension of politics // Lanham et. al. 1987.

Дюги 1908 - Дюги Л. Конституциональное право. Общая теория государства // М., 1908.

Кин 1986 - Keen S. Faces of enemy. Reflections of the hostile imagination. N.Y., 1986.

Кундера 2005 - Кундера М. Невыносимая легкость бытия. СПб., 2005.

Люббе 1994 - Люббе Г. Историческая идентичность // Вопросы философии. 1994. №4.

Сартр 1943 - Sartre J.P. L'etre et le neant. Essai d'ontologie phenomenologique. Paris, 1943.

Тойнби 2009 - Тойнби А.Дж. Изучение истории. М., 2009.

Шмитт 1992 - Шмитт К. Понятие политического // Вопросы социологии. 1992. Т. I. N 1.

Хантингтон 2004 - Хантингтон С. Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности. М., 2004.

Хёсле 1994 - Хёсле В. Кризис индивидуальной и коллективной идентичности // Вопросы философии. 1994. №10.

Ясперс 1991 - Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1991.

Примечания

[i] Сам термин кризис идентичности применительно к отдельно взятой личности был введен в научный обиход профессором Гарвардского университета Э. Эриксоном в процессе исследований «военных неврозов» у моряков-подводников.

[i] См. Профиль. 2005. №10.