Согласно позднесхолатической науке о душе XVII в. хабитус – один из «мертвых» (механических, mortua) элементов когнитивных структур[1]. В качестве механического он объединяется с таким известным элементом, как интенциональная форма (species impressa)[2] [Spruit 1994–1995; Вдовина 2016, 41–58], и противостоит витальным элементам – «живым» операциям и актам когнитивных способностей [Вдовина 2015, 44–59]. Термин habitus – это латинский перевод аристотелевского ἕξις, однако содержание понятия, им обозначаемого в когнитивном контексте, довольно далеко от первоначального [Lockwood 2013, 24]. Подобно species impressa, хабитус также не имеет точных соответствий в современной науке и философии.

Несмотря на то, что в последние годы философская психология схоластики, главным образом средневековой, изучается весьма интенсивно [Lagerlund 2007^a; Lagerlund 2007^b; Bakker, Thijssen 2007], хабитус крайне редко попадает в поле зрения исследователей [Des Chene 2013, 121–126; Leinsle 2016]. В предельно общем виде понятие естественных хабитусов[3] приближается к тому, что можно было бы назвать навыком, приобретенной расположенностью или склонностью: прежде всего склонностью воли, а также интеллекта. В когнитивных контекстах это такой структурный элемент, который отвечает за возникновение, сохранение и функционирование автоматизмов и алгоритмов в ходе познавательной деятельности. Однако определенные онтологические и функциональные черты хабитусов не позволяют просто поставить знак равенства между хабитусом и интеллектуальным навыком в современном понимании этого слова.

Первоначальным источником представления о хабитусе служит, по мнению схоластов, непосредственный опыт. Выполняя когнитивные действия – например, решая математические задачи, – мы чувствуем, что, упражняясь в этом занятии, постепенно приобретаем легкость и ловкость в его выполнении. Хабитус определяют как «постоянное качество, произведенное витальными актами и облегчающее потенции выполнение подобных актов» [Hurtado 1624, 663–664]; или: «Постоянное качество, само по себе остающееся от повторения актов и уменьшающее усилие потенции при производстве подобных актов» [Quirós 1666, 627]; или: «Напечатленное в душе качество, облегчающее выполнение актов, подобных тем, коими оно было (впервые) произведено» [Compton 1649, 564–565; Aguilar 1701, 500]. Основные элементы концепции естественных хабитусов фактически присутствуют уже в этих кратких определениях: хабитус есть 1) некое качество, 2) обладающее свойством постоянства, 3) напечатлеваемое в душе, 4) производимое повторением определенных актов и 5) облегчающее потенции выполнение подобных актов в будущем.

Самое подробное исследование понятия хабитуса выполнил Франсиско Суарес в «Метафизических рассуждениях» 42 и 44[4]. Поэтому сначала мы обратимся к его учению, дополнив его затем соображениями более поздних авторов. Наша цель – выявить, во-первых, онтологическую природу хабитуса, во-вторых, определить его функции в структуре когнитивного процесса и, в-третьих, рассмотреть некоторые связанные с хабитусом дискуссионные моменты в когнитивных концепциях схоластической науки о душе XVII в.

1. Хабитус как разновидность качества. В DM 42, посвященном категории качества, Суарес определяет место хабитуса в системе категорий. Термин «качество» имеет, помимо многих других, значение «акцидентального свойства вещи» (DM 42, prooem. 1–2). Нас интересует именно оно. Качество всегда определенным образом соотносится с формой, будучи ее порождением или дополнением. Оно придает вещи формальную законченность как в бытии, так и в том виде деятельности, который отвечает сущности этой вещи. Отсюда определение, данное этой акциденции Суаресом: «Качеством обычно называют любую вещь, которая по способу акта и формы аффицирует или определяет другую и, вообще говоря, развертывает нечто вовне субстанции вещи, ее модифицируя» (DM 42.1.7).

Далее вслед за Аристотелем [Аристотель 1978, 73–76] Суарес разделяет родовую категорию качества на четыре парных вида: habitus и расположение (dispositio), природную потенцию и импотенцию, претерпевание и пассивное качество, фигуру и форму. Таким образом, хабитус попадает в первую пару и представляет собой первый вид качества.

Его анализ Суарес начинает с различения между значениями самого латинского термина: «Вообще говоря, слово habitus может быть понято либо как причастие, либо как имя» (DM 42.3.2). Далее, habitus, взятый как имя, имеет несколько значений, и только одно из них подводит нас к тому хабитусу, который мы ищем: «…habitus понимается как обозначение формы, которая придает легкость в действии и готовность к нему… В собственном смысле habitus означает форму, которая придает потенции готовность к действию, и, стало быть, habitus всегда есть качество; именно в этом смысле, я считаю, habitus как таковой составляет первый вид качества» (DM 42.3.4). Согласно Суаресу, в разных видах акциденции качества речь идет о реальных, а не о чисто понятийных различиях (DM 42.4.5). Называя внутриментальные опорные элементы когнитивного процесса качествами и разнося их по разным видовым парам, Суарес и его последователи говорят о реальных и реально различных онтологических единицах реальных когнитивных структур, а не просто о концептуальной сетке, налагаемой на некую закрытую реальность «в себе». Как и любые качества, эти единицы представляют собой различные виды форм или формальных модификаций.

Следующий шаг Суареса состоит в том, чтобы четко обрисовать содержательные различия между разными видами качеств и, в частности, отграничить хабитус от смежных видов и подвидов качеств, которые тоже так или иначе соотносятся с действием оформленного сущего. С одной стороны, хабитус нужно отличать от потенции, или способности (potentia, facultas), как основного начала действия. С другой стороны, его нужно отличать от второго члена видовой пары – от расположения, или расположенности (dispositio): «Расположение означает состояние (affectio) тела или души в отношении к форме или способности» (DM 42.3.8). И хабитус, и расположенность суть качества, коими усовершается потенция, рас-полагается в состояние пригодности к некоторому действию или принятию некоторой формы. Именно поэтому habitus и dispositio объединяются в пару, составляющую один вид качества. Будучи взятыми в широком смысле, они различаются только большей или меньшей глубиной укорененности в субъекте (хабитус более или менее постоянен, расположенность более подвижна и преходяща). Если же взять habitus и dispositio именно в отношении к готовности к действию или к его осуществлению, то они будут обозначать сущностно различные качества, разделяя единый вид «на хабитус и расположенность, взятые в узком и специфическом смысле» (DM 42.6.16). Хабитус, соотносимый с возможным действием потенции, и расположенность, соотносимая с актуальным действием, будут соотноситься со своими объектами разными способами: акт – непосредственно, хабитус – только через посредство акта (DM 42.6.16).

Это расхождение объясняет, почему между хабитусом и расположенностью, взятыми в узком смысле, пролегает сущностное различие. Оно проявляется, помимо прочего, в том, что хабитус, соотносимый с потенциальным действием, есть именно постоянное, трудно устранимое (difficile mobile) качество субъекта, тогда как расположенность, соотносимая с преходящим актом и вместе с ним зависящая от ближайшей причины, есть свойство летучее, способное к быстрой смене другим качеством (facile mobile). Отсюда формула Суареса: «Это сущностное расхождение может быть также разъяснено через эти различия: легко и трудно устранимое по своей природе и в силу собственных причин» (DM 42.6.16).

2. Онтологическая характеристика хабитуса. Определив в DM 42 строгое понятие хабитуса и его место в системе различных видов акциденции качества, Суарес дает ему развернутую характеристику в DM 44. О существовании хабитуса мы впервые узнаем из опыта. В точном и строгом определении «хабитус… есть некое постоянное качество, само от себя утвердившееся в субъекте, само по себе первично предназначенное к операции, не придающее первичной способности к действию, но помогающее ему и его облегчающее» (DM 44.1.6). Поэтому хабитус есть особый вид качества: «Та форма, которую оставляют после себя акты и которая придает готовность к действию» (DM 44.1.6).

Содержательный анализ понятия хабитуса Суарес проводит как раскрытие его основных свойств, уже обозначенных в определении. Первый момент – сущностная характеристика хабитуса как вида качества. Второй – постоянство хабитуса, которое отличает его от расположенности. Хабитус называется «постоянным и стабильным качеством» (qualitas permanens et stabilis) не только в сравнении с dispositio, но и с актами. Действительно, акты зависят от реального и актуального «вливания» (influxus) бытия[5], будучи не только качествами, но и актуальными операциями витальных потенций, и потому завершаются, как только такое вливание прекращается. Не имея онтологической возможности держать себя самостоятельно, они быстро сменяют друга, следуя ритму активаций своих основных начал – потенций души. Хабитус же такой зависимости не имеет, поскольку является не актуальным действием, но следом такого действия и качеством, которое лишь обеспечивает возможность облегченного выполнения будущих актов. Поэтому он не нуждается в актуальной бытийной подпитке и сохраняется в познающем субъекте даже после завершения актов.

Третий момент: хабитус напечатлевается в душе, или утверждает себя в субъекте. Субъектами хабитусов могут быть только живые разумные существа, ибо только их действия не определяются полностью природой. Поэтому у животных, по мнению Суареса, нет хабитусов, есть только species и образы в фантазии. Ближайшим субъектом, т.е. непосредственным субстратом хабитусов служат такие потенции души, которые, во-первых, разумны или причастны разуму, и, во-вторых, способны к извлечению имманентных актов, т.е. актов, имеющих в самой потенции не только начало, но и завершение, термин. Хабитус призван «склонять» саму потенцию к действию, придавая ей таким образом готовность к нему и легкость в его выполнении. Но чтобы склонить потенцию, он должен ее оформить, укорениться в ней. Соответственно, потенция, в которой укореняется хабитус, должна быть одновременно активной и пассивной: «Ведь ближайшим началом извлечения актов может быть только активная потенция, а принять в себя хабитус может только пассивная. Но только та потенция одновременно активна и пассивна, которая способна извлекать имманентные акты» (DM 44.1.10): ведь только она и производит такой акт, и принимает в себя его термин.

Суарес очерчивает очень широкий круг таких потенций, относя к ним чувственное стремление, фантазию, potentia cogitativa, интеллект и волю. Все эти потенции отличаются тем, что обладают той или иной степенью свободы. Остальные витальные способности действуют чисто природным способом, «но чисто природные операции не принимают хабитусов»: камень не будет падать вниз быстрее оттого, что уже падал тысячу раз прежде (DM 44.1.15).

3. Функция хабитуса. Общее назначение хабитуса – придавать потенции готовность к операции и легкость в ее осуществлении. Поэтому потребность в хабитусах не абсолютна, они необходимы не для возможности действовать, которая присуща потенции самой по себе, а лишь для возможности действовать лучше и легче. Тем не менее хабитусы безусловно способствуют усовершению потенции:

Так как природа стремится к наилучшему способу действия сообразно возможностям каждой вещи, а эти потенции не могут по своему врожденному естеству обладать всей необходимой мощью для того, чтобы выполнять единичные акты с полной готовностью и легкостью, они имеют от природы некую склонность и силу к тому, чтобы, по крайней мере, через использование и осуществление актов приобрести такую способность (DM 44.1.5).

Коль скоро хабитус действием предшествующих актов укореняется в потенции для того, чтобы облегчить ей выполнение будущих подобных актов, ему свойственна двойная причинность: «Одна – формальная, поскольку он сам по себе непосредственно аффицирует потенцию, склоняя ее к актам или объектам», другая – производящая по отношению к новым актам (DM 44.5.2). Наличие производящего действия со стороны хабитуса признавалось не единодушно: можно было бы помыслить эту сторону действия хабитуса как просто располагание потенции к акту или как устранение некоего препятствия к действию в полную силу. Тем не менее Суарес отстаивает efficientia (производящую причинность) хабитуса в полном смысле слова. Суть производящего действия хабитуса состоит в том, что он увеличивает производящую силу самой потенции через физическое «вливание» (DM 44.5.10). В результате потенция «выходит на полную мощность» в производстве актов, достигая максимального природного совершенства в собственном виде операций.

Что касается формального причинения со стороны хабитуса, оно не требует особого «вливания» в потенцию, достаточно ее формального аффицирования: «Формально аффицируя потенцию, хабитус склоняет ее к акту. Если сама потенция, будучи природной силой, производящей собственные акты, обладает природной склонностью к ним, то хабитус, увеличивая эту силу, увеличивает склонность…» (DM 44.7.8). Такое усиление склонности есть не результат реального «вливания бытия», а некое подобие «естественного тяготения», которое любое начало действия «испытывает» по отношению к своему акту. Под действием хабитуса склонность усиливается так, «как тяжесть камня пригибает сама по себе, формально, без воздействия производящей причины» (DM 44.7.8).

Результатом двойного причинного действия хабитусов становится сопричинение актов. Хабитус участвует в причинении только таких актов, которые, во-первых, производятся той же потенцией, в какой укоренен он сам, и, во-вторых, принадлежат к тому виду актов, коим был произведен он сам (т.е. actus similes, подобных актов). Первое утверждение основано на том, что хабитус есть форма качества, укорененная в потенции, производящей имманентные акты. Следовательно, его действенность может проявляться только внутри той потенции, где он укоренен; но и потенция не может использовать хабитусы другой потенции для извлечения собственных актов, потому что не является их субстратом. На основании этого онтологического расклада «хабитус формально и сам по себе придает легкость в операциях только той потенции, которую аффицирует; следовательно, только ей он придает (дополнительную) силу производить свои акты» (DM 44.7.2). Второе утверждение опирается на тот же онтологический фундамент: на имманентный характер тех актов, которыми производится хабитус, и тех, которые со-производит он. К этому нужно добавить, что свое бытие хабитус принимает именно от акта, а значит, от него же принимает и формальную склонность, и силу действия, пропорциональную производящему акту. Отсюда нетрудно заключить, что его производящая причинность ограничена тем типом актов, которым был произведен он сам. Суарес подчеркивает это еще и потому, что в одной потенции одновременно сосуществует множество хабитусов, которые используются не хаотично, а строго нацелены на разные виды актов.

Таким образом, хабитус и акт оказываются в отношении взаимного производящего причинения. А оно, в свою очередь, объясняет «мертвый», невитальный характер хабитуса, несмотря на то, что он произведен внутри витальной потенции и действует внутри нее же, не перенося своего действия вовне. Причинение хабитуса со стороны акта Суарес описывает так:

Акт собственной силой, как достаточное ближайшее начало действия, оставляет в потенции соразмерный себе хабитус, но не для того, чтобы тот служил достаточным началом подобных актов. Ибо он таковым не является: ведь он ничего не может произвести без потенции, но некоторым образом склоняет потенцию и помогает ей. Если же хабитус был бы в абсолютном смысле совершеннее акта, пришлось бы утверждать, что один лишь акт – недостаточное ближайшее начало, но что одновременно на производство хабитуса влияет потенция, что не выглядит правдоподобным. В самом деле, производство хабитуса как таковое не есть витальное действие, а потому не нуждается в актуальном вливании со стороны потенции души. Более того, эти потенции, как представляется, могут непосредственно производить лишь витальные акты, поэтому у них нет другого пути приобрести хабитус, кроме пути продуцирования акта. Следовательно, хабитус есть собственный и соразмерный эффект самого акта (DM 44.8.21).

В свою очередь, причинение нового акта со стороны хабитуса формулируется следующим образом: «И наоборот, хабитус есть как бы семя… или частичный деятель… а потому, хотя он менее совершенен, он способен содействовать производству акта» (DM 44.8.21). Здесь Суарес, неявно опираясь на свидетельства опыта о работе хабитуса, стремится показать его невитальный характер, а невитальным он может быть только в том случае, если произведен целиком и полностью актом, а не самой потенцией непосредственно. Будучи живой, потенция непосредственно причиняет только живые следствия-акты, но то, что производится всецело актом, по отношению к потенции оказывается уже отдаленным следствием и не обязано быть живым. Хабитус не отвечает критериям живого: он не обладает ни самостоятельной способностью производить витальные акты без основного причинного действия живой потенции, ни таким совершенством, которое было бы принято всецело изнутри: ведь та степень совершенства, которой он владеет, придается ему актом и не может быть выше совершенства самого акта. В действительности совершенство хабитуса оказывается даже ниже совершенства акта, потому что акт способен самостоятельно, в качестве causa totalis, произвести некоторую существенность, а хабитус не способен. Отсюда общий принцип, применимый не только к хабитусу: то, что порождается не потенцией непосредственно, а ее актом как единственной и тотальной причиной, существует modo mortuo. Соответственно, и сам хабитус как сопричина последующих актов действует в качестве «мертвой» причины, интенсифицируя и модифицируя невитальные свойства потенции, но не влияя на ее витальную и сущностную способность к живому порождению как таковому. Действовать modo mortuo здесь и означает действовать как бы механически, instrumentaliter, быть дополнительным орудием потенции в производстве актов.

Онтологическая концепция хабитуса, сформулированная Суаресом в «Метафизических рассуждениях», послужила ближайшим опорным пунктом для схоластических «душеведов» XVII в. Посмотрим, каковы их позиции в сравнении с учением Суареса.

4. Хабитус в науке о душе после Суареса. Большинство авторов, с которыми мы имеем дело, отказались признавать наличие хабитусов в любых потенциях души, кроме воли. По словам Антонио Бернальдо де Кироса, «среди новейших философов общепринятым является то мнение, что хабитусы, в особенности познавательные, не отличаются от species» [Quirós 1666, 627]. Негативный довод здесь воспроизводит тот аргумент, против которого уже выступал Суарес: аргумент от природного характера интеллектуальной потенции. Так, согласно Педро Уртадо де Мендоса, интеллект, будучи потенцией природной и потому несвободной, при наличии всех необходимых условий (данность объекта и его очевидность) постигает его с той же необходимостью, с какой здоровые открытые глаза видят вещь перед собой. То же самое верно в отношении первых принципов: если термины даны и очевидны, то согласие интеллекта так же неизбежно, как зрение при наличии света и здоровых глаз, и для этого не требуется постулировать особый «хабитус первых начал» (habitus primorum principiorum) [Hurtado 1624, 664]. Франсиско де Овьедо признается: «Мне трудно согласиться с тем, что приобретенные хабитусы отличны от species и акта познания, потому что в высшей степени трудно объяснить их причинное вливание» [Oviedo 1651, 190].

Позитивный довод основан на принципе экономии. Нет нужды вводить две разные инструментальные сопричины актов, если обе функции может выполнить один и тот же онтологический элемент, а именно интенциональная форма (species). Например, Родриго де Арриага подчеркивает: «Приобретенные интеллектом и усиленные актами интенциональные формы обладают силой содействовать тому и другому: и помогать потенции, и восполнять недостаточность со стороны объекта. Стало быть, нет никакой нужды умножать сущности» [Arriaga 1639, 705]. Сходным образом решают этот вопрос Томас Комптон Карлтон, Хуан де Уллоа и многие другие.

Хуан де Уллоа объясняет накопление знания в каждом виде наук и приобретение легкости в обращении с ним интенсификацией species. Так, философия, теология, медицина, различные виды искусств и т.д., взятые с хабитуальной стороны, суть в реальности не что иное, как «некая интенсификация species (материальных, если это хабитус воображаемых образов и фантазии; спиритуальных, если это хабитус познаний и собственных суждений интеллекта), вызванная частым повторением» соответствующих познаний, образов или действий. Благодаря повторным актам такие species не исчезают тотчас, но постоянно укоренены либо в той части мозга, где пребывает внутреннее чувство воображения (материальные species), либо только в душе, если это species intelligibiles. Такие интенсивные species позволяют при повторном обращении с легкостью мыслить результаты полученного прежде знания и образуют в совокупности хабитуальную философию, теологию или любую другую науку. Следовательно, эта совокупность интенсифицированных species и «есть приобретенный хабитус, хотя та или другая отдельная species не заслуживает имени хабитуса, как одна ласточка не делает весны» [Ulloa 1715, 86].

Среди авторов XVII в., признававших наличие хабитусов в интеллекте, видное место принадлежит испанскому иезуиту Антонио Бернальдо де Кирос. В утвердительной части своей концепции он, в общем и целом, следует Суаресу. Хабитус есть «постоянное качество, само по себе остающееся от повторения актов и уменьшающее усилие (conatum) потенции в производстве подобных актов» [Quirós 1666, 627]. «Уменьшающая усилие» функция хабитуса описывается в пяти тезисах. Во-первых, хабитус возможен в потенции, которая в этом нуждается. Хотя потенция не может извлекать акты быстрее, чем она это делает регулярно, она может вкладывать в извлечение меньше усилий; именно этому способствует формальное качество, остающееся от повторного выполнения однотипных актов. Во-вторых, облегчающее действие хабитуса проявляется в том, что он помогает совершению самого действия (actio, operatio). «Облегчение со стороны хабитуса ощущается в самом выполнении действия (exercitio operandi) и противоположно утомлению; но в самом выполняемом действии не может проявляться никакого облегчения, кроме уменьшения усилия» [Quirós 1666, 628]. В-третьих, Бернальдо де Кирос фиксирует первый вид причинного действия хабитуса после того, как он уже сформировался, – формальное «склонение» потенции к действию. Уже самим своим присутствием в потенции – присутствием в качестве формы – хабитус увеличивает ее склонность к совершению того типа актов, коим был произведен он сам [Quirós 1666, 628]. В-четвертых, Кирос фиксирует второй вид причинного действия хабитуса – содействие акту в качестве производящей причины. Ведь под влиянием хабитуса потенция не только с большей готовностью склоняется к выполнению своей операции (для чего не требуется бытийного «вливания»), но и действительно меньше утомляется. Следовательно, она не вкладывается целиком в усилие по выполнению операции; «следовательно, некое усилие, или вливание, сообщает хабитус, чем восполняет недостаточность потенции» [Quirós 1666, 629]. В-пятых, хабитус требуется не для того, чтобы «дать мочь» потенции выполнить действие как таковое, а для того, чтобы «дать мочь легко». Хабитус увеличивает интенсивность действия потенции, а быть более интенсивным означает не просто «быть», но «быть лучше» [Quirós 1666, 629].

В обоснование этих пяти тезисов Бернальдо де Кирос прямо ссылается на различные разделы DM 44 Суареса. Согласен он и с тем, что хабитусы возможны только у витальных агентов (невитальные действуют не сами по себе, а принимают действие извне; хабитус же порождается там, «ubi manet actus», т.е. где имеется имманентное действие). Поэтому же вслед за Суаресом он отвергает наличие хабитусов в двигательной потенции: телесные автоматизмы имеют иную, не хабитуальную, природу. Также по-суаресовски объясняется у Кироса генезис хабитусов. Их материальной причиной служит потенция, производящей причиной – сам акт; формальная и целевая очевидны (форма – качество, цель – облегчение действия потенции). Хабитус производится в зачатке уже самым первым актом, хотя, будучи первично и слабо укоренным, заслуживает в этот первый момент лишь имени расположенности в узком смысле.

Полемическая часть концепции Антонио Бернальдо нацелена в первую очередь против базовой позиции его современников, заявлявших о достаточности species и избыточности хабитуса в интеллекте. Разнообразие их доводов он суммирует в двух пунктах: 1) при наличии species интеллект мыслит с необходимостью не менее природной и настоятельной, чем необходимость действия в потенциях животных; а если иногда он и зависит отчасти от согласия воли, то при наличии оного воздержаться от действия не в состоянии; потому он не нуждается в хабитусе как дополнительном побуждении к действию; 2) легкость в повторном извлечении актов эти авторы сводят к увеличению интенсивности species. С тем, что их интенсивность увеличивается, Кирос согласен: «Нельзя не согласиться с тем, что от актов остаются экспериментальные species, которые от повторения актов возрастают в интенсивности» [Quirós 1666, 629–630]. Но названные авторы полагают, что этим исчерпывается предполагаемая роль хабитуса, поэтому в нем нет нужды: ведь интенсивность species способна возрастать и без специальной помощи со стороны.

Для опровержения первого пункта, вообще говоря, довольно аргумента, выдвинутого еще Суаресом: species выступает сопричиной действия потенции со стороны объекта, хабитус – со стороны самой потенции, поэтому у них разные области применения. Для опровержения второго пункта Киросу приходится подвергнуть более тщательному анализу само понятие «облегчения», доставляемого хабитусом.

Общепринятый у современных Киросу философов довод в защиту хабитуса гласит: от повторения актов должно возникать новое качество – соначало, которое содействует со стороны потенции. Отца Бернальдо это аргумент не удовлетворяет по двум причинам. Во-первых, некоторые допускают, что при повторении актов имеет место не уменьшение усилия со стороны потенции, а influxus, «энергетическая подпитка» co стороны самих актов или хотя бы species. Кроме того, хабитус не смог бы уменьшить витальное усилие: ведь он не содействует ему витально. Во-вторых, легкость выполнения повторных актов и уменьшение усилия могут иметь другие источники. Например, если говорить о хабитусах воли, то удерживаться от греховного поступка легче тогда, когда страсти спокойны, чем когда они возбуждены, хотя никакого специального действия хабитуса тут не прослеживается [Quirós 1666, 630].

Собственный аргумент Кироса в защиту хабитуса состоит в том, что хабитус – единственное качество, которое имеет своим прямым и единственным назначением облегчать потенции совершение акта и которое возникает только через предшествующее выполнение акта [Quirós 1666, 630–631]. Под эти требования не подходят ни species, ни любые другие причины, ибо «их сущность не в том, чтобы облегчать, т.е. уменьшать усилие потенции само по себе» [Quirós 1666, 630–631]. Например, species при повторении актов интенсифицируются и с большей готовностью возбуждаются (что и послужило для многих поводом к утверждению, что именно этим объясняется легкость повторных актов); но их сущностное назначение – предметно доопределять и активировать потенцию, а не делать ее операции легче и эффективнее. Для хабитуса же «totum esse est facilitare» («всецелое бытие состоит в облегчении» [Ibid.]).

Этот довод только на первый взгляд выглядит как petitio principii. В действительности он указывает на то, что у species и хабитуса разные собственные функции, в которых они не способны заменять друг друга. Через анализ этих функций становится ясным, что такое «облегчать», facilitare: повторные акты часто выполнять легче не потому, что нечто модифицируется в потенции, а потому, что при этом легче возбуждаются привычные species. Но такое «нехабитуальное» облегчение возможно только для актов, выполняемых в отношении тех же самых объектов, потому что species виртуально репрезентируют только те объекты, к которым восходят генетически, и не могут представлять в интенциональном бытии другие объекты. Отсюда следует, что species не способны облегчать продуцирование актов, направленных на другие объекты. Хабитус же по самому своему существу таким образом модифицирует саму потенцию, что она с большей легкостью и интенсивностью при меньшем усилии совершает все новые и новые акты одного типа, объекты коих могут быть разными. Следовательно, species в принципе не может взять на себя ту работу, которую выполняет хабитус, в силу своей внутренней и сущностной ограниченности определенным объектом или классом объектов. Она не может распространить свое облегчающее (и для нее самой абсолютно вторичное) действие на акты, направленные на другие объекты или классы объектов.

Это становится особенно ясным при обращении к хабитусу научного знания (habitus scientiae). Каждая наука в своем роде абстракции нацелена на множество различных формальных объектов: принципов, основоположений, необходимых выводов из них и т.д. Тем не менее «хабитус науки хотя и охватывает множество формальных объектов, есть простое качество» [Quirós 1666, 635]. Ведь species предшествующих актов познания, накапливаемые в памяти, сами по себе разрознены и увязываются в логически последовательную систему только чем-то внешним по отношению к самим носителями информации, а именно заключенным в потенции «навыком» обращения к архиву знаний, спрессованных во множестве species, и управлению ими. Но так как в аристотелевской системе границы наук определяются соответствующим типом абстракции, то с этой стороны все выполняемые в данных границах акты будут принадлежать к одному типу и составят единый хабитус науки при множественности объектов. Никакая species и набор species не может заменить хабитус в функции объединения, систематизации и управления архивированными познаниями, которая и обозначается термином «облегчение»[6]. Таким образом, хабитус в позднесхоластической науке о душе действительно выступает необходимым элементом когнитивной структуры: незаменимым инструментом, во-первых, алгоритмизации мышления и, во-вторых, управления архивами знаний.

Примечания