Вопросы философии. 2018. № 2. С. ?–?

Субъект и интерсубъективная психика. Феноменология в междисциплинарной перспективе

А.Н. Кричевец

В статье рассматривается взаимодействие феноменологии с прикладными исследованиями интерсубъективности в когнитивной науке и психологии. Показывается, что задача «объяснения» сознания не релевантна современным психофизиологическим исследованиям, а соотнесение объективных данных о работе мозга с психическими функциями и сознательными переживаниями, в частности функциями и переживаниями, связанными с интерсубъективными взаимодействиями, нуждается в методологической проработке и в осмыслении связи с проблемами, разрабатывавшимися в феноменологической традиции. Что касается задачи «объяснения», если ее ставить, то основание объяснения должно быть сдвинуто с информационных процессов в нейронных сетях на процессы нейрогенеза, связывающего генетические возможности развития мозга с приобретаемым опытом. В русле работ Ш. Галлахера и Д. Захави обсуждаются различение «авторства» и «собственности» переживаний и мыслей, «локализации» психических функций в интерсубъективном пространстве, их взаимодействие с Я, формы интерсубъективного взаимодействия и установки Я по отношению к воздействию Другого.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: интерсубъективность, феноменология, постфеноменология, когнитивная наука, коррелятивная психофизиология, зеркальные нейроны, нейрогенез, психические функции, культурно-исторический подход.

КРИЧЕВЕЦ Анатолий Николаевич – доктор философских наук, кандидат физико-математических наук, профессор кафедры методологии психологии факультета психологии МГУ им. М.В. Ломоносова.

ankrich@mail.ru

Статья поступила в редакцию 9 марта 2017 г.

Цитирование: Кричевец А.Н. Субъект и интерсубъективная психика. Феноменология в междисциплинарной перспективе // Вопросы философии. 2018. № 2. С. ?–?

Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, проект № 15-06-10626 «Когнитивные и личностные факторы повышения эффективности речевого общения». The work is supported by RFH, project 15-06-10626 «Cognitive and personal factors of speech communication improving».

Мы будем рассматривать интерсубъективность в контексте феноменологических исследований последнего столетия. К важнейшим работам раннего периода этих исследований можно отнести работы Э. Гуссерля, М. Шеллера, М. Хайдеггера, затем работы Э. Штайн, Ж.-П. Сартра, М. Мерло-Понти¹. Некоторые эмпирически ориентированные расширения феноменологического подхода имели место уже в начале этого движения (Л. Бинсвангер, М. Босс), другие конституировались позже (феноменологическая психология), третьи, непосредственно касающиеся нашей темы, произошли в самое последнее время. Я затрону три новые темы, которые, как мне кажется, имеет смысл сопоставить с классической феноменологией и между собой: это философские исследования, именующие себя постфеноменологией, в основном представленные французскими философами; эмпирические исследования отношения Я – Другой в психологии и практическая реализация этого отношения в психотерапии; и наконец, это физиологические исследования, связанные с так называемыми зеркальными нейронами. Начнем с последних.

I. Мозговые процессы интересуют нас не сами по себе, как могли бы интересовать природные процессы. Современные исследования мозга не ставят целью предсказывать поведение обладателя этого мозга, т.е. предсказать движения физического тела, частью которого является мозг, хотя для некоторых исследователей эта цель и сохраняет какое-то значение фоновой регулятивной идеи. Чаще провозглашается другая цель – объяснить или понять сознание, «субстратом» которого является мозг. Надежда «объяснить» сознание опирается на веру в то, что физический мир есть последнее основание всякого объяснения, на веру в «каузальную замкнутость физического».

Для верящих в каузальную замкнутость физического задача «объяснения» оказывается не слишком проста. Если не ставится задача описания лишь поведения тела, если «сознание берется всерьез», как это анонсировал Д. Чалмерс, тогда в объяснении нуждается необязательная и бесполезная квалиа-добавка (qualia термин аналитической философии, обозначающий субъективно переживаемые качества вещей) к каузально замкнутому миру. Это ничего не меняющая, а только переживаемая субъективная сторона объективного мира. Можно поблагодарить Чалмерса за изобретенные им слова-указатели, точно размечающие описанное выше проблемное поле: легкая проблема сознания – это создание замкнутого описания физического мира, распространяемого на поведение людей, по сути не проблема, а задача; трудная проблема сознания – это проблема объяснения как (зачем?, почему?) сознание вообще сопровождает процессы, относимые к области легкой проблемы сознания [Чалмерс 2013]. Позже Чалмерс афористически переформулировал трудную проблему: почему информационные процессы не идут в темноте?. Замечательно, что сам Чалмерс отказался в последующие годы от тезиса о каузальной замкнутости физического, допустив причинность, исходящую от сознания. Однако этот факт практически не замечен сообществом, хотя с новой его позиции легкая проблема становится неразрешимой, а трудная теряет смысл, поскольку сознание, наряду с «физическим», становится онтологически исходным аспектом мира.

Я не буду цитировать работы, в которых задача объяснения сознания рассматривается как само собой разумеющаяся – таких подавляющее большинство среди тысяч работ по теме. Отмечу работу Т.В. Черниговской, которая утверждает: «Все нарастающая лавина надежных данных функционального картирования мозга и некоторый прогресс в теоретических знаниях не привели за это (последнее. – А.К.) время к значимому прорыву в осмыслении проблемы. Вероятно, следует возлагать надежды не на еще большее усложнение разрешающей способности техники, а на методологический и даже философский прорыв, который должен привести к возникновению новой мультидисциплинарной научной парадигмы» [Черниговская 2013, 323] и добавляет ниже: «Строго говоря, как мне представляется сейчас, нейронауки и философия сознания прекрасно друг без друга обходятся, можно даже сказать – они друг другу даже мешают, так как вынуждены взаимно оглядываться. Возможность выстраивания моста между ними для преодоления провала (между физическим и сознательным. – А.К.) пока весьма призрачна» [Там же, 336]. Мне представляется естественным следующий вывод из сказанного: дело в том, что аналитическая философия ставит перед психофизиологическими исследованиями неадекватную последним задачу «объяснения» сознания.

Конкретнее: в современной когнитивной науке две парадигмы живут неслиянно и нераздельно без какой бы то ни было рефлексии об этом важнейшем обстоятельстве. С одной стороны, в наследство от «искусственного интеллекта» нам досталось понимание мозга как нейронной сети. Здесь подразумевается «каузальная замкнутость физического» и возможность моделирования человеческого познания сетями формальных нейронов и другими компьютероподобными моделями. Именно идеи этого подхода рассматриваются Серлом, Чалмерсом и их аналитическими коллегами в контексте «трудной проблемы». С другой стороны, функциональное картирование мозга нацелено на совершенно иной предмет. О моделировании здесь речь не идет, а субъективные переживания принимаются как данность. Какого рода объяснений сознания можно ждать от этой двойной парадигмы? Если отказаться от компьютероориентированного ингредиента, то вполне естественно увидеть, что гораздо более интересное взаимодействие у когнитивной науки может получиться и уже получается с европейской феноменологией. Самый интересный пример такого взаимодействия касается нашей темы интерсубъективности. Это зеркальные нейроны.

II. Зеркальные нейроны были открыты работающей в Парме группой физиологов, которую возглавлял Д. Риццолатти. Несколько вариантов легенды о первом наблюдении зеркального нейрона приводит М. Якобони [Якобони 2011]. Это кажется странным, поскольку он коротко знаком с участниками процесса, но Якобони далее объясняет, почему вариантов несколько: в подобных ситуациях для понимания существа дела требуется отказ от стереотипных рамок интерпретации подобных фактов, что всегда требует усилий и, главное, времени. Адекватное понимание возникает гораздо позже, чем первое наблюдение, а процесс прояснения понимания оказывается потом непростым предметом для ретроспективного описания. Так или иначе, такое понимание сформировалось: нейроны моторного отдела коры, которым в прежних теориях отводилась роль организации определенных действий, реагировали также, когда их обладатель наблюдал такое же действие, производимое другим человеком. Надо отметить, что наблюдателями действий в первых описанных случаях были макаки, так как вживление электродов в мозг людей ограничивается этическими требованиями и случается крайне редко. Но действие, которое обезьяна воспринимала, что выражалось разрядом ее нейрона, совершал человек.

В последующие годы у обезьян были найдены другие зеркальные нейроны. У людей с помощью как инвазивных, так и поверхностных и других внешних методов регистрации активности мозга были найдены «зеркальные системы», в целом ведущие себя так, как вели бы себя системы зеркальных нейронов.

III. Не так уж и удивительно, что у человека имеются нейроны, которые дают разряды на собственные его действия и на восприятие аналогичного действия, выполняемого другим – ведь и то и другое называется одним словом, значит, где-то в мозгу вполне может быть «точка отождествления». Неожиданным здесь является то, что эта точка обнаруживается у человека в моторной коре (сигнал от органов восприятия попадает туда раньше, чем в зоны, связанные с языком, а у макак говорить о языке вообще не приходится). Это значит, что протозначения, связанные с целесообразным действием, появляются вне языка и что они непосредственно связывают восприятие и действие. «Непосредственно» здесь означает «не опосредованно языком и связанным с языком мышлением».

На мой взгляд, никогда из результатов физиологических исследований не делали столь интересные философские выводы, как из открытия зеркальных нейронов. Сотрудник пармской лаборатории В. Галлезе прямо утверждает, что это открытие дает эмпирическое подтверждение феноменологии интерсубъективности Гуссерля, Липпса и их последователей. Здесь мы последуем за серьезным анализом вопроса, проведенным Д. Захави в его работе Self and Other [Zahavi 2014]. Захави отмечает, что Якобони и особенно Галлезе хорошо знакомы с работами феноменологов, включая ранние дискуссии об эмпатии, которые вели Гуссерль, Липпс, Шеллер и Штайн. Якобони пишет: «К сожалению, в западной культуре доминирует индивидуалистическая, солипсистская схема, которая принимает за истину предположение о полной отдельности “я” от других. Мы настолько погружены в эту идею, что любая мысль о взаимозависимости между “я” и другими кажется нам не только противоречащей нашим интуитивным представлениям, но и малоприемлемой или даже вовсе неприемлемой. Зеркальные нейроны воссоединяют “я” с другими, что идет вразрез с этими доминирующими взглядами. Их нейронная активность напоминает нам о первичной интерсубъективности, которая, безусловно, проявляется в ранних интерактивных способностях младенцев, в их взаимодействии с родителями, развивающемся с очень раннего возраста» [Якобони 2011, 184]. Свой подход, связывающий физиологию с феноменологией, он называет экзистенциальной нейронаукой.

Захави приводит целый список современных работ, авторы которых согласны с тем, что зеркальные нейроны подтверждают взгляд феноменологов на интерсубъективность. Однако Захави указывает, что необходимо уточнить, что и в каком смысле «объясняют» зеркальные нейроны? Он отмечает:

(1) Мы чаще всего легко отличаем, воспринято ли чужое действие или мы сами действие произвели. Это значит, что надо рассматривать зеркальные нейроны вместе с надстройкой, которая как-то связана с уровнем инициативы и намерений².

(2) С самого раннего возраста взаимодействие со взрослыми не исчерпывается подражанием. Многие общие действия, скорее, характеризуются комплементарностью и реципрокностью. Точно так же несимметрично и восприятие эмоций другого человека. Например, гнев необязательно вызывает симметричный гнев. Скорее, в ребенке он вызывает страх, т.е. вовсе не зеркальную реакцию, хотя и столь же непосредственную, как «зеркально» воспринимаемые эмоции.

(3) Умение распознавать эмоции и интенции, которые не просто связывают с, но пытаются основать на зеркальных нейронах, все же затрагивает более высокие, личностные слои, которые вряд ли можно рассматривать вне зависимости от опыта и языка. Стыд, смущение открывают феноменологическому исследованию гораздо более сложную, возникающую в социальных контактах структуру, чем можно описать в терминах зеркальных нейронов.

Кроме того, (4) Захави отмечает озадачивающую непродуманность утверждения Якобони о том, что какая-то базовая часть зеркальных нейронов имеется у младенца при рождении, но «большая часть нашей зеркально-нейронной системы образуется за первые месяцы и годы наших отношений с близкими» [Якобони 2011, 184]. Если так, то что здесь объясняемое, а что объясняющее?

Первые два пункта указывают на то, что «зеркальность» является лишь одним, хотя и важным, но довольно узким аспектом интерсубъективных координаций, а последние два – что у взрослого человека она «впитывает» личный опыт (мы обсудим это подробнее далее).

IV. Ю.И. Александров называет коррелятивной, или сопоставляющей, психофизиологию, которая исследует мозговые корреляты психических функций [Александров 2003, 58]. Несомненно, описанные выше достижения психофизиологии реализуют именно сопоставляющий подход. Однако не все просто в этом сопоставлении.

В.Б. Швырков писал: «Связь активности нейрона с какой-либо функцией в действительности есть связь его активности с несколькими отрезками поведения, в которых экспериментатор усматривает общую характеристику, которая и получает название функции. Эти названия функции берутся готовыми из психологии, неврологии, кибернетики или здравого смысла в зависимости от того, как представляет себе поведение тот или иной исследователь» [Швырков 2006, 474]. Физиологические факты надо сопоставлять с чем-то, что нам о поведении и переживаниях человека известно, а откуда это знание может появиться?

Захави приводит примеры, когда предварительное эмпирическое феноменологическое исследование, предшествующее мозговому картированию, улучшает и делает результат более осмысленным, поскольку дает возможность искать нейронные корреляты именно тем нюансам значений и смыслов, которые свойственны данному субъекту. Он называет такой род исследовательской деятельности натурализованной феноменологией [Zahavi 2004]. При этом речь не идет о приложении готовых результатов философской феноменологии к эмпирической области. Соглашаясь с Мерло-Понти, он (вместе с Галлахером) утверждает, что «сама феноменология может изменяться и модифицироваться в диалоге с эмпирическими дисциплинами» [Gallagher, Zahavi 2012, 32]. Добавлю в качестве иллюстрации тезиса: в книге [Риццолатти, Синигалья 2012] дается «нейронная» феноменология восприятия стимулов в ближнем, связанном с телом пространстве, которую, вероятно, не оставил бы без внимания Мерло-Понти, если бы подобная работа стала ему доступна.

Коррелятивная психофизиология не может «объяснить сознание», поэтому некоторыми критиками рассматривается как наука не вполне серьезная. Мне же, напротив, натурализованная феноменология представляется очень перспективным подходом к пониманию человека³. Необходимо при этом иметь в виду, что такого рода натурализация даже не вступает в противоречие с антинатурализмом Гуссерля, поскольку речь идет не об объяснении и редукции феноменов к физическому, а только лишь об обмене идеями между феноменологией и «кентаврической» психофизиологией, соединяющей объективно регистрируемые предметы и их характеристики со смысловыми структурами.

V. Практически с самого рождения младенец повторяет мимические движения и движения пальцев взрослого [Meltzoff, Moore 1977]. Именно этот и подобные надежно установленные факты имеет в виду Якобони, когда утверждает, что «некоторые зеркальные нейроны функционируют у нас с рождения и способствуют самым ранним взаимоотношениям». Но далее он утверждает, что большая часть зеркальной системы образуется за первые месяцы и годы наших отношений с близкими и что «формирование зеркальных нейронов в мозгу младенца с наибольшей вероятностью происходит при взаимной имитации» [Якобони 2011, 184]. Здесь Якобони ссылается на ранее предложенную им гипотезу о формировании зеркального нейрона улыбки в результате фиксации связи между улыбкой самого младенца и улыбкой отвечающего ему зеркально взрослого. В этом случае инициатором улыбки является младенец. Но ведь результаты Мелцоффа показывают, что наоборот, младенец первых дней жизни имитирует улыбку взрослого!

За небольшой, на первый взгляд, нестыковкой скрывается серьезная проблема. Дело опять в попытках получить из такого рода данных «объяснение». Если бы все зеркальные нейроны были врождены или приобретались по независящей от среды, в которой развивается ребенок, программе, то имелась бы логическая возможность объяснить полученными зеркальными эффектами поведение и даже, возможно, субъективные отчеты респондентов. Однако Якобони пишет о приобретении ребенком зеркальных нейронов в результате взаимодействия со взрослым⁴, что делает такое объяснение невозможным. Действительно, пример, с которого Якобони начинает свою книгу, – нейрон, ответственный за «тонкий» захват кофейной чашки, по понятным причинам не может быть врожден человеку, однако простая схема объяснения его возникновения через имитацию взрослым действия младенца, с последующей фиксацией связи между ними, здесь очевидно не проходит. Ясно, что большинство действий с предметами, которые младенец совершает, он сначала видит в исполнении взрослого, а потом выполняет сам⁵. Более того, именно так видит генезис не только конкретных действий, но и всяких психических функций (в том числе и высших – памяти, внимания) культурно-исторический подход в психологии. Как писал Л.С. Выготский, «всякая функция в культурном развитии ребенка появляется на сцену дважды, в двух планах, сперва – социальном, потом – психологическом, сперва между людьми, как категория интерпсихическая, затем внутри ребенка, как категория интрапсихическая… За всеми высшими функциями, их отношениями генетически стоят социальные отношения, реальные отношения людей» [Выготский 1983, 145].

В работах прошлых лет я указывал на потерю Выготским очень важной темы ранней интерсубъективности: по мере разработки вопроса он сдвигался в сторону речевого опосредования, и интерсубъективность превращалась в речевую коммуникацию [Кричевец 2013]. На это достойное сожаления обстоятельство значительно раньше указывали в своей статье Г.А. Ковалев и Л.А. Радзиховский. По их мнению, чрезвычайно трудно преодолеть традицию и понять, «…что в раннем онтогенезе психическая функция существует в межсубъектном пространстве, а затем, сохраняя принципиальную межсубъективность своего строения (т.е. сохраняя “функцию общения”), “вращивается” в психику ребенка, интериоризируется, задавая базовую структуру человеческого сознания». Для продвижения в понимании проблемы требуется «наполнить реальным психологическим содержанием события, происходящие в межсубъектном пространстве» [Ковалев, Радзиховский 1985, 117]. Столь же определенно высказывался позже А.А. Пузырей: «Разделенная и распределенная между двумя людьми функция есть уже высшая психическая функция в своей исходной и, повторю – основной форме» [Пузырей 2005, 223]. Как мне кажется, открытия последнего времени позволяют начать движение в сторону событий, происходящих в межсубъектном пространстве, не полностью зависящих от речи или совсем от нее не зависящих.

Для этой цели нам будет полезно различать автора и собственника переживания, что предлагают Галлахер и Захави. Они пишут о зеркальных нейронах: «В точной интерсубъективной ситуации, которую мы рассматриваем, эти нейронные системы не проявляют инициативы; они не активируют сами себя, они активируются действиями другого человека… Другой человек воздействует на нас, он порождает активацию» [Gallagher, Zahavi 2012, 180] (ср. с цитированными выше словами Якобони о неизолированности субъекта).

В знаменитой главе «Взгляд» книги «Бытие и ничто» Ж.-П. Сартр очень ярко описывает ситуацию, в которой стыд настигает героя повествования внезапно, когда он обнаруживает на себе взгляд другого человека. Такие внезапные перестройки моего состояния могут производиться вполне намеренно: «Другой, как синтетическое единство своих опытов, как воля, более того, как страсть, стремится организовать мой опыт. Речь идет не о простом действии непознаваемого ноумена на мою чувственность, но о конституировании в поле моего опыта посредством бытия, которым я не являюсь, связанных групп феноменов» [Сартр 2000, 250].

Не обязательно воздействие Другого выглядит насилием или манипулированием. В работе [Кричевец 2010] я описываю забавный и отрезвляющий пример из собственного опыта, когда я чувствовал себя автором идеи, которая пришла мне в голову в процессе «мозгового штурма» в одном проекте. Однако получив распечатку стенограммы обсуждения, я обнаружил, что имею на авторство не больше оснований, чем мои партнеры, и что точнее будет сказать, что авторство отчетливо общее и что идея созревала в процессе общей работы. Я понял тогда, что не обязательно являюсь автором мыслей, которые пришли мне в голову (я их собственник, но не автор).

Проблема, которую мы рассмотрим далее, состоит в том, что непосредственные воздействия другого не есть внешняя детерминация состояний субъекта, последний может так или иначе использовать эти воздействия или даже противостоять им. Процесс развития этой способности идет уже в раннем онтогенезе. Британский философ и психолог Р.П. Хобсон описывает стадии развития интерсубъективности в онтогенезе следующим образом: (1) относительно симметричные эмоциональные обмены между младенцем и взрослым; (2) вовлечение ребенка в отношение с отношением другого человека с миром (sic), ребенок становится «движимым» – отношения несимметричные в силу большей компетентности взрослого в предметном мире; (3) переход ребенка на новый уровень осознания своей вовлеченности в отношение с отношением другого человека с миром (ребенок получает возможность дистанцироваться от непосредственной «движимости» взрослым) [Hobson 2005, 188].

О личностной оболочке над зеркальностью ведет речь и Захави, подробно разбирая переживание стыда, которое далеко выходит за пределы «объяснимого» с помощью гипотезы о зеркальных нейронах. Непосредственность чувства стыда, определяемого ситуацией, в которую попадает человек, несомненна (Сартр и использовал переживание стыда как яркий пример непосредственного воздействия Другого на мое состояние). Но субъект в той или иной степени может дистанцироваться от переживания стыда, т.е. включить его в некоторую рамку, определяемую его личной историей и личной позицией. Это важнейшее обстоятельство указывает на необходимость анализа такой странной «непосредственности», которая происходит при частичном контроле субъекта. Действительно, переживание стыда – например, в случае, очень живо описанном Сартром – настигает человека внезапно и непреодолимо. Он собственник переживания, но автором не является. Если такая или подобная ситуация создается намеренно другим человеком, то автором чувства стыда первого вполне допустимо считать этого другого. Если в какой-то момент первый «возьмет себя в руки», то он опять станет собственником и автором своего состояния. Таким образом, собственно «зеркальность» – это важная, но лишь одна из взаимодействующих функций, вовлеченных в интерсубъективные процессы.

Добавлю, что если Хобсон правильно описывает последовательность развития форм интерсубъективности, то новые зеркальные нейроны образуются внутри все более сложной структуры средств субъективного контроля поведения. Таким образом, нейронные структуры, активность которых обнаруживается в интерсубъективном взаимодействии, в частности зеркальные структуры, образуются в результате своего рода автоматизации в мозгу одного индивида интерсубъективных взаимодействий с другим индивидом, причем авторство этих взаимодействий распределено между двумя субъектами деятельности и «автором» механизмов развития мозговых структур (эволюционно возникших физиологических оснований эпигенеза)⁶.

VI. Если мы отказываемся от навязываемого компьютерной метафорой представления о том, что «hardware» мозга определяется генетической программой, а приобретаемый опыт записывается только в «software», то не будет ничего удивительного в том, что на уровне нейронов конденсируется и закрепляется опыт взаимодействия с другими людьми.

Для основанной В.Б. Швырковым отечественной школы системной психофизиологии последнее утверждение вполне органично: в нейронных структурах запечатлевается структура опыта [Швырков 2006]. В последнее время гипотеза нашла множество подтверждений, самое занятное из которых: убедительно зафиксирован рост объема гиппокампа у лондонских таксистов в процессе их обучения, которое требует усвоения огромного массива пространственно организованной информации [Шпитцер 2014, 20]. В наши дни наличие нейрогенеза у взрослых людей не вызывает сомнений. О связи генеза зеркальных систем с приобретением индивидом определенного моторного опыта см., напр.: [Риццолатти, Синигалья 2012, 122].

Если развитие зеркальных нейронов в онтогенезе зависит от моторного опыта и опыта интерсубъективного взаимодействия, то считать их (нейронов) наличие «объяснением» этого последнего довольно странно. Если объяснение возможно, то его основанием может быть только достаточно определенное описание эпигенетического процесса, т.е. взаимодействия генетической предзаданности возможностей развития, с одной стороны, и условий развития, при желании включая в последние и субъективные условия, с другой. При этом, если придерживаться представления о «каузальной замкнутости физического», то эпигенетические процессы должны быть описаны как механизмы (мне это представляется совершенно невозможным). Если посмотреть на задачу через призму компьютерной метафоры, то речь идет о компьютере, в котором в процессе решения задачи возникают новые блоки памяти или детали процессора, полезные для решения данной задачи. Понятно, что относить последние к hardware – ошибка. Настоящее hardware осталось «за кадром», это те механизмы, которые наращивают память, и процессор.

Речь идет также и о более серьезных процессах, чем происходящие при обучении нейронных сетей: включаются новые элементы сети, которые до того в процессе обучения участия не принимали, причем включаются сразу вместе с полезной для данной задачи структурой связи с другими «нейронами». Это механизмы нейрогенеза в зависимости от опыта, а не корреляции между тем или иным опытом и теми или иными структурами мозга. Таким образом, исследования нейрогенеза также выводят за рамки компьютерной метафоры и компьютерного моделирования, хотя и в ином направлении, чем коррелятивная психофизиология.

VII. Вернемся к цитированному отрывку из книги Якобони, где он говорит о расхождении перспективы, разворачивающейся благодаря открытию зеркальных нейронов, с картезианским взглядом об изолированности позиции субъекта cogito. Как мне кажется, он прав в том, что эти открытия подкрепляют идею Сартра и Мерло-Понти о том, что состояния субъекта могут непосредственно меняться другим субъектом, в том числе сознательно и целенаправленно (это, несомненно, известно Якобони). Открытия физиологов демонстрируют нам, что в значительной степени независимо от усилий сознающего субъекта идет процесс развития его мозга, который в результате предоставляет субъекту в той же степени независимые от его воли результаты воздействий других субъектов. Поскольку эти результаты проявляют себя непосредственно в мозге, связанном с первым субъектом, постольку другие могут менять его состояние, причем иногда целенаправленно.

Мы теперь рассмотрим иной поворот проблематики собственности/авторства переживаний. Отдавая дань прекрасному феноменологическому анализу, проведенному Захави, отмечу, что важный аспект отношения Я – Другой остался у него за кадром. Это ситуации, в которых субъект может или должен сам регулировать степень отказа от авторства собственных своих состояний. Особенно интересны среди них те, в которых субъект осознает, что ему требуется новый горизонт, новая форма отношений с миром, которую он в некоторых случаях не может установить самостоятельно. Таким образом, субъект оказывается в ситуации, когда он должен решиться открыться феномену, который без этого решения «сам себя не кажет».

Французский феноменолог А. Мальдине делает акцент на такого рода «неклассических» феноменах и связывает их с взаимодействием с Другим. Его ключевой термин-неологизм transpassibilité в русском издании переведен неологизмом же сверхстрастность. Это слово должно сохранять связь со страстностью и страданием-претерпеванием. В сверхстрастности сливаются воедино претерпевание и личностная активность.

«Сверхстрастность состоит в том, чтобы не страдать тем, что являет себя как реальное или возможное. Она есть не предполагающая никакого наброска раскрытость тому, чем мы a priori не страдаем. И в этом она противоположна заботе», – пишет Мальдине. «Способность к претерпеванию не определяется и не ограничивается никаким a priori» (!) [Мальдине 2014, 200]. Он связывает этот выход и преодоление априорной рамки, горизонта феноменов (понимаемых в смысле Гуссерля) с откликом на зов. Мальдине развивает хайдеггеровскую тему зова заботы, но акцентирует возможную связь зова с конкретным Другим⁷. Он подчеркивает также, что готовность откликнуться предшествует зову.

Похожие темы появлялись в философско-методологической рефлексии психотерапевтов, которые предпочли не заметить серьезное расхождение своих позиций с позицией Гуссерля, считая себя непосредственными продолжателями его дела. Однако в работах Ю.Т. Джендлина [Джендлин 2009] и А. Лэнгле говорится о том, что понимание клиента терапевтом не является определенного рода данностью Другого, а требует от терапевта особого состояния, не похожего на феноменологическую установку Гуссерля. «Быть феноменологом» в этой ситуации означает быть затронутым клиентом [Лэнгле 2009, 112], т.е. стать готовым откликнуться на зов, исходящий от клиента или связанный с ним (Лэнгле также связывает эту тему с зовом по Хайдеггеру). Понятно, что и со стороны клиента такая готовность должна быть или появиться в процессе работы.

Отмечу еще, что в последние советские годы в отечественной психологии исследование общения вывело психологов на похожие темы. К этому периоду относится цитированная статья Ковалева и Радзиховского, где авторы говорят о необходимости «наполнить реальным психологическим содержанием события, происходящие в межсубъектном пространстве». Наиболее ясно различил собственника и автора переживаний А.У. Хараш. Концепция личности, основывающаяся на интерсубъективных предпосылках, с необходимостью строится как «теория коммуникативных состояний… для того, чтобы совершить переход к формулированию интерсубъективной теории личности, необходимо, очевидно, разработать основание для типологии коммуникативных состояний» [Хараш 1987, 36]. «Коммуникативное состояние – это… обобщенное состояние готовности к приему влияний со стороны других людей» [Там же, 34]⁸.

В одном таком направленном в конечном счете на построение подобной типологии исследовании я недавно участвовал [Кричевец, Солодушкина 2015]. С помощью полуструктурированных интервью в рамках методологии качественных исследований (интерпретативный феноменологический анализ) [Бусыгина 2009] были описаны типы установок участников группы по отношению к терапевтическому воздействию ведущего группы. Речь шла о группе под руководством Н.Л. Карповой, направленной на терапию заикания. Подробное описание методики можно найти в работе [Karpova 2014]. В общих словах: занятия начинаются с сеанса эмоционально-стрессовой терапии, где участники с явным использованием внушения наяву, без погружения в гипнотическое состояние, вводятся в состояние, в котором они говорят без заикания. В дальнейшем элементы внушения уходят на второй план, лишь аранжируя разнообразные упражнения, помогающие участнику овладеть нужным состоянием и научиться его произвольно удерживать.

Отношение участника к внешнему управлению его поведением, глубже – его состоянием, и в частности к внушающему воздействию в процессе сеанса эмоционально-стрессовой терапии определяется, с одной стороны, личностными особенностями (для нашей цели точнее назвать эти особенности самой общей структурой отношений с Другим). С другой стороны, глубиной и серьезностью проблем, которые участник намеревается решать в группе (в наших примерах можно говорить о сознательном намерении, но мы предполагаем, что могут потребоваться и иные подходы). В серьезных ситуациях, когда участник понимает, что его заикание тесно связано с глубокими личностными проблемами, не обойтись без помощи ведущего группы, причем на первом этапе необходимо доверить ведущему управление своим состоянием, т.е. быть готовым к глубокому влиянию ведущего, в частности к внушению с его стороны.

Исследование показало, что возможны весьма разнообразные структуры установок этого специфического доверия/недоверия к ведущему. На одном полюсе участник, который блокировал внушение. Он сформулировал свою позицию так: «Ту информацию, которая может повлиять – ну, вообще любую, получается, – я не принимаю сразу же на веру, а принимаю ее просто к сведению. И если я вижу, что эта информация может мне помочь, то я принимаю ее на вооружение. Если нет, то просто… она просто есть». Отметим: в этом высказывании интерпретация общения рассматривается как передача информации. Поскольку внушение не есть передача информации, неудивительно, что на сеансе эмоционально-стрессовой терапии он единственный из группы заблокировал внушение и остался на тот момент со своим не изменившимся заиканием и вообще прошел занятия в группе с минимальным эффектом⁹.

На другом полюсе участник, который в жизни может характеризоваться как обладающий высоким уровнем самоконтроля. Тем не менее он легко поддался внушению, даже посетовав в интервью, что оно было не таким интенсивным, как он ожидал – можно сделать вывод, что передача управления некоторыми своими состояниями другому человеку доставляла ему удовольствие (при этом, видимо, он сохранял контроль на каком-то более высоком уровне).

В других ситуациях респонденты описывали разнообразные структуры частичного доверия, сочетающегося с частичным недоверием к самым разным аспектам взаимодействия с ведущим группы (доверие методике при осторожном отношении к ведущему; доверие ведущему при более осторожном отношении к методике и попыткам ее усовершенствовать «под себя» и т.п.).

Мы, таким образом, описываем возможные структуры взаимодействия активной субъективности с непосредственным воздействием другого или других на интерсубъективную психику. Эту работу можно считать в чем-то аналогичной работе Л. Бинсвангера по конкретизации экзистенциального априори – хайдеггеровского Dasein – в уникальных случаях. Мы имели дело с конкретными формами экзистенциала «бытие-с-другими», также покидая почву трансцендентального исследования в пользу конкретики.

Итак, «Я – Другой», кроме отношения сознаний, включает также взаимодействие сознательного Я с интерсубъективными аспектами психики. Они управляются как «сверху», со стороны сознательного Я, так и «сбоку», со стороны Других, имеющих «прямой доступ» к интерсубъективной психике. Способы доступа (точнее, некоторые их аспекты) описываются на физиологическом уровне (например, зеркальные нейроны как способы непосредственной передачи значений и эмоциональных состояний), однако эти описания не могут претендовать на роль объяснений, поскольку значительную роль во взаимодействии Я – Другой играют установки Я, модерирующие воздействие интерсубъективной психики на поведение и переживания.

С другой стороны, личный (и личностный) опыт общения и конкуренции переводится на более низкие, автоматические «зеркально/реципрокные» уровни, закрепляясь в соответствующих нейронных структурах, не связанных с языком и реализующих функции интерсубъективной психики.

Исследование смысловых структур, включенных в отношение Я - Другой, может производиться разными методами. Феноменология, качественные психологические исследования, физиология – для разных аспектов отношения Я - Другой интересные и важные результаты могут давать любые методы и их комбинации. Даже феноменологу трансцендентальной направленности, поскольку он сам не трансцендентальный субъект, а живой исследователь, результаты прикладных исследований могут быть полезны, расширяя его способность обнаружить возможные для него смысловые установки, которые он затем может рафинировать до трансцендентальных аспектов субъективности, как это склонен делать, например, Д. Захави.

В заключение вывод-гипотеза: возможно, следующие шаги когнитивной науки будут связаны с исследованиями нейрогенеза («культурная нейронаука» [Фаликман, Коул 2014; Бажанов 2015])¹⁰. Философским «попутчиком» этого движения может стать постфеноменология, интерес которой направлен на события изменения горизонта данности мира субъекту.

Примечания

¹ Отмечу также очень важный вклад М. Бубера и Э. Левинаса.

² Якобони также указывает на необходимость надстройки над зеркальной системой системы контролирующих нейронов, которые он называет суперзеркальными нейронами. С ними он связывает экзистенциальный слой психики и сознания, а с зеркальными слой взаимной зависимости, интерсубъективных связей.

³ Вполне возможно, что интерес к классической феноменологии помог пармской группе разглядеть в своих находках аспект зеркальности.

⁴ Якобони приводит замечательный пример приобретения новых зеркальных нейронов макаками. В течение более десяти лет велись поиски у макак зеркальных нейронов, реагирующих при наблюдении ими действий, которые люди совершают при помощи орудий. Например, нейрон, реагирующий на пальцевой захват ореха человеком, не реагировал на захват щипцами. На поиски таких нейронов ушло десятилетие. Когда, наконец, таковые обнаружились, Якобони высказал гипотезу, что не поиск привел к успеху, а опыт наблюдения макаками в течение десятилетия инструментально действующих людей привел к образованию таких нейронов. Якобони пишет: «Формирование отклика зеркальных нейронов на использование орудий может быть первым нейронным шагом в мозгу обезьяны к последующему приобретению моторного навыка, связанного с использованием этих же орудий». Заметим, что пока такой навык не приобретен, соответствующий нейрон нельзя с полным правом называть зеркальным.

⁵ Ребенок самостоятельно ведет исследования предметного мира, параллельно развивается его эмоциональное взаимодействие с другими. Е.А. Сергиенко считает, что интеграция двух процессов «в единую систему и составляет основу перехода на новый уровень “вторичной протосубъектности”» [Сергиенко 2012]. Отсюда понятно, между прочим, что считывания значений с культурных предметов (как описывал процесс развития Э.В. Ильенков) явно недостаточно для усвоения культурных значений – это недоинтерсубъективное усвоение мы можем наблюдать у аутистов, и оно явно неполно.

⁶ Некоторые аспекты этого вопроса рассматривались в работе [Кричевец 1997].

⁷ Эта тема развивалась в работе [Кричевец 2010].

⁸ Здесь уместно упомянуть о целом пласте проблем, которые остались за пределами статьи в силу ограниченности ее формата. В действительности цитату из Якобони о нераздельности Я и Других следовало бы сопроводить экскурсом в современные дискуссии о трансцендентальном субъекте и его детрансцендентализации. Я отсылаю заинтересованного читателя к 4 главе книги З.А. Сокулер, в конце которой автор пишет о Э. Левинасе: «Он противопоставляет концепту свободного автономного субъекта идею субъективности, способной слушать и слушаться» [Сокулер 2016, 99]. Описанное ниже исследование следует рассматривать в этом контексте.

⁹ Возможно, методика действительно не могла быть принята данным участником, и он это чувствовал. Последствия сверхстрастности могут ведь быть и разрушительными.

¹⁰ Я имею в виду не те разделы «культурной нейронауки», которые заняты сравнением мозговой организации представителей «западной» и «восточной» культур. Столь абстрактное (я бы даже сказал, легкомысленное) разделение допустимо лишь на самых первых шагах. Мне представляется значительно более интересный, но и более трудный предмет – это мозговые структуры, возникающие в процессе конкретных процедур воспитания и обучения. Соответствующие понятийные структуры могут дать только феноменологические исследования на стыке психологии, педагогики и антропологии.

Ссылки (References in Russian)

Александров 2003 – Александров Ю.И. Введение в системную психофизиологию / Дружинин В.Н. (ред.). Психология XXI века. М.: Пер Се, 2003. С. 39–85.

Бажанов 2015 – Бажанов В.А. Современная культурная нейронаука и природа субъекта познания: логико-эпистемологические измерения // Эпистемология и философия науки. 2015. T. XLV, № 3. С. 135–151.

Бусыгина 2009 – Бусыгина Н.П. Феноменологический и герменевтический подходы в качественных психологических исследованиях // Культурно-историческая психология. 2009. № 1. С. 57–65.

Выготский 1983 – Выготский Л.С. История развития высших психических функций / Выготский Л.С. Соч. в 6 т. Т. 3. М.: Педагогика, 1983.

Джендлин 2009 – Джендлин Ю.Т. Феноменологическая концепция vs феноменологический метод: критический анализ работы Медарда Босса со сновидениями // Моск. психотерапевтический журнал. 2009. № 2. С. 130–146.

Ковалев, Радзиховский 1985 – Ковалев Г.А., Радзиховский Л.А. Общение и проблема интериоризации // Вопросы психологии. 1985. № 1. С. 110–120.

Кричевец 1997 – Кричевец А.Н. Об априорности, открытых программах и эволюции // Вопросы философии. 1997. № 6. С. 79–91.

Кричевец 2010 – Кричевец А.Н. Cogito, Другой и представления о психическом // Методология и история психологии. 2010. № 1. С. 122–135.

Кричевец 2013 – Кричевец А.Н. Пассивность в деятельности. За пределы оксюморона // Психологические исследования. 2013. № 31.  http://psystudy.ru/index.php/num/2013v6n31/880-krichevets31.html.

Кричевец, Солодушкина 2015 – Кричевец А.Н., Солодушкина М.В. Отношение «Я – Другой» в одной специальной ситуации общения // Консультативная психология и психотератия. 2015. № 5. С. 290–306.

Лэнгле 2009 – Лэнгле А. Феноменологический метод в экзистенциально-аналитической психотерапии // Моск. психотерапевтический журнал. 2009. № 2. 110–129.

Мальдине 2014 – Мальдине А. О сверхстрастности / Шолохова С.А., Ямпольская А.В. (Пост)феноменология: Новая феноменология во Франции и за её пределами. М.: Академический проект: Гаудеамус, 2014. С. 151–203.

Пузырей 2005 – Пузырей А.А. Психология. Психотехника. Психагогика. М.: Смысл, 2005.

Риццолатти, Синигалья 2012 – Риццолатти Дж., Синигалья К. Зеркала в мозге: О механизмах совместного действия и сопереживания. М.: Языки славянских культур, 2012.

Сартр 2000 – Сартр Ж.-П. Бытие и ничто. М.: Республика, 2000.

Сергиенко 2012 – Сергиенко Е.А. Принципы психологии развития: современный взгляд // Психологические исследования. 2012. № 24. http://psystudy.ru. 0421200116/0037.

Сокулер 2016 – Сокулер З.А. Субъективность, язык и Другой. Новые пути и искушения мысли, открываемые учением Эммануэля Левинаса. М.: Университетская книга, 2016.

Фаликман, Коул 2014 – Фаликман М.В., Коул М. «Культурная революция» в когнитивной науке: от нейронной пластичности до генетических механизмов приобретения культурного опыта // Культурно-историческая психология. 2014. Т. 10, № 3. С. 4–18.

Хараш 1987 – Хараш А.У. Личность и общение // Общение и оптимизация совместной деятельности / Андреева Г.М., Яноушек Я. (ред.). М.: Изд-во Моск. ун-та, 1987. С. 30–41.

Чалмерс 2013 – Чалмерс Д. Сознающий ум. В поисках фундаментальной теории. М.: URSS, 2013.

Черниговская 2013 – Черниговская Т.В. Чеширская улыбка кота Шрёдингера: язык и сознание. M.: Языки славянской культуры, 2013.

Швырков 2006 – Швырков В.Б. Введение в объективную психологию. Нейрональные основы психики. М.: Институт психологии РАН, 2006.

Шпитцер 2014 – Шпитцер М. Антимозг: цифровые технологии и мозг. М.: АСТ, 2014.

Якобони 2011 – Якобони М. Отражаясь в людях. Почему мы понимаем друг друга. М.: United Press, 2011.

Voprosy Filosofii, 2018. Vol.2. P. ?–?

Self and Intersubjective Mind. Phenomenology in the Interdisciplinary Frame

Anatoly N. Krichevets

We discuss the interaction of Phenomenology and applied research in Cognitive Sciences and Psychology. We show that the task of consciousness ‘explaining’ is not relevant to current psycho-physiological research, and that the task of correlation of objective data on brain activity and psychological functions, subjective stances, in particular functions and stances connected with intersubjective interactions, needs in methodological analysis and comparison with the results of Phenomenological tradition. We discuss the distinction of conscious stance ‘authorship’ and its ‘ownership’, function ‘localization’ in the intersubjective space, their interaction with Self, intersubjective interaction forms and Self attitudes to the Other’s influence. In line with the works by S. Gallagher and D. Zahavi discusses the distinction between "authorship" and "ownership" feelings and thoughts, localizing mental functions in the intersubjective space, their interaction with Me, shape the intersubjective interaction and I against the impact of Another.

KEY WORDS: intersubjectivity, phenomenology, postphenomenology, cognitive science, correlative psycho-physiology, mirror neuron, neurogenesis, psychological functions, cultural psychology.

KRICHEVETS Anatoly N. – DSc in Philosophy, CSc in Physics and Mathematics, Professor, Psychology department, Lomonosov Moscow State University.

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

Received at March 9, 2017.

References

Alexandrov, Yurij I. (2003) ‘Introduction to system psycho-phisiology’, Druzinin Vladimir N. (ed.). The Psychology of XXI centure. Per Se, Moscow, 2003, pp. 39–85 (in Russian).

Bajanov, Valentin A. (2015) ‘Modern Neuroscience and Comprehension of Subject on Cognition in Logico-epistemological Studies’, Epistemology and Philosophy of Science, T. XLV, 3 (2015), pp. 135–151 (in Russian).

Bousygina, Natalia P. (2009) ‘Phenomenological and Hermeneutic Approaches in Qualitative Psychological Research’, Culturno-Istoricheskaya Psichologiya, 1 (2009), pp. 57–65 (in Russian).

Chalmers, David (2013) Conscious Mind. In Search of a Fundamental Theory, Oxford University Press (Russian translation 2014).

Chernigovskaya, Tatiana V. (2013) The Cheshir Smile of Schrödinger’s cat: Language and Consciousness, Yazyky Slovianskoy Kultury, Moscow (in Russian).

Falikman, Maria V., Coul, Michael D. (2014) “‘The Cultural Revolution’ at the Cognitive Science: From Neuronal Plasticity to Genetic Mechanisms for the Cultural Experience Acquisition”, Culturno-Istoricheskaya Psichologiya, Vol. 10, No 3 (2014), pp. 4–18 (in Russian).

Gallagher, Shaun, Zahavi, Dan (2012) The Phenomenological Mind, Taylor & Francis Group, Lnd &N.Y.

Gendlin, Eugen T. (2009) ‘Phenomenological conception vs Phenomenological Method: the Critical Analysis of Medard Boss works with dreams’, Moscovskiy Psychoterapevticheskiy Journal, 2 (2009), pp. 130–146 (in Russian).

Hobson, Peter R. (2005) ‘What Puts the Jointness into Joint Attention?’ Eilan, Naomi, Hoerl, Christoph, McCormack, Teresa, Roessler, Johannes. (ed.), Joint Attention: Communication and Other Minds. Issues in Philosophy and Psychology, Oxford University press, pp. 185–204.

Iacoboni, Marco (2008) Mirroring People, Picador, New York (Russian translation 2011).

Karpova, Natalia L. (2014) ‘Lev Vygotsky’s ideas in family group logopsychotherapy’, Psychology in Russia: State of the Art, Vol. 7, № 3 (2014), pp. 90–99.

Kharash, Adolf U. (1987) ‘Person and Comunication’, Andreeva, Galina M., Janoushek, Jan (ed.), Comunication and Joint Activity Optimization, Moscow university press, pp. 30–41 (in Russian).

Kovalev, Georgiy A., Radzikhovskiy, Leonid A. (1985) ‘Comunication and the Problem of Interirnalization’, Voprosy Psihologii, Vol. 1 (1985), pp. 110–120 (in Russian).

Krichevets, Anatoly N. (1997) ‘On apriority, open programs and evolution’, Voprosy Filosofii, Vol. 6 (1997), pp. 79–91 (in Russian).

Krichevets, Anatoly N. (2010) ‘Cogito, Other, and the theory of mind’, Methodology and history of psychology, 2010, № 1, pp. 122–135 (in Russian).

Krichevets, Anatoly N. ‘Passivity in Activity. Beyond the Oxymoron’, Psikhologicheskie Issledovaniya, 6 (31), 2013, http://psystudy.ru. 0421200116/0037 (in Russian).

Krichevets, Anatoly N., Solodushkina, Marina V. (2015) ‘The ‘Self – Other’ Relation in the Special Communicative Situation’, Konsultativnaya Psyhologiya I Psihoterapiya, 5 (2015), pp. 290–306 (in Russian).

Laengle, Alfried (2009) ‘The Phenomenological Method in Existention-Analitical Psychotherapy’, Moskovskiy Psichoterapevticheskiy Journal, 2 (2009), pp. 130–146 (in Russian).

Maldiney, Henri (1991) Penser l’homme et la folie, Jérôme Millon, Grenoble (Fragment in Russian translation).

Meltzoff, Andrew, Moore, Keith (1977) ‘Imitation of facial and manual gestures by human neonates’, Science, 218, 1977, pp. 179–181.

Puzirey, Andrey A. (2005). Psychology, Psychotechnique, Psychogogic, Smysl, Moscow (in Russian).

Rizzolatti, Jacomo, Sinigaglia Corrado (2008) Mirrors in the Brain: How Our Minds Share Actions and Emotions, Oxford university press (Russian translation 2012).

Sartre, Jean-Paul (1943) L’Être et le Néant, Gallimard, Paris (Russian translation 2000).

Sergienko, Elena A. (2012) ‘The Foundation of Developmental Psychology: Modern View’, Psikhologicheskie Issledovaniya, 5 (24), 2012, http://psystudy.ru. 0421200116/0037 (in Russian).

Shvyrkov, Viacheslav B. (2006) The Introduction to the Objective Psychology. The Neuronal Foundation of Mind, IPRAN-press, Moscow (in Russian).

Sokuler, Zinaida A. (2016) Subjectivity, Language and Other. New Thought Roads and Temptation Opening by Emmanuel Levinas’ Doctrine, Universitetskaya Kniga, Moscow (in Russian).

Spitzer, Manfred (2012) Digitale Demenz: Wie wir uns und unsere Kinder um den Verstand bringen, Veröffentlicht von Droemer (Russian translation 2014).

Vygotskiy, Lev S. (1983) ‘The history of high psychical function development’, Vygotskiy L., Collected Works in 6 Vol., Vol. 3, Pedagogic press, Moscow (in Russian).

Zahavi, Dan (2004) ‘Phenomenology and the project of naturalization’, Phenomenology and the Cognitive Sciences, 3, 2004, pp. 331–347.

Zahavi, Dan (2014) Self and Other. Exploring Subjectivity, Empathy, and Shame, Oxford University Press, Oxford.