В статье предпринимается попытка выявить первичную конститутивную систему феномена пространства. Анализу подвергается ряд понятийных сопоставлений, релевантных конституированию пространства как данности: пространство и вещь, пространство и восприятие, пространство и тело, пространство и суждение. Соответствующий конститутивный элемент выявляется при сопоставлении суждения и тела. Телесные суждения, или протосуждения, вводятся по аналогии с суждениями как актами сознания (ментальными суждениями). Протосуждения также имеют своим коррелятом обстоятельства дел, а в теоретико-познавательном отношении также могут быть истинными и ложными.

In this paper I would like to elucidate the primary constitutive system of the phenomenon of space. I analyze juxtaposed concepts used for the constitution of spatial giveness: concepts of space and thing, of space and perception, of space and body, of space and judgment. I introduce the juxtaposition of the concepts of judgment and body, which brings to light the constitutive element of the
life-world space: the activity of human body as a system of bodily judgments or proto-judgments. They are introduced by analogy with judgments as acts of mind or "mental judgments". The correlates of the proto-judgements are also the states of affairs. From the epistemological point of view the proto-judgments could also be true or false.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: пространство, вещь, феномен, суждение, вопрос, восприятие, обстоятельство дел, различие, коррелят, опыт, тело, телесность

KEY WORDS: space, thing, phenomenon, judgment, question, perception, states of affairs, difference, correlate, experience, body

(Статья подержана грантом РГНФ, проект № 11-03-00037а «Феномен пространства и происхождение времени»).

Существует ли проблема пространства как особая философская проблема? Или же удел современной философии в том, чтобы лишь фиксировать различные понятия пространства в различных науках, искусствах и видах деятельности: в физике, географии, архитектуре и т.д.? Что же тогда создает возможность обсуждения проблемы пространства для людей различных профессий? То же самое относится и другим философским проблемам или псевдопроблемам: к проблеме времени, сознания, движения, познания и т.д. Что же находится между дисциплинами, что их объединяет? Ответить на этот вопрос не так уж сложно: язык заимствуется из обыденного опыта, из обыденного опыта берутся также интуитивно ясные, но аналитически не проясненные представления о пространстве, времени, сознании и т.д. Эти представления превращаются в абстракции, которые можно было бы назвать популярными, или общераспространенными. Этими абстракциями, в которых сохраняются остатки обыденных интуиций, как раз и оперируют представители различных наук и искусств при обсуждении междисциплинарных проблем. При этом любое обсуждение может быть эвристически полезным для каждого участника. Однако спонтанно сформированные популярные абстракции препятствуют главному: поиску истоков этих абстракций в опыте.

Позитивистский взгляд на предмет и задачи философии (раздача владений) оправдан лишь в той мере, в какой абстракции выдаются за философские проблемы. В этом смысле не существует особых философских проблем пространства, времени или сознания, если не указаны исходные пункты этих проблем в человеческом опыте. Речь должна идти не об абстракции «пространство», не о пространстве вообще, как бы его ни определять, но о пространстве как элементе опыта.

В теоретико-познавательном аспекте возникает вопрос о том, каким же образом можно понять, иметь в виду, познать и т.д. пространство как феномен. Можно ли воспринимать - видеть, слышать и т.д. пространство, можно ли судить о пространстве, можно ли переживать пространство эмоционально? Если восприятие и суждение предметно отнесены, или интенциональны, не является ли пространство чем-то «большим», чем их возможный предмет? В плане восприятия и суждения кажется, что ближайшим к пространству элементом мира является вещь. Вещь можно воспринимать и, видимо, судить о ней, и в интуитивистской парадигме пространство так или иначе определяется через вещь.

I. Пространство и вещь: интуитивистская парадигма

В философии, или у философии, накопилось много вещей: вещи единичные, вещи мыслящие, вещи протяженные, вещи в себе, сами вещи, вещи ощущаемые, сформированные, и даже вещи веществующие. Вещей немало, но и пространств в настоящее время предостаточно: физическое, геометрическое, географическое, экономическое, виртуальное и т.д. Однако разместить в указанных пространствах указанные вещи не удается. В современных пространствах не найдешь вещей в себе, вещей мыслящих, нет там и самих вещей, есть лишь функции, инструменты, процессы, процедуры, программы, проекты и т.п. Но вещи явно тяготеют не к функциональным пространствам, но к утопии одного пространства - бесконечного и бесконечно непостижимого. Оно являет себя или как некая хора, все вмещающая и вымещающая на конечности вещей свою бесконечность, или как нечто такое, что разделяет статус реальности с неделимыми вещами, как пустота, в которой движутся атомы, изначальная и опять-таки непостижимая «половина» реальности, позволяющая неделимому соединяться в делимое. С такими пространствами вещи с трудом находят общий язык. Лишь однажды они стали близки пространству, или, точнее, пространство приблизилось к ним - в топосе, в границе объемлющего тела. Здесь не вещи хотят быть соразмерны пространству, здесь место-пространство походит на них.

Вещь говорит в основном о себе: какая она драгоценная, хрупкая, округлая или грубая, полезная, долговечная. Пространство молчит, и даже молчит не о себе. Пространство открывает Другое, другие тела, вещи, а через них и собственное тело, через которое открываются, в свою очередь, теперь уже многие пространства вместе с приличествующими им вещами. Вещь можно увидеть, потрогать, попробовать на вкус, превратить в знак, в метку; пространство видеть нельзя: смотреть в пространство - ничего не видеть.

В своей загадочности пространство и как основа мироздания (как sensorium Dei или как воображаемый порядок вещей), и как форма внешнего опыта, остается вне критики, т.е. вне ограничений в опыте, вплоть до XX в. Также и вещь - вне критики как нечто само собой разумеющееся. Атакованы они были почти одновременно. Вещь потеряла статус кирпичика мироздания: «Мир есть совокупность фактов, а не вещей» [Витгенштейн 1958, 31]; пространство лишилось привилегии всеобщего порядка и вместилища: «Ни пространство в субъекте, ни мир в пространстве, но скорее пространство "в" мире» [Хайдеггер 1979, 111]. При этом вещь несколько потеряла в своей самопонятности (вопрос о вещи еще нужно поставить!), а пространство утратило отчасти свою непостижимость: оно распалось на вполне интуитивно ясные перечисленные и не перечисленные выше пространства.

Пространство и вещь были бы на радость гегельянцам истинным единством противоположностей, если бы не восприятие, которое их сближает и которое явно занимает внешнюю позицию по отношению к вещи, пытаясь быть заодно и вне пространства. Интуитивистская установка в отношении пространства состоит как раз в том, чтобы объединить вещь и пространство на основе восприятия: перенести интуицию вещи как целого, обладающего своими частями-свойствами, на пространство, представляя его как вещеподобное вместилище. Интуитивизм мыслит пространство как особую, бесконечную вещь, внутри которой помещаются «обычные» вещи или благодаря которой они упорядочиваются. Вещи становятся созерцаемыми объектами в пространстве, а пространство остается пространством, о нем интуитивизму сказать фактически
нечего, кроме метафор чувствилища-вместилища и наведенного порядка. Ни вещь, ни пространство не выявляются в этой парадигме как феномены, как данности опыта, как элементы-стихии человеческого мира.

II. Пространство и тело

В теоретико-познавательном плане под опытом понимают или восприятие, или то, что усваивается благодаря восприятию, а также памяти и воображению. Однако само восприятие зависит от более широкого и первичного опыта - опыта телесного, который не сводится к восприятию вещей. Именно телесность ближайшим образом сопряжена с пространством; человеческое тело, или тело-плоть, само пространственно и конституирует непосредственно и опосредствованно ближайшие и отдаленные пространства. Генетически первичным является при этом тело матери; рождение - это первый переход из внутреннего во внешнее, первый «самостоятельный» телесно-пространственный опыт. При этом не столько собственное тело, сколько тела других конституируют первичное пространство жизни. Тела Других остаются соконститутивными и далее; свое тело возникает лишь через «отражение» (подражание, противопоставление) в телах других.

Но что такое тело-плоть как конститутивный элемент человеческого мира, конститутивный элемент пространства? И достаточно ли просто указать на человеческое тело и, разумеется, на вещи, чтобы определить основные элементы конституирования пространства? Благодаря чему тело-плоть становится конститутивным? Как не принимать тело за объект, пусть даже за
особый объект? Может быть, «наделить его сознанием»? Но не вернемся ли мы тогда к восприятию как основному его модусу?

Первая попытка мыслить пространство через живое и, в частности, человеческое тело принадлежит Канту. В небольшой работе «О первом основании различия сторон в пространстве» Кант указал на взаимную нередуцируемость верха и низа, левого и правого. Живое, однако, предстает у Канта как тело, обладающее особой геометрией, и абсолютная метрика тела должна была доказать не больше и не меньше, как абсолютность пространства. Но все же решающий шаг был сделан... и надолго забыт. В «Критике чистого разума» (1781), да и в Диссертации (1770), речь о теле уже не идет, и форма чувственности опять становится бестелесной.

Ницше привлек внимание к феномену тела, более богатому, с его точки зрения, чем сознание, но у Ницше феномен тела и проблема пространства - в разных измерениях. Следующий важный шаг в направлении опыта телесности при постановке проблемы пространства делает только феноменологическая философия, и прежде всего потому, что вводит опыт как исходную и анализируемую предпосылку любого конституирования. В частности, опыт телесности становится одной из предпосылок конституирования пространства. При этом, однако, вещь и восприятие вещи остаются для Гуссерля исходными пунктами конституирования пространства; интуитивизм здесь видоизменяется за счет вариации оттенков (Abschattung), но все же остается интуитивизмом, хотя и «перспективным». Выход за пределы интуитивистской парадигмы осуществляется у Гуссерля там, где он связывает пространство, телесность и кинестетические ощущения. Достигает ли при этом ясности конститутивно-смысловая роль телесности? Конституирование телесности еще не означает выявления конститутивной, активной роли тела в понимании пространственных отношений. Ведь телесность, или тело-плоть, рассматривается по преимуществу (и даже у Гуссерля) как результат конституирования, но не как его агент.

Дальнейшие пути феноменологии, и прежде всего у Сартра и Мерло-Понти, были связаны с попыткой преодолеть представление о теле как об объекте, и тем самым вообще лишить представление статуса основы телесного опыта. Здесь нет возможности подробно обсуждать, в какой степени была разрешена эта задача. Укажем лишь на то, что вслед за Гуссерлем французские философы пытаются описать опыт тела как тела совершающего действия, а не только данное в восприятии как наблюдаемый объект.

«Мы <...> намерены, - пишет Мерло-Понти, - выработать здесь понятия, необходимые для выражения того, что телесное пространство может быть дано мне в интенции схватить, не будучи данным в интенции знать». [Мерло-Понти 1945, 121; Мерло-Понти 1999, 144][1] Но если не знание, то все же восприятие соотносится у Мерло-Понти с пространством в первую очередь: «Пространство и вообще восприятие свидетельствуют о факте рождения субъекта в самой его сердцевине, о постоянном притоке (l'apport) его телесного бытия, о его связи с миром более древней, чем мысль» [Мерло-Понти 1945, 294; Мерло-Понти 1999, 327]. Однако присутствует ли восприятие в сердцевине именно телесного субъекта, выражает ли восприятие опыт телесности и пространственности? Не возвращаемся ли мы к данности тела, пусть даже собственного и действующего?

Пространство, отмечает Мерло-Понти, «нельзя наблюдать, поскольку оно уже предполагается в любом наблюдении» [Мерло-Понти 1999, 327]. Однако вопрос ведь и состоит в том, что означает здесь «пред-полагать»? Не возвращаемся ли мы к кантовской форме созерцания? Если это не теоретическое предположение, что очевидно, то тогда какого рода это
предположение, кто или что является его субъектом? Пространство, продолжает Мерло-Понти, «нельзя рассматривать как результат конститутивного действия, ибо для него существенно уже быть конституированным, так, оно может магически
придать ландшафту пространственные определения, никогда не являя себя самого» [Мерло-Понти 1945, 294; Мерло-Понти 1999, 327]. Если пространство всегда уже конституировано для восприятия, то это не означает, что оно не конституируется телесно, хотя, конечно, не с помощью какого-то одного конститутивного действия. Ландшафт получает скорее телесно-пространственную определенность, а не просто пространственную. Ландшафт - это прежде всего видимое тело, обретающее свою телесность благодаря телесности воспринимающего субъекта. Не ландшафт в некоем пространстве, но скорее пространство как определенная структура значимости «в» ландшафте. Пространство действительно не может явить себя в воспринимаемой вещи, в этом смысле его нельзя видеть, но пространство непосредственно дано в телесном опыте.

Каким же конститутивным началом обладает тело в отношении пространства?

III. Суждение и вещь

Можно попытаться преодолеть интуитивистскую установку, а также отказаться от «взгляда» на тело-плоть как на
объект[2] иным, радикальным образом: отказаться как от восприятия, так и от тела. У Хайдеггера пространственность мира и пространственность вот-бытия, или здесь-бытия, или вот-здесь-бытия,[3] как иерархия значимости избегает пытающейся «схватить» ее интуиции. При этом, однако, пространство оказывается «бестелесным», как и кантовская форма чувственности. В пространстве обитают не тела и не телесные и сопряженные с плотью вещи, но инструменты как функции, как средства-знаки, образующие особую сферу и особую атмосферу отсылок.

Хайдеггеровское пространство неинтуитивно, в аспекте повседневности оно совпадает с миром как система значимых отсылок,
где субъективность, или сознание, лишается своей традиционной созерцающей роли. Интуиция и визуальный характер пространства исчезают потому, что исчезает «носитель» этой интуиции - воспринимающий субъект. Разумеется, «в» этом мире и «в» этом пространстве мы видим вещи и тела, но не видение, или зрение, придает им смысл; смысл вообще не есть нечто, что можно придать или обнаружить. Он сам должен обнаруживаться в системе отсылающих друг к другу подручных вещей.

В противовес Гуссерлю, Хайдеггер вытесняет восприятие с его центрального места, лишает его статуса основного
интенционального отношения к миру. «Вслушивание в бытие» не в счет, ибо это метафора, а не дескрипция аудио-восприятия. Ближе к дескриптивному положению дел находится, видимо, «настроенность», или «настроение» (Stimmung). Настроение-настроенность - реальная установка и реально переживаемое состояние. Но настроенность перепрыгивает через суждение, избегает убеждений и утверждений, а так же сомнений, вопросов и толкований; оно «выше» анализа, выше постановки проблем, в том числе и проблемы пространства. Как таковые восприятие и настроенность «вне пространства», их предметные корреляты - вещь и действие. Если восприятие предлагает взамен пространства лишь образ вещи, если настроенности вообще нет дела до пространства, то как же получить к нему доступ? Для этого нужен, по меньшей мере, вопрос как особый способ установления корреляции с миром, отличающийся как от восприятия, так от настроения, но близкий к суждению как особому отношению к миру, особому способу существования.

При постановке вопроса о бытии Хайдеггер вводит вопрос, или вопрошание, как поведение (Verhalten) определенного сущего, т.е. спрашивающего; при этом вопрошание наделяется «особым характером бытия» Однако вопрошающий только упоминается, акцент делается на обратную связь между поисками и искомым и на формальную структуру вопроса, каждый элемент которой
представляет собой предметный, или, если использовать гуссерлевский термин, «ноэматический коррелят» вопрошающего поведения. При этом о характере самого этого действия, или поведения, ничего не сказано. Изгнать субъекта представляющего, воспринимающего и созерцающего оказалось легче - за этим стоит традиция критики теоретической («созерцательной») философии с точки зрения практики (марксизм, прагматизм), поведения (бихевиоризм), позитивного знания
(позитивизм) и т.д. - чем изгнать субъекта вопрошающего и судящего. Тем более что сам вопрос о бытии раскрывается в системе суждений: «Вопрос о бытии должен быть поставлен»; «Любое вопрошание есть поиски»; <...> Всматривание, понимание и постижение, выбор, доступ к суть конститутивные способы осуществления (Verhaltungen) вопрошания и,
таким образом, сами модусы бытия определенного сущего, сущего, которым мы, спрашивающие, каждый раз являемся сами». [Хайдеггер 1979, 5, 7] Всё это суждения, но в них не раскрывается ни сам этот модус бытия судящего, ни истоки самих этих суждений о вопрошании и о его структуре. Модусы бытия выглядят как определенные модусы сознания - т.е. модусы того, чего следовало бы избегать, по замыслу автора «Бытия и времени». Хайдеггеровский переход от представляющего сознания к настроенному бытию не обошелся без потерь: сознание во всяком случае подразумевает суждение и телесность, а хайдеггеровское бытие (перечеркнутое или нет) равнодушно как к первому, так и ко второму. Хайдеггеровский человек - это вопрошающее и настроенное бытие, но не бытие судящее и телесное. Лишая воспринимающее сознание его фундирующей позиции, Хайдеггер сразу же переходит, точнее перескакивает к онтологически истолкованным эмоциям. Однако вопрос в том, как избежать интуитивизма вещи, не потеряв при этом ни тела, ни суждения. Каким образом можно совместить не интуитивный, т.е. не скроенный по образу и подобию восприятия вещи опыт пространства, как бы ни толковать вещь и восприятие, с конститутивной силой телесности?

IV. Суждение и пространство

Из модусов сознания (пусть это будут даже модусы бытия), так или иначе коррелятивных пространству, ни восприятие, ни настроенность, ни другие эмотивные модусы не могут претендовать на первичную и адекватную сопряженность с пространством.. Пространство требует иного модуса, иного конститутивного коррелята, который не сводился бы ни к восприятию, ни к какому-либо эмоциональному состоянию. Таковыми являются прежде всего суждение и вопрос, причем вопрос не в плане определения его формальных моментов, но в плане возможности ответа, т.е. суждения. Предположим, что суждение есть не что иное, как искомый модус сопряженности человека и пространства. Попробуем добавить его к выделенным уже элементам мира: к пространству, телесности и вещи, предполагая внутреннюю соотнесенность суждения и вопроса. Такого рода дополнение вносит в конституируемый мир телесности, пространственности и вещественности явно конститутивный, активный элемент, если, конечно, под суждением иметь в виду акт, или действие, а не обсуждаемое положение дел.

Связь вещи ипространства не вызывает сомнения, хотя ее характер требует разъяснений; связь суждения и вещи уже не является чем-то само собой разумеющимся, и определенного типа корреляцию между ними попытался установить Хайдеггер. В «Истоке художественного творения» (1936  г.) Хайдеггер устанавливает соответствие между обыденным пониманием вещи и логически понятым суждением: «Привычно считать, что определение вещности вещи как субстанции с акциденциями соответствует нашему естественному взгляду на вещи. Неудивительно, что к такой привычной точке зрения на вещь примерилось и обычное отношение к вещам, а именно обращение к вещам и говорение о вещах. Простое высказывание состоит из субъекта <...> и из предиката, в котором называются признаки вещи. Кто посмеет поколебать эти простейшие основания отношения между вещью и суждением, между строением суждения и строением вещи? [Хайдеггер 1994, 57]. Вопрос о первичности строениевещи или строение суждения, вряд ли разрешим непосредственно, утверждает Хайдеггер. Ответ нужно искать в их общим источнике.

Однако разрешим вопрос на этом пути? Хайдеггер подробно рассматривает различные определения вещи - как единства свойств, как ощущаемого, как формы, и наконец, как предназначения, как «служебного». Но Хайдеггер практически ничего не говорит о суждении, кроме достаточно абстрактных соотнесений суждения и истины. Общий источник вещи, произведения искусства и суждения - это истина как несокрытое. Однако определение общего истока, или корня, ничего еще не говорит о специфике произрастающих из него ветвей, в частности, суждений.

В Лекциях 1935-1936 гг. «Вопрос о вещи. К кантовскому учению о трансцендентальных основоположениях» Хайдеггер одчеркивает особенность кантовского понимания суждения по сравнению с вольфовским (соединение представлений или понятий) как отнесения знаний к объекту [Хайдеггер 1984, 163]. По существу Хайдеггер закрепощает здесь суждение в качестве отношения к вещи. Ведь отнесенность к объекту означает, что предметный коррелят суждения - это вещь. Как раз такое сопряжение можно поставить, как мы увидим далее, под вопрос. Впрочем, такое соответствие неявно ставит под сомнение сам Хайдеггер, рассматривая мир как взаимосвязь отсылок. Моделью такого мира послужил для Хайдеггера «мир труда», а точнее мастерская ремесленника, где каждая задача отсылает к соответствующему инструменту, а последний - к следующему инструменту. Например, «забить гвоздь» отсылает к молотку, а затем, возможно, к клещам или напильнику и т.д. Сама отсылка и взаимосвязь отсылок не принадлежит ни сфере восприятий, ни сфере эмоций. Система отсылок - это система суждений-требований, создающих контекст определенной задачи. Да и сама задача «забить гвоздь» не сводится ни к восприятию, ни к какой-либо эмоции, хотя они могут сопровождать ее выполнение. Скорее это суждение, выраженное в форме требуемой задачи, в форме императива: «нужно сделать то-то и то-то!» или обращение к самому себе: «сделай это!». Такого рода суждение, которое может быть представлено в какой угодно полной форме в качестве описания цели и средств, имеет в качестве предметного коррелята не какую-либо вещь, но определенное обстоятельство дел. Например, на этом гвозде должен будет висеть такой-то инструмент. Пространство значимых отсылок освобождает, таким образом, суждение от представления, которое, согласно Брентано, должно лежать в основе любого акта сознания. В то же время, замкнутый мир отсылок и замкнутое пространство препятствуют постановке вопроса о возможной и необходимой объективации пространства, которая может быть двоякого рода. В естествознании Нового времени пространство становится абстракцией от вместилища или порядка. Однако объективация пространства может означать и иное: различие телесного и телесно освоенного пространства, с одной стороны, а с другой - внешнего пространства как горизонта и предела действия и мысли. Вопрос в том, какого типа сознание и сознание ли вообще конституирует телесное и объективное в указанном смысле пространство. Хайдеггеровские дескрипции указывают на возможность описаний пространства без конститутивной «субъективности сознания». Но вместе с субъективностью сознания из опыта такого пространства исчезает и субъективность телесности. Более того, в пространстве отсылок нет ни свободы действия, ни свободы мысли. Нужно лишь идти от инструмента к инструменту, от задачи к задаче, причем задачи эти уже заданы традицией. Даже объективное физическое пространство создает поле многообразных проблем естественнонаучного плана, определенную свободу мысли в сфере абстракций. Тем более объективация, различающая телесность тела и бестелесность пространства, различающая простор и предел, предполагает как опыт, так и возможность свободы мысли..

Работа Хайдеггера не была, однако, чисто негативной. Лишение пространства субъективности, телесности и свободы - это в определенном смысле плата за введение нового понимания человеческого пространства как системы значимых отсылок и неявное установление корреляции пространства и суждения. Здесь Хайдеггер выходит за пределы установленной им корреляции суждения и вещи, а также за пределы понимания суждения как предметной отнесенности. В самом деле, отсылка отсылает не столько к инструменту как другой вещи, сколько к другой задаче, к другому обстоятельству дел.

V. Суждение и тело

Вопрос о суждении и его корреляте - предмет исследования А. Райнаха [Райнах 2001]. Он подвергает сомнению брентановский  езис, что в основе суждения лежит представление. Критика этого тезиса открывает путь к пониманию природы отрицательного суждения. Кроме того, он обращает внимание на недостаточность брентановского определения акта суждения как признания. В признании можно, согласно Райнаху, выделить убеждение и утверждение. Основной тезис Райнаха состоит в том, что предметным коррелятом суждения является не вещь, но обстоятельство дел (о предметном корреляте суждения можно говорить лишь в широком смысле).

В нашем контексте наиболее важным является последний аспект, который, конечно, связан с первыми двумя. Вещь можно воспринимать, например, видеть; обстоятельство дел можно понять, но воспринимать его нельзя, оно не дано посредством органов чувств, например, визуально. Можно видеть зеленое дерево, но то, что дерево (есть) зеленое, видеть нельзя. Можно проверить это утверждение, обратившись к визуально данному дереву, но при этом нужно иметь в виду, что проверка утверждения и само утверждение это разные вещи. Понять утверждение «дерево зеленое» можно и без обращения к восприятию или воображению.

А. Райнах, а также А. Пфендер [Пфендер 2006] и Г. Липпс [Липпс 1958] делают явным то, что в «Бытии и времени» остается
неявным, но подразумевается: коррелят суждения не вещь, но обстоятельство дел. Однако нужно принять во внимание еще более важный аспект. Когда Хайдеггер в более поздних работах сопоставляет, как это было описано выше, суждение и вещь, он рассматривает их как результат некоторых деформаций: вещь как единство свойств, а суждение - как связь субъекта и предиката. То, что связь субъекта и предиката не составляет истинной сущности суждения, Хайдеггер, да и Брентано, не стали бы оспаривать. Разногласие между Брентано и последующей феноменологией состоит именно в вопросе о первичности представлений. Райнах справедливо указывает на то, что уже у Гуссерля этот вопрос решается неоднозначно. Однако разногласие между Хайдеггером, с одной стороны, и Гуссерлем, А. Райнахом, а также А. Пфендером и Г. Липпсом - с другой, значительно глубже. Вопрос ведь не только в том, лежит ли представление в основе суждения или нет, но в том, лежит ли в основе суждения субъективность, как бы ее ни понимать - как связь переживаний, интенциональных актов, как духовную деятельность, как интеллектуальные усилия и т.д. У Хайдеггера, напротив, система суждений-отсылок представлена как структура мира, не нуждающаяся в какой-либо субъективности. Более того, основное отличие такого подхода состоит в том, что суждение становится возможным только в определенном контексте. Иначе говоря, рассмотрение сущности суждения на основе изолированных примеров не приближает нас к цели, ибо изолированные примеры скорее скрывают смысл утверждений, чем сообщают его. Не имеет «живого» смысла, например, суждение «дерево (есть) зеленое». Оно имеет лишь формальный смысл, указывающий на то, что можно представить зеленое дерево. Какое обстоятельство дел здесь имеется в виду, выявляется только в контексте. При этом не только смысл суждений контекстуален, т.е. входит в сложную иерархическую систему конституирования значимости. Обстоятельство дел также можно назвать в определенном смысле контекстуальным, ибо не существует изолированного обстоятельства дел[4]. Условием понимания определенного обстоятельства дел является другое, отличное от первого обстоятельство дел, а также множество других обстоятельств дел, данных непосредственно или косвенно. Таким образом, имеет место не корреляция суждения и обстоятельства дел, но корреляция контекста суждения и «контекста» обстоятельства дел, т.е. его соотношения с другими обстоятельствами. Кто же и что же является самим коррелятором, кто носителем такого соответствия? Ссылка на опыт была бы здесь абстракцией, ссылка на сознание возвращала бы нас к модусам сознания - к восприятию, суждению, памяти т.д., что является явно недостаточным для понимания контекстуального соответствия и человеческого пространства. Скорее следует исходить из многообразия обстоятельств дел, которое есть не что иное, как определенность значимого пространства.

Если сочетания таких элементов мира, как вещь и пространство, пространство и тело, суждение и вещь, суждение и пространство так или иначе рассматривались и исследовались, то коррелятивность тела и суждения вообще еще не была тематизирована. Может быть, суждение, или скорее суждение-вопрос - это, так сказать, разум тела, который конституирует пространство? Может быть, именно  пространство и тело - это условия возможности суждений, и Кант поторопился задать вопрос о том, как возможны синтетические суждения a priori; ведь нужно сначала спросить, как вообще возможны суждения!

Суждения всегда соотносились с судящим сознанием, они считались прерогативой сознания, души, духа, интеллекта и т.д. человека (такого рода суждения мы будем далее называть ментальными). Однако в контексте проблемы пространства следует поставить вопрос о связи суждения и телесности. Речь, конечно, не о физиологическом, или биологическом, но именно о человеческом теле - о теле, которое, например, может лучше, чем специальное усилие памяти, запомнить порядок цифр, которое ловит мяч без размышлений, которое соизмеряет высоту предмета с собой, не прибегая к мерам измерения и т.д. Таким образом, речь не идет об инстинктах, они, само собой разумеется, также «вписаны» в тело, но о релевантном определенной ситуации и в этом смысле разумном поведении, не предусматривающим предварительного размышления или
анализа.

Из всего комплекса вопросов о суждении, которые обсуждаются при явно или неявно принятой предпосылке о принадлежности суждения ментальной сфере, мы выберем два наиболее важных. Первый касается того, что лежит в основе суждения - синтез (связь) или различие. Второй касается противоположности истинного и ложного суждения. Отметим, что сама формулировка этих вопросов и констатация противоположности истинного и ложного суждения как одного из основных свойств этого «акта сознания» делают более правдоподобным взгляд на суждение как на различие - разумеется, в первую очередь, ибо синтез неизбежно вступает в действие вслед за различением. Поэтому мы сделаем акцент на втором вопросе и вернемся при этом к указанной выше работе Канта 1768 г.

Кант, пытаясь доказать наличие абсолютных отношений в пространстве, выделяет абсолютные отношения в человеческом теле. Трудно переоценить значение этого открытия, которое сам философ явно недооценил, ибо для него это был лишь момент на пути доказательства абсолютности пространства. Более того, поставленная цель удалила Канта от его действительного методологического открытия: рассматривать человеческое тело не только как объект с определенной структурой, но как действующее и действительное начало. После экспликации самой проблемы и перед попыткой ее решения Кант отклоняется от доминирующего у него подхода геометризации тела: «Так как для суждения о направлениях в высшей степени необходимо различным образом чувствовать правую и левую сторону, то природа связала это чувство с механизмом человеческого тела, посредством которого одна, а именно правая, сторона, несомненно, превосходит левую в ловкости, а может быть, даже и в силе. Поэтомувсе народы земли всегда пользуются преимущественно правой рукой <...> Когда садимся на лошадь или перешагиваем через ров, нам легче двигать свое тело с правой стороны на левую, чем в противоположном направлении. Повсюду пишут правой рукой и ею же делают все, что требует ловкости и силы. Но подобно тому как правая сторона превосходит, по всей вероятности, левую в движущей силе, так и левая сторона превосходит правую в остроте ощущения Empfindsamkeit)». [Кант 1964, 375] Разумеется, у всех примеров есть исключения, что, впрочем, отмечает сам Кант. Однако дело не в количестве случаев. Из того, что суждения о направлениях связаны с чувством левой и правой сторон, мы хотим извлечь иную пользу. Как бы ни были близки у Канта указанные суждения и чувства, они все же принадлежат разным сферам. Суждения о направлениях относятся к сфере интеллекта, или рассудка, а чувство левой и правой стороны - к непосредственно переживаемому телесному опыту. Однако телесный опыт подразумевает не столько суждения о направлениях, но сами направления движения тела, о чем у Канта идет речь, когда он приводит примеры преимущества правой руки и ноги. Общее правило выглядит так: в практических действиях человек стремится принять наиболее удобное положение своего тела. Это правило не знает исключений в том смысле, что никто специально не принимает неудобное для выполнения тех или иных действий положение тела. Конечно, существуют сферы, где поставленные задачи требуют определенной тренировки и даже деформации тела, например, в балете и спорте. Однако и в спорте, и в искусстве, и в обыденной жизни телесные движения
должны соответствовать спортивным, художественным и практическим задачам. Правила, разумеется, нарушают, но тогда речь идет о конкретных ошибках. Более того, в сфере телесного опыта, как и в сфере познания, господствует фаллибилизм. «Ошибочные действия не должны при этом рассматриваться в качестве каких-то исключительных случаев, а, скорее, случай падения вписан в ходьбу, как и случай выпадения из рук делает возможным удержание в руках» [Вальденфельс 2006, 387]. С последним примером, правда, трудно согласиться. Скорее возможность удержать в руках предполагает возможность не удержать. Однако тезис о принципиальной ошибочности действий вряд ли подлежит сомнению. И здесь как раз уместно поставить вопрос о противоположности верного и ошибочного! Какому модусу сознания и поведения она принадлежит?

«Телесный организм, - передает В. Вальденфельс ход мысли Мерло-Понти, - оказывается "врожденным комплексом", т.е. организованной общностью представлений, воспоминаний и аффектов, в которых в виде набросков существуют определенные способы переживания и поведения, что, однако, не означает, что все происходит по жестким правилам» [Вальденфельс 2006, 389]. С отсутствием жестких правил следует согласиться, но с правилами - жесткими и не жесткими - сопрягаются не представления и аффекты, но суждения. Именно суждения содержат в себе противоположность истинного и ложного, или верного и ошибочного. Суждения, а лучше сказать, протосуждения суть первичное отношение к миру, или первичное телесное поведение-в-мире.

Телесное суждение, или протосуждение, - это не суждение о направлениях движения чего-то только косвенно связанного с телом, и даже не суждение о направлении движения собственного тела, но скорее решение тела принять то или иное направление движения в самом широком смысле: ходьбы, остановки, выполнения определенных действий. Если бы мы, однако, определили суждение тела не как непосредственно переживаемое направление телесного движения, но как осознание осуществляемого направления движения, а также его возможных изменений, или как убеждение в определенном направлении движения, или как утверждение об определенном направлении движения тела - это был бы все же определенный возврат к телу-объекту, но не дескрипция тела-субъекта. Речь должна идти не о переживании совершающегося движения, но о решении осуществить и осуществлении определенного движения. Причем решение и его осуществление - это одно и то же действие, в котором только абстрактно можно выделить две стороны. Под решением мы понимаем здесь спонтанный процесс, а не результат размышления, взвешивания. Такое решение можно было бы назвать решением-ответом - ответом на ситуацию, т.е. на определенную значимую статичную или динамичную пространственную структуру. Тело вопрошает не о бытии; оно вопрошает о релевантной иерархии значимостей, о релевантном пространстве.

Не слишком ли мы отдалились при этом от сознания как восприятия? Восприятие, тем более созерцание, требует определенных условий, приостановки процесса телесных вопросов-решений-ответов, выбора стационарной в отношении телесного опыта перспективы, даже если мы в движении воспринимаем движущееся. В танце не созерцают, при созерцании не танцуют, и созерцать «научились» не раньше, чем танцевать и говорить. Восприятие всегда телесно, всегда зависит от того или иного положения тела; тело лишь потенциально содержит в себе восприятие. Это не означает, однако, что нужно избавиться от восприятия и сознания вообще как философских проблем. В жизненном мире сознание и тело представляют собой меняющиеся местами передний и задний планы опыта. Их различие возникает благодаря языку в его дескриптивной или аргументативной функциях. В этом измерении слово есть различение души и тела.

В телесных суждениях, или протосуждениях, можно выделить по меньшей мере два основных типа: телесно-пространственные и телесно-предметные. Первые относятся к пространственным движениям тела, соответствующим той или иной системе значимости и ее изменению. Одним из простейших примеров такого изменения может послужить вход и выход из определенного помещения, т.е. значимого пространства. Пример телесно-предметного суждения: рука ощущает тяжесть предмета, скажем, камня. Это не ментальное суждение (акт сознания) «камень тяжелый». Субъект как ментального, так и телесного суждения - камень. Но в телесном суждении именно камень предлагает руке оценить его тяжесть. Сама вещь предстает как тяжелая или легкая (казалось бы, достигнута цель - сама вещь), но контекст, в котором вещь «может это сделать», в котором это суждение обретает смысл, смысл телесный, задает не столько рука, сколько определенный телесный опыт в целом, разумеется, в рамках определенной значимой ситуации. Рука (и тело в целом) решает, отвечает на вопрос, который предлагает ситуация и вещь: тяжелый камень или нет. Для другой руки и для другого тела тот же самый камень может быть легким. Таким образом, в телесно-предметном суждении имеют место два субъекта, «высказывающих» одно и тоже суждение, относящееся к одному и тому же обстоятельству дел, - вещь и тело. И только на этой основе возможно суждение как суждение субъективности, или ментальное суждение, которое можно высказать и вне телесного опыта. Опять-таки, как суждение (если оно осмысленное), так и обсуждаемое обстоятельство дел не являются изолированными, единичными. То, что вещь тяжелая, может означать разное, в зависимости от контекста. При этом контекст - это не ментальный образ, но пространственная структура значимости.

Как телесно-пространственные, так и телесно-предметные суждения могут быть как верными, так и ошибочными. В первом случае неверным может быть движение, не достигающее цели, во втором - оценка. Поднимают же люди тяжести, которые им не по силам, - и надрываются. Таким образом, противоположность верного и ошибочного принадлежит, прежде всего, телесному опыту, и в отношении телесно-пространственного опыта она связана с фундаментальным различием левого и правого, а также верха и низа. Таковы основные различия, определяющие положение тела-плоти. Причем отношение верха и низа, с одной стороны, более консервативно, чем отношение правой и левой руки. Человек редко пребывает в положении вниз головой, но постоянно меняет ориентацию в пространстве в отношении левого и правого. Однако иногда все же можно стоять на голове или висеть вниз головой, но нельзя поменять левую руку на правую и наоборот. Это абсолютное отношение, позволяющее сохранять идентичность тела при всех движениях.

Не только истинные и ложные суждения возможны в телесном опыте, но и бессмысленные, например: «объять необъятное». Они относятся к своего рода метафизике телесного опыта, к попыткам выйти за его пределы и в то же время сохранить его основные элементы. Протосуждения осмысленны, если они отвечают на определенный вопрос; они осмысленны, если контекстуальны, если прямо или косвенно выражают пространственный опыт. Эти необходимые, но, разумеется, недостаточные критерии осмысленности применимы и к суждениям как актам сознания. Первый критерий согласуется с известным принципом герменевтики: чтобы понять текст, нужно понять, на какой вопрос он отвечает. Второй критерий не требует разъяснений. Последний критерий не так очевиден для суждений в целом. Здесь следует принять во внимание, что обстоятельство дел (коррелят суждения) - это пространственная структура, хотя пространство здесь не вместилище, не порядок вещей и не форма созерцания, но иерархия значимости.

Рассмотрим суждение, которое на первый взгляд никак с пространством не связано: «NN нарушил обязательство». Выраженное устно или письменно, обязательство связано с определенным местом и временем, оно касается определенных действий, и каковы бы ни были эти действия, даже если это обязательство воздержаться от определенных действий при определенных условиях, они не могут не иметь пространственного смысла, не быть пространственными. Нарушение обязательства означает нарушение ожидаемого пространственного изменения, отсутствие ожидаемой конфигурации значимости.

Пространство априорно, но не как форма созерцания, а как постоянно конституируемое условие жизни. Пространство одновременно и условие, и результат. В этом смысле пространство и абсолютно, и относительно. Пространство человеческого мира (иного не существует) состоит из многообразия пространств - пространств жизненного мира, мира абстракций, мира
искусства и т.д. В качестве определенной структуры значимости пространство может быть и вместилищем (если для нас значима, например, вместимость сосуда), и порядком вещей (если имеет значение их расположение), но не формой созерцания, ибо последняя - это вымышленная, или иллюзорная, форма, никак не связанная с телесным опытом. Скорее пространство - это осуществление различия простора и предела в телесном опыте, который может затем подвергаться объективации.

В заключение отметим, что у нас не было претензии дать какую-либо дефиницию пространству, как и обозначить все проблемы, связанные с опытом телесности. Задача состояла в том, чтобы определить субъективный, или, на языке Гуссерля, ноэтический коррелят пространства, т.е. первичную конститутивную инстанцию, первичный способ понимания пространства, отношения к пространству, способ, каким подразумевается, имеется в виду пространство. В качестве такой инстанции выявилась телесность и телесный опыт, а в качестве первичного отношения - суждения, или протосуждения, как первичные телесные ориентации и оценки в определенной системе значимости, а значит, первичные различия, конституирующие пространство и пространственность[5]. Разумеется, мы рассуждали о протосуждениях по аналогии с суждениями в обычном смысле. Однако эта аналогия привела нас к вопросу о происхождении, к вопросу о первичных модусах отношения к миру, которые в самом деле «древнее», чем отношение мысли. Первичное пространство - всегда земное. Земля как первоковчег [Гуссерль 2010], как первичное тело - исходный пункт любого опыта, и в первую очередь телесного опыта. Именно в нем и из него возникает опыт пространства, т.е. опыт определения значимых направлений, которому соответствует опыт телесных решений движения и телесного определения вещественных качеств. Спонтанность решений и осуществление различий - существенные черты телесных суждений. При этом мы оставляем вопрос открытым, насколько эти и другие свойства телесных протосуждений соответствуют свойствам суждений ментальных.

Литература

Вальденфельс 2006 - Вальденфельс В. Ключевая роль тела в феноменологии Мориса Мерло-Понти. Пер. О. Н. Шпараги / Мерло-Понти М. Видимое и невидимое. Минск, 2006.

Витгенштейн 1958 - Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М, 1958.

Гёльдерлин 1970 - Hölderlin F. Urteil und Sein / Hölderlin F. Sämtliche Werke und Briefe. Bd. 2. Berlin und Weimar, 1970.

Гуссерль 2010 - Гуссерль Э. Коперниканский переворот коперниканского переворота. Перво-Ковчег Земля / Ежегодник по феноменологической философии. Вып. 2. 2009/2010. М., 2010. С. 346-362.

Кант 1964 - Кант И. О первом основании различия сторон в пространстве / Кант И. Собр. соч. т. II. М., 1964.

Липпс 1958 - Lipps H. Das Urteil / Lipps H. Die Verbindlichkeit der Sprache. Fr.a.M., 1958. S. 9-25.

Локк 1985 - Локк Дж. Опыт о человеческом разумении / Локк Дж. Сочинения в трех томах. Т.1. М., 1985.

Мерло-Понти 1945 - Мerleau-Ponty M. Phénoménologie de la perception. Paris, 1945.

Мерло-Понти 1999 - Мерло-Понти М. Феноменология восприятия. СПб., 1999.

Подорога 1996 - Подорога В.А. Феноменология тела. М., 1996.

Пфендер 2006 - Пфендер А. Логика. Перевод В.А. Куренного / Антология реалистической феноменологии. М., 2006. С. 223-243.

Райнах 2001 - Райнах А. К вопросу о теории негативного суждения / Райнах А. Собрание сочинений. Перевод В.А. Куренного. М., 2001. С. 95-152.

Топоров 1983 - Топоров В.Н. Пространство и текст / Текст: семантика и структура. М., 1983. С. 227 - 284; http://ec-dejavu.ru/p/Publ_Toporov_Space.html.

Хайдеггер 1979 - Heidegger M. Sein und Zeit. Tübingen, 1979.

[Хайдеггер 1984] - Heidegger M. Die Frage nach dem Ding. Gesamtausgabe Bd. 41. Frankfurt a.M., 1984.

Хайдеггер 1994 - Хайдеггер М. Исток художественного творения. Пер. А.В. Михайлова / Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. М., 1994.

Примечания

[1] Здесь и далее перевод изменен - В.М.

[2] Заявить об отказе от объективации тела-плоти легче, чем ее преодолеть. Ряд такого рода попыток описан в книге: Подорога 1996].

[3] Различные варианты перевода Dasein; я полагаю, что и последний вариант имеет право на существование.

[4] Эвристически ценной, хотя и небесспорной, является попытка сопоставления и даже отождествления пространства
и текста у В.Н. Топорова [Топоров 1983]. Однако пишет текст пространства, если принять указанное отождествление, все же не
непространственное сознание, но как раз пространственное - телесное.

[5] Примечательно, что понимание суждения как различия (речь идет, конечно, о ментальном суждении) можно найти у таких разных мыслителей, как Локк [Локк 1985, 205] и Гёльдерлин [Гёльдерлин 1970, .364-365].*