Современная наука предельно специализирована и вследствие этого дихотомирована: ученые часто не имеют представления о том, что происходит в соседней лаборатории. Профессионал – это эксперт узкого профиля с определенными «компетенциями», выход за пределы которых связан с рисками для научной репутации. Даже в междисциплинарных группах каждый занимается своей отдельной проблемой. Первую скрипку играют в современной науке не личности, а коллективы, которые формируются под гранты, выделенные на решение конкретных практических задач. Фундаментальная наука, которая развивалась по своим законам и делала тем больше открытий, чем меньше ограничивалась свобода ученых удовлетворять личную любознательность и осуществлять собственные духовные поиски, уступает место прикладным исследованиям, ориентированным на запросы общества потребления.

Феномен Вячеслава Всеволодовича совершенно не вписывается в этот общий фон, не раскладывается по ячейкам специальностей, не измеряется всемогущей «практической пользой». Перечень наук – гуманитарных, естественных и точных – в которые он внес вклад, занял бы не одну страницу, его публикации исчисляются четырехзначными цифрами, записи его интервью, лекций, выступлений на самые разные темы – десятками часов. Эпитеты «гениальный», «великий», «энциклопедист» «последний из могикан», которые сопровождают его имя во многих некрологах, вдохновлены не только его безграничной эрудицией и даром синтеза разных форм знания, но и его уникальной способностью генерировать новые идеи на стыках наук. Об этом пишут и еще будут много писать его ученики, последователи, специалисты в тех отдельных науках, в которых он оставил след.

Мне бы хотелось остановиться здесь на некоторых особенностях Вячеслава Всеволодовича как мыслителя и философа. Чем бы он ни занимался, он всегда заглядывал за горизонт той или иной актуальной суммы знаний, в мысленно проецируемую им точку, где сходятся перспективы, прочерчиваемые разными науками. Он был убеждён в истинности так называемого «антропного принципа», согласно которому Вселенная устроена таким образом, чтобы в ней оказалось возможным возникновение и развитие человечества. С этой позиции он и рассматривал науку и знание вообще. Зачем же Вселенной понадобилось человечество? В ответе на этот вопрос наиболее полно раскрывается философское кредо Вячеслава Всеволодовича. Он утверждает, что если бы нас не было, то у Вселенной не нашлось бы других средств посмотреть на себя со стороны. Вселенная хочет видеть себя глазами людей, хочет отражаться в зеркале наших пытливых взглядов. И не просто отражаться: самым ценным для нее, с точки зрения Вячеслава Всеволодовича, является то, как мы, люди, раскрываем и воспеваем ее гармонию и красоту, и в этом отношении роль поэзии, литературы, искусства неотделима от роли науки. И все-таки на первом месте в этом списке стоит поэзия – через нее, ее внутренний строй мы, люди, можем открыть мироустроительные законы гармонии и непосредственно переживать «музыку небесных сфер». Смотреть на науку глазами искусства, а на искусство глазами науки – в этом ему не было равных!

Вячеслав Всеволодович говорил об истории как о процессе создания ноосферы – сферы разума, а о будущем – как о времени утверждения ее господства. Казалось бы, идея ноосферы Вернадского и Тейяра де Шардена плохо согласуется с мировой историей и с историей нашей страны за последние сто лет, да и современная ситуация, мягко говоря, не прибавляет оптимизма. Во многих странах наряду с техническим прогрессом и глобализацией наблюдаются явления, отбрасывающие человечество далеко назад: архаизация, агрессия, всплески национализма и религиозного фундаментализма. Однако, с точки зрения Вячеслава Всеволодовича, никакое временное торможение и даже повороты вспять, упадок и деградация не способны изменить общего вектора движения в сторону ноосферы (по его мнению, тупиковые ветви, такие как Германия Гитлера или Россия Сталина, отрубаются самой историей). Он считал, что человечество само создало угрозу своему выживанию как вида и только оно само и сможет эту угрозу преодолеть, если консолидирует усилия. Этот свет, который Вячеслав Всеволодович видел в конце туннеля, оптимизм вопреки абсолютно пессимистической ситуации вел его по жизни. Что это было – рационалистические выкладки в виде теории цикличности исторического развития (Кондратьев) или дар визионера? Глядя в его сосредоточенное лицо в момент, когда он произносил слова о ноосфере, невозможно было не поверить, что он ясно видит то, о чем говорит.

Многие пишут, что Вячеслав Всеволодович был ниточкой, связывавшей нас с Серебряным веком, с тем прошлым, которое на долгие годы было отнято у нас абсурдными запретами и репрессиями, страхом и подлостью эпохи сталинизма. Действительно, в общении с ним ярко ощущалось, что это человек иной культурной формации, русский интеллигент, чудом сохранившийся в советское время, которое многие называют временем «отрицательного отбора» и «генетической катастрофы». Его называют человеком, символизировавшим двадцатый век. Однако у Вячеслава Всеволодовича были свои представления о прошлом и будущем. Он считал себя человеком двадцать второго века и в лекциях повторял, что смотрит на сегодняшний день именно из этого, для большинства людей даже не представимого, времени. Что же до прошлого, то, возвращая из забвения имена и труды ученых, подвергшихся незаслуженным репрессиям и вычеркнутым из истории страны, он не просто восстанавливал историческую справедливость в отношении их прошлых заслуг. Он оценивал их идеи и открытия как важные достижения ноосферы, обращенные к настоящему и будущему.

Сын знаменитого советского писателя Всеволода Иванова, Вячеслав Всеволодович рос в литературной среде и рано проявил свой поэтический и литературный дар. И хотя муза поэзии никогда не покидала его (стихи он сочинял или конгениально переводил всю жизнь), он выбрал другую стезю. Он хотел понять, как устроено поэтическое слово, по каким законам работает. Аристолевская вера в примат Формы, которая, по сути, и есть Разум (Нус, отсюда и «ноосфера»), стремление к форме как основе всех процессов, к открытию формальных методов, объединяющих искусство и науку, стали для него путеводной нитью в науке, связавшей его собственные поиски с достижениями русского формализма, которые он неустанно пропагандировал по всему миру. Филологическая карьера (учеба на филологическом факультете и дальнейшие углубленные занятия сравнительно-историческим языкознанием в МГУ) получила самое неожиданное развитие в результате, казалось бы, того, что было призвано нанести ей непоправимый ущерб: увольнения из МГУ за отказ поддержать травлю Пастернака. Дружба со знаменитым математиком Колмогоровым и его предложение о совместной работе дали толчок к синтезу лингвистических и филологических методов, которыми Вяч. Вс. Иванов уже овладел, с методами математическими и информационными. Этот синтез оказался чрезвычайно плодотворным для его работы в области машинного перевода, математической и структурной лингвистики, и особенно для семиотики, в которой получили развитие идеи русского формализма (Иванов был создателем Московско-тартуской семиотической школы вместе с Лотманом, Топоровым, Успенским и Пятигорским). Семиотика в союзе с информатикой открывала новые интересные перспективы: исследование знаков как способа передачи информации, то есть как текста, способствовало разработке методов дешифровки (если это информация, то она должна быть понята), криптографии – открытие тайн природы через дешифровку ее «языка». В основе криптографии лежит представление о линейной причинно-следственной связи, которая позволяет по одному элементу определить тот, что ему предшествовал, то есть совершить абдукцию (термин Умберто Эко), или «предсказание назад». Этот метод, как подчеркивал Вячеслав Всеволодович, задает вектор научных исследований и открытий ХХI в.: дешифровку ДНК, генома человека и т.д. Логика научного поиска, основанная на идее, что все научные дисциплины в своей основе являются системами знаков, определила для него тенденцию к синтезу наук. Вячеслав Всеволодович неоднократно повторял, что в XXI в. благодаря все более тесному взаимодействию наук о человеке с науками естественными (прежде всего физикой, биологией, генетикой и нейронауками) и точными (математикой и информатикой) появляется возможность создания единой системы научных знаний с едиными средствами описания – универсальной науки, которая сможет решить проблему выживания человечества, ибо ноосфера развивается именно в ответ на все возрастающие угрозы человечеству как виду. В рамках этого универсалистского проекта Вячеслав Всеволодович придавал огромное значение изучению «знаковой истории человечества». В последние годы он и сотрудники возглавляемых им научных коллективов работали над созданием универсального тезауруса символов – симболярия, объединяющего разные культуры.

Занимаясь разными дисциплинами вне собственно лингвистики и филологии, в которых он сам считал себя специалистом, Вячеслав Всеволодович неизменно сохранял определенную дистанцию, вставал в позицию стороннего наблюдателя (он говорил, что в этих областях он опирается на выводы других ученых, более узких специалистов). Дистанция нужна была не только для того, чтобы лучше видеть общее и частное в разных областях научного знания, но еще и для того, чтобы определять эвристический потенциал одних форм знания для исследования других. Его всегда интересовали открытия, которые можно совершить путем переноса идей и методов из одной области в другую; например, в лекциях он рассказывал, как методы лингвистики, генетики, палеонтологии и археологии совместно помогают исследованиям самых ранних этапов человеческой истории, открывают тайны нашего происхождения.

В изучении истории культуры он проявлял талант детектива и психолога, его увлекали странности, курьезы, сложные персонажи и их путь в науке. Его история науки была историей личностей. Через нее лейтмотивом проходила мысль, что настоящий ученый – это тот, кто больше, чем ученый, тот, кто открыт миру во всех его проявлениях и ищет ответа на свои вопросы разными способами, из которых научный не обязательно главный. Ему было интересно, почему Ньютон увлекался алхимией, герметизмом и занимался семантикой языка, почему Кропоткин, который был историком, написал работу о формах взаимопомощи между людьми и между животными, почему математик Колмогоров исследовал законы стихосложения, а математик Арнольд занимался египетской математикой. В этом же ряду его внимание к научным увлечениям поэтов и писателей, например, он упоминал о занятиях Новалиса естествознанием. Симптоматично, что в Вячеславе Всеволодовиче не было никакого сциентистского и позитивистского презрения к мистике, к религии, к области «запредельного»; напротив, он видел в этих формах опыта проявление важных человеческих способностей, увлекался историей эзотерики. Но столь редкий дар познания в чистом виде был бы скучным и иссушающим, если бы не «детская моцартовская свобода, позволявшая сопрягать казалось бы несовместимое» (по словам поэта Сергея Соловьева.

Формой форм, знаковой системой par excellence был для Вяч.Вс. Иванова человеческий язык, преломленный через призмы самых разных наук: язык и как высшая когнитивная способность, обеспечиваемая физиологическим аппаратом, и как культурно обусловленная и одновременно обусловливающая культуру структура, и как инструмент социальной коммуникации и т.д. Он считал, что создание ноосферы с необходимостью потребует выработки единого универсального языка, на котором человечество смогло бы говорить о смысле своего существования, о самых абстрактных, высоких материях, составляющих его фундаментальные ценности.

Мое знакомство и сотрудничество с Вячеславом Всеволодовичем произошло на почве наших общих интересов к проблеме влияния языка на мышление и культуру. Его идея о различии алфавитных и иероглифических культур, высказанная впервые в книге «Чет и Нечет» (1978 г.), вдохновила междисциплинарный проект «Атомизм и мировая культура» (РГНФ № 13-03-00547), участники которого попытались понять, связан ли атомизм со структурой языка, и в частности, с алфавитным принципом. В выступлениях на наших совместных семинарах Вячеслав Всеволодович отмечал, что рассмотрение буквы как отдельной сущности в алфавитных культурах способствовало возникновению не только атомистических учений и аналитического метода как такового, но и среди прочего методов криптографии, дешифровки, важных для науки в целом. Он подчеркивал, что идея дискретных элементов сущего и истоки алфавитной культуры восходят к очень раннему периоду развития восточно-индоевропейского праязыка, из которого в дальнейшем развились санскрит, греческий и другие языки, и связана она одновременно и с поэзией и с древней наукой о поэзии. Речь идет об анаграммах имен богов (исследованных де Соссюром и Якобсоном), которые зашифрованы определенной последовательностью звуков. По мнению Вячеслава Всеволодовича, мы можем рассматривать эти анаграммы как древнейшие свидетельства выделения «звуковых атомов» и исследования отдельных звуков. Он видел эвристическую ценность для развития представлений о дискретных элементах и в математических идеях пифагорейцев о свойствах отдельных чисел, и в греческом математическом атомизме, истоки которых, вслед за Арнольдом, прослеживал к древнеегипетской математике. Его блестящие доклады на конференции «Принцип атомизма и дискретный подход: язык и мышление» (16–17 сентября 2010, РГГУ, РАШ), а также выступления на круглых столах в рамках междисциплинарного проекта «Атомизм и мировая культура», вдохновили множество дискуссий и публикаций (см.. в журнале «Вопросы философии» в № 6 за 2014 г., № 5 за 2015 г., № 10 за 2016 г.).

Открытый ум, неиссякающий драйв, толкающий его к новым знаниям, к новому опыту, даже какой-то детский авантюризм поражали (помню его сенсационное появление в спектакле «Улисс» Клемантовича в ярко рыжем парике и в инвалидном кресле!) – в общении с ним порой казалось, что он моложе всех нас! Способность мыслить глобально и видеть отдаленные общие перспективы сочеталась в нем с интересом к уникальным деталям, частностям, мелочам, курьезам, парадоксам, или, если угодно, талант первопроходца и визионера сочетался с талантом коллекционера из лавки древностей.

Особо надо сказать о его гражданской позиции: понимая значимость науки и возможности свободного мышления для судеб страны, он внес огромный вклад в развитие научной инфраструктуры в постсоветской России, был создателем, организатором и руководителем целого ряда научных центров (директором Библиотеки иностранной литературы, Института мировой культуры МГУ и Русской антропологической школы РГГУ). Лекциями и собственным примером свободного человека и мыслителя он вдохновил не одно поколение ученых в самых разных областях науки и у нас и везде, где преподавал: в США, Франции, Великобритании, Литве… Он был профессором Отдела славянских и восточноевропейских языков и литератур Калифорнийского университета, иностранным членом Американского лингвистического общества, Британской академии, Американской академии искусств и наук, Американского философского общества; действительным членом РАН и РАЕН. Вячеслав Всеволодович был настоящим российским патриотом и при этом человеком мира; одно не должно исключать другое – это он доказал собственным примером.

Его лекции не просто давали информацию, они открывали панораму целого мира, создавая стереоскопический эффект за счет особой манеры лектора. Эту манеру я бы назвала «доверительным разговором с интересными собеседниками» и сравнила с поведением опытного гида, который проводит путешественников по своей любимой местности не прописанным маршрутом, а заветными тропами, чтоб дать лучше почувствовать «гений места». Его лекции являлись такого рода путешествием в мир современной науки: основная тема дополнялась неожиданными параллелями, ассоциациями, личными наблюдениями, воспоминаниями о личных встречах с персонажами лекций. В результате складывалась целостная картина, окрашенная личным опытом лектора, что придавало ей особую достоверность – достоверность свидетельства от первого лица. И это воздействовало на слушателей гораздо больше, чем любая информация, поданная в отстраненной безличной манере.

Он видел поверх государственных границ, религиозных, национальных и культурных дихотомий и оппозиций, считая их «уходящей натурой» в эпоху возрастающих угроз человечеству как виду. Он оставил нам в наследство свою Ноосферу и веру в то, что наша воля и наши усилия могут изменить будущее.

Слова Вячеслава Всеволодовича о том, кого можно считать гением, в полной мере относятся и к нему самому: «Я думаю, что гений, в основном, устремлен к некоторым общечеловеческим ценностям, которые для него больше, чем преходящие. Гений, как правило, выше и больше своей эпохи. Но при этом, я думаю, что очень важная сторона гения – это возможность решения таких задач, которые другим людям кажутся просто невероятными». (Беседа с Леонидом Велиховым в проекте «Культ личности» https://www.svoboda.org/a/27260246.html)

В.Г. Лысенко