Вопросы философии. 2017. № 12. С. ?‒?

Анализ структуры и динамики науки в социокультурном контексте. Материалы обсуждения избранных трудов В.С. Стёпина

Обсуждение избранных трудов академика Вячеслава Семёновича Стёпина [Стёпин 2015^а; Стёпин 2015^б] строилось не совсем обычным способом. Участники «круглого стола» ознакомились с опубликованными томами и задали вопросы автору, сначала устно, а потом в письменном виде. При этом вопросы были ориентированы, прежде всего, на выявление идейных оснований и эвристического потенциала разрабатываемых В.С. Стёпиным концепций для решения актуальных вопросов современной философии науки и философии культуры. Работы В.С. Стёпина известны отечественному и зарубежному читателю, они находятся на острие философских и научных дискуссий. Но в данном случае в центре внимания участников дискуссии оказались динамические характеристики идей, положенных В.С. Стёпиным в основание целостной концептуальной системы, которую он разрабатывает с 70-х гг. прошлого столетия. Такая целостная направленность обсуждения задавалась изданными книгами, где взгляды автора были представлены в идейном единстве и временном развертывании. Система В.С. Стёпина и сегодня демонстрирует эффективность в самых разных направлениях. Об этом, в частности, свидетельствуют новые интеллектуальные разработки, изложенные Вячеславом Семёновичем в ответах на вопросы участников обсуждения. Этой же цели была подчинена и форма обсуждения – раскрытие в вопросах участников и ответах В.С. Стёпина динамики его мысли как непрерывной авторской актуализации.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: философия и методология науки, философская антропология, философия культуры, структура науки, динамика науки, постнеклассическая рациональность.

Участники:

СТЁПИН Вячеслав Семёнович ‒ доктор философских наук, профессор, действительный член РАН, почетный директор Института философии РАН, Москва.

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

АРШИНОВ Владимир Иванович ‒ доктор философских наук, главный научный сотрудник сектора междисциплинарных проблем научно-технического развития Института философии РАН, Москва.

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

ГУСЕЙНОВ Абдусалам Абдулкеримович – доктор философских наук, профессор, действительный член РАН, Научный руководитель Института философии РАН, Москва.

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

http://iphras.ru/guseinov.htm

http://guseinov.ru/

ЛЕКТОРСКИЙ Владислав Александрович – доктор философских наук, профессор, действительный член РАН, главный научный сотрудник сектора теории познания Института философии РАН, главный редактор журнала «Философия науки и техники», научный руководитель философского факультета Государственного академического университета гуманитарных наук (ГАУГН), Москва.

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

ПРУЖИНИН Борис Исаевич – доктор философских наук, главный редактор журнала «Вопросы философии», профессор Школы философии Факультета гуманитарных наук Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», Москва.

prubor@mail.ru

ФЕДОТОВА Валентина Гавриловна ‒ доктор философских наук, главный научный сотрудник Институт философии РАН, руководитель научного направления ИФ РАН «Социальная философия и развитие гражданского общества в России», Москва.

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

Материал поступил в редакцию 8 июня 2017 г.

Цитирование: Cтепин В.С., Аршинов В.И., Гусейнов А.А., Лекторский В.А., Пружинин Б.И., Федотова В.Г. Анализ структуры и динамики науки в социокультурном контексте. Материалы обсуждения избранных трудов В.С. Стёпина // Вопросы философии. 2017. № 12. С. ?–?

Лекторский: Двухтомник избранных работ Вячеслава Семёновича – это не просто собрание опубликованных им в разное время текстов, а некое новое произведение. Конечно, мы читали отдельные статьи, вошедшие в двухтомник, раньше, когда они впервые появлялись, и имели возможность их обсуждать. Мне, например, приходилось не один раз высказываться о некоторых идеях автора, в том числе на страницах «Вопросов философии». Но когда я перечитал подряд работы, вошедшие в это издание, я понял, что всё вместе это выстраивается в некую целостную философскую концепцию, при этом такую, которая пытается органически включить в себя разные области философской рефлексии.

В не столь отдалённые времена каждый философ пытался построить систему, в которой были бы окончательно решены все принципиальные философские проблемы (так сказать, «закрыть тему»). Сегодня все поняли, что время такого системосозидания безвозвратно закончилось. Но зато возникло другое явление. Философская деятельность бесконечно специализировалась. Особенно отличается этим аналитическая философия. Человек, работающий в рамках этого направления, может всю жизнь заниматься очень узким кругом проблем, не выходить за эти рамки и вместе с тем быть на хорошем счету у специалистов, которые ведут такую же жизнь. Вот, например, американский философ Геттиер когда-то опубликовал трехстраничную статью о том, что может считаться знанием («Является ли знанием обоснованное и истинное мнение?»), и с тех пор ничего не писал. Однако эта трёхстраничная статья горячо обсуждается до сих пор, а сам Геттиер прославился, стал чуть ли не философским классиком. Конечно, это особый случай: обычно аналитические философы пишут гораздо больше, чем этот автор, и обсуждаемые ими проблемы не сводятся к одной. Однако нельзя не признать, что при узкоспециализированном понимании философии она теряет ту роль, которую всегда играла в культуре – как самосознание последней и вместе с тем как её критика и фактор трансформации. Культура, включая такую её часть, как наука, всегда нуждалась и будет нуждаться в философском осмыслении. Если философия этим не занимается, она неизбежно будет деградировать. Конечно, без специализации философы сегодня не могут обойтись в силу того, что чрезвычайно усложнились объекты их рефлексии. Но если специализация не будет дополняться интеграцией, философия постепенно может потерять смысл. К счастью, самые крупные и влиятельные западные философы выходят на широкий круг проблем, интересных и важных не только для них самих, но и для интеллектуалов, работающих в разных сферах культуры и социальной жизни. Можно назвать имена, например, К. Поппера, Ю. Хабермаса, Х. Патнэма, Д. Деннета и др.

Между тем в нашей философии наблюдается не просто рост специализации. Идёт, к сожалению, также и определённая её атомизация: многие философы плохо знают, что делается за пределами их интеллектуального мирка. Дело здесь не во влиянии аналитической философии (у нас не так уж много ревностных поклонников этого направления), а в том, что создавать интегральные философские построения становится всё более трудным делом вследствие колоссального усложнения культуры и науки. Но такая ситуация нехороша для здорового развития. Если раньше выход новых работ Э.В. Ильенкова, М.К. Мамардашвили, В.С. Библера и ряда других был общефилософским событием, затрагивал буквально всех, кто работал в этой области, то сегодня таких событий чрезвычайно мало. Выход двухтомника избранных работ В.С. Стёпина можно отнести как раз к таким событиям.

Вячеслав Семёнович начинал свою деятельность как философ науки. Он создал оригинальную концепцию структуры и динамики развития теоретического знания, высказав и обосновав ряд идей в этой области, которые опередили мировые разработки. Он продолжил свои изыскания, сформулировав идею исторических типов рациональности: классической, неклассической, постнеклассической. Затем он начал изучать социально-культурный контекст развития науки, в этой связи вышел на проблематику социальной философии, стал разрабатывать теорию типов цивилизационного развития и предложил оригинальную концепцию культуры. Он высказал ряд интересных идей в области философской антропологии, связав последнюю с философией науки.

Фактически данный двухтомник не что иное, как изложение систематической философии в её оригинальном понимании В.С. Стёпиным: тут есть и онтология, и эпистемология, и философия науки, и социальная философия, и философская антропология, и этика, и эстетика, и политическая философия, и философия философии (метафилософия), и история философии, и даже прикладная философия, в частности, обсуждение судеб России с философской точки зрения. Я хочу специально подчеркнуть следующие две особенности того, что делает Вячеслав Семёнович. Во-первых, это не попытка создать всеобъемлющую систему, претендующую на абсолютное решение всех философских проблем, чем увлекались философы в прошлом, а выражение такой позиции по актуальным вопросам, которая может и должна обсуждаться, развиваться, модифицироваться. То есть это не желание поставить точку в обсуждении тех или иных тем, а приглашение к дискуссии и дальнейшему исследованию. Во-вторых, это не стремление высказаться по всем вопросам, непременно охватить в своих размышлениях всё то, чем вообще занимается философия, а результат естественного, органического развития тех идей, которые были первоначально сформулированы и обоснованы в контексте исследования проблем философии науки. Но в итоге мы имеем такую концепцию, которая интересна не только для философов науки, но также и для исследователей в социальной философии, философии культуры, истории философии, а также для ряда тех, кто работает не в самой философии, но для кого важна философская рефлексия: историки науки, социологи, культурологи, политологи. Каждый из них найдёт нечто интересное в этом издании.

Хочу отметить ещё одну интересную и для меня привлекательную особенность концепции В.С. Стёпина. Дело в том, что сегодня постоянно приходится видеть книги наших философов с такими названиями, как «Конец культуры», «На краю культуры», «Конец человека», «Конец науки» и т.д. Вроде бы и человек, и общество, и культура себя исчерпали. Всех нас якобы ожидает исчезновение, неизбежно грядёт всемирный Апокалипсис. А вот Вячеслав Семёнович этому пессимистическому поветрию не подвержен. Он пишет об экологическом и антропологическом кризисах, показывает, что опасность катастрофы цивилизации существует, но он обосновывает также тезис о том, что есть другие возможности развития человечества: отказ от односторонне техногенного пути и от потребительского общества и обретение человеком условий для творческого совершенствования. Я считаю разработку В.С. Стёпиным этого сценария развития цивилизации не только исключительно важным в теоретическом плане. Это также и настоящий моральный поступок.

Я хочу обратить специальное внимание на одну из принципиальных идей, разработанных Вячеславом Семёновичем. Я имею в виду его концепцию исторических типов рациональности. По-моему, она очень перспективна. Это в действительности не просто концепция, а исследовательская программа, в рамках которой можно и должно формулировать конкретные теории рациональности применительно к тому или иному виду познавательной или практической деятельности. Я считаю идею постнеклассической рациональности особенно важной для понимания современных наук о человеке и обществе. Дело в том, что развитие этих наук заставляет отказываться от ряда представлений о науке и научности, характерных для классической и даже неклассической концепций рациональности. Ведь человек включён в сверхсложные развивающиеся системы, прогнозировать поведение которых в ряде случаев однозначно невозможно и потому, что сам человек является такой сверхсложной системой и к тому же обладает свободой воли и может принимать решения, которые трудно предугадать (иногда он и сам не знает, как поступит в необычной ситуации), и потому, что высказывания о человеке изучающего его учёного (психолога, социолога, экономиста) влияют на поведение изучаемого, и потому, что в социальных и гуманитарных науках на характер исследования могут существенно воздействовать культурные ценности исследователя, и по ряду других причин.

Сегодня ясно, что обладание знанием о том или ином явлении и возможность найти его причины, т.е. возможность объяснить его, не всегда означает также способность прогнозировать его будущие состояния – то, что не было ясно до недавних пор: недаром К. Поппер считал, что если теория не может дать точный прогноз, она не может и объяснить явление, а это значит, что она не является научной. В действительности это не так. Можно хорошо и вполне научно объяснять то, что уже произошло, но не быть в состоянии сделать точный прогноз. Это относится и к некоторым природным процессам. Тем более это применимо к человеку и его творениям: обществу и культуре. К тому же при изучении человека возникает проблема взаимоотношения «взгляда от первого лица» и «взгляда от третьего лица» (т.е. взгляда на меня другого человека, в том числе изучающего меня исследователя, наблюдающего моё поведение или исследующего мой мозг). Эти проблемы особенно остро встают в связи с развитием современных когнитивных наук, обещающих совершить революцию в науках о человеке. В этой связи возникает множество философско-методологических проблем, обсуждение и решение которых, как мне кажется, может быть плодотворным при учёте концепции типов рациональности, разработанной Вячеславом Семёновичем.

Аршинов: Вячеслав Семёнович, какие аспекты вашей концепции постнеклассической рациональности вы бы выделили в качестве новых результатов последних лет?

Стёпин: Концепцию типов научной рациональности я развивал, начиная с 1987 г. Вначале были акцентированы присущие каждому типу особенности обобщенной схемы метода познавательной деятельности, выраженной системой идеалов и норм научного познания (объяснения, описания, обоснования, доказательности, строения и построения знания). Одновременно были зафиксированы особенности философской рефлексии над познавательной деятельностью, характеризующие классическую, неклассическую и постнеклассическую рациональность. Далее, в соответствии с принципом корреляции метода и предмета исследования, я показал, что изменение схемы метода и уровня философской рефлексии связаны с включением в процесс исследования разных типов системных объектов – простые системы (классика), сложные саморегулирующиеся системы (неклассика), сложные исторически развивающиеся системы (постнеклассика). В этом аспекте возникла более глубокая экспликация признаков, различающих типы системных объектов. Я показал, что каждому из них присуща специфическая категориальная сетка, характеризующая структуру системы. Эта сетка представлена категориями часть и целое, вещь и процесс, причинность, пространство и время. Для каждого типа систем эти категории имеют, наряду с инвариантным содержанием, особые смыслы. В результате был зафиксирован целостный набор критериев различения классической, неклассической и постнеклассической рациональности. Эта логика углубления и конкретизации проблемы исторических типов научной рациональности представлена в первой книге моих избранных работ – «Философия и методология науки».

В последние годы на этом пути были сделаны новые шаги. Прежде всего, я уточнил возможности и перспективы применения языка нелинейной динамики и синергетики к описанию сложных исторически развивающихся систем. Еще в конце 1990-х – начале 2000-х гг. я зафиксировал, что ключевые понятия синергетики следует дифференцировать применительно к неклассической и постнеклассической рациональности.

Понятие сложности имеет особенности по отношению к специфике саморегулирующихся и исторически развивающихся систем. Соответственно, понятие самоорганизации предстает в двух аспектах – саморегуляции и саморазвития. В последнее время в исследованиях саморегуляции биологических систем (гомеостаз) было установлено, что процесс воспроизводства таких систем включает состояния динамического хаоса (В. Еськов и др.). Переход от динамического хаоса к порядку (воспроизводство системы без потери уровней сложности) достигается за счет действия программ саморегуляции. Что же касается саморазвивающихся систем, то в них процесс самоорганизации не сводится к воспроизводству прежней сложности системы, а предполагает повышение степени ее сложности, связанное с возникновением новых подсистем и уровней организации. Фазовые переходы в этом случае характеризуются формированием новых программ саморегуляции и параметров порядка, что соответствует смене предшествующего гомеостаза его новым, более сложным типом.

Ранее я уже отмечал, что синергетика феноменологически описывает изменения системы на этапе фазовых переходов в терминах динамического хаоса, бифуркаций, формирования аттракторов, режимов с обострением. Сегодня, уже в рамках нашего «круглого стола» я хотел бы внести в эту тематику новые уточнения. На мой взгляд, можно выделить три основные стадии фазовых переходов, приводящих к качественным изменениям развивающихся систем. Начальная стадия – это возникновение динамического хаоса, когда мутируют ранее сложившиеся программы саморегуляции системы и перестают работать ранее возникшие параметры порядка. Из спектра возможных сценариев развития системы, возникающих в точках бифуркации, может реализоваться любой и даже самый маловероятный. Количество таких сценариев может быть достаточно большим, но не безграничным. Их набор включает только те сценарии, которые не противоречат сложившимся объективным законам.

Среди возможных сценариев изменения системы могут быть такие, которые приводят к ее упрощению и разрушению, но могут существовать и альтернативные сценарии, характеризующиеся продолжением развития, приводящие к усложнению системы, формированию новых уровней ее организации, ее новых подсистем и новых параметров порядка.

Начальный этап реализации любого из возможных сценариев зависит от множества случайных факторов. Он характеризуется как действие вероятностной причинности, которая порождает аттракторы в нелинейной среде. В начальной стадии фазовых переходов могут формироваться несколько аттракторов, соответственно разным, в том числе и альтернативным, сценариям развития системы.

На второй стадии фазового перехода конкуренция сценариев может приводить к тому, что один из них постепенно становится доминирующим. В этом случае меняются первоначальные вероятности каждого из сценариев. Когда один из них начинает определять русло изменений системы, уменьшается вероятность реализации других.

Наконец, в качестве третьей стадии следует выделить особые состояния динамического хаоса, которые характеризуются в синергетике как режимы с обострением. На особую важность анализа таких режимов не раз обращал внимание С.П. Курдюмов. На этой стадии доминирующий сценарий, определяющий русло изменения системы, резко повышает вероятность своей реализации, становится необратимым. Возникает своего рода целенаправленное движение к новому уровню организации системы, формированию новой программы саморегуляции и соответствующих ей параметров порядка. Главную роль в этом движении играет целевая причинность.

С.П. Курдюмов интегрально характеризовал эти процессы как влияние будущего на настоящее и даже на прошлое. Внешне это выглядит иррационально, но только внешне. Я полагаю, что образ влияния будущего на настоящее и прошлое имеет вполне рациональное обоснование, если учесть следующую фундаментальную особенность самоорганизации в саморазвивающихся системах. На заключительном этапе фазового перехода, когда возникает новый уровень организации сложной системы, он оказывает активное обратное воздействие на ранее сложившиеся уровни, накладывая определенные ограничения на взаимодействие их элементов, и тем самым обеспечивает формирование нового типа системной целостности. Такого рода воздействие возникающих новых уровней организации на ранее возникшие характеризует любые сложные саморазвивающиеся системы (природные, социальные, ментальные). В обсуждаемых сегодня моих книгах на многих конкретных примерах прослежено, как в процессе саморазвития реализуемое будущее оказывает обратное воздействие на структуры, сформированные прошлым.

Синергетика пока не освоила в полной мере эти идеи в их системно-структурной интерпретации. Мне представляется, что дальнейшее исследование режимов с обострением в контексте возникновения новых уровней организации сложной системы и их обратного воздействия на ранее сложившиеся уровни открывает новые возможности анализа переходов от динамического хаоса к порядку в процессах самоорганизации. Далее, из результатов последних лет, развивающих концепцию исторических типов научной рациональности, я бы выделил, прежде всего, два следующих взаимосвязанных сюжета: разработку проблемы онтологических оснований типов рациональности и проблему взаимосвязи искусственного и естественного в развивающихся системах.

Первая проблема возникла уже в рамках понимания того, что каждый новый тип рациональности не устраняет предшествующий ему тип, а лишь ограничивает сферу его действия, дополняет его, в результате чего научная рациональность становится гетерогенной. Но тогда возникает вопрос: являются ли рядоположенными простые (классика), саморегулирующиеся (неклассика) и саморазвивающиеся (постнеклассика) системы? Или же они зависят друг от друга? И если да, то в чем состоит эта зависимость? Мой ответ на эти вопросы состоит в следующем. Если исходить из представлений современной научной картины мира об эволюции нашей Вселенной от Большого взрыва до современного состояния, то фундаментальными онтологическими сущностями выступают саморазвивающиеся системы.

По отношению к ним саморегуляция предстает не как нечто обособленное, а как состояние их относительной устойчивости, которая сменяется динамическим хаосом, а затем переходом к более сложной саморегуляции. Саморегулирующаяся система в этом подходе выступает фрагментом саморазвивающейся системы. Относительную устойчивость саморегуляции выражают параметры порядка. До тех пор пока саморегулирующаяся система воспроизводится, эти параметры не меняются. Если абстрагироваться от процессуальности саморегулирующейся системы, то ее можно в определенных допусках рассматривать как себетождественный объект, основные признаки которого представлены параметрами порядка и который взаимодействует с другими себетождественными объектами. В этом случае формируется представление о простых системах, их поведении и взаимодействии.

Таким образом, по отношению к сложным саморазвивающимся системам другие типы систем предстают не как рядоположенные, а как их фрагменты или аспекты. Научное исследование природных, социальных и ментальных объектов как сложных саморазвивающихся систем началось именно с изучения их аспектов и фрагментов. И лишь на относительно поздних этапах познания и практики началось освоение этих систем как особой целостности, с учетом их ключевых структурно-функциональных особенностей. Это и был путь от классической к неклассической и постнеклассической рациональности.

Простые системы предстают здесь как эпистемологически, но не онтологически первичные по отношению к сложным саморегулирующимся и саморазвивающимся системам. Об онтологической первичности простых систем допустимо говорить только в очень ограниченном смысле, применительно к техногенезу, где этап техники простых систем предшествовал появлению саморегулирующихся технических устройств и современному этапу, наметившему контуры техники саморазвивающихся систем (Интернет, искусственный интеллект, будущие самопрограммирующиеся роботы). Но при этом не следует забывать, что техногенез выступает подсистемой, включенной в усложняющуюся систему саморазвития социума, что технологическая деятельность возможна только с возникновением и историческим развитием общества как особого этапа космической эволюции.

С этих позиций следует анализировать проблему соотношения искусственного и естественного в человеческом познании и практике. В рамках постнеклассической рациональности эта проблема получает новое решение. Жесткое противопоставление искусственного и естественного здесь теряет смысл. Когда на этапе фазовых переходов в точках бифуркации возникает спектр возможных сценариев развития сложной системы, то в определенных условиях, в том числе и в результате действия случайных факторов, любой из них может быть реализован. И если реализация осуществляется благодаря человеческой деятельности, то обычно этот результат рассматривается как искусственное. Но правомерно рассматривать эти же процессы как естественное, выражающее сущностные характеристики сложной системы, которая устроена так, что реализация ряда даже маловероятных сценариев ее развития способна привести к новым уровням ее организации, наращивая сложность этой организации.

Представления об искусственном как особой разновидности естественного органично входит в современную концепцию эволюции Вселенной. Каждый новый этап космической эволюции – от эволюции физических объектов (рождение различных видов элементарных частиц, образование и последующая эволюция звезд и галактик, формирование ядер атомов и атомов) к химической эволюции (формирование молекул различной степени сложности), к биологической эволюции (образование ДНК и РНК, клеток, усложняющихся многоклеточных организмов, развития биосферы и надорганизменных уровней жизни – популяции, биоценозы), к становлению человека, его деятельности и общества – каждый из этих этапов характеризуется возникновением новых объективных законов, управляющих взаимодействиями нового уровня организации материи, и повышением вероятности формирования новых направлений эволюции.

Человеческая деятельность предстает здесь как особый вид объективных взаимодействий, возникающих в ходе космической эволюции, а порождаемые ею объекты как естественный результат этой эволюции. Я думаю, что с этих позиций уместно уточнить понимание антропного принципа. Его можно интерпретировать не только в терминах принципиальной возможности появления наблюдателя за процессами эволюции нашей Вселенной, но и в терминах возникновения деятельностного существа, которое способно реализовывать ранее крайне маловероятные сценарии эволюции на этапе формирования и развития социума как особого процессуального объекта в нашей Вселенной.

Аршинов: У меня еще несколько вопросов. Они связаны между собой и касаются перспектив разработанной вами концепции постнеклассической науки. Каковы возможности этой концепции для предсказания будущего науки? Какова роль принципа наблюдаемости в контексте становления постнеклассической науки? Одной из особенностей постнеклассической науки является переход к познанию сложноорганизованных эволюционирующих объектов. А как представляется в этом контексте эволюция познающего субъекта? Можно ли в этой связи говорить о субъекте-наблюдателе как неотделимой части контекста сложностного познания?

Стёпин: Науку можно рассматривать как сложную саморазвивающуюся систему знания, которая выступает относительно самостоятельной подсистемой еще более сложной развивающейся целостности – социума. Как известно, прогнозирование будущего сложных систем осуществляется сценарно. Причем существуют горизонты прогнозирования. По отношению к науке естественно сохраняет свое действие принцип, согласно которому формирование новых уровней организации сложной системы и новых типов ее подсистем приводит к тому, что ранее маловероятные сценарии могут резко повысить вероятность своей реализации и превратиться в мейнстрим развития.

Это означает, что некоторые научные идеи и концепции, отнесенные к бесперспективным на одном этапе, могут стать мейнстримом на других этапах развития науки. В одной из своих публикаций [Стёпин 2016] я проследил эту особенность на конкретных сюжетах из истории квантово-релятивистской физики, современной биологии и медицины.

Методология постнеклассической рациональности предполагает не только видение объектов научного познания как саморазвивающихся систем, но и саму систему знания об этих объектах интерпретирует в качестве сложной саморазвивающейся целостности. Постнеклассический тип рациональности, скорее всего, определит мейнстрим будущего развития науки. Соответственно будут усиливаться уже обозначившиеся следствия этого подхода, изменяющие стратегию исследований. Я имею в виду проанализированные в обсуждаемых сегодня книгах особенности и тенденции научно-технологического освоения саморазвивающихся систем: во-первых, усиливающееся взаимодействие естественных, технических и социально-гуманитарных наук, обеспечивающее получение объективного знания о сложных системах; во-вторых, сближение фундаментальных и прикладных исследований в самом процессе эмпирического и теоретического познания саморазвивающихся систем; в-третьих, углубление рефлексии над познавательной деятельностью, в том числе и над ее ценностно-целевыми компонентами, включение в сам процесс изучения сложных саморазвивающихся систем социально-этической экспертизы научных программ и проектов.

Все эти тенденции внутринаучного развития в свою очередь определены состояниями более широкой социокультурной системы, в которую в качестве подсистемы включена наука. Сегодня наука как социальный институт и как особый тип познания объединены многочисленными прямыми и обратными связями. Будущее науки очерчено сценариями развития современной техногенной цивилизации. В нашу эпоху она находится в состоянии обостряющихся кризисов, что ставит проблему выбора новых стратегий развития.

Среди возможных сценариев ее будущего немало катастрофических, связанных с гибелью цивилизации. Существуют и сценарии деградации науки. Но если человечество сумеет избежать такого рода сценариев и перейти к устойчивому развитию, преодолевая экологический и антропологический кризисы, то в этой тенденции наука по-прежнему будет играть важнейшую роль в социальном развитии. Без науки и основанных на ней новых технологий невозможно обеспечить необходимыми жизненными средствами растущее население планеты. Вне науки невозможно найти выход из экологического и антропологического кризисов. Характерно, что именно эти запросы общества стимулировали лидирующие позиции в современной науке таких ее отраслей, как биология, медицина, науки о Земле и комплекс наук, обеспечивающих разработку конвергентных (NBIC) технологий. Все они предстают как познание саморазвивающихся систем. Показательно, в частности, что проектирование современных технологий предполагает учет их включенности в определенную экосистему и культурную среду, а поэтому по существу проектируется сложная система – технология + эко + культурная среда, и эта система рассматривается в развитии. Постнеклассическая рациональность начинает всё в большей степени доминировать в современном научном познании и выступает одной из необходимых предпосылок перехода к сценарию устойчивого цивилизационного развития.

Теперь о проблемах субъекта-наблюдателя и принципе наблюдаемости в контексте постнеклассической науки. Наблюдатель – это одна из необходимых функциональных ролей субъекта научного познания. Эта функция представлена как на эмпирическом, так и на теоретическом уровнях. В первой ситуации наблюдатель призван зафиксировать явления изучаемой предметной области, представив их в форме данных наблюдения, выраженных в языке «протокольных предложений» (записей в протоколах наблюдения). Наблюдаемые данные являются первичным эмпирическим материалом, обработка и интерпретация которого приводит к формированию научных фактов.

Важно еще раз подчеркнуть, что научное наблюдение не является простым актом созерцания. Оно включено в практическую деятельность, а наблюдатель выступает в качестве активного деятельностного субъекта. В явном виде это проявляется в наблюдениях, включенных в особую форму практики, которой является научный эксперимент. Но, как я показал в своих работах, систематическое наблюдение вне эксперимента также предстает в качестве своего рода квазиэксперимента. Оно предполагает конструирование приборной ситуации, когда в функции средств используются природные или социальные объекты, помеченные по жестко фиксированным признакам. В обсуждаемых книгах это положение обосновано анализом систематических наблюдений в астрономии, социологии и социальной антропологии.

Что же касается функции наблюдателя и наблюдения на теоретическом уровне, то здесь речь идет уже о теоретических операциях в системе мысленных экспериментов, посредством которых устанавливается связь между фундаментальными теоретическими конструктами, относительно которых формулируются законы, теории, с реальными экспериментально-измерительными ситуациями, выявляющими объективные особенности той области взаимодействий, которые изучаются в теории. Благодаря указанным мысленным экспериментам в теорию включаются рецепты ее связи с опытом.

Принцип наблюдаемости, сыгравший важнейшую роль в формировании квантово-релятивистской физики, по существу был методологическим регулятивом, выражающим эти особенности построения теории. Применительно к неклассической физике в его осмыслении и разработке особую значимость имели две взаимосвязанные идеи. Во-первых, это идея Н. Бора о принципиальной включенности в процесс обоснования теории принципа относительности объекта к средствам наблюдения, которые определены положением наблюдателя на макроуровне. Во-вторых, идея А. Эйнштейна, согласно которой понимание того, что наблюдаемо, а что не наблюдаемо, зависит от теории. Причем речь здесь идет не о констатации известного факта, что теория целенаправляет наблюдения, а о процессе формирования теории с учетом его особенностей в неклассической физике. Эйнштейн неоднократно отмечал, что теория не является результатом индуктивного обобщения опыта. Она может быть «навеяна опытом», но создается «сверху» по отношению к опыту, а затем обосновывается опытом.

В неклассической физике построение развитой теории начинается с поисков ее математического аппарата. Он создается методом математической гипотезы, в процессе которой выстраивается его первичная гипотетическая интерпретация. В ней могут фигурировать и принципиально ненаблюдаемые объекты, которым тем не менее придается онтологический статус.

Принцип наблюдаемости предполагал обнаружение и элиминацию принципиально ненаблюдаемых теоретических конструктов путем мысленных экспериментов, учитывающих особенности средств наблюдения в реальных экспериментальных ситуациях новой области взаимодействий. Таким путем первоначальная гипотетическая интерпретация видоизменяется, и гипотеза трансформируется в обоснованную теорию.

Все эти идеи опережали уровень доминировавшей в эту эпоху позитивистской методологии науки. Вместе с тем они ставили ряд новых задач, требующих уточнения идеи принципиальной наблюдаемости. Почему на стадии гипотезы в теории появляются принципиально ненаблюдаемые объекты? Как это связано с операциями выдвижения гипотезы? Что в гипотетическом варианте теории ориентирует на выявление принципиально ненаблюдаемых конструктов? Как связаны эмпирическая и концептуальная интерпретации в процессе перехода от гипотезы к теории? Как обеспечивается онтологический статус теоретических конструктов?

Ответ на эти вопросы предполагал новый уровень анализа структуры научного знания и его динамики с учетом его социальной обусловленности и исторического развития. К середине 70-х гг. уже прошлого века мне удалось получить новые результаты в рамках этого подхода: выявить операции формирования теоретической гипотезы, обнаружить и описать процедуру конструктивного обоснования теоретических объектов.

В первой книге есть специальный раздел, где показано, что принцип конструктивного обоснования предстает как обобщение и конкретизация принципа наблюдаемости. Конструктивное обоснование является универсальной операцией построения теории. Оно применялось и на этапе классической науки, но там не получило адекватного осмысления и описывалось в самом общем виде как обоснование теории опытом. Особенности этапа неклассической науки стимулировали более адекватное осмысление процедур конструктивного обоснования в виде идей принципиальной наблюдаемости. В обсуждаемых книгах я показал, в чем состояла специфика конструктивного обоснования в классической и неклассической физике.

В этой связи возникают вопросы о специфике принципа конструктивного обоснования и идей принципиальной наблюдаемости на этапе постнеклассики. Ответ на эти вопросы требует нового цикла исследований. Но в первом приближении можно обозначить подход к решению этих вопросов. Он состоит в учете тех особенностей исторически развивающихся систем, которые феноменологически описываются как влияние будущего на прошлое, а в структурном описании, которое я отстаиваю, предстают как формирование нового уровня системной организации, накладывающего определенные ограничения на пространственно-временные характеристики и законы ранее возникших уровней, что и обеспечивает устойчивое воспроизводство новой возникающей целостности.

Наконец, о проблеме эволюции познающего субъекта как неотделимой части сложностного познания. Усложнение объектов научного познания при переходе от классики к неклассике, а затем к постнеклассике предполагает усложнение всех других компонентов познавательной деятельности – ее средств и познающего субъекта. В современной науке используются средства наблюдения, представляющие собой комплексы высокой степени сложности, типа суперсинхротрона ЦЕРНа, обеспечивающего экспериментальные исследования в физике высоких энергий, или мощных телескопов, выводимых в космическое пространство для наблюдения за сверхдальними космическими объектами. Одновременно усложняются теоретические средства – понятийные каркасы теорий, их математические аппараты.

Познающий субъект должен иметь знания и навыки работы с усложняющимися средствами исследования как на эмпирическом, так и на теоретическом уровнях. Понятно, что в данном случае речь идет уже не об индивиде, который всегда имеет предел информационной вместимости, а о коллективном субъекте познания с функциональным разделением исследовательского труда.

Уже на этапе классической науки, например, в процессе создания механики, возникло сообщество учёных, обменивающихся результатами исследований путем переписки в рамках сложившейся в XVII в. так называемой «Республики учёных». И. Ньютон, создавший обобщающую теорию механики, был включен в это сообщество.

Аналогично Д. Максвелл, создавший обобщающую теорию электромагнитного поля, опирался на результаты многочисленных эмпирических и теоретических исследований своих предшественников, изучавших процессы электричества и магнетизма. Но в обоих случаях фундаментальная теория, обобщающая предшествующие ей теоретические и эмпирические знания и раскрывающая глубинные законы исследуемой области взаимодействий, здесь создавалась одним исследователем. Однако при переходе от классической к неклассической физике эта ситуация значительно усложнилась. Операции теоретического поиска, которые, например, проделал Д. Максвелл, создавая классическую теорию электромагнитного поля, при построении квантовой электродинамики были осуществлены своего рода «коллективным Максвеллом» – группой выдающихся физиков ХХ в., создавших первый образец квантовой теории поля (Н. Бор, В. Гейзенберг, В. Паули, П. Дирак, П. Иордан, Л. Ландау, Р. Пайерлс, Л. Розенфельд, В. Фок, С. Томанага, Е. Швингер, Р. Фейнман, Ф. Дайсон). Каждый из этих исследователей осуществлял ограниченный набор логически необходимых операций, обеспечивающих создание математического аппарата теории, его эмпирическую и семантическую интерпретации. Причем особую роль в координации этой творческой эстафеты сыграл Н. Бор. Он выполнял не только функцию физика-теоретика, осуществившего конструктивное обоснование создаваемой теории, но и философско-методологическую функцию, определяющую свого рода дорожную карту построения теории, отслеживающую реализацию необходимых процедур, которые не должны быть пропущены при создании теории.

В постнеклассической науке сложность «коллективного субъекта творчества» обретает еще более высокий уровень системной организации. Здесь резко возрастает удельный вес междисциплинарных исследований, что продиктовано особенностями человекоразмерных систем как предметов исследования, а также интеграцией в процесс исследования социально-этической экспертизы научных программ и проектов. В результате в состав «коллективных субъектов творчества» включаются специалисты как естественнонаучного, так и социально-гуманитарного профиля. Такого рода усложнение субъекта научного познания в свою очередь ставит новые задачи перед системой образования, которая должна обеспечить подготовку высококвалифицированных специалистов с учетом возможностей их междисциплинарных коммуникаций.

Аршинов: В ответах на мои вопросы Вячеслав Семёнович намечает впечатляющую конструктивную программу исследований в области философии и методологии постнеклассической науки. Эта программа открыта будущему и вряд ли стоит особо подчеркивать ее чрезвычайную актуальность для адекватного понимания специфики повсеместно возникающих проблем развития современной цивилизации, находящейся сейчас в области быстрых бифуркационных изменений и решающего выбора дальнейшего пути (сценария) своего развития. В русле развития этой программы я кратко остановлюсь на своем понимании проблемы субъекта-наблюдателя и принципа наблюдаемости в контексте постнеклассической науки. Здесь для меня важно подчеркнуть следующие моменты. В первую очередь, то обстоятельство, что указанный контекст с необходимостью предполагает качественно новый когнитивный переход к познанию эволюционирующих, сложноорганизованных, открытых, далеких от равновесия систем. Пользуясь терминологией Эдгара Морена, в этой связи можно говорить о становлении в современной науке новой парадигмы сложностности, нового «мышления в сложностности» как специфической характеристике постнеклассической рациональности вообще. Согласно Вячеславу Семёновичу, для постнеклассического мышления помимо прочих характерны две особенности. Это повсеместное расширение сферы его рефлексии над средствами и методами деятельности, с помощью которых осуществляется конструктивная связь субъекта и объекта, рассматриваемая в процессе их коэволюции. И, во-вторых, постнеклассическая рациональность, будучи существенно эволюционной по самой своей сути, не является полным отрицанием предшествующих ей классического и неклассического этапов становления научного рационального мышления от Декарта – Ньютона до Эйнштейна – Бора.

Все три этапа связаны, как подчеркивает Вячеслав Семёнович, своего рода обобщенным принципом соответствия. И в этом смысле парадигма сложностности вовсе не есть отрицание парадигмы простоты, парадигмы упрощения. Она предполагает лишь строгий контроль уместности применения принципа редукции. В данном случае не так важно, имеется ли в виду редукция к частям (как у Декарта) или к целому (как у Берталанфи в его ОТС). В конце концов, целое может быть как больше, так и меньше суммы своих частей. И самое существенное, что становление целого, понимаемое как некий эмерджентный процесс, влечет за собой также и изменение вовлеченных в него частей. Здесь мы имеем дело с проявлением своеобразной цикличности, рекурсивности, свойственной «мышлению в сложностности». При этом один из путей реализации обобщенного принципа соответствия, на мой взгляд, лежит в последовательном и конструктивно ориентированном учете такого концептуального персонажа, как субъект-наблюдатель, и принципа «деятельностной» наблюдаемости на всех этапах становления научной рациональности от классической до постнеклассической.

Особая роль в эпистемологическом осмыслении этого становления принадлежит квантовой механике, принципам неопределенности Гейзенберга и дополнительности Н. Бора, которому принадлежит заслуга обоснования необходимости конгруэнтного, конструктивного введения наблюдателя и наблюдаемости в теоретические практики ее обоснования посредством построения системы соответствующих мысленных экспериментов. На что, кстати говоря, неоднократно обращал внимание в своих работах Вячеслав Семёнович. С этой точки зрения квантовую механику можно рассматривать также и как первую неклассическую теорию сложности, которая в этом качестве упорно не поддается всякого рода попыткам ее концептуального упрощения, редукции к классическому детерминизму, например, путем введения в ее концептуальный аппарат локальных скрытых параметров.

Следуя очерченной выше линии рассуждений, а также вспоминая высказывание В. Паули о том, что в дальнейшее развитие познания в современной физике будет происходить в направлении всё более существенного включения наблюдателя и условий опыта в описание природы, можно попытаться продвинуться дальше, вводя представление о наблюдателе сложностности. Далее я попытаюсь пунктирно обозначить некоторые возможные, с моей точки зрения, пути такого конструктивного введения наблюдателя сложностности. Здесь я сделаю, что называется, «шаг в сторону» и обращусь к идеям кибернетики «второго порядка», развитой в работах фон Фёрстера 70-х гг. прошлого столетия. Ее суть состоит в том, что она представляет собой еще не завершенную до конца попытку явочным порядком ввести в кибернетический дискурс фигуру кибернетического наблюдателя, придать кибернетике «антропологическое» измерение или – в терминологии Вячеслава Семёновича – человекомерное измерение. Здесь большое влияние на фон Фёрстера оказали работы Грегори Бэйтсона, а также, по-видимому, его собственный опыт работы в области оснований квантовой механики в годы Второй мировой войны. При этом фон Фёрстер опирался на работу английского математика и инженера Дж. Спенсера-Брауна, опубликовавшего в 1969 г. книгу «Законы формы» [Spencer-Brown 2008]. Книга небольшая, не более сотни страниц, но по своей значимости, по мнению некоторых современных исследователей, сравнимая с «Логико-философским трактатом» Витгенштейна или его более поздними работами. Ключевая идея трактата Спенсера-Брауна содержится в предписании «Чтобы наблюдать, надо провести различие». Это предписание отчасти коррелирует по смыслу с процессуальным определением информации, которое было в свое время предложено Бэйтсоном: «Информация – это различие, которое порождает различие». В этой связи вспоминается также современный проект объединения гравитации с квантовым миром, в основе которого лежит принцип «Всё из кубита» (It from Qubit).

Для ясного понимания смысла приведенного утверждения Спенсера-Брауна важно иметь в виду, что оно является, по сути, единством предписания и описания, вызыванием действия «проведения различения», которое при этом осознается именно в качестве такового. Это осознавание фиксируется знаком «проведения различия» – уголком Спенсера-Брауна ך. Здесь слева под уголком возникает помеченное пространство. А справа непомеченное. Как отмечает Дирк Беккер, одна из примечательных особенностей знака различения Спенсера-Брауна состоит в том, что он содержит необычное для западного мышления предписание читать различение (difference) как связь (connection). Например, если мы пишем аך, то это равносильно перформативному утверждению: «Я наблюдаю знак “а” в контексте чего-то неопределенного, всего того, что определенно “не а”» [Baecker 2015 web]. Спенсер-Браун называет формой триединство обозначенного и необозначенного пространства, внешнего и внутреннего, вместе с самим знаком проведения границы. Тем самым горизонтальная черта уголка различения должна прочитываться и как предписание пересечь границу. Заметим, что вообще говоря, знак Спенсера-Брауна имеет много интерпретаций. Но нам здесь важно отметить, что наблюдатель Спенсера-Брауна, возникающий в деятельностном акте осознаваемого различения, запускает циклический (рекурсивный) процесс саморазличений внешнего и внутреннего, процесс, в котором он виртуально расщепляется на двух акторов. Один размещается внутри обозначенной области и при этом «не видит» границу с другой – необозначенной. В то время как второй, наблюдая первого, эту границу видит. И оба наблюдателя коммуницируют между собой.

Фон Фёрстер воспринял работу Спенсера-Брауна с энтузиазмом (как одну из отправных точек своей кибернетики второго порядка), сделав тем самым шаг на пути создания той концептуальной схемы, о которой говорил Бэйтсон. В русле этих идей формировалась также и концепция автопоэзиса Матураны и Варелы. Вслед за квантовой механикой кибернетическая и биологическая реальности обрели наблюдателей – наблюдателей коммуникативных сетей. Однако с наблюдателями эволюционирующей системной сложностности дело обстоит, извиняюсь за неизбежную тавтологию, гораздо сложней. Дело в том, что для такого рода систем характерно эмерджентное поведение: возникновение качественно новых уровней параметров порядка, подчиняющих и видоизменяющих низлежащие уровни. И тогда мы сталкиваемся с проблемой построения не только интерактивного наблюдателя сложностности, но и темпорального наблюдателя; наблюдателя, погруженного в нелинейное время, способного наблюдать будущее, предвосхищать его и обладать способностью коммуницировать с настоящим. И я благодарен Вячеславу Семёновичу за возможность постановки проблемы наблюдателя сложностности в такой форме – возможность, осознанную мной в результате диалога с ним.

Федотова: Вячеслав Семёнович, от всей души поздравляю вас с изданием избранных работ, явившихся событием научной жизни. Тщательная работа, уважительная, скрупулезная ответственность перед теми, кто работает в вашей области и всегда упомянут, развитие вашей базовой концепции делают ваш новый труд востребованным и чрезвычайно значимым. Позвольте задать вам некоторые вопросы.

1. Я работаю сейчас в области теорий и историй модернизации. И там традиционное общество сопоставляется не с техногенным, а с современным. Современное же, безусловно, является техногенным. Но фазы развития техногенности, наряду с другими аспектами, культурой, социальной структурой, экономическим развитием, типом человека, сопоставимы с этапами развития современности. Технологические циклы различны для первой либеральной современности (модерна) XIX в., для организованного (посредством техники, технократии, бюрократии, социал-демократии) вторым модерном после Первой мировой войны и для третьего модерна XXI в. – нового Нового времени для незападных стран с разнообразием моделей, но с общей характеристикой – вступлением в современность очень многих незападных стран. Мой вопрос состоит в том, предполагаете вы включить в свой категориальный аппарат понятие модерна и его этапов. В изданном труде уделено место модернизации в России. Есть ли у вас намерение коснуться модернизации и модерна в более широким плане для анализа типов техногенной цивилизации?

2. Сейчас мы бьемся за вхождение в новый технологический цикл нано- и биотехнологий. Но что дальше? Известный учёный Хэ Чуаньцы предположил, что в следующем цикле будут открыты новые измерения пространства и времени. Но люди в его теории нового технологического цикла становятся более похожими на героев фильмов «Матрица» и «Облачный атлас» братьев (ныне сестер) Вачовски. Это агрессивные киборги, ничуть не похожие на сегодняшних людей. Вначале я услышала об идее нового цикла с восторгом от раскрытия космической сущности человека, почти с надеждой на встречу с ушедшими близкими, но, вспомнив эти фильмы, пришла в ужас. Не избежал тех же сомнений и автор этой идеи. Каково ваше мнение о технологическом цикле, который еще не обозначен (и будет ли он), или вы считаете познание и технологическое преобразование природы ограниченными самой природой?

3. Вы много писали о конструктах картины мира, о картине социальной реальности. Мой вопрос состоит в том, представляется ли вам, что многообразие этих картин уменьшается и возникает более целостная картина мира, или дело обстоит противоположным образом.

4. Вы ссылаетесь на несколько работ Э.М. Чудинова по философии физики. Я вспоминаю наши встречи в Физтехе, чудесную дружбу и замечательные дискуссии. Я хотела бы спросить, как вы относитесь к его книге о природе научной истины. Я хотела бы также спросить, остались ли мы прежними с тех пор.

Стёпин: Спасибо за оценку обсуждаемых книг и за интересные вопросы. Вначале о проблеме модернизации. Эта проблема рассматривалась мною в контексте взаимодействия двух исторически возникших типов цивилизационного развития – традиционалистского и техногенного.

В стандартной цивилизационной концепции акцент был сделан на специфике различных видов цивилизации, которые отличаются друг от друга особенностями культурно-генетического кода. Идея типов цивилизационного развития предполагала выявление в этих кодах некоторого инварианта, общего системообразующего ядра, которое объединяет цивилизации одного типа и отграничивает их от цивилизаций другого типа. В качестве такого рода объединяюще-разграничивающего ядра можно выделить ряд ключевых мировоззренческих универсалий (концептов, категорий) культуры, взаимосвязанных между собой и функционирующих в качестве базовых жизненных смыслов и ценностей каждого из типов цивилизационного развития. Это ядро представлено универсалиями «человек», «природа», «деятельность», «традиции и новации», «личность», «рациональность», «власть».

Со смыслами этих базовых универсалий, их пониманием и переживанием скоррелированы смыслы других категорий культуры – свободы, справедливости, веры, добра и зла и т.п. Типологическое ценностно-смысловое ядро, представленное базовыми универсалиями, радикально различно для традиционалистского и техногенного типа развития и предстает в форме уникального культурно-генетического кода, который выражает специфику их жизненных миров.

Концепция типов цивилизационного развития не отбрасывает позитивное содержание стандартного цивилизационного подхода (А. Тойнби, Н. Данилевский и др.), а включает его в свой состав. Вместе с тем она может быть согласована и с рядом ключевых положений марксистской формационной концепции, которая предстает как альтернативная стандартному цивилизационному подходу. Нетрудно обнаружить, что базисные ценности техногенного типа развития лежат в основе марксистского понимания общества. Концепция формаций описывала предысторию и историю техногенной цивилизации, но испытывала известные трудности применительно к традиционалистским обществам Востока. Два альтернативных и несовместимых подхода (цивилизационный и формационный) предстают в рамках концепции типов цивилизационного развития как дополнительные описания одной и той же сложной системной реальности, акцентируя разные аспекты этой реальности. Все эти положения достаточно подробно обоснованы в моих работах, в том числе и в обсуждаемых сегодня книгах.

Разумеется, каждый тип цивилизационного развития следует рассматривать в его исторической эволюции. Техногенный тип развития возник в Европе. Начальной его стадией были эпохи Ренессанса, Реформации и Просвещения, сформировавшие духовную матрицу, систему новых ценностей и жизненных смыслов, образующих свого рода геном техногенных обществ.

Он включал понимание человека как деятельностного существа, преобразующего окружающий мир; понимание деятельности как креативного действия, порождающего качественно новые объекты, состояния и процессы; идеал инноваций как приоритета над традициями (идеал прогресса); видение природы в качестве своего рода поля, преобразуемого человеком, резервуара ресурсов для деятельности; культ рациональности при доминанте научной рациональности; идеал суверенной автономной личности, не сращенной от рождения с определенной социальной общностью (кастой, кланом, классом, сословием), способной выбирать, включаться в разные социальные общности; идею власти не только как господства человека над человеком, но преимущественно как господства над объектами (природными и социальными). Еще раз подчеркну, что целостная система этих жизненных смыслов и ценностей альтернативна доминирующим смыслам и ценностям традиционалистских культур.

Это генетическое ядро техногенных обществ определяло их воспроизводство и историческое развитие. В качестве основных этапов этого развития можно выделить доиндустриальную, индустриальную и современную постиндустриальную стадии. В каждой из них, в свою очередь, могут быть зафиксированы качественно различные этапы. С этой точки зрения анализ различия и особенностей индустриальной стадии до и после Первой мировой войны, именуемые в западной литературе первым и вторым модерном, вполне уместен.

Модернизации развертывались здесь без радикального преобразования той матрицы ценностей, которая выступала типологическим ядром культурно-генетического кода техногенного типа развития. С этой точки зрения модернизация традиционных обществ протекала принципиально иначе. После своего возникновения техногенная цивилизация стала оказывать на них всё возрастающее давление. Многие их них она колонизировала, другие вынуждены были осуществлять догоняющие модернизации, основанные на заимствовании у развитых стран Запада технологий и системы образования. Такое заимствование всегда было связано с переносом пластов западной культуры на традиционалистскую почву. Ценности, обеспечивающие техногенный тип развития, сталкивались в этом процессе с традиционалистскими ценностями, модифицируя и трансформируя их.

В конечном итоге традиционные общества в ходе модернизации превращались в особый вариант техногенных обществ, сохранивших и адаптировавших к ценностному ядру техногенного типа развития некоторые аспекты и фрагменты традиционных ценностей. Понятие модерна и модернизации в этих подходах предстает как изменение, не затрагивающее основ социокультурного генома техногенного типа развития. Но для дальнейших прогнозов необходимо учитывать, что именно техногенная цивилизация, наряду с великими достижениями, породила многочисленные глобальные кризисы, которые в конечном итоге редуцируются к двум основным: экологическому и антропологическому кризисам.

Их резкое обострение в конце ХХ – начале ХХI в. наметило реальную перспективу цивилизационной катастрофы и даже самоуничтожения человечества. В результате возникает проблема новых стратегий развития, которые могли бы обеспечить преодоление кардинальных глобальных кризисов. Эти стратегии предполагают переосмысление типологического ядра социокультурного генома современной цивилизации. А такое переосмысление, в свою очередь, является первым шагом на пути к новому типу цивилизационного развития, третьему по отношению к традиционалистскому и техногенному.

В обсуждаемых книгах я обосновывал тезис, что техногенная цивилизация уже вступила в эпоху фазового перехода к новому типу цивилизационного развития. Его начальная стадия характеризуется возникновением состояния динамического хаоса и формированием нескольких соперничающих аттракторов как возможных сценариев эволюции системы. Разумеется, среди них действует сценарий продолжения техногенного развития в его современном варианте тотального господства рыночных отношений и западного идеала потребительского общества. Но можно обнаружить и начало альтернативных сценариев, связанных с трансформацией ценностной матрицы техногенного типа цивилизационного развития.

Идеал прогресса как ускоряющихся инновационных перемен в наше время модифицирован в идеал устойчивого развития, когда приоритет получают такие инновационные сценарии, которые не просто взламывают и уничтожают традицию, а, адаптируясь к некоторым ее аспектам, избирательно и постепенно трансформируют ее. Современная наука сформировала новое понимание природной среды как непосредственной сферы человеческой жизнедеятельности. Эта среда является целостной живой системой – биосферой, и деятельность человека подчинена системным законам развития биосферы как сложной системы. Идеал господства человека над природой заменяется в этом подходе идеалом коэволюции биосферы и человеческой деятельности.

Можно также обозначить в качестве точки роста новых ценностей изменения, связанные с формированием постнеклассического типа научной рациональности, когда вводится дополнительная социально-этическая экспертиза, обеспечивающая гуманистическую направленность научно-технологического развития. Новые идеалы, как это всегда бывает в истории общества, утверждаются, преодолевая сопротивление ранее укоренившейся системы ценностей через столкновение различных общественно-политических сил и их интересов.

Процесс становления системы ценностей техногенной цивилизации и их утверждения осуществлялся на протяжении около трех столетий – в эпохи Ренессанса, Реформации и Просвещения. В современном обществе темпы изменений иные. Здесь переход к новому типу цивилизационного развития может занять несколько десятилетий. Многие футурологи полагают, что середина нашего столетия будет переломной в развитии цивилизации. Поскольку речь идет о преодолении экологического и антропологического кризисов, ориентиром в поисках новых ценностей должны стать принципы сохранения человечества, социума и биосферы как единой, сложной развивающейся системы.

С этих позиций и следует оценивать ближайший этап технологической эволюции социума, связанный с освоением NBIC-технологий. Здесь возникает главный вопрос: что будет с человеком? Освоение NBIC-технологий открывает перспективы создания новых сверхпрочных материалов, принципиально нового уровня робототехники, лечения наследственных заболеваний, выращивания отдельных органов для трансплантации, улучшения человеческих способностей, продления жизни и полноценной жизнедеятельности в старости. Но вместе с тем это и новые зоны повышенного риска. Каждое из возможных достижений порождает проблемы, которые должны быть осмыслены, проанализированы.

Появление новых материалов на основе нанотехнологий ставит проблему утилизации соответствующих изделий с тем, чтобы избежать нового уровня загрязнения среды. Самопрограммирующиеся роботы требуют выяснения социальных и психологических последствий их внедрения в различные сферы человеческой жизнедеятельности. Но наибольшие проблемы и риски несут технологии возможного биокибернетического изменения человека. Как известно, уже достаточно давно существует движение трансгуманистов, полагающих, что конечной целью биосоциальной эволюции является конструирование принципиально нового типа мыслящих существ, стоящих на более высокой ступени чем человек, и по отношению к которым человек и человеческое общество занимает примерно то же место, как сообщества животных по отношению к человеку. Учитывая, что речь идет о постепенном генетическом трансформировании человека и биокибернетических экспериментах над рядом поколений, эта программа по существу означает самоуничтожение человечества.

Научная фантастика в литературе и кино создала впечатляющие образы социальных кризисов, предостерегающие от опасных экспериментов по кибернетической трансформации людей. Самые благие намерения такого рода могут завершиться вовсе не восхождением на более высокую ступень развития, а, наоборот, деградацией человеческой социальности. Благими намерениями, как гласит известное изречение, вымощена дорога в ад. Возможные сценарии катастроф и апокалипсиса нельзя отбрасывать при анализе и оценке будущего технологического прорыва к освоению сложных развивающихся систем. Когда обозначены не только позитивные, но и негативные последствия, возникают вопросы о возможностях блокирования неблагоприятных сценариев развития.

Решение этих вопросов предполагает системное видение человеческой жизнедеятельности, понимание, в частности, того факта, что эта жизнедеятельность регулируется не только биологическими, генетическими программами, но и надбиологическими, которые исторически развиваются и образуют системное целое культуры. Возникая на базе биологических генетических кодов, надбиологические программы культуры оказывают на них активное обратное воздействие, определяя формы и способы их влияния на человеческую активность. Это касается даже глубинных инстинктов (самосохранения, питания, полового инстинкта), которые действуют в рамках нравственных и правовых регулятивов культуры. Не исключено, что трансформация биогенетических кодов человека может привести к разрушению сложившегося их взаимодействия с кодами культуры и сделать чуждыми и невостребованными для генетически трансформированных индивидов пласты культуры, определяющие формирование духовно развитой личности.

Теперь о двух вопросах Валентины Гавриловны, касающихся проблематики методологии науки, в том числе и социально-гуманитарных наук. Говоря о множественности научных картин мира и их интеграции, важно не упускать из виду, что эти процессы предстают как закономерное проявление особенностей сложных исторически развивающихся систем, к которым относится и наука. По мере развития такие системы дифференцируются, в них возникают новые подсистемы (в науке – новые дисциплины), которые каждый раз организуются в новую целостность. Научные картины мира выступают в этих процессах системообразующим интегративным фактором.

Соответственно уровням интеграции научного знания можно выделить три основных вида научных картин мира: 1) специальные научные картины мира (дисциплинарные онтологии); каждая из них вводит обобщенное системно-структурное видение предмета исследования, с которым соотносятся конкретные теории и эмпирические факты данной дисциплины, что и обеспечивает ее системную целостность; 2) научные картины природы и общества (естественнонаучная картина мира и картина социальной реальности), которые определяют целостное видение предметных областей соответственно естественнонаучного и социально-гуманитарного познания; 3) общенаучная картина мира, двумя аспектами которой предстают естественнонаучная картина мира и картина социальной реальности.

Как я уже отмечал, доминирование на переднем крае науки исследований сложных саморазвивающихся систем значительно активизирует междисциплинарные исследования. Причем всё большую роль начинает играть особый вид междисциплинарности, связанный с обменом методами и парадигмальными образцами между естественными и социально-гуманитарными науками. Условиями такого обмена является предварительное видение сходства между предметами исследования различных областей знания. Это видение обеспечивает общенаучная картина мира. И если внутридисциплинарные исследования регулируются специальными научными картинами мира, которые функционируют в качестве исследовательских программ, то в междисциплинарных исследованиях функции таких программ, определяющих постановку задач и выбор средств их решения, выполняет общенаучная картина мира. В современной науке дисциплинарные онтологии сохраняются, но они не только не исключают единую общенаучную картину мира, но и предполагают ее.

И, наконец, о конкретном вопросе, касающемся оценки творчества Э.М. Чудинова. Он был одним из ведущих и продуктивных исследователей сообщества отечественных философов второй половины ХХ в. Я считаю, что его разработка идеи альтернативных описаний во многом предвосхитила сегодняшнее понимание сценариев развития научных знаний как сложной саморазвивающейся системы. 1960–1980-е годы были для философии науки в нашей стране своего рода эпохой «бури и натиска», когда сложились оригинальные научные школы в Москве, Ленинграде, Киеве, Минске, Новосибирске, Ростове, Тбилиси, Томске, Алма-Ате, Ереване. Они активно взаимодействовали между собой и в этой работе широкого, но достаточно сплоченного сообщества философов науки, логиков и эпистемологов были получены новые и нетривиальные научные результаты.

К сожалению, сегодня такого сообщества уже нет. Новое поколение философов формировалось в условиях доминанты рыночных ценностей и реформ образования, ставящих целью подготовку «квалифицированного потребителя». Упрощение школьного образования привело к недостаточной научной подготовке выпускников и, что, пожалуй, главное, к слабо выраженному или даже отсутствию системного мышления у большинства из них. Всё это создает препятствия для дальнейшей подготовки специалистов в области философии науки. Нелишне добавить, что сама эта специализация повышенной трудоемкости. Она требует соединения высокого уровня философской аналитики с глубокими знаниями современного состояния науки и ее истории. Можно констатировать, что процент защиты диссертаций в этой области в последние два десятилетия значительно снизился.

Сегодня предприняты определенные шаги к преодолению негативных последствий образовательных реформ. И я не теряю надежды, что будущее поколение философов возродит традиции отечественных исследований, когда мы, работая в одном проблемном поле с западными философами науки, получали перспективные опережающие результаты.

Что же касается сегодняшней рефлексии «последних из могикан» поколения 1960–1980-х, то лично я не вижу каких-то радикальных изменений в своих приоритетах и мотивациях, хотя и времена уже совсем другие. По-прежнему главным остается философская работа, текст, требующий обоснования и системности, а главным вознаграждением за проделанную работу считаю признание тех коллег, которых полагаю элитными специалистами в области философии, а также ссылки на мои работы учёных, работающих в различных конкретных науках, которым адресованы результаты философско-методологических исследований.

Федотова: Я уже отметила в своих вопросах фундаментальное значение работ Вячеслава Семёновича, отобразившего в двухтомнике тесную связь философии и методологии науки с философской антропологией и философией культуры. Объединение двух этих фундаментальных проблем является закономерным этапом развития теории познания в контексте понимания места человека и общества в процессе природной и социокультурной эволюции. При этом прослежено усложнение научного познания и сближение естественных, технических и социально-гуманитарных наук. Техногенная цивилизация представлена в двухтомнике в контексте развития типов рациональности (классической, неклассической и постнеклассической) и становления научной теории. Работа имеет философский характер, ставит фундаментальные проблемы оснований науки, научных революций и типов научной рациональности.

Это получило развитие во втором томе, где рассмотрены образы культуры в современной научной картине мира с одновременным рассмотрением социокультурного измерения науки. Тесное взаимодействие философии, науки, культуры, цивилизаций, политики, экономики представлено как в общей теоретической форме, так и применительно к российскому обществу. В.С. Стёпин много писал о конструктах картины мира, о картине социальной реальности, отмечал значение новых ценностей для встречи России и Запада. Среди них назывались идеи космизма, глобализма, синергетики и социальной географии.

Для истории сегодня имеет значение будущее, которое участвует в формировании не только настоящего, но и прошлого. Немецкий историк А. Ассман показала для исторической науки, что на сегодняшнем этапе развития ее больше волнует не прошлое и настоящее, а будущее и то, как в свете него могут предстать настоящее и прошлое [Ассман 2017]. Это подтверждает, мне кажется, идею В.С. Стёпина о режиме с обострением, создающем подобную ситуацию, хотя Ассман не употребляет этого термина. И тем не менее это соответствует тому, что С.П. Курдюмов и особенно Вячеслав Семёнович развили в исследовании естествознания периода постнеклассической науки. Эти новые идеи и моя аналогия между сказанным о режиме с обострением В.С. Стёпиным и позициями Ассман имеют сходство, состоящее в том, что будущее принимает особую значимость для настоящего и прошлого. Чтобы это не показалось преувеличением, приведу также цитату из известной книги английского историка Э. Хобсбаума об изобретении традиций, дающем возможность из будущего изменить прошлое. Он пишет: «“Изобретенная традиция” – это совокупность общественных практик ритуального или символического характера, обычно регулируемых с помощью явно или неявно признаваемых правил; целью ее является внедрение определенных ценностей и норм поведения, а средством достижения цели – повторение. Последнее автоматически предполагает преемственность во времени. И действительно, всюду, где это возможно, такие практики стараются обосновать свою связь с подходящим историческим периодом» [Хобсбаум 2000, 48]. Иными словами, речь идет о том, что, планируя настоящее и будущее, мы реконструируем прошлое, создавая традиции, соответствующие нашим новым планам. Заметное сходство исторических процессов с тенденциями развития науки и природы подтверждает мысль В.С. Стёпина о постнеклассической рациональности сегодня и его слова об особых состояниях динамического хаоса, которые характеризуются в синергетике как режимы с обострением, а также то, что на этой стадии обнаруживается целенаправленное движение к новому уровню организации системы. Кроме того, это показывает правоту В.С. Стёпина, утверждающего, что для выхода из ограничений техногенной цивилизации надо менять ценности. Один из способов таких изменений и приводят три автора – В.С. Стёпин, А. Ассман и Э. Хобсбаум – независимо друг от друга. Мысль о влиянии будущего на прошлое обретает вполне зримые очертания.

Как человек, занимающийся проблемами модернизации, я хотела бы высказаться по поводу ее трактовки и трактовки модерна В.С. Стёпиным. Я писала о том, что есть два этапа формирования модерна – первый либеральный модерн XIX в. и второй – организованный (технократией, бюрократией) модерн XX в. после двух мировых войн. И далее, в отличие от ожиданий нового третьего либерального модерна многими западными авторами, я называла период XXI в. новым Новым временем для незападных стран. В работе 2008 г. я использовала название для этого этапа «третий модерн». Но сегодня я не раз смягчала эту последнюю позицию указанием на отсутствие однотипности развития на этом этапе, большое разнообразие результатов и трудности рассмотрения этого периода как модерна. В.С. Стёпин сказал более прямо: это модернизация, а модерна нет. Многие особенно на Западе пишут, что есть модерны, многообразие вариаций. В любом случае сомнение в третьем модерне нарастает, и В.С. Стёпин сказал это четко. Не могу не сказать также о классической, неклассической и постнеклассической рациональности, понятия которых развиты В.С. Стёпиным и послужили эффективным категориальным аппаратом исследования взаимоотношений разного типа реальности. Эффективный потенциал этого аппарата особенно значим для осмысления современных тенденций развития социально-гуманитарных наук в их взаимодействии с естествознанием и техническими науками.

Гусейнов: Вячеслав Семёнович, Вы рассматриваете философские категории как второй уровень, отражение и продолжение универсалий культуры, их рефлексию, а сами универсалии культуры – в качестве исходного базиса, своего рода генетического кода культуры. Но ведь и универсалии культуры не последняя реальность, ведь практика, в язык которой они вписаны, сама складывается из сознательных действий людей. У меня вопрос: поддаются ли универсалии культуры осмыслению и контролю в самом их генезисе? По-другому: что стоит за универсалиями культуры, кто и как кодирует сам этот код?

Стёпин: Между универсалиями культуры и многообразием практик существуют многочисленные прямые и обратные связи. Если универсалии культуры предстают как фундаментальные жизненные смыслы и ценности, своего рода геном социальной жизни, то они определяют, какие виды поведения и деятельности допустимы, а какие нет. Изменения в сложившейся системе универсалий культуры происходят с появлением таких новых видов деятельности, которые первоначально не воспринимаются как противоречащие глубинным ценностям сложившегося культурно-генетического кода. Но по мере развития новые практики могут привести к формированию новой предметной среды человеческой жизнедеятельности, к переменам в сфере социальных отношений, возникновению новых малых и больших социальных групп и, соответственно, новых образцов поведения, общения и деятельности, обеспечивающих их воспроизводство.

Накопление таких образцов, знаний, предписаний, норм на определенном этапе развития уже может рассогласовываться с прежними смыслами универсалий культуры. И тогда начинается эпоха переоценки базисных ценностей, эпоха поиска новых смыслов универсалий культуры. Этот процесс охватывает все сферы духовной культуры – искусство, религию, политическое и правовое сознание, науку. Особую роль в этом процессе играет философия. Осуществляя рефлексию над универсалиями культуры, она конструирует их возможные новые смыслы, часто задолго до того, как они оказываются востребованными в реальном историческом процессе социальных перемен.

Но когда наступают такие эпохи, соответствующие философские идеи актуализируются. Они включаются в ткань философского поиска этих эпох, в критическое переосмысление ранее доминировавшего культурно-генетического кода. Вырабатываемые в этом процессе философские идеи конкретизируются в различных сферах духовной жизни своего времени. Они переплавляются в новые образы, идеалы, ценностные ориентиры в искусстве, религии, нравственном сознании, конкретизируются в новых политических и правовых идеях, в представлениях научной картины мира. И только пройдя через все эти взаимодействия с другими сферами социального сознания соответствующей исторической эпохи, философские идеи как теоретическое ядро мировоззрения преобразуются в мировоззренческие универсалии культуры, которые переживаются людьми и функционируют в качестве фундаментальных ценностей, организующих социальную жизнь.

Новый культурно-генетический код формируется не на пустом месте, а путем радикальной трансформации предшествующего кода. И варианты такой трансформации проходят через процесс своего рода социального отбора, адаптируясь к уже появившимся образцам новых практик, которые не вписываются в ранее сложившиеся смыслы мировоззренческих универсалий и требуют их изменения. В свою очередь, процесс такого отбора всегда сопровождается столкновениями социальных сил, отстаивающих соответственно старые или новые ценности. Весь этот сложный комплекс ментальных и практических преобразований и характеризует фазовый переход к новому типу культурно-генетического кода, который определяет последующие пути развития цивилизации.

Весь этот сложный процесс от возникновения новых видов деятельности до завершающей трансформации системы мировоззренческих универсалий в общем виде может быть осмыслен. Но на каждом его этапе возникают различные вероятностные сценарии. И хотя люди действуют сознательно, они не могут предвидеть всех отдаленных последствий своей деятельности. В этом смысле контроль над процессом формирования нового культурно-генетического кода как генома социальной жизни, взятого в сложной взаимосвязи отмеченных этапов этого процесса, вряд ли возможен.

Гусейнов: У каждого философа есть свой стиль. Есть он и у академика Вячеслава Семёновича Стёпина. Его стиль мышления я бы назвал научно ориентированным. Речь не идет просто о том, что он занимается по преимуществу философией науки и получил признание в мире своими результатами именно в этой области знания, хотя, разумеется, стиль мышления и предмет увлечения связаны между собой. Стёпин мыслит систематически, он мыслит так не только по факту, это его сознательная методическая установка; он стремится так воспроизвести рассматриваемый предмет, чтобы в нем не было пробелов, заполняемых метафорами или другими субститутами точных утверждений. То, чем он занимается, он доводит до концептуального оформления. Таковы его учения о становлении научной теории, о типах цивилизационного развития, об универсалиях культуры, о социальной реальности. Каждое из них занимает свое место в соответствующем дискуссионном пространстве, обладает своей логической строгостью и фактической достоверностью и требует каждый раз специального разговора. Мне бы хотелось остановиться на трех защищаемых и практикуемых Вячеславом Семёновичем идеях, выходящих за рамки их конкретных предметных областей и имеющих, на мой взгляд, большое значение для понимания природы философии.

Первая – это идея единства науки. Все науки едины в существенном и специфичном именно для науки смысле, поскольку ориентированы на объективную истину; движимые пафосом истины, они объективируют любой предмет, с которым имеют дело, уподобляясь в этом, по любимому сравнению Стёпина, легендарному царю Мидасу, неумеренная жадность которого привела его к тому, что всё, к чему он ни прикасался, превращалось в золото. Для нас важно подчеркнуть: по критерию объективности и объективируемости собственного предмета науки об обществе (включая и гуманитарные науки) ничем не отличаются от наук о природе. Нетрудно видеть, что такое понимание полемически заострено против известного и получившего широкое распространение среди гуманитариев тезиса неокантианцев о принципиальном отличии исторических наук или наук о культуре от наук о природе, поскольку они имеют дело каждый раз с индивидуальными, особенными событиями, не поддающимися обобщению, генерализации. Положение, согласно которому все науки, поскольку они науки, подчиняются одному и тому же объективирующему (генерализующему, обобщающему, выявляющему закономерную повторяемость) методу и пользуются одними и теми же критериями истинности, имеет то неожиданное следствие, что если некая область познания не соответствует данному требованию, то она не может быть отнесена к науке, хотя и может иметь к ней определенное отношение. Таковой несомненно является философия. Достаточно указать на два очевидных признака. Во-первых, хотя философия, как и всякая наука, движима пафосом истины и каждая философия рассматривает себя (и, как говорил Кант, не может не рассматривать, если она настоящая) в качестве единственно истинной, тем не менее в истории существовало и на сегодняшний день существует много таких «единственно истинных» философий, заключающих в себе взаимоисключающие утверждения. Во-вторых, для философии характерно акцентировано субъективное (субъектное) отношение к действительности. Она претендует на то, чтобы говорить от первого лица. И она по сути дела говорит от первого лица даже в тех случаях, когда внешне, по методу изложения является предельно объективированной. Не случайно одним из самых удачных и, пожалуй, наиболее широко признанных, часто цитируемых (в том числе Стёпиным) определений философии считаются знаменитые четыре кантовских вопроса, первые три из которых сформулированы в первом лице единственного числа: что Я могу знать? и т.д.

Вторую идею я бы обозначил как концептуальное единство философии, описываемое и, что еще важнее, реализуемое академиком Стёпиным в своем творчестве. Круг его философских интересов широк, его творчество, как показывает, в частности, двухтомник его избранных трудов, разносторонне. Дело не просто в широте и разносторонности, а в том, что это такая широта и разносторонность, которая охватывает все основные части (аспекты) философии. Еще древние подразделяли философию на логику, физику и этику, это в известном смысле можно считать исчерпывающим, если принять во внимание, что речь идет об аналитическом инструментарии философии и рассмотрении с ее помощью (познании, теоретическом воспроизведении) соответственно областей природной необходимости и человеческой свободы. Труды Стёпина могут быть распределены по этим трем рубрикам, охватывают проблемы методологии и теории познания, философию науки и философскую антропологию, включая философию культуры. Это объясняет саму широту его философских интересов: она вызвана не индивидуальными причинами (любознательностью, образованностью и т.д.), хотя, разумеется, личная одаренность автора имеет большое значение и является в данном случае необходимой психологической предпосылкой, а природой, если можно так выразиться, «психологией» самой философии, которая существует как целостное знание, едина во всех своих основных частях (аспектах). Единство философии в этом смысле проистекает не просто из единства предмета, а прежде всего из единства метода. В случае творчества Стёпина, если я правильно понимаю, речь идет о том, что можно обозначить как деятельностный подход. Философия внутри себя дифференцирована на ряд специальностей, число которых постоянно растет и которые всё более и более становятся предметом особых профессиональных занятий. В этой связи встает вопрос о природе и пределах специализации собственно философских дисциплин, о той границе, когда та или иная область знания порывает пуповинную связь с философией и выступает с претензией на самостоятельную науку. Философский опыт академика Стёпина позволяет утверждать, что та или иная дисциплина остается философской до тех пор, пока она осмысливается как часть целого и ее дисциплинарный статус определяется не столько объектом (предметным содержанием) рассмотрения, сколько ее методом.

Третья идея – идея Вячеслава Семёновича о соотнесенности философских категорий с категориями культуры, об их вторичном, «надстроечном» характере по отношению к ним. Эта идея прямо вытекает из его понимания философии как рефлексии над основаниями культуры. В философии наряду с идущими еще от Гераклита традициями анахоретства всегда существовало осознание близости с человеческой повседневностью. Сократ философствовал на площадях, а его собеседниками были ремесленники, политики, все граждане, готовые к общению с ним и интересующиеся вопросами добродетели. Аристотель в своей этике тщательно разбирал разные бытующие среди людей мнения о рассматриваемых им проблемах. Еще со студенческих лет мне запомнилось услышанное от профессора суждение Спинозы, что слова выдумывает толпа, а интерпретируют их философы. Даже Кант говорил о стихийной метафизике человека. Словом, представление, согласно которому философская мысль не падает с неба, а в некой несовершенной форме представлена в общественном сознании еще до философии, и философ не выдумывает свои проблемы, он только более строго их формулирует и исследует, высказывалось многократно. Однако оно, насколько я понимаю, осталось на уровне общего убеждения, каналы и формы переходов и взаимодействия популярной (повседневной) философии и философии профессиональной плохо исследованы и систематизированы. Идея Стёпина об изоморфности философских категорий категориям культуры позволяет быть более конкретным в данном вопросе. Из нее можно сделать вывод, что опорными точками философии в повседневном общественном сознании являются не содержательные представления, а понятия, фиксирующие само строение сознания и выражающие ориентированность человека в мире и по отношению к миру. Здесь, на мой взгляд, просматривается перспективная линия исследования. Отсюда был и мой вопрос В.С. Стёпину.

Пружинин: Вячеслав Семёнович, у меня один вопрос. Экзистенциальный, скорее, чем теоретический. Как вы осознаете, точнее как вы лично чувствуете, как переживаете преемственность меняющейся во времени проблематики? Теоретически мы ваши работы уже обсуждали не раз, а вот на вашем понимании истории, меняющейся актуальности, которые вас ориентируют во времени, мы внимание не заостряли. Вы же всегда на острие актуальности. Как вам это удается?

Стёпин: Философия науки, как и другие области философского знания, исторически развивается. В качестве основных этапов этого развития можно обозначить переход от анализа структуры и динамики науки как автономной области к пониманию ее социальной обусловленности, а затем к анализу исторического развития социальных функций научного познания и его роли в современной цивилизации. На каждом из этих этапов возникали свои задачи и свое видение предмета философии науки. Но между ними была преемственность, и она определяется исходной установкой на исследование особенностей научного познания как исторически развивающегося процесса. Главным результатом этого процесса является научное знание, причем знание не только об объектах, которые могут быть освоены в практиках определенной исторической эпохи, но и об объектах, выходящих за рамки таких практик. В этой связи возникал простой вопрос: а как это возможно?

В принципе ответ на такие вопросы вовсе не очевиден. Хотя все знали, что наука в своих фундаментальных исследованиях способна создавать теории, которые затем служат импульсом к технологическим революциям, механизмы этого процесса были неясны. А речь шла именно о механизмах теоретического поиска. И где-то в начале 1960-х гг. я сообразил, что известный нам тезис Маркса, что мы познаем мир не в форме созерцания, а в форме практики может быть истолкован как моделирование практики в системе теоретических операций науки. Подобно тому, как в практических действиях, оперируя с реальными объектами, мы преобразуем их в соответствии с законами природы, так и в теоретическом поиске мы оперируем идеальными объектами, замещающими реальные объекты практической деятельности, и выявляем в этом процессе законы природы, которые формируются в виде особых теоретических высказываний.

Такого рода подход определял дальнейшую логику исследования научного познания, процессов формирования его теоретического уровня, операций построения теорий, развития научной картины мира. Все эти результаты я изложил в книге «Становление научной теории» (1976). Нужно сказать, что и в последующей работе я сталкивался с проблемными ситуациями, которые на первый взгляд и не выглядели проблемными, но вопрос «Как это возможно?» приводил к новому пониманию и к необходимости более глубокого анализа. В частности, когда я зафиксировал, что в ходе исторического развития наука включает в орбиту исследования объекты различных типов системной организации и что понимание таких объектов требует каждый раз особой «категориальной сетки» (особых смыслов категорий «часть и целое», «вещь и процесс», «причинность», «пространство и время»), то я столкнулся с проблемой – как возникают эти смыслы.

Анализ исторического материала под углом зрения взаимодействия философии и науки позволил поучить ответ: новые смыслы категорий заимствуются из философии и затем конкретизируются применительно к специфике соответствующей науки. Вроде бы проблема была в первом приближении решена. Но здесь возникал новый вопрос: выходит, философия способна заранее генерировать новые смыслы категорий и часто задолго до того, как они понадобятся в практике научного поиска. Как это возможно? Кантовская проблема «Как возможно естествознание?» перерастала в проблему «Как возможна философия?». Поиски ответа на этот вопрос привели меня к различению категорий философии и категорий культуры (концептов, мировоззренческих универсалий) и пониманию того, как философская рефлексия над универсалиями культуры порождает первичные философские категории, последующие операции с которыми приводят к конструированию их новых смыслов, выходящих за рамки оснований культуры своей эпохи и адресованных будущему.

Всё это, в свою очередь, инициировало цикл исследований структуры и исторической динамики культуры как целостной системы надбиологических программ человеческой жизнедеятельности, в которой системообразующим фактором выступает сеть взаимосвязанных мировоззренческих универсалий, образующих основания культуры. Эти результаты я получил в начале 80-х гг. Затем я включил их в экспликацию научной картины социальной реальности и сформулировал концепцию типов цивилизационного развития (работы 1992–2000 гг.). В результате была во многом конкретизирована идея социальной детерминации науки. Я проследил, как и почему в рамках особой разновидности традиционалистского типа цивилизационного развития – в античном полисе – стал возможен переход от преднаучного этапа развития математики к собственно научному, приведшему к построению первого образца развитой математической теории – эвклидовой геометрии. Затем было показано, как система ценностей техногенной культуры обеспечивала становление и развитие естествознания, технических и социально-гуманитарных наук и как это развитие приводило к укоренению в культуре мировоззренческих функций науки, а затем к ее превращению в производительную и социальную силу при разработке и применении возникающих на основе научных знаний производственных и социальных технологий. Все эти процессы функционирования и развития науки как подсистемы культуры, которая в свою очередь выступает подсистемой еще более сложной целостности – человеческого общества, я анализировал, не уходя от акцента на гносеологическую проблематику, изучая науку как особую форму познавательной деятельности, результаты которой – знания – потребляются в самых различных сферах социальной жизни. Вместе с тем я учитывал, что процесс порождения нового знания осуществляется на современном этапе в рамках функционирования науки как социального института и что эта область исследований одновременно является предметом социологии знания.

На современном этапе эпистемология и социология знания активно взаимодействуют. Это расширяет предмет философии науки, но здесь появляются свои проблемы. Взаимодействие с социологией знания не означает, что социологическими методами можно решить главную проблему – как возникает новое научное знание. Социологи науки часто недостаточно информированы о современных достижениях философии и методологии науки. Это может порождать иллюзии возможностей объяснить порождение нового научного знания только социологическими методами. Я уже писал по этому поводу, что уже существуют образцы такого рода одностороннего подхода к сложной проблеме генезиса нового научного знания. Так, например, социолог науки К. Кнорр-Цетина в качестве главного итога исследований социологическими методами работы научных лабораторий утверждает, что новое научное знание является не более чем продуктом соглашения между учёными, что структурирование научного знания не зависит от его соответствия реальности, что для объяснения процесса открытия не нужны понятия «теория», «истина», «природа», а достаточно изучить коммуникации между исследователями в научном сообществе.

Расширение предмета философии науки путем включения в анализ результатов социологии знания предполагает, что социальная детерминация научного познания должна пониматься во всей его содержательной сложности, без одностороннего упрощения и редукции этого процесса только к одному из его аспектов, в частности, к коммуникациям между учёными. Мне представляется, что дальнейшее развитие философии науки невозможно вне преемственности полученных результатов анализа структуры и динамики научного знания, значительный вклад в который внесли отечественные исследователи.

Пружинин: В ответе Вячеслава Семёновича я услышал то, что, как мне кажется, указывает на идейное ядро, идейный стержень его концептуальных поисков. Когда я просматривал расположенную во временной последовательности подборку статей двухтомника, главное, что я пытался уяснить для себя, – истоки их неизменной своевременности, актуальности. В семидесятые годы прошлого столетия в философии науки и за рубежом и у нас в стране интенсивно обсуждается проблема рациональности. В ходе критики позитивизма складывается постпозитивизм. Именно в этом контексте формируется концепция постнеклассической рациональности В.С. Стёпина.

В свое время я прочитал практически все работы Вячеслава Семёновича, опубликованные в первой части двухтомника и хорошо знаком с разработками, опубликованными и во второй части. И когда я спросил Вячеслава Семёновича о том, как он экзистенциально переживает преемственность меняющейся во времени проблематики, то, конечно же, имел в виду его интеллектуальный путь как философа и ученого. Я полагаю, что в качестве основных этапов этого пути можно обозначить переход от анализа структуры и динамики науки как автономной области к пониманию ее социальной обусловленности, а затем к анализу исторического развития социальных функций научного познания и его роли в современной цивилизации. Об этом уже достаточно ярко говорили другие участники дискуссии.

В данном случае я хотел бы сосредоточить внимание на социокультурном мотивационном контексте, в котором развивалась система идей В.С. Стёпина. Напомню, что в 1990-е гг. с развалом идеологической системы стал критически переоцениваться и способ преподавания философии в вузах. Некоторые российские ученые, испытавшие на себе всю бессмысленность догматического диамата и истмата, предлагали реформировать высшее образование по пути полного удаления философии из дисциплин кандидатского минимума. В этот сложный для российской философии момент сыграла свою социокультурную роль концепция типов рациональности В.С. Стёпина, который вместе со своими единомышленниками сумел отстоять место философии в системе высшего аспирантского образования. Да, ему удалось отстоять только курс «Философии и истории наук», но он был готов к этому исторически. Всем своим интеллектуальным движением и философскими трудами он показывал, что философия науки – самая неидеологизированная область знания, которая может в рамках курса ориентировать аспиранта – будущего ученого – на творческий подход к делу, целостное понимание научного знания и, что самое главное, на видение знания не только как технологического практико-ориентированного процесса, но и как неотъемлемого структурного элемента культуры. Именно этот внешний, по сути, мотивационный слой (поиск выхода за рамки идеологизированной философии) всегда ориентировал В.С. Стёпина на то, чтобы самому выйти за рамки узкого и прагматично ориентированного понимания философии науки и построить такую систему типов рациональности, в рамках которой будущий ученый мог овладеть всем историческим опытом эпох и поколений, а также стать настоящим деятелем культуры, свободно и творчески мыслящим.

Мне представляется уместным подчеркнуть, что введение курса «История и философия науки» в современном понимании вовсе не означает отказ от фундаментальной философской проблематики, связанной с анализом оснований бытия. В свое время М.К. Мамардашвили определил философию как рефлексию над предельными основаниями культуры. Но оставалось недостаточно проясненным, что следует понимать под основаниями культуры. Вячеслав Семёнович сделал следующий шаг в разработке этой проблемы и показал, что основания культуры представлены системой связанных между собой мировоззренческих универсалий (концептов, категорий культуры). Их смыслы функционируют в качестве своего рода генома, обеспечивающего воспроизводство определенного вида общества как целостного организма. Философия, осуществляя рефлексию над универсалиями культуры с учетом их исторического развития, конструирует их новые смыслы и включает их в поток культурной трансляции как своего рода заготовки будущих ценностей. Если пользоваться современными научными аналогиями, то философия – это своего рода генная инженерия, формирующая возможные гены будущих новых форм социальной жизни.

Учитывая, что система универсалий культуры не локализована в какой-либо одной области познания и сознания, а пронизывает любую из них, рефлексивно-прогностические функции философии осуществляются в ее анализе любой формы сознания и познания – обыденного, художественного, нравственного, правового, религиозно-мифологического. В каждой из них философская рефлексия способна обнаружить глубинные ценности, образующие основания культуры своей исторической эпохи и, улавливая тенденции их возможного исторического развития, сконструировать новые ценностные ориентиры. Такое понимание предмета философских исследований как раз и является, по мнению В.С. Стёпина, одним из проявлений постнеклассической рациональности в самой философии как особой форме познавательной деятельности.

Именно этот социокультурный факт в истории научной и философской деятельности В.С. Стёпина – факт отстаивания им позиций философии в российском обществе – имеет, на мой взгляд, особое значение в качестве осмысления динамики интеллектуального пути Вячеслава Семёновича, который вышел за рамки философии науки и показал, что наука, как часть культуры, имеет непререкаемый авторитет и в рамках философской антропологии и социальной философии и что все конструктивные схемы и методологические операции, которые работают в рамках философии науки, прекрасно могут быть освоены учеными-гуманитариями (историками, культурологами, психологами, социологами).

И в заключение. Сегодня меняются акценты в исследованиях практически всех философских дисциплин. В центр философского дискурса выдвигаются вопросы прямо или косвенно связанные с проблематикой судеб современной цивилизации и культуры, возможными сценариями будущего человечества. Философия призвана критически отнестись к исторически сложившейся доминирующей системе ценностей, которая до сих пор определяла развитие техногенной цивилизации. И в обсуждаемых книгах, и в ответах на вопросы в рамках сегодняшнего «круглого стола» В.С. Стёпин постоянно акцентировал идею, что в современную эпоху кризиса ценностей, философия все отчетливее предстает практически ориентированной областью человеческого познания. В современных изменениях техногенной культуры с учетом многообразия форм ее проявления в разных странах и регионах планеты философии предстоит обнаружить точки роста новых ценностей, способных стать основой будущего устойчивого развития цивилизации.

Ссылки – References in Russian

Ассман 2017 ‒ Ассман А. Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима Модерна / пер. с нем. Б. Хлебникова; пер. английских цитат Д. Тимофеева. М.: Новое литературное обозрение, 2017.

Стёпин 2015^а ‒ Стёпин В.С. Философия и методология науки. М.: Академический проект: Альма матер, 2015.

Стёпин 2015^б ‒ Стёпин В.С. Философская антропология и философия культуры. М.: Академический проект: Альма матер, 2015.

Стёпин 2016 ‒ Стёпин В.С. Историко-научные реконструкции: плюрализм и кумулятивная преемственность в развитии научного знания // Вопросы философии. 2016. № 6. С. 5‒14.

Хобсбаум 2000 ‒ Хобсбаум Э. Изобретение традиций // Вестник Евразии. 2000. № 1. С. 47‒62.

Voprosy Filosofii. 2017. Vol. 12. P. ?–?

The Analyses of Structure and Dynamics of Science in Social-Cultural Context. Materials of the Discussion of V.S. Stepin’s Selected Works

The consideration of selected works of academician Vyacheslav Semenovich Stepin [Stepin 2015^a; Stepin 2015^b] was held not in a usual way. The participants of the “round table” became familiar with published volumes and then asked the author a few questions, at first orally, and after in a written form. Hereby the questions were oriented first of all on the revealing of intellectual bases and heuristic potential of developed by V.S. Stepin concepts for solving actual questions of modern philosophy of science and philosophy of culture. In fact, works of V.S. Stepin are known both to Russian and foreign readers and not for the first time they become an object of analyses. But participants of the discussion were interested in the potential of V.S. Stepin’s ideas as a whole conceptual phenomenon that took place from the 60’s of the past century. This was contributed by the publication of the two discussed volumes, where author’s views were presented in their intellectual unity and timeline development. To this aim was submitted the form of the discussion – the revelation of the dynamics of thought as its continuous actualization in the questions of the participants and in the answers of the author. In addition, presented materials allow to look on V.S. Stepin’s views as on a continuation of “positive philosophy on the Russian soil” traditions.

KEY WORDS: philosophy and methodology of science, philosophical anthropology, philosophy of culture, structure of science, dynamics of science, postnonclassic rationality.

Participants:

STEPIN Vyacheslav S. ‒ DSc in Philosophy, Professor, Full Member of the Russian Academy of Sciences, Councilor of the Russian Academy of Sciences, Honorary Director of the Institute of Philosophy, Russian Academy of Sciences, Moscow.

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

ARSHINOV Vladimir I. ‒ DSc in Philosophy, Main Research Fellow of the Department of Interdisciplinary Problems in the Advance of Science and Technology, Institute of Philosophy Russian Academy of Sciences, Moscow.

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

FEDOTOVA Valentina G. – DSc in Philosophy, Professor, Main Research Fellow of the Department of Social Philosophy, Institute of Philosophy Russian Academy of Sciences, Moscow.

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

GUSEYNOV Abdusalam A. – DSc in Philosophy, Professor, Full Member of Russian Academy of Sciences, Principal Adviser for Academic Affairs, Institute of Philosophy, Russian Academy of Sciences, Moscow.

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

http://eng.iph.ras.ru/guseynov.htm

http://guseinov.ru/

LEKTORSKY Vladislav A. – Professor, DSc in Philosophy, Full Member of the Russian Academy of Sciences, Main Research Fellow of Department of the Theory of Knowledge, Institute of Philosophy, Russian Academy of Sciences, Scientific supervisor of the Philosophy Department, State Academic University for the Humanities, Moscow.

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

PRUZHININ Boris I. – DSc in Philosophy, Editor-in-chief of Journal Voprosy Filosofii, Professor of the School of Philosophy of the National Research University – Higher School of Economics, Moscow.

prubor@mail.ru

Received at June 8, 2017.

Citation: Stepin, Vyacheslav S., Arshinov, Vladimir I., Fedotova, Valentina G., Guseynov, Abdusalam A., Lektorsky, Vladislav A., Pruzhinin, Boris I. ‘The Analyses of Structure and Dynamics of Science in Social-Cultural Context. Materials of the discussion of V.S. Stepin’s Selected Works’, Voprosy Filosofii, Vol. 12 (2017), pp. ?–?

References

Assmann, Aleida (2013) Ist die Zeit aus den Fugen Aufstieg und Fall des Zeitregimes der Moderne, Carl Hanser Verlag, München (Russian translation 2017).

Baecker, Dirk (2015) Working the Form: George Spencer-Brown and the mark of distinction, https://www.academia.edu/12971315/Working_the_Form_George_Spencer-Brown_and_the_Mark_of_Distinction

Spencer-Brown, George (2008) Laws of Form, Bohmeier, Leipzig.

Stepin, Vyacheslav S. (2015^a) Philosophy and Methodology of Science, Akademicheskiy Proekt, Alma Mater, Moscow (In Russian).

Stepin, Vyacheslav S. (2015^b) Philosophical anthropology and Philosophy of Culture, Akademicheskiy Proekt, Alma Mater, Moscow (In Russian).

Stepin, Vyacheslav S. (2016) ‘Historical-Scientific Reconstruction: Pluralism and Cumulative Continuity in the Development of Scientific Knowledge’, Voprosy Filosofii, Vol. 6 (2016), pp. 5‒14 (In Russian).

Hobsbawm, Eric (1983) ‘The Invention of Tradition’, Hobsbawm, Eric, Ranger, Terence eds., The Invention of Tradition, Cambridge University Press, Cambridge, pp. 1‒14 (Russian translation 2000).