В статье выявляются основные проблемы концептуализации рационального действия в англо-американской философии, анализируется понятийный аппарат теории рационального действия, определяются ее принципы, основания классификации и типизации действий, специфические методы исследования феномена человеческой активности.

The article is devoted to the main problems of rational action conceptualization in British and American philosophy. It analyses the conceptual framework of rational action theory, its classification principles, and specific methods of human agency investigation.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: рациональный агент, действие, деятельность, намерение, намеренное действие, модели действия, модели объяснения действия, причина действия, основание для действия

KEYWORDS: rational agent, action, agency, intentionality, intentional action, action models, action explanation models, cause of action, reason of action.

Современная англо-американская «теория действия»[1] - область философии с трудноустановимыми границами. С одной стороны, разработчики концепции рационального действия находятся под прямым влиянием аналитической философии, поскольку обращаются к анализу языку и прояснению логики в качестве основных инструментов философствования об универсальном субъекте. С другой стороны, англо-американские исследователи учитывают открытия в области философии разума, когнитивной психологии и лингвистики, их поиски пересекаются с проблематикой моральной философии, логики и эпистемологии, они испытывают влияние со стороны теории социального действия и используют примеры из социальной и политической философии. Основными темами данной философии являются природа действия и деятельности, намеренность, намерение и намеренное действие, модели действия и модели объяснения действия, основания для действия и его причины. Поскольку концептуализации подвергается активность рационального агента, а теоретики заняты поисками ответа на вопрос, какова природа рациональности и что означает действовать рационально или на рациональных основаниях, описываемый раздел англо-американской философии можно назвать «теорией рационального действия». Цель данной статьи заключается главным образом в том, чтобы через установление характерных признаков систематических аргументированных пониманий рационального действия представить целый пласт монографий и статей, способов решения относящихся к рациональному действию задач и парадоксов как самостоятельное направление в англо-американской философии, характеризующееся строгим порядком продвижения к истине и определенной дисциплиной мышления.

1. Понятие действия. Теория рационального действия представляет собой серии систематических поисков решений проблем, возникающих на пути исследователя рационального действия. Первая проблема возникает уже при попытке достичь согласия при определении понятия действия. Что такое «действие», и можно ли его считать прерогативой только человеческой активности? Иллюстрацией проблематичности определения действия является описание движений человека. Так, поиски ответа на вопрос о сущности человеческого действия в известных (с высоким индексом цитируемости) эссе Дональда Дэвидсона  по сути были вдохновлены предположением о том, что, если мы видим  двигающуюся часть человеческого тела, например, голову, то это может означать, (1) что человек двигает головой или (2) что он головой не двигает; если речь идет о первом случае, то тогда возможно, что (1.1) человек активно двигает головой, или (1.2) делает это, совершая что-то другое, что и вызывает пассивное движение головы; и если он активно совершает это движение, то (1.11) он может делать это намеренно или же (1.12) не намеренно [Дэвидсон 1980, I]. Действительно, движение головы может означать знак согласия или намерение стряхнуть кузнечика с уха, заранее оговоренный знак или нервное движение, передающее сигнал сообщникам в строго определенное время. При рассмотрении подобных примеров возникают первые вопросы, составляющие предмет англо-американской философии рационального действия: «Должны ли мы видеть в следствиях поведения, - создаваемых договором или субъективным мотивом, - результаты действия, отличающегося от движения, но этим же движением и вызванного?», «Следует ли вести речь об одном действии, которому дается несколько интерпретаций, или же о разных действиях?», «Даже малейшее действие должно быть активным, но как рационализировать разделение действий на активные и неактивные?»

Дональд Дэвидсон [Дэвидсон 1980, III] посчитал, что действие, в базовом смысле этого понятия, есть то, что совершается агентом «намеренно при определенных условиях», и с таким определением в общем согласились философы, признающие существование концептуальной связи между намерением и подлинным действием. Оказалось, впрочем, что связь между двумя этими концепциями не так легко эксплицировать. В частности, в ряде эссе Дэвидсон показал, что концепция намерения имеет множество вариаций с достаточно далекими друг от друга предметами осмысления («намеренность по отношению к будущему», «намеренное действие», «действие с определенным намерением»). Он также учел, что при использовании разных объяснительных моделей одно и то же действие можно определить как намеренное или же не намеренное[2].

Многочисленные исследования посвящены поискам ответа на вопрос о том, можно ли рассматривать разумные основания для совершения действий (the agent's reasons in acting) как причины этих действий (causes of the actions). Здесь стоит отметить, что споры о характере объяснений деятелями собственных поступков вообще имеют в англо-американской философии давнюю историю. Одни философы полагают, что мы объясняем, почему агент поступил так, а не иначе, когда мы эксплицируем нормативные основания, которые делают понятным акт для самого агента. Другие считают, что намерение, с которым агент действует, не может быть сведено к субъективным основаниям. Но и те, и другие сходятся в том, что понимание агентом собственных действий, субъективное знание о разумных основаниях действия, так или иначе, связано с причиной, которая вызывает действие. Отсюда понятно, почему недавние дискуссии о практических рассуждениях агента были посвящены вопросу о силе нормативных оснований для действия и связанных с ним вопросов о рациональной роли таких оснований в мотивации человека к действию.

1.1. Природа действия (action) и деятельность (agency). Анализ достаточно распространенного интуитивного различения действий, которые просто связаны с человеком, и действий, которые этим человеком совершены, приводит философию рационального действия к постановке вопроса о природе человеческого действия. Чем собственно отличается действие (акт) от происшествия или случая? Человек может чихать, кашлять, моргать, краснеть, и все это, хотя бы в минимальном смысле, им совершено, хотя в обычном понимании он оставался пассивен. Если действие определяется только его целесообразностью, то мы вынуждены будем согласиться с Гарри Франкфуртом, который предложил отнести к простейшему типу активных действий целесообразное поведение животных [Франкфурт 1978]. Когда паук перебегает через стол, он явно контролирует движения своих ножек и управляет их движениями в определяемом им самим направлении. Эти движения являются целью активности паука и потому вполне могут стать субъектом телеологического объяснения. С другой стороны, непроизвольные и неконтролируемые движения пальцев человека могут иметь целью, например, освобождение конфеты от бумажной обертки. Столь различные случаи - в некотором смысле действия. Остается только определить, в чем заключается этот смысл.

Конечно, полноценное человеческое действие имеет более сложную психологическую структуру, чем в вышеописанных случаях. Человек осуществляет активность, направленную на цель, но обычно эта цель предварительно принимается им на основании всеобъемлющего практического рассмотрения всех возможностей, имеющихся у него как субъекта действия. Агент при этом осознает, что именно он осуществляет активность и что активность направляется им на конкретную им же определенную цель. Не удовлетворившись простотой данного объяснения, Франкфурт постарался доказать, что о человеческом действии можно говорить только в том случае, если действие является свободным, причем свобода действия выявляется лишь при понимании последнего как «действия на основании желания, с которым агент себя идентифицирует» [Франкфурт 1988, 1999].

Процитированный весьма авторитетный теоретик действия инициировал немало дискуссий, направленных на выяснение природы полноценного человеческого действия. В конечном итоге границы понятия были очерчены в ряде работ (см., напр.: [Веллиман 2000, VI; Братман 1999, X]). В настоящее время философы действия предпочитают говорить о различных уровнях и видах действия: бессознательном и непроизвольном поведении, целесообразной активности, намеренном действии и, наконец, автономном действии сознательных и активных субъектов - людей. Разумеется, каждая концепция сталкивается с гносеологическими трудностями и герменевтическими загадками.

1.2. Знание о собственной активности. Представление о том, что деятельность агента (agency)[3] есть непосредственное осознавание им целесообразности совершаемых им физических действий, достаточно часто встречается в специальной литературе. Так, Элизабет Энскоум видит в деятельности «знание без наблюдения/рассмотрения». Агент знает «без наблюдения/рассмотрения», что совершает определенные телесные движения, и он знает «без наблюдения/рассмотрения», каким именно целям данное поведение служит [Энскоум 1963; Фэлви 2000][4]. Энскоум отрицает, что агенты знают о собственных положениях и движениях посредством «отдельно заявляющих о себе ощущений», служащих критериями для суждений людей о физическом состоянии их тел. Дэвид Веллиман называет такое знание спонтанным, поскольку к нему приходят без выведения из подтверждающих его адекватных доказательств [Веллиман 1989]. Правда, возникает вопрос: как мы можем быть уверены, что знание агента о том, что такие-то его движения производятся им для достижения цели А, не является простым результатом его предшествующего решения или намерения достичь цели А? («Я знаю, что я так делаю потому, что я перед этим решил, что я буду делать так (а не иначе)»). Возможно, агент действительно знает лишь то, что у него есть намерение сделать то-то в следующую очередь, при этом знание, что он на грани совершения запланированного действия, «использует» намерение в отношении ближайшего будущего как эпистемическое знание момента настоящего [Вилсон 2000; Моран 2001, 2004].

Если последнее предположение ряда философов рационального действия верно, тогда знание о том, что агент делает в настоящее время, и знание агента о том, что он собирается сделать, не спонтанны. Исходя из этого предположения, многие исследователи начали поиски ответов на сложные вопросы о природе намерений и об отношении намерений к персональным знаниям агентов о своих ближайших действиях. Веллиман вообще отверг модель «доказательной поддержки действия», считая, что знание агента о том, что он сейчас будет совершать F, совпадает с намерением совершить F и воплощено в этом намерении. Невозможно, полагает он, чтобы знание агента о его намерении сделать F создавало основание, на котором возникало бы ожидание надвигающегося совершения F [Веллиман 2000].

1.3. Управление собственными действиями. Для авторов концепции целенаправленности действия важно, что агент обычно осуществляет прямой контроль над действием, управляет им. Но как можно говорить об управлении действием, например, в ситуации, в которой агент здоровой левой рукой перемещает в нужном направлении парализованную правую руку? Агент осуществляет прямой контроль над движениями левой руки. Но цель, которую он стремится достичь, - определенное новое положение правой руки. Можно ли считать движение парализованной руки целесообразным и целенаправленным? Можно ли говорить о прямом контроле над движениями больной руки?

Альфред Меле полагает, что наше понимание управляемых действий изменится, если мы будем считать, что намерения, управляющие действием А, инициируют и поддерживают А полномочно. Иными словами, руководящее действием намерение F должно управлять А-действием непосредственно, а не через другое предшествующее или сопутствующее A'-действие, которое управляло бы А как его причина [Меле 1992]. Но такое понимание управляемых действий было бы крайне запутанным. Коль скоро обычные произвольные движения вызываются сокращением определенных мышц, то мышечные сокращения, нацеленные на то, чтобы вызвать движение, допустим, ног человека, нам пришлось бы определять как «человеческие действия». Следуя определению действия, данному Дэвидсоном, сокращения мышц нужно будет считать намеренными, коль скоро намеренность требует «делать что-то, что заставляет ногу двигаться» [Дэвидсон 1980, II]. Если, далее, непосредственной причиной движения считать сокращение определенных мышц, то управление человека собственными ногами нельзя будет назвать полномочным.

Чтобы избежать столь абсурдных заключений, некоторые философы предложили не относить движения человеческого тела к действиям и считать движения частью действий [Хорнсби 1980]. Это позволило реабилитировать движение, понимаемое как целостный процесс, руководимый намерением. Намерение полномочно управляет движением в целом (the moving), а не каждым отдельным перемещением той или иной части тела (the movement).

Но и это предложение породило полемику. Так, Дж. Л. Остин заявил, что утверждение (1) Агент двигал ногой представляет собой противоречие между (1') Агент заставил свою ногу двинуться и (1'') Агент совершил движение при помощи своей ноги [Остин 1962]. Если Остин прав, тогда и номинализация «агент двигает ногой» также допускает двусмысленность и противоречие. Таким образом, предложение различать движение (the moving) и перемещение (the movement) не избавляет концепцию «прямого контроля над действием» от проблем.

Имеется еще одно известное основание для сомнения в том, что именно непосредственность управления агентом собственным действием составляет условие причинной полномочности - «действие агента не может контролироваться другим действием того же агента». Некоторые англо-американские философы убеждены, что движение ногой, совершаемое агентом, инициируется и поддерживается его старанием двигать ногой определенным образом [Хорнсби 1980; Джайнет 1990; О'Шонеси 1973, 1980]. Но если движение ногой отличается от стремления двигать ногой, то само движение нельзя уже будет считать следствием намерения.

Попытка распутать очередной узелок вызвала к жизни целую серию публикаций, посвященных теперь уже проблеме индивидуализации действия. Так, Дэвидсон, в согласии с Энскоум, заявил: (2) Если кто-то совершает F, делая G, тогда его акт F = его акту совершения G. В знаменитом примере Дэвидсона хозяин дома застигает грабителя, осветив комнату, что произошло с включением подачи электричества к лампе, что произошло, когда хозяин нажал на клавишу выключателя. Согласно идее Дэвидсона/Энскоум, обнаружение вора = освещению комнаты = включению подачи электричества = нажатию на кнопку выключателя. И все это - несмотря на тот факт, что обнаружение вора было ненамеренным, тогда как нажатие на кнопку выключателя, подача электричества и освещение комнаты были намеренными. Используя правило Дэвидсона/Энскоум далее, можно сказать, что движение ногой агента = его стремлению пошевелить ногой. Несмотря на то, что стремление пошевелить ногой могло и не быть причиной того, что нога в результате двигалась, и то, и другое придется считать одним и тем же действием.

Приведенный Дэвидсоном пример вызвал ряд вопросов: «Когда кто-то хочет, чтобы в комнате стало светло, и поворачивает выключатель, мы имеем дело с одним намерением или с тремя?», «Если верно последнее, тогда однозначны ли эти намерения или следует говорить о подчинении одних намерений другим?», «Мы имеем дело с одним действием (человек осветил комнату) или с двумя действиями (действие по включению подачи электричества, действие по нажатию на кнопку выключателя), где освещение комнаты было намеренным, но при этом не самостоятельным или каким-то особым третьим действием?» Разобраться сложно, особенно с учетом того, что сразу по включении света на месте преступления был застигнут вор. Правда, все значительно упрощается, стоит нам оттолкнуться от тривиального рассуждения обычного деятеля: (3) «Агент двигает рукой, пытаясь и стремясь двигать рукой». Акт стремления или усилия двигать рукой = акту движения рукой, где первое есть причина последнего. Тогда свет в комнате - следствие усилия повернуть выключатель. И так далее. Акты стремления или усилия что-то сделать - ментальные акты. Получается, что особого типа ментальные акты выступают каузальными источниками телесных движений и всех вообще действий. Примерно таким путем философия рационального действия приходит к выводу, что при изучении действий акцент следует делать не на целесообразности или прямом контроле, но на намерении.

Но здесь снова возникает множество вопросов: «Когда я включаю свет, я намереваюсь протянуть руку к выключателю, или это движение остается инструментальным (т. е. ненамеренным) и входит в состав действия по заполнению комнаты светом?», «Когда человек разбивает чайник, намереваясь заварить чай, почему в ответ на вопрос о действии агента нельзя говорить, что он разбивал чайник?», «Означает ли (4) Агент включил свет истинность (4') Агент сделал что-то, что было направлено на включение света?». Если ответ на последний вопрос положительный, тогда это «что-то» само в свою очередь должно было быть вызвано какой-то причиной. Ряд философов, назовем их «волиционистами», не соглашаются искать причину действий в сокращении мышц, работе мускулов или активизации определенных нейронов головного мозга, поскольку мы, как правило, и не замечаем и не осознаем таких вещей, тогда как прекрасно осознаем и замечаем собственное воление, которое и заставляет нашу руку повернуть выключатель, чтобы включить свет и осветить комнату (см., напр.: [Кливленд 1997]). Воление есть элемент сознания, и у него достаточно власти для продуцирования телесных движений, необходимых для исполнения нами задуманного. В любом случае, даже для самых незначительных движений требуется, как считают волиционисты, наличие некоторой внутренней активности, которая затем и приведет к телесному движению.

2. Намерение и намеренное действие. Энскоум открывает свою монографию о намерении («Intention») заявлением о том, что концепт «намерение» фигурирует в каждой из следующих конструкций: (5) Агент намеревается П-ть; (6) Агент П-ет намеренно; (7) Агент А-ет с намерением П-ть. Здесь можно пойти дальше и добавить: (7') В совершении А (А-нием) агент намеревается П-ть.

Несмотря на близость (7) и (7'), они сообщают о разном. Так, может быть верно то, что (8) Вероника подмела кухню с намерением покормить затем фламинго, но не верно, что (8') Подметая кухню, Вероника намеревалась тем самым покормить затем фламинго.

(7) и (7') можно назвать атрибуциями намерения в действии. Спецификация намерения, с которым действует агент, или намерения, которое присутствует у агента в ходе исполнения действия, представляет собой обычный тип объяснения того, почему агент поступил так, как поступил. Утверждения конструкции (5) представляют собой атрибуции намерения на будущее, хотя в отдельных случаях они включают атрибуции намерений, нацеленных на настоящее (намерение агента П-ть сейчас). Утверждения формы (6) - атрибуции намеренных действий, тесно связанные с утверждениями конструкции (7). Хотя бы при первом приближении возможна истинность (6) в случае: (6') Агент П-ет с намерением П-ть.

Некоторые авторы, правда, усомнились в том, что вышеприведенные конструкции описывают все сложные случаи намеренных действий агента (см., напр.: [Дэвидсон 1980, essay 4]). Предположим, Бетти убила Джона и сделала это с намерением его убить. Представим также, что ее намерение было реализовано лишь благодаря непредвиденной случайности: пуля, значительно отклонившись от цели, разнесла гнездо шершней, что располагалось на ветке, прямо над головой жертвы; разъяренные насекомые покусали Джона, и он, спустя небольшое время, умер (пример из только что упомянутой книги Дэвидсона). В этом примере утверждение, что Бетти (своим выстрелом) убила Джона намеренно, является спорным, как и утверждение, что Бетти убивала его намеренно. Или представим себе, что всякий раз, участвуя в лотерее, Регги выигрывает. И как! У него возникает странная уверенность, что он может видеть (и контролировать), какой билет является/будет выигрышным. Регги вступает в игру и действительно выигрывает с намерением выиграть (пример из: [Меле 1997]). Первый пример требует, чтобы к (6') было добавлено некое условие, которое сообщает, что агент удачно исполнил П в точном соответствии с планом П-ть во время самого П-ния. Во втором примере предполагается, что успех агента в П-нии должен быть результатом действительной компетенции, закономерным следствием наличия у агента необходимых навыков и способностей, и не должен слишком зависеть от удачи или везения, не важно - предвидит их агент или нет.

Исследованию намерения в действии, его связи с намерениями, направленными на настоящее или на ближайшее будущее, посвящен ряд фундаментальных работ. Так, в работе «Действия, основания и причины» («Actions, Reasons, and Causes») Дэвидсон сводит описание намерения в действии к следующей формуле: (7*) Агент П-ел, и в это же время у него была предрасположенность к А-нию, и он верил, что П-нием он достигает А-ния, и эта предрасположенность, в соединении со знанием/выбором нужного средства для цели, вызвали его П-ние, и все вместе это привело к совершению желаемого/ожидаемого действия «правильным образом».

Дэвидсон считает, что предрасположенность (pro-attitude) и соответствующее знание средств достижения цели (associated means-end belief) создают главное основание (a primary reason) для агента П-ть. При таком понимании действия с намерением становится излишним разговор об особом состоянии намерения.

В более поздней статье о намерении как состоянии («Intending», см.: [Дэвидсон 1980]) Дэвидсон модифицировал свой каузальный анализ, расставшись с мыслью о несуществовании простейшего состояния намеренности. Намерения определяются здесь как минимальные, далее не разложимые ментальные состояния, отличные от предрасположенностей. Интересно, что Дэвидсон идентифицирует намерения на будущее с полными (т. е. сопровождающимися применением всех сил и ресурсов для определения своей позиции) решениями агента о том, что он собирается сделать. Хотя введением термина «полное решение» (или «определение с применением всех сил и ресурсов») не было достигнуто ясного понимания намерения, этот термин помог Дэвидсону при разработке критерия слабоволия [Дэвидсон 1980, II].

Не расстался автор и с каузальным анализом. Слегка измененная формула намерения приобрела следующий вид: (7**) Прямое основание для агента А-ть, чтобы П-ть, должно заставить его, правильным образом, вознамериться А-ть, и его намерение А-ть должно само вызвать, правильным образом, совершение А. Видоизмененная (и усложненная) формула намерения с использованием позиции «правильным образом» призвана была охватить ситуации с девиантными причинными цепочками, когда действие противоречит практическому суждению агента или происходит сбой в ходе исполнения намерения. «Каузалисты» (сторонники каузального анализа намерения в действии) предприняли немало усилий для прояснения смысла выражения «правильным образом», но единодушие не было достигнуто (см.: [Бишоп 1989; Меле 1997]. И все же большинство «каузалистов» согласились с позднейшей позицией Дэвидсона, утверждающего, что концепт «намерения, направленного на настоящее» нуждается хоть в каком-то убедительном объяснении намерения в действии и намеренного действия. Ведь, как согласились все, именно «намерение, направленное на настоящее» является причиной осуществляемой в настоящем активности агента (см. также: [Сёрль 1983]).

Простейшая версия такого подхода («the Simple View», как назвал ее Майкл Братман) из пропозиции (6) Агент П-ет намеренно и пропозиции (7) Агент А-ет с намерением П-ть выводит: «Во время совершения действия агент намеревался П-ть». Конечно, с «каузалистской» точки зрения наиболее простое объяснение намеренного П-я предполагает, что акт П-я управляется направленным на настоящее намерением, чье содержание для агента заключено в фразе: «Я сейчас П-ю». Но Братман взялся доказать, что «простейший взгляд» на намеренное действие (далее - ПВ) ложен. Он описал ряд случаев, когда агент хочет и φ, и µ без какого-либо значительного перевеса в своих предпочтениях. Агент при этом знает, что в данных обстоятельствах одновременное осуществление φ и µ для него невозможно, но знает также, что при этих же обстоятельствах ничто не запрещает ему попытаться φ и попытаться µ одновременно (например, попытаться произвести одно действие левой рукой, а другое - правой). Понимая, что одновременное произведение двух желаемых действий увеличивает шанс одновременного исполнения желаемых φ и µ, агент активно нацеливается на исполнение φ и µ, пытаясь осуществить φ или µ. Агент совершенно рационален и в действиях, и в отношениях к ним, поскольку осознанно прилагает бифуркативное усилие достичь дизъюнктивной цели. Предположите далее, что агенту удалось успешно осуществить φ, и он достиг этого не случайно, а благодаря умению. Отсюда следует, что он совершил φ намеренно. ПВ предписывает нам считать, что агент намеревался φ-ть. Но, однако, он одновременно делал что-то и с намерением µ-ть. И если бы ему удалось проделать µ не по воле случая, а благодаря мастерству, то мы должны были бы сказать, что агент совершил µ намеренно. А затем, согласно ПВ, мы должны были бы признать, что агент намеревался µ-ть. Но согласие с ПВ не мешает нам считать, что иррационально намереваться φ-ть при уверенности в том, что φ-ть невозможно, и иррационально иметь намерение φ-ть и намерение µ-ть при уверенности в том, что одновременное исполнение двух действий невозможно. Налицо противоречие объяснений, которое Братман предлагает снять признанием ПВ ложным [Братман 1984, 1987], что, конечно, не налагает запрета ни на «простейшее объяснение», ни на иные объяснения намеренных действий.

Так, Братман расценивает (7) Агент А-ет с намерением П-ть как допускающее двоякое толкование: (9) Агент А-ет с целью П-ть и (9') Агент А-ет, где А-ние - часть плана, который включает намерение П-ть. Первое прочтение не позволяет говорить о том, что агент намеревается П-ть. И только второе прочтение свидетельствует о наличии у агента такого намерения. Поэтому Братман настаивает на необходимости различать намерение как цель действия и намерение как особое состояние приверженности будущему действию, состояние, которое результирует все ментальные изменения, связанные с настроенностью на действие, и, соответственно, сдерживает наши практические усилия как планирующих агентов (в том смысле, что окончательное намерение сделать нечто запрещает нам планировать что-то иное до тех пор, пока мы не реализуем первое намерение). Таким образом, возможно, что вполне рационально направлять свои усилия на две цели, о которых агент знает, что вместе они не могут быть реализованы, поскольку направленность на обе цели может быть при определенных условиях наилучшим способом реализовать одну или другую. Однако не рационально было бы планировать реализацию и той, и другой цели, о несовместимости которых известно, поскольку намерения в рациональном планировании должны быть логически последовательными и связанными между собой.

Пример Братмана и последовавшие затем обсуждения привели к появлению в англо-американской теории рационального действия новой темы, касающейся самой идеи рациональности действий и намерений, рациональности, измеряемой с учетом уверенностей/знаний и гипотез агента. Так, Дэвидсон идентифицирует намерения на будущее с полновесными суждениями агента о том, что он собирается делать сейчас или готов совершить в определенном будущем. Веллиман, напротив, идентифицирует намерения со спонтанной уверенностью (или знанием) агента, порожденной практическим рассмотрением, которое сообщает, что агент производит такое-то действие в настоящее время (или что он в ближайшее время будет совершать такое-то действие) и что этот акт совершается (или будет совершен) именно как следствие принятия агентом самореферентного знания [Веллиман 1989]. Грайс придерживается похожего взгляда, считая, что намерение заключено в волении агента, гарантирующем определенные результаты, а также в его знании или уверенности в том, что эти результаты будут обеспечены как следствие совершенно определенного воления [Грайс 1971]. Кастанеда [Кастанеда 1975], не без влияния Селларса [Селларс 1966], утверждает, что намерения есть особые единицы внутреннего самоуправления, которые он называет «practitions» (на русский язык это искусственно сконструированное слово можно перевести как команды или предписания к действию). Братман разрабатывает «функционалистское» прочтение намерений как психологических состояний, играющих особого рода причинную роль в наших практических рассмотрениях, в нашем планировании будущего и в исполнении действий. Специальное монографическое исследование посвящено подбору аргументов в поддержку утверждения, что каузальная роль намерений отлична от каузальных ролей ожиданий, желаний, надежд и других отношений агента к будущим действиям [Братман 1987].

3. Объяснение действия. Долгие годы в англо-американской философии действия наиболее интенсивно обсуждалась тема объяснения намеренных действий в терминах оснований (reasons) для действия, имеющихся у агента. Дэвидсон и другие теоретики действия утверждали, что основательные объяснения следует определять как каузальные, рассматривающие желания, намерения и знания агента о целях как причины действия (см., напр.: [Голдман 1970]). «Каузалисты» выступали против позиции нео-витгенштейнианцев, которые отказывались считать ментальные состояния агентов причинами действия. Так, «некаузалист» Чарльз Тейлор в монографии «Объяснение действия» («Explanation of Action») старался доказать, что основательные объяснения основаны на «некаузальных осуществлениях» («non-causal bringing about»), но ни он, ни его последователи не смогли объяснить, почему «некаузальное осуществление» не может быть причиной действия.

В ходе дискуссий выяснилось, что перестало работать само понятие причины. Когда кто-то говорит «У Джона есть причина (cause) разгневаться из-за жестокого обращения с ним Энн», причина может быть понята как рациональное основание (reason), но утверждение «Гнев побудил Джона (was caused) к мщению» вряд ли однозначно утверждению «Гнев Джона был рациональным основанием (reason) для мщения». В одних работах основания объявлялись «в некотором смысле» причинами, а причины назывались «в каком-то смысле» основательными. Но в каких смыслах - так и осталось не проясненным. В литературе также встречались упоминания о недостаточной рациональности или малой эффективности причины в качестве фактора, вызывающего действие.

Джордж Вилсон и Карл Джайнет вслед за Энскоум полагают, что объясняющие действие основания явно содержатся в намерениях агента действовать [Джайнет 1990; Вилсон 2000]. Оба автора считают, что определения намерений в действиях имеют силу пропозиций, которые сообщают о конкретном акте А-ния, который был инициирован этим агентом, чтобы П-ть (при помощи А-ния). Конституируя не-каузальные основательные объяснения, пропозиции сообщают также о том, почему агент А-ет в данном определенном случае. При этом Вилсон заявляет, что намерение в действии означает, что (9) Акт А-ния был направлен агентом этого действия на П-ние как (на) цель этого действия. В этом примере явно и ясно представлен телеологический характер намерения в действии. Целесообразным предстает и поведение агента. Напротив, когда человек объясняет, что (10) Агент А-л потому, что он хотел П-ть, желание агента П-ть представлено в объяснении не как действительная причина А-ния, но лишь как желаемая цель или завершение, на которое было нацелено действие А. Большинство каузалистов продолжат отсюда, что объяснения оснований для действий всегда телеологические, но будут оспаривать, что телеологические объяснения должны анализироваться как каузальные объяснения, в которых прямые основания агента в А-нии определялись бы как руководящие причины акта А. «Каузалистское» теологическое объяснение предписывает считать, что цель поведения для агента - та же цель, что работает во время действия, и это именно та цель, которая становится причиной действия, и та же цель, которая вызывает действие правильным (ожидаемым) образом [Сейон 1998, 2005].

Спор между каузалистами и некаузалистами оказалось не так легко рассудить. Дэвидсон признал, что невозможно дать явный и упрощенный критерий, определяющий «правильный вид причинения». Стало ясно, что без серьезной договоренности о том, что представляет собой концепт причины, без единодушия в том, как следует понимать причину, достижение «мира» между философами действия невозможно. В конечном итоге Абрахам Росс заявил, что объяснения оснований для действия могут быть чисто телеологическими и что в то же время прямые основания можно определить как достаточные причины [Росс 2000]. Пока не выяснены достоинства и недостатки такого подхода, но подобные подходы, в которых основания для действия имеют и каузальную, и телеологическую силу, встречаются в описаниях биологических феноменов.

Одним из принципиальных аргументов, использованных для доказательства того, что объясняющие основания для действия не могут быть каузальными, стал следующий. Если объясняющие основания R агента были среди причин его действия А, тогда некий универсальный каузальный закон должен номологически связывать психологические факторы в основаниях R и А-типичные действия, рационализируемые этими R. Однако было высказано возражение, что таких психологических законов не существует; что нет строгих законов и координирующих условий, гарантирующих, что определенное действие будет постоянным продуктом комбинированного присутствия соответствующих предрасположенностей, уверенностей и других психологических состояний. Отсюда следует, что рациональные основания для действия не могут быть причинами.

Вскоре было установлено, что специфический характер причины действия в существенном смысле зависит от факта, что психологические состояния агента связаны с определенной умелостью. Фред Дрецке [Дрецке 1988] предложил замечательную иллюстрацию такого понимания. Когда исполнение арии великим сопрано заканчивается разлетающимся вдребезги стаканом, именно акустические свойства пения следует считать причиной того, что стакан разбился. Уничтожение стакана не зависит от того, что исполнялось лирическое произведение, что певец стремился передать конкретные чувства героя. Фактически мы должны вести речь об акустических, а не о содержательных (художественных) качествах. Но мы отчего-то верим, что именно отношение певца к исполнению причинно связано с результатом (разбитый стакан). Знание содержания уверенностей и желаний агента помогает нам понять исполненное действие, но не только это: согласно обыденному пониманию, желания и уверенности играют причинную роль в исполнении действий, к которым агент был мотивирован.

В теории рационального действия многочисленные исследования, посвященные поискам ответа на вопрос о том, как пропозициональные отношения, реализованные в деятельности нейронных систем, выражают предрасположение к действию. Ни одно из исследований не привело к появлению удовлетворительной теории, объясняющей, как именно работают ментальные факторы. И вряд ли можно считать достижением теории рационального действия общее согласие ее представителей с тем, что без консенсуса в этом важнейшем вопросе невозможен прогресс в понимании ментальной причинности, т. е. в понимании того, как содержания наших отношений могут оказаться среди причинных факторов, продуцирующих наше поведение.

4. Основания для действия. Многие исследователи признают, что существующие теории оснований для действия и сообщают нам о мотивах действия агента, и проливают свет на то, почему действие оправданно (как минимум с точки зрения самого агента). Однако мотивационная роль оснований все чаще рассматривается отдельно от их роли в создании явных оправданий действий [Франкфурт 1988, 1999; Смит 1994]. Сравним далее два случая, которые широко обсуждались в работах об основаниях для действий.

1. Из сплетни Смит узнает постыдные факты из биографии Джона, которого до этого считал человеком безупречным в нравственном отношении, и он знает, что распускаемые слухи ложны. Но у Смита слабый характер. Он давно испытывает жгучую зависть к Джону и потому охвачен страстным желанием пересказать услышанное другим, чтобы подпортить безупречную репутацию Джона. Смит знает, что его желание сильное, а также - что оно не оправдывает того, что он собирается сделать. Иными словами, Смит знает, что его желание не дает ему никакого оправдывающего основания для распространения грязных слухов. Несмотря на это, Смит уступает своей зависти и пересказывает сплетню товарищам.

Мы видим, что у данного агента имелась цель, и можем использовать эту цель в качестве объяснения того, почему Смит поступил определенным образом. При этом совершенно очевидно, что даже сам агент не рассматривал свое желание как полноценное основание для того, что он сделал.

2. Представим теперь, что Смит завидовал Джону, но никогда не позволял зависти инициировать его поступки. Смит слышит сплетню о Джоне и знает, что все сказанное - ложь. Но Смит считает, что организация, где работает Джон, не безупречна в политическом отношении, и поэтому будет хорошо для общества и справедливо с моральной точки зрения, если через дискредитацию Джона будет причинен вред организации, в которой тот работает. Смит может испытывать сомнения по поводу того, действительно ли рассматриваемая конечная цель (вред организации) оправдывает выбор средства (оговор невинного человека). Смит может действительно думать, что его желание повредить репутации Джона в каком-то важном отношении конституирует основание для очернения имени Джона.

Очевидно, что обычное объяснение действия в терминах оснований для действия, имеющихся у агента, подходит для описания именно второго случая. Агент рассматривает свое потенциально мотивирующее отношение как создающее интеллигибельное основание для конечного результата действия, ведь главное предназначение нашего практического разума как раз и заключается в том, чтобы отсортировывать создающие основания и конкурирующие между собой разные видения ситуации.

Но в каком смысле употребляется здесь понятие основания? При обычном взгляде кажется, что не в первом, а именно во втором примере Смит считает себя имеющим нормативное основание оклеветать Джона, ведь он верит, что у него есть то, что служит хотя бы минимальным легитимным оправданием злословия (К. Сетья показал, насколько сомнительна эта «натуральная идея» [Сетья 2003, 2007].) Предположим, далее, что мы решили, что в полноценном объяснении оснований для действия агент должен действовать, исходя из оправдания или отталкиваясь от собственной уверенности, что у него есть нормативное основание ввиду предстоящего действия. Мы можем понять, как оправдания создают мотивационную силу для агента в случаях, когда действие произошло. Но агент может отдавать себе отчет в том, что у него есть значительное нормативное основание для П-ния, и при этом все же не иметь склонности к тому, чтобы мотивироваться лишь пониманием этого. Кроме того, он может не иметь даже ни одной диспозиции отнестись к своему пониманию серьезно (сделать это понимание достоянием своего практического разума). Несомненно, что многие будут склонны определять поведение агента, который считает, что у него в вышеописанном случае имеется нормативное основание, как иррациональное поведение. Но проблема заключается в том, чтобы сформулировать четкое основание и научиться определять те моменты и условия, когда регистрируемые агентом нормативные основания начинают работать как мотивационные основания его поведения. Если мотивационная сила этих оснований действительно имеет своим источником практическую рациональность агента, тогда мы должны искать пути к более детальному пониманию того, как это происходит. Если же у этой мотивирующей силы имеется иной источник, то будущие исследования должны быть посвящены его идентификации и объяснению [Дэнси 2000; Воллэйс 2006; Братман 2006]).

Очевидно, что искомая теория действия должна объяснять различия между основаниями для действия, имеющимися у Смита в случаях 1 и 2, а также между теми несовпадающими последствиями, которые создаются этими основаниями. Она должна ответить, почему некоторые «телеологические» трактовки действий могут служить объяснениями в терминах нормативных оснований, а некоторые «целесообразующие» трактовки - не могут. В этом отношении перед теоретиками действия встают два фундаментальных вопроса: «Что означает для человека или другого организма быть агентом автономного действия?», «Как в практическом рассуждении мы эксплицируем специфическую (отличающуюся от мотивационной силы генерального желания) силу оснований для действия?». Именно в этой области вопросы философии действия (и философии самоуправляющейся деятельности в особенности) пересекаются с фундаментальными вопросами о природе и функциях практического рассуждения и оценивания. Этим важнейшим проблемам и следствиям, ими создаваемым, были посвящены в последнее время многие исследования: [Корсгард 1996; Братман 1999; Веллиман 2000; Моран 2001]. Ясно одно: прогресс в решении этих вопросов может помочь поставить точку в спорах о работе объясняющих оснований для действия, а также о том, могут ли основания быть причинами.

Выводы. Проведенное исследование позволяет сделать ряд общих и частных заключений. Установлено, что специфика теории рационального действия задается совершенно определенным кругом проблем, решением которых заняты ее представители. Выделим наиболее важные из них.

1. Англо-американские философы испытывают трудности с определением природы полноценного человеческого действия, обосновывая её специфику то целесообразностью действий людей, то наличием прямого контроля агента над действием, то существованием у каждого деятеля намерения действовать. Серьезными конкурентами выступают при этом идеалистические и материалистические трактовки человеческой активности.

2. Различение целей действий, их непосредственных причин и рациональных оснований, оправдывающих совершаемое, - еще одно важное направление исследований, далекое от единодушия.

3. Первоначальные сложности в трактовке намерений (следует ли считать намерение причиной рассмотрений, относящихся к работе практического разума, или же причиной действий) и оснований - как каузальных (вызывающих действие), теологических (направляющих на определенную цель) или моральных (оправдывающих необходимость совершения действия) - в настоящее время стали серьезными проблемами рассматриваемой нами теории действия.

4. Необходимость анализа природы основания для действия и рационального рассуждения при переходе от индивидуального к коллективному агенту - еще один проблемный участок философии рационального действия.

5. Очевидна неготовность философии к анализу роли эмоциональных и, в целом, ментальных факторов в рациональном действии.

6. Проблематичной для теоретиков оказывается необходимость совмещения биологических, физиологических, психологических и собственно философских объяснений полноценного человеческого действия.

7. Неразрешенной задачей остается понимание и объяснение взаимосвязанности намеренных действий и собственно намерений.

Проведенное исследование позволяет суммировать отличительные черты философии рационального действия, в частности:

- уверенность ее представителей в том, что можно отделить изучение языка, а затем и его использование от знания о конкретном, историческом, целостном человеке;

- представление об агенте действия как об универсальном субъекте, использующем в своей деятельности единые для всех людей нормативные правила и когнитивные схемы;

- отказ, по крайней мере словесный, от применения диалектического метода для понимания человеческой активности.

Можно предположить, что именно несоответствие между аналитическим стилем и объективной противоречивостью мира заводит теоретиков действия в гносеологические тупики и порождает многочисленные эпистемические загадки.

Анализ программных работ представителей англо-американской философии рационального действия показывает, что данная философия не берет в расчет культурную обусловленность действия. Более того, по мере знакомства с текстами возникает стойкое ощущение, что образцом всякого рационального действия служит для авторов деятельность образованного законопослушного белого американца со стабильными доходами. Возникает вопрос: не является ли приверженность чистоте философского исследования, - при которой действие рассматривается как только универсальное, очищенное от культуры и истории его агента, - главным препятствием на пути прироста знаний о рациональном действии?

На наш взгляд, очевидно, что игнорирование «личностного», «исторического» и «культурного» измерений действия снижает объяснительные возможности теории рационального действия, нивелирующей богатство и многогранность человеческой личности и поведения, освобожденного от его важнейших и неотъемлемых составляющих, таких как эмоциональность и иррациональность.

Литература

Бишоп 1989 - Bishop J. Natural Agency. Cambridge, 1989.

Бранд 1984 - Brand M. Intending and Acting: Toward a Naturalized Action Theory. Cambridge (MA), 1984.

Братман 1987 - Bratman M. Intention, Plans, and Practical Reasoning. Cambridge (MA), 1987.

Братман 1989 - Bratman M. Intention and Personal Policies // Philosophical Perspectives. Vol. 3: Philosophy of Mind and Action Theory. 1989.

Братман 1999 - Bratman M. Faces of Intention: Selected Essays on Intention and Agency. Cambridge, 1999.

Братман 2006 - Bratman M. Structures of Agency. Oxford, 2006.

Веллиман 1989 - Velleman J.D. Practical Reflection. Princeton, 1989.

Веллиман 2000 - Velleman J.D. The Possibility of Practical Reason. Oxford, 2000.

Вилсон 2000 - Wilson G. Proximal Practical Foresight // Philosophical Studies. 2000. Vol. 99.

Воллэйс 2006 - Wallace R.J. Normativity and the Will. Oxford, 2006.

Гарман 1976 - Harman G. Practical reasoning // Review of Metaphysics. 1976. Vol. 29.

Голдман 1970 - Goldman A. A Theory of Human Action. Englewood Cliffs (NJ), 1970.

Грайс 1971 - Grice H.P. Intention and Certainty // Proceedings of the British Academy. 1971. Vol. 57.

Джайнет 1990 - Ginet C. On Action. Cambridge, 1990.

Джилберт 2000 - Gilbert M. Sociality and Responsibility: New Essays in Plural Subject Theory. Lanham (MD), 2000.

Дрецке 1988 - Dretske F. Explaining Behavior. Cambridge (MA), 1988.

Дэвидсон 1963 - Davidson D. Actions, Reasons, and Causes // The Journal of Philosophy. 1963. Vol. 60.

Дэвидсон 1980 - Davidson D. Essays on Actions and Events. Oxford, 1980.

Дэвис 1984 - Davis W. A. Causal Theory of Intending // American Philosophical Quarterly. 1984. Vol. 21.

Дэнси 2000 - Dancy J. Practical Reality. Oxford, 2000.

Кастанеда 1975 - Castañeda H.-N. Thinking and Doing. Dordrecht, 1975.

Кливленд 1997 - Cleveland T. Trying Without Willing. Aldershot, 1997.

Корсгард 1996 - Korsgaard C. The Sources of Normativity. Cambridge, 1996.

Кравченко 2004 - Кравченко С.А. Социологический энциклопедический русско-английский словарь. М., 2004.

Маккен 1986 - McCann H. Rationality and the Range of Intention // Midwest Studies in Philosophy. 1986. Vol. 10.

Меле 1987 - Mele A. Irrationality: An Essay on Akrasia, Self-Deception, and Control. Oxford, 1987.

Меле 1992 - Mele A. The Springs of Action. N. Y., 1992.

Меле 1997 - Mele A. The Philosophy of Action. Oxford, 1997.

Меле 2001 - Mele A. Autonomous Agents. Oxford, 2001.

Моран 2001 - Moran R. Authority and Estrangement: An Essay on Self-Knowledge. Princeton, 2001.

Моран 2004 - Moran R. Anscombe on Practical Knowledge // Philosophy. 2004. Vol. 55.

Ноуб 2006 - Knobe J. The Concept of Intentional Action: A Case Study in the Uses of Folk Psychology // Philosophical Studies. 2006. Vol. 130.

Остин 1962 - Austin J.L. How to do Things with Words. Cambridge (MA), 1962.

О'Шонеси 1973 - O'Shaughnessy B. Trying (as the Mental ‘Pineal Gland') // Journal of Philosophy. 1973. Vol. 70.

О'Шонеси 1980 - O'Shaughnessy B. The Will. 2 vols. Cambridge, 1980.

Петит 2003 - Petit P. Groups with Minds of their Own // Socializing Metaphysics - the Nature of Social Reality / Ed. by F. Schmitt. Lanham (MD), 2003.

Росс 2000 - Roth A. Reasons Explanation of Actions: Causal, Singular, and Situational // Philosophy and Phenomenological Research. 2000. Vol. 59.

Росс 2004 - Roth A. Shared Agency and Contralateral Commitments // Philosophical Review. 2004. Vol. 113 (July).

Сейон 1998 - Sehon S. Deviant Causal Chains and the Irreducibility of Teleological Explanation // Pacific Philosophical Quarterly. 1998. Vol. 78.

Сейон 2005 - Sehon S. Teleological Realism: Mind, Agency, and Explanation. Cambridge (MA), 2005.

Селларс 1966 - Sellars W. Thought and Action // Freedom and Determinism / Ed. by K. Lehrer. N. Y., 1966.

Сёрль 1983 - Searle J. Intentionality. Cambridge, 1983.

Сетья 2003 - Setiya K. Explaining Action // Philosophical Review. 2003. Vol. 112 (July).

Сетья 2007 - Setiya K. Rationalism without Reasons. Princeton, 2007.

Смит 1994 - Smith M. The Moral Problem. - Oxford, 1994.

Франкфурт 1978 - Frankfurt H. The Problem of Action // American Philosophical Quarterly. 1978. Vol. 15.

Франкфурт 1988 - Frankfurt H. The Importance of What We Care About. Cambridge, 1988.

Франкфурт 1999 - Frankfurt H. Volition, Necessity, and Love. Cambridge, 1999.

Фэлви 2000 - Falvey K. Knowledge in Intention // Philosophical Studies. 2000. Vol. 99.

Хорнсби 1980 - Hornsby J. Actions. L., 1980.

Энскоум 2000 - Anscombe E. Intention. (Repr.). Cambridge (MA), 2000.

Примечания

[1] Термин теория используем в самом широком смысле - для обозначения комплекса взглядов, представлений и идей, направленных на истолкование и объяснение конкретного феномена рационального действия.

[2] Дэвидсон замечает, что агент может «вознамериться отправиться в путешествие», и при таком объяснении активность, которая создает необходимостью путешествовать, можно считать намеренной; если же мы говорим о путешествии, обусловленном какими-то обстоятельствами, а не задуманном по собственной воле, то такое путешествие невозможно считать намеренным. Однако следует признать, что в путешествие агент отправляется все же намеренно. Очевидно, что простое оперативное описание действия не может избавить рассуждающего от дурной бесконечности необходимых уточнений.

[3] В социологическом русско-английском словаре С.А. Кравченко переводит agency как «проявление деятельности социальных акторов», «человеческое действие, способное трансформировать социальные образования за счет намеренных или непреднамеренных его последствий» и др. [Кравченко 2004, 16].

[4] Не вполне ясно, что мешает исследователям, согласным с Энскоум, увидеть в информационных сигналах внутренних органов и в кинетических ощущениях агента его «наблюдение» за собственной физической активностью.