Вопросы философии. 2018. № 1. С. ?–?

Условия позитивности правосознания в контексте феноменологии Э. Гуссерля

М.И. Пантыкина

В статье исследуется проблема формирования позитивности правосознания с использованием теоретико-методологических оснований феноменологии Э. Гуссерля. Необходимость обращения к феноменологической методологии обусловлена тем, что она позволяет выявить субъективированные основания явлений правовой жизни и обнаружить условия их преодоления в области правосознания. Гипотеза исследования основана на теории конституирования, в соответствии с которой полагается, что правовая жизнь конститутивна, поэтому ее проявления обусловлены латентным процессом формирования структур смысла в изменяющихся состояниях правосознания и пересекающимися во времени интенциональными переживаниями субъектов права. В результате делается вывод о том, что модусы сознания Я – рациональность, стремление к очевидности и нормативности, утверждение значимости собственных переживаний – гарантируют исходную позитивность правосознания. Причины конституирования правовых негаций связаны со «сбоями» в конфигурировании форм временности пассивного и активного синтезов сознания, с необходимостью согласования позиций и «зон первичной важности» Я и Другого, с политическим влиянием на процесс смыслообразования в праве.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: феноменология права, конституирование, позитивное правосознание, правовой субъект, правовая норма, правовая жизнь, временность.

ПАНТЫКИНА Марина Ивановна – доктор философских наук, профессор кафедры истории и философии, заместитель директора гуманитарно-педагогического института по учебно-методической работе Тольяттинского государственного университета.

pantikina@tltsu.ru

Статья поступила в редакцию 24 августа 2017 г.

Цитирование: Пантыкина М.И. Условия позитивности правосознания в контексте феноменологии Э. Гуссерля // Вопросы философии. 2018. № 1. С. ?–?

В научной и публицистической литературе последнего десятилетия появилось немало исследований, посвященных негативным явлениям правовой жизни – правовому нигилизму, девиации, возрождению архаических принципов талиона и «права сильного». Однако совершенно без внимания остается новое направление современной правовой идеологии, которое условно можно назвать «трендом позитивности». Развитие этого направления связано с необходимостью создания условий и средств формирования позитивных установок правосознания. Существенную сложность в решении этой проблемы составляет множественность трактовок понятия «позитивное правосознание». Так, содержание этого понятия в идеологическом аспекте принято уточнять с помощью таких понятий, как «лояльность», «доверие», «признание», «легитимность» и т.д. В то время как философско-правовые трактовки связаны с идеей эмансипации правосознания и расширения границ правовой значимости правового субъекта. В философско-правовом аспекте хрестоматийным является определение, предложенное И.А. Ильиным: «…положительное правосознание состоит, прежде всего, в том, что человек переживает понятие положительного права адекватно его смыслу» [Ильин 1993, 31].

Опыт исследования условий формирования позитивного правосознания представлен в нашей статье, посвященной анализу философско-правовой теории Гегеля [Пантыкина 2014]. Необходимость дальнейшего изучения этой проблематики обусловлена тем, что в предыдущей работе были выявлены познавательные затруднения, решение которых лежит за пределами теоретико-методологической программы Гегеля. В частности, гегелевская феноменология духа оставляет без внимания содержательно-генетические связи и различия между негациями и аффирмациями индивидуального и общественного сознания. Вызывает сомнение и утверждаемая философом прямая, отнюдь не диалектическая зависимость между признанием государства в качестве высшей нравственной силы, доверием к государственной власти и преодолением исходных негаций правосознания.

С целью разрешения указанных познавательных затруднений предлагаем обратиться к еще одному, во многом альтернативному, методологическому проекту – феноменологии Э. Гуссерля. Оставляя за рамками данной статьи анализ возможностей и ограничений применения феноменологической методологии к изучению права, обратим внимание на то, что Э. Гуссерль предлагал исследовать право в контексте проблем конституирования, то есть смыслообразования или формирования структур смысла в изменяющихся состояниях сознания [Гуссерль 1999 web]. Конститутивная теория, избавляя от условностей и заранее заданных констатаций научных теорий, направляет исследователя на последовательное раскрытие горизонтов, имманентно присущих предметам сознания, посредством изучения того, как наше сознание формирует феномен и каким образом складывается полная картина предмета. Установки конститутивной теории требуют «заключить в скобки» привычные материальные формы права и формируют представление о праве как эпифеномене правосознания. Это представление и определяет предмет феноменологии права. Подчеркнем, что предметом феноменологии права является не право вообще и не правовая реальность, а правосознание, лежащее в основе контактов с ними.

Кроме предположения о ментальной природе права, конститутивная теория содержит нетривиальную мысль о том, что сознание в изначальном состоянии позитивно. Доказывающие ее аргументы содержатся в произведениях Э. Гуссерля «Картезианские размышления» и «Статьи об обновлении». В этих работах философ убеждает, что исходная позитивность сознания основана на аподиктичности убеждения в первопорядковости существования психофизического Я и производной от него «жизни сознания». Почему Я в последовательности восприятия сущего занимает первое место? И почему именно занимаемое Я место определяет позитивность его сознания? Прежде всего, потому, что рефлексивная деятельность Я является первоисточником конституирования смыслов предметов. При этом в каждом ее акте предзаданный смысл некоторой предметности не только фиксируется, но и всякий раз по-новому создается. Этот непрерывный процесс смыслопорождения, в силу его созидательности, можно считать позитивным.

Во-вторых, в сознании Я, переживающем мир как свою реальность и стремящемся освоиться в нем, снимаются познавательные антиномии, и конституируется когнитивная целостность восприятия предмета, наличие которой также следует считать основанием исходной позитивности сознания.

В-третьих, как подчеркивал А. Шюц, Я переживает «мир как мир, организованный в пространстве и времени вокруг меня как центра» [Шюц 2004, 476]. Место, занимаемое Я, а также переживаемое им время являются системой координат его жизненного мира и, одновременно, точками опоры для его освоения. Пространство и время жизненного мира Я обозначаются Э. Гуссерлем с помощью метафор «мое актуальное “Здесь”» и «мое актуальное “Сейчас”», имеющими явную позитивную коннотацию. При этом утверждение первопорядковости Я и его сознания не означает отказ от мира, а, наоборот, является условием снятия отчуждения Я, конституирования осмысленного и человекосообразного мира.

Несмотря на то, что «момент осмысливающей деятельности в области положительно-правовых установлений погашен фактом объективного права» [Алексеев 1999, 83], положение о первопорядковости существования психофизического Я и производной от него позитивной «жизни сознания» является верным и в отношении правосознания. Действительно, индивидуальный правовой субъект – единственный, кто может «проживать» правовой опыт. А позитивность его сознания обнаруживается в тождестве правового действия и самосознания, в конституировании смысла права в каждом правовом акте, в осознании правовым субъектом уместности самого себя в пространстве правовой жизни. Неслучайно выделяемые Н.Н. Алексеевым такие характеристики правового субъекта, как «быть деятелем», «обладать способностью к осмысленному поведению» и «основать себя в качестве ценности права» рассматриваются им в логико-генетической взаимосвязи и имеют позитивные коннотации [Там же, 83].

Конечно, можно действовать осмыслено, не нарушать права и свободы других людей и страдать от правового произвола. Или наоборот, можно участвовать в политических репрессиях или иных преступлениях, санкционированных и охраняемых правом, и не предполагать, что на самом деле творится неправое дело. Можно утверждать множественность интерпретаций и политическую ангажированность отдельных норм права. Однако возможные антиномии правовой жизни не отрицают, а доказывают первопорядковость субъекта права как правового деятеля, стремящегося к их разумному разрешению.

Особый статус разумности как позитивной характеристики правосознания можно объяснить, сославшись на основополагающую мысль Э. Гуссерля о том, что «разумность не есть некая случайная фактическая способность, это имя следует дать не каким-либо возможным, случайным фактам, но, скорее, универсальной сущностной форме структуры трансцендентальной субъективности вообще. Разумность отсылает к возможностям подтверждения, а эти последние, в конце концов, – к достижению очевидности чего-либо и к обладанию чем-либо как очевидным» [Гуссерль 1998 web]. Как видим, стремление к разумности, реализующееся в прагматической направленности правового поведения, является логичным следствием признания правового субъекта в качестве первопорядковой сущности и еще одним аргументом в пользу изначальной позитивности его сознания.

Еще одним следствием стремления к разумности, а поэтому и условием позитивности правосознания, является нормативность интенциональных переживаний правового субъекта. Для того чтобы убедиться в этом, необходимо заключить «в скобки» традиционную трактовку правовых норм как отчужденных от правового субъекта социальных регуляторов и отнести их к таким образованиям, которые Э. Гуссерль назвал «формами сознания и мотивации», предопределенными a priori в качестве возможных сущностей правовой жизни. В этом ракурсе они предстают в качестве аналога позитивных стремлений человека, мотивированных всякий раз чем-то новым. В процессе свободных размышлений возможен переход к другим стремлениям – как сделать исходный мотив «ценности личностного бытия» очевидным и понятным, как обеспечить их внешнее признание? Это стремление к ясности и является источником норм. Э. Гуссерль писал, что «своеобразие разумного стремления понимается как стремление придать личностной жизни форму понятности в отношении тех или иных ее позиций в суждениях, оценках или практике, и, в соответствии с ней, форму законности или разумности» [Гуссерль 1997, 125].

Признание статуса правовой нормы в качестве нормативного утверждения, которое имманентно интенциональным переживаниям правового субъекта, влечет за собой и необходимость признания относительной автономности субъекта права, обусловленной свободой его перемещения в социальном пространстве, возможностью выходить из круга действий одной нормы и переходить в зону других смыслов и значений. Феноменологическая трактовка правовой нормы предполагает, что субъект права – это не только адресат норм законодателя, но и их активный интерпретатор. Как уточняет Ю.Е. Пермяков, «порою разброс интерпретации его поступков и намерений достаточно велик, и тогда норма права приобретает значение индекса, выполняет логическую функцию реестра значений…и указателя последовательности изменений, происходящих с субъектами права внутри какого-либо юридического процесса» [Пермяков 2007, 181]. В противном случае, ссылаясь на нормы права как нечто внешнее по отношению к себе («так предусмотрено законом»), правовой субъект избавляет себя от груза личной ответственности, размышлений о цели поступков, необходимости в лишних и обременительных объяснениях собственной мотивации.

Другим основанием, подтверждающим изначальную позитивность правосознания, является свойственное субъекту права стремление к очевидности. По мнению Э. Гуссерля, это стремление можно определить как основную характеристику интенциональной жизни, которая выражается в том, что «всякое сознание вообще либо само уже имеет характер очевидности, т.е. и его интенциональный предмет дан в нем сам по себе, либо существенно тяготеет к переводу в модусы данности самого предмета, т.е. к подтверждающим синтезам, которые по своему существу относятся к сфере Я могу» [Гуссерль 1998 web]. На пути к очевидности Я не только проясняет «смутные» состояния сознания, но и, преодолевая их, отрывает для себя нечто новое, как пишет Гуссерль, «…вместо самого полагаемого может появиться нечто другое, причем именно в модусе “оно само”…» [Там же].

Обращают на себя внимание философские метафоры, введенные Гуссерлем для обозначения очевидности как сферы реализации Я – «Я могу» и «Я могу вновь и вновь». Первая метафора «Я могу» означает, что на пути к очевидности Я сталкивается с препятствием в виде открытых и проблематичных возможностей. Поэтому Я вынуждено становиться активным, «бодрствующим» субъектом и принимать решение в пользу достоверности одной из множества альтернатив.

В контексте феноменологии права метафору «Я могу» следует интерпретировать как когнитивную активность правосознания, практическая реализация результатов которой зависит от усмотрения, правового интереса и правовой воли. Под правовым усмотрением или правовой интенциональностью в данном случае понимается мыслительная деятельность, в рамках которой осуществляется анализ вариантов правового поведения, соотносятся возможности и интересы субъекта права. Правовой интерес – это когнитивная форма потребности, придающая субъективную значимость конкретным правовым явлениям, процессам и событиям. Воля – это выражение целерациональных прагматических устремлений правового субъекта, которая обеспечивает переход от констатации его абстрактных возможностей к их реализации в решениях и осмысленном поведении. Успешность этого перехода и утверждается позитивной коннотацией метафоры «Я могу».

Вторая метафора Э. Гуссерля «Я могу вновь и вновь» также может быть интерпретирована как отсылка к позитивности правосознания. Смысл ее состоит в том, что интенция, признанная субъектом как очевидная, свидетельствует об освоении им некоторого опыта. Ряд последующих новых очевидностей, с одной стороны, раздвигает границы первичного опыта, демонстрирует открыто-бесконечный горизонт очевидностей, а с другой, постоянно восстанавливает и актуализирует его исходные очевидности. Поэтому Я может вновь и вновь возвращаться к ушедшей в прошлое действительности, подлинность которой фиксируется в сознании в виде воспоминаний и одновременно продвигается к другим очевидностям имманентных данностей [Гуссерль 1998 web]. В результате возникает установка на восприятие мира как стабильного и неизменного, а также уверенность в том, что Я владеет им на уровне собственной привычки и опыта.

При переносе метафоры «Я могу вновь и вновь» в правовой контекст она указывает на то, что самоценность права обусловлена его способностью к формированию представлений о «нормальной жизни». Б. Вальденфельс объяснял природу этой способности процессами хабитуализации. В частности, он подчеркивал, что действующие нормы – это не скрижали заветов и запретов, которые постоянно находятся перед глазами. Они представляются каждому тем, на что он может положиться как на уже отработанную привычку. Представление о «нормальной жизни» берет начало в прошлом, которое предшествует нашему собственному опыту (первичный хабитус), а затем оно позволяет осмысленно модифицировать или расширять существующие нормы (вторичный хабитус) [Вальденфельс 1999, 88]. При каких условиях право обретает хабитуальную очевидность? Вероятно, тогда, когда Я осознает неэксклюзивность, «нормальность» своего присутствия в правовых процессах, а его интенции и ожидания совпадают со сложившимися правилами нормативной регламентации. В результате хабитуальная очевидность «Я могу вновь и вновь», дополняя потенциальную очевидность «Я могу», конституирует субъект права для самого себя и способствует формированию позитивного содержания правосознания.

Следующим условием, предопределяющим позитивность правосознания, является личностная значимость имманентных ему интенций, «выбраковывающих» негативные коннотации всех конституируемых предметностей. Эта мысль была сформулирована Э. Гуссерлем в отношении деятельности сознания вообще, но может быть применена и к исследованию правосознания. В частности, он подчеркивал следующее: «В самом деле, если предметы, в самом широком понимании (реальные вещи, переживания, числа, положения вещей, законы, теории и т. п.), существуют для меня, то это, конечно, еще ничего не говорит об очевидности, но лишь о том, что эти предметы значимы для меня, другими словами, что они существуют для меня в сознании как cogitata, осознаваемые в положительном модусе некоторой уверенности» [Гуссерль 1998 web]. Другими словами, все, что оказалось в сфере простого внимания или стало результатом сложноорганизованного познания, все, о чем правовой субъект может свидетельствовать как о своем, обретает положительную значимость, а возможно, и смысл.

Поскольку правосознание как вид мыслительной деятельности постоянно подвергается испытанию рефлексией, можно предположить, что сама по себе первопорядковость Я не всегда обеспечивает его положительный результат. Так, например, на уровне простого наблюдения у правового субъекта могут сложиться положительные констатации относительно определенных явлений права, их обычных атрибутов, но в то же время он может и не предполагать, что действительное пространство права определяют иные процессы и отношения, требующие других принципов понимания. Если же в результате сравнения явлений и их атрибутов он обнаруживает, что различий между ними существенно больше, чем прежде, то субъект вынужден ставить вопрос об актуальности привычных представлений и возобновления поиска специфических особенностей предмета уже с учетом их изменившихся состояний.

Предыдущие рассуждения показывают, что правосознание является не только аффирматирующим и смыслообразующим, но и проблемообразующим процессом, допускающим негации и противоречия. Основная причина проблем (или смысловых разрывов) состоит том, что в сознании конституируются предметности различного рода. Предметные образования низшего уровня формируются актами пассивного синтеза – простым восприятием заранее данной вещи и ассоциациями. К ним относятся предметы, лишенные какого-либо духовного или культурного характера, но узнаваемые в качестве привычных предметов. Знакомство с такими предметами происходит в детстве, затем они вплетаются в «ткань» биографии человека или исторических событий, свидетельствуя о них своим наличием.

Продуктами пассивного синтеза правосознания можно считать также субъективные мнения, обыденные представления, верования и некоторые теоретические утверждения. Именно им свойственны конститутивные процессы, выражаемые в метафорах «Я могу» и «Я могу вновь и вновь». Примером результата пассивного синтеза может быть правовая привычка «быть крепостным», описание которой предложено Г.А. Гаджиевым. Анализируя исторические события XVI в., Г.А. Гаджиев (вслед за В.О. Ключевским и В.В. Бибихиным) утверждает, что правительство не предпринимало никаких специальных усилий для введения крепостного права. Оно только легализовало сложившуюся в то время тенденцию перехода крестьян в полную личную зависимость от хозяев земли [Гаджиев 2011, 25]. Причины этого стремления к несвободе иррациональны, поэтому его надлежит принять как данность. Преобразовавшись в неписаную норму прикрепления человека к его ситуации [Там же, 26], это стремление начало аутопойетически производить явления с негативной коннотацией – личное закрепление за колхозной собственностью, прописка и регистрация в паспорте, отчужденное отношение к Конституции, парламентаризму и демократии.

Примеры результатов пассивного синтеза правосознания содержатся и в теории права. Они первоначально предстают как отдельные наглядные представления, а затем, на основании сведения их многообразия к абстракциям, оформляются логически. В качестве конкретного результата пассивного синтеза можно представить устоявшееся деление права на частное и публичное. При этом возникает вопрос, насколько осмысленно такое деление? Что означает привычное для цивилистов понятие юридического лица? Известно, что основаниями возникновения понятия юридического лица являются привычка и практический опыт, делающие удобным условное приписывание юридическому лицу характеристик физического лица. Однако, после того как понятие юридического лица оказалось включенным в научные теории, оно перестало нуждаться в дополнительном осмыслении. Поэтому, оставаясь на уровне пассивного синтеза, правовое сознание чревато нерефлексивностью и фатализмом.

Однако, как утверждал Э. Гуссерль, пассивный уровень мыслительной деятельности включен в универсальную форму временности, непрерывно вбирающей в себя переживания новых и новых предметностей [Гуссерль 1998 web]. Поэтому негации пассивного синтеза с необходимостью разрешаются в продуктах активного синтеза – в новых категориях, выводах, идеальных объектах, связанных с образованием смыслового ядра и выделением наиболее существенных характеристик предмета. Проецируя временность, как условие перехода от пассивных к активным синтезам, на правосознание, можно утверждать, что оно становится позитивным, когда в нем непротиворечиво конфигурируются и устойчивость ментальной структуры, основной на продуктах пассивного синтеза, и процессуальность, открывающая возможность постоянных изменений и образования новых смыслов привычных предметностей.

А если ситуативность «схватывания» (временность) дала сбой? Тогда конфигурирование пассивного и активного синтезов может не состояться? Что касается правосознания, то такое конфигурирование является скорее случайностью, чем необходимостью. Это связано с тем, что в основании низших форм правосознания лежит матрица готовых вопросов и ответов, подпитываемая хабитуальной очевидностью. Действительно, лежащее в базисе правосознания пассивное конституирование реализуется через серии идеаций, одни из которых позволяют удерживать целостность Я, другие встраивают это Я в общую временную перспективу. Первые из них артикулируются в суждениях «И так далее», «Я могу снова и снова» или «Здесь как наше там» [Шюц 1988, 132–134], в которых закрепляется устойчивость «своего» мира. Другие идеации гарантируют синхронизацию объективных форм права и смыслового поля сознания индивида и реализуются в так называемой правовой «вменяемости» индивида. Последняя предполагает способность индивидуального сознания адаптироваться к законодательно определенным смысловым композициям, формам и схемам деятельности.

Определяя свое место в системе правоотношений, правовой субъект нередко не осознает своих возможностей, отказывается от права самостоятельно определять их своевременность (несвоевременность). В результате возникают проблемы гражданской идентификации, распространения нигилизма, отрицания значимости различных опытов конституирования права, которые на практике решаются с помощью социальных технологий «управления временем». Примером достижения эффекта тотальной синхронизации в объективном праве является правовое время, устанавливаемое исключительно специальными субъектами права – органами местного самоуправления и государством, ограничивающими учет времени официальными нормами и рамками. Наличие у индивида собственной шкалы времени, образованной событиями его биографии, а также мотивация его поведения  внутренним временем выносятся «за скобки». В результате индивид превращается в искусственную конструкцию «субъект права» с типизированными правами и обязанностями, исключающими какую-либо автономию.

Можно ли преодолеть последствия подобных аберраций правосознания? Думается, что решение этого вопроса лежит в опыте правовой жизни субъекта права, когда «ускользающая временность» и «собственные значения» (смыслы) постоянно циркулируют и воспроизводятся (актуализируются) в предметах и осмысленном «собственном поведении» [Луман 2004, 52]. Однако само по себе это осмысление не достаточно, так как оно осложнено еще одной проблемой – «сбоем» очевидности. Этот «сбой» возникает при освоении некоторой правовой нормы, а именно: в процессе перехода ее из состояния внешнего обязательства во внутренний императив. Результат этого освоения зависит от степени очевидности конкретной правовой нормы для субъекта. А. Шюц, определяя очевидность как отношение интереса и распределения знания, выделял зоны воспринимаемой важности – от зоны первичной релевантности, то есть мира непосредственного окружения индивида, до зоны абсолютной иррелевантности, которая никогда не войдет в сферу интересов индивида, и никакое изменение в ней никогда не сможет повлиять на целеполагание индивида [Шютц 2003, 226–227].

Как видим, «попадание» переживания некоторой правовой предметности в зону первичной важности, гарантирующей позитивность восприятия некоей правовой нормы, имеет определенную долю вероятности. Причин нерелевантности значимой очевидности может быть несколько. Прежде всего, это естественные особенности внимания, связанные с непредсказуемым его «поворотом как к явлению и его компонентам, так и к являющемуся» [Гуссерль 1994, 101]. Например, Г.Д. Гурвич справедливо считал, что причиной «драматического характера» непосредственного юридического опыта является антиномичность его компонентов. Поэтому, в зависимости от выбранной точки зрения, юридический опыт может быть иррациональным или интеллектуальным, индивидуальным и типичным, подчиненным нравственности или логике, статичным или динамичным, обусловленным творчеством или «системой» [Гурвич 2004, 262–263].

Кроме того, выбор значимой очевидности обусловлен сменой функциональной значимости или, в терминологии Э. Гуссерля, «текущей горизонтности», возникающей в результате тотального поворота интереса, «выполненного с новой, учрежденной особым волевым решением последовательностью» [Гуссерль 2004, 196]. Поучительный пример переноса интересов от представителей судебной власти к интересам рядовых граждан предлагается Б. Мелкевиком. Интересы первых состоят в сохранении тотальной зависимости обратившихся в суд от решений судьи. За пределами этих корпоративных интересов находятся автономные, свободные интересы непосредственных носителей права. Если же результат судебного решения окажется неприемлемым, то оно «окажется в мусорной корзине», а стороны будут заинтересованы в том, чтобы найти смышленого стороннего арбитра. С точки зрения носителей права существование такого «полубога» не имеет смысла, при этом «похитители права должны очутиться у закрытых дверей» [Мелкевик 2008, 537].

Приведенные примеры не только иллюстрируют причины «попадания» переживаемых предметностей в зону несущественности, но и указывают на необходимость научной легитимации метода редукции. Этот метод позволяет «…ставить вопросы – вопросы о бытии, о ценности, практические вопросы, вопросы о существовании или несуществовании, о бытии в качестве ценного, полезного, прекрасного или благого и т.д. – на почве наличествующего мира» [Гуссерль 2004, 205]. Действительно, посредством выведения «из игры» естественных и частных интересов можно приблизиться к исходной значимости как правовой жизни, так и «жизни» сознания субъекта права. Однако искусство задавать вопросы, направляющие к порогу очевидности, – это прерогатива феноменологически ориентированной, а не классической науки с ее исторически сложившейся склонностью заниматься фундирующим дискурсом.

На уровне обыденного сознания достижение значимой очевидности возможно за счет произвольного или непроизвольного расширения пространства интерсубъективного взаимодействия правового субъекта, опыта самореализации в конкретных персонифицированных связях и нормативно формализованных отношениях. Заметим, что простота предложенного решения является мнимой. Так как, с одной стороны, для того чтобы субъект права стал «подлинным», ему необходимы, как писал П. Рикёр, условия актуализации его способностей в межличностных формах другости и институциональных формах ассоциации [Рикёр 2005, 35]. С другой стороны, Другой не включен в поле восприятия Я, а взаимодействие Я и Ты имманентно конфликтогенно. Единственное, о чем может свидетельствовать Я, – это его психофизическая самость, фиксируемая в модусах активности «Я могу», «Я делаю». По отношению к другим Я собственное Я всегда находится «Здесь», а Они (Другие) – «Там». Причем эту пространственную диспозицию изменить невозможно. Познание другого Я, если и случается, то только в акте аппрезентации или молчаливого приведения-в-со-присутствие [Гуссерль 1998 web]. В результате Другой предстает как аналогия первопорядкового Я, в которой редуцированы любые проявления уникальности Другого.

Как видим, интерсубъективный мир предстает как «зона отчуждения», но которая, как писал Э. Гуссерль, «составляет все же определяющую часть моего собственного конкретного бытия, присущего мне как ego» [Там же]. Другие Я образуют смысловую надстройку над первопорядковым миром Я, благодаря чему последний вместе с Другими становятся явлениями особого объективного мира и приобретают признаки социальности. Подчеркнем, что природа социального мира конститутивна, то есть производна от пересекающихся по смыслу или времени интенциональных переживаний общих предметностей. Интерсубъективный мир как субъективированный образ объективного социального мира задан a priori первопорядковому Я. Однако если первопорядковое Я, как было показано выше, изначально позитивно, то переход от Я к опыту сознания сообщества либо неочевиден, либо влечет вытеснение позитивных характеристик индивидуального сознания негативными.

Вероятно, это обстоятельство и было причиной того, что Э. Гуссерль практически не разрабатывал социальные проблемы. А его последователи (в частности, К. Ясперс, М. Хайдеггер и В. Майхофер) утверждали необходимость разработки онтологии подлинного права, исходя из того, что социальный мир как мир публичности является формой падения подлинного экзистирования, несущественным и случайным в отношении бытия Самости. Предлагаемый ими путь к подлинному праву – борьба за право быть Собой, по сути, означает возвращение к первопорядковому Я, а не ожидаемое положительное единство составляющих интерсубъективного мира. Так, представитель экзистенциальной философии права В. Майхофер, с одной стороны, настаивает на том, что подлинным правом является право индивида выдвигать самому себе требования и соответствовать им. Непринужденное следование призыву «Стань самим собой!» – это причина и следствие позитивных интенций правосознания. С другой стороны, как только индивид ставит перед собой вопрос «Что я есть?», он, движимый условиями своей телесности и стремлением к очевидности, переходит к вопросу «Что я должен делать?» [Майхофер 2008, 256]. Чтобы ответить на последний вопрос, сознание Я должно принять во внимание следующее:

– своими поступками индивид создает смыслы, обстоятельства и предметы, которые становятся материалом конституирования мира (со-мира) других людей;

– все, чем индивид овладевает, все, что он использует, включено в строительство личного мира и одновременно демонстрирует его возможности преобразовать свое духовное в вещественное;

– определение Самости относительно смысловых структур мира предполагает самоопределение в пространстве рядом с Другими и, как следствие, формирование собственной позиции.

Если учитывать вышеизложенные условия, то становится очевидным, что движение Я навстречу Другому происходит как «развертывание индивида» или, как пишет В. Майхофер, «функциональность Встречного уже предположена всякому выбору собственного целе-полагания; она есть постоянное у-частие предопределенного в его “для-того-чтобы” сущего, чья функциональная пригодность неизбежно предполагается» [Майхофер 2008, 243]. Из предложенного В. Майхофером различения – «мир Самости – это сфера сущего», а «мир Другого (Других) функционален» – следует, что подлинной позитивностью обладает только изначальная позитивность первопорядкового Я. Только Я включает в себя весь потенциал сущего, направляет его на определение своей уместности с учетом зон восприятия собственной важности и значимости Другого (Других). Может ли право, образованное интеракциями, восприниматься как позитивное? Исходя из того, что различные проекции очевидностей, достигаемые отдельными правосознаниями, чреваты различными интерпретациями, то наверняка можно утверждать только частичную позитивность, состоящую в удовлетворенности множественностью интерпретаций.

Подводя итоги предлагаемого исследования, можно утверждать, во-первых, что позитивное правосознание возникает в процессе конституирования права как условия первопорядковости Я (или Самости). Поэтому позитивным может быть только индивидуальное правосознание, любое отнесение к другим ментальным образованиям или социальным явлениям чревато противоречиями между внешним и внутренним, подлинным и неподлинным правом, а также «сбоями» в процессе его конституирования.

Во-вторых, индивидуальное правосознание позитивно в той мере, в какой оно рефлексивно, в то время как неиндивидуальное правосознание, ориентированное на публичность, отличает «понятливость». Как справедливо подчеркивал М. Хайдеггер, публичность, на основании невхождения «в существо дела», оказывается нечувствительной ко всем различиям и «выдает так скрытое за известное» [Хайдеггер 1997, 127].

В-третьих, содержание позитивного правосознания образовано переживаниями собственных интенций права и социальных актов. Заметим, что это утверждение следует рассматривать в качестве вывода из исследования пассивных и активных синтезов правосознания и как заявку на предстоящее изучение правовых переживаний, необходимость которого была в достаточной степени обоснована А. Райнахом [Райнах 2001, 179].

Четвертый вывод представленного исследования состоит в том, что позитивные интенции правосознания обнаруживаются в значениях, которыми субъект права наделяет свои суждения и действия. А соотнесение причин и мотивов поведения с универсальной формой временности (историей как процессом) показывает степень их осмысленности, соотнесенности с априорными смысловыми структурами (ценностями). В том случае, если суждения и действия субъекта права не обнаруживают значимость, то он прибывает в пространстве Ничто, свободном от смыслов. Он не в состоянии найти точку опоры ни в чем, даже в самом себе. Поэтому свое случайное, несущественное для самого себя присутствие в мире сущего такой субъект права оформляет методом «от противного», а его сознание наполняется негациями.

Пятый вывод касается возможности применения идеологической установки «быть позитивным» в отношении такого социального явления, как право. Как было показано выше, она достаточно просто реализуется с помощью технологии «управления временем» или достигается как результат сложного процесса «раскрытия» Самости правового субъекта. Однако идеологический тренд позитивности может превратиться в собственную противоположность, если он будет противоречить условиям конституирования позитивных смыслов правосознания и процессам, происходящим внутри конкретной правовой системы. О последствиях иных подходов к формированию позитивного правосознания предупреждал Н. Луман, утверждая, что принуждение людей – это самая опасная цель, которую власть может поставить себе необдуманно или вследствие недостатка власти. И наоборот, «власть усиливается по мере увеличения степени свободы обеих сторон, например, она возрастает в каком-либо обществе по мере увеличения возможных альтернатив» [Луман 2001, 20]. Люди, включенные в процессы эмансипации правосознания, естественным образом будут стремиться к преодолению неправа.

Приходится признать, что в рамках данной работы невозможно раскрыть все условия конституирования позитивного правосознания. Однако широта и фундаментальность заявленной проблематики позволяют претендовать на открытие новой области применения феноменологии – исследование феноменов индивидуального правосознания. Данная область до сих пор остается «ничейной территорией». Действительно, юриспруденция, юридическая психология и социология права нацелены на изучение типичного, закономерного. Поэтому изучая индивидуальное правосознание, эти науки исследуют его как редуцированное общественное или групповое правосознание. То, что является исключением из типичного или, как писал В. Майхофер, «героическим правом исключения» [Майхофер 2008, 240], попадает в сферу интересов феноменологии права.

Источники и переводы – Primary Sources and Russian Translation

Алексеев 1999 – Алексеев Н.Н. Основы философии права. СПб.: Лань, 1999 (Alekseev N.N. Fundamentals of Philosophy of Law. In Russian).

Гуссерль 1994 – Гуссерль Э. Феноменология внутреннего сознания времени. Собр. соч. Т. 1. М.: Гнозис, 1994 (Husserl E. Vorlesungen zur Phänomenologie des inneren Zeitbewusstsein. Russian translation 1994).

Гуссерль 1997 – Гуссерль Э. Статьи об обновлении // Вопросы философии. 1997. № 4. С. 109–135 (Husserl E. Aufsätze über Erneuerung. Russian translation 1997).

Гуссерль 1998 web – Гуссерль Э. Картезианские размышления. СПб.: Наука: Ювента, 1998 // http://philosophy.ru/library/husserl/kartesianische_meditationen.html#_Toc35695651 (Husserl E. Cartesianische Meditationen. Russian translation 1998).

Гуссерль 1999 web – Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии Т. 1. Общее введение в чистую феноменологию. М.: Дом интеллектуальной книги. 1999 // http://royallib.com/book/gusserl_edmund/idei_k_chistoy_fenomenologii_i_fenomenologicheskoy_filosofii_kniga_1.html (Husserl E. Ideen zu einer reinen Phänomenologie und phänomenologischen Philosophie. Russian translation 1999).

Гуссерль 2004 – Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная философия. Введение в феноменологическую философию. СПб.: Владимир Даль, 2004 (Husserl E. Die Krisis der Europäischen Wissenschaften und die transzendentale Phänomenologie. Russian translation 2004).

Ссылки (References in Russian)

Вальденфельс 1999 – Вальденфельс Б. Происхождение норм из жизненного мира / Вальденфельс Б. Мотив Чужого: Сб. пер. с нем. Минск: Пропилеи, 1999.

Гаджиев 2011 – Гаджиев Г.А. Русская философия права В.В. Бибихина // Российский ежегодник теории права. № 4. СПб.: СПбГУ, 2011. С. 9–34.

Гурвич 2004 – Гурвич Г.Д. Философия и социология права: Избранные сочинения. СПб.: СПбГУ, Издательство юридического факультета СПбГУ, 2004.

Ильин 1993 – Ильин И.А. О сущности правосознания. М.: Рарогъ, 1993.

Луман 2001 – Луман Н. Власть. М.: Праксис, 2001.

Луман 2004 – Луман Н. Общество как социальная система. М.: Логос, 2004.

Майхофер 2008 – Майхофер В. Право и бытие. Пролегомены к онтологии права // Российский ежегодник теории права. № 1. СПб.: СПбГУ, 2008. С. 186–258.

Мелкевик 2008 – Мелкевик Б. Философия права в потоке современности // Российский ежегодник теории права. № 1. СПб.: СПбГУ, 2008. С. 527–545.

Пантыкина 2014 – Пантыкина М.И. Конституирование позитивного правосознания в философии права Гегеля // European Social Science Journal (Европейский журнал социальных наук). 2014. № 5. Том 1. С. 570–578.

Пермяков 2007 – Пермяков Ю.Е. Обратная перспектива в философском познании права и практической юриспруденции / Философия права в России: теоретические принципы и нравственные основания: Материалы Международной научной конференции. СПб.: СПбГУ, 2007. С. 179–181.

Райнах 2001 – Райнах А. Априорные основания гражданского права. Собр. соч. М.: Дом интеллектуальной книги, 2001.

Рикёр 2005 – Рикёр П. Справедливое: анализ философских аспектов «юридического» через проблематизацию и истолкование понятия и поля справедливого. М.: Логос: Гнозис, 2005.

Хайдеггер 1997 – Хайдеггер М. Бытие и время. М.: Ad Marginem, 1997.

Шютц 2003 – Шютц А. Смысловая структура повседневного мира: очерки по феноменологической социологии. М.: Институт Фонда «Общественное мнение», 2003.

Шюц 1988 – Шюц А. Структура повседневного мышления // Социологические исследования. 1988. № 2. С. 129–137.

Шюц 2004 – Шюц А. Избранное: Мир, светящийся смыслом. М.: Российская политическая энциклопедия, 2004.

Voprosy Filosofii. 2018. Vol. 1. P. ?–?

Conditions of Positivity of Legal Consciousness in the Context of the Phenomenology of E. Husserl

Marina I. Pantykina

The article investigates the problem of positive legal conscience shaping with the use of theoretical and methodological grounds phenomenology of Edmund Husserl. The reference to phenomenological methodology allows identifying subjective grounds for phenomena legal life and discovering the conditions for their overcoming in the field of legal conscience. The research hypothesis is based on the theory of constitution, in according to which it is assumed that the legal life is constitutive, therefore, its manifestations are due to the latent formation process structures of meaning in changing states of legal conscience and intersecting in time the intentional feelings of subjects rights. As a result, it is concluded that the modes of consciousness me-rationality, the desire for evidence and normativity, the assertion importance of their own experiences, guarantee the initial positivity legal conscience. The reasons for constituting legal negations are related to malfunctions in configuring the forms of the passive and active time synthesis of consciousness, with the need to coordinate positions and "zones primary importance" of the me and the other, with political influence on the process of rationalization in the law.

KEY WORDS: phenomenology of law, stating, positive legal consciousness, legal entity, legal norm, legal life, temporality.

PANTYKINA Marina I. – DSc in Philosophy, Professor of Department of History and Philosophy, Vice Director of the Humanitarian-pedagogical Institute of educational-methodical work of the Togliatti state University.

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

Received at August 24, 2017.

Citation: Pantykina, Marina I. (2018) “Conditions of Positivity of Legal Consciousness in the Context of the Phenomenology of E. Husserl”, Voprosy Filosofii, Vol. 1 (2018), pp. ?–?.

References

Gadzhiev, Gadis D. (2011) ‘The Russian Philosophy of Law of V.V. Bibikhin’, Russian Yearbook of legal theory, Vol. 4 (2011), pp. 9–34, LLC University publishing consortium, Saint Petersburg (in Russian).

Gurvitch, Georges D. (1935) ĽExperience juridique et philosophie pluraliste du droit, Pedone, Paris (Russian translation 2004).

Heidegger, Martin (1967) Sein und Zeit, Max Niemeyer Verlag, Tübingen (Russian translation 1997).

Ilyin, Ivan A. (1993) About the Nature of Legal Consciousness, Rarog, Moscow (in Russian).

Luhmann, Niklas (1975) Macht, Enke Verlag, Stuttgart (Russian translation 2001).

Luhmann, Niklas (1997) Die Gesellschaft der Gesellschaft. Gesellschaft als soziales System, Suhrkamp Verlag, Frankfurt am Main (Russian translation 2004).

Maihofer, Werner (1954) Recht und Sein. Prolegomena zu einer Rechtsontologie, Vittorio Klostermann, Frankfurt am Main (Russian translation 2008).

Melkevik, Bjarne (2006) ‘La philosophie du droit dans le tourbillon de la modernité’, Travaux et jours, Vol. 78, pp. 141–166, de l’Université Saint Joseph, Beyrouth (Russian translation 2009).

Pantykina, Marina I. (2014) ‘The Constituting Of The Positive Legal Consciousness In Hegel's Philosophy Of Law’, European Social Science Journal, Vol. 5 (2014), pp. 570–578 (in Russian).

Permyakov, Yuri E. (2007) ‘Reverse Perspective in Philosophy of Law and Practical Jurisprudence’, Conference proceedings: Philosophy of law in Russia: theoretical principles and moral reasons, LLC University publishing consortium, Saint Petersburg, pp. 179–181 (in Russian).

Reinach, Adolf (1913) Die apriorischen Grundlagen des bürgerlichen Rechtes, Verlag von Max Niemayer, Halle (Russian translation 2001).

Ricoeur, Paul (1995) Le Juste, Édition Esprit, Paris (Russian translation 2005).

Schuetz, Alfred (1953) ‘Common-Sense and Scientific Interpretation of Human Action’, Philosophy and Phenomenological Research, 14 (1), pp. 1–38 (Russian translation 1988).

Schuetz, Alfred (1955) ‘Symbol, Reality and Society’, Symbols and Society: Fourteenth Symposium on Science, Philosophy and Religion, Hundson Harper and Brothers, New York, pp. 135–202 (Russian translation 2004).

Schütz, Alfred (1974) Der sinnhafte Aufbau der sozialen Welt: Eine Einleitung in die verstehenden Soziologie, Suhrkamp Verlag, Frankfurt am Main (Russian translation 2003).

Waldenfels, Bernhard (1985) In den Netzen der Lebenswelt, Suhrkamp Verlag, Frankfurt am Main (Russian translation 1999).