Задача автора статьи - не построение тотальной и всеохватной «философии семьи», но, скорее, обоснование некоего феноменологического междисциплинарного подхода к проблематике семьи в единстве и взаимосвязи ее сквозных реальностей. Обоснование это строится с особым учетом мировой и российской проблематики последних десятилетий. В ходе рассуждения автор выделяет шесть уровней подхода к проблематике семьи, причем настаивая не только на специфике, но и на глубокой внутренней взаимосвязи всех шести уровней (био-соматического, психологического, экономического, социокультурного, правового и религиозного).

According to the author, any kind of discourse concerning integral and all-embracing "philosophy of family" is hardly relevant. The author suggests a kind of phenomenological as well as  interdisciplinary approach to the problem of family paying especial theoretical attention to present day global conditions (including Russian ones). This approach is based on the attempt of exposition of different dimensions of the "phenomen of family' taking in account not only peculiarity of these dimensions, but also their intrinsic correlation and interdependence. These dimensions are following: bio-somatic, psychological, economic, sociocultural, legal, religious.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: семья, супружество, детство, коммуникация, память, историческое время, культура, право, психология, рождение / Рождество, старение, страдание, смерть, восполнение, свобода.

KEYWORDS: family, matrimony, childhood, communication, memory, historical time, culture, law, psychology, birth/Nativity, aging, suffering, death, compensation, freedom.

  Семья - святилище жизни.

Иоанн Павел II [цит. по: Байда 1996, 67]

На протяжении всей осознанной (или, в терминах Карла Ясперса - «пост-осевой») истории человечества семья, т.е. элементарная кровно-родственная ячейка общества, всегда воспринималась не только как непреложная жизненная реальность, но и как проблема.

Действительно, какова она, семья? Каковы ее основания? Какой, в конце концов, надлежит ей быть? - Постоянной или временной? Нуклеарной или расширенной? Бисексуальной или гомосексуальной? Моногамной или полигамной (или же полигинной)? Добровольной или принудительной? Как соотносится семья со всем широким  контекстом человеческой жизнедеятельности? Каково соотношение наслаждения, обязанностей и страдания внутри самой семейной действительности?.. - Повторяю,  эти вопросы проходят через всю осознанную историю человечества и запечатлены всем  сводом памятников истории правоотношений, верований, философских воззрений, поэзии, драмы и изобразительных искусств.

Однако, вникая в труды этнологов, лингвистов, фольклористов  и археологов, можно убедиться, что эти же проблемы многозначности семейных связей людей составляли неотъемлемую часть всей общественно-исторической динамики «доосевых» обществ, уж не говоря об их реликтах в более поздней истории.

И эта же  проблемы составляют неотъемлемую часть истории сегодняшнего дня. Нашей-С-Вами-Истории.

Мы еще далеки от построения некоей интегральной и всепреложимой «философии семьи». Да и когда и кому понадобится раз и навсегда упорядоченная и на все вопросы априорно отвечающая «философия семьи»? - То, что я хотел бы предложить читателю, - лишь некоторые нестрогие заметки, пытающиеся каким-то образом теоретически «схватить» этот вечно недосказанный и ускользающий от философского взора, но всегда столь насущный для мысли и практики феномен семьи. Причем феномен семьи - именно в его сегодняшнем социально-философском преломлении. И отчасти даже - в преломлении российском.

Но уж если говорить о самых общих философских предпосылках проблемы, то, на мой взгляд, едва ли не самое в этом смысле важное сказано на страницах «Смысла любви» Вл. Соловьева: человек не равен самому себе, человек ищет себя через другого, ищет своего восполнения и бытийственного осуществления в своей сообщённости с другим человеком. И прежде всего - с человеком другого пола, со своей столь родной и столь не похожей на себя «половиной». И эта ситуация качественно меняет обоих. Таким образом, взаимная половая любовь двоих (а она же и есть основное начало, основная «матрица» семьи) также не равна самой себе, и перерастает себя и в обществе, и в истории, и в Вечности.

И это - тот самый общефилософский background, из которого исходит весь дальнейший наш разговор.

* * *

Как бы ни относились мы ко всем трудностям и превратностям семейной жизни, как бы не критиковали мы - справедливо или несправедливо - даже самый институт семьи, - весь нормальный жизненный круг человека (от младенческой и до старческой немощи, или - шире - от зачатия до посмертного поминовения) связан именно с семьей.

Присматриваясь к феномену семьи (в разные времена, в разных цивилизациях, в разных странах, в разных религиозно-культурных общностях, в разных регионах нашего Отечества), мы не можем не заметить, что многие институты человеческой жизни, будь то устоявшийся круг дружеского общения, будь то приход, монашеская или дружеская община, добровольное творческое объединение, иной раз даже - в некотором идеальном случае - трудовой коллектив или воинское подразделение, обретают свою прочность и благоприятный человеческий климат именно благодаря тем навыкам дружеского общения, заботы и взаимной ответственности, которые слагаются именно в семье. Слагаются - вопреки всем возможным злоупотреблениям внутрисемейным авторитетом или тем внутрисемейным распрям, описания которых с древнейших времен стали неотъемлемой частью и мифологии, и литературы, и историографии. С детства мы помним рассказы о роковых последствиях распрей внутри родственных сообществ богов, внутри людской родни, внутри царственных династий. И всё же - интегрирующие силы семьи оказываются удивительно устойчивыми в истории. С детства мы наблюдаем и моменты неблагополучия и дискомфорта в наших собственных семьях.

Этот теоретически не вполне осмысленный факт настолько самоочевиден, что даже формальные социальные системы вторичного порядка (государства, корпорации, преступные кланы, авторитарные партии и диктатуры) пытаются представить себя как некие громоздкие имитации, или, говоря нынешним языком, «симулякры» не только семейной преданности и заботы, но также и внутренних сложностей семейной жизни. 

Разумеется, в различных общественных, цивилизационных и культурных условиях феномен семьи может выглядеть по-разному. Этнологи и социологи могут привести множество противоречащих друг другу мнений и соображений на сей счет. Особенности семейных отношений могут иметь самые причудливые и несхожие формы бытового, юридического и экономического оформления, выстраиваться в самые несхожие иерархии; культурно-исторические перекройки, перестройки и катаклизмы, также и внутрисемейные драмы  время от времени сотрясают самый институт семьи. Но он, как правило, в конечном счете выдерживает самые жестокие испытания, а в моменты культурных, хозяйственных и правовых стабилизаций этот институт - в основе своей - воспроизводится вновь и вновь. А в основе института семьи - при всех возможных вариациях и отклонениях - издревле лежит принцип долговременного (подчас даже пожизненного) союза между мужчиной и женщиной.

На первых страницах Книги Бытия читаем:

«И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей: она будет называться женою[1], ибо взята от мужа[2].

Потому оставит человек отца своего и мать свою[3] и прилепится к жене своей; и будут двое одна плоть» (Быт 2:23-24).

И не случайно, по словам Энгельса, так много сил положившего на изучение этнологической мысли своего времени, построенная на принципе союза мужчины и женщины семья и делает последнюю основной «двухатомной молекулой» цивилизованного общества [Энгельс 1981, т. 3, 253][4].

На мой взгляд, острота и размах нынешних дискуссий по части гомосексуальных семей и их правового и культурного статуса, а также дискуссий по части трудностей становления ребенка в «неполной» (т.е., как правило, безотцовской) семье лишь подчеркивает непреложность и насущность проблемы семьи как базовой, «двухатомной молекулы» всей ткани человеческой жизни.

Во всяком случае, современная семья с ее тысячелетиями слагавшейся «двухатомной» основой - феномен многомерный. И трудно выстраивать иерархию форм организации той базовой «двухатомной» человеческой реальности, имя которой - семья. Тем паче, что «двухатомность» эта - не закрытая и не статичная. Семья взаимодействует с другими семьями в широчайшем контексте общества и культуры. И, как правило, семья порождает свой третий «атом» - ребенка. И подчас не только в единственном числе.

Как выстраивать эту иерархию - зависит от убеждений и приоритетов исследователя или толкователя. А я позволил бы себе выделить, по крайней мере, шесть измерений феномена семьи:

- биологическое,

- психологическое,

- экономическое,

- социокультурное,

- правовое,

- религиозное.

*

Измерением биологическим (или, если угодно, био-соматическим) поддерживается прежде всего физическая преемственность человеческого рода.

Тривиальный вопрос - «откуда берутся дети?», - вопрос, подразумевающий физическое соитие мужчины и женщины, на самом деле не так уж прост. Ибо нормальная обстановка в семье, на которую и призван опираться основной поток воспроизведения человеческого рода, связан со множеством факторов: с бережным отношением к физическому и моральному здоровью будущей матери, с грамотным принятием родов, с ласковым, заботливым и грамотным уходом за младенцем. Ибо так устроена человеческая реальность, так устроена надприродная (или, согласно часто употреблявшемуся выражению Мераба Мамардашвили, «сверхъестественная» природа человека), что сферы отношений социальных, культурных и духовных во многом определяют собой даже самые элементарные уровни этой реальности. Так что дети «берутся» не только вследствие почти что мгновенного акта половой любви. Дети приходят в наш мiр не только из чисто природных основ человеческого общежития. Благодаря феномену семьи, в идеале призванной ко внутреннему ладу и благоустроенности, дети приходят к нам из глубины жизни, истории и культуры.

Разумеется, ни история, ни культура не отменяют чисто физического наслаждения близостью между мужчиной и женщиной или материнского почти что физического счастья общения с младенцем. Но эти чисто природные моменты воспроизводства человеческого рода вводятся в «сверхъестественный» контекст человечности. То есть в контекст истории и культуры. Взаимная физическая страсть Пьера и Наташи и их страстное чадолюбие на страницах эпилога «Войны и мира» (эти страницы подчас шокируют иных читателей-пуристов) и есть некий толстовский гимн семье именно как возведению биологических сил человека  в «сверхъестественный» культурно-исторический контекст. В контекст осознанной и осмысленной любви. Любви, прошедшей как через глубину индивидуального страдания, так и через боль исторических разломов. Не случайно же «Война и мир» признается величайшим историческим романом во всемiрной литературе...

И не случайно же мать Тереза Калькуттская обозначила эту соопределенность биологического, культурного и духовного в процессах вынашивания и раннего становления ребенка (и, стало быть, в процессах жизнедеятельности семьи) следующими словами:

«Каждый зачатый ребенок сотворен по образу Божию для великого дела: любить и быть любимым» ]Тереза 1996, 21]. Но ведь человеческая любовь - чувство опять-таки «сверхъестественное»...

*

Психологическое измерение проблематики семьи тесно связано как с предшествующим, биологическим измерением, так и с процессами вхождения этого измерения в «сверхъестественный» контекст человечности. Внутреннее самочувствие человека, выводящее его за рамки чисто животной действительности и вводящее его в действительность истории и культуры, связано с толикой его самопонимания и свободы[5]. Прежде всего, именно эта толика выводит homo sapiens из рамок чисто природного мiра. Хотя Sapientia (т.е., строго говоря, Мудрость), на мой взгляд, не столько эмпирическая характеристика, сколько идеальное задание нашего с трудом уловимого и с трудом описуемого человеческого существования. Но коль скоро человеку уделена некоторая доля Мудрости-Sapientiae, изнутри освещающей и освящающей его психологический мiр, - человек не просто психофизически привязывается к своему партнеру, к своим кровным родственникам и близким. Он подчас еще и умеет и мыслить их и, стало быть, ставить себя на их место. И потому - в той или иной мере сострадать им. Недаром же на старом, но ныне уже утраченном языке русского простонародья длительное состояние любви обозначалось глаголом «жалеть».

Сама психика человека (а через нее - и процессы социализации и дальнейшего возможного интеллектуального и духовного развития) определяется не только «снизу», т.е. ее биологическими и витальными предпосылками. Она определяется и «сверху», т.е. предпосылками смысловыми. Или - если говорить в привычных мне категориях - не только «подтекстами» и «текстами», но и надтекстами человеческой жизни [Рашковский 2008, 5-22].

Человек, как и человеческая группа, не может прожить никакую чужую жизнь. Но - свою и только свою. Беда, однако, если человек или человеческий коллектив не способны присматриваться к чужим жизням и соотносить их опыт с опытом жизни собственной. И семья, на мой взгляд, оказывается одной из важнейших «школ» этого дара соотнесения. Дара постижения «жалеющей», понимающей и милующей любви[6]. Но если человек не проходит такой «школы» постижения другого, - в таких случаях и его собственная жизнь нередко не задается и обрушивается. О чем и свидетельствуют десятки тысяч, если не миллионы, личных и коллективных историй: клинических, криминальных. И - просто историй.

По мысли канадского медика и психолога Филиппа Джи Нея, грубость, жестокость, нечуткость в семье - источник той подавленности, неуверенности и ожесточения, которые подтачивают и извращают всю жизнь ребенка и обусловливают дурную преемственность для будущих поколений [Ней 1997, 87-89].  К человеку, травмированному негативным опытом детства, как бы прирастает «маска». «Маска», скажем, Неповзрослевшего (Urchin) или же Бодрячкả, Плясуна (Dancer). Эта навязанная ребенку и, по существу, приросшая к нему маска нередко не дает развиться и выразиться его собственной личности. И проходит такой человек по свету, как некий «израненный странник» (wounded pilgrim). По существу, речь идет об инфантилизме как о компенсации за незадавшееся детство [Там же, 131-133].

Так что глубина человеческого страдания во многом обусловлена той внутренней неблагоустроенностью, что воспринимается и впитывается человеком именно в семье. Разумеется, могут сказать - и притом не без оснований - что семейные невзгоды и семейное неблагополучие  являются отражением невзгод и неблагополучия общества как такового.

Однако прямым источником нравственного страдания ребенка (как - во многих отношениях - и нравственного страдания старика) чаще всего оказывается не «общество» как таковое, но именно непосредственное, в том числе и семейное, человеческое окружение.

И не случайно нынешний мiр уже начинает мало по малу осознавать непреложную ценность доброго и понимающего психологического климата в семье как одной из предпосылок общечеловеческого порядка.

Так, согласно преамбуле международной Конвенции о правах ребенка[7] указывается, что «ребенку для полного и гармоничного развития его личности необходимо расти в семейном окружении, в атмосфере счастья, любви и понимания» и что именно эта атмосфера готовит человека к становлению в «духе мира, достоинства, терпимости, свободы, равенства и солидарности».

(Напомню в этой связи читателю, что, согласно статье 15, пункту 5  нашей Конституции, «общепризнанные принципы, нормы международного права и международные договоры Российской Федерации являются составной частью ее правовой системы». И если мы не ведаем об упомянутом выше законодательном положении, относящемся к судьбам наших собственных детей, - то тем хуже для нас, для нашего настоящего и будущего...).  

*

Экономическое измерение феномена семьи также представляется пусть элементарным, но и непреложным. Семья - один из важнейших коммуникационных узлов любой из систем человеческих связей. И не только потому, что ради своего выживания и благосостояния семья неизбежно вовлекается в системы человеческих и, стало быть, экономических коммуникаций. Не случайно же молодой Маркс для обозначения этих коммуникаций отождествил,  - по его словам, «в самом широком смысле» - французское слово "commerce" с немецким словом "Verkehr"[Маркс 1962, т. 27, 403].   

Но что любопытно и важно именно в контексте нашего рассуждения: экономическая активность семьи, ее прямое или косвенное присутствие в сфере этой самой commerce / Verkehr, знаменует собой не только текущую, повседневную борьбу за «хлеб насущный» и - шире - за условия своего сколько-нибудь достойного существования на сегодняшний день. Парадоксальным образом присутствие семьи в экономической действительности знаменует собой вложение человеческих сил и средств не только в настоящее (наличный состав семьи) или в будущее (наличные или предполагаемые дети), но и в прошлое (поддержка престарелых родителей, родственников, друзей или соседей, а также участие в благотворительных акциях в пользу ослабленных, немощных и больных, т.е. тех, по кому уже прошел каток жизни и истории). То же самое можно сказать и об уходе за местами погребения, о платах за поминальные богослужения и мемориальные встречи, о затратах на увековечение памяти родственников, земляков, соседей, близких людей и т.д. ...

Так что экономические аспекты жизнедеятельности семьи прямо или косвенно связаны с тремя основными и неразрывно связанные друг с другом измерениями культурно-исторического времени: прошлым, настоящим и будущим.

Коль скоро речь у нас зашла об экономическом измерении феномена семьи, то здесь - именно применительно к реальностям нынешнего дня - необходима одна ремарка принципиального свойства.

Как указывают многие современные ученые-экономисты, высокоразвитые страны современного мiра (а также - добавлю от себя - многие группы населения в развивающихся странах[8]) перешли из былой «экономической» общественной среды в среду «постэкономическую». Последняя вовсе не означает «отмирания» экономической сферы. Происходит нечто иное: экономические предпосылки человеческого общежития во многом утрачивают те безусловно «командные», «диктаторские» высоты, которыми они обладали в прежних «капиталистических» или «социалистических» системах, и входят в сложный круг иных предпосылок: культурных, экологических, социальных, политических, правовых и т.д. [Смирнягин 2007, 64-65, примеч. 16]. Проблематика «борьбы за существование» отчасти (только лишь отчасти!) замещается и восполняется не менее драматической и отнюдь не оторванной от экономических судеб проблематикой самогỏ существования: проблематикой жизни и смерти, любви и отверженности, признания и одиночества, нахождения и потери самого себя[9].

И этот глобальный процесс «постэкономического» развития означает глубокие (сегодняшние и завтрашние) сдвиги во всём облике феномена семьи.

Исторически неупразднимая борьба семьи за «хлеб насущный» не то, чтобы завершилась. Она продолжается. И будет продолжаться. Но в самом временнỏм, психологическом и хозяйственном складе семьи существенно возрастает значение иных забот: о статусе, информационных и культурных благах, образовании, внешнем имидже и связанной с ним самооценке. Этот сложный комплекс явлений едва ли следует идеализировать. Действительно, этот комплекс частично сопряжен с отрывом от гнетущих забот чисто бытового выживания. Но он же знаменует собой не только момент гуманизации, но и момент серьезной, подчас изматывающей, «беличьей» интенсификации всего склада жизни семьи. А для многих - кого нынешний техно-экономический прогресс вывел из участия в общественном производстве, обеспечив притом некоторый минимум сытости и досуга, - этот комплекс означает положение травмирующей пустоты. Не случайно же мы наблюдаем такой размах именно духовной люмпенизации в нынешнем «технотронном», «интернетовском» мiре, такой размах низкопробного шоу-бизнеса как некоего электронного люмпен-пролеткульта...

* * *

И здесь - самое место и самое время перейти от экономической проблематики семьи к условно выделенному нами четвертому, социокультурному ее измерению.

Лично я связываю это измерение прежде всего с некоторой преемственностью преобразующейся во времени памяти во всей системе человеческих отношений. Памяти индивидуальной и памяти коллективной во всей их взаимной связи и взаимной обратимости.

Самỏй осознанной или же полуосознанной человеческой памятью поддерживается и корректируется (с разной степенью успешности или неуспешности) преемственность языка, коммуникационных и трудовых навыков, этических и эстетических представлений, навыков неформальной самоорганизации и налаживания связей с теми, кто находится за исторически обусловленными и необходимо ограниченными рамками семейного «ядра».

Именно понимание важности социокультурных  императивов и давлений нашей современности позволяет осмыслить многозначные процессы замещения традиционной многодетной семьи (с относительно низкими средними показателями образованности и высокими показателями детской смертности) более современной, малодетной семьей. Современная жизнь диктует  высокий профессиональный уровень трудов родителей, высокий уровень временных, материальных и интеллектуальных затрат на каждого ребенка [Григорьева 2000, 25]. Современный ребенок - в принципе - уже не «сырье» для количественного воспроизводства общества[10], но скорее - безусловно объективное драгоценное достояние и общества, и - тем паче - самỏй семьи.

Однако этот процесс экономического и социокультурного «вздорожания» ребенка и - шире - «вздорожания» и семьи, и человеческой жизни как таковой имеет целый ряд социокультурных издереже и притом - весьма грозного свойства.

К таким издержкам я бы отнес следующие. Это -

- духовная люмпенизация и связанная с ней психологическая и даже физическая деградация тех людей и семей, которые не в силах приспособиться к новым обстоятельствам непрерывной социокультурной «гонки»[11], требующей от людей и от семей немалой жизненной стойкости, гибкости и самодисциплины[12];

- существенное возрастание в удельном весе населения городов с мощными интеллектуальными традициями массы мигрантов из слаборазвитых или деградирующих регионов и стран, что создает в этих городах мощную и взрывоопасную критическую массу обиды, беспамятства и бескультурья;

- социокультурная «гонка» и скученность в больших городах в сочетании с деградацией малых городов и деревень приводит к стремительному процессу  старения населения в развитых регионах нашей планеты; печальным же «контрапунктом» этому процессу оказывается стремительное и культурно не поддержанное  омоложение населения в регионах слаборазвитых и нестабильных, где молодежь (в частности, и молодые семьи) не получают прививок высокой культуры.

Прогрессирующие процессы массового старения населения высокоразвитых ареалов и соответствующий упадок их демографических, социоэкономических и культурных показателей (включая особый, по существу глобальный, размах одиночества и беспомощности стариков) вызывает немалую тревогу мiровой общественности. Один из относительно недавних документов, характеризующих эту тревогу, - «Политическая декларация», принятая II  Всемiрной ассамблеей по проблеме старения в Мадриде (апрель 2002)[13]. И не случайно эта же «Политическая декларация» ставит вопросы не только защиты статуса и прав пожилых людей с их драгоценным и уходящим в прошлое социокультурным опытом и социокультурной памятью, но и вопросы особых рабочих мест, особых методик обучения пожилых людей новым технологиям, вопросы разработки новых систем медицинской, бытовой и культурной поддержки пожилых людей[14].

Мне думается, связь этих трех выделенных мною массовых проблем (культурной люмпенизации, миграций и старения) с проблемами семьи - по существу, любой семьи! - самоочевидна. Ибо семья не изолирована от окружающего мiра, но связана с ним несчетным множеством разнообразных - прямых и косвенных - связей.

* * *

Перехожу к пятому, предпоследнему среди выделенных мною, условному измерению феномена семьи - измерению правовому. И здесь, в этой точке нашего разговора, вынужден буду сосредоточиться прежде всего на материале отечественном. Но замечу, что это правовое измерение, коренящееся в традициях библейского и римского права (которые и сами коренятся в еще более древних традициях обычного права средиземноморских народов), есть измерение далеко не самое раннее, далеко не самое древнее среди комплекса измерений человеческой истории, но, тем не менее, одно из важнейших в плане формальной и общезначимой регуляции, по существу, всех функций семьи. Правовое формообразование современной семейной жизни не может не сказываться на всём ее содержании.

Каков бы ни был эмпирический облик средней российской семьи сегодня, всё же нельзя упускать из виду то обстоятельство, что нормативно-правовые принципы российской жизни - это принципы долговременного действия, рассчитанные на многие десятилетия и, может быть, на века вперед. Если, конечно, нам отмерены десятилетия и века.

Сказанное не означает, что я закрываю глаза на несовершенство сегодняшнего российского законодательства, в частности, на конституционные противоречия между нынешней гипертрофией президентской и - шире - исполнительной власти и конституционных же принципах народовластия (статья 3 Конституции РФ), федерализма (статья 5) и разделения властей (статья 8). Но речь у меня об ином - об основополагающих гуманистических и гражданских принципах российского законодательства. 

Первая среди целей российской государственности, определяемой   преамбулой нашей действующей Конституции, принятой на исходе конфликтного 1993 года, - «утверждение прав и свобод человека, гражданского мира и согласия».

Согласно статье 2 Конституции Российской Федерации, «человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина - обязанность государства».

А пункт 1 статьи 7 Конституции РФ гласит: «Российская Федерация - социальное государство, политика которого направлена на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека».

В комментаторской литературе отмечается, что сам гуманистический приоритет прав и свобод человека есть новация в российском конституционном праве, знаменующая собой отход от прежнего - досоветского и советского - примата «общественного», то бишь казенного,  над собственно человеческим [Комментарий 2002, 19].

Защита семьи и человечных отношений в семье определяется российским законодательством как один из правовых и общественных приоритетов нынешнего Российского государства[15]. Само правовое содержание семейной жизни, а с ним - implicite - и правовое определение семьи дается в разделе I, гл. 1, ст. 1, п. 3 Семейного кодекса РФ. Это определение уместно было бы воспроизвести полностью:

«Регулирование семейных отношений осуществляется в соответствие с принципами добровольности брачного союза мужчины и женщины, равенства прав супругов в семье, разрешения внутрисемейных вопросов по взаимному согласию, приоритета семейного воспитания детей, заботы об их благосостоянии и развитии, обеспечения приоритетной защиты прав несовершеннолетних и нетрудоспособных членов семьи».

А следующий, 4 пункт подтверждает именно добровольный характер вступления граждан на путь построения семьи[16].  Однако, если исходить из положений Семейного кодекса (глава II, ст. 7, пункт 1), эта добровольность и свобода не означает произвола и вседозволенности, но, скорее, требует от граждан соотнесения собственных прав, интересов и свобод с правами, интересами и свободами других людей:

«Осуществление членами семьи своих прав и исполнение ими своих обязанностей не должны нарушать права, свободы и законные интересы других членов семьи и иных граждан».

Думается, за этой краткой  чисто юридической формулировкой стоят глубокие, веками слагавшиеся представления о непреложных духовно-нравственных основаниях права, о живой связи феномена семьи с духовно-нравственными основами феномена человека, о способности и призвании человека не только мыслить и определять свои долговременные интересы и «стратегии», но и мыслить другого человека и сострадать ему. Причем мыслить другого человека не только в контексте своего повседневного опыта, но и в контексте нынешнего большого и проницаемого мiра. И не случайно в этой связи статья 166 VII-го раздела Семейного кодекса РФ предполагает (для конкретных случаев семейной жизни, связанных с браками россиян с гражданами иных государств)  соотнесение норм семейного законодательства России с нормами семейного законодательства иных государств, однако - при признании приоритета законодательства именно отечественного.

Сегодня эта проблема стала особенно актуальной  в случаях расторжения браков между россиянами и иностранцами и определения судеб детей, рожденных в этих браках; эта проблема актуальна и в связи с юридическим оформлением актов усыновления иностранцами многочисленных российских сирот и детей-инвалидов. К сожалению, эта проблематика иной раз трактуется не столько исходя из гуманистического духа российского законодательства  и исходя из интересов конкретных детей, но из соображений чисто политиканских, именуемых державностью и престижем...

* * *

Перехожу, наконец, к шестому, религиозному измерению проблематики семьи. Лично для меня, как для ученого-религиоведа, это измерение представляется особо содержательным и насущным.

Религиозное измерение феномена семьи, а вместе с ним и через него - и самого феномена человека, есть измерение едва ли не самое загадочное, не дающее возможности прямолинейных и однозначных истолкований. Ибо оно имеет дело с теми неотступными вопрошаниями человека, которые не имеют прямолинейных и однозначных ответов:

- кто я?

- откуда я?

- куда иду?

- какова моя духовная связь с теми, кто рядом со мной?

Эти вопрошания волнуют едва ли не каждого, хотя большинство людей и довольствуется (думается - до поры до времени, до ситуации толстовского Ивана Ильича) лишь общезначимыми и внешне санкционированными ответами. Но так или иначе, в некоторые критические, или, по словам экзистенциальных философов, - «пограничные» моменты своей жизни (или предсмертия) с этими предельными вопросами о жизни, смерти, о духовных путях своего существования сталкивается, по существу, каждый.

Одна из глубочайших религиозных (и вместе с тем - и философских) предпосылок человеческой озабоченности проблематикой семьи - переживание и осознание некоторой внутренней неполноты, нерешенности, недостроенности человека, а вместе с ним - и всего творения: «нехорошо человеку быть одному» (Быт 2:18). Да и сам человеческий род мыслится библейским повествователем как некая «семья»[17].

Во многих мiровых религиях сам смысл и само призвание творения определяется в категориях священного брака, священного брачного пира Неба и Земли. Эта же тема насущна и в религиях библейского корня: священный брак Всевышнего и Израиля (последний - в женственной, «субботней» его ипостаси)[18], Христа и Его Церкви. Если вспомнить Четвертое Евангелие, - земное служение и самая «слава»[19] Христа начинаются с освящения Брака в Кане Галилейской, когда колодезная вода превращается Им в прекрасное вино[20].

Во всяком случае, ту религиозную интуицию, которой освящается и во многих отношениях строится человеческая семья, я определил бы как интуицию священного восполнения. Так что образ колодезной воды в глиняных кувшинах[21], превращаемой именно на брачном пире в отборное вино, и представляется мне едва ли не самым убедительным из символов этого священного восполнения[22]. Воистину, «задачи семьи, - как сформулировала, по существу, эту же самую мысль польская исследовательница, - выходят за пределы этого мiра...» [Солтык 2000, 371].

Так что семья - во всей сложности человеческой ее действительности, - семья с ее взаимной поддержкой, общей памятью малой группы, конфликтами, утратами,  охлаждениями, разрывами, примирениями, прощениями, возвращениями любви - есть всечеловечески необходимая и незаменимая школа религиозного опыта и религиозного творчества[23].

Религиозные обертоны в восприятии людьми материнства, отцовства, детства, сыновства, братства, старости, измен, возвращения[24], рождения («Рождества»!) и смерти - всё это также коренится в том человеческом феномене, исторически меняющемся, но сохраняющем свою преемственность, имя которому - семья. Семья, объемлющая собой все три измерения человеческого времени:

сыновство - в ее отношении к прошлому,

супружество и братство - в ее отношении к настоящему,

отечество и материнство - в ее отношении к будущему.

И тем самым несущая в себе отблеск Вечности.

23.02.10

File: Famiglia_3

Литература

Байда 1996 - Байда У. Папа Иоанн Павел II о семье. Философско-богословский подход // XVIII Международный конгресс семьи. Брюссаль - Варшава - М., 1996.

Григорьева 2000 - Григорьева Р. А. и др. Города Подмосковья в 90-е гг. ХХ века // Этнодомографические и генндерные проблемы (по материалам городов Железнодорожный, Истра, Ступино). - М., 2000.

Комментарий 2002 - Комментарий к Конституции Российской Федерации / Под общ. ред. В. Д. Карповича. М., 2002.

Маркс 1962 - Маркс К. Письмо П.В. Анненкову, 28.12.1846 // Маркс К. и Энгельс Ф. Собр. соч. Изд. 2. Т. 27. М., 1962 .

Ней 1997 - Ney Ph. G. Deeply Damaged. An Explanation for the Profound Problems Arising from Infant Abortia and Child Abuse. 3^rd Ed. Victoria, Canada, 1997.

Политикал 2003 - Political Declaration and Madrid Intenational Plan of Action on Aging. N.Y., 2003.

Рашковский 2008 - Рашковский Е. Б. Смыслы в истории. Исследования по истории веры, познания, культуры. М., 2008.

Смирнягин 2007 - Смирнягин Л. В. Трудное будущее российских городов // Pro et contra. М., 2007. № 1 (35).

Солтык 1996 - Солтык Г.  Семья и власть - два голоса // XVIII Международный конгресс семьи. Брюссель - Варшава - М., 1996.

Тереза 1996 - Мать Тереза. Ребенок, который должен родиться, - это богатство народов // XVIII Международный конгресс семьи. Брюссель - Варшава - М., 1996.

Эльин 2000 - Эльин Ф. Х. Семья - домашнгяя церковь // Семья на пороге Тысячелетия. Материалы конгресса. М., 2000.

Энгельс 1981 - Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства // Маркс К. и Энгельс Ф. Избр. произв. В трех томах. Т. 3. М., 1981.  

Примечания

[1] Евр.: иша.

[2] Евр.: иш.

[3] «Оставит» в данном случае (евр.: йаазав) означает отнюдь не разрыв с родителями, но построение собственной полноправной семьи, выходящей из под родительской власти.

[4] А уж романтическое стремление Энгельса к революционному замещению цивилизованного (при всех мучительных его издержках) общежития мнимой «свободой, равенством и братством древних родов» (здесь Энгельс цитирует американского этнолога Льюиса Моргана - [Энгельс 1981, т. 3, 370] - проблема особая, выходящая за рамки нашего рассуждения.

[5] Не случайно Бенедетто Кроче описывает этот с трудом уловимый и притом всегда ускользающий от поверхностного взора момент человеческой свободы как основное объяснительное понятие истории. - Анализ этой стороны крочеанской философии см.: [Рашковский 2008, 210-227].

[6] Nota bene. Не случайно на языке Ветхого Завета понятием «хэсед» обозначаются и безусловное благочестие, и милующая любовь. Возможные латинские эквиваленты этого понятия, встречающиеся в Вульгате,  - pietas, caritas, sanctitas (и что интересно - все эти латинские слова женского рода). Одно из библейских определений Всевышнего - «Хасид»: Милостивый / Святый / Благочестивый (Иер 3:12).            Еще одно из весьма частых библейских обозначений милующей любви - любви-милосердия, любви-сострадания, misericordiae - рахамим  (букв. - множественное число от слова рэхем - утроба). Причем что интересно: рахамим - не только материнская, но и сострадающая детям отеческая любовь.    

[7] Принята резолюцией Генеральной Ассамблеи ООН за  №  44/25 от 20.11.1989.

[8] Причем не только связанные с коррупцией и бюрократическим перераспредом национальных или транснациональных богатств, но и группы, что называется, «продвинутого» (promoted) населения: специалисты, умелые и опрятные бизнесмены (буде таковые сыщутся в «развивающихся» или посткоммунистических пространствах) и т.д.

[9] Чисто философская транспозиция этой же самой проблемы: теология или экзистенциальная философия не могут заместить гуманистическую проблематику политэкономической или марксистской мысли, но возводят эту проблематику в качественно новый, современный контекст мышления и культуры.

[10] Вспомним некрасовские стихи о крестьянском ребенке:

                Но вырастет он, если Богу угодно,

                А сгинуть ничто не мешает ему.

[11] Ведь нынешний размах пьянства, наркомании, психических болезней, хулиганства и терроризма - всё это может быть понято как один из неадекватных общественных ответов именно на эту социокультурную гонку.

[12] Моя 12-летняя работа в школе для детей с проблемами социопсихологической адаптации, - детей  нестандартных и притом зачастую травмированных собственными же семьями (1990-2002), дала мне огромный жизненный материал на сей счет. Иное дело, что я не имел возможности обобщить данные этой своей работы с детьми в количественных терминах. Ибо, на мой взгляд, этика учительской работы с детьми не допускает превращения детских судеб в исследовательский «объект». Эта проблематика, как мне кажется, ждет своего обобщения прежде всего в мемуаристике и художественной литературе, но также и в медицинской статистике, которая, к сожалению, весьма условна и нередко склонна относить человеческую нестандартность, в частности, и нестандартность творческого человека,  к области психопатологии.

[13] Привожу статью 2 «Политической декларации»: «Мы приветствуем возросшую длительность жизни во многих регионах мiра как одно из важнейших достижений человечества. Мы признаём, что мiр переживает беспрецедентную демографическую трансформацию и что к 2050 году численность  лиц, достигших 60 лет и старше возрастет с 600 млн почти до 2 млрд и что удельный вес лиц от 60 лет в общей массе населения, возможно, удвоится, поднявшись с 10 до 21 %. По прогнозам, этот численный рост будет наиболее значительным и стремительным в развивающихся странах, где в течение ближайшего полувека численность престарелых людей может возрасти вчетверо. Эта демографическая трансформация является серьезным вызовом для наших обществ: требуется развивать новые человеческие возможности, в частности, возможности  пожилых людей реализовать свой потенциал участия во всех сторонах жизни» [Политикал  2003, 3]. 

[14] См. ст.ст. 28, 67-68, 112-113 «Плана действий по проблемам старения» [Политикал 2003, 16-17; 30-31; 44-45].

[15] Семейный кодекс Российской Федерации, Принят Государственной Думой 8 декабря 1995. Раздел I, гл. 1, ст. 1, пункты 1 и 3.

[16] Вообще, надобно заметить, что принцип добровольности («непринужденности») создания семьи -  при всех его бесчисленных нарушениях в конкретной истории - является одной из многовековых базовых нравственных и правовых ценностей христианской культуры. Так, в православном чине венчания содержится следующая формула обращения священника к жениху:

                «Имаши ли, (имярек), произволение благое и непринужденное и крепкую мысль пояти себе в жену сию (имярек), юже зде пред тобою видеши?»

                И следом - аналогичный вопрос к невесте.

А уж как осознавалась и исполнялась эта литургическая и - одновременно - церковно-правовая  норма, это особый вопрос. Однако буква закона имеет свойство не только забываться и «засыпảть» в истории, но и оживать.

[17] Буквально: «Такова семья сынов Ноевых...» (Эле мишпахат бней-Ноах...) - Быт 10:32.

[18] Созданный в XVI в каббалистом Шломо Алькабецом субботний гимн «Леха, Доди...» («Приди, Возлюбленный мой...») - один из центральных в истории иудаизма памятников этой брачно-пиршественной символики.

[19] Греч.: doxa (Ин 2:11).

[20] См.: Ин 2:1-11. Если угодно - всё та же тема возведения потребности человека в телесном партнере в «сверхъестественный» духовно-исторический контекст.

[21] В синодальном переводе - «каменные водоносы» (Ин 2:6).

[22] Вспомним слова одного из героев романа Пастернака - христианского мыслителя Николая Веденяпина: «...общение между смертными бессмертно и /.../ жизнь символична, потому что она значительна» («Доктор Живаго», Первая книга, ч.2, главка 10). 

[23] Богословскую проработку проблемы семьи как земной проекции священного брака между Небом и Замлей через подвижничество Народа Божия дает испанский теолог монсиньор F.G. Hellin [Эльин 2000, 199-200].

[24] Вспомним хотя бы евангельскую притчу о Блудном сыне (см.: Лк 15:11-32). Последний возвращается не только к отцу, но и в семью Дома Отчего.