Клод РОМАНО. Авантюра времени. Пер. с франц. Р. Лошакова, научная редакция Г. Вдовиной. М.: РИПОЛ классик, 2017. 220 с.

Фраза Блаженного Августина «теперь ясно становится для меня, что ни будущего, ни прошедшего не существует и что неточно выражаются о трех временах, когда говорят: прошедшее, настоящее и будущее» стала расхожей цитатой (Аврелий Августин. Исповедь // Аврелий Августин. Исповедь. Петр Абеляр. История моих бедствий. М., 1992. С. 170). Кажется, что она точно передаёт ощущения от восприятия времени сознанием. Но как обстоят дела в действительности, а не в перцепции? Что такое время и как с ним соотносится событие? На эти и другие вопросы пытается дать ответы книга Клода Романо «Авантюра времени».

Автор – французский философ и писатель, преподаватель Университета Париж IV Сорбонна и Австралийского католического университета.

Этот труд представляет собой три эссе, призванные ответить на вопрос «чем может стать феноменология, если она раз и навсегда отбросила трансцендентальную перспективу?». Эссе написаны на основании трёх лекций на испанском языке и предварены предисловием переводчика, представляющим собой попытку кратко охарактеризовать исследования Романо. В частности, здесь показано различие факта и события, которое не есть, а происходит, и объясняется один из терминов Романо – имеющий для его концепции такую же важность, как для Хайдеггера Dasein – advenant: человек в его приходе к себе. Пришествующий – это и отношение к себе через возможность.

В связи с этим интересна обложка русского издания: человек, закрывающий лицо руками. Пришёл ли он к себе или ещё нет? Произошло ли это событие? Ведь именно событие представляет собой, как ясно уже из подзаголовка – «Три эссе как введение в событийную герменевтику» – одну из основных понятийных проблем, которые пытается исследовать Романо.

Сообщая, что, исходя из материала лекций, он сохранял устный стиль, учёный слегка лукавит – насыщенное цитатами в основном из Хайдеггера и Гуссерля как из главных представителей феноменологии, исследование Романо читается довольно тяжело, постоянно приходится вникать в длинные, витиеватые предложения. Но коль скоро задача книги – попытка построить научную, рациональную, максимально свободную от свойственного ей как философскому направлению субъективизма феноменологию времени, несколько заумный стиль нельзя считать недостатком данного труда. Тем более что три эссе композиционно и идейно представляют собой единство, и логически ход мыслей выстроен практически безупречно.

Поскольку Романо рассматривает время через событие, то неудивительно, что первое из трёх эссе называется «Событие и его феноменальность». Логично также то, что оно начинается с отсылки к Гуссерлю – его недоверие к единичности происходит от Платона, и с тех пор событие обитало на границах философии, возможно, потому, что оно «как чистое имение места несводимо к способу бытия субстанции» (с. 41). Первое обоснование этого разделения приходится произвести с помощью второй, по мнению Романо, традиции античной философии – той, что использует термин tukhe = необходимая случайность из пьесы «Аякс» Софокла, в котором нужно «страдать, чтобы понять» – признать ограничения, уязвимость перед нечеловеческим. Платоновский иммунитет против трагедии – сделать из души Акрополь, что потом превратилось во «внутреннюю цитадель» Марка Аврелия – первая, согласно Романо, из античных философских традиций: понявшая, что событие угрожает. Различение же факта и события – случайности и участи (это и есть tukhe), которая есть только у человека, а в природе существует только первое – идёт от Аристотеля, ученика и во многом противника Платона. Именно Аристотель отводит событию центральное место в антропологии, но не исследует его.

Во второй части этого первого эссе из античности читатель перемещается в современность. С самых первых предложений этого фрагмента Романо подчёркивает и критикует субъективность феноменологии, из-за чего сложно отделить чистый объект. Однако это и требуется для обновления данного философского направления. Критикуя Гуссерля и в меньшей мере Хайдеггера, французский учёный показывает, что немецкий мыслитель, «определяя событие через внутримирность, наделяет его, в противоположность экзистенции, модусом действительности». Это замечание чрезвычайно важно, так как оно вводит ещё один важный, помимо события, для понимания времени термин – внутримирность. И в дальнейшем Романо критикует теории времени, основанные на привязке его к данной категории – в частности, широко известное учение Блаженного Августина. Происходит это потому, что Романо стремится к очищению как феноменологии, так и понятия времени от любой субъективности, в том числе и восприятия, а внутримирные теории времени основываются как раз на субъективном восприятии анализируемого феномена.

В третьей части Романо обращается снова к художественной литературе – на место античных трагедий как источника философских концепций приходит творчество Марселя Пруста. Происходящее у Пруста завуалировано, восприятие превалирует над фактом, и это соотносится с субъективацией времени, проводимой философами-современниками, и с тем, что «насколько факт может быть криклив и бросаться в глаза, настолько событие незаметно» (с. 73).

Вместе с тем Романо подчёркивает непрерывность времени в критикуемых им концепциях – так, согласно Бергсону, «ретроспективно романтизм создал свой прообраз в прошлом» (Бергсон А. Избранное: Сознание и жизнь. М., 2010. С. 93). Подчёркивает он и связь между важнейшими для себя понятиями: «феноменология события неотделима от феноменологии Пришествующего» (с. 74) (так наиболее адекватно переводится с французского advenant) и необходимость различия Пришествующего и другого – другой всегда был. Кроме того, «необходимо различить понятия якости, единственности и самости» (с. 77) – последняя может быть отчуждена или утрачена (см. с. 81). Дело в том, что «Я феноменологически сомнительно и логически избыточно» (с. 79), а Хайдеггер определяет Самость как способ бытия. Я сомнительно ещё и потому, что, как считает Романо, «из-за события я не буду прежним».

Второе эссе называется «Феноменология и метафора времени». Здесь автор вводит различие между восприятием и новым термином «ретенция», который определяется как «интенциональная модификация, которую претерпевает изначальное впечатление и в силу которой это впечатление, исчезая объективно и уступая место другим впечатлениям, отнюдь не исчезает субъективно, хотя оно и прошло, а сохраняется в расширенном “настоящем” сознания как расширенная данность интуиции» (с. 98). Также здесь Романо вводит уровни – «первым уровнем конститутирования времени является уровень темпорального объекта» (с. 95), а второй уровень конституирования времени – множественность явлений. При этом в момент времени удерживается и предыдущее впечатление, и создается непрерывность. Отсюда закономерен вопрос: имеется ли первая фаза сознания времени после иной? Романо находит апорию трансформации потока ретенций: согласно ему, нельзя утверждать, ни что формы осознания времени принадлежат времени, ни что они не принадлежат ему (с. 105). Позиция Гуссерля, по мнению француза, здесь приводит к регрессу в бесконечность, так как не может решить проблему времени сознания, потому что ищет его в утверждающей субъективности, а субъективность, как мы ещё раз убеждаемся, является тем, против чего Романо активно борется.

Французский философ утверждает, что Гуссерль избрал пассивное конституирование времени сознанием, но «нет “спиритуализации” времени без радикального непонимания его “сущности”» (с. 117). И здесь он намечает ещё один постулат, против которого борется: чтобы мыслить время субъективно, нужно его понимать как внутривременное явление. В этой сфере, таким образом, избежали затруднения только следующие философы: Платон, в диалоге «Парменид» вводящий мотив «вдруг», и в большей мере Аристотель, передававший время через число, отказ от чего, однако, господствует в философии, начиная с Плотина. Там появляется течение времени, которое Плотин понимал только как чувственно воспринимаемое движение. Согласно этому неоплатонику, душа порождает время, это её жизнь. В таких утверждениях Романо находит близость к Гуссерлю и к Августину, а первый, очевидно, последователь второго. Романо вообще видит Гуссерля в этой теме как читательский комментарий к Августину.

В дальнейшем философы  мыслят так: Кант отличает время как чистую форму созерцания и постоянство приписывает времени, Бергсон рассматривает длительность как разновидность потока, а Хайдеггер, пытаясь избавиться от проблем предшественников, тем не менее не устраняет проблему источника времени.

Затем читатель наконец получает центральный, узловой момент труда Романо – его

три замечания-вопроса-ответа:

1.                  К метафизике: «общая черта метафизических концепций времени» – «стараются постигнуть время по образцу внутривременности» (с. 131-133).

2.                  Можно ли относить время к духу/душе или поиск его источника в сознании – если понимаем время как тонкий и неосязаемый процесс, подобный эфиру.

3.                  Могут ли эти апории дисквалифицировать феноменологию времени – нет.

И только у Мерло-Понти критичный Клод Романо находит адекватный отправной пункт своей феноменологии времени: время  -  не процесс, а связь субъекта и мира (см. с. 133).

И в эту теорию времени легко вписывается событие.

И потому, так как «время не феномен, а возможность или условие описания феноменов» (с. 135), согласно Романо, возможна только косвенная феноменология времени – учёный призывает и сам «отказывается от мысли, что время доступно для описания как феномен, данный тем или иным способом» (с. 135).

Далее Романо высказывает интересную мысль, что «различие будущего и настоящего совсем иного рода, нежели различие настоящего и прошлого» (с. 140). При этом он вводит неологизм, не существующий в реальном языке (по крайней мере, в русском, на который переведена книга): наступление события обладает «не вневременным, а временящим характером»  -  событие становится настоящим, только став прошлым. Казалось бы, это согласие с Августином, чьи изыскания, порождающие субъективизм в сфере анализа времени, так критикует Романо. Но речь здесь о том, что «не память сохраняет событие, а событие даёт место памяти, память принадлежит собственной феноменологизации как событию» (с. 153), то есть «событие диахронично и расстраивает синхронию сознания» (с. 157). Здесь говорится о первичности не восприятия по отношению к событию, не к оценке из-за этого времени «изнутри», а о конструировании сознания и таких его свойств, как память, внешним объективным миром – событием. Это ставит проблему мира и холизма опыта, что и является темой третьего эссе. При этом Романо замечает, что «феноменология не имеет другой задачи, помимо прояснения проблемы мира» (с. 160).

Вначале сообщается, что подход, который использован в третьем эссе, предвосхищён Хайдеггером, Мерло-Понти и Дильтеем. Рассматривая интересующий его холизм опыта, Романо прежде всего приводит классификацию подвидов холизма, который может быть эпистемологическим (Дюгем  -  Куайн), верований и интерпретации (Дэвидсон), концептуальным (Селларс), ментальным (Декомб). Отсюда формулировка принципа холизма в восприятии: опыт может быть «опытом восприятия, т.е. опытом в исходном смысле слова, если только он являет структурную связанность с другими опытами» (с. 168). Эта зависимость говорит о том, что только обладающее структурной связностью целое, то есть мир, может быть воспринято. Получается взаимозависимость, которая лежит в основе феноменологии: как опыт может выходить в мир? Скептицизм, от которого она унаследовала данный вопрос, в этом сомневается – точнее, он сомневается в восприятии. Но иллюзия ли оно? Романо утверждает, что так судить правомерно лишь в отношении конкретного, точечного восприятия. Думать же так генерализованно, как Гуссерль, нельзя. Потому что данное эпистемическое неравенство заставляет признавать первенство Эго перед миром, а это не только субъективно, но и приводит к казусу: Я – абсолютно, мир – относителен и зависим от Я. И в итоге субъективность становится философским основанием всех наук, что приводит в тупик (Романо прямо не пишет о тупике, но, судя по его критике субъективности, подразумевает оный).

Поэтому вторая часть последнего из трёх эссе представляет собой критику Хайдеггера и Гуссерля, а также отчасти Мерло-Понти, и мы не будем подробно останавливаться на ней. Перейдём к третьей части третьего эссе, чтобы вместе с Клодом Романо сделать вывод о сути времени и события. Там отрицание скептицизма приводит к новым отношениям субъекта и объекта. Восприятие радикально холистично, и говорить о нём – значит взывать к способности субъекта воспринимать мир, но эта способность существует только благодаря тому, что субъект имеет тело – часть мира. Утверждая необходимость телесности для опыта, Романо дает новый смысл холизма: смысл – это характеристика системы из мира и субъекта, он не продукт из мира и не вносится в мир, но есть особенность неразложимой системы субъекта и мира.

Но где же здесь тогда событие и время?

Поскольку мир есть система возможностей, то он подвержен критическим трансформациям – тем самым, которые античность видела как трагедию и которые как утраченное время описывал Пруст. Это позволяет помыслить, что мир «подвешен над пропастью события» и «феноменологический анализ мира принадлежит событийной герменевтике» (с. 217).

Таким образом, в книге Клода Романо описывается и доказывается то, как «исходя из непредставимого прошлого, я могу прийти к себе лишь из непредставимого будущего» (с. 19). Утверждается, что событие является самой возможностью. Событие вносит в мир диахронию. Следовательно, хотя Романо не пишет об этом прямо, время – это не нечто субъективное, существующее внутри субъекта, не его восприятие, а то, что порождено цепью событий, каждое из которых меняет время и самого субъекта, а тот наивно полагает, будто всё сущее – лишь его восприятие. Акцент на эго представляет собой частотную, как мы убедились, даже у выдающихся философов, ошибку познания, чьё наличие обусловлено, вероятно, тем, что человеку трудно представлять что-либо, даже такую глобальную категорию, как время, иначе чем как начинающуюся с него самого. Клод Романо не только отрицает субъективизм, он уравнивает в правах, в некотором роде подобно Канту, философские категории с тем, кто размышляет над ними. Поэтому если мы обратимся к такому значению слова «авантюра», как «приключение», и, подобно французскому философу, к художественной литературе в целом, мы поймём, что время представляет собой приключение, в ходе которого герой меняется, приходя к себе самому, но каждое из этих изменений создаёт новое «я», и ещё и поэтому «я» логически неверно полагать точкой отсчёта и центром мысли. Скорее, как в астрономии система двойных звёзд имеет общий центр тяжести, «я» и «мир» взаимно соотносятся через событие.

Событие – главная авантюра неразрывных соотношений субъекта и мира, что является одной из основных идей книги Романо.

А.А. Субботин

Субботин Александр Алексеевич – магистрант кафедры демографии Высшей школы современных социальных наук (факультета), Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова, Москва, Россия.

E-mail: aasubbotin@yahoo.com

Subbotin Alexander Alekseevich – Master’s degree student at the Demography Department of Higher School of Contemporary Social Sciences Lomonosov Moscow State University, Moscow, Russia.

E-mail: Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script