Связь между онтологией и методологией интересна не только для философии науки. Она выявляет две составляющие мышления вообще. С одной стороны, наша мысль есть мысль о чем-то, она соотнесена с определенной предметностью, с некоторым «что», существующим в мире. С другой стороны, важен способ мыслить эту предметность, всякое «что» соотнесено с некоторым «как». Можно сформулировать два радикальных ответа на вопрос о связи «что» и «как». Один представляет реалистическую позицию, согласно которой способ мыслить обусловлен онтологией. С этой точки зрения, метод должен соответствовать предмету, онтология дана мысли как независимая от нее реальность, а задача мысли - приспособиться к ней. Другой ответ, который условно можно назвать идеалистическим, состоит в том, что онтология определяется мыслью и отражает способ деятельности. Реальность предстает как совокупность конструкций, возникающих в ходе деятельности субъекта, и являет собой лишь воплощение форм этой деятельности.

Однако характер связи онтологии и методологии оказывается гораздо сложнее, чем представлено в двух крайних подходах. Интересный анализ этой взаимосвязи представлен в работе А.П. Огурцова «От методологии истории к метафизике истории» [Огурцов 2009]. В этой статье представлена, по меньшей мере, неоднозначность упомянутой взаимосвязи. Не пытаясь эксплицировать все ходы, представленные там (и посвященные, преимущественно, исторической онтологии), укажу на два важных обстоятельства, открытых автором. Первое выявляется как бы мимоходом при описании дискуссии между К. Гемпелем и У. Дреем по поводу методологии истории. Первый из названных авторов, стремясь унифицировать научную методологию, предлагает использовать в исторических исследованиях дедуктивно-номологическую схему объяснения. Второй настаивает на объяснении, базирующемся на понимании рациональных мотивов людей, действующих в истории. Огурцов замечает, что методологические предпочтения оппонентов обусловлены разными онтологическими допущениями. Гемпель видит в истории совокупность событий, происходящих как бы независимо от действующих лиц, и в этом смысле подобных природным событиям. Этот подход позволяет распространить на исторические науки естественно-научные методы. Дрей, напротив, видит в истории действия индивидов. Для их объяснения дедуктивно-номологическая модель не подходит. Историческое исследование требует особой методологии, отличной от естественно-научной.

Таким образом, оказывается, что методология основывается на исходных онтологических допущениях. Эти допущения вполне могут быть неявными, что, по-видимому, усложняет дискуссию. Выясняя, как следует строить объяснение, обычно не уточняется, что они намерены объяснять. Это значит, что спору о методах должен предшествовать спор о предмете. Неявный онтологический фон должен превратиться в явное описание предметной области. Задача исследователя состоит в таком случае в том, чтобы правильно опознав свой предмет, найти адекватные методы. Дело, однако, представляется несколько сложнее. Обратимся ко второму обстоятельству, выявленному в статье.

Ссылаясь на примеры из естественных наук, Огурцов выявляет «обратный ход» - от методологии к онтологии. Смысл этого движения в том, что в ходе исследований для более эффективного рассуждения создаются фиктивные сущности. Они не имеют онтологического смысла, им невозможно сопоставить никакой реальный предмет. Иными словами, их введение представляет собой лишь методический прием. Однако успешное применение разработанного метода как бы легализует их статус. Разработанная в результате теория включает их в число своих объектов. Возникает новая онтология, в которой бывшие фикции рассматриваются как реально существующие.

Этот ход мысли можно (в дополнение к примерам, приведенным в статье) продемонстрировать на простых математических объектах: отрицательных, иррациональных и мнимых числах. Их введение в математический дискурс мотивировано стремлением унифицировать арифметические или алгебраические операции (при коммерческих расчетах - в случае отрицательных чисел; при решении уравнений - для иррациональных или мнимых чисел). В этих операциях они участвуют как фиктивные величины, с которыми формально можно оперировать как с обычными числами, но которые должны исчезнуть после завершения операций. Результат должен быть выражен в обычных числах, имеющих законный онтологический статус. Однако в более поздней математике онтологический статус этих фикций был легализован. Они предстали как равноправные математические объекты, ничем не отличающиеся от рациональных положительных чисел. Это особенно ясно при геометрической интерпретации - на комплексной плоскости все числа существуют одинаково. То, что исходно использовалось как мыслительный ход, как способ действия, оказалось объектом новой теории.

Таким образом, мы можем видеть два мыслительных хода: от онтологии к методологии и от методологии к онтологии. В последующем рассуждении мы попытаемся выявить их взаимную связь и описать их в рамках единого движения мысли. Это движение мысли мы будем характеризовать как «возвратное», родственное по своей природе герменевтическому кругу.

Заметим сначала, что два названных движения сопутствуют друг другу. Порождению методологических фикций предшествует некоторая онтология. Метод возникает на основании онтологических допущений. Так, при образовании числовых фикций уже существуют положительные рациональные числа как реальные объекты производимых операций. Иными словами, мы сразу сталкиваемся с неким возвратным движением: онтология-методология-онтология. Ясно, что это не означает возврат к прежней онтологии. Скорее получается так, что методология приводит к изменению онтологических допущений. Включение указанных псевдо-сущностей в состав чисел меняет представление о числе вообще. Появляется иная онтология. Нетрудно предвидеть, что вслед за ней появится и иная методология.

Заметим, что изменение онтологии предопределено рождением методологии с ее фикциями. Фикции, наверное, не всегда становятся реальными объектами. Однако сам факт их появления свидетельствует о недостаточности исходных онтологических допущений, о необходимости расширить или радикально изменить образ реальности. В науке метод нужен для того, чтобы исследовать сущее. Метод подразумевает явные методические допущения, правила метода, включающие те самые фикции, которым, возможно и предстоит стать объектами новой теории, т.е. элементами новой онтологии. Но метод нужен для решения проблем, которые возникли в рамках прежней онтологии. Иными словами, само наличие метода свидетельствует о неполноте этой онтологии. В ней есть какие-то изъяны, что-то неясно, что-то не позволяет ограничиться уже введенными объектами. Можно сказать, что метод есть средство прояснения онтологии и, одновременно, ее изменения.

Характер этого изменения может быть разным. В рассмотренном нами примере с числами онтология изменилась буквально до неузнаваемости. Однако это изменение может свестись к локальным уточнениям, к решениям частных задач. Доказательство несчетности множества иррациональных чисел также меняет онтологию, но не столь радикально, как признание их (иррациональных чисел) числами вообще. Это доказательство, конечно, основательно меняет образ реальности, но оставляет нас в рамках существующих базовых допущений.

Итак, переход от онтологии к методологии и обратно обусловлен стремлением к прояснению. В науке такое прояснение подразумевает прежде всего объяснение, а потому есть смысл сопоставить описываемый нами переход с известными схемами объяснения.

Обратимся к уже упомянутой здесь дедуктивно-номологической схеме. Суть ее - в подведении единичных наблюдаемых фактов под общий закон. Факт объяснен, если при определенных, заранее сформулированных условиях он оказывается логическим следствием общего закона. Например, эллиптическое движение планет вокруг Солнца объясняется законом всемирного тяготения, поскольку форма траектории выводится из этого закона при заданных начальных условиях. В такой схеме рассматриваемый нами переход не заметен. Закон сформулирован в рамках некоторой теории. Возможно даже, как в приведенном только что примере, является основным постулатом теории. Теория описывает вполне определенную предметную область. Объясняемый факт принадлежит к той же предметной области. Он был установлен только благодаря действующим онтологическим допущениям. Установить факт, подлежащий объяснению в рамках теории, значит сформулировать его в терминах этой теории. А термины этой теории уже заранее предполагают определенный тип объектов описания. В примере с движением планет таковыми объектами являются твердые тела, обладающие массой, движущиеся в однородном трехмерном пространстве под действием гравитации. Факт, объяснимый с помощью закона всемирного тяготения, должен быть установлен в рамках этих онтологических допущений. Объясняя факты общим законом, мы остаемся в рамках одной и той же онтологии, хотя, конечно, как-то эту онтологию обогащаем. Если вспомнить противопоставление «что?» и «как?», упомянутое нами в начале статьи, то все объяснения посредством дедуктивно-номологической схемы отвечают на вопрос «что?». Мы выясняем, что существует в действительности и что представляет собой этот факт. Объяснение представляет собой включение факта в общую структуру теории, т.е. отнесение наблюдаемых объектов к общему классу уже описанных объектов.

Однако дедуктивно-номологическая схема описывает познание лишь частично. Она касается лишь объяснения и прогноза на основании установленных законов, но не показывает происхождения самих этих законов, а также их фальсификации и изменения. Не рассматривая всех аспектов этих - весьма сложных - вопросов, мы можем все же утверждать (следуя, например, Попперу), что всякий закон, установленный естествознанием, представляет собой гипотезу. Этот его статус не изменяется даже тогда, когда он (закон) входит в состав теории. Любая теория может оказаться ошибочной, а потому всегда должна рассматриваться как система допущений, объясняющих наличную совокупность фактов и открытая для дополнений и исправлений. Более того, всегда остается возможность полного отказа от теории и поиска альтернативных объяснений. С учетом сказанного дедуктивно-номологическая схема должна быть «погружена» в более общую - гипотетико-дедуктивную. Последнюю можно представить как последовательность четырех шагов: 1) наблюдение (при определенных условиях); 2) выдвижение гипотезы, объясняющей наблюдение; 3) прогноз, т.е. выведение возможных следствий из гипотезы при условиях, отличных от первых; 4) проверка, состоящая в наблюдениях при тех условиях, для которых был сделан прогноз. []

Рассмотрим сначала первые два шага. Они отчасти соответствуют дедуктивно-номологической схеме. Объяснение состоит в том, что наблюдение должно быть выведено из гипотезы. Факт объяснен тогда, когда является логическим следствием гипотезы при условиях, в рамках которых он наблюдался. Гипотеза в общем случае представляет собой догадку, некое новое положение, найденное для объяснения наблюдения. Но схема останется прежней и тогда, когда для объяснения будет привлечен уже известный общий закон. Именно этот случай и соответствует дедуктивно-номологической схеме. Однако важно обратить внимание на порядок шагов. В стандартном описании дедуктивно-номологической схемы общий закон предшествует объясняемому факту, тогда как в порядке исследования все наоборот: консеквент предшествует антецеденту. Мы сначала наблюдаем, а затем ищем объяснение. При этом не имеет значения, подводим ли мы факт под уже установленный закон, или делаем рискованную догадку, обладающую абсолютной новизной. При всех различиях между двумя этими ситуациями между ними есть одно существенное совпадение: это решение научной проблемы, возникшей из-за необъясненного (пока) факта. Не факт возникает из общего закона, а закон привлекается для его объяснения.

Намечается некоторая (пока не очень точная) аналогия между этим порядком шагов в гипотетико-дедуктивной схеме и связью между онтологией и методологией, о которой мы здесь говорили. Онтология, напомним, предшествует методологии, причем это предшествование означает, что в онтологии возник какой-то пробел. Метод требуется для решения проблемы. Необъясненный факт также представляет собой проблему. Это тоже пробел в некоторой целостности. Гипотеза выдвигается для его заполнения. Попробуем уточнить намеченную аналогию. Для этого сосредоточим внимание на ситуации, когда гипотеза не оформилась еще как закон, а принимается как новое, не вполне проверенное предположение.

Рассмотрим для примера законы Кеплера. Они родились благодаря обобщению наблюдений за местоположением планет, проведенным ранее Тихо Браге. Состояло оно в том, что планеты движутся по эллиптической орбите, причем так, что Солнце находится в одном из фокусов эллипса. Кеплер при этом дал точное описание математической формы каждого эллипса. Такое описание представляло собой гипотезу, объяснявшую появление планет именно там, где обнаружил их Тихо Браге. Заметим, что обобщение, произведенное Кеплером, использовало понятия, никак до этого с движением планет не связанные. Никакого отношения к описанию светил не имели, например, конические сечения, в частности эллипсы. Понятие орбиты вообще было введено впервые, поскольку до Кеплера движение светил связывалось с обращением небесных сфер. Эти понятия никак не вытекали из совокупности положений Марса, на основании которых делал свои заключения Кеплер. Его заключения содержали существенную новизну, не будучи следствиеми предшествующего опыта. Заметим, что понятия, использованные в кеплеровской гипотезе, суть те самые фикции, чисто интеллектуальные конструкции, не имеющие (в момент их создания) никакого аналога в реальности (наблюдаемой или умопостигаемой). Их роль - чисто операциональная. Они позволяют рассчитывать местоположения планет и предсказывать их движения.

Таким образом, гипотеза выражает метод, схему действий. Новые понятия вводятся для того, чтобы эту схему реализовать. Иное дело - результаты наблюдений. Они относятся к реальным объектам. Наблюдается то, что существует.[1] В данном случае - планеты. Исходная онтология, впрочем, не исчерпывается понятием о планетах. Она представляет собой целую систему, основанную на идее обращения сфер. Именно в рамках этой системы проводил Тихо Браге свои наблюдения. Однако она (система) испытывает в то время серьезные затруднения. Гипотеза Кеплера свободна от этих затруднений. Она позволяет решать задачи, связанные с движением планет проще и точнее.

Я полагаю, что выявленные на этом примере характеристики являются общими для всех научных гипотез. Гипотеза представляет собой догадку, содержащую новизну, а значит, имеющую дело с чем-то непроверенным, не до конца установленным. Иными словами, в ней присутствует определенный отрыв от реальности, допущение, не базирующееся целиком на фактах, т.е. некоторая фикция. Эта фикция позволяет проводить невозможные ранее мыслительные операции над объектами, в частности совершенно иначе прогнозировать их свойства или поведение.

Посмотрим теперь, что происходит с объектами. То, что представлялось фрагментами реальности, поставлено в один ряд с фикциями. Они включены в гипотетические мыслительные конструкции. С уже установленными и наблюдаемыми объектами проводятся логические и математические операции, аналогичные операциям с «чистыми» понятиями, лишенными (по крайней мере, пока) онтологического смысла. Они как бы растворяются в мыслительных операциях. Само понятие о них меняется. В нашем примере вместо небесных светил возникают в конечном счете материальные точки, движущиеся в равномерном трехмерном пространстве по эллиптическим траекториям.

Мы пока рассмотрели первые два шага гипотетико-дедуктивной схемы. Следующие два шага - прогноз и наблюдение при новых условиях - связаны с проверкой гипотезы. Ясно, что если прогнозы сбываются, т.е. гипотеза подтверждается, введенные ранее фикции обретают реальное наполнение. Гипотеза получает статус закона. При достаточном количестве подтверждений можно уже забыть (на время), что это была гипотеза. Так происходит движение от методологии к онтологии. В общем случае это - новая онтология, отличная от той, которая дала исходные наблюдения. Траектории в трехмерном пространстве, появившиеся как фикции в гипотезе Кеплера, приобретают новый онтологический статус в ньютоновской механике. Там они выступают как нечто реальное и наблюдаемое.

Итак, мы можем фиксировать возвратное движение: от онтологии через методологию к новой онтологии. Методология, как осознанное представление о методах исследования, появляется в момент выдвижения гипотез. Онтология формируется по мере принятия гипотезы. Получается нечто вроде движения в круге. Всякой гипотезе, как конструкции из методологических фикций, предшествует некоторая онтология. Ей же, в свою очередь, предшествует гипотеза или совокупность гипотез.

Это движение в круге может осуществляться на разном уровне. Появление некоторых гипотез знаменует смену парадигм. Они становятся постулатами великих теорий. Их подтверждение требует длительного времени, но результатом их принятия становится формирование новой онтологии. Такими гипотезами следует признать ньютоновский закон гравитации или уравнения электромагнитного поля Максвелла. С другой стороны, в науке постоянно выдвигаются достаточно мелкие гипотезы, возникающие в ходе повседневных научных исследований. Они, будучи подтверждены и приняты, дают лишь незаметные дополнения к онтологии, не меняя ее по существу. Между гипотезами разного уровня существуют довольно сложные отношения. Естественна ситуация, когда более мелкие гипотезы выдвигаются в рамках уже сложившейся онтологии. Не внося в нее существенных изменений, они, если их принимают, продолжают существовать под сенью более крупных теорий. Например, открытие новых химических элементов происходит в рамках уже сложившейся периодической системы. Эти открытия оставляют в неприкосновенности общую картину, хотя и вносят в нее некоторые дополнения. С другой стороны, более частные гипотезы могут предшествовать общей. Так ньютоновской теории гравитации предшествуют открытия Галилея и Кеплера, максвелловской теории поля - открытия Фарадея, построению периодической системы - открытие значительной части химических элементов. Эти открытия постепенно формируют новую онтологию. Их принятие, предваряя появление объемлющей теории, онтологизирует частные понятия, которые затем войдут в завершенную онтологическую конструкцию. Однако, прежде чем такая конструкция появится, онтологический статус частных понятий остается сомнительным. В известной мере они остаются фикциями. Выражается это, например, в скептическом отношении со стороны научного сообщества. Так, гипотеза Кеплера об эллиптических орбитах не разделялась многими его современниками, в частности Галилеем. Дело, впрочем, не только в признании сообщества. Чтобы методологические фикции стали реальными объектами, мало подтвердить их существование с помощью наблюдений. Статус введенных понятий меняется тогда, когда они входят в объемлющую систему. Нужна их согласованность с другими понятиями, т.е. создание научной теории. Только теория - логически согласованная система, включающая гипотезы разного уровня - определяет онтологию.

Можно фиксировать изменение статуса научных положений после включения их в теорию. Проще всего обозначить это изменение так: из предположений, оперирующих фикциями, они становятся теоретически обоснованными положениями, имеющими дело с реальными объектами. Однако это было бы серьезным упрощением. Здесь мы должны вспомнить, что любая научная теория остается гипотезой даже тогда, когда все ее прогнозы сбываются. Как бы хорошо ни была подтверждена теория, всегда остается возможность ее опровержения. Следовательно, объекты этой теории всегда остаются в известной мере фикциями. Объекты науки - это идеальные объекты, т.е. конструкции нашего ума, лишь приблизительно описывающие реальность. Никакая теория не описывает реальность саму по себе. Скорее, научное сообщество приписывает онтологический статус научным понятиям. Но их всегда можно рассматривать операционально, как формы деятельности, как схемы вычислений, наблюдений, доказательств и т.д.

Иными словами, переход от методологии к онтологии никогда не бывает окончательным. Всякая онтология в той или иной мере «методологична». Хотя ясно, что степень фиктивности может быть разной. Чем лучше подтверждена теория, тем больше оснований считать, что ее объекты представляют собой нечто реальное, точнее, имеющее отношение к реальности. С другой стороны, даже самая откровенная фикция в известной мере является объектом. Создавая гипотетические идеальные конструкции, ученый всегда рассчитывает на подтверждение своих гипотез, т.е. на то, что его фикции окажутся чем-то реальным. Даже если речь идет о псевдо-сущностях, с самого начала предназначенных лишь для того, чтобы обеспечить удобство операций, все равно в сознании возникает некая псевдо-реальность, содержащая такого рода фиктивные объекты, т.е. также формируется своего рода онтология.

Граница между онтологическими и методологическими допущениями (реальными объектами и фикциями) весьма размыта. Эту размытость можно легче увидеть на примере не научного, а обыденного рассуждения. Допустим, проснувшись утром, мы слышим стук капель по подоконнику. Этот звук заставит нас подумать, что идет дождь. Выглянув в окно, увидев тучи, прохожих под зонтиками, лужи на асфальте, мы убедимся, что эта мысль справедлива. Заметим, что все эти нехитрые действия вполне укладываются в гипотетико-дедуктивную схему. Стук капель - исходное наблюдение, дождь - гипотеза, объясняющая это наблюдение. Зрелище, открывающееся за окном, вполне можно было прогнозировать, не подходя к нему. Когда наблюдение совпало с прогнозом, гипотеза была подтверждена.

Капли на подоконнике, дождь, лужи, тучи, прохожие с зонтиками - все это реальные объекты. Однако их статус меняется в ходе рассуждения. Когда сделано только первое наблюдение, «дождь» представляет собой фикцию, введенную, чтобы создать целостную картину происходящего. Тучи, лужи и прочие прогнозируемые предметы также только фиктивны. Лишь последующие наблюдения делают их реальными.

Рассуждение это интересно тем, что различие между фикцией и реальным объектом в нем практически неуловимо. Даже в качестве гипотетической ненаблюдаемой сущности «дождь» нельзя назвать идеализацией. Он привычен и потенциально осязаем. Поэтому переход от онтологии к методологии и обратно здесь почти незаметен. (Впрочем, в приведенном примере нужно говорить даже не о методологии, а скорее об операциональности, о некотором «как», переходящем в «что».) В тот момент, когда «дождь» фигурирует в рассуждении как вымысел, умственная конструкция, введенная для объяснения, он все же обладает неким онтологическим статусом, он не вполне фикция, хотя и не вполне реальный объект. Хотя мы не знаем (пока не выглянули в окно), есть ли дождь сейчас, мы знаем, что вообще дожди бывают.

Я думаю, что объекты научных теорий обладают подобным статусом. Они всегда отчасти фиктивны и отчасти реальны. Описываемый нами переход (рассмотренный как переход от методологии к онтологии) состоит в том, что они становятся менее фиктивны и более реальны.

Разобранный пример показывает, что описанное нами движение в круге существует не только в науке, но и в повседневности. Но в науке оно более заметно. В повседневных практиках разрыв между фиктивностью и реальностью совсем невелик. Фикции в них возникают ненадолго, поскольку рождаются в рамках устоявшейся онтологии, согласованной с привычками, устойчивыми представлениями о реальности. Всякая догадка, появляющаяся в повседневности, быстро подтверждается или отвергается, не нуждаясь в обсуждении, в поиске согласия. Наука же склонна к неожиданным гипотезам, к поиску новизны. В ней нередки умственные построения, не вписывающиеся (по крайней мере, сразу) в существующий образ реальности. Поэтому существует сходство между повседневностью и таким состоянием науки, когда в ней доминируют сложившиеся теории и устоявшиеся, внутренне согласованные представления о реальности. Сам эффект реальности порождается согласованностью сложной системы. Теория, как развитая система понятий, не допускает произвола. Она как-будто живет собственной жизнью, обладает собственной внутренней логикой. Эта логика диктует определенные мыслительные ходы, накладывает весьма жесткие ограничения на действия ученого. Он не может принять решение, противоречащее логике системы, подобно тому, как нельзя идти прямо, когда на пути каменная стена. И в том, и в другом случае мы «сталкиваемся с реальностью», с которой ничего нельзя сделать. Конечно, эта ригидность системы не абсолютна, поскольку, как мы уже заметили, она все же отчасти фиктивна. Но она тем менее фиктивна и тем более реальна, чем более развита и внутренне согласованна. Менее всего реальна ad hoc гипотеза, привязанная лишь к единичному случаю и не приведенная в согласие с другими наблюдениями и положениями теории.

Повседневные представления, базирующиеся на привычках, на многообразии устойчивых образов, обладают такой же согласованностью. Они не разработаны, подобно строгой научной теории, однако обладают собственной внутренней логикой и накладывают не менее жесткие ограничения на человека. Именно поэтому повседневность предполагает практически незыблемую онтологию, она прочно стоит на реальной основе. Именно поэтому и в повседневности, и в развитой научной теории переход от «как» к «что» почти незаметен. Мы видели уже, что дедуктивно-номологическая схема, описывающая объяснение в рамках развитой научной теории, вообще не фиксирует такого перехода. Заметим, что в этом случае совершается единичное возвратное движение: от возникшей в рамках определенной онтологии проблемы (например, необъясненного наблюдения) к общему закону, а от него к решенной (в рамках той же онтологии) проблеме. Для науки такое единичное возвратное движение можно представить лишь как идеализацию, как фрагмент научного познания, извлеченный из постоянно возобновляемого движения в круге. Смысл идеализации в том, что общий закон рассматривается как абсолютный, не подлежащий изменению. Если же рассматривать его как гипотезу (которой он и является), то решение новых задач может приводить к его коррекции или даже замене на альтернативные гипотезы. Иными словами, решение научных задач часто приводит к появлению новых онтологий, в рамках которых возникают новые проблемы и новые методологии.

Итак, онтология опирается на развитую систему представлений (научных понятий или повседневных убеждений). Это обстоятельство позволяет уточнить то, что мы говорили ранее о наблюдениях. Посредством наблюдений (конечно же, многократных и проведенных при разных условиях) гипотеза либо приобретает статус закона, и фигурирующие в ней фикции обретаю статус реальных объектов, либо дисквалифицируется как ложное допущение. Наблюдаемое имеет репутацию реального, а наблюдение рассматривается как столкновение с реальностью. Важен здесь именно этот статус наблюдаемого. Обеспечен же он тем, что наблюдение не сводится к единичному чувственному восприятию, а подразумевает развитую концептуальную систему, позволяющую это восприятие интерпретировать. Верно это и для научных теорий, и для повседневных практик. В обоих случаях существует завершенная система представлений, описывающая взаимодействие субъекта наблюдения, инструментов наблюдения и наблюдаемых объектов. Эти последние сами являются объектами теории, полностью представлены ее концептуальными средствами. Именно поэтому наблюдаемое всегда реально. Проверка гипотезы есть, следовательно, столкновение с реальностью потому, что при такой проверке фикции ставятся в ряд со сформированными систематизированными концептами. Такое «уравнивание» оказывается для них моментом истины. Они либо выживают, либо гибнут.

Теория, обеспечивающая наблюдения, составляет необходимый фон любой научной теории. Точно описать их отношения - задача довольно трудная. С одной стороны, методы проведения и интерпретация наблюдений определяются самой научной теорией. Однако и самые солидные и развитые теории могут отвергаться именно на основании наблюдений. Следовательно, есть «еще что-то», какая-то система представлений, возможно не высказанная явно, но не включаемая в саму теорию. Не исключено, что наблюдения, будучи, с одной стороны, обусловлены научными понятиями, с другой стороны сохраняют связь с жизненным миром наблюдателя, с его телесностью. В конечном счете наблюдает человек, используя свои органы чувств, имеющий определенные привычки и убеждения. В таком случае интерпретация наблюдений неявно определяется повседневными представлениями и может иметь некие инварианты, независимые от научных теорий и парадигм.

В заключение - небольшое замечание о динамике научного познания. Мы видели, что всякий шаг научного познания включает создание фикций, идеальных образований, не привязанных к реальности. На протяжении нескольких столетий наука развивается подобным образом весьма бурно. Выдвигая новые гипотезы, заменяя прежние теории новыми, научное сообщество постоянно продуцирует все новые фикции, последовательно их онтологизируя. Неудивительно, что всякий раз очередная онтология, релевантная новому состоянию знания, оказывается более абстрактной, удаленной от наблюдений, от повседневного опыта. В этом наука обнаруживает неизменный прогресс. Можно сомневаться в линейном росте научного знания, в кумулятивном характере развития науки. Но никакие смены парадигм или научно-исследовательских программ не меняют этого вектора эволюции науки. Чем дальше, тем более абстрактной она становится. Это тенденция в научном познании находится в явном противоречии с только что отмеченной нами связью с телесностью и жизненным миром человека.

Литература

Огурцов 2009 - Огурцов  А.П. От методологии истории к метафизике истории // Наука: от методологии к онтологии. М.: ИФ РАН, 2009.

Примечания,

[1] Существует, правда, методология наблюдения со своими допущениями, фикциями, схемами. Эту тему мы обсудим позже. Пока мы говорим о результатах наблюдений, которые относятся к реальности, т.е. если можно так выразиться, онтологичны.