Конфуций, Будда, Моисей, Иисус Христос, Мухаммед, Сократ, Эпикур, Кант, Ницше, Л.Н.Толстой, Альберт Швейцер, А.А.Зиновьев.  В той или иной степени эти имена знакомы каждому, но это вовсе  не означает, что их идеи поняты, восприняты, а тем более включены в личностную мотивацию. Автор книги нацелен изменить характер отношения человека к нравственному опыту великих созидателей духа. Подчеркивает неслучайность того факта, что их идеи, существуя тысячелетия, не только не утратили своей  ценности, но  по сей день сохраняют  актуальность и статус истины.   Развертывая свою этическую концепцию, А.Гусейнов  не просто раскрывает, что такое высокая культура,  он показывает «живой» путь к ней,  буквально  зовет людей к возвышению  духовности  через  индивидуальное обращение  к  урокам  жизни и мудрости  пророков и мыслителей.

Книгу отличает свободное оперирование материалом, использование поэтических образов и символических миниатюр.  Нашли место  условные портреты древних пророков  и философов, фотографии мыслителей нового и новейшего времени,   фотоматериалы, представляющие  отдельные фрагменты и панно знаменитых   росписей  соборов,  иллюстрации из области шедевров мировой художественной классики.   Все это вызывает определенные  эмоции и чувства, эффект соучастия в поиске ответов на жизненно важные вопросы. Можно сказать, что несмотря на высокий теоретический уровень, книга доступна и привлекательна для широкой  аудитории.

Структура  книги и проста, и сложна. В ее  основе лежит целая сетка базовых категорий, таких, как логическое и историческое, общее и особенное, части и целое.  Эти категории «работают»  в методологической функции, которая объективируется либо в самой основе организации текстового материала (т.е. в пространстве и времени нравственности), либо инструментально в материале этики. Так, одним из основных способов  реализации авторских идей является принцип  исторической преемственности морали. Развертывание этого принципа позволило в одной работе (хотя и очень объемной) раскрыть: 1)  специфику самой морали; 2) характер реформации  моральной  культуры; 3) соотношение традиции  и  приятия  новых кодексов морали. Кроме того, читатель получает знание и чувство самого историзма, или, другими словами,  в сознание  входит мысль о том, что духовность как нечто глубокое и целостное не меняется с сегодня на завтра, что она требует постоянной  работы  рефлексирующей души над дилеммой «добродетель  -  счастье» в контексте собственного  индивидуально-социального бытия человека.

Книга содержит два общетеоретических раздела («Мораль и моралисты», «Мораль и цивилизация»), предметом которых является мораль как таковая; двенадцать частей, посвященных учениям  особых (отдельных) реформаторов этической культуры, и  двенадцать приложений, состоящих из  их   текстов или из текстов о них. В структуре  книги  каждый фрагмент имеет свое точное место и выполняет одновременно целый ряд функций. Так, общетеоретические разделы расположены один в начале, другой в конце основного авторского текста. Одна из важнейших функций такой архитектоники – обеспечение эстетической целостности произведения, соединение всех частей  в  единое. Другая функция проявляется в признании плодотворности диалектической формулы  «восхождение от абстрактного к конкретному» не только применительно к «чистому» познанию, но и осмыслению такого феномена, как этика. Значение этой формулы испытывает читатель по ходу и результатам  внимательного знакомства с книгой.  Наконец, историческое развертывание этой формулы, обширный диапазон мысленного и образного охвата  пространства  нравственности  дает возможность  поставить итоговые результаты анализа учений моралистов на уровень результатов научного эксперимента.

 Этим структурирование не заканчивается. Условно говоря, существует еще структурная вертикаль, характеризующая способ изложения  учений  конкретных  моралистов.  «Замысел состоял в том, - отмечает А.А. Гусейнов, - чтобы взглянуть на этику как способ жизни,  рассмотреть ее в единстве теоретического содержания и нормативных выводов, с усиленным акцентом  на последние» (с. 3). В книге созданы все возможные условия для реализации этого замысла – методологические, информационные, структурно-позиционные, языковые. Но базисную функцию в успешном решении авторской задачи, судя по тексту,  выполняет его собственное глубоко позитивное, человеческое  отношение  к людям, не говоря уже о людях великой творческой судьбы, которая никогда не бывает простой и в которой всегда присутствует драма. Такой позитив позволяет понять субъективную специфику подхода А.Гусейнова к осмыслению подвижничества своих героев. Она выражается в способности   воображаемой  самоидентификации автора с их внутренним миром, что вызывает впечатление полной очевидности  в описании бытия духа, души и реалий  действительности.

Теоретические разделы «Мораль и моралисты» и «Мораль и цивилизация» в структуре книги начинают и завершают авторское повествование. В первом из них выясняется  соотношение морали  с познанием, наукой, сферами деятельности. Выражено концептуальное содержание особенностей морали, анализируются ее основные черты, предлагаются для осмысления парадоксы морали. Во втором разделе подытоживаются размышления автора над учениями отдельных моралистов, выявляется существенно-общее в их учениях, что  свидетельствует о факте преемственности и историческом подтверждении авторского видения  специфики нравственности.

Мораль, моральная мотивация, по автору,  не выводится из объективных обстоятельств, выходит за рамки закона причинности и принципа полезности. Ее можно описать только негативным образом.

И действительно. Необходимость или неизбежность негативности  вытекает из следующего: человек стремится к бесконечности своего существования (не хочет окончательного завершения своего наличного бытия!). Как же это стремление удовлетворить? Положительно определить бесконечность нельзя (иначе она перестает быть бесконечностью, и понятие  теряет смысл). Оставаясь на реальной почве, бесконечность можно понять только как снятие конечности, во всяком случае, как снятие определенного ее качества. Естественно, человек оценивает имеющееся качество своей жизни негативно, стремится  выйти за его рамки в какую-никакую бесконечность. Этот «выход», с одной стороны, выражает  постоянный поиск  идеала, сохраняющего положительный  для него статус бесконечности;  с другой  -  реально вызывает  нарушение закона причинности и принципа полезности. Отсюда понятно, что точкой отсчета в моральной мотивации выступает идеал, а не объективные обстоятельства с их неизбежным законом причинно-следственной связи и принципом полезности. А единственным  регулятором морального поведения оказывается нравственный запрет. Запрет является моральным, если это единственный мотив не совершения действия.

Ключевым словом, обозначающим мир морали в человеке, как считает автор, является «душа». «В этике оно употребляется только в одном, строго фиксированном значении – как условное обозначение внутреннего нравственного строя личности, даже, говоря точнее, конкретной ее особенности, состоящей в том, что этот строй является результатом взаимодействия познающего, ориентированного на  истину разума и  страстных, нацеленных на самоутверждение желаний» (с. 8). Кроме  того и вместе с тем «строй» включает отношение  идеи и средства реализации. Именно в этом отношении выражена  мера, обеспечивающая единство личности, ибо в средстве объединяются и познание и страсти.

Но душа не тождественна морали, она характеризует внутренний строй личности, а мораль еще ответственна за человеческое общежитие. И здесь ключевым словом выступает «добродетель». «Добродетель есть то, что связывает, соединяет человеческое общежитие, делает его возможным» (с. 19). Она действует «независимо и поверх» разделяющих людей многообразных факторов. Но добродетельное поведение, хотя и важнейший способ складывания общежития, не исчерпывает и не определяет всего поля нравственности, не раскрывает  ее основного  отличия от других способов деятельного существования человека.   Как же определить специфику морали как таковой, и почему эта специфика указывает на ее предзаданность  относительно   самого общежития, в определенном смысле обусловливает осознание его необходимости?

Согласно А.А. Гусейнову, мораль  «может быть интерпретирована как общественная форма отношений между людьми» (с. 25). Предложенная интерпретация  аргументирована и  зримо представлена в книге. При полном согласии с предложенной автором формулой хочется уточнить одно обстоятельство. В аргументирующей части автор подчеркивает опосредованность человеческих отношений. «Они всегда строятся по поводу чего-то», - отмечает он. Это «что-то»  и  есть   посредник: воспроизводство жизни,   поддержание жизни, защита жизни.  «Люди, вступают в отношения друг с другом постольку, поскольку они что-то делают: пишут статью, обедают в ресторане, играют в шахматы и т.д.» (с. 19).  Но, условно говоря,  где есть обед, должен быть и повар.  Именно по линии повара  «общественность» отношения становится очевидной.  Думается, посредником целесообразней мыслить не просто  деятельность, а единство ее субъекта и объективированного результата, предмета (статья, обед, судебная система, здравоохранение и т.д.). Предметность здесь выражает содержательные аспекты деятельности и отношений (политические, правовые, эстетические, религиозные…), определяющие великое содержательное разнообразие отношений между людьми, а обобщение по субъекту – «чистую»  общественную форму, детерминирующую отношения со стороны  субъекта, на основе его волеизъявления. Моральная мотивация, таким образом, кроется  не в субъект-объектной связи, а субъект-субъектной, точнее субъект-субъект-субъектной, ибо посредником любого нравственного отношения  между людьми выступают другие люди, от отдельного индивида до человечества как такового.

Далее автор указывает на такое атрибутивное свойство морали, как абсолютность, означающее, что нечто существует на основании своего собственного закона и полностью автономно. Но моральный закон при всей своей абсолютности для данного индивида относителен для других. Вместе с тем  для самой личности моральный закон все-таки обладает всеобщностью в том значении, что «моральная личность апеллирует ко всеобщему закону не для того, чтобы предъявить его другим, а для того, чтобы избрать его в качестве закона собственной жизни. Но для того чтобы придать ему реальность действенного мотива собственного поведения, она должна помыслить его в качестве всеобщего. Без этого она не может достоверно знать, является ли ее воля действительно свободной и моральной» (с. 23).

Свободная воля является безусловным основанием и пространством  нравственности. Будучи изначальной, она обусловливает возможность специфического для морали единства универсального и индивидуального. Автор обращается за примером к толкованию золотого правила  нравственности и  прослеживает  действие этого правила в очерках о жизни и судьбах великих моралистов.

Раскрывая свободу в форме свободы воли, составляющей основание всех нравственных явлений, А.А.Гусейнов показывает вектор выхода этой свободы в обязывающую моральную необходимость. И  в завершение    с определенным пафосом  и  справедливо заявляет: «Отношение человека к морали – совершенно особенного рода: он не познает мораль, он проживает ее. Прокламировать мораль и нравственность и практиковать ее – суть два момента одного и того же процесса. Они не могут быть разведены без того, чтобы мораль не подверглась глубокой деформации. Нечеловеческая тяжесть морали может быть оправдана только тем, что человек добровольно взваливает ее на себя» (с. 24). И далее перечисляются выдающиеся моралисты, испытавшие на себе  эту  нечеловеческую тяжесть морали – Сократ, Иисус Христос, Джордано Бруно, Ганди. Естественно, этот список можно продолжить и продолжать далее, пока живо само человечество. Эту «пафосную» цитату можно было бы опустить, но она конкретно-чувственно помогает воспринять такую «невесомую материю», как мораль.

Представляет чрезвычайный интерес десяток страниц под названием «Парадоксы морали». Здесь раскрывается сущность и неизбежность морального парадокса. Описаны его виды. Уже само их перечисление звучит интригующе: парадокс порочной добродетели, парадокс добрых намерений и ненамеренного зла, парадокс морального совершенства, парадокс морального самозаконодательства (автономии воли), парадокс морального нигилизма, парадокс тайного добродеяния. К сожалению, объем рецензии не позволяет особо  останавливаться на их конкретизации. Можно только признать несомненную ценность отмеченного «кусочка» и продолжать размышлять над таким сложным феноменом, как мораль.

Большое место в книге занимают очерки о жизни, учениях и нормативной этике великих созидателей и реформаторов морали. Они сами по себе интересны и познавательны для читателя. Выполненные практически художественно, они создают возможность и перспективу реального сопереживания героям, что усиливает эффект восприятия теоретически трудного текста. В книге эти очерки конкретизируют основные положения, определяющие особенности морали.

Кроме конкретизации теоретических формул и нормативного нравственного кодекса, очерки предоставляют возможность осмысления исторической преемственности  и  в теоретическом и практическом пластах морали. Это четко прослеживается, например,  при сопоставлении разделов «Моисей: десять заповедей» и «Иисус Христос: любите врагов ваших». Этика Моисея относится по времени к рубежу Х1У – ХШ вв. до н.э.; этика Иисуса Христа – первому веку н.э.  «Декалог Моисея» есть законы Израиля. «Нагорная проповедь» Иисуса Христа –  основание мировой религии. Для этики Моисея характерно разделение людей на «своих» и «чужих». «Отношения к другим народам далеки от канонов Десятисловия. Они остаются враждебными» (с. 104).  Этике любви Иисуса Христа свойственно утверждение того, что все люди дети Бога. «Отношения между людьми являются истинными тогда, когда они являются такими, какими должны быть отношения между братьями, детьми одного отца, - отношениями любви. Любовь изначальна, самодостаточна, она не нуждается ни в каких основаниях, она сама есть то единственное основание, на котором только и может прочно стоять человеческий дом» (с. 107).

Но при всей временной дистанции (около полутора тысяч лет) и  различии  двух этик они содержат  общее  как в логических постулатах, так и практике морали. В частности,  ряд моральных запретов (не убий, не прелюбодействуй,  не лги, не укради) входят в оба кодекса и сохраняются в дальнейшей истории нравственности. Сохраняется общее и в самой специфике морали,  ее атрибутике, назначении и в характере регуляторов.

Характеризуя личность Иисуса Христа, А.А.Гусейнов называет его не просто моральным человеком,  а человеком морали. Особенность «человека морали»   состоит в том, что «в нем явленность морали дополняется ее необходимостью». «Учения великих моралистов, - поясняет свою мысль   автор, - отличаются друг от друга не составом конкретных заповедей – они почти у всех одинаковы, а способом выявления их необходимости и действенности. Что нельзя убивать, лгать, нельзя делать то, что мы осуждаем в других, - все это хорошо известно и банально. Ни констатация подобных истин, ни страстная их проповедь не превращает человека в моралиста. Для этого надо обосновать и опытом собственной жизни испытать путь их осуществления. Конкретность пути  –  вот что делает моралиста моралистом. Сказанное в полной мере относится к Иисусу, который не учит морали, а воплощает ее: «Я есмь  путь и истина и жизнь» (Ин. 14:6)» (с. 112).

В книге  представлены  двенадцать имен  создателей  уникальных в своем роде этических учений. Чем же определяется неповторимость их взглядов на мораль? Как возникает специфика, выражающая глубоко личное, интимно-сокровенное отношение к  явлениям нравственности, которое становится естественным, однозначно-жестким, неумолимо диктаторским регулятором их жизни? Человек окружает себя самозапретами, отрицающими любую маневренность с добровольно принятой на себя нормой даже в условиях угрозы   собственной  смерти.

Рассуждение «от личности» дает возможность взглянуть на саму жизнь создателя  учения  как зависимую от характера его нравственной мотивации и волевых решений. Уникальность – это же не одно какое-нибудь неповторимое свойство человека. Это результат взаимодействия разного рода общих свойств во внутреннем строе его души. Под воздействием   совокупности факторов  душа  выстраивается  так, что в ней начинают превалировать  свойства,   обеспечивающие  целостность ее состояния и реализации, и одновременно задающие  основную  направленность  жизненного пути. Все имеющиеся в книге очерки обращены к уникальным личностям.

Большой интерес представляет очерк о Л.Н. Толстом, особенно в связи со  столетием со дня смерти писателя и мыслителя. Сравнительно с другими моралистами нам о жизни и творчестве  Толстого  известно, пожалуй, много. Он «зачитан», «заучен», «просмотрен» и во всяком случае – «на  слуху». Но в это поле массового знания практически не входит деятельность Толстого как теоретика морали, как чистого мыслителя. Очерк А.А. Гусейнова дает  возможность сделать шаг к пониманию нравственного мировоззрения  великого писателя, разделить с ним идеи и чувства  духовной жизни человека в  его предельных отношениях к себе и миру.  Объяснение нравственных исканий  Толстого начинается с указания их источника: «драматизм человеческого бытия, - пишет Гусейнов, - состоит в противоречии между неотвратимостью смерти и присущей человеку, вытекающей из его разумной сущности жаждой бессмертия» (с. 270).

Вместе с Толстым автор очерка исследует внешние условия  счастья (надежды на цивилизацию, прогресс)  и приходит к выводу  в их относительности и ложности как факта и аргумента. Поиск продолжается в анализе бесконечности с целью нахождения в ней какого-либо признака вечности, столь необходимого для существования человека.  Анализ показывает границы рационального осмысления  бесконечного, но убеждает также в том, что в человеке есть еще другое знание, неразумное. Это знание – вера, дающая возможность жить. Гусейнов пишет: «Толстой был последовательным рационалистом в том отношении, что он не признавал бездоказательного знания. Он ничего не принимал на веру, кроме самой веры. Вера как сила жизни выходит за пределы компетенции разума в той мере, в какой это обосновывается самим разумом. В этом смысле понятие веры есть удостоверение честности разума, который не хочет брать на себя ответственность больше того, что может» (с. 280).

Воспроизведение в очерке внутренне связного учения Толстого приводит к  определению  и измерению смысла  нравственного  бытия человека, который проявляется как стремление к идеалу и понимается как самосовершенствование. Утверждается, что  «в этой устремленности и состоит его моральность, его доброта. И так как впереди перед ним бесконечность, то он не может осознать свои нравственные обязанности по отношению к бесконечности иначе как в негативной форме» (с. 285).

Системное изложение Гусейновым мировоззрения Толстого позволяет с большим пониманием отнестись к знаменательным в своем роде отдельным его положениям. Только в контексте целого тезис о непротивлении, например, можно интерпретировать как нравственный закон. «Идея непротивления, - отмечает   автор очерка, - гарантирована только тогда, когда человек рассматривает его как предметное воплощение своего нравственного человеческого достоинства, когда он говорит себе: «Я не стану палачом. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Я скорее умру сам, чем убью другого» (с. 289).

В книге показано, что мораль, исключая насилие в качестве средства борьбы против насилия, хотя бы не умножает его объема,  ставит границу его возрастанию. Думается, А.А. Гусейнов прав, когда пишет: «В формуле «непротивления злу насилием» неверно делать ударение на слове «непротивление». Мы поймем мысль Толстого лучше, если сделаем акцент на слове «насилием». Противиться злу можно и нужно, только не насилием, а другими  -  ненасильственными методами» (с. 298).

Среди имен, которым посвящены отдельные очерки, есть моралисты, совсем близкие к нам по времени. В частности, Альберт Швейцер и Александр Зиновьев. Очерки  А.А.Гусейнова, посвященные этим выдающимся личностям, пронизаны необычайным уважением, теплотой  и  даже благодарностью за то, что они продемонстрировали удивительное единство мысли и действия. В наше время «всеобщей стандартизации и обезличенности»,  они  противопоставили «ясность и простоту нравственно ответственного поведения анонимной жестокости ХХ века» (с. 300).  Швейцер, по оценке автора,  «искал высшую философскую истину, но не для того только, чтобы явить ее миру, а для того, прежде всего, чтобы самому воплотить ее в жизнь. Этой истиной явился принцип благоговения перед жизнью. Её теоретическое и практическое обоснование стало жизненным делом Швейцера, его призванием и сознательным выбором» (там же). Принцип благоговения перед жизнью и составляет сущность его нравственного учения.

Очерк о А.А. Зиновьеве организован таким образом, что на сорока страницах текста, если не считать приложения,  как бы прожита жизнь  живого человека с богатой и сложной  биографией. Очерк знакомит читателя с драматической судьбой А.А. Зиновьева, представляющей особенности русской судьбы русского интеллигента, показывает  всемирную признанность его философских работ, в частности, по  логике, его сатирического дарования, воплотившегося в литературных произведениях.  

Нравственное учение Зиновьева изложено в литературных произведениях,  герои которых (в отличие от героев его социологических романов и повестей) имеют индивидуальные имена. Это замечание важно для понимания соотношения автора и героя, в частности, кто из них является действительным носителем программных авторских идей. При несовпадении героя с автором   чаще герой  более   автор, чем сам автор повести,  « ибо в его случае автор предстает не тем, кто он есть, а тем, кем он хотел быть и старается быть» (с. 342).  С учетом  данного наблюдения А.А. Гусейнов и раскрывает основные положения этики Зиновьева. В очерке они обозначены   уже  названиями   главок: «Человек – сам себе Бог», «Как стать святым, оставаясь грешным», «Любить других, чтобы защититься от них» … Начинается очерк заявлением, выражающим  суть  учения Зиновьева:  «Я есть суверенное государство»; заканчивается утверждением и призывом: «Быть – быть личностью!».

 Сущность учения о морали  концентрируется в понятиях: «Я», «государство», «суверенность», «Бог». Понятие «государство» – это образ  известной  надстроечной структуры, включающей идеологию, верховную власть, обязательные нормы поведения, способы контроля, территорию. Специфика  данного образа у Зиновьева в том, что он является продуктом логической процедуры идеализации, при которой предмет абстрагирования не существует.  Автором  данной  идеальной постройки выступает один человек (Я - государство), а именно Александр Зиновьев. Она выполняет функцию  организации его движения по жизненному пути. Содержание системы  -  этическое учение, способы –  моральные нормы-регуляторы, которые автор положил сам себе для исполнения.

В названии очерка фигурирует словосочетание «суверенное государство». Суверенитет здесь указывает на отграниченность «Я- государства» от фактически существующего социального мира, означает нравственную независимость относительно других людей.

«Я» в рассматриваемой формуле выступает в форме множества «я», которое олицетворяет идеальное коммунистическое общество. «Мое государство, - пишет Зиновьев, - должно было стать идеальным коммунизмом, но лишь в сознании и поведении одного человека» (с. 489). В этом очищенном от дефектов реальности  внутреннем коллективе  конфликты и противоречия между отдельными «Я» преодолеваются при сохранении единства и идеальности. На вопрос же о высшем судье, контролирующем  соответствие поведения  принятой нравственной системе жизни, Зиновьев отвечает: «Одно из моих «я» должно было стать моим собственным Богом со всеми его атрибутами» (там же).

Очерк о Зиновьеве производит особое впечатление тем, как он сделан. Кроме повествовательной манеры, используемой Гусейновым, на страницах идет незримое «фехтование» двух индивидуальных диалектических методик, Это помогло  растолковать апории Зиновьева таким образом, что его «негативная этика» выступает  образцом подвижнической мысли, слова и жизни.

В конце авторского текста книги встречаем пессимистически-удручающую, негативную картину  состояния  морали, характерную для современной цивилизации. Автор подчеркивает, что история этики не может претендовать на статус прямого следования учениям великих моралистов, соответствующего их заветам. «Означает ли это, - вопрошает автор книги,- что мораль и моралисты стали исторической архаикой, что в современном управляемом обществе им не остается места? Нет. Это не так» (с. 288). И находит аргументы в пользу такого утверждения. Приведя эти аргументы, А.А.Гусейнов заканчивает свою книгу на оптимистической ноте:  «Таким образом, хотя функционирование и развитие современных обществ протекает в режиме управляемых объективных процессов, тем не менее сохраняется, а отчасти и возрастает значение морали в личностной выраженности – как индивидуально ответственного способа существования в мире. Это означает, что сохраняют актуальность образы и образцы морали, заданные нравственными учениями великих пророков и мыслителей» (с. 390).

                                                                                            Э.Ф. Звездкина

(Нижний Новгород)