Хорошо ли изречение «Живи неприметно»?

Плутарх Херонейский

1. Однако же автор этого афоризма сам не пожелал остаться в безвестности: ведь эту мысль он для того и высказал, чтобы незамеченным не остаться[1], как слишком ловкий хитрец, от призыва к бесславию получающий несправедливую славу. «Противен мне мудрец, не мудрый для себя»[2]. Подражатели Филоксена, Эриксидова сына, и сицилийца Гнатона[3], большие гурманы, говорят, сморкались в тарелки, чтобы, отбив у сотрапезников аппетит, самим объедаться деликатесами. А завзятые честолюбцы клевещут другим, будто соперникам в любви, на славу, чтобы добиться ее, не встречая сопротивления, и действуют подобно гребцам[4]: как те, сидя лицом к корме, двигают корабль в направлении носа, ибо обратное течение от ударов весел подхватывает и толкает судно вперед, так и советчики этого рода гонятся за славой, как бы от нее отвернувшись[5]. Иначе зачем было говорить это, зачем писать, а написав, издавать на грядущие времена, если он желал остаться в безвестности? Или хотел остаться безвестным для современников тот, кто искал славы даже среди потомков?

2. Впрочем, довольно об этом. Но разве само по себе это изречение не постыдно? «Живи неприметно». Словно гробокопатель?[6] Неужто жить - это настолько позорно, что все мы должны друг от друга скрываться? А я бы сказал так: «Даже прожив позорную жизнь, не старайся этого скрыть, но напротив, откройся, образумься, покайся, чтобы не остаться бесполезным, если ты добродетелен, или неисцеленным, если у тебя есть пороки». Но лучше бы ты уточнил и разъяснил, кому именно ты это предписываешь. Если - невежде, негодяю, глупцу, то это все равно, что сказать: «Скрывай, что у тебя лихорадка», или: «Скрывай, что у тебя горячка, чтобы о тебе не узнал врач. Спрячься куда-нибудь в темноту, так чтобы никто не знал о тебе и твоих болезнях». Ведь и ты, в сущности, говоришь то же самое: «Давай, болей неизлечимой и пагубной болезнью порока, скрывая свое озлобление, свои неудачи и переживания, боясь предоставить себя тем, кто может тебя успокоить и исцелить». А ведь еще в древности больных выставляли в многолюдных местах[7], и всякий, кто знал эффективное средство, сам испытав подобный недуг или исцелив заболевшего той же болезнью, советовал его тому, кто в этом нуждался; так, собираемая по крупицам от людей знающих, говорят, и возникла великая медицина. А ведь так же следовало бы открывать для всех и нездоровую жизнь, и душевные муки, чтобы каждый, исследуя образ мыслей больного, говорил: «Ты разгневан? Остерегайся того‑то», «Завидуешь? Делай то‑то и то‑то», «Ты влюблен? И я когда-то любил, но раскаялся»[8]. Между тем, отрицая, утаивая, скрывая свои пороки, люди их в себе только укореняют.

3. А если ты призываешь быть неприметными и безвестными людей добродетельных, то тем самым Эпаминонду ты говоришь: «Не военачальствуй», Ликургу: «Не законодательствуй», Фрасибулу: «Не тираноубийствуй»[9], Пифагору: «Не учительствуй», Сократу: «Не философствуй», да и прежде всего, Эпикур, ты говоришь самому же себе: «Не пиши друзьям в Азию, не вербуй себе поклонников из Египта, не опекай лампсакских эфебов, не рассылай свои книги, демонстрируя всем и каждому свою мудрость, и не отдавай распоряжений насчет собственных похорон». К чему эти совместные трапезы? К чему общие собрания единомышленников и близких?[10] Зачем тысячи строк, написанных к Метродору, Аристобулу и Хайредему[11], да еще усердно отделанных, чтобы и посмертно те не остались забыты, если добродетели ты предписываешь забвение, искусству - бездействие, философии - молчание, а благотворительности - безвестность?

4. Если же славу ты устраняешь из жизни, подобно тому, как светильники убирают с пирушки, чтобы во мраке предаваться всяческим удовольствиям, тогда правилен твой совет «жить неприметно». Еще бы, если я намерен жить с гетерой Гедеей и сожительствовать с Леонтией[12], «наплевать на прекрасное»[13], а «радости плоти» почитать за высшее благо, тогда мне действительно нужен мрак черной ночи, и таким целям требуются забвение и безвестность. Если же кто из физиков, исследующих природу, воспевает бога, справедливость и промысел, или кто-то из этиков[14] - закон, общество и политическую деятельность, а в политике предпочитает выгоде благородство, тогда зачем ему жить неприметно? Чтобы никого не воспитать, никому не стать образцом для подражания и прекрасным примером? Если бы афиняне не приметили Фемистокла, то Эллада не отразила бы нашествие Ксеркса. Если бы римляне не знали Камилла, то не устоял бы и сам город Рим. Если бы Дион[15] не сошелся с Платоном, то не обрела бы свободу Сицилия. Так же как свет, мне думается, делает нас не только видимыми, но и полезными друг для друга, так известность приносит добродетели не только славу, но полезное применение. Эпаминонд, до сорока лет оставаясь безвестным, ничем не был полезен фиванцам, зато позднее, облеченный доверием и властью, спас свой погибающий город, а порабощенную Элладу освободил, явив свою добродетель сияющей славе тем, что проявил ее вовремя. «Блистает лишь пока его используют, пустой же и заброшенный ветшает» не только «кров», как говорит Софокл[16], но и человеческий нрав[17], влекомый к упадку и разложению бездействием, порожденным безвестностью. Пустое безделье и сидячая, праздная жизнь иссушают не только тела, но и души, и как вода, затененная и лишенная света или непроточная и застойная, загнивает[18], так и природные таланты, сколь бы хороши они ни были, от бездеятельного образа жизни, похоже, гибнут и старятся[19].

5. Ужель ты не видишь, что с наступлением ночи сонная вялость завладевает телами, души охватывает бессильная немощь, и рассудок, сжавшись от бездействия и уныния, чуть трепещет, как язычок тусклого пламени, бессвязными сновидениями, словно намекая человеку на происходящее наяву, «а когда разгоняет лживые сновидения»[20] восходящее солнце, и как бы смешав воедино, пробуждает и оживляет светом деятельность и сознание каждого, тогда, по словам Демокрита[21], «питая с приходом дня новые помыслы», люди, связанные, как прочной нитью, взаимным стремлением, поднимаются, каждый от своего места, к повседневным занятиям.

6. А я полагаю, что самая жизнь, и шире, существование и причастность к рождению даны человеку божеством для известности. Он - незрим и неведом, носимый во всех направлениях в виде рассеянных мелких частиц, но когда рождается, то, сгущаясь в себя и обретая размеры, начинает светиться, становясь из незримого зримым и из невидного видимым. Ведь рождение - это путь не к существованию, как утверждают иные, а к известности о существовании. Ведь оно не творит рождаемого, но лишь выявляет его, равно как и разрушение сущего не есть устранение в небытие, а скорее увод в незримое распавшегося на части. Вот почему солнце, считая его, по древним и исконным обычаям, Аполлоном, называют Делосским и Пифийским[22], а господина потустороннего мира, кем бы он ни был, богом или демоном[23], называют, как если бы, распадаясь на части, мы переходили в невидимое и незримое состояние, «властителем незримой ночи и ленивого сна»[24]. Я думаю, что и самого человека древние называли «светом»[25] именно потому, что каждому в силу родства присуще неудержимое желание узнавать и быть узнанным. Да и саму душу некоторые философы считают, в сущности, светом, доказывая это, среди прочего, тем, что из всего существующего душа больше всего тяготится безвестностью, ненавидит все смутное, и приходит в смятение от темноты, полной для нее страха и подозрений, зато свет для нее так сладостен и желанен, что без света, во мраке, ее не радует ничто из вещей, по природе своей приятных, но, примешиваемый ко всему, словно приправа, он делает радостным и отрадным всякое наслаждение, всякое развлечение и утеху[26]. Те же, кто ввергает себя в безвестность, облекается мраком и заживо себя погребает, видимо, тяготятся самим рождением своим и не хотят бытия.

7. Ведь природу славы и бытия показывает обитель благочестивых[27]: «там даже ночью им светит яркое солнце[28], а средь лугов, покрытых пурпурными розами»[29], расстилается равнина, пестреющая цветами плодоносных, пышных, тенистых дерев, и бесшумно текут полноводные реки[30], а сами они, прохаживаясь вместе и мирно беседуя, проводят время в воспоминаниях и разговорах о тех, кто родился и существует. Третья же дорога[31], сбрасывающая души в мрачную бездну, предназначена тем, кто прожил нечестивую, беззаконную жизнь. «Отсюда изливают беспредельный мрак медленные[32] реки угрюмой ночи»[33], принимая в себя и окутывая безвестностью и забвением наказуемых. Ведь коршуны не терзают вечно печень злодеев[34], погребенных в земле (ибо она давно полностью сгорела или истлела), и таскание тяжестей не изнуряет тела наказуемых (ибо «крепкие жилы уже не связуют ни мышц, ни костей их»[35], и нет у мертвых остатка тела, могущего принять тяжесть заслуженной кары), но воистину есть лишь одно наказание для проживших порочную жизнь: бесславие, безвестность и исчезновение, бесследно сбрасывающее их в угрюмые воды Леты, погружающее в бездонную морскую пучину[36], влекущее за собой никчемность и бездействие, а также полное бесславие и безвестность.

Примечания

[1] Юношески-запальчивому тону декламации соответствует ее резкое, без предисловий (proo…mion, exordium), начало. По Аристотелю (Arist. rhet. 3, 1415 B 8. ср. Quintil. 3.8.6), даже если оратор имеет дело с понятливым слушателем, все равно речь следует начать хотя бы с перечисления основных ее тезисов, «чтобы тело, если так можно выразиться, имело и голову». Ср. Plat. Phdr. 264 C: «Всякая речь, подобно животному, должна иметь тело, а вместе с ним ноги и голову, причем средняя часть ее и конечности должны быть соразмерны и друг другу, и целому».

[2] Eur. fr. 905 Nauck² (цитируется: v. Alex. 53. Luc. apol. 5. Men. mon. 332. Cic. fam. 13.15.2. Syr. 604 ap. Otto. Nachtr. p. 116: Odi sapientem qui sibi ipsi non sapit. ср. Plat. Hipp. ma. 283 B. Max. Tyr. 31 p. 409). Вероятный смысл: «прежде чем поучать других, сам научись следовать своим принципам» (ср. Evang. Luc. 4.23: „atrš qer£peuson seautÒn).

[3] Сицилиец Гнатон и афинянин Филоксен - знаменитые в древности чревоугодники (ср. Plut. qu. conv. 668 C. 707 E. Aelian. v.h. 10.9. Athen. 1, 6B. 5, 220B). Филоксен, высшее удовольствие полагавший в осязании пищи, даже молился, чтобы глотка у него стала длинней журавлиной (Arist. eth. Nic. 1118 A 33. eth. Eud. 1231 A 15. probl. 28.7 p. 950 A 3). Аристофан в своих шутках (vesp. 84. nub. 686) неоднократно упоминает его гомосексуализм и распутство.

[4] Т.н. par£doxon, фраза, содержащая неожиданную для слушателей мысль, которая после эффектной паузы поясняется.

[5] Ср. насмешливое высказывание о скептическом философе Тимоне перипатетика Иеронима: «Как скифы стреляют, убегая, и стреляют, преследуя, так иные философы любят учеников, гоняясь за ними, а иные - убегая от них, как Тимон» (Diog. L. 9.112).

[6] tumbwrÚcoj, т.е. мародер, раскапывающий и разоряющий могилы (ср. Ar. ran. 1149. Luc. Iupp. Tr. 52), или профессиональный могильщик, за плату роющий могильные ямы (ср. Sext. math. 7.45).

[7] Обычай, приписываемый жителям Вавилонии: Hdt. 1.197. Strab. 16.1.20 p. 746 (по другой версии - египтянам и иберийцам: Strab. 3.3.7 p. 155).

[8] Ср. идеальный образ философа-стоика, который, как врач, совершая обход сограждан и щупая у них пульс, должен им давать указания: «У тебя лихорадка, у тебя головная боль, у тебя подагра», «Тебе следует голодать, тебе можно есть, тебе лучше воздержаться от бань», «Ты нуждаешься в кровопускании, а ты - в прижигании» (Epict. diss. 3.22.73).

[9] Риторическое преувеличение: собственноручно Фрасибул тиранов не убивал, хотя сыграл важнейшую роль в свержении афинской «олигархии Тридцати» (декабрь 404).

[10] Учеников Эпикура даже называли e„kadista…, потому что они отмечали память своего учителя по двадцатым числам (e„k£j) месяца Гамелиона (Athen. 7. 298 D).

[11] Хайредем и Аристобул - братья философа (Diog. L. 10.3), а Метродор Лампсакский - его ближайший сподвижник и ученик (ibid. 10.23). Всем троим посвящены не дошедшие до нас сочинения Эпикура (ibid. 10.28).

[12] Обе гетеры, как утверждали недоброжелатели Эпикура, сожительствовали одновременно с ним, и с его учеником Метродором (Diog. L. 10.6. 10.23).

[13] Ср., однако, Plut. non posse 1088 B: «Они (эпикурейцы) сами единодушно утверждают, что плотские наслаждения стоят ничтожно мало, или вовсе нисколько, если, конечно, не пустословят и не рисуются, когда Метродор говорит, что «нам глубоко наплевать на телесные наслаждения».

[14] «Одни философы называются физиками, так как изучают природу, другие - этиками, так как занимаются нравственностью» (Diog. L. praef. 17). Плутарх, писавший труды по естествознанию (fusik£) и по этическим вопросам (ºqik£), относил себя к той и другой категории.

[15] «Дион, сын Гиппарина, сиракузец, философ-платоник, брат Аристомахи, супруги сицилийского тирана Дионисия Старшего, который стал сицилийским тираном, изгнав Дионисия, сына Дионисия Старшего, чей брат Нисей, в свою очередь, изгнал самого Диона. Ему принадлежат письма к Платону и другие сочинения» (Suid. s. D…wn).

[16] Soph. fr. 780 Nauck² (цитируется также: Plut. an seni resp. 788 B. 792 A).

[17] Игра слов: «кров - нрав» передает созвучие: stšgoj - Ãqoj.

[18] t¦ lanq£nonta tîn Ød£twn tù periski£zesqai kaˆ kaqÁsqai m¾ ¢porršonta s»petai, элегантная конструкция, где симметричные члены предложения (t¦ lanq£nonta, m¾ ¢porršonta и tù periski£zesqai, kaqÁsqai) образуют изящный хиасм.

[19] Обратная градация (Ûsteron - prÒteron), вместо ожидаемого «старятся и гибнут».

[20] Судя по гексаметрической форме - цитата из неизвестного поэтического произведения. Ср. Etym. M. 433.50. Callim. fr. an. 93 p. 723 Schn.

[21] Democr. fr. B 158 Diels.

[22] Эпитеты Аполлона D»lioj и PÚqioj автор выводит из dhlÒw, «делать явным, обнаруживать», и punq£nomai,«узнавать».

[23] Демон - существо низшего порядка, чем боги. Имя Плутона (Аида) автор эвфемистически опускает. Ср. Pind. Ol. 2.107: «В этом Зевесовом царстве за грехи судит некто подземный».

[24] Fr. mel. chor. adesp. 13 Diehl.

[25] Игра словами: Ð fèj, fwtÒj «мужчина, человек» (поэтизм, из языка древних трагиков), и tÕ fîj, fwtÒj «свет, сияние».

[26] Представление о тьме царящей в потустороннем мире характерно для всех древних цивилизаций. Ср. Ovid. met. 2.246 о том, как лучи света проникли сквозь земные трещины в Тартар и привели в смятение повелителя преисподней: dissilit omne solum, penetratque in Tartara rimis lumen et infernum terret cum coniuge regem. Ibid. 5.356 о владыке подземного царства, опасавшемся, что дневной свет через земные расселины проникнет в Тартар и наведет ужас на души мертвых: inde tremit tellus, et rex pavet ipse silentum, ne pateat latoque solum retegatur hiatu inmissusque dies trepidantes terreat umbras.

[27] Фраза, безнадежно испорченная, переведена по контексту: истинная слава и высшее бытие принадлежит душам благочестивых покойников, а главное преимущество, которым они наслаждаются в райской обители - это солнечный свет, дающий им возможность общаться и быть друг другу известными.

[28] Досл. «сила солнца», поэтический оборот, где труднопереводимое mšnoj означает «кровь» как материальное воплощение души (Soph. Ai. 1412: mšlan mšnoj), или «дух, жизненную силу», т.е. субстанцию, выражающую высшую сущность своего обладателя, напр., жар, если идет речь о солнце (Odyss. 10.160: mšnoj ºel…oio), или боевой дух, если говорится о воинах (Iliad. 2.387: mšnoj ¢ndrîn. 18.264: mšnoj ”Arhoj).

[29] Pind. fr. 129 Snell-Maehler (цитируется также: Plut. cons. Apoll. 120 С).

[30] Вольный пересказ неизвестной нам оды Пиндара. Ср. описание Элисийской равнины, 'HlÚsion ped…on Odyss. 4.563, и Острова Блаженных - Mak£rwn n£soj Pind. Ol. 2.57.

[31] Неожиданное упоминание «третьей» дороги, предназначенной душам покойных, объясняется, вероятно, лакуной в начале главы, где говорилось о первой дороге, по которой Геракл взошел на небо, к богам, затем - о второй, ведущей в обитель блаженных, после чего речь заходит о третьей, ведущей грешников в ад.

[32] Досл. «вялые, слабые», blhcro…. Ср. Hor. c. 2.14.17: visendus ater flumine languido Cocytos errans, «придется всем нам узрить черный Коцит, извивающийся вялым потоком».

[33] Pind. fr. 130 Snell-Maehler (цитируется также: Plut. aud. poet. 17 С).

[34] oÙ g¦r oÜte gàpej ke…rousin... oÜte barîn tinwn ¢cqofor…ai ql…bousi, двойное отрицание вместо простого - черта нелитературного, просторечного языка (ср. Act. apost. 26.26: lanq£nein g¦r aÙtÕn toÚtwn oÙ pe…qomai oÙqšn, «я убежден: ничто из этого от него не укрылось»), позднее закрепленная в новогреческом языке как норма. Примечательно, что одна рукопись (Ватиканский кодекс) дает правильную форму: oÜte g¦r gàpej.

[35] Odyss. 11.219. Пер. В. Жуковского.

[36] e„j ¥busson kaˆ ¢canj pšlagoj. Ср. это же выражение (e„j pšlagoj ¢canšj) в похожем контексте: «В Кампании он (Цицерон, возвращавшийся в Рим из изгнания) встретил одного видного римлянина, с которым дружил, и полагая, что в Риме только и говорят о нем и его деяниях, спросил, что думают римляне о его заслугах. «Постой-ка, а где ты был в последнее время?» - услыхал он в ответ, и очень расстроился, так как понял, что слухи о нем затерялись в городе, словно канув в морскую пучину и ничего не прибавив к его прежней известности» (Plut. Cic. 6.4).

Перевод с древнегреческого и комментарии Э. Юнца