На протяжении практически двух столетий Императорская русская армия была самым надежным и гибким орудием самодержавия, особым организмом с суровым корпоративным духом. Представление об императоре как о помазаннике Божьем было подкреплено воинской присягой. Войска присягали на верность не просто Отечеству, а именно Императору. Первый пункт кодекса русского офицера звучал следующим образом: «Первая и главная обязанность солдата – это верность Государю Императору и Отечеству. Без этого качества он негоден для военной службы. Целостность Империи и поддержание её престижа основано на силе армии и флота; их качества и недостатки отзываются на всей стране, поэтому не твое дело впутываться в социальные вопросы и политические умствования; твое дело неуклонно исполнять свои обязанности» [Кодекс чести 2017, 9]. Армия, в сущности, была единственной действенной защитой монархии против революционных сил. Победа правительства в 1905 г. над восставшими массами стала возможна именно благодаря действиям войск, которые вытребовал у царя Столыпин. Социальная замкнутость армии способствовала наименьшему проникновению в нее вирусов политического брожения того времени. Но в феврале 1917 г. к защите монархии «ни народ, ни армия не оказались подготовлены» [Солженицын 2017, 53].

Потребовалось всего несколько месяцев в начале 1917 г., чтобы самая большая армия в мире – детище Петра Великого – превратилась в небоеспособную и неконтролируемую толпу, для которой такие словосочетания, как «честь отчизны», «долг родине», «верность присяге» стали пустыми симулякрами. Дезертирство, грабежи, пьянство и убийства – массовые явления того периода. Это не было типичным солдатским бунтом, какие случались в холерные годы. Это был сознательный отказ от государственной службы. Именно с развала армии в России началось то, что получило название «восстание масс». Солдаты стали равнодушны к судьбе страны, на первом плане у них были личные интересы, большего всего они хотели вырваться из ненавистных им окопов, и неважно как, неважно какой ценой, они хотели мира, мира любого, пусть даже сепаратного с потерей десятка губерний.

В феврале 1917 г. на улицы Петрограда вышли огромные толпы вооруженных людей в солдатских шинелях. Восставший Петроградский гарнизон показал, каким будет солдат революционной армии и за что он будет бороться: «В сущности эти запасные батальоны не были преображенцы, семеновцы, егеря и т.д. Никто из молодых солдат не был еще в полках, а только обучался, чтобы потом попасть в ряды того или другого гвардейского полка и получить дух, физиономию части и впитать её традиции. Многие из солдат запасных батальонов не были даже приведены к присяге. Вот почему этот молодой контингент так называемых гвардейских солдат не мог быть стоек и, выйдя 24, 25 и 26 февраля на усмирение беспорядков, зашатался, и затем начался бессмысленный и беспощадный солдатский бунт» [Дубенский 2017, 82]. Революционные призывы к «свободе» и «равенству» воспринимались солдатами как прямая агитация к уничтожению всех старых порядков. Разрушительные идеи о том, что императорская армия была армией классовой, а офицерство – элемент помещичьей власти над солдатом, вело к формированию отчуждения между главными армейскими звеньями. Фактически это выразилось в неконтролируемой и ослепляющей ненависти к людям, которые должны были вести солдат в бой и точно так же, как и они, жертвовать жизнью. Восставшие массы или же, говоря словами Шпенглера, «волки площадей» вышли на авансцену. Они стали определяющим типом людей XX столетия. Об этом писали Элиас Канетти, Ортега-и-Гассет, Федор Степун, Георгий Федотов. В свою очередь Романо Гвардини в 1950 г. очень точно отметил: «Применительно к этим людям нельзя больше говорить о личности и субъективности в прежнем смысле. Такой человек не устремляет свою волю на то, чтобы хранить самобытность и прожить жизнь по-своему. <...> Для него естественно встраиваться в организацию – эту форму массы – и повиноваться программе, ибо таким способом “человеку без личности” задается направление» [Гвардини 1990, 145].

В феврале 1917 г. для восставшего Петроградского гарнизона была мастерски сформулирована программа в виде четких и коротких фраз приказа № 1. При этом он был опубликован и доведен до фронтовых частей, что стало одной из главных причин тотального разложения армии, замечу, в период участия России в мировой войне. Благодаря ему была выполнена главная задача – деморализация солдат и, как следствие, разрушение воинской дисциплины, ставшей первым шагом к отмене всякого государственного порядка. Формально документ обращался к революционному Петроградскому гарнизону, но при этом был напечатан в «Известиях» 9 млн копий, фактически это был предательский удар в тыл всей многомиллионной русской армии. Естественно, никакой юридической силой он обладать не мог, достаточно посмотреть на его дату 1 марта, то есть за день до отречения императора. Издан он был Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов – органом, который, по сути, был самозваным. Но явная нелегитимность приказа не волновала его авторов, особенно после осознания того, что он выполнил свою задачу максимум и всколыхнул армию по линии фронта. П.А. Сорокин в своей автобиографии «Дальняя дорога» писал: «Я только что прочитал Приказ № 1, суть которого сводится к благословению неподчинения солдат приказам своих командиров. Какой псих сочинил и опубликовал это?» [Сорокин 1992, 172]. Позже большевики прямо называли Приказ № 1 необходимым и надлежащим средством для спасения революции, а для этого необходимо было развалить старую армию. Согласно легенде, озвученной Л.Д. Троцким, Приказ № 1 – это честный ответ самих масс на вопросы, поставленные революцией перед армией. Троцкий писал: «В горячей атмосфере тех часов, в хаосе заседания, похожего на митинг, под прямую диктовку солдат возник знаменитый “приказ № 1”, единственный достойный документ Февральской революции, хартия вольностей революционной армии» [Троцкий 2017, 257]. Во многих воспоминаниях участников событий, членов Петроградского совета усердно воссоздается картина работы «демократии в действии». Формальный автор приказа адвокат Наум Соколов представлен как лицо, лишь записывающее волю солдат. Оригинал текста, написанного Соколовым, не сохранился, но в итоге был напечатан вариант, изложенный на отточенном бюрократическом языке, которым едва ли могли владеть простые солдаты.

В целом Приказ № 1 провозглашал права солдат, основывающиеся на ущемлении прав офицеров без указания обязанностей первых. В.В. Кожинов справедливо отметил: «Если вдуматься в категорические фразы Приказа № 1, станет ясно, что дело шло о полнейшем уничтожении созданной в течение столетий армии – станового хребта государства; одно уже демагогическое положение о том, что “свобода” солдата не может быть ограничена “ни в чем”, означало ликвидацию самого института армии» [Кожинов 2007, 5]. Для продолжения войны в армии нужна была дисциплина, которую должен был обеспечить офицерский состав. Обнародовав приказ № 1, Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов выступил против офицеров. Демократизация в России понималась по-своему. Народной массе были доступны только четкие и короткие фразы и лозунги, как, к примеру, «Долой войну!» – главный козырь Ленина. «И всякий, кто это не учитывал, рисковал остаться в дураках. Миром управляют идеи, Россией лозунги» [Булдаков, Леонтьева 2015, 477].

Но ведь, в сущности, Приказ № 1 стал возможен и имел такой колоссальный разрушающий эффект не только потому, что была для него подготовлена благоприятная почва. Это уже скорее было следствием идей, которые созревали в русском интеллектуальном пространстве долгие годы. В.В. Розанов в «Апокалипсисе нашего времени» писал: «Приказ № 1 превративший одиннадцатью строками одиннадцатимиллионную русскую армию в труху и сор, не подействовал бы на нее и даже не был бы вовсе понят ею, если бы уже 3/4 века к нему не подготовляла вся русская литература. Но нужно было, чтобы – гораздо ранее его – начало слагаться пренебрежение к офицеру как к дураку, фанфарону, трусу, во всех отношениях к – ничтожеству и отчасти к вору» [Розанов 2000, 42].

В XIX в. и начале XX в. развертывалась идейная борьба за спасение России. К.Н. Леонтьев, Вл.С. Соловьёв, Б.Н. Чичерин, П.А. Столыпин и др. выступали за постепенную модернизацию самодержавия против роста деморализующих народ настроений, подкрепляемых распространением идей Л.Н. Толстого, нигилистов и авторов прокламации «Молодая Россия». На мой взгляд, одним из первых программных документов, который подразумевал уничтожение регулярной армии, был «Манифест декабристов». Также программные документы Исполнительного комитета «Народной воли» содержат требование замены постоянной армии территориальной.

Если говорить о русской литературе, то шаржированное изображение русского офицерства стало почти нормой, напомню «Поединок» Куприна, «На куличках» Евг. Замятина, «Красный смех» Леонида Андреева, но главный удар был нанесен Л.Н. Толстым отрицавшего не только церковь, науку и искусство, но прежде всего армию, как опору государства. Автор великого романа о героизме и единстве русских солдат и офицеров в войне 1812 г. пишет в начале ХХ в. рассказ «После бала», в котором изображает полковника, приказавшего забить до смерти шпицрутенами солдата. В небольшой статье «Проект о переформировании армии» Толстой пишет, что в России нет армии, а «…есть толпы угнетенных рабов, повинующихся ворам, угнетающим наемникам и грабителям, и в этой толпе нет ни преданности к царю, ни любви к отечеству» [Толстой 1928–1964 IV, 286]. Писатель фактически в своей работе призывает ликвидировать регулярную армию и «содержать её подрядом». Позже в брошюре «Единое на потребу» он выступит с резкой критикой любой формы власти, говоря, что «…власть над другим человеком есть не что иное, как признанное право не только предавать других людей мучениям и убийствам, но и заставлять людей мучить самих себя» [Толстой 1928–1964 XXXVI, 177], а в письме к Генриху Сенкевичу от 27 декабря 1907 г. Толстой напишет: «Теперешние же властители, учредители всякого рода насилий и убийств, уже до такой степени стоят ниже нравственных требований большинства, что на них нельзя даже и негодовать. Они только гадки и жалки. …А бороться надо не с этими лишенными высшего человеческого сознания существами, а с тем ужасным, отсталым учреждением насильственного государственного устройства, которое и есть главный источник страданий человечества» [Толстой 1928–1964, LXXVII, 272]. К.Н. Леонтьев, резко критиковавший идеи Толстого и называвший его «розовым христианином», очень точно понимал, чем грозят России такого рода лозунги. Отсюда и вытекает главный призыв Леонтьева «подморозить Россию». Философ призывал к сохранению дисциплины и строгой иерархии во всех государственных институтах во избежание брожения в них и писал, что в России любые демократические преобразования вызовут только негативный эффект, так как русский народ воспитывать в легальности невозможно, это очень долгая история. Мыслитель был одним из первых, кто заговорил о человеке без личности, способном к развитию, но при этом не устремляющем свою волю на то, чтобы сохранить самобытность и прожить жизнь по-своему. Он вместо этого легко поддается логике толпы, становится частью безликой массы. Именно зараженная этими элементами толпа-масса стала движущей силой революции, победа которой была обеспечена развалом охранительных институтов, прежде всего армии. Это был триумф бытового анархизма, о котором Е.Н. Трубецкой писал следующим образом: «Теперь в России мы наблюдаем дальнейшее развитие той же логики войны. Распались все общественные связи, рухнул весь государственный порядок и внутренний мир. И словно самой родины нет больше, – есть только враждующие между собою классы. А временами кажется, что нет больше классов. Есть только хищные волки, которые рвут друг друга на части или собираются в стаи, чтобы вместе нападать на одиноких» [Трубецкой 1994, 191–192].

Революция опрокинула Россию в темную бездну русской стихии и антихристианских духов, раскрыла двойственную природу русского народа, его внутреннее азиатство. Русский человек оказался во власти ложной революционной морали и святости абсолютно противоположной европейско-христианским ценностям, тем самым погрузив Россию в долгий культурный и исторический кризис.