Автор стремится выделить те объективные и субъективные факторы формирования европейских наций, с фундаментальным значением которых могут согласиться представители разных исследовательских школ, занимающихся этой проблемой.

The author tries to identify those factors - both objective and subjective - of European nations' formation whose fundamental importance can be agreed upon by adherents of different research schools studying this problem.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА. Нация, консенсус, национализм.

KEYWORDS: Nation, consensus, nationalism.

Часть 1

Прежде всего мне следует объяснить это, быть может непонятное, название. Всякий начинающий изучать современный «национализм», или процесс формирования нации, не может не почувствовать себя сбитым с толка или даже шокированным огромным количеством понятий и теорий наций и национализмов. Было написано множество книг, большинство которых стремились дать оригинальное объяснение или продемонстрировать свою приверженность к той или иной теории. используются такие термины, как эссенциализм, конструктивизм, примордиализм, перенниализм, этносимволизм, модернизм и навешиваются соответствующие ярлыки.

С другой стороны, некоторые стереотипы и модные термины, прежде всего термин «национализм», повторяются без всякой мысли об их реальном значении. Многие авторы недавних публикаций обычно цитируют - позитивно или негативно - более ранние работы, даже не прочитав их. Классический пример этого - термин «воображаемые сообщества» - острое словцо, пущенное Б. Андерсоном или Геллнером по поводу наций, созданных национализмом. Я имею некоторый личный опыт в этом отношении. Разные авторы ссылаются на мою работу о «фазах A, B и С» - ссылаются ошибочно, поскольку они ее не читали.

И хуже того: авторы обычно не учитывают специфических коннотаций одного и того же термина (слова) в разных языках. Ограничусь одним примером: по-английски nation включает всех, живущих под властью одного правительства, т.е. нечто очень близкое к государству. С другой стороны, по-немецки «die Nation» традиционно ассоциировалось с общими культурой и языком. Поэтому термин «национализм» имеет разные коннотации в английском и, скажем, в испанском или чешском.

Поскольку я теперь тоже стал участником этого так называемого «дискурса о национализме», я решил, приближаясь к концу своей научной карьеры, испробовать путь, противоположный оригинальности: вместо того чтобы пытаться представить новый, полностью специфический проект, я предпочитаю выяснить, что, в итоге длинного ряда исследований по объяснению формирования наций, может быть приемлемым для всех? Существует ли это, можем ли мы найти консенсус по поводу предпосылок и причин этого процесса? Поэтому я и написал свою последнюю книгу о проблеме формирования наций в Европе: "Das Europa der Nationen". Поскольку она напечатана не на английском, а на немецком, я решил воспользоваться случаем и прокомментировать ее.

Мой ответ на поставленный вопрос положителен: я пришел к выводу, что, несмотря на серьезные различия в терминологии и оценках, существует, грубо говоря, пять фундаментальных факторов - обстоятельств, которые разные исследовательские школы считают ключевыми для причинного объяснения процесса формирования наций в Новое время, даже хотя разные авторы расходятся в определении иерархии этих факторов с точки зрения их существенности:

• 1. исторические основания, прошлое и его реконструкция;
• 2. этнические корни, культурное своеобразие и т.п.;
• 3. процессы модернизации, такие как индустриализация, социальные коммуникации, школьное образование и т.п.;
• 4. национально окрашенные конфликты интересов, порождаемые различиями в социальной структуре и неравномерностями развития;
• 5. психологическое и эмоциональное манипулирование.

Обсуждается и еще один спорный вопрос - о причинном объяснении: является ли нация результатом национальной мобилизации, организованной полными энтузиазма «националистами» (т.е. сформированной национализмом), или же результатом «объективных» течений истории? Но и здесь мне не кажется, что эти две позиции настолько непримиримы, как это кажется их сторонникам.

Я получил предложение написать общий обзор процессов формирования европейских наций. Для меня это была желанная возможность опробовать представившуюся возможность, написать книгу, в которой я мог бы подчеркнуть аналогии и сходства разных «теорий», маргинализуя их различия.

Есть, однако, три пункта, по которым я не способен сформулировать или принять позицию консенсуса: во-первых, речь идет о неконтролируемом употреблении термина «национализм»: этот термин как инструмент анализа я считаю вводящим в заблуждение. Если уж нам нужен универсальный, всеобъемлющий термин, я предложил бы термин «национальная идентичность».

Вo-вторых, я имею в виду эмпирическое наблюдение, согласно которому мы должны различать два основных типа (и два подтипа) формирования наций в Европе: одно - начинающееся в условиях национального государства раннего Нового времени, и другое, берущее начало в условиях негосподствующей этнической группы.

В-третьих, я избегаю объединения формирования европейских наций с аналогичными процессами за пределами Европы, поскольку считаю нации и национальные идентичности чисто европейским явлением, экспортированным на другие континенты.

Теперь о результатах моих усилий найти приемлемую и работоспособную модель формирования нации.

Моим исходным пунктом были упомянутые выше пять факторов, играющих роль почти во всех серьезных «теориях национализма», коль скоро они строятся хотя бы частично на основе эмпирических данных.

Эти факторы можно естественным образом переформулировать, и в некоторых случаях мы можем разделить некоторые из них на несколько подфакторов.

Я полагаю, что нам надо анализировать их роль на двух уровнях, соответствующих двум основным цепочкам причинного анализа.

Я рассматривал эти факторы, с одной стороны, как «объективные», т.е. не зависящие от желаний и мечтаний тех, кто стремится создать или пробудить нацию.

А с другой стороны - как средства национальной агитации и мобилизации, используемые этими деятелями для формирования нации.

По этой причине центральная часть моей книги разделена на две части, соответствующие этим двум функциям.

Среди «объективных факторов» наследие прошлого играло весьма прозрачную роль в случае формирования нации в условиях непрерывной государственности: никто не мог бы «изобрести» французское, шведское или датское государство, и сознание принадлежности к государству было - во всяком случае, на пороге XIX столетия - почти что самоочевидным.

А как насчет роли прошлого в случае негосподствующих этнических групп? Здесь нам опять-таки нужно различать: в одних случаях национальное сознание могло использовать остатки прежней государственности, такие как границы, институты, архитектуру: мадьяры (реликты королевства Венгрии), чехи (королевство Богемии), хорваты, норвежцы. В других случаях у этнической группы не было или почти не было реликтов «материализованного» прошлого, и этот фактор играл очень ограниченную роль.

Язык и этничность (культурная специфика) в большинстве европейских стран не были придуманы «националистами», как полагают некоторые авторы. «Печатный» язык рано или поздно кодифицируется и играет видную роль и как средство общения, и как инструмент «этнического сознания» или, лучше сказать, этнической идентичности. Это особенно имело место в период (просвещенного) абсолютизма, когда язык стандартизировался и кодифицировался. Люди ощущали, что они лучше понимают тех, кто пользуется тем же самым языком, и они осознавали свою принадлежность к той же самой этнической группе, что могло вызывать - хотя могло и не вызывать - «национальные» чувства, т.е. положительное отношение к тем, кто говорит на том же языке.

Но что можно сказать о роли языка в условиях, когда этническая группа живет в многоэтническом государстве с единым господствующим языком, отличным от разговорных языков населения? Прежде всего, в большинстве европейских стран этот разговорный язык был не просто «материнским языком», используемым только в семье и как средство общения между крестьянами. Обычно он был также языком церкви, так что крестьяне могли слушать молитвы на своем родном языке. И обычно это был также язык общения с администрацией.

Процесс модернизации создал несколько предпосылок для формирования нации. Поскольку современная нация по определению есть сообщество равноправных граждан, формирование нации было прежде всего обусловлено социальной эмансипацией: освобождением крестьян, отменой феодальных привилегий, сопровождаемыми политической эмансипацией. В обоих случаях эти процессы не считались с этническими границами. Они играли важную роль в национальной мобилизации как в национальных государствах, так и в национальных движениях. Тем не менее их отношение во времени к развитию национальных движений было различным в зависимости от социальной структуры этнической группы, развития политической системы и процесса индустриализации.

Роль индустриализации невозможно переоценить. Эмпирические данные не подтверждают геллнерианскую теорию, согласно которой индустриализация была решающей предпосылкой зарождения «национализма». Связь в данном случае была более сложной. Непосредственное воздействие индустриализации было довольно ограниченным, но опосредованно его влияние передавалось через социальную мобильность и укрепление социальной коммуникации.

Социальная коммуникация была основной предпосылкой распространения национально мобилизующей информации. ее надо изучать также в связи с возрастающей социальной мобильностью.

Школьное образование в период просвещенного абсолютизма, а также и позднее, было обычно инструментом социализации, что включало также элементы национальной мобилизации или, по крайней мере, национальной идентификации. Национально «нейтральная» грамотность -  как результат обязательного посещения школ - была национально релевантной в той мере, в какой письменный текст был важным средством социальной коммуникации. Тем не менее, поскольку школы находились под контролем государства, существовала большая разница между ролями школьного обучения в формировании нации в национальных государствах и в ситуации негосподствующих этнических групп.

Вторая часть посвящена роли субъектов, национальной агитации, ее представителям и их целям. Так что мы спрашиваем, во-первых, кто были эти патриотические лидеры, кем были сторонники национальной жизни, а во-вторых, какова была их цель.

Вопрос о социальном происхождении национальных активистов ставится по-своему в случае национальных государств, где речь идет об образованных элитах и политическом представительстве. В случае же национальных движений социальная структура сложнее и может быть представлена двумя разными моделями. Первая модель представлена норвежцами: национальные элиты почти совпадали с образованными и политическими элитами, а в фазе B были связаны с городской средой. Противоположную модель могут представлять эстонцы, где большинство патриотов были учителями начальных школ или клерками низшего разряда, в большинстве своем рожденные в деревне. Другие движения размещаются между этими двумя крайностями. Большая доля образованных патриотов (прежде всего мелких клерков и католических священников), рожденных в семьях ремесленников в маленьких городках Богемии, большая доля пасторов и богатых крестьян в Финляндии.

Национальные цели и споры затрагивали все три основные сферы упомянутых выше «объективных факторов»: модернизацию и эмансипацию, национальную историю, культуру и язык.

И политическая, и социальная эмансипация порождали новые варианты напряжения и конфликтов интересов, чему соответствовали новые способы борьбы за политическую власть и нового рода разделение труда в условиях модернизации, т.е. капиталистического общества. Эти конфликты интересов играли противоположную роль на двух разных путях к современным нациям. В случае национальных государств эти конфликты способствовали внутренней дифференциации национальных обществ и в конечном счете могли замедлить национальную мобилизацию. В случае национальных движений, когда конкурирующие стороны принадлежали к разным нациям, конфликты интересов становились национально релевантными и ускоряли распространение национальной идентичности. Время от времени социологи обсуждали роль неравномерного развития, «внутреннего колониализма» (М. Гехтер), напряженности между центром и периферией и их элитами (А. Мотыль, Стейн Роккан) ­- все это тоже относится к категории национально релевантных конфликтов интересов.

При рассмотрении национально релевантной напряженности часто пренебрегают борьбой за власть. Причина этого, возможно, в том, что власть рассматривается как самоочевидная часть политики. Тем не менее вопрос о власти, когда речь идет о внутренних отношениях в национальном государстве, ставится не так, как при изучении национальных движений. До тех пор пока национальное движение не формирует политической программы, лидерство есть вопрос престижа: власть и связанные с ней явления прежде всего относятся к политике.

Поиск общего прошлого: выстраивая национальную историю. XIX век был историцистским; предполагалось, что действия людей должны получить или выработать историческое оправдание. Поскольку перенниалистская концепция нации была почти повсеместно принята историками и политиками XIX в., всякая нация, претендовавшая на признание, пыталась оправдать свои притязания историческими аргументами. Однако весомость этих аргументов была очень разной в зависимости от количества данных о «национальном» прошлом.

Можно выделить три типа конструирования национальной истории.

Первый: как уже упоминалось, некоторые национальные движения могли выстраивать свою историю как непрерывную историю национального государства, разрушенного врагами (венгры, хорваты, чехи). Эти национальные движения использовали аргументацию от исторических прав, т.е. требовали восстановления прежней самостоятельности своей территории. Второй: у некоторых других были только недостаточные, частичные данные, неспособные составить основу для выстраивания такой истории (сербы, болгары). И третий: в некоторых случаях политических образований вообще не было (финны, эстонцы, словенцы). Довольно часто встречается явление пересекающихся национальных историй, когда жители одной территории включены в контекст двух национальных историй (Трансильвания, Македония, Фландрия).

Языковая программа. Во всех национальных движениях язык - на более или менее продолжительный период - приобретал символическое значение, т.е. его использование не ограничивалось только ролью средства коммуникации. Объяснение этому можно найти в том факте, что язык негосподствующей этнической группы в большинстве случаев рассматривался как низший, вымирающий, примитивный и т.п. Языковая программа, формулируемая и реализуемая большинством национальных движений, включает пять уровней:

1. Прославление и празднование языка в сочетании с доказательствами его высоких качеств;

2. Планирование и кодификацию языка как часть культурной стандартизации;

3. Интеллектуализация национального языка посредством литературного творчества во все возрастающем числе жанров - поэзия, журналы, театральные пьесы, рассказы, романы, научная литература;

4. Введение языка в школах - кодифицированный национальный язык может выполнить свою общественную миссию, только если им будут владеть все члены создаваемой нации;

5. Достижение полного равноправия языка (эта последняя цель обычно достигалась только вместе с государственностью).

Мы обнаруживаем примат языковых требований в большинстве, если не во всех, программ национальных движений. В некоторых случаях (греки, ирландцы, норвежцы, сербы) эта проблема входила в их программы на втором месте после политических  требований. Это различие можно объяснить с точки зрения социальной структуры национальных движений. Там, где социальная структура негосподствующей этнической группы была очевидным образом неполной, в национальной программе доминировали язык и культура. Напротив, там, где в социальную структуру входили представители правящих классов и элит, национальную программу составляли по преимуществу политические цели. Споры о языке входили в политическую жизнь позднее - и с неоднозначными результатами. В случае Греции для победы димотики[i] потребовалось долгое время, в Норвегии ландсмол[ii] так и не добился успеха, и еще меньшего успеха добилась программа кельтизации в Ирландии.

До этого момента большинство специалистов по «национализму» согласились с тем, что история, язык и факторы модернизации играли важную роль в процессе формирования наций. Однако есть одна область, в которой очень трудно найти консенсуальное решение - речь идет о том образчике орудий национальной агитации, который некоторые авторы называют «культурой», а конструктивисты считают ядром процесса формирования нации. Они имеют в виду деятельность, возбуждающую национальные чувства или даже страсти, изобретающую национальные символы и стереотипы. А также, естественно, формы контроля над общественной деятельностью посредством митингов, паломничеств к национальным памятникам и «святым местам», похорон, годовщин и т.п. За последние двадцать лет был опубликован длинный список книг и статей о национальных празднествах и памятных датах, анализирующих не только выражаемые на них идеи, но и символическое измерение этих идей - и все это с целью показать, что современные нации являются результатом этой деятельности, что нации «создаются» этими личными вкладами «строителей нации».

С этим я решительно не согласен. Не потому, что я считаю все эти публичные мероприятия несущественными или пренебрежимыми, но потому, что мы здесь имеем дело с путаницей: в этой аргументации ПОЧЕМУ? смешивается с КАК? Инструменты национальной агитации рассматриваются как решающий фактор успеха этой агитации, распространения новой национальной идентичности. Изучение распространения национальных символов, выработки национальных стереотипов и т.п. - все это очень полезно, если мы хотим понять, КАК происходила национальная идентификация, но этого недостаточно, для того чтобы понять, ПОЧЕМУ эта агитация добилась успеха. Я полагаю, - и, возможно, ошибочно, - что эта путаница происходит от неправильного понимания термина «национализм». Если именно «национализм» сформировал нации, тогда средства агитации следует считать решающими - и они действительно решающие - для объяснения «национализма», т.е. национальных страстей, национальной гордости, воинствующего переоценивания национальных ценностей, своей собственной нации и т.п. Но все это, тем не менее, было продуктом, следствием процесса формирования нации, но ни причиной этого процесса, ни его смыслом. Национальные движения возникли - за отдельными исключениями - не как националистические страсти, а как поиск новой - национальной - идентичности и как новая форма любви к отечеству и его обитателям. Но они могли развиться и часто развивались в направлении националистических и ксенофобских страстей. Естественно, специфические формы формирования нации влияли на характер национальных стереотипов и националистических притязаний.

Часть 2

Целью всех моих исторических исследований всегда было объяснение социальных процессов, объяснение исторических перемен. В нашем случае это означает объяснение перехода от государств и империй до Нового времени к современным национальным государствам, от феодальных донациональных к современным гражданским и национальным обществам. Это новое единство - нация - не было продуктом «самопроизвольных изменений», но результатом более или менее проникнутых энтузиазмом усилий живых личностей, начинавших национальную агитацию. Почему они добились успеха?

Любая попытка интерпретации национальных движений должна ставить вопрос об их успехе на двух уровнях: во-первых, почему национальная агитация началась, и во-вторых, почему национальная агитация добилась успеха, получив массовую поддержку?

Споры о происхождении наций ведутся между теми, кто считает нацию изобретением, мифом или конструктом, и теми, кто рассматривает нацию как большую социальную группу, как результат исторического развития, понимаемого как процесс формирования нации. На уровне словесных формулировок эти две позиции несовместимы. Тем не менее, по моему (и не только моему) мнению, эта несовместимость не столь фундаментальна, как считает большинство «конструктивистов».

Анализируя причины успеха, мы принимаем во внимание и ничем незаменимую (irreplaceable)  роль национальной агитации, персональных решений принять национальную идентичность, и роль «реальных» социальных, политических, экономических и культурных связей и отношений, таких как язык, политические институты или социальные преобразования.

*   *   *    *

Вопрос первый: Почему патриоты, «националисты» начинали свои попытки предложить своим соотечественникам новую национальную идентичность? Чтобы понять это их решение и эту их деятельность, нам надо рассмотреть три комплекса координат, первоначально независимых от патриотических устремлений:

1. Разнородный комплекс как традиционных, так и антитрадиционных мнений, установок, ценностей, идей и солидарностей, унаследованных от прошлого:

- старейшей из них была иудео-христианская традиция, оперировавшая такими терминами, как «земля обетованная», «избранный народ», и дающая примеры «национальной» солидарности, противостоящей врагам евреев;

- барочный патриотизм, связанный с государством или страной, определяемыми историей и специфическими религиозными традициями;

- идея раннего Нового времени «интересов государства» ("raison d´Etat", "Staatsräson");

- просвещенная секуляризация и рационализм.

2. Кризис прежних идентичностей и прежней традиционной системы ценностей, как результат кризиса «старого режима», основанного на привилегиях и других остатках феодализма. Были поставлены под сомнение прежние патриархальные, родовые, сеньериальные связи, как на уровне политической власти, так и на уровне социальных зависимостей. Под вопрос было поставлено и прежнее  сословное общество, в котором социальное положение каждого предопределялось его рождением. Очень часто слом прежних государств или политических единиц и возникновение новых порождали ощущение неуверенности в будущем. В этих условиях росло, прежде всего среди образованных людей, число тех, кто стремился заново определить свою идентичность, т.е. найти новые связи и солидарности. Это переопределение первоначально выражалось в актуализации «возрождения», или в новом сочетании терминов, идей и установок, унаследованных от более или менее отдаленного прошлого.

3. Вследствие возрастающего влияния идей Просвещения самым распространенным исходным пунктом поиска новых идентичностей стал просвещенный патриотизм. Просвещенные патриоты принимали на себя обязанность заботиться о процветании (wealth) «своего» региона и его жителей. Эта обязанность предполагала два вида деятельности: во-первых, забота о благосостоянии и образовании людей, а затем изучение региональной культуры, географии, языка, обычаев, истории и т.д. Первый вид деятельности был делом прежде всего политиков и чиновников, второй - просвещенных ученых.

Как обычно, большинство этих ученых страстно увлекались предметами свих исследований. Они были горды, когда им удавалось обнаружить специфические черты или ценности своего региона и его народа. В тех случаях когда этот народ отличался от других языком и культурой, эти язык и литература становились излюбленным предметом изучения.

В условиях негосподствующей этнической группы ученые более или менее осознанно определяли литературный язык формирующейся нации, ее границы и историю. Не обязательно все они осознавали этот кризис идентичностей, но те, кто его осознавал, рассматривали жителей своего региона как важный объект солидарности и идентичности. Определяя это новое явление, они вдохновлялись иногда идеями Гердера о нации как высшей ценности Человечества, а позднее прежде всего понятием нации как сообщества равноправных граждан. В некоторых случаях скрытая антипатия отдельной провинции к центру, представленная в местном парламенте (Венгрия), также могла играть важную роль. При этих условиях было только вопросом времени, когда эти патриоты решат начать национальную агитацию.

Тем не менее существовало еще одно, более важное предварительное условие для такого решения. Потенциальную национальную агитацию могли начать только те интеллектуалы, которые рассматривали самих себя как принадлежащих к «нации», возможно на основании этнической, религиозной или территориальной идентичности. Другими словами, только с того момента, как некоторые члены негосподствующей этнической группы получали возможность или проявляли способность получить высшее образование, их региональный просвещенный патриотизм мог быть переопределен как национальная идентичность. Другими словами, они могли на уровне эмоций смаковать различие между «НАМИ» и «ИМИ» как мобилизующее переживание. Этот подход включал также возрастающую неприязнь непривилегированных людей (этнической группы) к привилегированным (представителям истеблишмента).

Обычно различие между учеными в Фазе А и агитаторами в Фазе В было различием поколений: национальную агитацию начинало младшее поколение образованных людей, считавших себя и учениками, и продолжателями, и оппонентами старшего поколения просвещенных ученых и региональных патриотов.

*   *   *   *

Второй вопрос: почему национальная агитация получала поддержку масс?

Начало национальной агитации не предопределяет автоматически ее успех. Мы знаем несколько случаев, когда это было не так - Уэльс, Шотландия, сорбы, белорусы, «иллиризм» и т.д., - и мы знаем национальные движения, в которых Фаза В продолжалась всего лишь три-четыре десятилетия, но также и такие, где она тянулась столетие или больше. Представление, - имплицитно предполагаемое во многих недавних работах о формировании наций, - что нация есть, прежде всего изобретенная конструкция, создаваемая активной передачей «националистических» символов, мифов, празднеств и торжеств, не выдерживает проверки эмпирическими данными.

Нам надо сравнить обстоятельства, при которых различные национальные движения действовали и добивались успеха. На основе такого сравнения мы обнаруживаем несколько национально мобилизующих факторов и обстоятельств, которые можно объединить в пять групп. Ни одна из них сама по себе неспособна в достаточной степени повлиять на национальную мобилизацию масс; последняя может произойти только при условии их совместного действия.

1. Естественно, мы не можем исключить роли личного участия (personal commitment), роли творческих «создателей нации», их фантазий и вымыслов, но мы должны также принимать во внимание их интересы и степень соучастия (involvements). Существование образованных «агитаторов» зависит, естественно, от степени вертикальной социальной мобильности, от возможности социального и образовательного продвижения представителей негосподствующей этнической группы.

2. Тем не менее идея новой национальной идентичности должна дойти до адресатов - до представителей этноса. Основной предпосылкой этого является достаточная интенсивность социальной коммуникации. Это условие не зависело от воли агитаторов и не могло искусственно изменяться или «производиться» ими. Интенсивность социальной коммуникации определялась несколькими факторами: миграцией, постоянными контактами через границы деревень, владений или отдельных городов.

Речь идет прежде всего о горизонтальной мобильности населения: сезонные работы, посещение местных рынков, военная служба и т.д. Было самоочевидно, что между теми, кто имел возможность общаться на одном языке или на взаимно-понятных диалектах, устанавливались более прочные связи.

Следующим условием была грамотность, обычно зависящая от школьной системы. По этой причине уровень грамотности только с серьезными оговорками можно считать следствием экономического процветания. Благодаря школьной политике государства начальное обучение в Австрии и Пруссии стало обязательным раньше, чем в Бельгии или Англии. С другой стороны, в некоторых других регионах отсталость сопровождалась неграмотностью (Россия, Балканы).

Тем не менее грамотность становится национально релевантной только там, где новой национальной индентичности было позволено найти свое место на страницах газет и журналов, доступных членам негосподствующей этнической группы. Это не обязательно зависело от уровня конституционности: авторитарные системы, такие как система Меттерниха в Австрии или царская в России, дозволяли в некоторых случаях культурную активность чешского, финского, эстонского и других национальных движений.

Была и еще одна причина, по которой посещение школ могло стать национально релевантным - особенно в классах выше начальной школы: сведения по географии, истории и литературе, включающие элементы национальной идентичности. Поскольку школы находились обычно под контролем государства, эти сведения отбирались и оценивались в пользу национального государства или правящей династии. С другой стороны, сторонники национального движения стремились достичь противоположной цели. Борьба за «национализацию» школ становилась частью национального движения.

Мы не должны забывать о роли «классических» средств социальной коммуникации, таких как железные дороги, почтовая служба, речной и морской транспорт, дороги и т.п.

Характерно, что национальным движениям, зародившимся позднее, во времена широкого распространения железных дорог и почтовых служб, было легче распространять национальную агитацию.

Тем не менее эти средства социальной коммуникации также могли использоваться как орудия национальной агитации, только если государственная система достигала требуемого уровня терпимости по отношению к национальному движению, т.е. когда национальные требования и идеи допускались в печать, когда язык данной этнической группы мог стать языком школьного обучения, когда разрешалось создание патриотических обществ и т.п.

3. Возросший уровень социальной коммуникации следует рассматривать как результат и сопутствующее явление сложного процесса модернизации. Этот процесс нельзя сводить к индустриализации, как это делал Э. Геллнер. Напротив, нет никаких доказательств, подтверждающих гипотезу об индустриализации как решающей силе национальных движений. Тем не менее, если понимать этот термин как охватывающий все новые формы мануфактурного, неиндустриального производства, и включить в него также косвенное влияние индустриализации на производство продовольствия и на рыночные отношения, то это явление можно было бы рассматривать как еще одно условие, благоприятствующее успеху национальной агитации.

Более важным кажется другая составная часть модернизации, связанная с политикой. Борьба за национальное освобождение включала - там, где это было необходимо - также требования конституционной системы, свободы печати и слова и т.п. Если национальное движение требовало равенства языков, это требование неявным образом предполагало также идею равноправия граждан и их свободу выражать свои мнения. И наоборот: когда языковая программа включала также элементы гражданских свобод, она становилась более приемлемой и ценной для населения. Возможно, одной из трудностей фламандского движения было то, что оно проходило уже в условиях конституционного режима и не могло представить программу политической либерализации как национальную.

4. Пионеры всех национальных движений требовали права говорить от имени определенной группы и формулировать ее интересы. Эти интересы и нужды не обязательно были по своему характеру исключительно «материальными», они могли быть также связаны с престижем и властью. Существование таких групповых интересов требует, чтобы члены данной группы прежде всего разделяли сходную систему ценностей, во-вторых - имели сходные нужды и, в-третьих, ощущали (по крайней мере подсознательно), что в удовлетворении этих нужд они зависят друг от друга.

В условиях национального движения конфликты групповых интересов приобретали особый характер, если они составляли часть «культурного разделения труда», иначе говоря, если они разрешались в условиях, когда одна социальная группа состояла из членов негосподствующей этнической группы, а другая - из членов (или представителей) государственной нации. Другими словами, разный языковой (культурный) статус групп, чьи интересы расходились, давал возможность делать конфликты интересов национально релевантными. В условиях национального движения групповые интересы - в той мере, в какой их можно было увязать с этнокультурными различиями, - возникали на уровне коллективных ценностей, которые разделялись (или должны были бы разделяться) национальным сообществом. Их легко было «перевести» в национальные термины. Эту связь можно интерпретировать и с противоположной точки зрения: различия между этническими группами или их частями более или менее согласуются с различиями групповых интересов (или их можно интерпретировать в таком смысле). Так или иначе возникало мнение, - обоснованное или иллюзорное, - что интересы одной группы представляют национальные интересы в целом. Национально релевантные конфликты интересов составляли еще один фактор процесса формирования нации, еще одну предпосылку успеха национальной агитации.

Дадим несколько примеров конкретной роли, которую играли наиболее существенные из этих национально релевантных конфликтов в национальных движениях. Только один из них можно рассматривать, как присутствующий везде: конфликт между привилегированными представителями господствующей нации и сторонниками национальных движений, требовавшими реального равенства для членов своей этнической группы. Это обычно сочеталось с напряженностью отношений между центром и провинциальными элитами. Там, где Фаза В проходила в условиях конституционной системы, борьбу за политическую власть можно было рассматривать и как вездесущий национально релевантный конфликт интересов. Некоторые другие конфликты можно наблюдать в различных сочетаниях только в отдельных национальных движениях.

В случаях Эстонии, Латвии, Литвы и некоторых других конфликт между землевладельцами и держателями земли (крепостными) мог быть переведен в национальные термины. Иногда ремесленники и мелкие лавочники, принадлежащие к одной этнической группе, чувствовали угрозу для себя в растущей силе промышленной продукции и «большого» рынка, на котором господствовали представители государственной нации. Конфликт интересов, возникающий из-за неравных возможностей социального роста образованных слоев, мог раньше или позже (в условиях национального движения) войти в число национально мобилизующих факторов почти во всех национальных движениях. Чем больше накапливалось национально релевантных конфликтов интересов, тем более высокого уровня национальной мобилизации можно было достигнуть.

5. Провозглашая национальную солидарность, сторонники национальных движений стимулировали осознание противоположности между «Нами» и «Ими». Поэтому мы должны упомянуть последнюю группу предпосылок успеха национальной агитации: назовем ее «внешним фактором». «Другого», представленного обычно национальным государством, можно было определить как врага нации, и было важно, в какой мере он действительно вел себя как таковой.

С другой стороны, национальные движения могли использовать внешний фактор и как поддерживающую силу. Финны пользовались моральной поддержкой своих венгерских «братьев» (в смысле угро-финской концепции), фламандское движение получало поддержку немцев, словенов и словаков поддерживали чехи, сами развивавшие концепцию австрославизма (как взаимной моральной поддержки славян, живущих в Австрии).

Образ внешнего фактора следует дополнить тем фактом, что последняя стадия большинства успешных национальных движений - государственность - обычно зависела от поддержки великих держав: греческое, сербское, болгарское, чехословацкое, польское, финское, балтийские государства добились независимости благодаря поддержке и по решению великих держав.

Перевод с английского Д.Г. Лахути

Примечания

[i] Димотика - с 1976 г. официальный вариант греческого языка. - Прим. перев.

[ii] Ландсмол («язык страны», национальный язык) - вариант норвежского языка, созданный в XIX в. Иваром Осеном, впоследствии развившийся в нюнорск (новонорвежский). Согласно опросу 1968 г. его предпочитали только 10% норвежцев. - Прим. перев.