Данная статья посвящена попытке ответить на вопрос, в каком смысле синергетика конвергирует со сложностью.

      This article is the attempt to respond to question in what sense  synergetics converge complexity.   

     КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: синергетика, сложность, темпоральность, настоящее, будущее, прошлое, нановремя, интерфейс, парадигма.

    KEYWORDS: synergetics, complexity, temporality, the present, the future, the past, nanotime, interface, paradigm.    

Понятие «сложность» естественным образом присуще синергетике, сложностное мыщление - ее основной атрибут. Характерно, что издательство «Шпрингер», год назад объявившее о запуске новой серии монографий «Шпрингер: Сложностность. Понимание сложных систем» предваряет ее следующими словами: «Сложные системы - это системы, которые состоят из множества взаимодействующих частей, обладающих способностью порождать новые качества  на уровне макроскопического коллективного поведения, проявлением которого является спонтанное формирование различимых темпоральных, пространственных или функциональных структур». В свою очередь в моделировании таких систем «можно выделить следующие главные концепции и инструменты: самоорганизация, нелинейная динамика, синергетика, теория турбулентности, динамические системы, катастрофы, нестабильности, стохастические процессы, хаос, графы и сети, клеточные автоматы, адаптивные системы, генетические алгоритмы и компьютерный интеллект. В программе «Шпрингер: сложностность» формируются две издательские книжные платформы: это-- новая «серия монографий «Понимание сложных систем», фокусирующихся  на разнообразных приложениях сложностности, и широко известная «Шпрингеровская серия в Синергетике», посвященная ее качественным теоретическим и методологическим основаниям в контексте конвергенции со сложностью, которая сама по себе есть синергетический процесс [Кастеллани, Яфферти 2009, 2].

Итак, в каком смысле синергетика конвергирует со сложностью? Попытке ответить на этот вопрос и посвящена эта статья. При этом я уклонюсь от соблазна предпослать своим рассуждениям набор строгих определений. Например, определить понятие сложность. Или сложностность, как я предпочитаю переводить английское слово "complexity". И уж во всяком случае не маловразумительным термином «комплексность». Для моего дискурса особое значение имеют слова, которыми Ф. Варела и У. Матурана начинают заключительную, десятую главу своей знаменитой книги «Древо познания»: «Подобно рукам на гравюре Эшера, эта книга следовала круговому маршруту... Начало есть конец» [Варела, Матурана 2001, 211]. И для начала я совершу краткий экскурс в недавнюю историю становления синергетики в том ее виде, как она реализовывалась в исследовательских программах Г. Хакена и И. Пригожина. Они сходны в своих исходных предпосылках. В обоих случаях за основу берутся представления об открытых, далеких от равновесия системах, обладающих свойствами эмерджентного (инновационного) поведения. Различие, однако, в том, что исследовательская программа Г. Хакена делает акцент на «пространственном» измерении синергетики как коммуникации посредством формирования в хаотической структуре некоего гештальта - параметра порядка, циклически подчиняющего себе все другие компоненты ее поведения. Что же касается Пригожина, то его программа делает упор на сюжетах «переоткрытия времени», «нового диалога человека с природой», а также диалога с такими философами «времени и процесса» как А. Бергсон, А. Уайтхед, М. Хайдеггер. При этом понятие сложности  присутствует и у Хакена, и у Пригожина, но присутствует скорее в качестве открытой проблемы, открытой сети возникающих вопросов.

Для Хакена синергетика имеет дело со сложностью, конкретно встречаясь с проблемой познания мозга. Он пишет: «Мозг - необычайно сложная система и, как я упомянул  в начале, эта система многогранна». И далее: «Проблема, которую я совсем не обсуждаю - рост и развитие мозга». И наконец, еще одна «проблема, которую я умышленно обошел молчанием - сознание» [Хакен 2001, 312].

Пригожин уделяет проблеме сложности как таковой больше внимания. Предисловие к английскому изданию широко известной книги «Порядок из хаоса» (написанной совместно с И. Стенгерс) начинается словами: «Наше видение природы претерпевает радикальные изменения в сторону множественности, темпоральности и сложности. Долгое время в западной науке доминировала механистическая картина мироздания. Ныне мы сознаем, что живем в плюралистическом мире» [Пригожин, Стенгерс 2005, 11]. Некоторые указания на то, как именно Пригожин понимал взаимосвязь множественности и сложности, явно имеются в написанной им совместно с Г. Николисом книге «Познание сложного». Первый параграф  первой главы так и называется  «Что такое сложность?» Читаем: «В чем состоит различие между маятником и сокращающимся сердцем, между кристаллом воды и снежинкой? Является ли мир физических и химических явлений, где всем наблюдаемым фактам можно дать адекватную интерпретацию на основе небольшого числа фундаментальных взаимодействий, простым и предсказуемым миром?». И предварительный ответ, предлагаемый Пригожиным и Николисом, состоит в том, что различие «между простым и сложным поведением не столь резко, как нам это интуитивно представляется. Отсюда, в свою очередь, вытекает плюралистический взгляд на физический мир, где бок о бок сосуществуют различные типы явлений при изменении наложенных на систему условий» [Николис, Пригожин 2003, 10].

Итак, одна и та же  система в разных условиях может выглядеть совершенно по-разному, что вызывает у нас впечатление «простоты» и «сложности». Как видим, понятия простоты и сложности релятивизируются  в плюрализме языков описания.  Но релятивизация, апелляция к множественности описаний сама по себе не делает проблему сложности более понятной и отчетливой. Она всего лишь сдвигает ее с уровня междисциплинарной проблемы на уровень проблемы трансдисциплинарной. Что, конечно, существенно. Но как тогда быть с проблемой  несоизмеримости языков в смысле Т. Куна и П. Фейерабенда? Я не уверен, что от нее можно просто отмахнуться. Даже на трансдисциплинарном уровне. Но уверен, что существенным шагом в нашем продвижении к пониманию сложности явилось бы обращение к темпоральности (в смысле Пригожина), а также к сознанию и самосознанию как сущностных характеристиках субъективного опыта (в смысле Гуссерля). Этот сюжет у Пригожина (как и у Хакена) отсутствует.

Чтобы завершить эти вводные замечания, отмечу также, что в дискурсе парадигмы «порядок из хаоса» Пригожина топос «обитания» сложных систем находится на границе между порядком и хаосом, в зоне странных аттракторов, контингентности, причудливой смеси случайности и детерминизма. Но опять-таки подчеркну  важное для меня обстоятельство: указание  места обитания сложности не есть указание некоего, пусть даже трансдисциплинарного, объекта познания синергетики. В конце концов, мы сами «внутри» этой сложности находимся. Нам нужно реконструировать субъекта сложностного познания, как спонтанно осознающего нередуцируемую сложность самой природы, и человека как   органической составной части «внутри» эволюционирующего целого. Такой взгляд созвучен идеям Э. Морена, но я не имею здесь возможности подробно на них останавливаться. Замечу лишь, что в отличие от таких философов неопределенности  и сложности как Деррида, Левинас или Делез, Э. Морен в одиночку предпринял попытку развить метод, который бы связывал философию и науку посредством сложности

Попытаемся подойти к субъекту сложностного познания в его спонтанности, опираясь на некоторые идеи В.В. Налимова, развивавшего концепцию вероятностно ориентированной философии. Эти идеи суммарно представлены в его итоговых книгах «Спонтанность сознания» и «В поисках иных смыслов». Операционально его идеи уложены в компактную формулу «распаковки» смыслового континуума посредством бейесовского силлогизма. Идея распаковки есть по сути герменевтическая метафора и, как таковая, позволяет на некотором трансцендентальном уровне конструктивно подойти к проблеме плюрализма описаний сложности, к ситуации сложного многообразия языков. Разные языки потому и имеют право на существование, «что безусловный перевод с одного из них на другой невозможен». Но при этом возможно конструирование ситуации, в которой спонтанно запускается рекурсивный процесс их взаимной распаковки. Виртуозное искусство такого рода конструирования и демонстрирует нам В.В. Налимов в своей «вероятностно ориентированной философии». За повсеместным использованием «бейесовского силлогизма» скрывается конструктивная методология рекурсивно-циклического мышления, близкого исследовательским программам И. Пригожина, Г. Хакена и Э. Морена. Тем не менее подход Налимова, по самой своей сути будучи спонтанно открытым к восприятию сложности, делает упор на пространственное ее осмысление, а потому выглядит, по-видимому, менее продуктивно в отношении темпорального измерения сложности.

Я пишу осторожное «по-видимому», поскольку в последних работах Налимова можно найти очень глубокие размышления о  личностном, «собственном времени как  мере изменчивости» [Налимов 2000, 128] . Но эти рассуждения все же по большей части касаются биологического времени, времени эволюции, оставляя в тени глубинную связь времени, сложности и сознания. Хотя по   поводу сложности и сознания в его текстах можно найти и такие провидческие высказывания: «Сложность - в широком философском понимании... может трактоваться как сознание или хотя бы как слабая форма его проявления, которая может быть названа квазисознанием... Сознание - это наиболее знакомая нам самоорганизующаяся система. Эта система служит для нас образцом, задающим образ самоорганизации». Но по В.В. Налимову, «интуиция времени у нас развита несравненно слабее, чем интуиция пространства». И далее:  «...Сами смыслы все же вневременны. Силлогизм Бейеса никак не соотносится с течением времени. Действие силлогизма интерпретируется как мультипликативное взаимодействие прошлого и будущего в настоящем, что уже само по себе выходит за пределы привычного для нас понимания того, что есть время. Вневременна, как об этом мы уже говорили, и сама природа спонтанности. Иллюстрацией нашего представления о вневременности мира смыслов может служить и отчетливо наметившееся в нашем веке стремление к оживлению далекого прошлого» [Наимов 2000, 240, 245].

Но посмотрим, что получится, если мы все-таки обратимся к интуиции времени сложности. Или - к личностному переживанию сложности времени. Показательно, что у того же Налимова мы находим: «Теперь вернемся к человеку. Время для человека двояко. Одно из них - равномерное (ньютоново время оно дается механическими - внешними для нас - часами. Другое - внутреннее, психологически переживаемое, не­равномерное время. Оно задается нашими внутренними часами. Ход этих часов определяется нашей открытостью миру - возможностью действовать в этом мире» [Налимов, 2000, 243]. В этом отрывке по сути «упакована» программа междисциплинарных (или трансдисциплинарных) исследований времени, как синергийно самоорганизующегося процесса, и что важно, естественным образом включающего в себя процессы сознания и самосознавания. Но Налимов эту программу «не распаковал». Он лишь отметил, что «физики явно избегают двумерного времени», не раскрывая смысла этой двумерности. Не удивительно поэтому, что он не оценил должным образом идеи Пригожина.

С именем К. Поппера  связано вхождение в современную философию науки понятия «метафизическая исследовательская программа». «Название "метафизические исследовательские программы" использовались мною для обозначения некоторых исследовательских программ в науке, а именно - для тех из них, которые экспериментально непроверяемы. Спустя более десяти лет некоторые из моих сотрудников изменили это название, введя термин "научно-исследовательские программы". Разумеется, наука пронизана этими исследовательскими программами, и они играют решающе важную роль в ее развитии. Но обычно они все же не имеют характера проверяемых научных теорий. Они могут стать научными теориями, но тогда у нас нет больше повода называть их исследовательскими программами....

В тех же редких случаях, когда метафизическая программа в самом деле становится осознанной (или даже намеренно вводится, как вводится моя космология предрасположенностей), ее следует рекомендовать лишь с условием последовательно критического отношения к ней и поиска возможных альтернатив» [Поппер 1998, 42-43].

Концепция метафизической (исследовательской) программы заслуживает внимания. Во всяком случае, мне представляется плодотворным общий взгляд на подходы Налимова, Пригожина и Морена именно как на метафизические исследовательские программы. Такой взгляд позволяет рассматривать названные подходы с точки зрения их возможной синергийной конвергенции в рамках общей трансдисциплинарной концепции сложности. При этом метафизическим «ядром» программы Поппера является идея «пропенситивной, индетерминистской Вселенной». Метафизическим ядром программы В.В. Налимова является идея самоорганизующегося в своей спонтанности сознания. У Морена - познание познания через сложность. Метафизическим ядром исследовательской программы Пригожина является идея переоткрытия времени, идея возвращения времени в естествознание, когда-то потерянное им на путях "объективного познания истины". Имеется в виду, конечно, время в контексте его собственных креативных качеств, таких как необратимость, множественность, направленность, сложность. Пользуясь другим языком, можно сказать, что в основе метафизической программы Пригожина лежит установка на темпорализацию картины мира, включающую в себя и человека.

Пригожин неоднократно предпринимал попытки конкретно реализовать эту метафизическую идею средствами формализма аппарата теоретической физики, вводя в рассмотрение оператор времени, идею нарушения временной симметрии на уровне фундаментальных законов природы. Я не имею здесь возможности входить в технические подробности, мне важно лишь обратить внимание на личностно-биографический момент вопроса, а именно: метафизика времени, установка на "переоткрытие" времени укоренена в особенностях его личностного опыта, в его специфической ориентации на переживание как чистой темпоральности, длительности. И в этом Пригожин внутренне близок А. Бергсону, на которого он часто ссылается. Именно отсюда проистекает его стремление к преодолению разрыва между личностным, "внутренним" переживанием времени и его внешним, "объективным" представлением, сведенным классической наукой Нового времени к пространственному образу еще одной добавочной пространственной координаты.

Повторюсь: в фокусе метафизической компоненты исследовательской программы Пригожина - идея переоткрытия времени. Что это означает?

Пригожин пытался включить человека в «новый диалог с природой» в контексте философской, по сути, идеи «от бытия к становлению». Для запуска этого диалога требовался и новый наблюдатель - участник этого диалога. Для этого же ему и потребовалось преодолеть разрыв двух времен: внутреннего (субъективного) времени А. Бергсона и внешнего (объективного) времени И. Ньютона. Он писал: «Мы начинаем с наблюдателя - живого организма, проводящего различие между прошлым и будущим, и заканчиваем диссипативными структурами, которые... содержат "историческое измерение". Тем самым мы рассматриваем себя как высокоразвитую разновидность диссипативных структур и "объективно" обосновываем различие между прошлым и будущим, введенное в самом начале» [Пригожин 1985, 214]. Эта схема выглядела для Пригожина самосогласованной: человек и природа являются открытыми, неравновесными диссипативными структурами. Им есть о чем поговорить вместе. В диалог вместе с познанием включается и мудрость, и сложность. Но есть одно «но». А именно: для человека, переживающего время, ключевое значение имеет  настоящее, теперь. И если мы ставим своей целью включить временное измерение в новый диалог человека с природой, мы должны как-то определиться с этим «теперь». Оставить его «внутри» субъективного опыта или выйти за его границы? Проблема в этой связи является фундаментальной. Именно перед ней, собственно говоря, и остановился Пригожин в своих  попытках придать «объективный» смысл понятию «Теперь - Now». Ведь вся жизнь человека - это длящееся «теперь».

Еще раз отметим, что Пригожин полностью осознавал принципиальное значение задачи осмысления «теперь», как ключевой проблеме в преодолении дуализма «внутреннего», субъективного, и «внешнего», объективного, в понимании времени. А также драматического раскола между атемпоральным естествознанием и философией времени. Между А. Бергсоном и А. Эйнштейном. Можно привести тому много свидетельств. Но для краткости я ограничусь лишь одной (но емкой, с моей точки зрения) цитатой из книги «Порядок из хаоса», где И.Р. Пригожин цитирует Р. Карнапа, ссылающегося, в свою очередь, на А.Эйнштейна. Итак, вот что пишет Карнап, цитируемый Пригожиным: «Эйнштейн как-то заметил, что его серьезно беспокоит проблема "теперь". Он пояснил, что ощущение настоящего, "теперь", означает для человека нечто существенно отличное от прошлого и будущего, но это важное отличие не возникает и не может возникнуть в физике. Признание в том, что наука бессильна познать это ощущение, было для Эйнштейна болезненным, но неизбежным. Я заметил, что все происходящее объективно может быть описано наукой. С одной стороны, описанием временных последовательностей занимается физика, а с другой стороны, особенности восприятия человеком времени, в том числе различное отношение человека к прошлому, настоящему и будущему, может быть описано и (в принципе) объяснено психологией. Но Эйнштейн, по-видимому, считал, что эти научные объяснения не могут удовлетворить человеческие потребности и что с "теперь" связано нечто существенное, лежащее за пределами науки» [Пригожин, Стенгерс 2005, 181].

Зафиксируем «здесь и теперь» эту развилку. Отмечу еще раз, что проблема времени была для Пригожина во всех отношениях центральной. «Это книга о времени. На мой взгляд, ей вполне подошло бы название "Время - забытое измерение", хотя некоторым читателям такой заголовок показался бы странным» [Пригожин 1985, 9]. Такими словами И.Р. Пригожин начинает свою книгу «От существующего к возникающему». Тем самым он неявно полемизирует с Эйнштейном, для которого ключевая проблема времени «теперь» по сути лежит за пределами науки. Для Пригожина эта проблема находилась за пределами классической и даже неклассической науки, но уже на передовой линии становления новой науки о сложности, темпоральности, на границе  научной рациональности и тем, что наукой полагать не принято. А что находится «вне науки»? Вне науки (за скобками) находится, «очевидно», религия, культура, в общем все человеческие переживания. Но это ответ традиционного научного рацио, «естественника», борющегося за право «разговаривать с самим собой». Стоит ли говорить о том, что эта позиция «суверенного разума» ведет в конечном счете в тупик иллюзий гиперрационализма уже потому, что она механически отделяет науку от культуры, частью которой она так или иначе является. Тем самым она исключает из научного познания процесс творчества, интуицию времени, поиск красоты в пользу, по сути, позитивистского понимания науки как полезного инструмента «экономии мышления». Что же касается метафизики программы Пригожина, повторим еще раз, что вместе со временем (находясь как бы между А.Эйнштейном, А.Бергсоном, А. Уайтхедом, М. Хайдеггером, между физикой открытых неравновесных систем и философией времени) он (вместе с И. Стенгерс) инициирует сюжет «нового диалога человека с природой». Но для этого необходимо трансформировать сам образ природы в глазах ученого, человека. Природу и человека надо каким-то образом сблизить, «приравнять», «уподобить». И первым шагом в этом направлении должно быть погружение (возврат) человека в природу, отказ от позиции абсолютного внешнего наблюдателя в пользу активного наблюдателя-участника, осознающего себя соавтором космической эволюции в целом. Но достаточно ли для этого представлений диссипативных структур? Пригожин, очевидно, осознавал масштаб проблемы. «Мир не является ни автоматом, ни хаосом. Наш мир - мир неопределенности, но деятельность индивидуума в нем не обязательно обречена на малозначимость. Мир не поддается описанию одной истиной. Мысль о том, что наука может помочь навести мосты и примирить противоположности, не отрицая их, доставляет мне глубокое удовлетворение» [Пригожин 1985, 254].

Что же все-таки не удалось сделать Пригожину в рамках его программы познания времени как диалога в нашем сложном, балансирующем на грани порядка и хаоса, мире? По сути, он остановился перед проблемой включения в развиваемый им темпоральный дискурс образа «теперь-Now» и, соответственно, сознания и самосознания как ключевой загадки человеческого бытия, а также загадки человеческого «Я». «Погружение» человека в Мир, Вселенную, отказ от услуг внешнего вневременного наблюдателя с необходимостью влечет за собой признание необходимости включения сознания в то, что называют научной картиной мира, переход к самосознающей Вселенной. Именно в этом переходе заключается пафос «спонтанности сознания»  в метафизической программе В.В. Налимова. Здесь уместно процитировать Э. Морена: «Идея себя, или Я, является важнейшей. Она определяет исходную и фундаментальную закрытость открытой системы, находится в самом ядре идеи автономии существ-машин (неискусственных). С пониманием Я мы стоим у истоков того, что станет авто- или само-, присущего живому существу (самоорганизации, самореорганизации; или даже само-эко-ре-организации) того понятия, которое будет необходимо поместить в центр всякой экзистенциальной индивидуальности. И, двигаясь от петли к петле, мы придем к рекурсивной петле, которая в высшей степени замкнута и в высшей степени открыта, - к сознанию человека [выделено мной. - В.А.]» [Морен 2005, 253].

Следуя этой стратегии рекурсивности, я попытаюь сделать еще один шаг на пути к осмыслению того, что я называю синергетикой сложности. Необходим постнеклассический междисциплинарный (или даже трансдисциплинарный) подход по всему фронту исследований многоуровневой проблемы «сознание-мозг-материя». Этот подход уже успешно становится, и есть все основания полагать, что он будет в самые ближайшие годы активно востребован и стимулирован исследованиями и разработками в области так называемых конвергирующих технологий. Я имею в виду синергийную конвергенцию нано-, био-, информационных технологий, когнитивных и социогуманитарных наук. Новая нанонаука в буквальном смысле потребует интуитивно-рационального понимания  времени. Это будет новое нановремя.

Но вернемся к встрече синергетики с темпоральной сложностью. И здесь оказывается уже совершенно необходимо ввести в наши рассуждения понятие интерфейса. Я использую это понятие, апеллируя к интуитивно ухватываемому его смыслу в тех случаях, когда мы говорим, например, об интерфейсе «человек-машина».

В последние годы в связи с проблемой сложности Х. Новотны - философ и социолог науки - ввела в обиход понятие эмерджентного интерфейса [Новотны 2005]. Она приводит множество примеров такого рода интерфейсов. В изначальном физическом смысле интерфейс - это поверхность раздела двух фаз вещества, которое может быть твердым, жидким, газообразным или границей раздела живого и неживого и т.д. При этом существенно, что интерфейс порождает качественно новые свойства или эффекты, отличные от свойств ассоциированных с ним поверхностей. Кстати говоря, в этой эмерджентности интерфейсов кроется один из источников инновационного потенциала  конвергентного нанотехнологического развития.    Новотны распространяет идею интерфейса на ситуацию пересечения или конфронтации разных форм и/или областей знания. Эмерджентность  говорит о незапланированности, неожиданности возникновения свойств, феноменов или объектов, которые ведут себя как «граничные объекты», не имеющие, однако, отчетливо распознаваемой границы, а потому не поддающиеся категоризации и классификации. Поэтому, вместо того чтобы играть роль коммуникативных медиаторов и порождать возможность консенсуса, они ведут к размежеванию и конфликту. Тем самым они порождают рост сложности вследствие  трудностей интерпретации, поскольку находятся между двумя взаимно несоизмеримыми, взаимно непрозрачными, языками. И тем не менее, отмечает Новотны, эти же «граничные», гибридные объекты могут быть провозвестниками грядущих коммуникативных прорывов, снижающих уровень сложности, оптимизирующих ее временно, но не окончательно. Новотны апеллирует к Н.Луману, для которого коммуникация в социальных системах - это и редукция сложности. Уместно также упомянуть о его концепции «двойной контингентности», исходной взаимной коммуникативной непрозрачности, неопределенности вошедших в «соприкосновение» автопоэтических систем.

Итак, общим «контекстом» для возникновения эмерджентного интерфейса является ситуация «неожиданной встречи» разных областей знания. Она порождает рост сложности. Для редукции сложности нужна коммуникация, причем такая, при которой двойная контингентность сохраняется как нечто «полупрозрачное», поскольку любая попытка ее элиминации хотя и упрощает ситуацию, но таким образом, что блокирует ее дальнейшее креативное продолжение. О какой же коммуникации идет речь?

Здесь я, следуя Х.фон Ферстеру, исхожу из ключевого тезиса его кибернетики второго порядка: «Коммуникация - это рекурсия» [Ферстер 2003, 305-325]. При этом я рассматриваю  понятие рекурсии как синергийно сопряженное с такими понятиями, как рекуррентность, самоотнесенность, «действенный цикл, становящийся рефлексивным и генерирующим сложное мышление» (Э. Морен). Такой взгляд для меня в высшей степени конструктивен, поскольку позволяет нередукционистски соединить сложность в познании общества и те концепции сложности, которые возникли в последние годы в естественных науках. Это, конечно, синергетика Хакена, теория диссипативных структур Пригожина, кибернетика второго порядка фон Ферстера, теория автопоэзиса Варелы и Матураны. Особое место в этом перечне принадлежит открытию так называемых странных аттракторов, которые чаще всего ассоциируются с понятием детерминированного хаоса, но в меньшей степени с динамически рекурсивным (фрактальным) процессом. А потому и процессом коммуникативным, лежащим в основе порождения новых смыслов, или «распаковывания» смыслового континуума по В.В. Налимову. И здесь я выдвину предположение, что вышеупомянутые «граничные объекты» в эмерджентных интерфейсах Х. Новотны есть, по сути, ни что иное, как фрактальные странные аттракторы. Однако, для того чтобы избавиться от «нераспознанных границ», они должны быть не только идентифицированы в качестве объектов исследования, «имеющих фрактальные границы», но и реинтерпретированы в качестве символических средств коммуникативного объединения индивидуальных сознаний в сознание человечества.

Концепция интерфейса подводит нас, таким образом, непосредственно к ключевому философскому вопросу всего сюжета «встречи синергетики со сложностью». Это вопрос о субъекте-наблюдателе сложности, который сам по себе должен быть сложен, приравнен тому, что он «наблюдает»  и с чем имеет дело. Процесс погружения наблюдателя в природу как констелляцию сложно переплетающихся процессов должен быть продолжен. Это естественное продолжение метафизической исследовательской программы Пригожина  «нового диалога человека с природой», о которой  уже говорилось выше. Именно для нового диалога человека с природой, согласно Пригожину, требуется трансформация самого наблюдателя-субъекта таким образом, чтобы он был наделен способностью различать будущее и настоящее. А для этого субъект-наблюдатель должен быть открытой, неравновесной, нелокализируемой диссипативной структурой, включенной  в созидающую Вселенную. Но не только.

В контексте «встречи со сложностью»  нам требуется не только расширение концептуального пространства диалога, но и качественная его трансформация, переход к новой синергийно-коммуникативной парадигме.  Нам необходимо заново войти в контекст «диалог человека  с природой». По аналогии с  кибернетикой второго порядка, я бы назвал его диалогом «второго порядка» или диалогом двух наблюдателей. Внутреннего (эндонаблюдателя) и внешнего (экзонаблюдателя). И тогда интерфейсом становится пространство коммуникативно осмысленных событий-встреч внешнего и внутреннего, субъективного и объективного, объективного и субъективного в общем контексте «самоорганизующейся Вселенной». Подходящей метафорой-образом здесь мог бы быть образ листа Мебиуса - поверхности, в которой различение внешней и внутренней сторон не имеет абсолютного значения. В то же время аналогии с кибернетикой 2 недостаточно, как недостаточно и общих рассуждений о синергетике 2. Чтобы продвинуться дальше в  осмыслении нового субъект-объектного статуса сложности как синергийной темпоральности,  нам надо расширить (или углубить, если угодно) наш темпоральный дискурс, включив в него образ «теперь-Now», а вместе с ним и сознание и самосознание в общую картину мира как самосознающей Вселенной.

Насколько я знаю, наиболее интересно и последовательно идею введения образа «теперь» для развития нового диалога с природой проводит С.Ф. Тимашев: «Именно введение образа "теперь-Now" в разрешение обсуждаемых вопросов о введении необратимости в представления об эволюции реальных систем. Принципиальный шаг в этом направлении был сделан Вайцзеккером в его "Триест-теории". Согласно Вайцзеккеру, сам факт актуализации явления (если это даже смена идей в нашем сознании) происходит вследствие необратимых переходов  в новое состояние системы. Тем самым само представление эволюции по Вайцзеккеру должно включать в себя реализующиеся дискретные последовательности необратимых "шагов-событий" или интервалов "теперь-Now"... Ключевым понятием в таком образе эволюции является интервал времени, ограниченный двумя «событиями-мигами», а не моменты времени на непрерывной временной оси, как это имеет место в традиционной науке. Очевидно, что вводимые интервалы не должны быть "пустыми", но содержать внутри себя интервалы меньших масштабов, всю иерархию возможных временных интервалов» [Тимашев].

Итак, «пустота» заполняется иерархией временных интервалов. Эта идея важна не только для углубления диалога с природой, но и построения диалогового интерфейса  с философией времени, не только в смысле А. Бергсона, но и феноменологии внутреннего сознания времени Э.Гуссерля [Гуссерль 1994]. Возможным шагом в этом направлении может служить концепция фрактального времени С. Вробель, директора Института фрактальных исследований в Касселе (Германия) у которой, кстати говоря, есть  большая совместная с С.Ф.Тимашевым публикация, размещенная в интернете [Тимашев, Вробель 2003].

Концепция фрактального времени Вробель онтологически созвучна  идее Бейесовской распаковки смыслового континуума по Налимову. У Вробель же речь идет о фрактальной распаковке временного континуума, со ссылкой на Гуссерля. Согласно Вробель, именно Гуссерль был первым, кто представил наблюдателя «теперь-Now» в виде «гнездящейся структуры», иерархии  вложенных друг в друга и  и одновременно сцепленных между собой (временных перспектив. Я не могу здесь  подробно останавливаться на философии сознания-времени Гуссерля, отсылая к предисловию  В.И. Молчанова - переводчика трудов Гуссерля на русский язык. Мне важно на примере работ Тимашева и Вробель (сюда же можно добавить работы Терри Маркс-Тэрлоу  по фрактальной динамике повторного (рекурсивного) вхождения наблюдателя в наблюдаемое) показать отчетливо наметившуюся за последние годы тенденцию к пониманию сложности как нового интерфейса в диалоге человека с природой; интерфейса, воплощенного в сборке нового субъекта-наблюдателя «теперь»,   погруженного в мир темпоральной сложности природы как сетевой иерархии процессов становления, необратимых переходов потециального в актуальное.

Некоторые авторы в этой связи  говорят о «следующей революции в физике», о становлении новой парадигмы в науке. И эта парадигма уже как 20 лет имеет свое название. А именно, «эндофизика». Буквально этот термин означает «физика изнутри». Эндофизика помещает наблюдателя внутрь  Вселенной. В противоположность экзофизике, исходящей из перспективы возможности адекватного познания системы, наблюдаемой извне.

Термин «эндофизика» был предложен физиком-теоретиком Дэвидом Финкельстайном в письме к основоположнику этого направления О. Ресслеру, сделавшему (наряду с Э. Лоренцом) фундаментальный вклад в  создание теории динамического хаоса (аттрактор Ресслера). Согласно Ресслеру, принятие исследовательской программы эндофизики (а также эндопсихологии, эндокибернетики, эндотехнологии как нанотехнологии) предполагает, что наблюдатель должен быть включен в описание мира таким образом, что должен иметь модель самого себя [Ресслер 1998]. Эндофизика фокусируется на модели наблюдателя, В этом ее сущностное отличие от экзофизики. Эндофизика не появилась внезапно. Первый шаг в направлении эндофизики был сделан теорией относительности Эйнштейна, с ее обменивающимися электромагнитными сигналами наблюдателями. Затем квантовая механика, показавшая взаимное сопряжение наблюдателя и наблюдаемого и по сути неустранимость сознания из квантовомеханической картины мира, что особенно рельефно представлено в многомировой интерпретации квантовой механики Эверетта-Уилера. В этот перечень шагов «на пути к эндофизике сложного мира» я включаю и «субъектно ориентированную вероятностную картину мира» Налимова  с его бейесовским наблюдателем, понимаемого прежде всего как «Я-наблюдатель», наделенный качеством спонтанности сознания в опыте переживания ситуации настоящего «теперь». И, наконец Пригожин с его «различающим время» диссипативным наблюдателем.

По Ресслеру, эндофизическое восприятие в отличие от экзофизического не иерархично в том смысле, что экспериментатор есть часть наблюдаемой им же вселенной. Измерительный прибор и наблюдаемая сущность отличаются только фокусом внимания  и интерсубъективным согласием по этому поводу.

Итак: 1. В эндофизике моделируется не только мир, но также и наблюдатель.

2. «Интерфейс» между наблюдателем и миром есть та единственная реальность, с которой имеет дело наблюдатель.

О том, как именно моделируется наблюдатель (субъект) в эндофизике можно составить представление, обратившись к статье, написанной Ресслером в соавторстве с известным швейцарским психиатором В. Чахером [Чахер, Ресслер 1996, 1011-1022] Авторы рассматривают концепцию « Self» в эндопсихологической перспективе и одновременно основывая свой подход на современной математической теории сложных динамических систем. Поэтому модель «Self» оказывается в определенном смысле математической моделью, где «Self» является рекурсивным оператором, символизирующим процесс применения познания к познанию. В эндопсихологическом плане концепция  «Self» прилагается к персонализированной ментальной структуре, обладающей интроспекцией, т. е. способностью наблюдать свои собственные психические состояния. Авторы поясняют, что Self-концепция используется ими  как взаимозаменяемая или близкая таким концепциям как Эго, сознание, ум, самочувствие и т.д.

Но тогда возникает экзистенциальный философский вопрос «Кто есть "Я", коль скоро я думаю о самом себе?» Если моя идентичность представлена как «Self», тогда кем я себя ощущаю мгновением раньше? Или есть ли Я тот субъект, который возникает в момент познания Self? Можно, конечно, сказать, что в момент метапознания Self расщепляется на субъект и объект. Однако внимательное рассмотрение этого феномена ставит нас перед проблемой бесконечного регресса.  После этой диссоциации субъект-объктное  единство устанавливается заново.

Но можно ли этот феномен интроспективного осознавания  вывести за границы экзистенции философского Я  и представить более коммуникативным образом? Для меня  конструктивный ответ на этот вопрос означает прежде всего принципиальную возможность его представления в одном из языков синергетической сложности, а именно: в языке рекурсивных отношений. (Напомним рекурсия - это коммуникация.) Осознающее само себя бытие предполагает рекурсивный процесс. Ресслер подчеркивает, что рекурсия является источником (или генератором) сложных  феноменов: в математических структурах так же, как и в кибернетических петлях обратных связей, они имеют свойство продуцировать разного вида  (парадоксальные) гомеостазы, наподобие, например, хаотических аттракторов. Вместе с Г. Бэйтсоном он утверждает, что всякого рода логические парадоксы и связки так же проистекают из рекурсивных паттернов.

Аналогичным образом имеются некоторые «скрытые отношения» в эпистемологических пределах, подобных  теореме Гёделя о неполноте и соотношения неопределенностей Гейзенберга, где мы имеем дело с методом, применимым к самим себе (логику к логике, измерение к измерению, коммуникацию к коммуникации и т.д.). Все эти ситуации, согласно Ресслеру, имеют  общее в том смысле, что они предполагают эндовидение системы. Итак, в перспективе эндовидения «Self» в процессе осознания себя действует таким образом, что оно оказывается как субъектом, так и объектом производимых операций. Можно представить  несколько стратегий «депарадоксализации» подобного положения дел. Ресслер (что важно в контексте наших рассуждений о темпоральном интерфейсе сложности) предлагает стратегию, основанную на введении «нового измерения»-времени. «Если мы применим эту стратегию к проблеме "познание познания" мы сможем распутать логическую связку, рассматривая  метапознание как длящийся во  времени процесс. И тогда дифференциация больше не будет рассматриваться как дифференциация  субъекта и объекта, но как дифференциация во времени». Тем самым Self репрезентируется «как процессуальный гештальт, т.е. как паттерн, спонтанно возникающий в ходе познания». Процессуальный гештальт символизируется странным (хаотическим) аттрактором, возникающим как темпоральная «депарадоксализация» коммуникативной  самореференции. Повторим, странный аттрактор - это гомеостатический симбиоз рекурсивно организованной структуры. И тогда Self, представленное в языке нелинейных динамических систем, уже интерпретируется не в качестве некоей (метафизической) сущности, которая может «осознавать саму себя», но процессом внутри когнитивной системы. Self - это оператор порядка (опыта идентичности) перед лицом гигантской сложности  как внешнего мира, так и сложности внутренних когнитивных событий. Но гомеостатичноть Self не означает статичности. Напротив, Self  - это нестационарный, перманентно эволюционный процесс. Для меня также важны следующие фиксации Ресслера. 1. Self  эволюционирует, если познание применять к познанию. 2. Self  как идентичность индивида есть (странный) аттрактор (процессуальный гештальт), который есть производное этого процесса. 3. Self поддерживается рекурсией [Чахер, Ресслер 1996].

Теперь, в согласии с принципом когнитивного соответствия поставим сложного наблюдателя Ресслера на место диссипативного  наблюдателя Пригожина. (Впрочем, было бы точнее сказать не «поставим на место» или «вместо», а дополним субъектами-наблюдателями сложности, которые сами должны быть сложными, квантовыми, сами должны обладать сложным квантовым сознанием и т. д.) И тогда в качестве интерфейса сложности выступает фрактальная граница «между сложным наблюдателем сложности» и остальным миром. Эта граница существенно процессуальна и потому погружена в «текущий зазор»,  «теперь», между осознанно вспоминаемым прошлым и предвосхищаемым будущим. Проблема сложности как процесса оказывается не объективной или субъективной в старом, «отчетливо воспринимаемом декартовском смысле», а как данное нам в «странноаттракторном» интерфейсе «теперь». В этом отношении показательны уже упомянутые работы Тимашева по фликкер-шумовой спектроскопии, а также Вробель по фрактальному времени, выполненные в парадигме эндофизики Ресслера. Отталкиваясь от идей Гуссерля, Вробель вводит феноменологическую модель фрактального времени, которая определяет структуру «теперь» как гнездящийся  каскад воспоминаний и предвосхищений (ретенций и протенций, по Гуссерлю). Результирующая структура внутреннего наблюдателя делокализуется в пространстве и, что существенно, во времени. (Эта темпоральная делокализация в чем-то сходна с квантовомеханической  делокализацией, как она представлена в экспериментах по проверке неравенств Белла и особенно в многомировой инетерпретации квантовой механики Эверетта.)

Внутренний наблюдатель, сохраняя свою идентичность Я, расширяет свое сознание времени в качестве наблюдателя-участника, чьи границы становятся гибкими, подвижными и зависят от того, в каком «теперь» устанавливается  фрактальный контур интерфейса между наблюдателем- участником и остальным миром.

Итак, эндофизика утверждает, в конечном счете, что  мир как он нам дан, есть «срез», интерфейс, различение внутри того, что есть реально целостное. Отсюда вытекает возможность изменения мира как изменения интерфейса (что важно для понимания грядущей роли нанотехнологий как эндотехнологий). С философской точки зрения здесь, однако, возникают сложные проблемы. Я не буду их перечислять. Скажу только, что для меня это не проблемы космического сознания или единства мира. Это проблема того, каким образом, сознавая себя находящимся внутри сложного  мира как суперхаотического аттрактора, имея темпоральный интерфейс «теперь», представленный в многообразии лингвистических, семиотических, компьютерных экранов, через которые этот мир (реальный или виртуальный) случается, наблюдатель-участник может обрести «метаобъективную позицию»,  обрести свободу от насилия случая. Как жить в этом мире сложности, ощущая себя (хотя бы иногда) неслучайно заброшенным в него?

Завершая пятую главу своей книги «Метод» с характерным названием: «От кибернетики к коммуникативной организации (сибернетике)» Морен говорит: «Нам бы следовало осознать наши собственные формы коммуникации.И вот мы опять оказываемся в самом центре наших антропосоциальных проблем. Ибо именно на этом уровне коммуникация принимает свой широкий размах и разрастается в своей экзистенциальной, индивидуальной, социальной, политической, этической интенсивности! Именно в недрах проблематики коммуникации возникает тень некоммуникабельности. И, наконец, именно в плане социальной организации возникает фундаментальная проблема: можно ли представить себе, помыслить, надеяться на организацию, которой управляет коммуникация, общность коммуникации? Мы ведь уже знаем, что всякая надежда глупа, если не принять во внимание то, что за социальной организацией стоит управление со стороны аппаратов, т.е. существует смутная и мало изученная связь между коммуникацией и порабощением» [Морен 2005, 300]. Я  не имею здесь возможности углубляться в эту тему. Я лишь  пытаюсь, опираясь на идею конвергенции синергетики и сложности,  на концептуальные ресурсы синергетики, по Хакену и Пригожину, наметить  креативный путь выхода из дихотомии подчинение/освобождение посредством трансдисциплинарной логики включенного (Б. Николеску). Этот путь сопряжен с переключением  внимания  «внутрь», «обращение света сознания на себя» [Меррил-Вольф 2009]. Но это уже тема другой статьи.

Литература

Варела, Матурана 2001 - Варела У., Матурана Ф. Древо познания. М., 2001.

Гуссерль 1994 - Гуссерль Э. Собрание сочинений. Т.1. М., 1994.

Кастеллани, Яфферти 2009 - Castellani B., Yafferty F. Sociology and Complexity. A New field inquiry, Springer, 2009.

Меррел-Вольф 2009- Меррел-Вольф Ф. Пробуждение в сверхсознании. Гносеология как путь в иные измерения. София, 2009.

Морен 2005 - Морен Э. Метод. М., 2005.

Налимов 2000 - Налимов В.В. Разбрасываю мысли. М., 2000.

Николис, Пригожин 2003 - Николис Г., Пригожин И. Познание сложного. М., 2003.

Новотны 2005 - Nowotny H. The increase of complexity and its reduction:emergent interfaces between the natural sciences ,humanities and social sciehces//Theory,culture and society. 2005. Vol. 22 №5.

Поппер 1998 - Поппер К.Р.Квантовая теория и раскол в физике. М., 1998.

Пригожин 1985 - Пригожин И.Р.От существующего к возникающему: Время и сложность в физических науках М., 1985.

Пригожин, Стенгерс 2005 - Пригожин И.Стенгерс И. Порядок из хаоса. Новый диалог человека с природой. М., 2005.

Тимашев - Тимашев С.Ф. Время в естественных науках.//http://www.chronos.msu.ru/RREPORT/timashev_vremya/timashev_vremya.htm

Тимашев, Вробель 2003 - Timashev S F.., Vrobel S. Susie. A new Dialogue with Nature: Fractal Time and Flicker Noise Spectroscopy.The Institute for fractal research.IF Paper 1/04 ISSN (1436-1779).2003: home t- online.de/home Susanne.Vrobel/home html

Ферстер 2003 - Foerster von Heinz.Understanding understanding: essays on cybernetics and cognition.Springer-Verlag. New-York, 2003.

Хакен 2001 - Хакен Г.Принципы работы головного мозга. М., 2001.

Чахер, Ресслер  1996 - Tschacher W., Rossler O. The Self:A Processual Gestalt// Chaos,Solitons,Fractals.Volume7, Issue 7, Julay 1996.