В статье анализируются особенности одного из направлений методологии историко-философских исследований, выраженного в размышлениях Обенка о противоположности аналитического и герменевтического подходов, во взглядах Зарка на специфику современной философской культуры, в трактовке проблемы рецепции в истории философии у Вьейар-Барона, в концепции философских «моментов» Вормса. Делается вывод о несомненной ориентации рассмотренных концепций на философскую герменевтику. Едва ли не главной проблемой для ряда историко-философских исследований оказывается проблема контекста. В историко-философских работах подчеркивается многомерность контекста, невозможность его выражения какой-либо простейшей схемой. Антиредукционизм в той или иной форме свойствен позиции всех упомянутых авторов. Интерпретируя философские тексты, современные французские исследователи подчеркнуто дистанцируются от различных версий философии истории. Стремление избежать упрощенно-универсальных схем историко-философского развития приводит их к отрицанию возможности «статично-вечной» философии как некоего окончательного идеала.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: методология историко-философских исследований, современная философия, французская философия, Ф. Вормс, Ж.-Л. Вьейар-Барон, И.Ш. Зарка, П. Обенк.

КРОТОВ Артем Александрович – доктор философских наук, профессор философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова.

krotov@philos.msu.ru

Статья поступила в редакцию 15 ноября 2016 г.

Цитирование: Кротов А.А. Методология современных историко-философских исследований во Франции // Вопросы философии. 2017. № 6.

Voprosy Filosofii. 2017. Vol. 6.

The Methodology of Modern Researches in the History of Philosophy in France

Artem A. Krotov

In the article are analyzed the peculiarities of one of the areas of methodology of research in the history of philosophy which expressed in P. Aubenque’s ideas of the opposite of analytical and hermeneutic approaches, in Y.Ch. Zarka’s ideas of specificity of contemporary philosophical culture, in J.-L. Vieillard-Baron’s treatment of the problem of “reception” in the history of philosophy, in F.Worms’ Conception of philosophical “Moments”. In the article is made a conclusion of unquestionable orientation of examined conceptions on the philosophical hermeneutics. Perhaps the main problem for a number of studies in the history of philosophy is the issue of context. In this situation, in the studies of the history of philosophy underlines the multidimensionality of context, the impossibility of its expression in any simple scheme. The negation of reductionism in one form or another is characteristic of the position of all these authors. In interpretation of philosophical texts the contemporary French researchers pronouncedly distance from various versions of philosophy of history. The aspiration to avoid simplistic and universal schemes in the history of philosophy leads them to deny the possibility of static and “eternal” philosophy as a kind of final perfection.

KEY WORDS: methodology of the researchers in the history of philosophy, contemporary philosophy, French Philosophy, F. Worms, J.-L. Vieillard-Baron, Y.Ch. Zarka, P. Aubenque.

KROTOV Artem A. – DSc in Philosophy, Professor, Faculty of Philosophy, Lomonosov Moscow State University.

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

Received at November 15, 2016

Citation: Krotov, Artem A. (2017) “The Methodology of Modern Researches in the History of Philosophy in France”, Voprosy Filosofii, Vol. 6 (2017), pp. ?–?.

Для современной французской интеллектуальной культуры вопросы методологии историко-философских исследований отнюдь не являются чем-то малозначимым, периферийным, вторичным по своему характеру. Имплицитно и эксплицитно они представлены в целом потоке произведений. Очевидно, что любая философская позиция, независимо от формы ее выражения, прямо или косвенно соотносится с предшествующей традицией. Она может быть подробно и обстоятельно развернута, а может быть представлена лишь полунамеком. Но в любом случае ее присутствие несомненно, как неоспорима сама связь между оценками систем прошлого и определенными методологическими установками, находящими свое отражение и в «логическом», и в историческом аспектах. Разумеется, в первую очередь именно авторы историко-философских работ обсуждают требования к осмыслению различных особенностей классических произведений прошедших эпох.

Рассмотрение некоторых, в значительной степени репрезентативных концепций позволяет судить на основании их главных свойств по крайней мере об одной из тенденций, характеризующих современную философскую ситуацию во Франции. Конечно, рамки статьи не позволяют представить анализ всех имеющихся подходов, но и предлагаемая выборка дает возможность показать некоторые аспекты бытия философской среды, которые, хотя и не исчерпывают всех ее измерений, но составляют значимую ее часть.

Пьер Обенк (p. 1929), признанный знаток наследия Аристотеля, преподававший в университетах Монпелье и Безансона, почетный профессор философии Университета Париж-Сорбонна, где он с 1973 г. по 1990 г. руководил Центром исследования античной мысли (Центр Леона Робена), неоднократно обращался и к проблематике современной философии. Он констатирует, что исследования в области истории философии последних сорока лет могут быть распределены на два разряда по такому признаку, как доминирование одного из двух методологических подходов: аналитического и герменевтического. По приблизительной оценке Обенка, аналитического подхода придерживаются от 80 до 90% англоязычных историков античной философии. Такая же пропорция, но в пользу герменевтического подхода наблюдается среди авторов, публикующих свои произведения на каком-либо из языков континентальной Европы. Большинство латиноамериканских исследователей работают в русле герменевтического метода. Обенк замечает, что лидирующие позиции той или иной методологии историко-философских исследований напрямую связаны с разделением лингвистического и культурного пространства. Он признает достойным беспокойства факт почти полного отсутствия диалога между двумя «школами». За редкими исключениями, представители двух подходов практически не цитируют, да и не читают произведения друг друга.

Своего рода теоретическим предвосхищением сложившегося противопоставления методологических позиций Обенк считает послевоенную полемику между М. Геру и Ф. Алкье, связанную с интерпретацией учения Декарта. Геру, делавший акцент на исследовании архитектоники систем, анализе логических структур, составляющих их доказательную основу, считал несущественной картезианскую концепцию сотворенности вечных истин, встречающуюся лишь в «маргинальных» текстах, письмах, не предназначенных для печати. Алкье, напротив, придавал этой концепции решающее значение, настаивая на необходимости обнаружения в мысли философа скрытых, имманентных, неочевидных предпосылок. Сближая установку Геру на изучение логических структур («порядок доводов») с аналитическим подходом, Обенк признает свою точку зрения родственной позиции Алкье, которая, на его взгляд, вполне может служить ключом к пониманию метафизики Декарта.

Знаменитый профессор говорит о своем намерении возобновить давнюю дискуссию на ином уровне. Он замечает, что там, где не ограничиваются простым повторением чужого текста, речь в любом случае идет об интерпретации. Но в аналитической традиции это интерпретация «нулевого уровня», которая стремится к научной объективности и пытается свести к минимуму роль самого исследователя. Интерпретация, которая не желает себя признавать таковой, выдает себя за безличный, беспристрастно-научный анализ фактов. Обенк выделяет пять методологических проблем, охватывающих ключевые пункты расхождения ведущих историко-философских тенденций современности.

Аналитический подход предполагает поиск аутентичного, единственного смысла текста. Герменевтическая позиция ставит такого рода предпосылку под сомнение. «Философский текст имеет не один смысл, но несколько возможных» [Aubenque 2001, 48]. С позиции аналитика, многообразие смыслов философского текста не более чем видимость, присутствующая на поверхностном уровне рассмотрения конкретного произведения, когда еще не составлено представления о его стержневой идее. Но ведь «полисемия слова», употребляемого философом, может ускользать от него самого, от его общего, рационально выраженного замысла и, таким образом, присутствовать как бы помимо его воли. «Герменевт допускает, что язык говорит независимо от определенно выраженных намерений автора и иногда против них» [Ibid., 49]. Обязанность интерпретатора – зафиксировать возможные значения, многие из которых, присутствуя в тексте как бы помимо намерений автора, даже более интересны, чем ясно осознававшиеся им. Констатируя разрыв между речью планируемой и фактической, Обенк полагает, что именно здесь находит подтверждение знаменитое положение Шлейермахера о способности интерпретатора понять автора лучше, чем тот понимает сам себя.

Вторая проблема касается историчности текста. Сторонники аналитического подхода рассматривают наследие того или иного автора, как будто бы он их современник, как если бы изучаемый текст и сам интерпретатор располагались вне конкретного исторического времени. Принимая историю за фактор, способный лишь усилить непонимание теоретической концепции, аналитики абстрагируются от нее. Соответственно, вне поля их зрения оказываются лингвистические и социальные корни философского учения. В результате «интерпретатор-аналитик постоянно оказывается под угрозой анахронизма, являющегося утверждением ложной вечности» [Ibid., 50]. Обенк выделяет и более «тонкую» разновидность анахронизма, когда смешивают раннюю форму философского учения с завершающей стадией в его развитии, прочитывают одну сквозь призму другой. Автору отнюдь не всегда очевиден тот итоговый пункт, к которому его приведет применяемая им аргументация, в то время как исследователь вполне может это обстоятельство игнорировать, выстраивая свою интерпретацию. Приверженец герменевтического подхода, в свою очередь, хорошо осознает те преимущества, которыми он располагает благодаря возможности обратиться к тексту спустя продолжительное время после его создания. Он способен как воссоздать генезис произведения, так и сконцентрироваться на его последствиях.

Третья проблема связана с лингвистическими особенностями теоретических конструкций. По мнению Обенка, сторонники аналитического подхода рассматривают язык в качестве надежного проводника интенций автора. Аналитики не видят отрицательных сторон в работе с переводами на английский, напротив, усматривают в подобной унификации явное достоинство. «Это равнодушие к лингвистико-филологическому анализу симптоматично для аналитического подхода» [Ibid., 52]. Аналитики демонстративно подчеркивают: их интересует только то, что сказано, но не какими способами передано сообщение, каковы были средства коммуникации.

Четвертую проблему Обенк связывает с концепцией статуса философских высказываний. Он полагает, что в истории философии неприменимы использовавшиеся логическим позитивизмом критерии истинности и ложности. «Великие философские системы непроницаемы для опровержения» [Ibid., 55], они приглашают к созданию новых интерпретаций. Каждая система по-своему определяет сами условия истинности, отсюда затруднения, ставящие под сомнение критерии, используемые в рамках аналитического подхода. Согласно Обенку, подлинные критерии сравнительной оценки систем должны быть иными: прежде всего плодотворность и действенность, способность к расширению границ мышления и созданию наиболее эффективных моделей. Ценность философской системы тем выше, чем больше возможностей она открывает для мышления. Французский исследователь признает, что «речь здесь идет о критериях в некотором роде эстетических», но именно в этом видит сильную сторону своей позиции: это «…слабые критерии в отношении логической необходимости, но имеющие во всяком случае преимущество сохранения свободы нашего решения в плане полного или частичного принятия системы, отказа, альтернативного предложения и т.д.» [Ibid., 56].

Наконец, последняя проблема отсылает к контексту философского произведения. Представители обеих исследовательских традиций настаивают на важности его изучения. Но о контексте в данном случае говорится в разных смыслах. Для аналитика важно прежде всего воспроизвести структуру аргумента, выявить степень последовательности рассуждений автора, их согласованности, непротиворечивости. Подобное понимание контекста напрямую соотносится с замыслом автора, желавшего убедить в своей правоте читателя, слушателя. Сторонник герменевтического подхода учитывает приведенные соображения, но для него помимо эксплицитно выраженных смыслов исключительное значение имеют скрытые, иной раз даже бессознательные, предпосылки системы. В качестве примера крайне удачного применения герменевтического подхода Обенк приводит, в частности, истолкование учения Канта у Хайдеггера, помещающее в центр мысли создателя критической философии теорию схематизма.

Обенк иронично замечает, что исследования в духе аналитической традиции навевали бы на читателя невообразимую скуку, если бы ограничивались только констатацией логических ошибок и выявлением недоказанных предпосылок. «К счастью, аналитики также чаще всего оказываются герменевтами, не знающими об этом: они делают то, о чем не говорят, и не говорят о том, что делают. Они также имеют предпосылки, которые идут от Витгенштейна, Рассела, логического позитивизма. Герменевтика может овладеть этой ситуацией и ее интерпретировать. Следовательно, именно ей в конечном счете будет принадлежать последнее слово» [Ibid., 58]. Подведя, таким образом, черту в характеристике противоположных по духу и стилю мышления позиций, Обенк подчеркивает, что, изучая и подвергая истолкованию аналитический дискурс, герменевтика по-своему преодолевает остроту противостояния, преобразует «конфликт интерпретаций в интерпретацию конфликта».

Размышляя о структуре историко-философских исследований, Обенк защищает идею истории метафизики как отдельной дисциплины, имеющей специфические черты. «Эта история метафизики, если метафизику понимают как науку о бытии или общую онтологию, есть особая история, отличная в своем направлении и методах, да и уже в восприятии своего предмета, от истории других частей философии» [Aubenque 2005, 16]. История метафизики – это история онтологий, не предполагающая полного единства устремлений их создателей. Особенности истории метафизики, согласно Обенку, могут быть выражены принципами, обобщающими установки, неоднократно провозглашавшиеся у различных исследователей в последние три четверти двадцатого столетия. Прежде всего, речь идет о необходимости разграничить историю метафизики и общую историю философии. Затем, историю метафизики следует рассматривать в диахроническом аспекте, так как в ее основе должно лежать прошлое самой дисциплины, но не современные события. Кроме того, эта история призвана охватить понятия и учения, созидающие метафизическую традицию, не претендуя на роль портретной галереи. Далее, надлежит отказаться от стремления сформулировать итоговую цель, вывести абсолютное знание. Напротив, история метафизики должна выявить главные тенденции как в последовательности учений, так и в преобразовании понятий. Особенно важен поиск постепенных изменений, малозаметных, но имевших затем значительные последствия. Наконец, следует принять за бесспорное положение, что «метафизика не губка, которая впитывает, если можно так выразиться, дух времени или окружающую культуру, чтобы извлекать из них нечто вроде резюме. Верно как раз обратное. Метафизика не является монадой без дверей и окон, без отношения к внешнему миру… Метафизика не есть следствие, но она производит следствия» [Ibid., 23]. Полемизируя с марксистскими интерпретациями, Обенк настаивал на том, что вовсе не производительные силы определяют метафизику, но напротив, именно она скрыто, неявными путями воздействует на способы производства. Размышления на методологические темы, таким образом, приводят исследователя к общим представлениям о механизме функционирования культуры, в рамках которых уровень интеллектуальной истории соотносится в плане детерминации с областью материального производства. С точки зрения Обенка, мировоззренческий пласт, представления о бытии неявно пронизывают все сферы культуры, оказывая на них зачастую незаметное для поверхностного взгляда воздействие, хотя и подвергаясь, в свою очередь, ответному влиянию.

Своеобразную трактовку методов историко-философского исследования предлагает Ив Шарль Зарка (р. 1950), признанный специалист по истории политической философии, многие годы работавший в Национальном центре научных исследований, основатель и директор журнала «Сите». Среди его монографий особо следует отметить «Философию и политику в классическую эпоху» (1998 г.) и «Фигуры власти: исследования по политической философии от Макиавелли до Фуко» (2001 г.). Зарка с сожалением констатирует, что для философии наступили трудные времена. Он характеризует современную эпоху как безграничное расширение потребительских установок, с позиции которых все имеет рыночную стоимость, рассматривается как товар. Не только материальные объекты, но и сферы культуры, такие как наука и искусство, трактуются в качестве измеряемых соображениями прибыли. Нет «иммунитета» к происходящим процессам и у философии, сталкивающейся с засильем рыночного мышления. Зарка говорит о том, что на протяжении последних сорока лет сформировался особый дискурс корыстолюбия, расчетливости, продажности, захватывающий в том числе и философские круги. Новый дискурс подчиняет философию соображениям коммерческой привлекательности, широкой популярности, интереса, связанного с идеями сенсационного свойства. «Занятия философией становятся развлечением, средством хорошо провести время» [Zarka 2015, 5]. Соответственно, авторы многих книг, декларируя задачу популяризации, своего рода «демократизации» философии, на деле подчиняют свою деятельность исключительно задачам повышения продаж. С иронией Зарка говорит о появлении «наемников мысли», пользующихся «пустой» славой. Средства массовой информации именуют философами различные «эфемерные фигуры» и выданная ими характеристика не ставится под сомнение.

Зарка особенно подчеркивает разрушительное воздействие нового дискурса на философские практики, в том числе связанные с университетским преподаванием. По его мнению, ошибочно считать, будто происходящие изменения касаются лишь внешней, медийной среды, не затрагивая более глубокого уровня существования философии. Для многих студентов конкурентоспособность, продуктивность и эффективность занимают место главных ценностей, в то время как гуманитарные науки вообще и философия в частности оказываются в роли средства заполнения досуга, не служащего ничему более серьезному. Распространяется пренебрежительное отношение к исследованиям в гуманитарной сфере, хотя и кажется, что в медийном пространстве философия расширяет свое присутствие. Проблема в том, на каком уровне обсуждаются ее тематика, подходы и решения. Зарка отмечает большие затруднения с изданием серьезных философских работ узкопрофессиональной направленности, глубоко затрагивающих те или иные вопросы. Такого рода литература не имеет коммерческого успеха, а потому не особенно приветствуется издателями. Зарка констатирует, что в современных условиях книга вообще потеряла прежнее значение, к ней обращаются скорее за справкой, уточнением, чем за основательными знаниями. «Вот почему книга стала дополнительным, даже излишним предметом, без которого могут обойтись и который покупают, если средства массовой информации подняли шум вокруг нее» [Ibid., 7].

Подобно Обенку, Зарка критически настроен по отношению к аналитической традиции. По его мнению, большая часть представителей аналитической философии проявляет равнодушие к истории философии. Зарка с удовлетворением констатирует, что подобная индифферентность лишь в малой степени затронула стиль работы французских исследователей.

С методологической точки зрения, полагает Зарка, история философии в первую очередь предполагает погружение в культурный контекст эпохи. В этом отношении она имеет некоторое сходство с историей романа или поэзии. «Историография философии имеет предметом прошлое философии, философские тексты прошлого. Это утверждение не настолько тавтологическое, как можно подумать. Для историографии философия – это прежде всего тексты, тексты, отсылающие к другим текстам. Вопрошать об историографии философии – значит вопрошать об особом статусе философского текста: текста, в котором развертывается мысль или мысли философа» [Zarka 2001, 26]. Как и тексты иного рода, философские произведения создаются в определенный момент человеческой истории, их появление связано с конкретным обществом и его проблемами. «Философская мысль не развивается на небе идей, безразличных к событиям мира» [Ibid.]. Для понимания различных смысловых оттенков философского текста, его, следовательно, необходимо соотнести с такими факторами, как общий уровень развития научного знания, политические обстоятельства, дискуссионные проблемы эпохи, главные мировоззренческие позиции, представленные современниками автора. Но погружение в культурный контекст не должно трактоваться слишком упрощенно. Зарка настаивает на необходимости соблюдения двух методологических принципов, позволяющих избежать очевидных заблуждений.

Прежде всего, следует исходить из того, что контекст – отнюдь не простое образование, но нечто сложное. Он имеет несколько измерений: экономическое, социополитическое, институциональное. Включает он и иные аспекты – «интеллектуальные и теоретические», определяющие духовный климат, в котором живет философ. Надлежит учитывать и роль наследия минувших эпох. Кроме того, «…контекст всегда должен быть реконструирован, он никогда не дан. Иначе говоря, контекст не предполагает большей очевидности, чем текст. Как текст должен быть интерпретирован, так контекст должен быть реконструирован. Лучше сказать, интерпретация текста (во всяком случае, некоторых из его частей) и историческая реконструкция контекста взаимодействуют друг с другом. Текст настолько же необходим для реконструкции контекста, как и наоборот» [Ibid., 27]. Зарка предостерегает против методологических злоупотреблений исследованиями контекста. Главное из них состоит в попытке использовать контекст как ключ ко всем смыслам философского произведения.

Зарка говорит о своеобразном искусстве написания истории философии, которое предполагает работу в трех регистрах. Речь идет о реконструкции исторических условий создания текста, анализе самого текста и выявлении того объекта, который был предметом мысли философа. Первый регистр связан с исследованием контекста, второй с прояснением «лингвистико-концептуального» механизма построения текста, третий с перемещением внимания от текста как исторического явления к объекту мысли философа.

Философская историография, таким образом, представляет собой интерпретацию, заключающую в себе три типа взаимосвязанных рассуждений. Первый тип воссоздает историчность текста путем соотнесения его с социополитическим, лингвистическим и прочими измерениями контекста, второй – точное содержание произведения, заключенных в нем высказываний, с учетом «материальных», филологических и семантических, их условий. Наконец, третий тип рассуждений призван предъявить сам предмет высказывания, тот объект, мыслить который побуждает изучаемое произведение. Стержнем, основой для всех трех уровней выступает второй, поскольку лишь отправляясь от текста можно исследовать контекст, равно как и реконструировать объект мысли создателя выдающегося философского сочинения.

Профессор философии в университете Пуатье, Жан-Луи Вьейар-Барон (р. 1944) заостряет методологическую проблему рецепции в истории философии. Он является признанным исследователем гегелевской философии (особо необходимо отметить его труд «Гегель и немецкий идеализм» 1999 г.) и наследия классиков французской мысли, таких как Мальбранш, Лавель, Бергсон.

Вьейар-Барон выделяет несколько аспектов понятия рецепции в истории философии. «В наиболее строгом смысле рецепция есть рецепция одного философа другим, что включает передачу текста, чтение текста и интерпретацию текста. Эти три фактора рецепции могут изучаться отдельно» [Vieillard-Baron 2001, 95–96]. Он подчеркивает, что в философском отношении решающее значение имеет интерпретация, приводящая к постановке вопроса о соотношении объективности прочтения одного мыслителя другим и ассимиляции им теоретических идей предшественника. Далее, то, как философ читает и толкует тот или иной классический текст, позволяет много сказать о собственной мировоззренческой позиции этого философа. Вьейар-Барон настаивает на необходимости учитывать посредствующую роль «инструментов» интеллектуальной работы, в частности, доступные философу издания того или иного текста и их отличительные особенности. Исторические факты подобного рода оказывают прямое влияние на философскую интерпретацию, с которой приходится сталкиваться исследователю. Кроме того, для непредвзятого рассмотрения проблемы рецепции весьма существенны выбор и включение в орбиту анализа авторов «второго ряда», без обращения к творчеству которых невозможно воссоздать контекст деятельности великого философа. Следует также проводить методологическое разграничение между историей влияний и историей интерпретаций. Интерпретация может быть и не затронута серьезным влиянием. Наконец, Вьейар-Барон призывает четко придерживаться методологического различия между влиянием в подлинном смысле слова и совпадающими по ряду позиций, сходящимися линиями философского развития. Он приводит в качестве примера французскую «философию духа» XX в., которая, хотя по ряду моментов и близка немецкому классическому идеализму, но не испытала его определяющего влияния.

«Принципиальное основание исследований рецепции в том, что всякое значительное философское сочинение превосходит свое время не потому, что оно предвосхищает последующие эпохи, но потому, что содержащиеся в нем элементы постепенно обнаруживают свою ценность и плодотворность» [Ibid., 101]. Историк философии вольно или невольно всегда оказывается интерпретатором. Вьейар-Барон говорит о трех возможных направлениях интерпретации: лингвистическом, онтологическом и историческом. В первом случае речь идет о своеобразной «герменевтике языка», филологической критике, помещающей в центре внимания знак как носитель смысла. Вьейар-Барон констатирует философскую слабость результатов такой критики. Во втором случае ставится задача интерпретации бытия, например, у Хайдеггера. «Такая ориентация мысли исключительно плодотворна у философа, который ее созидает; она гораздо менее плодотворна у тех, кто им вдохновляется, его повторяет и имитирует его» [Ibid., 102]. Проблема рецепции в истории философии довольно успешно может решаться в рамках исторической герменевтики, образец которой, по мнению французского исследователя, представлен в труде Гадамера «Истина и метод». Подобный подход сопряжен с осознанием того, что читатель вступает в контакт с текстом не напрямую, а сквозь призму собственных предпосылок, предубеждений. Но и этот путь сопряжен с «трудностями, ошибками и иллюзиями». Главные опасности Вьейар-Барон связывает с историцизмом и социологизмом. Тенденция историцизма заключается в смешении герменевтики с историей интерпретаций и изучением источников. Разные интерпретации при этом рассматриваются как равноценные, что не соответствует действительности. Социологизаторская тенденция смешивает метафизическую рецепцию с воздействием идей философа на современную ему публику. Как раз часто именно философские произведения «второго ряда» имеют шумный, непосредственный успех, затем сходящий на нет. Вьейар-Барон призывает при изучении проблем рецепции поддерживать равновесие между релятивизмом и объективизмом. Релятивизм объявляет лучшей интерпретацией последнюю по времени возникновения. Объективизм провозглашает достижимой «абсолютную объективность» в интерпретации, которую зачастую связывают с «филологическим позитивизмом».

Вьейар-Барон неоднократно подчеркивал, что методологическое исследование проблем рецепции в истории философии позволяет поставить вопрос о сущности самой философии. На его взгляд, непрерывность интерпретаций, связывающая философов различных эпох, опровергает модель последовательности радикально различных эпистем (Фуко). Но опровергает она и представление об истории философии как калейдоскопе, в котором каждый философ на свой лад трактует некоторый повторяющийся набор проблем. Далее, «хайдеггеровская схема истории метафизики как истории забвения бытия крайне ограниченна» [Ibid., 108], поскольку не учитывает именно того, что придает величие философскому тексту. Для самого французского исследователя ответ очевиден. «Прежде всего, специфическое определение великого философского произведения – разносторонность, не только в его положениях, но также в уровнях чтения, которые оно стимулирует» [Ibid., 107]. Рецепция великого труда порождает контексты, далеко выходящие за пределы иной раз кажущихся очевидными исходных тезисов.

Фредерик Вормс (р. 1964), преподававший в Университете Лилль-3, профессор философии в Эколь Нормаль и директор Международного центра исследования современной французской философии (Париж) выдвинул ставшую довольно известной концепцию «моментов» в истории философии. Наиболее обстоятельно она представлена в его сочинении «Философия во Франции в XX веке. Моменты» (2009 г.). Он настаивает, что история философии слагается из различных, но связанных между собой моментов, каждый из которых нуждается в особом рассмотрении. В этом смысле понятие «момент» имеет принципиальное значение для истории философии в целом, не только для XX в. Каждый момент характеризуется специфическим комплексом первоочередных теоретических проблем, имея в основе открытые, в чем-то весьма напряженные отношения между отдельными мыслителями, их идейными установками, направленностью их творчества. История философии с необходимостью связана с вопросами, свойственными современности, приводит к ним, предполагается ими. Момент настоящего неотделим от истории философии, реконструируемой исследователем. Но эта связь настоящего философии с ее прошлым отнюдь не подчинена некоей логической неизбежности. Не сводится она и к туманной, бессодержательной итоговой формуле. Связь прошлого и настоящего фокусируется в виде теоретической проблемы, решение которой требуется самим временем.

Во французской философии XX в. Вормс выделяет три сменяющих друг друга момента. Он говорит об «эмблематических датах», с ними связанных. Первый – «момент 1900», охватывающий период приблизительно с 1890 г. по 1930 г. Для него центральное значение имеет проблема духа, которая порождает спиритуализм, но выходит далеко за его пределы. Далее – «момент Второй мировой войны», продолжавшийся с 1930-х по 1960-е гг. Исключительную роль в рамах этого этапа играет проблема экзистенции. Третий – «момент 60-х», для него определяющей стала проблема структуры. Поворот 1980-х постепенно приводит к современной ситуации в философии, которая на первый план выдвигает, по мысли Вормса, проблему «живущего».

Момент – это всегда разрыв с прошлой традицией, перерыв постепенности. Моменту присущи характеристики внешние и внутренние по отношению к философскому творчеству. К первым относится уровень достигнутых знаний и круг вопросов, очерчивающих ведущую полемику эпохи, ко вторым – общие проблемы и особенные их решения. «Действительно, философский "момент" далек от того, чтобы создаваться единственно вокруг таких общих и негативных координат; он определяется также – и даже прежде всего – через то, в каком отношении оригинальные работы находятся к общим проблемам, не данным извне, но определяемым внутренне и через саму их оппозицию» [Worms 2004, 23]. Вормс отмечает три причины, по которым понятие «момента» может ускользать от внимания историков философии. Прежде всего, именно разрыв между моментами может приводить к вытеснению, к погружению их в забвение. Вторая причина связана с концентрацией внимания исследователей главным образом на выдающихся персоналиях, исключительных личностях. В этом случае происходит сужение горизонта событий и зачастую упускается из вида плодотворность взаимодействия выдающихся мыслителей с их менее знаменитыми современниками. Третья причина связана с подчинением представлений о развитии философии той или иной форме философии истории. В таком случае объяснение событий желают видеть в реализации предполагаемого абсолютного смысла, а не в конкретных формах существования философии, возникающих в ходе истории. «Век не был написан заранее» [Worms 2009, 12].

Философский момент конституируется в отношениях, столкновениях, часто доходящих до противоречия, между позициями различных мыслителей. Именно соприкосновение точек зрения придает реальность моменту, наполняет его содержанием. Вормс подчеркивает, что целостное видение ситуации, связанное с тем или иным моментом, вызревало у него постепенно, в ходе анализа отдельных произведений, взятых в их отношении к философскому контексту эпохи.

Французский исследователь подчеркивает, что философские проблемы прошлого живы и для настоящего. «В самом деле, хорошо известно, что всякое великое философское произведение (как и в случае искусства и некоторых человеческих действий вообще) имеет нечто вневременное или во всяком случае трансисторическое» [Ibid., 17]. Но это выходящее за пределы конкретного исторического отрезка значение великого сочинения вовсе не тождественно «статической вечности», неизменной «вечной» философии, которую многие стремились сформулировать. Речь идет, напротив, о постоянно возобновляемых отношениях между смыслами, содержащимися в различных произведениях, что вызывает появление новых подходов, концепций, идей. При этом Вормс осуждает попытки ретроспективно приписать современные подходы текстам прошлого.

Характеристика современной ситуации в философии, подчеркивает исследователь, не может сводиться к простому перечислению опубликованных новинок. Содержательное наполнение философского момента должно определяться при соблюдении двух достаточно строгих критериев. Необходимо адекватно зафиксировать внутренние и внешние условия существования философии на данном этапе ее развития. Внутренние условия должны свидетельствовать о подлинном разрыве с основной проблемой, составлявшей главное содержание предшествующего этапа, с которой, так или иначе, соотносились многочисленные частные суждения и теоретические разработки. При этом, разумеется, не идет речи о простом отрицании, чисто негативном результате. Из взаимодействия, столкновения различных мнений следует уяснить, высветить новую, ставшую первоочередной проблему эпохи. Внешние условия не менее важны, они также влияют на облик философии, подсказывают ей задачи и направления поиска ответов. Внешняя среда философского бытия, конституируемая политикой, наукой, различными человеческими практиками, придает определенную направленность философскому моменту. Вместе с тем Вормс отмечает трудность, сопряженную с исследованием современного состояния философии. Внутренние и внешние условия не даны в законченном, устоявшемся виде, еще нет вошедшего в традицию деления на главные произведения эпохи и второстепенные. Настоящее всегда представляется еще смутным, неосуществленным, не вполне ясным в плане заключающихся в нем тенденций. Поэтому в качестве метода выявления теоретических разрывов и новых проблем Вормс предлагает анализ дискуссий, значимых для современности. Подобный анализ должен вестись с учетом того факта, что новые проблемы не только вытесняют старые, но и зачастую возобновляют, трансформируют, воссоздают их в глубоко переработанном виде. Иной раз приходится сталкиваться с целой серией неожиданных возобновлений, предпринимаемых в новых условиях и, соответственно, не отменяющих, но лишь подтверждающих переходное состояние, осуществление теоретического разрыва. Вормс настаивает на том, что «исследование новых проблем и перечитывание оригинальных сочинений из истории философии неразделимы и взаимно поясняют друг друга» [Ibid., 567–568].

Своеобразный момент «живущего», или «живого», по мнению исследователя, характеризуется прежде всего дискуссиями в области политики и эпистемологии, определившими современное состояние французской философии. Политическая дискуссия относительно «прав человека», начавшаяся в конце 1970-х гг., прямо способствовала, по мысли Вормса, переходу от прежней философской проблематики к обновленной. Он полагает, что в данном случае речь идет не об одной из второстепенных дискуссий, но о дискуссии исключительно важной, поставившей под вопрос сами принципы политики. Значительный вклад в подготовку перехода к иному этапу интеллектуальной истории внесли как «новые философы», так и различные политические события 1980-х и начала 1990-х гг. Эпистемологическая дискуссия развернулась в связи с критикой гуманитарных наук со стороны тех, кто идеал научного познания связывал с точным естествознанием. Споры вокруг прав человека и гуманитарных наук по существу касались двух реальных и чрезвычайно важных проблем: справедливости и жизни. Вот почему Вормс и предлагает обозначить современное состояние философии как момент «живого». Происходящее с 1990-х гг. и вплоть до сегодняшнего дня развитие в философской сфере исследователь предлагает оценивать как приводящее скорее к «двойному беспокойству», чем к окончательно установленной достоверности. Несправедливость и положение в мире живущего остаются проблемами, требующими размышлений, обсуждений, новых решений.

Стремление избежать упрощенно-универсальных схем историко-философского развития приводит к отрицанию возможности статично-вечной философии как некоего окончательного идеала. Историчность философии усматривается в ее конкретности, но не в ее соответствии абстрактным идеалам, реализующимся в силу логической неизбежности. Сущность самой философии определяется через ее историю, которая, таким образом, оказывается путем к более глубокому пониманию современных проблем.

Подвергая сомнению понятие «данности» контекста, исследователи концентрируют внимание на его реконструкции. История интерпретации при этом вполне справедливо отделяется от истории философских влияний. Отвергается «релятивизм», идея равноценности любых интерпретаций. Исследование контекста оборачивается попытками выявить и обосновать механизм, придающий великому философскому произведению значимость, выходящую далеко за пределы эпохи его создания. Ставится задача выявления бессознательных предпосылок философских систем, лингвистических и социальных их корней. Особое значение приобретает проблема опровержения в истории философии, которая рассматривается сквозь призму представлений о способности систем к потенциальному расширению границ мышления. Казалось бы, частные вопросы историко-философского характера на деле зачастую приводят исследователей к выводам о законах функционирования культуры, пусть они формулируются как бы «попутно», без попыток создания целостных концепций.

Для современных методологических подходов многих французских авторов типично либо прямо критическое отношение к аналитической философской традиции, либо равнодушие по отношению к ней, своеобразное молчаливое дистанцирование. Сам факт разделения лингвистического и культурного пространства отмечается многими, хотя его интерпретации нередко прямо противоположны.

Разумеется, вопрос о ключевых проблемах эпохи, о разрывах и преемственности в истории философии, наполняется все новым содержанием в ходе развертывания интеллектуальной истории. Сама незавершенность, принципиальная проблематичность настоящего побуждает исследователей обращаться к поискам механизмов появления новых подходов и идей, в ходе которых нередко подвергаются корректировке представления о природе философии как таковой.

References

Aubenque, Pierre (2001) “Le conflit actuel des interpretations: analytique ou herméneutique?”, Ed. Zarka, Yves Charles, Comment écrire l`histoire de la philosophie? PUF, Paris, рр. 45–58.

Aubenque, Pierre (2005) “Y a-t-il une histoire spécifique de la métaphysique?”, Ed. Zarka, Yves Charles; Pinchard, Bruno, Y a-t-il une histoire de la métaphysique? PUF, Paris, рр. 15–25.

Vieillard-Baron, Jean-Louis (2001) “Méthodologie pour l`étude des problèmes de réception en histoire de la philosophie”, Ed. Zarka, Yves Charles, Comment écrire l`histoire de la philosophie? Paris, PUF, рр. 95–109.

Worms, Frédéric (2004) Bergson ou les deux sens de la vie, PUF, Paris.

Worms, Frédéric (2009) La philosophie en France au XX siècle. Moments, Gallimard, Paris.

Zarka, Yves Charles (2001) “Que nous importe l`histoire de la philosophie?”, Ed. Zarka, Yves Charles, Comment écrire l`histoire de la philosophie? PUF, Paris, рр. 19–32.

Zarka, Yves Charles (2015) “La philosophie à l`époque de la marchandisation de la culture”, Ed. Zarka, Yves Charles, La philosophie en France aujourd`hui, PUF, Paris, рр. 1–7.