Вопросы философии. 2018. № 3. С. ?‒?

Янагита Кунио и его этнология в картине мира послевоенной Японии

А.Н. Мещеряков

Статья посвящена основателю японской этнологии Янагита Кунио (1875–1962). Янагита сформулировал свои основные идеи в довоенное время, однако не пользовался широким признанием, поскольку его понимание таких ключевых понятий, как «народ», «император», «история» не вписывалось в официальную идеологию. Однако после войны вместе с распространением демократических идей и признанием «народа» историческим субъектом, Янагита получил признание со стороны государства. Кроме того, широкому признанию способствовала его теория, согласно которой предками японцев являются жители Окинавы. Неверная в научном отношении, она отвечала общественным настроениям, требовавшим возвращения Окинавы под японскую юрисдикцию.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: Япония, Янагита Кунио, этнология, фольклористика, «Тоно моногатари», Окинава.

МЕЩЕРЯКОВ Александр Николаевич – доктор исторических наук, профессор Институт классического Востока и античности НИУ ВШЭ, Институт восточных культур и античности РГГУ, ШАГИ РАНХиГС.

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

Статья поступила в редакцию 22 ноября 2017 г.

Цитирование: Мещеряков А.Н. Янагита Кунио и его этнология в картине мира послевоенной Японии // Вопросы философии. 2018. № 3. С. ?–?

Янагите Кунио принадлежит очень значительная роль в формировании японской послевоенной картины мира. Его книги продолжают читать и изучать, места, связанные с его жизнью, являются местом паломничества. Он считается основателем японской этнологии, а этнология стала после войны дисциплиной, послужившей основой для нихондзин рон, «размышлений о японцах». С помощью этого дискурса, описывающего свойства японцев и их «национального характера», происходило восстановление идентичности, разрушенной жестоким поражением во Второй мировой войне. Однако признание пришло к Янагите далеко не сразу.

В гимназии и университете Янагита считался многообещающим поэтом, однако он достаточно быстро забросил поэтическое сочинительство и в 1904 г. поступил на государственную службу, дослужившись до должности главы секретариата верхней палаты парламента. Это была преимущественно техническая, но весьма почетная должность, назначение на которую требовало императорского указа. С 1921 по 1923 г. Янагита работал в Женеве, в Лиге наций, где являлся членом комиссии по подмандатным территориям. Затем оставил государственную службу и до 1930 г. работал в крупнейшей газете либерального толка «Асахи». После 1930 г. Янагита уже полностью отдается научной работе, организует в своем доме под Токио этнологический семинар, объединивших многих молодых ученых. Подробнее см.: [Мещеряков 2017].

Будучи человеком неуемной любознательности, Янагита, даже находясь на государственной службе, находил время писать на темы, которые не входили в круг его непосредственных обязанностей. Прежде всего, это публикации фольклорных текстов и описание народных обычаев и обыкновений. Одна из его работ, сделанная в 1910 г. запись легенд и преданий из горной деревни Тоно («Тоно моногатари», «Рассказы из Тоно») много лет спустя была признана первой работой по японской фольклористике. В этой книге много рассказов о разной нечисти, в которую верили горцы. Сам Янагита рассчитывал, что «жители равнин» (то есть горожане) «содрогнутся» от того, что в «передовом» ХХ в. совсем неподалеку живут люди с совсем другой картиной мира. Однако в то время книга, изданная тиражом в 350 экземпляров на средства автора, осталась практически незамеченной. Это касается как широкой публики, так и академических кругов.

Под руководством Янагиты в довоенное время была проведена большая работа по записи фольклора и диалектов. Это стало возможным только благодаря его безудержной энергии и харизматическим свойствам личности, ибо все, что он делал, было сугубо частной инициативой. Несмотря на то, что он был хорошо лично знаком со многими влиятельными чиновниками и политиками, его этнологическая деятельность почти не находила поддержки со стороны государства.

Этнология не была в довоенной Японии институализированной дисциплиной, простонародные обычаи интересовали больше иностранцев, чем самих японцев. В самой же Японии интеллигентные городские люди еще не успели увлечься фольклором и обычаями, которые считались свидетельством «отсталости» крестьянства и Японии в целом. Так что Янагита находился в меньшинстве. В книжечке «Вопросы и ответы о каменных божествах» («Исигами монто»), вышедшей в 1909 г., Янагита написал о побудительном мотиве своего сочинения, посвященного разбросанным по всей Японии каменным изваяниям: автору обидно, что такими проблемами занимаются только западные ученые, а ему, Янагите, хочется опередить их.

Янагита был человеком критического склада ума, но не диссидентом, после ухода из газеты он почти не допускал политических высказываний. Он не подвергался преследованиям и репрессиям, но его деятельность все равно не вписывалась в официальную идеологию.

Мысль Янагиты основывалась на нескольких ключевых идеях. Область своих занятий он квалифицировал как «этнологию одной страны», под которой разумел Японию. Он полагал, что только сам носитель культуры способен разобраться в ней, а потому сознательно отказывался от исследований по этнографии зарубежных народов, от кросс-культурных штудий вообще. Янагита изучал довольно сильно отличающиеся друг от друга локальные культуры, но считал, что местные особенности не должны затемнять главного: японцы – это единый народ. Этот народ является «островным».

Что до официальной идеологии, то она считала Японию многонациональной и материковой империей, определение «островная» считалось оскорбительным. В ее состав еще до войны вошли Корея, Тайвань, Южный Сахалин (со своим коренным населением – айнами). Во время войны под владычеством Японии оказались и многие другие народы, для изучения которых в 1943 г. был учрежден государственный институт этнографии. Янагита не имел никакого отношения к этому учреждению.

Янагита именовал обитателей своей страны словом «обычные люди» (дзёмин). Сам термин восходит к социальной структуре древней Кореи, где этим термином обозначалась основная часть населения (все, кто не относится к аристократии и рабам). Но Янагита понимал термин по-другому: это оседлые люди (как сельские жители, так и горожане), которые хранят верность традиции. На этом основании император тоже попадал в эту категорию – ведь и он соблюдал древние обряды.

В официальном дискурсе использовались другие понятия и термины. Идеологи именовали обитателей архипелага «императорским народом», «верноподданным народом» и просто «младенцами». Семейная метафора, служившая основой тоталитарной идеологии, предполагала, что император является в одном лице отцом и матерью всех японцев. Император обладал совершенно особым бытием, обозначался как «живущий бог», без которого невозможно само существование японского народа.

Император являлся также главной действующей фигурой «государственного синто», сконструированного во второй половине XIX в. Культы синто не отличались единообразием, существовало множество локальных вариантов. Поскольку правящая элита была озабочена созданием нации-государства, то это многообразие воспринималось как помеха народному и государственному сплочению, так что правительство вело последовательный курс на ликвидацию мелких святилищ и «сект», что должно было обеспечить этой религии «склеивающие» нацию потенции. Однако сам предмет этнологии предполагает обращение к периферийным традициям, так что Янагита доказывал, что именно местные культы и составляют основу синто и, следовательно, самой «японскости». На этом основании он выступал категорически против слияния святилищ.

Еще одной линией, которая разделяла правительственную политику и мысль Янагиты, было отношение к истории. Официоз выстраивал исторический процесс вокруг императорской династии, в центре событий лежала политическая история, в которой не находилось места «простым людям». Янагита открыто не протестовал против важности роли императорского дома в историческом процессе, но критиковал историческую науку с системных позиций. Он утверждал, что исследовательскую базу историков образуют исключительно письменные источники, которые, как правило, написаны представителями правящего класса, не сведущими в народной жизни. Кроме того, Янагита настаивал, что письменные источники не способны дать реальную картину, поскольку они отражают не норму, а ее нарушение. Причем это касается не только событий в стране в целом, которые отражены в официальных хрониках. Даже документы, хранящиеся в деревенских архивах, демонстрируют ту же самую закономерность. В работе «Методы изучения жизни крестьянства» (1935 г.) Янагита писал: «В большей своей части они представляют собой регистрацию природных бедствий, сопровождаются жалобными прошениями о послаблении налогов и оказании материальной помощи; кроме того, это документы, касающиеся судебных тяжб внутри деревни или же между разными деревнями. Словом, эти документы отражают редкостные события». Поэтому может сложиться впечатление, что история эпохи Токугава представляет собой череду мятежей и природных бедствий, а это совсем не соответствует действительности, поскольку основная часть токугавской жизни наполнена производительным трудом, радостями мирной жизни, календарными обрядами [Маэда Хидэки 2013, 57–58].

Ущербность исторического подхода способна восполнить только этнология, предполагающая изучение прошлого во всей его полноте. Эта «этнологическая история» включает в себя не столько редкостные «исторические» события, сколько не отраженные (плохо отраженные) в письменных источниках реалии повседневности. К ним относятся устные предания, календарные обряды и ритуалы, артефакты материальной повседневности, которые и образуют скрытую за ними «душу» народа. Заключенное в этой душе «время» лишено линейности, оно циклично, а исторические «события» нарушают упорядоченную цикличность, служат ей «помехой».

Под влиянием таких исторических взглядов Янагита написал «Историю периодов Мэйдзи и Тайсё. Обличья» (1931 г.). В этой книге он прослеживает недавние стремительные изменения в разных областях повседневности, но в изложении Янагиты эта эволюция проходит без участия конкретных людей. «История» в понимании Янагиты принципиально анонимна. В предисловии говорится: «Эта книга появилась в результате моей давней неудовлетворенности биографическим принципом изложения истории, а потому я преднамеренно не привожу ни одного антропонима. Здесь не повествуется о душевном мире героев» [Янагита Кунио 1990, 12–13]. Неприятие общепринятого понимания истории было настолько сильно в Янагите, что датировки событий тоже почти не встречаются в этом труде. Для него ключевыми временными понятиями являются «раньше» и «теперь».

Янагита писал эту работу во времена набиравшего силу мирового тоталитаризма, который – во всех своих региональных изводах – склонен к созданию культа героев. Япония не является исключением. «Герои» – это прежде всего политики и военные, но и во всех других областях человеческой деятельности мы также наблюдаем явную тенденцию к созданию таких поддерживаемых властью культов. Это находит отражение в создаваемом государством пантеоне, в котором находится место не только политическим деятелям (в японском варианте прежде всего императорам) и военным, но и лицам гражданских занятий: поэтам, писателям, деятелям искусства, ученым и т.д. Что до этнологии, этнографии и фольклористики, то они заняты безымянными людьми, которым приписывают высшие смыслы.

Вышеприведенные характеристики дискурса Янагиты объясняют тот факт, что в довоенное время он не пользовался сколько-то ощутимой государственной поддержкой. В начале 1941 г. он получил премию газеты «Асахи» за вклад в культуру (это была первая премия, присужденная этнологу), но это была частная премия, присужденная газетой, в которой Янагита работал в 1920-х гг. Государственный орден за вклад в культуру (учрежден в 1937 г.) получали другие люди: в 1937 г. Сасаки Нобуцуна – литературовед и исследователь «Манъёсю» (эта поэтическая антология VIII в. была «назначена» тоталитарным государством на роль выразителя японской маскулинности), в 1943 г. едва не попавший под американский послевоенный суд историк-политолог Токутоми Сохо и страстный публицист и антизападник Миякэ Сэцурэй.

Янагита публиковался по преимуществу в малотиражных журналах. Самый массовый (и проправительственный) журнал «Иэ-но хикари» («Свет дома»), имевший целевую аудиторию в деревне, выходил в конце 1930-х гг. тиражом более 1 миллиона 400 тысяч экземпляров. Янагита там не печатался, хотя журнал уделял много внимания культуре деревни, изучением которой занимался Янагита. В условиях мобилизации нации на решение военных задач, на фоне ухудшающегося качества жизни журнал противопоставлял «скромную» деревню городскому транжирству и превозносил крестьян за то, что они производят много, а потребляют мало, из чего рождается специфическая деревенская эстетика, которая является образцом для всех остальных слоев населения [Brandt 2007, 143]. Что до Янагиты, то, будучи прекрасно осведомлен о бедности японской деревни, он вовсе не выдавал нищету за добродетель, а ратовал за улучшение жизни крестьян.

Япония потерпела жестокое поражение в войне, страна была оккупирована американскими войсками, в обществе царила растерянность – ориентиры были разрушены и прежнюю Японию поносили за «феодализм», «отсталость» и «азиатчину». По всей стране снесли шесть тысяч памятников героям, которых посчитали выразителями милитаристских и тоталитарных идей. Поражение разрушило объединяющие нацию символы и стереотипы. Требовались новые. До войны японцы считали, что являются составными частями единого тела (кокутай), но теперь это тело было расчленено. На какое-то время японцы перестали быть единым народом, но они не утратили желания снова стать им. Они искали живую воду, которая сумеет соединить телесные фрагменты в единое целое.

Прежняя идентичность японцев основывалась прежде всего на императорском мифе: сопричастность императору делала японца японцем. Это была солидарность, основанная на вертикальной патерналистской связи. Теперь же сам император заявил, что является человеком, а не божеством. Написанная под диктовку американских экспертов новая конституция 1947 г. объявила императора символом японского народа. Конституция провозглашала народ сувереном, так что в паре народ/император «народ» оказался главнее. Ключевое понятие послевоенного общественно-политического дискурса – это «власть народа», демократия. В связи с этим любая фразеология, в которой «народ» обладал положительными коннотациями, имела большие шансы на успех.

Те, кто с любовью рассуждал до войны о «народе» вне связи его с политикой, оказались в выигрышном положении. Так, например, произошло с движением «народное искусство» (мингэй), которое пропагандировало работу ремесленников; см.: [Герасимова 2016]. Оно тоже оказалось востребованным при новом режиме. В 1948 г. создатель этого движения Янаги Мунэёси выпустил книгу «Ремесленническая Япония», которая стала бестселлером. Книга рассказывала о том, что японский народ обладает выдающимися трудовыми навыками. С легкой руки Мунэёси понятие «народ-ремесленник» становится общепринятым. Эта книга вселяла в японцев гордость, способствовала преодолению комплексов, во власти которых они оказались после военного поражения. Книга вошла в новый идеологический канон, который ориентировал японцев не на великодержавность, а на упорный труд и достижения в сфере экономики. В 1950 г. было введено престижное и денежное звание «человека-сокровища», которое подразумевало выдающиеся и уникальные умения, связанные с традиционным искусством и ремеслом. Пять человек, которые стояли вместе с Мунэёси у истоков движения «народное искусство», получили его.

После войны настало время тех людей, которые не были певцами тоталитарного режима. Таких людей насчитывалось крайне мало, и это автоматически предоставляло Янагите возможность занять место в новом пантеоне. Тогда-то, уже на восьмом десятке лет, Янагита и получил настоящее признание. В 1946 г. его назначили советником Тайного совета, в 1947 г. он становится членом Академии искусств, открывает в своем доме спонсируемый Министерством просвещения Научно-исследовательский институт этнологии, в 1948 г. Янагиту избирают членом Академии наук, в 1949 г. он входит в правление Государственного научно-исследовательского института японского языка. В 1951 г. он получил Орден культуры.

Янагита был в жизни достаточно бескомпромиссным человеком, о его дурном характере ходили легенды, он бесконечно ссорился, однако после войны он оказался такой компромиссной фигурой, которая устраивала всех. Он давно изучал «простой народ», который теперь был признан солью японской земли.

Все исторические идеи, на которых держалась довоенная имперская конструкция, оказались скомпрометированы. Их место стали занимать идеи этнологов, прежде всего Янагиты. Ему не нужно было ничего придумывать – все было уже придумано. Следует отдать должное гибкости японской политической элиты: после войны она «перекрасилась» мгновенно. Нынешний политический истеблишмент в значительной степени состоял из людей, которые раньше именовали американцев не иначе как «чертями» и полагали, что Япония ведет справедливую борьбу за освобождение Восточной Азии от засилья западных колонизаторов. Теперь же они сделались лучшими друзьями Америки и стали исповедовать демократические ценности. Япония утратила колонии, и теперь те люди, которые вчера твердили о «многонациональной империи», с таким же жаром стали защищать идею «мононациональной» Японии, страны не материковой, а островной. Таким образом, они восприняли тезис Янагиты об островной Японии, который находил в таком географическом положении одно несомненное достоинство: изолированность от остального мира позволила сформировать уникальный японский народ с его уникальной культурой. Твердя, что островная Япония окружена водной стихией, послевоенные этнологи во главе с Янагитой воспринимали море как преграду, а не как возможность для общения. Эта преграда воспринималась по преимуществу в положительном смысле – как средство избежать иноземного влияния и возможность для выработки уникального японского менталитета и стиля жизни; см.: [Мещеряков 2010]. Под непосредственным влиянием Янагиты формулировка «мононациональная страна» (танъицу миндзоку) стала общепринятой и долгое время имела исключительно положительные коннотации.

Идея Янагиты о мононациональности японцев понравилась всем и фактически стала важнейшей составляющей государственной идеологии. Эта идея была близка и шовинистам, которым нравилось также уважительное отношение Янагиты к императорскому дому. К этой идее охотно примкнули и «нормальные» патриоты: понятие «многонациональности» прочно увязывалось в их сознании с довоенной колониальной политикой державной Японии, им казалось, что нужно строить мононациональное государство на основе принципа самоопределения наций [Огума Эйдзи 2002, 260–261]. В Японии много говорили тогда об этом принципе, что имело антиамериканский подтекст. Политики и этнологи пили из одного и того же источника, но этнологи обнаружили этот источник раньше.

Народ в понимании Янагиты оказался близок и политической элите, и занимавшим достаточно прочные позиции мыслителям марксистского толка, которые апеллировали к «народным массам» и даже не чурались высказывать свое мнение по сугубо этнологическим проблемам. Так, один из лидеров КПЯ, член парламента Сига Ёсио (1901–1989) опубликовал в 1947 г. статью о фольклорном мотиве мальчика-с-пальчика (иссун-боси); см.: [Исида Эйитиро 1998, 116]. Сига просидел восемнадцать лет в тюрьме и читал там труды Янагиты. В отличие от марксистских книг, они запрещены не были. Участвовавший в довоенных семинарах Янагиты другой коммунист, Накано Сигэхару (1902–1979), в 1946 г. тоже прошел в парламент по списку КПЯ. Янагита публично поддерживал его кандидатуру. Немудрено, что и Накано способствовал популяризации этнологии вообще и Янагиты в частности.

Вышедшие из подполья и тюрем японские коммунисты непосредственно после войны находились под сильным советским влиянием, а советские идеологи увидели в «народной культуре» средство, способное противостоять «безродным космополитам» [Мещеряков 2014]. В СССР, как известно, борьба против «безродных космополитов» включала в себя не только антизападничество, но и преследование, в частности, евреев, но в Японии евреев не случилось, так что местный антикосмополитический дискурс имел в виду прежде всего американцев и их «буржуазных» пособников внутри самой Японии. Космополитической (читай: американской) культуре должна был противостоять «народная японская культура». Японские коммунисты выдвинули лозунг: «Защити народную культуру!» На формулирование этой задачи большое влияние оказала мгновенно переведенная на японский язык статья Сталина «Марксизм и вопросы языкознания», где он вдруг выступил против классового подхода к языку, заявив, что язык является достоянием всей нации. В своем антикапиталистическом дискурсе применительно к Азии и Африке в Кремле стали думать не только о разжигании классовой борьбы. Огромное внимание стало уделяться национально-освободительному движению и ликвидации колониализма. Японские коммунисты, которые сразу после окончания войны признали американскую армию освободительной, теперь стали считать, что Япония превратилась в колонию, так что их деятельность в очень значительной степени стала определяться требованием независимости и ликвидации американских баз.

Независимость японского народа подразумевала наличие у него «народной культуры», которую стали срочно придумывать. Опыта не было, раньше коммунисты оперировали терминами классовой культуры и классовой борьбы, которые предполагают раскол общества. Сейчас же стояла совсем другая задача – найти национальные «скрепы», которые могли бы обеспечить единодушие в деле борьбы против американского империализма.

В коммунистический реестр «национальной японской культуры» стали попадать такие разнородные явления как сказки и фольклор, чайная церемония, икэбана, гигантская статуя Будды (поставлена в VIII в. в храме Тодайдзи в городе Нара), поэтическая антология «Манъёсю», пьесы Тикамацу Мондзаэмона (1653–1724). На роль «народного героя» назначался даже полумифологический покоритель «варваров» принц Ямато Такэру, образ которого активно использовался довоенной пропагандой в качестве образцового героя [Огума Эйдзи 2002, 282]. Коммунистический список отличался пестротой, в нем соседствовали явления совершенно разного порядка, не было ничего специфически «коммунистического» или «классового». Парадокс состоял в том, что он в значительной степени совпадал с тем списком, который предлагали «консерваторы». В любом случае этнологии и фольклору находилось место в любом списке. А это значит, что политики самых разных мастей и люди самых разных убеждений воспринимали Янагиту исключительно положительно. Он оказался любезен всем и играл роль объединителя японского народа.

При весьма значительном влиянии Янагиты этнологический дискурс приобрел огромную популярность, широкая общественность стала приходить в умиление от народных обыкновений и фольклора. До войны главными текстами, которые уравновешивали настоящее и прошлое, были синтоистские мифы. Теперь изучение мифов было исключено из школьных программ, мифы подвергались остракизму на том основании, что они служили основой милитаристской и шовинистической идеологии. Это было все равно что запретить спички на том основании, что в руках неаккуратного человека они могут привести к пожару, но дело обстояло именно так. В структуре сознания образовался пробел, который заполнил фольклор, который, как и миф, рассказывал о временах незапамятных. Миф обвиняли в том, что он не соответствует критериям «рационализма» и «научности», а этнология и этнография числились по разряду «науки», что давало им полное право на существование в новой Японии, которая провозгласила своим лозунгом именно научное мировоззрение. Так сказка на какое-то время оказалась «научнее» мифа.

Наряду с этнологами, общество полюбило и археологов. До войны археология была просто научной дисциплиной, не задействованной в государственном националистическом дискурсе. Однако после войны археологи оказались на виду: как и этнологи, они имели дело с «безымянными героями», которых стали считать предками современных японцев; см.: [Мещеряков 1999].

Помимо того, что всем оказалась близка общая направленность мысли Янагиты, большое значение имело и совершенно конкретное историко-политическое обстоятельство. После войны Окинава превратилась в военную базу США и этот архипелаг оказался под американской юрисдикцией. Еще до войны на основании анализа фольклора Янагита писал о том, что японцы и окинавцы – родственники. В то время его идея не пользовалась большим спросом: «настоящие» японцы относились к окинавцам с большим предубеждением. Окинава вошла в состав Японии только во второй половине XIX в., и многие «настоящие» японцы считали окинавцев за «чужаков» и людей «второго сорта». Окинаву они характеризовали как «внешнюю землю» (гайти), считая, что сами проживают на земле «внутренней» (найти). Ставшее впоследствии фирменным знаком Японии каратэ имело окинавское происхождение, но на «большом острове» относились к каратэ с презрением, предпочитая в качестве национального символа борьбу дзюдо.

В начале 1950-х гг. Янагита опубликовал серию статей, которые впоследствии образовали книгу «Морской путь», изданную в 1961 г. и завоевавшую огромную популярность среди непрофессионалов. Первая статья, давшая название всему сборнику, была опубликована в 1952 г. Суть теории Янагиты сводилась к следующему. В древнем Китае раковины каури служили денежным эквивалентом. В поисках этих раковин выходцы из южного Китая добрались до Окинавы, принеся туда культуру рисосеяния. Затем, используя благоприятные морские течения и ветра, они добрались до Японского архипелага. Эти-то люди и были предками нынешних японцев. Японцы подверглись разным иностранным влияниям, а оставшиеся на Окинаве люди в наибольшей мере сохранили древнеяпонские черты. То есть они стоят ближе всего к «исконным» японцам.

Перевод знаменитой книги Тура Хейердала «Путешествие на Кон-тики» вышел в Японии в 1951 г. Не исключено, что эта книга послужила тем дополнительным раздражителем, который стимулировал мысль Янагиты. Идея о том, что древние морские миграции внесли огромный вклад в формирование культуры, оказалась Янагите близка. Он находился уже в том возрасте, когда длительные и опасные путешествия совершать затруднительно, но это не могло послужить препятствием для того, чтобы проделать морское путешествие в уме. Для этого ему пришлось подвергнуть детальному анализу окинавскую розу ветров и плавсредства древних японцев. Точно так же, как и Хейердал, Янагита обладал богатым воображением. Когда-то он был заядлым путешественником, поэтому его сердце легко склонялось к теории диффузионизма.

Книга Янагиты тесно связана с юношеской впечатлительностью. В одной из статей он вспоминает про увиденный еще в 1898 г. кокос, который прибило к японскому берегу морским течением, что и послужило отправной точкой для развертывания научной мысли уже пожилого человека. Серьезные ученые подвергли теорию Янагиты уничтожающей критике: на самом деле миграционный поток был направлен из Японии на Окинаву, а не наоборот. Тем не менее книжку Янагиты прочло намного больше людей, чем сочинения ее критиков. Они нашли в ней то, что искали: обоснованность своих чаяний по возвращению Окинавы. Пик популярности книги пришелся на 1960–1970-е гг. – время борьбы за возвращение Окинавы и радости по поводу того, что она перешла в 1972 г. под японскую юрисдикцию. Затем популярность пошла на спад.

Зато известность «Рассказов из Тоно» – одной из первых работ Янагиты – только возрастала. Фольклористы всегда относились к этой работе достаточно спокойно, ибо ее научная ценность ограничена: Янагита сделал литературную обработку фольклора. Однако литераторы стали находить эту обработку чрезвычайно удачной. Большую роль в прославлении Янагиты сыграл знаменитый писатель Мисима Юкио. В 1970 г. он написал в одной из самых тиражных газет «Ёмиури» (номер от 12 июня), что «Рассказы из Тоно» являются для этнологов памятником зарождения их дисциплины, он же лично читает их как выдающееся литературное произведение: стиль Янагиты скуп, «…он бережет слова, как берегут золото». Начиная с 1972 г. «Рассказы из Тоно» переиздаются каждый год и сразу в нескольких издательствах (до этого «Рассказы…» были изданы шесть раз: в 1910, 1935, 1948, 1951, 1955 и 1969 гг.). В 2014 г. появился даже перевод на современный язык – честь, которой до этого удостаивались только прославленные произведения древней и средневековой словесности.

Всю свою жизнь Янагита прославлял народную безымянность, но теперь он стал настоящим народным героем. Начиная с 1970-х гг. появляется множество работ, в которых он аттестуется не просто как основатель японской этнологии, но как выдающийся мыслитель. Его уподобляли и Гегелю, и Юнгу, и Леви-Строссу. Любопытно, что аналогов Янагите искали не в Японии, а вне ее. Любопытно и то, что сам Янагита никогда не давал повода для подобных сравнений и не был замечен в том, что восхищался этими людьми. Но теперь он уже не мог ответить своим хвалителям.

Весь этот бум имел отчетливый поп-культурный привкус. Район Тоно начинает позиционироваться как «малая родина» всех японцев. В 1971 г. в Тоно устанавливают памятный знак, посвященный «Тоно моногатари». В 1980 г. был создан городской музей (Тоно к этому времени уже перестает быть деревней), экспозиция которого строилась вокруг фольклорных образов, зафиксированных в «Рассказах из Тоно». По всему городу разбросаны аляповатые фигуры фольклорных персонажей. Но если люди времен издания «Тоно моногатари» верили в них и страшились их, то нынешние лубочные под(д)елки имеют вид симпатичный и безобидный. Первая и последняя ассоциация впервые увидевшего их – ты находишься в местном филиале Диснейленда. Многие нынешние японцы считают Янагиту детским писателем. Янагита думал, что напугает своим трудом равнинных жителей, но теперь оказалось, что он приманивает их. Герои «Рассказов из Тоно» относятся с крайним недоверием к чужакам, нынешние «аборигены» приветствуют и обслуживают туристов, которые приезжают со всей страны и являются для них важным источником дохода. Население города сокращается – в 1970 г. оно составляло 40 тысяч человек, сейчас – менее 30 тысяч. Но поток туристов не иссякает. Многие из них узнали про Тоно не из труда Янагиты, а из многочисленных мультиков, действие которых разворачивается там. Туристам есть где переночевать – в городе много гостиниц. Одна из них называется «Фольклор». Мечтал ли Янагита о такой славе? Думал ли он, что жители Тоно станут называть место своего рождения «Родиной сказок»?

Источники – Primary Sources

Янагита Кунио 1990 – Янагита Кунио дзэнсю [Полное собрание сочинений]. Токио: Тикума сёбо, 1990. Т. 26 (Yanagita Kunio (1990) Complete Works, Vol. 26, Chikuma shobo, Tokyo, in Japanese).

Ссылки – References in Russian and Japanese

Герасимова 2016 – Герасимова М.П. Теория ремесел Янаги Мунэёси / Япония 2016. Ежегодник. М.: АИРО-XXI, 2016. С. 166–181.

Исида Эйитиро 1998 – Исида Эйитиро. Мать Момотаро. Перевод А.М. Кабанова. СПб.: Петербургское востоковедение, 1998.

Маэда Хидэки 2013 – Маэда Хидэки. Миндзоку то мингэй [Народ и народное искусство]. Токио: Коданся, 2013.

Мещеряков 1999 – Мещеряков А.Н. Общественные сверхзадачи японской археологии // Вопросы философии. 1999. № 6. С. 139–144.

Мещеряков 2010 – Мещеряков А.Н. Послевоенная Япония: этнологическое уничтожение истории / Мещеряков А.Н. Япония в объятиях пространства и времени. М.: Наталис, 2010. С. 236–251.

Мещеряков 2014 – Мещеряков А.Н. Страна для внутренней эмиграции: образ Японии в позднесоветской картине мира // Отечественные записки. 2014. № 4 (61). С. 45–55.

Мещеряков 2017 – Мещеряков А.Н. Этнолог Янагита Кунио: долгий путь к признанию / Япония 2017. Ежегодник. М.: АИРО-XXI, 2017. C. 223–245.

Огума Эйдзи 2002 – Огума Эйдзи. Минсю то айкоку. Сэнго Нихон-но насионаридзуму то кокёсэй [«Демократия» и «патриотизм». Послевоенный японский национализм и публичность]. Токио: Синъёся, 2002.

Voprosy Filosofii. 2018. Vol. 3. P. ?–?

Yanagita Kunio and His Ethnology in the World Picture of Post-war Japan

Alexander N. Meshcheryakov

The article is dedicated to the founder of Japanese ethnology Yanagita Kunio (1875–1962). Yanagita formulated his main ideas in the pre-war period, but did not enjoy wide recognition, because his understanding of such key concepts as ‘people’, ‘emperor’, ‘history’ did not correspond to official ideology. However, after the war, along with the spread of democratic ideas and the recognition of the ‘people’ as a subject of history, Yanagita received official recognition. In addition, his theory, according to which the ancestors of the Japanese are the inhabitants of Okinawa, promoted wide popularity. Scientifically incorrect, it responded to public sentiments demanding the return of Okinawa to Japanese jurisdiction.

KEY WORDS: Japan, Yanagita Kunio, ethnology, folklore, Tono Monogatari, Okinawa.

MESHCHERYAKOV Alexander N. – DSc in History, Professor, Institute of Oriental and Classical Antiquity of the Higher School of Economics, Institute of Oriental Cultures and Antiquity of the RSUH, School of Actual Studies in Humanities RANEPA.

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

Received on November 22, 2017.

Citation: Meshcheryakov, Alexander N. (2018) “Yanagita Kunio and His Ethnology in the World Picture of Post-war Japan”, Voprosy Filosofii, Vol. 3 (2018), pp. ?–?

References

Brandt, Kim (2007) Kingdom of Beauty. Mingei and Politics of Folk Art in Imperial Japan, Duke University Press, Durham & London.

Gerasimova, Maya P. (2016) “Folk Craft Theory By Yanagi Muneyoshi”, Japan 2016, Yearbook, AIRO-XXI, Moscow, pp. 166–181 (in Russian).

Ishida Eiichiro (1966) Momotaro’s Mother, Kodansha, Tokyo (Russian Translation 1998).

Maeda Hideki (2013) Folk and Folk Art, Kodansha, Tokyo (in Japanese).

Meshcheryakov, Alexander N. (1999) “Public Super-tasks of Japanese Archeology”, Voprosy Filosofii, Vol. 6 (1999), pp. 139–144 (in Russian).

Meshcheryakov, Alexander N. (2010) “Post-war Japan: Ethnological Destruction of History”, Meshcheryakov, Alexander N., Japan in the Arms of Space and Time, Natalis, Moscow, pp. 236–251 (in Russian).

Meshcheryakov, Alexander N. (2014) “A Country for Internal Emigration: The Image of Japan in the Late Soviet Picture of the World”, Otechestvennye zapiski, Vol. 61, pp. 45–55 (in Russian).

Meshcheryakov, Alexander N. (2017) “Yanagita Kunio: Long Way to Recognition”, Japan 2017, Yearbook, AIRO-XXI, Moscow, pp. 223–245 (in Russian).

Oguma Eiji (2002) “Democracy” and “Patriotism”: Nationalism and the Public Sphere in Postwar Japan, Shin'yosha, Tokyo (in Japanese).