Возможность дышать, или Лекарство от официоза

Даже сейчас, вспоминая ту систему слов, выражений, клише, штампов, обязательных сочетаний внутри предложений, тавтологические формулы партийных текстов, длинные наименование «руководителей партии и народа», которые заполняли воздух «информационного поля» (нынешний мусор постмодерна) советской жизни, чувствуешь, как перехватывает горло и нечем становится дышать. А уж в журнале, который по принятой модели тогдашней пропаганды должен был обеспечивать теоретическую основу советской идеологии (ибо считалось, что именно философия составляет духовный центр марксистско-ленинского учения), воздух мог бы быть, казалось, таким душным и вязким, что живому слову, здесь вроде бы ничего другого не оставалось, как взять да помереть. Начиная от передовых статей к каждому юбилею или съезду и почти к каждому постановлению ЦК, писавшихся сотрудниками журнала, и кончая «стандартными братскими приветствиями», которые рассылались в «дружественные журналы» стран «победившего социализма», все создавало такую атмосферу, которая и нас, и наших читателей должна была бы лишить нормального воздуха. Но воздух оставался, и слово выживало. Почему? Об этом и речь.

Причем нам-то было хуже. Читатель мог не читать этих передовых и всяческого официоза, а мы не могли всего этого не писать и не редактировать. Один из моих ригористических друзей тогдашних лет (Андрей Кистяковский, прекрасный переводчик с английского, который вел одно время фонд Солженицына помощи политзаключенным) говорил, что жить в двоемыслии постыдно, что надо с этим рвать и пр. Разумеется, был такой путь, диссидентский, героический, им пошел сам Андрей, пошел сотрудник журнала и наш друг Владимир Кормер, издавший свой роман на Западе. Сегодня, в общем-то, видно, что дракон тоталитаризма уже терял тогда силы, зубы его тупились, он пускал отравляющую слюну, но уже ничего не мог поделать с частной жизнью, которая существовала сама по себе, воспринимая идеологическую жизнь как некий ритуал, который ни к чему не обязывал. Может, где-то дракон и высиживал змеиное яйцо будущего драконыша, но в те годы про это никто ничего не знал и не подозревал. Было понятно, что дракон еще может сожрать, но также понятно и то, что его уже можно обвести вокруг пальца, делая вид, что выполняешь требуемые им ритуалы.

Там, наверху, были правила, почти игровые, уже потерявшая жизненность большевистская мистерия, сохраняла, однако, подобие страшных обрядов, но уже без кровавых жертвоприношений. Редакция и часть редколлегии тоже играли в эту игру, большей частью выигрывая, потому что наверху играли всерьез, не подозревая, что играют, а мы и впрямь играли. И журнал все же был из тех журналов, которые свободомыслящая (как говорилось в старину) интеллигенция выписывала и читала.

Но все равно было противно. И хотя читался Тамиздат и Самиздат, оставалась повседневная журнальная жизнь, где требовали «переломить ситуацию на позитивные рельсы» и сообщали, что «развитой социализм имеет все черты настоящей теории». Комично, но и тоскливо. Водка была спасением, и все же плохим, ненадежным спасением: «не помогли мне ни Верка, ни водка», как пел Высоцкий: «С водки похмелье, а с Верки что взять!» Конечно, этим спасеньем пользовались многие интеллектуалы, достаточно вспомнить Веничку Ерофеева и его поэму «Москва-Петушки».

Тема пьянства философских людей, переплетавшегося с пьянством людей из других кругов, в знаменитых «стекляшках» и «деревяшках» вокруг Волхонки и Смоленской, потом попало в литературу (см. к примеру, «Зияющие высоты» А. Зиновьева). Столкновения были там полны шуток, хохм, словесных и на уровне жестов. Помнится, такая двойная жизнь (с одной стороны, центральный философский журнал, почти идеологический, с другой - московская низовая культура, алкаши, менты, полууголовники) даже бодрила, создавала чувство раскрепощенности.

Разумеется, были и другие защитные механизмы, сохранявшие психику. Надо при этом сказать, что именно потому, что редакция в основном состояла из людей духовно свободных, журнал казался, да и был одним из весьма малого количества оазисов, где, как говорили приходившие снаружи люди, можно было дышать. Это нам было душно, это мы искали воздуха, но окружающие находили его, поскольку одна-две статьи на номер всегда поднимались над казенным уровнем (мы печатали таких, например, авторов, которые не могли публиковаться в других местах и которые сегодня широко известны не только у нас, но и за рубежом: Э.В.Ильенков, М.К.Мамардашвили и ряд других). По застойным временам это было совсем не мало. А первые (впервые за многие годы) публикации в нашем журнале Чаадаева, Щербатова, Ортеги-и-Гассета и впрямь становились заметными событиями.

Секрет выживания был, секрет получения воздуха в безвоздушной атмосфере. Прежде всего была внутренняя установка не принимать официозную бодягу всерьез. А потом - была игра в слова. Игра ведь она сродни свободе. Сочинение слов и выражений, доводивших до абсурда привычные официальные клише. Причем делалось это не для создания высокой литературы, а просто для жизни. Клишированные выражения официоза, вроде «акулы пещерного антикоммунизма», мы старались в передовых статьях вставить в такой контекст, чтобы любому читателю (внимательному, разумеется) стал понятен их запредельный абсурд. Своего рода бесконечное говорение на своеобразном варианте эзопова языка. Как-то произошла такая история. Писали мы передовую статью. А в каждой такой статье полагалось сказать и показать, как наши идеологические противники клевещут на марксизм-ленинизм и советскую систему. И тогда пришла нам в голову замечательная мысль написать самим, что мы думаем об этой системе. И написавши обязательную фразу: «Наши идеологические противники пытаются оклеветать Советский Союз, заявляя, что...», - далее мы выложили все, что за долгие годы накопилось и накипело. Ссылок в передовых не требовалось, поэтому все сошло с рук. Но, думаю, что предложенный нами взгляд изнутри был много жестче и точнее, чем высокооплаченные игры советологов. Заметил шуточку только один философ (обойдемся без фамилии), который сказал: «Ну и где это вы такое вычитать могли! Да им на Западе и не снилось так написать!»

А уж всяческие шарады, шутки, игра в «чепуху» на политические темы длились на протяжении рабочего дня.

Но, повторю, главным у журналистов, даже философских, была все же в свободное время игра в слова. И одним из «игроков» был сотрудник редакции А. Я. Шаров, чьи тексты тех далеких лет мы предлагаем сегодняшнему читателю. Это -  шуточный римейк чеховских рассказов и словарь эпитетов. Зачем это сегодня? Во-первых, это было смешно, смешно и сейчас. Во-вторых, это своего рода исторический документ, рассказывающий о способах духовного выживания в тех условиях, которые были направлены против духа, о том противоядии, которым мы пользовались. А в-третьих, пособие для будущих наших потомков, если они, не дай Бог, попадут в аналогичную ситуацию.

Меня всегда интересовало, каков на самом деле механизм возникновения фольклора, как появляются сказки, шутки, пословицы. Написано об этом много от Проппа до структуралистов. Но одно дело читать о таком возникновении, другое дело наблюдать изо дня в день, как фольклор этот возникает. И, разумеется, коллективного творчества в таком деле нет, коллектив принимает или не принимает сочиненное кем-то, коллектив создает атмосферу некоего свободомыслия. Именно тем, кто задавал уровень нашим шуткам, меланхолически замечавшим время от времени, когда шел уж совсем дикий официоз, что пора переделать знаменитую формулу Протагора, которая-де ныне должна звучать так: «Советский человек есть мера всех вещей», - стал Толя Шаров. На идеологические заклинания и цитаты из классиков он также вполголоса важно произносил, перефразируя известный лозунг: «Без царя в голове, а правительство рабочее». Шуток такого рода могу привести множество, они, к сожалению, не все запомнились, но они как раз и были тем впускаемым в душную комнату кислородом, который позволял дышать.

В.К. Кантор

Член редколлегии журнала «Вопросы философии»

Член Союза российских писателей

Хамелеон

(почти по Чехову)

Через Старую площадь идет главный редактор Очумелов в новой дубленке и с кипой условных принятых за основу статей. За ним шагает ответственный секретарь Туркин с портфелем, доверху наполненным стенограммами редколлегий. Кругом тишина... На площади ни души... Закрытые двери подъездов ЦК и МГК глядят на свет божий уныло, как сытые пасти; около них даже милиции.

- Опять зарубил, окаянный! - слышит вдруг Очумелов. - Ребята, помогите! Нынче не велено рубить все статьи подряд! Держите статью Аллена! А...а!

Слышен визг цековских работников. Очумелов глядит в сторону и видит: из подъезда отдела науки и учебных заведений, прыгая на одной ноге и оглядываясь, бежит человек. Слышен вторичный визг и крик: «Не пропущать статью!» Из окон ЦК высовываются сонные физиономии, и скоро около подъезда отдела науки и учебных заведений, словно из-под земли выросши, собирается толпа ответственных работников.

- Никак беспорядок, Семен Петрович! - говорит ответственный секретарь.

Очумелов делает полуоборот направо и шагает к сборищу. Около самого подъезда, видит он, стоит человек в расстегнутом пиджаке, и подняв вверх правую руку, показывает толпе какую-то статью. На полупьяном лице его как бы написано: «Ужо я сорву с тебя, Гришка!» Да и сама рука имеет вид знамения победы. В этом человеке Очумелов узнает консультанта отдела эстетики Кантора. Он стоит в центре толпы, растопырив ноги и дрожа всем телом, как борзой щенок. В слезящихся глазах его выражение тоски и ужаса.

- По какому случаю тут? - спрашивает его Очумелов, врезываясь в толпу. - Почему тут? Это ты зачем статью?... Кто кричал?

- Иду я, Семен Петрович, никого не трогаю... - начинает Кантор, кашляя в кулак, - насчет статьи Аллена к Николаю Варфоломеичу. И вдруг этот подлый ни с того ни с сяго за руку... Вы меня извините, я человек, который работающий... Работа у меня мелкая... Пущай мне заплатят, потому я после этой статьи, может, еще год пальцем не пошевельну. Этого, Семен Петрович, и в постановлениях съезда нет, чтобы от всякого Гришки терпеть... Ежели каждый будет рубить мои статьи, то лучше и не жить на свете.

- Гм!... Хорошо... - говорит Петров строго, кашляя и шевеля бровями. - Хорошо... Чья статья, говоришь? Я этого так не оставлю! Я покажу ему, как хорошие статьи рубить! Пора обратить внимание на подобных товарищей, не желающих подчиняться историческим решениям! Туркин, - обращается главный редактор к ответственному секретарю, - узнай точнее, кто автор статьи! Кто этот Аллен, спрашиваю?

- Это, кажись, из «новых философов», - говорит кто-то из Отдела пропаганды. - Они намедни на эту тему, почитай, цельный сборник выпустили.

- Из «новых философов»? Гм!... Достань-ка, Туркин, стенограмму обсуждений... Ужас, как жарко! Должно полагать, перед внеочередным пленумом... Одного только я не понимаю: как ты мог ее пропустить? - обращается Очумелов к Кантору. - Нешто она дотягивает до нашего уровня? Статья маленькая, а ты ведь вон какой здоровила! Ты, должно быть, сам переделал ее на свой манер, а потом пришла в твою голову идея, чтобы дать на редколлегию. Ты ведь... известный народ! Знаю вас, чертей.

- Он, Семен Петрович, статьей мне в харю для смеха, а я, не будь дурак, статью и зарубил... Вздорный человек Кантор, Семен Петрович!

- Врешь, Гришка! Не видал статьи, стало быть, зачем врать? Главный редактор умный человек и понимает, ежели кто врет, а кто по совести, как перед Леонидом Ильичом. А ежели я вру, то пущай меня новая Конституция рассудит...Там прямо сказано... Нынче все равны... У меня у самого бабка с Ильичом разговаривала, ежели хотите знать...

- Не рассуждать!

- Нет, этот не «новый философ»... - глубокомысленно замечает кто-то из Международного отдела. - У «новых философов» таких статей нет. У них все больше про «онтологию власти», про разные там репрессалии...

- Вы это верно знаете?

- Верно, Семен Петрович.

- Я и сам знаю...«Новые философы» - авторы солидные, породистые, а этот Аллен - черт знает что! Ни вида, ни концепции... Подлость одна только. И этакого автора поддерживать!? Где же, Кантор, у вас ум? Да попадись этакая статейка в «Коммунист» или в «Политсамообразование», то знаете, что было бы? Там не посмотрели бы ни на какие постановления, а моментально -  не дыши!

- А может быть, это французский марксист... - думает вслух ответственный секретарь. - В нашей картотеке данных на него нет. Намедни в «Философских науках» похожую статью видел.

- Вестимо, марксист! - говорит голос из Отдела пропаганды.

- Гм!... Возьми-ка, брат Туркин, стенограмму обратно. Что-то ветром подуло... Знобит. Ты отнесешь статью в Отдел культуры и спросишь там. Скажешь, что статья пришла, мол, самотеком. И скажи, что мы ее еще раз посмотрим, повнимательнее. Она, может быть, ценная, а ежели каждый инструктор ЦК вроде Гришки будет нам в нос тыкать, то долго ли испортить? Статья - нежное создание... А ты, Кантор, опусти руку, нечего ее выставлять, сам виноват!...

- А вот как раз идет Пысин из сектора печати, его спросим. Эй, Марат Абдурахманович, поди-ка, милый, сюда! Погляди-ка на статью. Марксистская?

- Выдумали! Этаких у них отродясь не бывало!

- И спрашивать тут долго нечего! Я должен прямо сказать: она антимарксистская! Нечего тут долго разговаривать... Ежели сказал, что антимарксистская, стало быть и антимарксистская... Зарубить статью, вот и все.

- Это не марксистская... - продолжает Пысин. - Это одного прогрессивного деятеля, члена общества «Франция - СССР», что намеднись в Москву приехал. Марксисты не охочи до этих проблем, а этот деятель охочь.

- Да разве они приехали? Мосье Аллен? - спрашивает Очумелов, и все лицо его заливается улыбкой умиления. - Ишь ты, Господи! А я и не знал. Погостить приехали?

- В гости, по приглашению Союза обществ дружбы с зарубежными странами.

- Ишь ты, Господи... Соскучились по реальному социализму... А я ведь и не знал! Так это ихняя статейка? Очень рад... Возьми ее, Туркин. Статеечка ничего себе... Живая такая... Гришку смутила... Ха-ха-ха... Ну, чего дрожишь, Кантор? Сердишься, шельма... Цуцык этакий...

Туркин забирает статью и кладет в портфель. Толпа хохочет над Кантором.

• - Я еще доберусь до тебя! - грозит ему Очумелов и, запахиваясь в дубленку, продолжает свой путь по Старой площади.
• -
• -
• - У нас и у них

(Словарь-пособие  для пишущих передовые, юбилейные, предсъездовские, послесъездовские и прочие статьи)