Статья посвящена формулировке и обоснованию двух парадоксов европейской идеи прогресса. Противоречие идеи прогресса первому закону термодинамики было обнаружено И.М.Дьяконовым в начале 1990-х гг. Второй парадокс формулируется автором данной статьи как зависимость исторического процесса от ресурсов культурной памяти человечества. Описывается модель соотношения каждой эпохи в истории европейской культуры с эпохами древней истории человечества.

The article is devoted to the formulation and justification of the two paradoxes of the European idea of progress. The idea of contradiction of progress to the first law of thermodynamics was discovered by I. M. Diakonoff in early 1990th. The second paradox is formulated by the author of this article as a dependency of the historical process on the resources of cultural memory of mankind. A model of relationship between each epoch in the history of European culture and ancient periods of human history are described.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: прогресс, исторический процесс, культурная память, рефлексия, археология, диалог культур.

KEYWORDS: progress, historical process, cultural memory, reflection, archaeology, dialogue of cultures.

И когда они спросят нас, что мы делаем, мы ответим: мы вспоминаем. Да, мы память человечества, и поэтому мы, в конце концов, непременно победим. Когда-нибудь мы вспомним так много, что соорудим самый большой в истории экскаватор, выроем самую глубокую, какая когда-либо была, могилу, и навеки похороним в ней войну. А теперь в путь. Прежде всего, мы должны построить фабрику зеркал. И в  ближайший год выдавать зеркала, зеркала, ничего, кроме зеркал, чтобы человечество могло хорошенько рассмотреть в них себя.

Рэй Брэдбери. 451 градус по Фаренгейту

В предыдущей статье [Емельянов 2009^а] было показано, что развитие египтологии и ассириологии неизбежно ведет к освоению предфилософского мышления народов Древнего Востока, сохраненного в виде множества категорий мироощущения и политико-идеологических конструктов. Это, в свою очередь, повлияет на мировоззренческую парадигму современной цивилизации, поскольку человек неизбежно усваивает мысли и представления, содержащиеся в освоенном им материале [Там же, 153-163]. Однако общетеоретические основания такой перспективы были только намечены. Нынешняя статья попытается устранить этот недостаток.

В начале 1990-х годов российский историк Древнего Востока И.М.Дьяконов сделал в Эрмитаже доклад под названием «Исторический процесс и прогресс". В этом докладе им был прояснен важнейший парадокс идеи прогресса. Текст доклада опубликован в малотиражном издании [Дьяконов 1992, 5-12] и не переиздавался, поэтому имеет смысл познакомить читателя с его основными положениями. Во-первых, Дьяконов утверждает, что «все концепции исторического развития имеют один важнейший, коренной недостаток. Все они построены на идее не ограниченного во времени прогресса. Эта идея уходит корнями именно в христианскую концепцию будущего - "царства Божьего на земле", которая в своей основе, восходит к историзму, свойственному предку как христианства, так и ислама - иудаизму» [Там же, 6][i]. Эта иудейская интенция к рассмотрению исторического процесса как бесконечного развития подхватывается в XVIII в. французскими энциклопедистами и маркизом де Кондорсе, затем продолжается Гегелем, Марксом и позитивистами. Во-вторых, неограниченность и бесконечность прогресса входит в противоречие с принципом сохранения энергии (точнее, с первым началом термодинамики): «Ничем не ограниченный, вечный прогресс (предполагающий, конечно, затрату энергии), есть случай вечного двигателя и противоречит этому основному закону природы. И в этом заключается надежда человечества, поскольку "неограниченный" технологический прогресс уже привел человечество на грань экологической гибели, чего не предвидели ни Маркс, ни другие мыслители истекших полутора веков. Вообще само понятие прогресса противоречиво, так как нет прогресса без потерь, и они тем значительнее, чем больше прогресс. Абсолютно гармоничное неподвижное будущее невозможно по законам физики» [Там же, 7-8][ii]. В-третьих, основными сферами исторического развития, по Дьяконову, являются две - технологическая и социально-психологическая: «...мы будем сопоставлять совместимость существующей каждый раз системы производственных отношений не с нерасчлененной категорией производительных сил, а с уровнем технологии, - с одной стороны, и с состоянием социально-психологических процессов - с другой... Это значит, что переход от одной системы производственных отношений к другой их системе... должен сопровождаться сменой социальных ценностей» [Там же, 10]. Мы видим, что Дьяконов вычленяет чрезвычайно существенные моменты в формировании идеи прогресса. Она действительно отчасти связана с религиозным стремлением к обретению вечного блаженства[iii], она входит в явное противоречие с законом сохранения энергии, с законами природы как таковыми, и она имеет две сферы своего воплощения - технический прогресс и смену системы общественных ценностей. В наиболее краткой форме этот же парадокс выглядит так: «Меня очень раздражают рассуждения о прогрессе. Если здесь у нас прогресс - значит, откуда-то мы берем материал для его создания. Если тут насыпана гора - значит, где-то увеличивается яма. Если что-то к лучшему, то что-то и к худшему. Прогресса без потерь не может быть» [Дьяконов 1995, 744]. Сформулированный Дьяконовым парадокс касается как использования материальных ресурсов Земли (прежде всего, ее недр), так и распределения общественных благ в мировой экономике, он распространяется на материальную культуру и социально-экономические отношения. Чем больше мы берем из лесов и из недр земли - тем меньше остается самой природе для самовоспроизводства. Чем сильнее промышленно развитые страны истощают ресурсы остального мира - тем серьезнее угроза их собственному процветанию.

Однако идея исторического прогресса, как нам представляется, содержит в себе и второй парадокс, касающийся уже интеллектуального и духовного развития. Парадокс этот связан с двумя чертами западноевропейской культуры, которые зачастую рассматриваются как свойства, исконные для общества любой эпохи. Это глубинная религиозность интеллекта и следующая из этого опора на археологию. Под религиозностью западноевропейской культуры - как христианской, так и постхристианской - здесь понимается интеллектуальная связь с прошлым, опора не на традицию (которая всегда панхронна), а на конкретный период прошедшей истории средиземноморского человечества. Средневековая культура Европы в ранний период осознавала себя в контексте жизни Христа и его апостолов, а затем испытала тяготение к аристотелевской философии и герметизму; эпоха Возрождения в своем начале питалась позднеантичным герметизмом [Йейтс 2000], а к своему концу стала осваивать наследие Греции эпохи классического полиса (платонизм и сократическую антропологию). Новое время, ставшее продолжением этой тенденции к самоуглублению, откровенно провозгласило необходимость археологического проникновения в пласты времени. Эта опора Нового времени на археологию не просто стала существенно новой чертой всей человеческой цивилизации, но и окончательно определила ее современный облик. Исторический процесс стал зависеть от ресурсов и возможностей культурной памяти. Более того - развитие науки показало, что он с нею синхронизирован, и эта синхронизация может быть рассмотрена в мельчайших деталях.

Взаимодействие истории и коллективной памяти в последние десятилетия стало предметом множества работ. Остановлюсь лишь на самых показательных идеях. Французский социолог Морис Хальбвакс откровенно противопоставляет память и историю. С его точки зрения, коллективная память основана на акцентировании сходства и преемственности, а история в своем движении признает только различия и разрывы преемственности. Отношение памяти и истории видится ему как отношение последовательности: «История начинается, как правило, только в той точке, где кончается традиция и распадается социальная память <...> Собственно прошлым является для истории то, что находится за гранью, для которой простирается мышление актуально присутствующих групп. Похоже, история должна ждать, пока не исчезнут старые группы, пока не угаснут их мысли и их память, чтобы заняться установлением общей картины и последовательности фактов, которые только она одна способна сохранить» [Хальбвакс1985, 103; Ассман 2004, 46][iv].

Хальбваксу возражает египтолог Ян Ассман. Во-первых, он говорит, что все обновления, возрождения, реставрации всегда имеют форму обращения к прошлому: «По мере того как они осваивают будущее, они создают, воссоздают, открывают прошлое. Это можно показать уже на примере самого раннего известного "возрождения" в истории человечества: на примере "неошумерского" программного возвращения к эпохе Ур-III после аккадской интермедии династии Саргонидов. Египтологу, конечно, ближе несколько более поздний случай Среднего царства, который важен еще и потому, что сам понимает себя как "возрождение". Имя, взятое основателем 12-й династии Аменемхетом I и программное для его правления - Уехем-месует (Повторитель рождений) - означает не что иное, как "возрождение". Цари 12-й династии возвращались к формам 5-й и 6-й династии, основывали культы своих царственных предшественников, кодифицировали литературные традиции прошлого, брали образцом для себя царя ранней 4-й династии Снофру и тем самым создавали Древнее царство в смысле прошлого, память о котором учреждает общность, законность, авторитет и доверие» [Ассман 2004, 33-34]. Во-вторых, Ассман разделяет коллективную память на коммуникативную память (воспоминания, связанные с недавним прошлым и современниками вспоминающего) и культурную память, направленную на фиксированные моменты в прошлом. При работе культурной памяти прошлое «сворачивается в символические фигуры, к которым прикрепляется воспоминание». Именно эти воспоминания становятся мифом и впоследствии объясняют саму историю [Ассман 2004, 54-55].

Еще одним значительным рассуждением на тему природы и функционирования культурной памяти являются тезисы доклада Ю.М.Лотмана «Память в культурологическом освещении». Отмечая такое свойство культурной памяти, как ее противостояние времени, сохранение прошедшего как пребывающего, Лотман отмечает одно из важнейших свойств современной культуры: «В свете сказанного следует привлечь внимание к тому, что новые тексты создаются не только в настоящем срезе культуры, но и в ее прошлом. Это, казалось бы, парадоксальное высказывание лишь фиксирует очевидную и всем известную истину. На протяжении всей истории культуры постоянно находят, обнаруживают, откапывают из земли или из библиотечной пыли "неизвестные" памятники прошлого. Откуда они берутся? Почему в литературоведческих изданиях мы постоянно сталкиваемся с заглавиями типа "Неизвестный памятник средневековой поэзии" или "Еще один забытый писатель XVIII века"? Каждая культура определяет свою парадигму того, что следует помнить (т. е. хранить), а что подлежит забвению. Последнее вычеркивается из памяти коллектива и "как бы перестает существовать". Но сменяется время, система культурных кодов, и меняется парадигма памяти-забвения. То, что объявлялось истинно-существующим, может оказаться "как бы не существующим" и подлежащим забвению, а несуществовавшее - сделаться существующим и значимым. Античные статуи находили и в доренессансную эпоху, но их выбрасывали и уничтожали, а не хранили[v]. Русская средневековая иконопись была, конечно, известна и в XVIII, и в XIX вв. Но как высокое искусство и культурная ценность она вошла в сознание послепетровской культуры лишь в XX в. Однако меняется не только состав текстов, меняются сами тексты. Под влиянием новых кодов, которые используются для дешифровки текстов, отложившихся в памяти культуры в давно прошедшие времена, происходит смещение значимых и незначимых элементов структуры текста» [Лотман 1992, 202].

Авторы тезисов и их оппоненты не всегда понимают друг друга. Хальбвакс говорит скорее о науке истории или об историческом сознании, чем о самом историческом процессе. Ассман возражает ему, явно думая о процессе, а не о науке. Но в принципе и наука история в понимании Хальбвакса, и исторический процесс Ассмана имеют одинаковые черты. История, в каком бы смысле о ней ни говорили, стремится преодолеть ограниченность групповых суждений о действительности, глобализировать и катализировать процесс развития человеческого общества. Память, будь то коммуникативная или культурная, стремится этот процесс задержать и осмыслить. Движение истории и культурная память находятся в противостоянии друг другу, поскольку история нацелена на разрушение преемственности, на отталкивание от системы групповых ценностей, а культурная память стремится сохранить прошлое в виде системы символических фигур. Однако любое движение истории в том или ином виде конструируется сознанием как воспоминание о далеком прошлом, предшествующем ближайшему прошлому: внуки стремятся освоить наследие дедов и прадедов, критикуя или отвергая правила жизни отцов. При этом современный человек, дешифрующий старые тексты, неизбежно меняет и собственную систему кодирования и акцентирования информации. Так исторический прогресс и культурная память, начав с противостояния, постепенно вступают в диалог.

Теперь в изучении этой проблемы можно двинуться дальше. Но сначала проведем необходимую критику цитированных выше мнений и идей. Прежде всего, отметим фактическую неправоту Ассмана в его рассуждении о древневосточных «возрождениях». Обращение к идее «неошумерского ренессанса», давно отвергнутой современной наукой, говорит о малой осведомленности автора в текстах древней Месопотамии. Ни в одном дошедшем до нас шумерском гимне или царском письме не сказано, что правитель Ура восстанавливает порядок, существовавший в конкретно определимом прошлом, или ссылается на авторитет конкретных царей прошлого, называя их имена. Речь в этих текстах идет исключительно о восстановлении ритуального порядка, установившегося со времен возникновения мира. И порядку этому должны служить как люди, так и боги. Нарушение порядка карается потопом (под которым понимаются все виды природных и социальных катастроф); царь, который вернется к ритуальным установлениям прошлого, будет спасен богами от потопа и одарен различными милостями[vi]. Стало быть, ни о каком возвращении к конкретной исторической эпохе, будь то Аккад[vii] или более ранние времена (о которых, кстати говоря, правители Ура ничего не знали), в новошумерской словесности не говорится. О «египетских ренессансах» предоставлю судить египтологам, но, судя по известным переводам, речь идет о попытках возвращения к тому объему власти, которого фараоны лишились за трехсотлетний период ослабления своей политической воли, названный Первым переходным периодом в истории Египта[viii]. Ни одному египетскому фараону даже в голову не могло прийти начать раскопки предшествующих городов и библиотек. Никто в Египте не пытался вернуться к какой-то определенной исторической эпохе[ix], потому что в сознании людей того периода и не существовало представлений о больших отрезках времени. Таким образом, будучи прав в отношении близких к нам культурных слоев, Ассман оказывается радикально не прав в своем описании соотношения истории и культурной памяти на Древнем Востоке.

Перейдем теперь к рассмотрению лотмановского тезиса. Его автор делает слишком широкое обобщение, говоря, что «на протяжении всей истории культуры постоянно находят, обнаруживают, откапывают из земли или из библиотечной пыли "неизвестные» памятники прошлого"» [Лотман 1992, 202]. Нам действительно известны такие факты месопотамской истории, как копирование шумерских текстов для ниневийской библиотеки Ашшурбанапала или интерес последнего вавилонского царя Набонида к старым храмам. Но ни одна древняя цивилизация не ставила своей целью проводить археологические раскопки, чтобы добыть из земли точную информацию о жизни предков. Археология, первые достижения которой относятся только к середине XVIII в.[x], всецело является достоянием новоевропейской культуры. Ни мусульманская, ни буддийская, ни конфуцианская культура не считала необходимым для себя послойно раскапывать дома, черепки и могилы предков (последнее вообще приравнивалось к богохульству). Только христианская культура Европы имеет в себе эту странную интенцию - синхронизировать каждый свой шаг в будущее с изучением того археологического слоя, который является наиболее доступным для настоящего времени[xi]. Однако, Лотман абсолютно прав, когда он говорит о влиянии культурных кодов, добытых для дешифровки древних текстов, на смещение значимых и незначимых элементов структуры текста. Только его тезис нужно расширить, учитывая сказанное Дьяконовым: коды культуры-донора через структуру текста влияют на смещение акцентов в самой системе ценностей культуры-реципиента.

Проведя эту необходимую критику, можно сформулировать очень важную черту европейской цивилизации, являющуюся основой второго парадокса идеи исторического прогресса. Это интеллектуальная связь с конкретно различаемым прошлым, которая возникает как результат последовательного, слой за слоем, освоения эпохами европейской истории ближайших к ним пластов истории древнего мира[xii]. В процессе раскодирования неизвестной и непонятной ранее информации современность приобретает не просто понимание прошлого, а его отражение в себе, обволакивается познаваемым прошлым и частично подчиняется ему. Так формируется зеркальный диалог культур, находящихся в единой системе исторических координат на одинаковых позициях относительно нуля Рождества Христова[xiii]. Соотношение поздней античности (-1) и позднего средневековья (+ 1) можно условно назвать эллинистическим (или герметическим) диалогом, греческий полис (-2) и эпоху Возрождения (+ 2) можно считать сократическим диалогом, имперскую древность (-3) и европейские колониальные империи (+ 3) можно назвать гомеровским диалогом[xiv]. Гомер был актуален для конца XVIII - начала XIX в., когда набирали силу международные конфликты, вожди которых соотносили себя с героями Троянской войны. В европейских тоталитарных государствах самые проницательные умы видели возвращение кровавого ассирийского режима. Одни воспевали его приход, другие в ужасе проклинали[xv]. Так или иначе, многие понимали, что XX век каким-то образом отразит возвращение к самым жестоким идеалам и символам древневосточных империй. Сперва кайзеровское, а затем гитлеровское покровительство историкам Древнего Востока в Германии было тому порукой [Йоханнинг 1988; Леман 1994].

Для того чтобы произошла синхронизация зеркальных эпох, необходимо строго последовательное археологическое движение в глубину. Поясню этот тезис на конкретном примере. Дешифровка древних письменностей Востока - египетской иероглифики и ближневосточной клинописи - удалась только потому, что исследователи изучали объекты, не находившиеся слишком глубоко в земле и максимально близкие к уже известным артефактам. Ж.-Ф. Шампольон получил в свое распоряжение трилингву, в которой одна часть была написана по-гречески, а в другой царские имена записаны буквенными иероглифами. Он смог сопоставить понятный во всех деталях греческий текст с иероглифической надписью, выделив в иероглифической и греческой частях одинаковые буквы. Аналогичным образом поступил и Г.-Ф. Гротефенд. Дешифрованные им знаки клинописи были буквенными знаками древнеперсидского письма, которые совпали с греческими буквами в написании известных ученому царских имен[xvi]. Если бы Шампольон начал дешифровку с Текстов Пирамид или хотя бы с Большого гимна Атону, он не смог бы продвинуться далеко, потому что эти ранние тексты написаны слоговыми иероглифами с большим количеством идеограмм и об их заказчиках ничего не знают греческие тексты. Точно так же и Гротефенд, если бы он начал дешифровку со словесно-слогового письма ассиро-вавилонской (или, что еще хуже, шумерской) эпохи, никогда не смог бы, во-первых, найти аналоги своим объектам в греческих текстах, во-вторых, сопоставить греческие буквы и шумеро-вавилонские слоги. Для дешифровки - а значит, и для понимания древней культуры - необходимо было заниматься тем, что максимально близко находилось к поверхности земли. В противном случае не произошла бы синхронизация знаний и не возникла бы искра понимания[xvii].

Продвижение от персидско-ассирийских слоев к вавилонским, а затем и к шумерским слоям, означало выход за пределы всего культурного горизонта новоевропейского человечества. Именно открытие шумеров поставило под сомнение точность библейской Таблицы народов и тем самым указало европейской цивилизации ее будущий путь к иным системам ценностей и культурным идеалам. Посткапиталистическая история - та, для которой культурный горизонт разомкнут за пределы информации библейско-античного культурного круга. Этот важный момент нужно осветить подробнее.

Мировоззренческую парадигму конца XIX - начала XX в. можно условно обозначить как «борьба с Отцом». Наиболее яркие представители того времени - К. Маркс, З. Фрейд, Дж.Дж. Фрэзер[xviii]. Каждый из них провозглашает борьбу с прошлым: с предшествующим этапом истории, личностью, предком. При этом все они читали одну и ту же литературу, пользовались одними археологическими данными. Фрэзер читал позднеантичных авторов, Гесиода, Гомера, поздневавилонский эпос. Во всех этих текстах говорится о внутридинастической борьбе, об утрате авторитета царя, о поединке старых и молодых божеств, в результате которого пантеоном овладевает молодой бог, расчленяющий своего главного противника и создающий мир из частей его тела. Аналогичными сюжетами полон и древнегерманский эпос, который также начали осваивать в конце XIX в. Свою концепцию праритуала Фрэзер объяснял источниками, которые он изучал. Они относились к позднему этапу древности (после XIV в. до н.э.). Более древние источники на тот период еще не были известны, а имеющиеся не могли быть прочитаны. Фрэзер всюду искал подтверждение убийства отца, не понимая, что в более раннее время все могло быть иначе. Маркс опирался на классическую античность, на библейские и финикийские данные этого же периода. Фрейд знал историю только с эпохи Моисея, т.е. тоже ориентировался на тексты поздней древности. Лозунгом для трех этих ученых стали слова: «Насилие - повивальная бабка истории». Парадигма «борьбы с отцом» привела лучших мыслителей к стойкому убеждению, что историческое развитие, научное развитие, эстетическое развитие возможно только через борьбу с прошлым до полного его уничтожения. Авангард - обратная сторона тоталитарного мышления. Но такому мышлению лучшие умы учились у текстов имперской древности, опрометчиво полагая, что они соприкасаются с законами жизни древнейшего человечества.

Однако, начиная с середины 1960-х годов, человечество узнает данные, относящиеся к эпохе ранней древности. Оказывается, что до границы XIV-XIII вв. до н.э. отношения в обществе были иными. Они не пролегали в категориях «верховный бог», «священный царь», «борьба за трон». Существовало почтительное отношение к отцу, а не соперничество с ним. Был известен даже институт соправления царя со своим потомком. Основным положением идеологии была передача жизненной силы, жизненного потенциала. Люди заботились о том, как воспроизводится в обществе божественный порядок. Между поколениями должна была существовать гармония. Поэтому предков необходимо было кормить, почитать, получать от них благословение. Без этого не могло быть весны, урожая. Юный герой не мог ничего навязать предкам. Он не требовал объявить себя царем, а смиренно шел и просил благословение у отца. Царь, в свою очередь, не мог ничего сделать без МЕ или ДЭ (благодать, предопределение, внутренняя сила). Священная фигура царя существует только относительно порядка и небесной благодати. Равным образом ищут силы и благодати и сами боги.

Изучение памятников ранней древности предопределяет для движения современной европейской цивилизации значительные перемены. Это исчезновение ценности государства в его нынешнем (или еще недавнем) виде, это нивелирование личности сакрального правителя и, как следствие, исчезновение интенции к отцеубийству. Вместе с тем, это и постепенный отход от атеизма, бывшего все тем же желанием отомстить вождю мирового порядка и воцариться на его месте. Документы ранней древности научат современное человечество равнодушному отношению к национальным проблемам, сосредоточив его усилия на поддержание условий, способствующих коллективному выживанию. Мировой порядок в такой культурной парадигме окажется безличным, а добрая воля человека - необходимой, чтобы его сохранить. Читатели древневосточных текстов, повествующих о потопе, прохождении комет, расположении звезд, фиксирующих время аномальной жары или аномального холода, обращающих пристальное внимание на солнечное излучение и на лунный свет, неизбежно будут уделять много времени рассмотрению климатических, гелиобиологических и космобиологических проблем[xix].

Помимо рефлективного реагирования на зеркальную эпоху, европейская культура из века в век активно привлекает к построению собственной модели мира современные ей достижения неевропейских культур. Так, для средневековья и Возрождения характерно значительное влияние арабской и еврейской мысли [Монтгомери Уотт 1976; Грюнебаум 1981], Новое время активно пользовалось категориями индейцев и полинезийцев[xx], а на стыке Нового и Новейшего времени пробудился глубокий интерес европейцев к освоению индийского (и в меньшей степени - японского и тибетского) наследия[xxi]. Начало XXI века отчетливо показывает серьезный интерес современного человечества к мировоззрению китайцев[xxii], а также первые подступы к восприятию категорий культуры майя [Ершова 2004]. Все это происходит одновременно с проникновением в новый пласт древней средиземноморской истории - изучением сирийских городов (Эбла, Телль-Бейдар), находившихся на периферии шумерской культуры [Дьяконов (ред) 1985]. 

Предложенную схему стадиальной европейской рефлексии можно выразить таблицей:

Надо сказать, что освоение письменных пластов культуры уже близится к завершению. Современная археология открывает на Ближнем Востоке культовые центры докерамического неолита, что свидетельствует о развитости символического сознания людей еще задолго до возникновения земледелия и городских структур [Корниенко 2006]. Вполне вероятно, что за пределами познанной письменной истории окажется для человечества и совсем новое будущее. Современные методы генетики и лингвистической компаративистики приведут со временем к созданию карты переселения и разделения всех народов мира. Каждый человек, каждый народ получат точный паспорт своего происхождения. Вполне возможно, что возникнут и методы детальной реконструкции сознания человека, жившего до изобретения письма. Но пока непонятно, найдет ли европейская культура в этом выходе свое исчерпание или новый период своего развития.

Высказанные теоретические соображения помогут читателю лучше представить себе причины, по которым предфилософия Древнего Востока окажется востребованной на новом этапе развития европейской цивилизации. Предфилософия - это, по сути, идеографическое мышление, мышление полисемантичными образами. Пока человек пользуется алфавитом, его осуществление невозможно. Но вполне возможно, что движение европейского разума в пласты раннеписьменной и раннегосударственной культуры приведет со временем к возникновению новых способов кодирования информации, а значит - и к новым способам ее интерпретации. Одновременное вовлечение в сферу представлений, выраженных китайской иероглификой, будет только углублять эту тенденцию к возвращению в мир идеограмм. Тогда станет возможно на новом этапе развития вполне синхронизироваться с недоступным нам в полном объеме сознанием человека ранней древности, которому мы долго отказывали в полноценном интеллекте. Мы только тогда поймем зеркальную культуру в максимально возможном объеме, когда проникнемся ею и частично станем ею сами. Гомеровские греки и ассирийцы имперского периода давно уже не представляют для нас никакой загадки, поскольку мы их прожили и перешли в новую жизнь. Так отрабатываются старые программы, мешающие выживать и двигаться вперед. Так каждый шаг движения вперед является рефлекторной реакцией на стимулы зеркальной эпохи.

Задумаемся теперь над тем, что же связывает между собой оба обнаруженных парадокса. И мы довольно быстро придем к заключению, что оба они ставят под сомнение опору прогресса на собственные силы. Для того, чтобы существовало прогрессивное развитие одной части мира, должны быть отняты материальные ресурсы (а значит, и условия нормального развития) у всех остальных частей живого человечества. Для того, чтобы мысль одной части мира развивалась поступательно, инновационно и интенсивно, также необходимо привлечь все интеллектуальные ресурсы человечества, заимствовав их не только у живых, но и у мертвых народов, и постепенно присвоив себе. Такова была до сих пор вся новоевропейская политико-культурная парадигма. Однако, несмотря на явно потребительский характер такого поступательного движения, оно позволяет всему современному человечеству почувствовать себя единым сообществом и приобщиться ко всему объему накопленных методик выживания - от промышленных до религиозно-этических. Именно поэтому проникновение в пласты земли, равно как и в пласты прошлого, активно способствует нашему дальнейшему пребыванию на Земле. Вопрос только в том, насколько быстро будут исчерпаны земные ресурсы, и насколько долго минувшее будет помогать нам мыслить.

Литература

Ассман 2004 - Ассман Я. Культурная память. Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М., 2004.

Афанасьева 1997 - От начала начал. Антология шумерской поэзии в переводах В.К. Афанасьевой. СПб., 1997.

Баум 1988 - Baum R.F. Doctors of Modernity: Darwin, Marx and Freud. Peru, Illinois, 1988.

Грюнебаум 1981 - Грюнебаум Г.Э. Основные черты арабо-мусульманской культуры. М., 1981.

Демидчик 2005 - Демидчик А.Е. Безымянная пирамида. Государственная доктрина древнеегипетской Гераклеопольской монархии. СПб; 2005.

Дьяконов (ред), 1985 - Древняя Эбла. Под ред. И.М. Дьяконова. М, 1985.

Дьяконов 1992 - Дьяконов И.М. Исторический процесс и прогресс / Культура Востока. Проблемы и памятники. Краткое изложение докладов, посвященных памяти В.Г.Луконина. 21-25 января 1992 г. СПб, 1992. С. 5-12.

Дьяконов 1994 - Дьяконов И.М. Пути истории: от древнейшего человека до наших дней. М., 1994.

Дьяконов 1995 - Дьяконов И.М. Книга воспоминаний. СПб., 1995.

Емельянов 2008^а - Емельянов В.В. Ассирия и Вавилон в поэзии старших символистов / Античность и русская культура Серебряного века. К 85-летию А.А. Тахо-Годи. М., 2008. С. 39-56.

Емельянов 2008^б - Емельянов В.В. Ассирийский текст русской литературы. Часть первая. «Ассирийские крылья стрекоз»: поэтика и культурология образа / Asiatica. Труды по философии и культурам Востока. Вып. 2. СПб., 2008. С. 31-40.

Емельянов 2009^а - Емельянов В.В. Предфилософия Древнего Востока как источник нового философского дискурса // Вопросы философии. М., 2009. № 9. С. 153-163.

Емельянов 2009^б - Емельянов В.В. Шумерский календарный ритуал (категория МЕ и весенние праздники). СПб., 2009.

Ершова 2004 - Ершова Г.Г. Майя: тайны древнего письма. М., 2004.

Йейтс 2000 - Йейтс Ф. Джордано Бруно и герметическая традиция. М., 2000.

Йоханнинг 1988 - Johanning K. Der Babel-Bibel-Streit. Eine forschungsgeschichtliche Studie. Frankfurt a/M., 1988.

Капица 2004 - Капица С.П. Демографическая революция и будущее человечества // В мире науки. № 4. М; 2004. С. 82-91.

Корниенко 2006 - Корниенко Т.В. Первые храмы Месопотамии. СПб., 2006.

Кукарцева, Коломоец 1998 - Кукарцева М.А., Коломоец Е.Н. Онтологическая модель философии истории: проблема формирования // Вестник Московского университета. Серия 7. Философия. № 4. М; 1998. С. 33-41.

Леман 1994 - Lehmann R.G Friedrich Delitzsch und der Babel-Bibel-Streit. Göttingen, 1994.

Лотман 1992 - Лотман Ю.М. Память в культурологическом освещении // Лотман Ю.М. Избранные статьи. Т. 1. Таллин, 1992. С. 200-202.

Малинецкий, Ахромеева 2009 - Малинецкий Г.Г., Ахромеева Т.С. Математическая история. Прошлое для будущего // Проблемы математической истории: основания, информационные ресурсы, анализ данных. М; УРСС, 2009. С. 32-52.

Монтгомери Уотт 1976 - Монтгомери Уотт У. Влияние ислама на средневековую Европу. М., 1976.

Прусаков 1999 - Прусаков Д.Б. Природа и человек в Древнем Египте. М., 1999.

Семенов 2003 - Семенов Ю.И. Философия истории. М; Современные тетради, 2003.

Струве 1941 - Струве В.В. История Древнего Востока. М., 1941.

Хальбвакс 1985 - Halbwachs M. Das kollektive Gedächtnis. Frankfurt, 1985.

Примечания

[i] Так, в книге пророка Исайи светлое будущее народа заключается в его возвращении из плена, восстановлении государства и явлении Мессии, искупающего своим страданием грехи людей и осуществляющего Божий суд над миром [Ис. 40-61]. Оставшиеся с Богом познают блаженство власти над другими народами, материального изобилия и вечного наследования своей земли: «И застроят пустыни вековые, восстановят древние развалины и возобновят города разоренные, остававшиеся в запустении с давних родов. И придут иноземцы и будут пасти стада ваши; и сыновья чужестранцев будут вашими земледельцами и вашими виноградарями. А вы будете называться священниками Господа, служителями Бога нашего будут именовать вас; будете пользоваться достоянием народов и славиться славою их <...> И будет известно между народами семя их, и потомство их - среди племен; все видящие их познают, что они семя, благословенное Господом" [Ис. 61: 4-6, 9]; «Ибо, как новое небо и новая земля, которые я сотворю, всегда будут пред лицом моим, говорит Господь, так будет и семя ваше и имя ваше" [Ис. 66: 22]. В Новом Завете перспектива светлого будущего связана уже с Царством Небесным, в которое дано войти всякому, кто верует в проповедь Иисуса: "Закон и пророки до Иоанна, с сего времени Царство Божие благовествуется, и всякий усилием входит в него» [Лк. 16:16].

[ii] Работы И. М. Дьяконова с конца 90-х годов оказались в поле зрения физиков и специалистов по синергетике. Они используются в демографии, клиодинамике, в теории фазовых переходов. С начала 2000-х в клиодинамике стало употребляться понятие «Сингулярность Дьяконова" как обозначение эффекта сжатия периодов исторического развития. Библиографию по данному вопросу см. [Капица 2004, 82-91; Малинецкий, Ахромеева 2009, 32-52]. Дьяконовская теория прогресса была одобрена в [Кукарцева, Коломоец 1998, 33-41] и подверглась марксистской критике в [Семенов 2003].

[iii] Тем не менее, И.М. Дьяконов напрасно пытается свести идею прогресса только к иудейским эсхатологическим ожиданиям. В поэме Лукреция «О природе вещей" четко прослеживаются этапы поступательного движения человечества от дикости к цивилизованному обществу. И в представлениях автора поэмы, отрицавшего влияние богов на жизнь людей, это движение связано с развитием интеллекта и общественной морали. Сами термины для датировки технологической истории человечества (каменный, медно-бронзовый, железный век), которыми активно пользовался и Дьяконов в своих научных работах, появились в европейской культуре именно под влиянием поэмы Лукреция (1283-1296, цит. в пер. Ф.А.Петровского): 

Древним оружьем людей были руки, ногти и зубы,

Камни, а также лесных деревьев обломки и сучья,

Пламя затем и огонь, как только узнали их люди.

Силы железа потом и меди были открыты.

Но применение меди скорей, чем железа, узнали:

Легче ее обработка, а также количество больше.

Медью и почву земли бороздили, и медью волненье

Войн поднимали, и медь наносила глубокие раны.

Ею и скот и поля отнимали: легко человекам

Вооруженным в бою безоружное все уступало.

Мало-помалу затем одолели мечи из железа,

Вид же из меди серпа становился предметом насмешек;

Стали железом потом и земли обрабатывать почву,

И одинаковым все оружием в битвах сражаться...

[iv] Добавим, что, поскольку культурная память непосредственно не связана с родовой или групповой памятью небольшого коллектива, ее образы всегда воспринимаются как актуальные для всего человечества (хотя, разумеется, это только европейское человечество). В качестве поэтических формул культурной памяти можно привести, например, такие: «И Троя не пала, и жив Эабани» (А.Ахматова), «Мы вышли из одной пещеры, и клинопись одна на всех» (А. Тарковский).

[v]Это яркое подтверждение слов И.М. Дьяконова по поводу смены системы ценностей как индикатора общественного развития. Для средневековья античность должна быть преодоленным этапом, ее достижения воспринимались как антиценности. Потому средневековые люди и не собирали античных ваз.

[vi]Можно вспомнить, что в эпоху III династии Ура был установлен культ лагашского правителя Гудеа, а старшим братом обожествленного царя считался древний герой Гильгамеш. Но это, разумеется, не означает, что цари Ура хотели реставрировать в своей стране эпоху Гудеа (бывшего вассалом кутиев) или легендарные времена урукского правителя Гильгамеша. Гудеа был для них символом благочестия, а Гильгамеш - образцом полководца. Эти качества считались постоянно присущими урским царям, потому рядом с их именами и упоминались имена правителей, ранее имевших те же эталонные свойства. О потопе и восстановлении ритуального порядка подробнее см. [Емельянов 2009^б, 190-290].

[vii]Напротив, в эпоху III династии Ура цари аккадской династии были представлены неблагочестивыми святотатцами, а один из них - обожествленный Нарам-Суэн - был даже объявлен разрушителем главного храма г. Ниппура (который он, на самом деле, реставрировал). См. об этом поэму «Проклятие Аккада» в переводе В.К.Афанасьевой [Афанасьева 1997, 260-268].

[viii]Об особенностях царской власти в Первый переходный период истории Египта см. [Демидчик 2005, 34-49, 105-131].

[ix]Я. Ассман дает неверную интерпретацию титула Хор-уехем-месует «Гор, повторяющийся рождениями". Он означает повторение царя в его потомках, т.е. указывает на статус фараона как основателя новой династии, а вовсе не демонстрирует желание Аменемхета I вернуться ко временам Снофру.

[x] Первым значительным достижением археологии следует, вероятно, считать раскопки г. Помпеи в 1748 г.

[xi] Вполне возможно, что в основе такой интенции находится само евангельское восприятие будущего как уже состоявшегося, поскольку Иисус совершает действия, ранее предсказанные ветхозаветными пророками. В семитских языках существует форма времени Perfectum propheticum «пророческое прошедшее»: глагол следует употреблять в прошедшем времени, а переводить в будущем.

[xii] В этой связи снова можно вспомнить Лукреция (1446-1455, пер. Ф.А.Петровского):

Вот отчего мы о том, что до этого было, не знаем

Иначе, как по следам, истолкованным разумом нашим.

Судостроенье, полей обработка, дороги и стены,

Платье, оружье, права, а также и все остальные

Жизни удобства и все, что способно доставить усладу:

Живопись, песни, стихи, ваянье искусное статуй -

Все это людям нужда указала, и разум пытливый

Этому их научил в движенье вперед постепенном.

Так изобретенья все понемногу наружу выводит

Время, а разум людской доводит до полного блеска.

Видели ведь, что одна из другой развиваются мысли,

И мастерство, наконец, их доводит до высших пределов. 

[xiii] Отметим в этой связи и вторую особенность семитской грамматики - деление расширенных глагольных основ (пород) на основные и рефлексивно-пассивные, т.е. имеющие возвратное значение в отношении основных. Не нужно забывать, что герои Торы и Евангелия говорили именно на семитских языках, различая основные действия и пассивные к ним. Это сообщало действиям свойство соотнесенности с прошлым.

[xiv] В каждом конкретном случае это разные сроки и разные способы освоения прошлого - от археологов через поэтов к философам и ученым. Но в целом получается, что на освоение событий и идей I тыс. до н.э. у европейского мира ушло всё I и половина II тысячелетия. Культура конца II-начала I тыс. до н.э. (в обратном порядке) заняла примерно три столетия (XVII-XIX), культура начала II-второй половины II тыс. до н.э. стала преимущественно узнаваться и осваиваться в XX в., а теперь мы подошли к пониманию второй половины III тысячелетия до н.э. Увеличение темпов освоения прошлого связано с убыстрением общих темпов исторического развития, с развитием истории по экспоненте, о котором пишет И.М. Дьяконов в книге о путях истории: "Нет сомнения, что исторический процесс являет признаки закономерного экспоненциального ускорения. От появления Homo sapiens до конца I фазы прошло не менее 30 тыс. лет, II фаза длилась около 7 тыс. лет, III фаза - около 2 тыс., IV фаза - около 1,5 тыс., V фаза - около тысячи лет, VI фаза - около 300, VII фаза - немногим более 100 лет; продолжительность VIII фазы определить невозможно... По экспоненциальному же графику развиваются научно-технические достижения человечества" [Дьяконов 1994, 352-353].

[xv]В частности, в России начала XX в. Ассирия стала образом грядущей революции и установления тоталитарного строя (В.Я. Брюсов, О.Э. Мандельштам; кантата С.С.Прокофьева «Семеро их» на текст вавилонского заговора против демонов (в переводе К.Д. Бальмонта) написана в 1917 г.). См. об этом [Емельянов 2008^а, 39-56; Емельянов 2008б, 31-40].

[xvi]Оба метода подробно описаны в учебнике [Струве 1941, 18-22].

[xvii]Так, например, найденные в 1940-х гг. свитки Кумрана и Наг-Хаммади не смогли оказать существенного влияния на культуру современного человечества. Эпоха, которая могла реагировать на их ментальные конструкции (например, на Евангелие от Иуды), давно миновала, эти памятники не отражают нас. Но, будучи открыты в позднем средневековье, они могли бы произвести серьезный переворот в сознании европейцев.

[xviii]В современной культурологии их предшественником считают Ч.Дарвина. Весьма распространено мнение, что Дарвин превратил человека в животное, Маркс сделал его агрессивным существом, а Фрейд наделил основным инстинктом к сексу и убийству. Так была заложена основа тоталитарного бытия и сознания людей в XX в. Одновременно три указанных мыслителя являются и столпами современного рационального сознания [Баум 1988]. Однако, никто пока не заметил связь между тремя предыдущими учениями и антропологической идеологией Фрэзера. Об этом см. [Емельянов 2009б, 21-35].

[xix] Палеоклиматологические воззрения на происхождение государств Древнего Востока изложены в [Прусаков 1999].

[xx]Достаточно сказать, что ключевые для всей европейской антропологии термины «тотем» (оджибве), «табу», «мана» (маори) взяты из индейских и полинезийских языков, а примитивный коммунизм индейских племен, описанный Л.Г.Морганом, был взят на вооружение теоретиками европейского коммунизма.

[xxi] Интерес к Индии в это время многообразен: это и лингвистические штудии санскритологов, сравнивающих индоевропейские языки, и эзотерические трактаты теософов и антропософов, и зачатки компаративной философии, сопоставляющей Упанишады и кантианство, и ноосферные идеи В.И.Вернадского, активно привлекавшего в свои естественнонаучные труды элементы индийской философии.

[xxii]Первые подступы европейского сознания к диалогу с китайским мировосприятием сделаны в трудах К.Г.Юнга, разрабатывавшего концепцию симпатической связи событий (в противовес каузальной связи) на основании переводов китаиста Р.Вильхельма. См.: [Юнг 1994].