Г.А. ГЕВОРКЯН. Философия. Наука. Культура. Ереван: изд-во «Гитутюн» НАН РА, 2010, 527 с.

Очевидное разнообразие работ на тему науки не снимает между тем вопроса и о целостной философской картине научного познания и о специфическом, сфокусированном осмыслении разного рода проблем, порожденных самой наукой. Тем более (согласятся ли со мной коллеги по цеху?), что после знакомства с очередной, даже вполне доброкачественной книгой или статьей по проблематике науки, все же остается ощущение некоторой недосказанности, словно какие-то очень существенные моменты, определяющие специфику феномена науки, ускользают от нашего понимания. Не случайно и сама проблема понимания занимает в научном познании столь значимое место.

В русле этих размышлений книга, оказавшаяся в моем поле зрения, заслуживает безусловного внимания.  

Заданный в самом названии смысловой треугольник: «Философия. Наука. Культура» и трехчастная структура книги предполагают, что именно наука выступает ядром и сердцевиной авторской конструкции, организуя вокруг себя пространство интерпретаций. Вот как это выглядит. Первый раздел имеет общее название: «Проблемы логики, методологии и философии науки». Он содержит осмысление ключевых для философии и методологии науки понятий истинности знания, его вероятности и достоверности, объективности и объективизации. И хотя все эти вопросы многократно находили отражение в самых разных контекстах, автору удается найти свой подход: он рассматривает их через призму неподдающихся логической экспликации (неформализуемых) аспектов научных теорий, которые остаются предметом гносеологического (эпистемологического) анализа. И здесь мы имеем дело с оригинальным приемом аналитического удвоения: проблема достоверности знания, формулирования научной гипотезы рассматривается через выдвижение автором собственной научной гипотезы на этот счет. Он подчеркивает распространенность «иллюзии о достаточности логики, теперь уже вооруженной математическим методом, для моделирования знания и разрешения проблем познания, - иллюзии, вполне согласной с неопозитивистской программой «точной науки» и логизированной философии» (с. 14).

Г. А. Геворкян пытается посмотреть на эту проблему с другой стороны. Вероятность и достоверность знания он выделяет как понятия, принадлежащие к особому аспекту рассмотрения, который невозможно исчерпать логико-математическим моделированием, - к теории знания. Подчеркивая при этом, что знание есть особая сущность и особый объект исследования. Оно, в частности, научное знание, может иметь логические экспликации и может быть представлено средствами логического анализа, но оно отнюдь не сводимо к этому представлению, не равнозначно ему: «знание имеет свои собственные определения, не совпадающие с определением его логического строя, свои собственные формы - «формы знания», не тождественные логическим структурным «формам», свои оценочные категории, отличные от шкалы логических оценок» (с. 98).     

Для развертывания и аргументации этой гипотезы автор отталкивается от критики концепции «трех миров» Карла Поппера об «эпистемологии без познающего субъекта», в которой он утверждает самостоятельность мира научного знания. Разумеется, Г.А. Геворкян - не первый, кто критически оценивает попперовский подход, по мнению многих обеднивший понятие научного знания тем, что логический параметр был представлен как достаточный для самостоятельного бытия науки как знания. Но, в отличие от других критиков, автор книги не считает, что альтернативой «логического содержания знания» как единственного носителя объективности является неотъемлемость лично-субъективных моментов от знания или настаивание на значении целого комплекса социально-культурных, политико-экономических, этико-эстетических факторов для решения эпистемологических проблем. Он расширяет понятие науки -  и за пределы «логического содержания» в понимании Поппера, и за пределы предложенного Кинтаниллой аспекта науки «как системы утверждений» с ее логически доказательным и семантически-информативными измерениями. Автор рассматривает науку через призму проблемы объективации научного знания (с. 102-116), вводя в это рассмотрение ряд вполне убедительных тезисов, ведущих к ключевой идее второй и третьей разделов книги.

Эта идея - в принадлежности науки к некоей целостности - к целостности мироощущения и миропонимания. К науке как феномену культуры.

Второй раздел «Наука, история, культура» как раз и посвящен проблематике исторической реконструкции в истории науки и типам конструирования мира, описанию и критическому рассмотрению исторической методологии науки.

В структуре книги этот раздел играет роль моста между методологическими основаниями самой науки, определениям ее критериев - и попыткой рассмотрения бытия науки в культурно-исторической целостности.

Здесь воспроизведена опубликованная в Издательстве АН АрмССР в 1987 г. книга «Очерк исторической методологии науки», в которой Г.А. Геворкян «разводит» понятия «наука в контексте культуры» и «наука как феномен культуры», что и близко, и понятно моему «культурологическому» уму. Этот, рассматриваемый автором с привлечением концепций О. Шпенглера, А. Тойнби и особенно Э. Кассирера и Г. Гадамера материал, представляет, на наш взгляд, красивую с точки зрения логики ее выстраивания и вполне убедительную картину социально-культурной природы науки. И хотя представление о науке как о культурном образовании глубоко коренится в неокантианской концепции, развитой в учении «позднего» Кассирера, волна интереса к феномену культуры, спровоцированная и в мировом научном сообществе, и в России потребностями в осмыслении принципиально отличающихся от предшествующего культурного опыта явлений, чрезвычайно актуализирует эту проблему.

И действительно, логико-эмпиристская концепция становления и роста научного знания сегодня обнаруживает свою ограниченность. Возникает потребность в качественно новом подходе к науке, в изменении точки ее обозрения, в смене акцентов. Если видеть ее не только «в социокультурном контексте», а в качестве собственно феномена культуры, то «внутренние - гносеологические и логико-методологические - характеристики науки не просто дополняются указаниями на исторические и социально-культурные факторы, извне влияющие на развитие науки; в таком случае сами эти гносеологические и логико-методологические характеристики приобретают особенности, обусловленные исторической социально-культурной природой науки» (с. 209).

Третий раздел - «Наука в культурно-исторической целостности» - ставит задачу рефлексии места науки в истории национальной культуры. Однако увлеченность автора дискуссионными вопросами о нации и национальной культуре, об исторической судьбе армянской культуры, оригинальность философско-цивилизационного подхода к этим проблемам, вовлекающего в методологический базис работы О. Шпенглера, А. Тойнби других мыслителей, отодвинули на второй план саму науку. Авторская заявка на осмысление места науки в национальной культуре как бы повисла в воздухе. У меня нет сомнения в ценности и актуальности рассуждений о гуманистической сущности культуры, о необходимости полагания в основу общественного устройства нравственных ценностей и идее правового государства (см. с. 507-517). Однако весь тот пласт предшествующего анализа, вся та добротная методология научного познания, что так многообещающе развертывалась в первых двух разделах, свелась к вполне тривиальной мысли о том, что «наука и техника являются существенной частью современной Западной культуры и могут просуществовать и функционировать полноценно именно в ее целостности. И поэтому некоторая другая культура может либо воспринять их и освоить, приобщиться к ним, развертывая свои внутренние потенции в этих новых для нее областях, либо же сойти с арены, погибнув под их тяжестью» (с. 509). Современная ситуация в «национальной науке» как в Армении, так и в России, вызывающая не просто озабоченность - но встревоженность  национальных элит, настоятельно требует понимания и наличного состояния науки и техники в политико-экономической и правовой культуре наших государств, еще относительно недавно (а по историческим меркам - совсем недавно) существовавших как единый хозяйственный организм, и перспектив встраивания наших экономик в «инновационную» гонку.

Проблема, как мы понимаем, не только в недофинансировании на протяжении длительного периода науки и образования, недофинансирования, приведшего, возможно, к  необратимым процессам. Речь идет и о том, в какой мере национально-исторический культурный потенциал способен обеспечить встраивание национальных культур в современное цивилизационное пространство, где наука и техника занимают определяющее место. Как избежать те негативные следствия сциентистской эйфории, которые стали очевидными в ситуации разбалансировки традиционно-репродуцирующей и творчески-инновативной компонент в динамике культуры? Какие механизмы - кроме финансово-хозяйственных - следует привести в движение для того, чтобы наука стала органичной составляющей конкретной культуры при сохранении ее самобытности, а талантливые ученые не искали бы возможности своей самореализации в других культурах?     

И последнее. В завершающей части своей книги Г.А. Геворкян апеллирует к понятию «подлинная культура», ссылаясь на Сепира, который определял «подлинную культуру» как соединение «национальной цивилизации» с «идеальной формой», противопоставляя ее «подложной культуре» (см. с. 514). В свою очередь, под «подложной культурой» понимается «цивилизация». При этом в понятие идеала включаются «все общественно значимые манифестации идеала, а именно вся та совокупность представлений, которая выступает в качестве образца совершенства общественных, теоретических, нравственных, эстетических представлений, установок, деятельности, поведения» (там же). Представляется, что в современной культурологии уже преодолен такой, я бы сказала, романтический взгляд на культуру, в котором «подлинное» противопоставляется «ложному», а в «подлинной» культуре складывается такая атмосфера межличностных отношений, которые можно назвать нравственно-эстетическими. И «их особенность - в постоянном чувстве прекрасного, сопровождающем их» (с. 516). Конечно, такой подход окрыляет, возвышает душу, придает оптимизм ... Однако и сам автор книги неоднократно на ее страницах говорит - и совершенно справедливо - о целостности и единстве. Поэтому следует понимать, что разведение всего созданного и создаваемого человечеством на «цивилизацию» и «культуру», на «подлинное» и «подложное», на «культуру» и «контркультуру» носит исключительно условный, конвенциональный характер в профессиональных сообществах, оперирующих этими понятиями.

В реальности эти аспекты, эти стороны бытия являют себя в целостности и единстве, в сплавленности «высокого» и «низкого», «необходимого» и «избыточного», «уникального» и «универсального» и пр. Именно это - весь мир созданных человечеством порядков -  и составляет культуру (включающую в том числе и науку и технику). Собственно, как проницательно заметил М. Бахтин, культура и обнаруживается лишь на границах. Поэтому, поддерживая довольно широко распространенный в философии культуры аксиологический подход, при котором культура отграничивается от всего остального, оставаясь в пределах лишь того, что полагается ценностно значимым для человечества, автор лишает себя возможности выявления места науки в современных конкретных сложно структурированных обществах. Кстати, именно на  страницах журнала «Вопросы философии» когда-то (1967, № 11) состоялась знаковая дискуссия на «круглом столе» «Культура, история, современность», в рамках которой проявились новые подходы к пониманию культуры.

Пусть простит меня уважаемый автор и коллеги по цеху: я обычно следую правилу, не позволяющему оценивать того, что в работе отсутствует. Но прочитанная книга, обретшая множество закладок на заинтересовавших меня страницах, - заметное явление в ряду работ, где наука введена в ткань культуры. Она невольно вызывает на диалог, в котором радостные открытия соседствуют с неосуществившимися ожиданиями. И хочется надеяться, что этот труд - не подведение итогов, а очередной шаг на трудном пути поиска научной истины. Остается только сожалеть, что тираж книги, опубликованной на русском языке в Армении, - всего 200 экземпляров, что делает ее практически недоступной российскому читателю.     

  Н.Г. Багдасарьян