Вопросы философии. 2018. № 2. С. ?–?

Современный исторический нарратив

К.В. Хвостова

В статье рассматриваются специфические черты современного исторического нарратива. Автор исследует его междисциплинарный характер. Анализируется роль и особенности применения научных стратегий синергетики в исторических исследованиях. Обращается внимание на уточнение общих интуитивных понятий. Автор рассматривает значимость индукции для понимания единичных и уникальных исторических событий. В статье затронуты проблемы, относящиеся к особенностям применения математических методов в истории. Значительное место уделяется анализу малых совокупностей однородной исторической информации. Рассматривается отношение слов и вещей в исторических источниках. Показано отличие исторического нарратива от репрезентации знания в социологии и исторической науке. Изучается значение, придаваемое в историческом нарративе психологическим факторам и мотивам деятельности исторических агентов. Исторический нарратив включает содержательную интерпретацию и математические методы. Рассмотрена роль трансдисциплинарных стратегий. Автор характеризует концепт «цивилизация» как трансдисциплинарный.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: нарратив, синергетика, уточнение общих понятий, индукция, математические методы, малые совокупности, слова, вещи.

ХВОСТОВА Ксения Владимировна – доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института всеобщей истории Российской академии наук.

hvks@mail.ru

Статья поступила в редакцию 28 августа 2017 г.

Цитирование: Хвостова К.В. Современный исторический нарратив // Вопросы философии. 2018. № 2. С. ?–?

Современный исторический нарратив как средство репрезентации исторического знания является результатом комплексных междисциплинарных исследований, основанных на использовании методик, разработанных и применяемых не только в сфере историописания, но и в других видах знания. Современная эпистемология и методология науки отличаются пристальным вниманием к нарративу, существующему не только в гуманитарном, в частности, историческом знании, но и применяемому в других научных дискурсах.

Нам представляется, что подобные тенденции восходят к идеям И. Пригожина, констатировавшего наметившиеся черты сближения гуманитарных и естественных наук [Пригожин 1991, 51]. Вывод Пригожина тесно связан с признанием роли «малых локальных возмущений», то есть единичных событий и единичной каузальности в изменениях сложных динамических систем [Майнцер 2010, 86–88]. Подобные «возмущения» вызываются единичными событиями. Внимание в рамках синергетики к событию, которое М. Хайдеггер, как известно, рассматривал как сущность бытия [Хайдеггер 2006, 164], а также к самоорганизации физических и исторических процессов является основным фактом сближения гуманитарных и естественных наук.

Интерес к нарративу как существенному компоненту научного дискурса делает особенно актуальным обращение к рассмотрению специфических особенностей исторического нарратива. В рамках современного лингвистического поворота, как известно, развивается направление исследований, когда в историческом нарративе используются современные литературные когнитивные практики [Микешина 2016, 298–299]. Новизна и оригинальность подобной позиции очевидна. Можно, однако, не согласиться с некоторыми отечественными историками, полагающими, что для ряда их коллег характерно наивное следование устаревшей теории отражения, признававшей непосредственную связь информации исторического источника с реальностью прошлого.

Думается, что историки исходят из рационалистического понимания познания и, соответственно, признают роль чувственного образа в познании. Согласно И. Канту «всякое наше знание начинается с чувств, переходит затем к рассудку и заканчивается в разуме…» [Кант 1964, 341]. Подобное понимание познания восходит к античным традициям, а также было четко выражено в средневековой схоластике, в частности, в сочинениях номиналиста Оккама. В данной статье, однако, в центре внимания оказываются не литературные практики, а характерное для лингвистического поворота акцентирование внимания к лингвистическим обозначениям, содержащимся в исторических источниках и их анализу.

Внимание к языковым обозначениям, характеризующим единичные события и казуальности, как известно присуще постмодернизму, рассматривающему их в рамках более общих идей детализма. Подобные принципы, на наш взгляд, правомерно определить как эпистемологическое обоснование и оправдание научной индивидуализирующей и детализирующей стратегии, используемой в рамках современного исторического нарратива с его вниманием к единичному.

Сказанное выше относительно акцентирования единичных событий побуждает обратиться к более подробному рассмотрению проблемы соотношения исторического нарратива и методов синергетики. В центре ее внимания, как известно, наряду с ролью малых возмущений, вызываемых отдельными событиями и приводящими к изменениям системы, находятся процессы самоорганизации системы в стадии ее дестабилизации, которая образует динамический хаос.

Мнения исследователей относительно роли синергетики в современном историописании различны. Некоторые авторы не сомневаются в ее большой значимости [Нехамкин 2015, 151]. Однако существует и другая позиция, сторонники которой отрицают роль синергетики в истории [Гобозов 2015, 12]. Внести ясность в решение означенной проблемы помогает ознакомление с выводами одного из теоретиков синергетики – К. Майнцера. Ученый особо подчеркнул, что малые локальные возмущения, то есть единичные события, рассматриваемые в рамках синергетики как фактор дестабилизации системы, соответственно, представляют предмет исследовательского интереса только при характеристике этой нестабильной стадии в ее развитии. Однако при анализе стабильного состояния систем единичные события и каузальность не являются предметом научного интереса [Майнцер 2010, 86].

Бросается в глаза отличие подобных исследовательских установок от таковых, существующих в рамках исторического нарратива, в задачи которого входит комплексное изучение событий как в периоды исторической стабильности, так и дестабилизации систем. «Хаос» как предмет исторического анализа своей множественной качественно-содержательной формой, раскрываемой в историческом нарративе, отличатся от хаоса, вызываемого в сложных вероятностных динамических системах малыми локальными возмущениями с последующей их самоорганизацией и составляющего предмет изучения синергетики.

Более того, изменение сложных исторических систем, включавших такие крупные хронотопы, как государство, происходили, как правило, и особенно в отдаленном прошлом, не в результате малых локальных единичных событий, а в итоге крупных катаклизмов, глобальных катастроф, имеющих мировое значение. Примером таковых являлись, в частности, завоевание Византии крестоносцами в 1204 г. и гибель империи в результате турецкого завоевания Константинополя в 1453 г. Однако характерно, что в 1261 г. Византия не только освободилась от власти латинян, но и возродила основные государственные социальные системы, а также – и это главное – возобновила их традиционное функционирование. И это произошло несмотря на то, что географическое расположение империи, окруженной огромным количеством враждебных этносов и ведущей с ними на протяжении всей своей истории бесконечные войны, делало особенно уязвимым ее социально-политические структуры.

Глубинные потрясения, претерпеваемые всемирно значимыми хронотопами прошлого, не всегда заканчивались их крахом. Подобные крупномасштабные исторические системы не только обнаруживали способность восстанавливать разрушенные организации, но обладали запасом прочности, способностью противостоять совокупности катастрофических событий. Возвращаясь к примеру византийской истории, отметим то вызывающее интерес обстоятельство, что понимание подобных явлений было в своеобразной форме присуще византийской ментальности и проявилось в идеях циклического времени, круговорота событий, восходящих к соответствующим представлениям античности и восточной патристики. Социальные катаклизмы понимались как случайные непредсказуемые явления, связанные с божественным возмездием. Однако нормальный ход социального развития, по мнению византийцев, связан с повтором событийных ситуаций, обуславливающим возможности предвидения [Хвостова 2008, 84]. Распространенность подобных воззрений придает византийской ментальности характер исторической парадигмы.

Однако пристальное внимание к качественному событийному разнообразию социальных, экономических и культурных отношений прошлого не свидетельствует об отсутствии в рамках современного исторического нарратива интереса к анализу вероятностных тенденций, понимаемых как цепь однородных событий в рамках фиксированного хронотопа. Напротив, подобные тенденции постоянно становятся предметом изучения со стороны историков. При наличии в источниках качественной информации эти сведения подлежат интерпретации, основанной на полноте и точности сравнительного содержательного анализа источников. Если же имеются количественные данные, то, начиная с 60-х гг. ХХ в., в рамках исторического нарратива практикуется использование статистических методов и дифференциальных уравнений [Boudon 1968].

Применение статистических методов позволяет историку получить по отношению к фиксированному пространственно-временно́му диапазону сопоставимые количественные показатели, дающие возможность измерить тесноту корреляционно-каузальных зависимостей между факторами, формирующими тенденцию. Использование дифференциальных уравнений создает условия для прогнозирования и ретропрогнозирования, то есть распространения вычисленных характеристик на подобные тенденции в ареале, превосходящем по своим пространственно-временны́м характеристикам хронотоп, на материале которого проводилось моделирование и расчеты [Хвостова 2008, 119–123].

Однако нам представляется, что осуществление количественного подхода при изучении числовой информации исторических источников нуждается в некоторых разъяснениях. Обязательным условием применения дифференциальных уравнений, как известно, является непрерывность развития изучаемой тенденции в рамках интересующего исследователя пространственно-временно́го диапазона [Майнцер 2010, 86]. Очевидно, в некоторых исследовательских ситуациях, особенно при изучении отдаленного прошлого и при наличии ограниченного объема количественной информации, у исследователя справедливо может возникнуть сомнение в правомерности распространения полученных результатов на ту часть хронотопа, которая в силу дефектов информации не подлежала непосредственному анализу.

Иными словами, необходимо учитывать трудности прогноза и ретропрогноза, возникающие в рамках нарратива. Не исключено, что в некотором ареале в определенной простраственно-временнно́й точке плавное непрерывное развитие тенденции в силу неизвестных исследователю причин оказалось нарушенным и процесс путем самоорганизации или в результате регулирования со стороны властей перешел в новую стадию своего развития. Однако недостаточное количество информации, равно как и ее дефекты, не позволяют фиксировать время и детали произошедшей трансформации. Сказанное означает, что в историческом нарративе ограниченную роль играют идеи современной синергетики относительно возможностей распознавания стадий изучаемых процессов, их перехода из одной фазы в другую, происходящего вследствие бифуркации или другими путями, включающими сознательно-волевые действия агентов.

Исторический нарратив отличается от репрезентаций знаний в дисциплинах, изучающих общие законы явлений. В центре внимания исторического нарратива оказываются пространственно-временны́е тенденции во всем качественном разнообразии составляющих их событий. Эти тенденции, как и отдельные события, изучаются с помощью индукции с учетом ограниченных возможностей ретропрогнозов и прогнозов в отношении хронотопов, размеры которых не совпадают с непосредственно изучаемыми. Соответственно, индукция, имеющая ограниченное применение в современном теоретическом знании, является основным средством изучения исторической информации как о единичных событиях и казуальностях, так и о тенденциях в отдельных хронотопах.

В этом отношении современный исторический нарратив отличается не только от соответствующих репрезентаций знаний в естественных науках, но и в социологии и экономических науках. Событийный хаос, составляющий предмет изучения со стороны историка, как отмечалось выше, не может быть сведен к динамическому хаосу, подразумеваемому синергетикой. Наряду с социально-экономическими и культурными факторами он отражает множественность психологических проявлений, включая мотивы действий, психические переживания отдельных исторических агентов. Они улавливаются, во всяком случае, частично, на уровне содержательного анализа в рамках исторического нарратива, одной из задач которого является фиксация нюансов поведения и когнитивных практик, присущих историческим агентам.

Сочетание точных методов и интерпретации при изучении единичных событий придает историописанию особую дисциплинарность. Задача современной методологии истории заключается в совершенствовании методик, способствующих уточнению общих содержательных утверждений нарратива. Предлагаем вариант подобной стратегии на примере уточнения общих понятий М. Фуко, относящихся к изучаемым им семиотическим отношениям слов и вещей в европейской культуре, называемых им «эпистемы». М. Фуко, в частности, утверждал, что до XVI в. категория сходства играла конструктивную роль в знании [Фуко 1994, 54].

Среди историков бытует мнение, согласно которому понятия, подразумеваемые М. Фуко под названием «эпистемы», равно как и такие общие, постоянно используемые в историческом нарративе понятия, как культура, цивилизация являются результатом обобщения многих индуктивных выводов, сделанных в результате анализа материала конкретных исторических источников. Подобные позиции противоречат выводам современных эпистемологических исследований, согласно которым эти понятия возникли «внелогическим способом», как итог длительной мыслительной эволюции [Микешина 2010, 47; Микешина 2016, 198–199]. В своей общей формулировке подобные понятия для историка не имеют инструментального значения, то есть их использование не позволяет детально проанализировать и оценить информацию конкретных источников. Такие понятия нуждаются в опредмечивании, уточнении на конкретном материале исторических источников.

Процесс и результаты реификации и соответствующего уточнения эпистем М. Фуко, то есть соотнесения их с данными конкретных исторических источников, были проиллюстрированы автором данной статьи на материале источников, относящихся к аграрно-правовым отношениям Византии XIV в. Рассмотренные юридические документы, от которых исследователь вправе был ожидать точности и соответствия слов и вещей, таковыми качествами не отличались [Хвостова 2016, 3–15]. Оказалось, что слова жили собственной жизнью. Они образовали определенные лингвистические стереотипы, характеризующие сложные социальные, ментальные и культурные традиции. Эти результаты подтверждают мнение современных специалистов в области языкознания, которые полагают, что значения слов в общественной жизни зависят от многообразных, подверженных изменениям коммуникативных практик, ментальности, конкретных ситуаций в общественной жизни [Вдовиченко 2016, 171].

Расхождение практики реальных экономических отношений с общими идеями М. Фуко о точном совпадении слов и вещей в экономических отношениях до XVI в. очевидны при рассмотрении и верификации на материале конкретных источников утверждения о том, что в Средние века в Европе ценность монеты строго определялась количеством содержащегося в ней металла. Но подобная строгая зависимость исчезает в последующий период, когда ценность денег стала определяться изображением на монете правителя [Фуко 1994, 196]. Но в византийском законодательстве Х в. говорится, что в более раннюю эпоху допускалось хождение только такой монеты, на которой имелось изображение правителя. Однако затем эта практика была отменена [Липшиц 1976, 64–65].

Общие идеи М. Фуко о соотношении в разные периоды европейской истории слов и вещей могут служить для историка только ориентиром, научной парадигмой, а именно направить исследовательскую мысль на изучение соответствующих отношений в данном хронотопе путем изучения материала конкретных источников с помощью индукции. Роль индуктивного анализа в историописании тесно связана с историческим детализмом, вниманием к единичному, тем факторам развития, которые находятся в центре внимания современного постмодернизма. Однако определение эпистем, соотношения слов и вещей в понимании М. Фуко, причисляемого многими теоретиками к постмодернизму, носит обобщающий характер. Использование данного понятия при изучении конкретных исторических явлений предполагает его уточнение, то есть выработку процедурных понятий на основе общего.

Внимание историков как к обобщающим теоретико-философским представлениям, так и к детализированным характеристикам исторических явлений отражает один из существенных видов исторической междициплинарности нарратива. Ее содержанием является сочетание общего интуитивного и дедуктивного подходов к изучаемому предмету с конкретной исторической методикой, основанной на всестороннем анализе источников с помощью индуктивных выводов. При этом целесообразно подчеркнуть специфику данной разновидности междициплинарности. Другие формы таковой, а именно применение математических методов в социально-экономической истории, анализ лингвистических стереотипов привлекали внимание специалистов. Однако взаимосвязь методики конкретного исторического анализа с теоретико-философским подходом к изучению сведений об исторических явлениях явно не акцентировалась как форма исторической междисциплинарности, что представляет собой актуальную проблему.

Полагаем, что наиболее общими понятиями, используемыми в историческом нарративе, являются понятия времени и пространства. Их уточнение приводит исследователя к формированию понятий цивилизации и культуры. Их применение в конкретно-историческом исследовании является привычным. Однако обычно их использование не только не сопровождается соответствующим опредмечиванием и уточнением, но иногда и не устанавливается. Автор данной статьи согласен с определением понятия «цивилизация», данным В.Ж. Келле и обобщающим опыт многих дефиниций, использованных ранее другими учеными. В соответствии с определением В.Ж. Келле цивилизация понимается как понятие более широкое, чем культура и включает его. Цивилизация характеризуется как социокультурное образование и его особый способ воспроизводства во времени и пространстве [Келле 2000, 14]. Нам представляется целесообразным расширить это определение, включив в него присущий разным цивилизациям природно-географический фактор.

Однако в таком обобщенным виде понятие «цивилизация» оказывается малозначимым при изучении конкретного материала источников. Подобное употребление широкого многозначного и расплывчатого понятия придает неопределенность всему нарративу. Для придания данному понятию инструментальных функций его следует уточнить. Предлагаемая процедура уточнения данного понятия многоэтапна. На первом этапе исследователю предстоит выявить совокупность динамических функциональных и корреляционных связей, которая, в соответствии с приведенным выше общим определением, характеризует любую цивилизацию независимо от ее пространственно-временны́х рамок. Эти связи, называемые параметрами цивилизации, полагаем, характеризуются сложными обратными казуальными зависимостями, отражающими социальные, экономические, политико-правовые, ценностно-культурологические, религиозно-ментальные факторы, образующие тенденции, традиции, обычаи.

Второй этап состоит в нахождении приоритетных параметров, отличающих цивилизации в определенном пространственно-временно́м ареале. Например, для средневековых европейских цивилизаций типичным явлением можно считать преобладающую роль в их развитии религиозного фактора. Для европейских цивилизаций Нового времени и при характеристике их как единого целого, составляющего европейскую цивилизацию, характерна возрастающая роль экономического фактора. В Новейшее время наблюдается растущее значение политико-социальных взаимосвязей. Естественно, подобные акцентировки условны, но мы их придерживаемся, рассматривая как средство упорядочения фактического материала, опирающееся на многие конкретные исторические исследования, в которых присутствует мнение о значимости тех или иных факторов в разные эпохи.

Рассмотренные два этапа уточнения общего понятия «цивилизация» отражают общее знание по предмету, связанное с конкретикой только на уровне теоретического осмысления проблемы, то есть на уровне трансдисциплинарности, но не имеющее прямого отношения к индуктивному анализу источников. Однако оно, в отличие от общего определения понятия цивилизация, содержит, как и первый этап уточнения, некоторую детализацию, конкретизацию предмета изучения. Если первые два этапа уточнения рассматриваемого понятия могут быть расценены как его детализация и конкретизация, то третий этап, связан уже с анализом источников, относящихся к фиксированным хронотопам. Полученные на первых двух этапах характеристики наполняются реальным содержанием и смыслом, реконструируемыми в результате изучения информации конкретных источников, относящейся к определенному хронотопу. Этот этап уточнения рассматриваемого понятия реализуется, таким образом, на уровне анализа и выводов о конкретных тенденциях социальных институтов, деятельности социальных агентов и культуры хронотопа.

Четвертый этап опредмечивания изучаемого понятия подводит окончательные итоги процессу постепенного его уточнения. Суть данного этапа состоит в обнаружении качественно-содержательной специфики изучаемой цивилизации, устанавливаемой с учетом общего ее определения и проделанных уточнений. При подобном сочетании теоретического и конкретно-исторического подходов осуществляется связь общего, интуитивного знания, осуществляемого на уровне нерасчлененного схватывания проблемы, с его детализацией при помощи информации конкретных источников.

Пятый этап уточнения понятия «цивилизация», так же как и предшествующий, основан на его опредмечивании, осуществляемом с помощью материала конкретных источников. В центре внимания оказываются проявления временны́х изменений изучаемых цивилизаций, то есть связь закономерных и случайных факторов развития, а также влияние меняющейся мотивированной деятельности агентов. Изучаемая под данным углом зрения историческая информация интерпретируется в терминах временно́й динамики. Длительность отдельных стадий в развитии цивилизационных параметров определяется с учетом ряда исторических факторов. Они подразумевают внимание к динамике информационных процессов, социальных коммуникаций, качественного разнообразия воспроизводства цивилизационных параметров во времени. Временны́е изменения цивилизаций обнаруживаются также в перераспределении ролей основных цивилизационных параметров.

Все перечисленные факторы, отражающие временну́ю динамику цивилизаций, должны быть интерпретированы как темпы их развития во времени. Известный отечественный логик В.К. Финн характеризует общие расплывчатые понятия как идеи. Их уточнение рассматривается в терминах логики как формирование ряда процедурных понятий. Их строение носит неаристотелевский характер, а именно при прежнем экстенсионале понятий, то есть их объеме, интенсионал понятия, то есть его содержание расширяется [Финн 2015]. Иными словами, объем общего понятия задается его общим определением и рассматриваемым в исследовании хронотопом. В процессе его уточнения содержание понятия пополняется новыми признаками, отличающими новые представления, возникшие в результате изучения новой информации.

Современный исторический нарратив, полагаем, должен вносить новый смысл в понимание прошлого по сравнению с тем, который сложился в результате предшествующего изучения. В этой связи возникает проблема осмысления выводов об исторических явлениях в терминах современного знания. Подобная процедура была продемонстрирована автором статьи на примере характеристики так называемого единичного права Византии, восходящего к римскому jus singulare, в терминах права прецедентов, используемого в современной юридической теории. В Византии земли и привилегии систематически жаловались императором крупным привилегированным юридическим лицам, в частности монастырям. Подобные акции рассматривались как проявление особой милости со стороны императора. При этом подобные пожалования периодически подтверждались вновь издаваемыми жалованными грамотами. Строгая адресность подобных акций, осуществляемых в отношении большого числа представителей государственной элиты, позволяет расценить подобную юридическую практику не только как дарование привилегий, но и как метод создания прочных правоотношений, источником которых являлась серия подобных прецедентов. Использование выражений современной юриспруденции для понимания правоотношений прошлого отражает усложнение современной трактовки исторических явлений прошлого, обнаруживающее требования современного знания, включающего идеи создания нового образа с помощью методов трансдисциплинарности.

Бесспорно, самым революционным шагом в развитии современного историописания явилось включение в исторический нарратив результатов применения математических методов при анализе информации, относящейся к социально-экономической истории. Это направление далеко не исчерпало еще своих возможностей. Однако в качестве недостатка ряда подобных исследований следует, на наш взгляд, отметить тот факт, что в некоторых работах недостаточно четко осуществляется интерпретация полученных количественных характеристик в терминах изучаемой предметной области. Однако только результаты такой интерпретации способны привести к новым, более глубоким выводам по изучаемому предмету. Иногда те закономерности изучаемых явлений, которые достаточно ясны и при обычном источниковедческом анализе, выражаются количественными характеристиками и описываются в терминах теории информации, вероятностей или синергетики. В этом случае мы имеем эффект idem per idem, то есть некоторую тавтологию. Очевидно, что новое ви́дение проблемы возникает только в том случае, если в результате количественного анализа мы получаем новое знание по изучаемому предмету.

Особый интерес и особые трудности возникают при количественном анализе информации, относящейся к отдаленному прошлому. В целом ряде исследовательских ситуаций отсутствует уверенность в однородности имеющейся количественной информации по изучаемому предмету. Известно ведь, что в Средние века в Европе меры земельной площади и величины взимаемых с нее податей варьировали не только по регионам, но и в пределах отдельных вотчин. Поэтому в таких исследовательских ситуациях целесообразно образовывать малые совокупности, включающие заведомо однородные данные. При этом каждая подобная совокупность понимается как генеральная совокупность. Соответственно, при наличии количественной информации, относящейся к подобным малым хронотопам, отсутствуют основания для применения таких статистических процедур, как выравнивание динамических рядов или нахождение ошибки, присущей коэффициентам регрессии и корреляции и возникшей в результате влияния случайных факторов. Дело в том, что те факторы, которые в рамках значительных по размерам хронотопов являлись случайными, в малых совокупностях играли основную роль и обуславливали их структуру. Поэтому для оценки значимости количественных показателей целесообразно сопоставлять их со сведениями нормативных актов или законодательных памятников. В частности, подобная процедура была осуществлена автором статьи при изучении имущественного расслоения византийских крестьян XIV в. [Хвостова 2008, 114].

Применение математических методов в историческом нарративе способствует расширению возможностей и диапазона сравнительного анализа. Если в исторических источниках по социальной, экономической или политической истории содержится значительная по объему числовая информация, то ее оценка неосуществима без упорядочения соответствующих данных с помощью количественных методик. Иными словами, обращение к количественным методам придает выводам нарратива необходимую точность.

В целом полагаю, что нахождение способов более точных характеристик прошлого является основной задачей современного исследовательского научно-исторического нарратива. Решение этой проблемы может быть достигнуто только с помощью междисциплинарных и трансдисциплинарных стратегий. Они подразумевают анализ содержащихся в источниках лингвистических обозначений, опредмечивание и уточнение общих понятий, применение математических методов, индуктивный анализ информации источников.

Естественно, общие представления об изучаемом предмете, возникающие в силу интуитивного теоретического схватывания материала источников на основе требований, предъявляемых к научному знанию в определенный момент времени, являются идеализацией, образом. Но такая ситуация отличает не только историописание, она характерна для научного знания в целом. Хайдеггер выразил эту мысль как зависимость общих идей о бытии от присутствия в нем человека [Хайдеггер 2002, 41]. Однако в каждой науке общие понятия подлежат уточнению и иллюстрированию с помощью конкретных опытных данных. Например, в современной физике распространена синергетическая парадигма, отличная от основополагающих идей классической физики. Соответственно, в рамках новой парадигмы проводятся практические исследования по ее иллюстрированию и уточнению.

В исторической науке при изучении прошлого также совершаются названные процедуры, составляющие содержание исторического нарратива, которые были выше продемонстрированы на примере уточнения концепции М. Фуко по соотношению слов и вещей. Осуществление в историописании подобных процедур, составляющих содержание исторической науки и исторического нарратива, обеспечивается достижениями таких отраслей историографии, как источниковедение, текстология, а при изучении отдаленного прошлого также палеография, кодикология, археология, этнография.

Кроме рассмотренных в статье имеют значение, естественно, и другие исследовательские приемы, например, традиционный сравнительный анализ, а также известные методы аналогии. Не все из перечисленных методик были подвергнуты анализу в данном тексте, в котором сделан акцент на характеристике новых, менее привычных междисциплинарных методик. Применяемые содержательные и основанные на количественных показателях стратегии взаимосвязаны и взаимообусловлены, что придает историческому нарративу целостный характер.

Источники и переводы – Primary Sources and Russian Translations

Кант 1964 – Кант И. Критика чистого разума. Собр. соч.: В 6 т. М.: Мысль, 1964. Т. 3 (Kant I. Kritik der reinen Vernunft. Russian translation).

Липшиц 1976 – Липшиц Е.А. Право и суд в Византии IV–VIII вв. Л.: Наука, 1976 (Lipshits H. Law and Justice in Byzance in IV–VIII centuries. In Russian).

Майнцер 2010 – Майнцер К. Вызовы сложности в XXI веке. Междисциплинарное введение // Вопросы философии. 2010. № 10. С. 84–98 (Mainzer K. Thinking in Complexity in XXI Century. Interdisciplinary Introduction. Russian translation 2010).

Пригожин 1991 – Пригожин И. Философия нестабильности // Вопросы философии. 1991. № 6. С. 46–52 (Prigogine I. The philosophy of instability. Russian translation 1991).

Фуко 1994 – Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб.: А-cad, 1994 (Foucault M. Les mots et les choses. Russian translation).

Хайдеггер 2002 – Хайдеггер М. Бытие и время. СПб.: Наука, 2002 (Heidegger M. Sein und Zeit. Russian translation).

Хайдеггер 2006 – Хайдеггер М. Очерки философии // Вопросы философии. 2006. № 11. С. 164–166 (Heidegger M. Beiträge zur Philosophie. Russian translation 2006).

Boudon, Raymond (1968) L'analyse mathématique des faits sociaux, Librairie Plon, Paris.

Ссылки – Reference in Russian

Вдовиченко 2016 – Вдовиченко А.В. О несамотождественности языкового знака. Причины и следствия «лингвистического имяславия» // Вопросы философии. 2016. № 6. С. 164–175.

Гобозов 2015 – Гобозов И.А. Историческая наука и реконструкция исторического прошлого // Проблемы исторического познания. М.: ИВИ РАН, 2015. С. 65–80.

Келле 2000 – Келле В.Ж. Культура в системе цивилизационных механизмов // Сравнительное изучение цивилизаций мира. М.: ИВИ РАН, 2000. С. 8–18.

Микешина 2010 – Микешина Л.А. Эпистемологическое оправдание гипостазирования и реификации // Вопросы философии. 2010. № 12. С. 44–54.

Микешина 2016 – Микешина Л.А. Современная эпистемология гуманитарного знания: Междисциплинарные синтезы. M.: РОССПЭН, 2016.

Нехамкин 2015 – Нехамкин В.А. Синергетика и современное историческое познание: возможности и пределы // Проблемы исторического познания. М.: ИВИ РАН, 2015. С. 150–160.

Финн 2015 – Финн В.К. Неаристотелевское строение понятий // Логические исследования. М., 2015. № 21(1). С. 8–19.

Хвостова 2008 – Хвостова К.В. Византийская цивилизация как историческая парадигма. СПб.: Алетейя, 2008.

Хвостова 2016 – Хвостова К.В Слова и вещи в византийских аграрно-правовых отношениях // Вопросы истории. 2016. № 4. С. 3–15.

Voprosy Filosofii. 2018. Vol. 2. P. ?–?

Modern Historical Narrative

Kseniya V. Khvostova

The article deals with specific features of modern historical narrative. The author examines his interdisciplinary character. The role and limits of application of scientific strategies of synergetic in historical studies are analysed. The attention is drowns to the making more precise general intuitive historical notions. The author shows the importance of induction for the understanding of single and unique historical events. The article includes the problems relating to the peculiarities of the mathematical methods applicable in history. The considerable place is given to the analysis of the little clusters of homogeneous historical information. The relations between the words and things in historical sources are considered. The difference of historical narrative from the demonstration of the study of sociological and economical knowledge is showed. The attention of historical narrative to the psychological factors, motives of activity of historical agents is examined. The role of behavior of historical agents in different historical situations is noted. The historical narrative includes the historical interpretation and the mathematical methods. The attention is paid to considerations of the role of transdisciplinary strategies in historical studies. The author considers the concept of civilization as transdisciplinary.

KEY WORDS: narrative, synergetics, making more precise, general notions, induction, mathematical methods, little clusters, words, things.

KHVOSTOVA Kseniya V. – DSc in History, Chief researcher, Institute of World History of Russian Academy of Science.

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

Received at August 28, 2017.

Citations: Khvostova, Kseniya V. (2018) “Modern Historical Narrative”, Voprosy Filosofii, Vol. 2 (2018), pp.?–?

References

Finn, Victor K. (2015) “Non-aristotelian Structure of Procedural Notions”, Logical Investigationss, Vol. 21(1) (2015), рр. 8–19 (in Russian).

Gobozov, Ivan A. (2015) “Historical Science and Reconstruction of Historical Past”, Problems of Historical Knowledge, IVI RAN, Moscow, pр. 65–80 (in Russian).

Kelle, Vladislav J. (2000) “Culture in the System of the Mechanism of Civilization”, Comparative study of civilizations, IVI RAN, Moscow, pр. 8–18 (in Russian).

Khvostova, Kseniya V. (2008) Byzantine Civilization as Historical Paradigm, Aleteiya, Saint Petersburg (in Russian).

Khvostova, Kseniya V. (2016) “Words and Things in Agrarian Juridical Relations in Byzans”, Voprosy Istorii, Vol. 4 (2016), pр. 3–15 (in Russian).

Mikeshina, Luydmila A. (2010) “Epistemological Justification of Hypostasizing and Reification”, Voprosy Filosofii, Vol. 12 (2010), pр. 44–54 (in Russian).

Mikeshina, Luydmila A. (2016) Modern Epistemology of Humanitarian Study: Interdisciplinaries Syntesises, ROSSPEN, Moscow (in Russian).

Nekhamkin, Valeriy A. (2015) “Synergetics and Modern Historical Knowledge”, Problems of Historical Knowledge, IVI RAN, Moscow, pр. 150–160 (in Russian).

Vdovichenko, Andrey V. (2016) “Non Selfidentity of Linguistic Sign. Causes and Effects of the ‘Linguistic Onomatodoxia’”, Voprosy Filosofii, Vol. 6 (2016), pp. 164–175 (in Russian).