Исследуется феномен сменовеховства – предшественника сегодняшнего мировоззрения миллионов россиян. Сменовеховство характеризуется как крайняя форма этатизма, обладающая некоторыми специфическими чертами. В частности, жесткость государства полностью оправдывается в сменовеховстве его высшей целью: завоеванием и перевоспитанием внешнего мира. При этом разработка и осуществление идеологических задач – сугубая прерогатива государства. Участие граждан в идеологической жизни носит в сменовеховстве лишь декларативный характер.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: сменовеховство, евразийство, консервативная революция, идеологический этатизм, особая русская цивилизация, изоляционизм.

Постановка задачи. На страницах «ВФ» нам не раз уже доводилось писать о «поиске национальной идеи» в сегодняшней России - процессе, сводящемся в основном к поиску в новых условиях советской ментальностью самоадекватной образной системы и языка (см., например, [Сендеров 2006, 2009]). Крах коммунизма не стал для этой ментальности серьёзным ударом: интуитивно, но достаточно уверенно идеологи «новой исторической общности» ощущали и понимали свои подлинные, не зависящие от времени и внешних обстоятельств чувства и взгляды. Радикальное деление мира на своих и чужих, идеологически зацикленный этатизм (к значению этого специфического понятия мы вернёмся ниже), ненависть к личностным основам европейско-русской культуры, прежде всего - к свободе и праву... Эти аккумулированные в сталинско-брежневском «марксизме» инстинкты умиравшая идеология обслуживала всё хуже: её конъюнктурные вынужденные уступки врагам выступали пред судом «общности» прямой изменой. Да и вообще - насильно надетое платье жмёт.

Осознавшая себя идеологом, марксистская профессура 1980-х - 1990-х годов взялась за дело, её творчество воссоздало героическую атмосферу конца 1940-х: и сами коммунистические вожди - от Хрущева и до Горбачева с Яковлевым - тотчас были объявлены агентами ЦРУ и Моссада. Впрочем, лики позитива в новой реальности были многообразны: либералы и западники - подлинные и мнимые - выступали врагами славянства и византизма, Евразии, особой русской цивилизации, Третьего Рима - Святой Руси... В ряду положительных концепций задействована даже немецкая «консервативная революция». Каждый из этих образов выбирался не случайно и на указанные выше части советского менталитета ложился достаточно хорошо. Но между тем, проглавенствовав считанные годы, соблазнительная концепция списывалась в запас: оставаясь в обойме, она с очевидностью уступала место новым, перекочёвывала на обочину «правого фронта».

Успех «советской правой» провоцировал её дальнейшее наступление (многие её идеологи не скрывают своих разработанных утилитарно-политических планов и амбиций: см. по этому поводу [Сендеров 2007, Цымбурский 2006, Володихин 2006, Ремизов 2006, Умланд 2006, Нифонтов 2006]). А наступление - захлёбывалось: концепции оказывались чересчур рафинированными, непригодными для миллионного спроса. И несколько лет назад произошёл качественный перелом: поиск адекватной идеи вышел наконец не на очередную «консервативную революцию», а теперь - на интеллектуальный продукт потребного уровня и качества: на «Проект «Россия»», на «неосталинизм». Т.е. - на апологетику агрессивного, не нуждающегося уже в «тонких» объяснениях изоляционизма во внешней сфере. И подчёркнуто антиправового, ориентированного на сталинистский идеал этатизма - в сфере внутренней. Даже очевидные, казалось бы, основы - православие, русскость - отошли в этой идеологии на второй план: их подменили всесокрушающие проклятия в адрес католицизма - протестантизма - Запада. И это вполне логично. Вдумчивая любовь к своему - либо компенсирующая её отсутствие ненависть к чужому. Патриотизму всегда приходится выбирать.

Феномены, о которых мы говорим, в частности, выход трёхтомника «Проект "Россия"», - явление уникального воздействия и масштаба. Объявленный миллионный тираж последнего тома может быть подвергнут сомнению. Но простые прикидочные соображения не позволяют усомниться в многодесятитысячной расходимости таких книг.

Подвергалось ли это явление теоретическому осмыслению? Создаётся впечатление, что и некоторые серьёзные авторы замирают в недоумении перед ним. Трудно иначе объяснить бессмысленный термин «сталинизм», фигурирующий подчас и в солидных работах. Неловко даже сегодня напоминать, что этот термин - стыдливый эвфемизм для обозначения коммунизма сталинского периода. Употребляя этот термин, мы возвращаемся к теоретическому уровню Н.С. Хрущёва и XX съезда КПСС. Но тогда этот термин был, с понятной точки зрения, оправдан. Что означает он сегодня? Что самые различные круги, включая и значительную часть властных, жаждут сегодня возвращения к убийственному для них самих коммунизму? Чуть задумавшись над вновь вошедшим в моду словом, мы тотчас попадаем в область абсурда.

Апелляция к фигуре Вождя приобретает, однако, смысл - при несколько нестандартном к ней подходе. Рассматривать её следует не в рамках коммунистической идеологии. В этих рамках она, к слову, значила довольно мало. По канону Сталин был лишь верным учеником Ленина - и, имея для этого все практические возможности, он и не пытался этот канон сломать. А вот в другой, «параллельной» идеологии фигура Вождя значила почти всё. Идеология эта - национал-большевизм. Сменовеховство.

Это учение сыграло в России огромную роль. И в эмиграции. И в России «материковой». Но бывают незаметные, хотя и мощные «идеи-правительницы» (выражаясь сменовеховским языком). «Пролы» не видят этих идей: их, как известно, обучают одномерному восприятию реальности. А в СССР в пролы было обращено всё население страны.

Идеологические наработки сменовеховства - один из залогов успеха сегодняшней версии советской идеологии. Её апологеты, в соответствии с сегодняшней примитивизирующей методологией её насаждения, не подчёркивают этого. Но и не скрывают. В популярной «Википедии» сменовеховство представлено в основном обширной статьёй А.Дугина. Так что сегодня - не то чтобы совсем уж не происходит осмысления сменовеховства...

Надеемся, что сказанное выше послужит в глазах читателя оправданием настоящей статьи.  

Сведения «первого приближения», или Несколько общих слов. Есть разные причины того, что общественные лагеря, каждый по своим основаниям, обходят вопросы о сменовеховстве стороной. По ходу статьи, мы надеемся, прояснятся некоторые из этих причин. Но для начала - не упустим простейших. Когда речь заходит о движении вековой давности, о нем, как правило, знают в основном те, кто специально знакомится с ним. Лет двадцать назад, когда, допустим, евразийство еще не было у всех на слуху, человек, впервые услышавший этот термин, скорее всего поинтересовался бы, о чем идет речь. Однако, располагая такой же, по существу, информацией о сменовеховстве, он счел бы, что речь идет о явлении, известном ему. Бывают феномены, располагающиеся в общественном сознании под сомнительной вывеской: «Все и так знают».

В чем же состоит это «всеобщее знание» о сменовеховстве?

Когда Белое дело было проиграно, его участники увидели: вчерашние разрушители Великой России подхватили ее эстафету. Советская Россия, конечно, вчерашним белым импонировать не могла. Но другой все равно уже не было. Да и надежды на перерождение - на нормализацию, на «термидор» - были велики, особенно укрепились они в связи с НЭПом. Отрицая коммунистическую идеологию, сменовеховцы упивались советской мощью, всячески поддерживали ее. Большевики со своей стороны до времени прощали попутчикам их несознательность, поддерживали и субсидировали их. Когда же власть укрепилась - приблизившись тем самым к сменовеховскому идеалу - она, разумеется, тотчас истребила вчерашних друзей.

Примем, в соответствии с заголовком настоящей главки, эту популярную версию сменовеховства. И отметим сразу: очередная причина молчания о явлении ясна уже из нее. Культ великого и могучего, хотя и тоталитарного, советского прошлого - единственная моральная и историческая база провозглашаемой ныне «национальной идеи». При этом чудовищность прошлого, жестко, хотя и в придаточных предложениях, осуждаемая властью, не находит никакого осуждения у «патриотической общественности». От мечтаний о грядущей опричнине [Юрьев 2007] до оправдания необходимостью: «так тогда было надо». И не далее последнего - таков весь спектр патриотических взглядов. Что же мы видим, констатируя очевидную сменовеховскую родословную «национальной идеи»? Что т.н. «неосталинизм» - прямое, непосредственное порождение Сталина и его окружения. Сталин, Радек, Крестинский, Фрунзе курировали сменовеховские издания, субсидировали их. Скрывать было абсолютно нечего. Да они и не скрывали. «Я за поддержку Советской власти в России, - говорит Устрялов, хотя был кадет, буржуа, поддерживал интервенцию, - потому что она стала на дорогу, по которой катится к обычной буржуазной власти» [Ленин], - с одобрением констатирует В.И.Ленин в 1922 году. «Пусть мечтает о перерождении нашей партии. Мечтать у нас не запрещено. Но пусть он знает, что, мечтая о перерождении, он должен вместе с тем возить воду на нашу большевистскую мельницу. Иначе ему плохо будет» [Сталин, 342], - разъясняет и дополняет И.В.Сталин три года спустя. И Устрялов возил. Пока в незабываемом 1937-м не рассорился с Вождем по непостижимому, с точки зрения сформулированной выше версии сменовеховства, поводу. Но не будем забегать вперед.

Вот и вся родословная нескончаемых нынешних рассуждений о возрождении Российской Империи в СССР. И если бы сменовеховство действительно сводилось к приведенной выше схеме - констатацией этой можно было бы и ограничиться. Но дело обстоит не так просто. Когда мы описываем явление схемой, наш мозг логизирует его, невольно вводит в не вызывающее умственного сопротивления русло. «Надеялись на перерождение, на новую буржуазию...» А как быть, если мы заменим этот текст вот таким: «Утверждали, что к 1920 году перерождение совдепии уже состоялось»?

Что видится абсурдом как абстракция - нисколько не поражает как ряд конкретных жизненных явлений. Написал же В.В.Шульгин в 1920 году, что Красная Армия «била поляков как поляков. И именно за то, что они захватили чисто русские области» [Шульгин 1989, 517] . Подобные рассуждения сегодня в моде - в особенности когда речь идет о послевоенном СССР. Что же стоит за ними в действительности? К 1919 большевикам удалось превратить анархическую вольницу в регулярную военную силу. Но о какой русской идеологии могла к этому времени идти речь? От советских верхов до последнего буденовца-махновца все еще бредили мировой революцией. «Даешь Варшаву! Бьем Берлин! Уж врезались мы в Крым!» - иной идеологии еще не существовало.

Практическое сменовеховство богато и более выразительными примерами. В воспоминаниях литератора-эмигранта Б. Сосинского есть описание его последнего разговора со сменовеховцем-евразийцем, убийцей-агентом ГПУ С.Эфроном. Не зная, разумеется, о деятельности собеседника, Сосинский все же догадывался кое о чем. «Он стал горячо убеждать меня... Мы преступники, мы воевали с рабоче-крестьянским государством. И только кровью мы можем смыть свою вину. "Возможно, - ответил я. - Но не чужой кровью"» [Сосинский 2002, 178-188 ].

«Рабоче-крестьянское государство». На первый взгляд, перед нами уже чисто советское мировоззрение. В действительности же вся деятельность левого крыла евразийства - именно сменовеховство. Оно не столько формализованное учение: оно - настроение, излучение. В эмиграции оно было монопольным. На одно «Возрождение» П.Струве, сохранившее духовный потенциал Белой борьбы, приходилось несколько десятков сменовеховских изданий. Но уже в середине 1920-х Политбюро избавило эмиграцию от ставшего бесполезным для ВКП(б) груза. В России дело обстояло серьезнее. Сознанием интеллигенции правила не большевистская идеология. Но и не сопротивление ей. Переберем наугад, от 1930-х и далее, десятки ярких имен отечественной культуры. Коммунистические догмы окажутся досадным напластованием. Излучение сменовеховства пронизывало почти всех.

Первый подступ к этому явлению может быть, однако, только один: вглядеться в наиболее яркие сменовеховские идеи, в выпуклые эпизоды истории движения. И здесь нас подстерегают некоторые неожиданности.

«Последовательность идеологических маневров Устрялова говорит за то (и это во многом расходится с распространенным взглядом на его деятельность), что он, возможно безотчетно, с самого начала не воспринял ленинский НЭП всерьез, предпочтя слепой вере в декларируемое перерождение Советской власти уверенность в создании сильного интернационального и неизбежно советского государства. НЭП как промежуточное экономическое средство, на определенном этапе послужившее коммунистам в деле решения текущих социальных задач, идеолог сменовеховства уверенно превращает в средство для собирания сил по восстановлению Российского государства как советской (и необратимо советской) империи» [Воробьев].

Это рассуждение может показаться столь привычной сегодня конспирологией. Крупный колчаковский чиновник, кадет, перешедший на рельсы просоветского государственничества. И ждущий при этом перерождения и внутренней гибели советчины. Эта привычная картина укладывается в схему. Но какая-то тайная, любой ценой, беззаветная служба новому режиму...

Вывод, приведенный выше, принадлежит О.А.Воробьеву - автору глубоких статей на основе открывшихся на рубеже нового тысячелетия архивов. Видимо, общепопулярная картина сменовеховства нуждается все-таки в некоторых серьезных коррективах.

Рождение этатизма из духа безнадежности. Вероятно, нет другой европейской страны, в собирании, христианизации, просвещении, культуре которой государство сыграло такую как в России роль. Эта роль была не просто огромной. Начиная с петровского царствования, можно говорить об абсолютности ее: жизнь страны строилась сверху. Положение это было очевидным. И когда в XIX веке началось интенсивное осмысление русской истории и культуры - стало общепризнанным: государство в России - все. Это принималось мыслителями с различным, так сказать, знаком: для славянофилов, Герцена, народников уникальность российской государственности - злой рок. Но те, кто искал в стране позитивную силу, - от просвещающей, как Пушкин, до чисто охранительной, как Победоносцев - неизменно обращали именно к государству свой взор. Одни считали его строителем чудотворным, другие - злым демиургом. Но все признавали очевидное: больше на 1/6 мира не строит никто.

Народ во всех рассмотрениях выступал как иррациональная стихия. Интуитивно, высшим разумом поддерживающая Престол - для одних. Живущая своей отдельной жизнью, отчужденная от государства - для других. Готовая подняться на борьбу за полную, окончательную справедливость - для третьих.

Как уникальность российской государственности, так и стихийность народной среды сомнений не вызывали. И серьезные мыслители признавали эти реальности - по-разному, повторим, оценивая и акцентируя их. Но, несмотря на все это, в России так и не сложилась государственническая мыслительная школа - сравнимая с немецкой или французской. Для любого поклонника сильной самодержавной государственности она была лишь орудием, посредующим звеном. Этатизм в точном, узком смысле слова в России отсутствовал. Великое российское государство всегда было должно.

Просвещать народ, реформировать страну (так считали многие: от признанных либералов до позднего Каткова). Стоять твердыней под ветрами современности, спасти от них и европейские ценности (Федор Тютчев). Каких только требований, подчас причудливых, к государству ни выдвигали. И государство, казалось, велико тем, что оно обладает моральным потенциалом для выполнения их.

Во всем этом не было ни культа страны и государства, ни культа народа как такового. Причем формулировалось это прямо и резко. «Без православия наш народ - дрянь», - не раз повторяли славянофилы. «Я не понимаю французов, которые умеют любить всякую Францию и всякой Франции служить... Я желаю, чтобы отчизна моя достойна была моего уважения, и Россию всякую... я могу разве по принуждению выносить», - писал Константин Леонтьев [Леонтьев 1992, 326]. Призвание России видели в том, чтобы прежде всего смиренно подчиниться -  византизму, европеизму, марксизму - какой-либо высшей преобразующей силе. И в качестве орудия этой силы - строить свою жизнь и менять мир. И, в полном соответствии с этой же логикой, Бакунин, Блок, многие другие - мечтающие о полном уничтожении европейского человечества - возлагали надежды на русскую народную массу.

XX век перевернул и перемешал все ценностные смыслы. Понятная как мировоззрение части богемы, страсть к всеразрушению стала мощной общественной силой. Прежде всего мыслительной: название блоковской поэмы сразу стало знаковым термином. Под названием «Скифы» в 1917-18 выходили сборники, вокруг них группировались Блок, Белый, Есенин, Клюев, Ремизов, Замятин. Но время левого большевизма кончилось быстро. Лозунг «грабь награбленное» стал неактуален: победившая революция требовала теперь сторожей при лабазе.[i] И тогда, в 1920-21, глубоко заштатный русский этатизм вышел на сцену. Подходить к новой государственности с прежними требованиями стало бессмысленно и опасно. Сила и сила - вот все, что требовалось теперь от нее. Этатистские схемы Устрялова, Ключникова, Гредескула наконец-то заработали.

Эти схемы разрабатывались и совершенствовались загодя - еще до начала революционных событий. «Нужно выбирать: или откровенный космополитизм (будь то социалистический, будь то анархический, будь то религиозный), или державная политика. Tertium non datur» [Устрялов окт. 1916, .3]. Классическая, нимало не устаревшая формула этатизма. «Жизненные испытания не подрывают веры в мировое призвание Родины, но изменяют взгляд на формы его конкретного воплощения» [Устрялов 1916, 19]. Всего через год формы преобразуются довольно существенно. Но мы загодя знаем: никакого значения это не имеет. Это пока - лишь общие формулы; но завтрашний идеолог сменовеховства неутомимо, в различных направлениях разрабатывает их. Любая религиозная или этическая система, не подчиненная державности и «мировому призванию», становится их врагом. Устрялов ополчается для начала на славянофилов. Обрушивается на приоритеты Хомякова: ничто не может быть выше Государства! (Орфография первоисточника: именно так - с заглавной буквы - Устрялов слово «государство» всегда и писал). Славянофилы пишут об универсальности самодержавной государственности? Это у них... «грех гордыни». Как видим, логика идеолога подчас причудлива. Ключ же к ней весьма прост: безграничный, последовательный этатизм. Предпочтение какого-либо типа государственности - есть ограничение ее! Русский народ у Устрялова - истово государственнический народ. Потому что как же иначе...

Исключительно этатизм предопределил все построения Николая Устрялова. Главным врагом видного кадета становится право. Отрицание «антигосударственного» правового подхода делается ключевым пунктом мировоззрения идеолога. Для военных в Омске разгон революционизировавшейся Директории стал печальной необходимостью. Для Директора колчаковского Бюро печати установление диктатуры - радостное событие. Победа истинно государственнического подхода. Последовательность в отрицании права и погубила Устрялова. В середине 1930-х идеолог уже жил в СССР. Уже знал, что «Сталин - типичный национал-большевик» [Воробьев 1999]. Все было, таким образом, уже в полном порядке. Но сталинская конституция возмутила государственника, он написал о ней статью «Рецидив права». Наяву рецидива не возникло, и харбинский теоретик был быстро расстрелян как японский шпион.

Советский государственник успел принять и революцию. «Так как власть революции - и теперь только она одна - способна восстановить русское великодержавие, международный престиж России, - наш долг... признать ее политический авторитет» [Устрялов 1992, 257]. Успел воспеть и разрушительное «скифство». «Разрушение страшно и мрачно, когда на него смотришь вблизи, - писал теоретик еще из Харбина. - Но если его возьмешь в большой перспективе, оно - лишь неизбежный признак жизни» [Устрялов 1992, 255]. В сборнике «Смена вех» Устрялов восславляет революционный «оживляющий яд».

Но перейдем уже от религии, морали, права к позитивным элементам традиционного ценностного ряда. Таковые все-таки имеются: подчиненные верховенству государственности, однако способствующие ей.

Государство - Революция - Народ. Для сменовеховца сильная державная власть ни в каких оправданиях не нуждается. Но это чересчур формальный подход: последовательное служение идее государственности такие оправдания и объяснения все же предполагает. В 20-е годы, впрочем, не было особой необходимости оправдывать установившуюся власть. Режим с жесткими, но определившимися правилами игры, которые он, как казалось, и сам намеревается выполнять, смотрелся явным облегчением после красного террора. Во всех кругах (исключая, разумеется, «скифско»-богемные) на новую явь смотрели именно так. Но революция - сомнительная точка отсчета при респектабелизации новой государственности. И в объяснениях-оправданиях нуждалась именно она.

«Либо Советская Россия есть какой-то выродок, и тогда вина за это падает на русский народ, и нет ему в этом оправдания, ибо целый народ не должен добровольно отдаваться шайке разбойников, либо Советская Россия есть зародыш нового человечества, попытка трудящихся осуществить свои вековечные чаяния» [Агурский 1979, 14].

Советская Россия есть именно «зародыш» - в смысле рассуждений одного из основателей кадетской партии профессора Н.Гредескула сомневаться не приходится. Перед нами единственно возможная линия оправдания непредставимых по прошествии времени революционных кошмаров. Да и сегодня, спустя уже век, лишь такая аргументация звучит часто и для многих правдоподобно. Коль воля народа - воля Божья - остается лишь, не стремясь к пониманию, смиренно ее принять.

О ценности таких аргументов все уже сотни раз сказано. Мы лишь напомним: во втором веховском сборнике, «Из глубины», речь идет уже не об интеллигентской, как в самих «Вехах», а о народной ответственности за революцию. И статьи сборника, от чисто теоретических до диалогов С.Булгакова «На пиру богов», ничего не оставляют от красивых народно-революционных мифов.

«Массовые расстрелы детей, избиения, пытки... И все это либо по озорству, хулиганству, злобе или, еще хуже, из корысти, ради вымогательства денег... Никогда в обществе социальные связи не были столь слабы, столь надорваны, как во времена официального царства социализма. Человек человеку волк - вот основной девиз этих страшных дней. Сотрудничество и общность были лишь во время преступления. После него, при дележе добычи каждый думал лишь о себе, сталкивая с дороги более слабого или неопытного» [Изгоев 1988, 161]. «Пусть бы народ наш оказался теперь богоборцем, мятежником против святынь, - вторит этим мыслям С.Булгаков. - Но ведь чаще-то всего он себя ведет просто как хам и скот, которому и вовсе нет дела до веры. Как будто и бесов-то в нем никаких нет, нечего с ним делать им» [Булгаков, 1988, 109].

Смена белых вех на красные. Так прежде всего понимается выразительное название основного сборника движения. Но вот (тоже напрашивающийся) вариант: перед нами - «Антивехи». Подчеркнутая зеркальная противоположность идеологии «Вех».

В подобных спорах европейское сознание давно уже поставило точку. «Что только не совершалось на наших и не на наших глазах именем народа! Именем Бога, именем человечества или права такое бы не совершилось!» [Манн 1959, 67] Так после войны писали немцы. Но рецидивы мракобесного народолюбия неизбежны - там, где люди все еще не признали своей доли ответственности за двадцатый век.

Государство и его Вождь. Мы уже говорили выше о связи именно сменовеховства с идеологией вождизма. Разберем подробнее этот кардинальный вопрос.

Что такое вождь в большевистской системе ценностей? Рассуждая об этом, иногда любят компоновать цитаты из Ленина: лишь партия может править несознательной массой, лишь вождь - партией... Но даже полное принятие такой ступенчатой логики мистического ореола еще не создает. Оно порождает лишь неограниченную, но рационалистически понимаемую диктатуру. На политической поверхности этим эффектом Ленин, по-видимому, и удовлетворялся.

Но из-за частокола рациональных цитат веяло потусторонним магизмом. Это отмечали многие авторы. Но сменовеховцы первыми придали ленинскому магизму системный, государствообразующий смысл. Вождь в сменовеховстве  - инкарнация, доступное взору овеществление иррационального Государства. Предмет мистического поклонения, страха и любви. И жизнь самых разных людей действительно проходила под этими «устряловскими» знаками. Лишь осознав это, мы получаем ключ к психологии десятилетий «культа личности».

Мы приведем два примера. Начнем с классического. Не всегда до конца осмысляемого. Зато известного всем.

Сталин из большевика стал националистом, многократно смотрел белые «Дни Турбиных». Таков распространенный аргумент-штамп. В действительности же никем новым Сталин не становился. Белых, оставшихся белыми, - Врангеля, Кутепова, Миллера - вождь, где мог, неизменно доставал и убивал. С белыми же, сменившими вехи, дело обстояло несколько гуманней. По-разному могли сложиться и судьбы героев булгаковской пьесы.

Вот в конце пьесы Мышлаевский, пока еще белый офицер, доказывает необходимость перехода в стан большевиков:

«Мышлаевский: Я за большевиков, но только против коммунистов... По крайней мере, буду знать, что буду служить в русской армии. Народ не с нами. Народ против нас. Студзинский: ...Была у нас Россия - великая держава! Мышлаевский: И будет! И будет!»

Перед нами квинтэссенция пьесы, ее кульминационный пункт. Все равно - «лишь слова одного из героев»? Откроем, коли так, другую гениальную булгаковскую книгу: перечитаем внимательно «Собачье сердце». Кто главные герои книги: интеллигент профессор Преображенский? Шариков со Швондером - революционное хамье? Не только. За кулисами постоянно - пациент профессора, крупный чекист. Умный и гуманный человек, он пресекает поползновения Швондера на профессорскую квартиру, не дает хода доносу Шарикова на Преображенского. В книге есть замечательное место: профессор спрашивает Важное Лицо, не обязано ли оно все же дать ход доносу.

- Да за кого Вы нас принимаете, профессор?

А и вправду - за кого? Как тут чекисту не обидеться.

Перед нами - само Государство. Могущественное и суровое. Всепонимающее, справедливое, наводящее порядок Отечество. Далеко ли от этой картинки до булгаковских «разговоров со Сталиным» - подлинных и домечтанных?

            Вот и ещё пример - из церковной среды.

            О компромиссах церкви с комидеологией написано много, нетрудно наполнить и ещё тома. Но за деревьями не следует забывать о лесе. Лишь вера, религия была официально существующим ежедневным, постоянным противником коммунизма. Священник мог обозвать себя пролетарием, праздновать рабоче-крестьянскую  пасху. Но всё равно он оставался врагом. Ведь ему ничего не стоило объявить себя врагом бывшим. А он всё-таки не делал этого. Пытаясь сохранить главное: возможность молиться в храме, служить. Компромиссы компромиссами - но священник и шариковы, закрывавшие храмы по всей стране, искренне ненавидели мировоззрение друг друга.

Но вот речь заходила о Москве. О Кремле, о Нём. И чувства священника искренне менялись. Там - уже не идеология. Там - могучая, мудрая, любимая Власть!

Перед нами книга с говорящим названием: «Жизнь и житие Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга» [Поповский 1979], речь в ней идёт о несгибаемом пастыре и великом враче. Пыточное следствие, годы заключения, десятилетия травли... Ничто не сломило его. Однако...

«Государственные институты, охраняющие внутреннюю и внешнюю безопасность страны, порядок, брак и другие стороны жизни человеческого «роя», представляются ему самоценными, ибо они крепят единство нации, народа.

Лука выстроил для себя чёткую иерархию властей, которая давала ему твёрдые основы для отношения с любой инстанцией - от райсовета до Царя Небесного. Те, кто загоняли его за Игарку и держали в заключении, есть власти местные, низшие. С ними можно и упрямиться и даже ратоборствовать, особенно если они поднимают руку на самые высокие законы - Божеские. Что же касается Сталина, Политбюро, Кремля в целом, то это - источники высшей мудрости земной. В Кремле знают, что хорошо, а что плохо для России, что делать рядовому гражданину надо, а чего не следует. Потому что власть кремлёвская от Бога. Отсюда и моральное обоснование власти. Сталин - податель Закона. А Закон для Луки - высшая моральная категория. Исполняющий Закон творит высшую справедливость, у него нет и быть не может расхождений с интересами государства. Законы Лука чтил.

Итак, Владыка Лука счёл для себя обязательным не только возносить молитвы «о властех», но и всеми возможными средствами (за совесть!) служить этой власти, не рассуждая о её целях и средствах. Во время войны он лечил, учил, проповедовал во славу Сталина, во славу его победы, его государственного успеха. Но всё это казалось ему недостаточным. Он искал возможности ещё как-то, более явственно, что ли, заявить о своём единстве с божественной властью вождя. В 1943 году такая возможность представилась» [Поповский 1979, 400].

И автор книги приводит выдержки из статей Архиепископа Луки. Выразительные и грустные. В искренних, от души написанных статьях несгибаемый правдолюбец хронически лжёт.

Объяснения автора критики не выдерживают. Именно «власть кремлёвская», Сталин были «подателями» всего, что творилось на местах. И любая церковная старушка понимала это.

Есть и другие возвышенные теории: исторически сложившийся сервилизм, привычка к симфонии властей. Все они ровно ничего не объясняют. Нехитрая сменовеховская идеология объясняет всё.

Мы привели два великих примера: гениального писателя и канонизированного Церковью архипастыря и врача. Но и миллионы людей жили именно так. Отвергая большевистскую идеологию, даже сопротивляясь ей. Но пребывая в полном рабстве у идеологии сменовеховской.

Как известно, новое - это хорошо забытое старое. Но не следует забывать чересчур хорошо. Обогащаясь сегодняшними достижениями, поисками,  открытиями, полезно помнить:  как, когда, с какими последствиями мы всё это уже проходили.

Литература

Агурский 1979 - Агурский М. Идеология национал-большевизма. Иерусалим, 1979. Ч.2. Булгаков, 1988 - Булгаков С.Н. На пиру богов // Из глубины. М.: Проспект, 1988.

Володихин 2006 - Володихин Д. Война сценариев // Стратегический журнал, 2006, №2.

Воробьев - Воробьев О.А. Трагедия перерождения (Николай Устрялов и «Смена вех») // http://voa.chat.ru/vuz0.htm

Воробьев 1999 - Воробьев О.А. Политическая эмиграция - не наш путь. Письма Н.В.Устрялова Г.Н.Дикому. 1930-1935 гг. // Исторический архив. М., №1-3, 1999.

Дугин - Дугин А. В комиссарах дух самодержавья // http://theory.nazbol.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=118:q---q----&catid=25:the-project&Itemid=50

Изгоев 1988 - Изгоев А.С. Социализм, культура и большевизм // Из глубины. Проспект, 1988.

Ленин - Ленин В.И. ПСС. Т.45.

Леонтьев 1992 - Леонтьев К. Чем и как либерализм наш вреден? // Леонтьев К. Записки отшельника. М.: Русская книга, 1992.

Манн 1959 - Манн Томас.  Доктор Фаустус. М.: Иностранная литература, 1959.

Нифонтов 2006 - Нифонтов В. Между пафосом и анекдотом. - «Правая.ru», 2006, 16 июня <http://pravaya.ru/>.

Поповский 1979. - Поповский М. Жизнь и житие Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга. YMCA-PRESS, Париж, 1979

Ремизов 2006 - Ремизов М. Расширение политических сфер // Политический журнал, 2006, №20, 5 июня.

Сендеров 2006 - Сендеров В.А. Историческая русская государственность и идея «Третьего Рима» // Вопросы философии, 2006, №2.

Сендеров 2009 - Сендеров В.А. «Проект Россия» против русского европеизма // Вопросы философии, 2009, №2.

Сендеров 2007 - Сендеров В.А. Консервативная революция в послесоветском изводе // Вопросы философии, 2007, №10.

Сосинский 2002 - Сосинский В. Она была ни на кого не похожа // Марина Цветаева в воспоминаниях современников: годы эмиграции. М.: Аграф, 2002.

Сталин - Сталин И.В. Собр. соч. Т. 7. С. 342.

Умланд 2006 - Умланд А. «Консервативная революция»: имя собственное или родовое понятие? // Вопросы философии, 2006, №2. С.116.

Устрялов окт. 1916 - Устрялов Н. К вопросу о русском империализме // Проблемы Великой России. 15(28) октября 1916 г.

Устрялов 1916 - Устрялов Н. Национальная проблема у первых славянофилов.// Русская мысль. Книга X. 1916 г.

Устрялов 1992 - Устрялов Н. Patriotica // «Смена вех» // В поисках пути: Русская интеллигенция и судьбы России. М.: Русская книга, 1992.

Цымбурский 2006 - Цымбурский В. О «русском викторианстве» // Стратегический журнал, 2006, №2.

Шульгин 1989 - Шульгин В.В. Дни. 1920. М., 1989.

Юрьев 2007 - Юрьев М. Третья империя. Россия, которая должна быть. СПб. Лимбус Пресс, ООО «Издательство К.Тублина». 2007.

[i] Формулировка В.Ходасевича («Декольтированная лошадь»).