Вопросы философии. 2017. № 2.

Семантика события и дискурс

А.З. Черняк

Популярный семантический анализ предложений естественных языков, говорящих о действиях и событиях, состоит в приписывании им логической формы, при которой они включают термины для самих событий, а не только их агентов, объектов и прочих параметров, вводимых выражениями, эксплицитно использованными для формулирования таких предложений. Но насколько оправдан такой подход? Существуют аргументы за и против, но ни один не выглядит решающим, а их совокупность – перевешивающей совокупность контраргументов. В статье высказывается предположение, что семантика события – одна из доступных стратегий интерпретации высказываний, судить о применимости которой к конкретному случаю можно лишь на основании дискурсивного контекста предложения. Следует или нет трактовать предложение как вводящее переменную для события, с этой точки зрения можно решить, только выявив его связи с последующими и иногда предшествующими высказываниями в рамках единого дискурса.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: действие, событие, предложение, предикат, значение, дискурс, семантика, интерпретация, логический анализ, контекст, референт.

ЧЕРНЯК Алексей Зиновьевич – кандидат философских наук, доцент кафедры Социальной философии Российского Университета Дружбы Народов.

Цитирование: Черняк А.З. Семантика события и дискурс // Вопросы философии. 2017. № 2.

Voprosy Filosofii. 2017. Vol. 2.

Event Semantics and Discourse

Alexey Z. Chernyak

Event semantics is a popular approach to the analysis of sentences of natural languages which describe actions or events. According to it these sentences should be analyzed as those which predicates contain terms referring to events even though the sentences do not use such terms explicitly. But how licensed we are to assign such references to sentences which do not explicitly use terms for actions or events, and use only those for agents, objects and some other properties of what they describe? There are different arguments pro et contra, neither seems to be decisive. The hypothesis is that event semantics is just one of the context-sensitive strategies of interpretation, effective only when applied to the utterance of a sentence in a proper discursive context.

KEY WORDS: action, event, sentence, predicate, meaning, discourse, semantics, interpretation, logical analysis, context, referent.

CHERNYAK ALEXEY – CSc in Philosophy, Associate Professor, the Chair of Social Philosophy of the Department of Social and Humanitarian Studies of Peoples' Friendship University of Russia.

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

Citation: Chernyak A. Z. Event Semantics and Discourse // Voprosy Filosofii. 2017. Vol. 2.

1. Семантика события

Существует стандартная трактовка предложений, описывающих события или действия, согласно которой они выражают отношения между объектами, на которые указывают использованные в них референциальные выражения. Например, с этой точки зрения предложение

(1) Брут убил Цезаря

выражает двухместное отношение «убил(Брут, Цезаря)», связывающее двух индивидов – Брута и Цезаря. Но есть и другая интерпретация подобных предложений, принадлежащая Д. Дэвидсону, согласно которой стандартное прочтение упускает из вида важнейший компонент содержания таких предложений, а именно их событийное содержание.

Дэвидсон создал направление в логическом анализе естественных языков, которое называют семантикой события. Согласно ей логическая форма предложения, в котором сообщается о том, что имело, имеет или будет иметь место некое действие, происшествие или изменение, должна включать переменные для событий. Конкретные события вводятся как сущности, о которых могут быть сказаны разные вещи [Davidson 1980, 117]. В предложении

(2) Джонс осознанно, медленно намазал тост маслом в ванной ножом в полночь

Описывается действие, произведенное Джонсом. Об этом действии также можно сказать

(3) Джонс сделал это осознанно, медленно, в ванной, ножом, в полночь.

На что указывает демонстратив «это» в (3)? Очевидно, на то, что сделал Джонс. (3) можно записать как:

(4) Существует действие х, такое что Джонс сделал х осознанно и Джонс сделал х медленно и ….

Но нужен подходящий единичный термин, который можно было бы подставить на место переменной в (4). Можно подставить в этом качестве «намазал маслом тост»; но, как указывает Дэвидсон, это не единичный термин: он охватывает множество намазываний тоста маслом. Кроме того, в представлении (4) отсутствует единство описываемого события: Джонс мог совершить несколько разных намазываний тоста маслом, одно из которых было сознательным, другое медленным, третье ножом, четвертое в полночь и пятое в ванной [Davidson 1980, 105].

Еще одна причина говорить о действиях и событиях как отдельных сущностях – возможность дать разные описания одного и того же действия или события. «Джонс намазал тост маслом», «Джонс намазал тост в ванной», «Джонс осознанно намазал тост» и даже «Джонс намазал тост маслом с намерением намазать его кремом» могут описывать одно и то же событие, и, следовательно, должно быть единое событие, делающее все эти описания истинными [Davidson 1980, 110]. С помощью переописания можно указать на мотив, результат, дать оценку произошедшему и т.п. В частности, поэтому не годится интерпретация предложений о действиях в терминах конечных состояний или результатов: не все описания действий говорят об их результатах; к тому же у одного и того же действия могут быть разные результаты, например, интенциональный (тот, на который оно нацелено его агентом) и неинтенциональный (тот который получился независимо от целеполагания агента).

С точки зрения Дэвидсона, глаголы действия, говорящие, что некто сделал, следует трактовать как содержащие место для единичных терминов или переменных, которого они, на первый взгляд, не содержат. Это переменные непосредственно для событий, к которым он относит и действия.

Так, правильным, с точки зрения Дэвидсона, логическим парафразом предложения

(5) Шем ударил Шона

будет:

(6) (∃е) (ударил(Шем, Шон, е)),

где «ударил» не двухместный, а трехместный предикат [Davidson 1980, 118][1].

Однако Дэвидсон замечает, что (6) нельзя прямо перевести в естественно-языковую форму, так как самый подходящий перевод – «Существует такое событие х, что х есть удар Шемом Шона» – не описывает единичное событие: Шем мог не один раз ударить Шона [Davidson 1980, 118].

Само по себе отсутствие естественно-языковых переводов для форм типа (6) может быть источником сомнения в адекватности предлагаемой интерпретации. Может быть, такие предложения, как (5), говорят всего лишь, что есть хотя бы одно событие, являющееся ударом Шемом Шона, а не выделяют конкретный удар Шемом Шона?

Но, по крайней мере, предложение (1) с этой проблемой вроде бы не сталкивается. Оно согласно рассматриваемой схеме должно иметь логическую форму

(7) (∃е) (убил(Брут, Цезарь, е)),

и если имена «Брут» и «Цезарь» обозначают каждое единственного индивида[2], то поскольку нельзя убить одного и того же человека дважды в буквальном смысле слова, постольку (7) описывает единичное событие.

Дэвидсон пишет, что когда мы узнаем значение предиката, часть этого знания говорит о том, как много у него мест и какого рода сущности замещают переменные, занимающие эти места. Некоторые предикаты имеют места для событий, и это не только предикаты действия [Davidson 1980, 119–120]: так, «Мне исполнилось сорок лет» не говорит о действии, но можно сказать, что оно предполагает, что произошло некое событие[3].

2. Событийные содержания предложений естественных языков

Само по себе введение событий в семантическую модель не противоречит нашим обычным представлениям о реальности. Не обязательно, хотя в принципе можно, считать действия видом событий[4]. В крайнем случае, предложения, описывающие действия, и предложения, описывающие события, будут вводить два вида дополнительных сущностей вместо одного.

Нам привычно считать, что в реальности мы имеем дело с единичными сущностями, такими как конкретные вещи, индивиды, места, моменты времени и т.п. Дополнение этого списка конкретными действиями и событиями не выглядит противоестественным. Но содержание (1) можно выразить разными способами, один из которых представляет его как соединение некоего вневременного содержания – что Брут и Цезарь связаны отношением убийства первым второго – с индексом времени. Идея, что семантика предложений, подобных (1) или (2), такова, что их следует понимать в соответствии с логическими парафразами, включающими специальные переменные для событий (или действий и событий), сама базируется на презумпции принадлежности событий к множеству единичных сущностей. Таким образом, говоря о событиях, они говорят о них непосредственно.

Из этого же исходит и гипотеза, что можно описывать разными способами одни и те же события. С точки зрения Дэвидсона, действие, состоящее в полете на Утреннюю звезду, тождественно действию, состоящему в полете на Вечернюю звезду [Davidson 1980, 120]. Но если агент не ставил себе целью лететь на Вечернюю звезду, хотя осознанно направлялся к Утренней звезде, это психологическое различие может иметь значение для идентификации действия, которое он совершил. В этом отношении интерпретация двух разных описаний, связывающих одни и те же объекты, как описаний одного и того же действия, не является необходимой.

Допустим, даны два описания: (А) «Я сжал пальцами правой руки яблоко и поднял руку вместе с яблоком» и (В) «Я взял яблоко правой рукой». Допустим, что они относятся к манипуляции, произведенной одним и тем же субъектом с одним и тем же яблоком в один и тот же момент в одном и том же месте. Описывают они одно и то же действие? С одной стороны, я мог сжать яблоко пальцами и поднять его, не имея цели взять это яблоко. Разумеется, идентификация действия не обязательно должна состоять в идентификации его мотива или цели, хотя это популярная концепция действия. См., например: [Searle 1983]. Но все же в данной ситуации корректно будет сказать, что я совершил действие а и вследствие этого произвел эффект, соответствующий действию b. Но при таком описании речь будет скорее идти о двух разных совокупностях событий, одна из которых составляет собственно действие, а другая – его рационализацию, т.е. другое действие, которому данное должно быть идентично, чтобы отвечать некой идее рационального поведения, примененной к данному случаю.

Можно сказать в духе материализма, что если все элементарные физические события, из которых состоит действие, идентичны, то идентичны и действия, из которых они состоят. Тогда различие между описаниями (А) и (В) будет выглядеть чисто номинальным. Но и материальный состав того, что описывают (А) и (В) может различаться. Допустим, в обоих действиях присутствовало намерение взять яблоко. Тем не менее, если слова, с помощью которых выражено (А), подобраны не случайно, это описание может указывать на важное отличие совершаемого действия от просто взятия яблока. Когда я просто беру яблоко, мне не важно, какими именно конкретными манипуляциями я этого достигаю: сжимаю я его пальцами или нет, например. Когда я сжимаю яблоко пальцами с намерением взять его, для меня важно, как осуществлено основное намерение: что я беру яблоко путем сжимания его пальцами правой руки. Если следовать критерию материального тождества действий, можно представить это различие как различие в процессах, отвечающих за концентрацию внимания на определенных аспектах совершаемого действия: в одном случае внимание концентрируется только на взятии яблока, тогда как в другом еще и на способе осуществления этой цели.

В свою очередь, утверждение, что какие-то предикаты предполагают места для событий, базируется на семантической презумпции. Надо уже принять, что указание на событие является частью содержания (1), чтобы выделить специальное место для события в предикате «убил». Понимая, что значит этот глагол, мы понимаем, что должен быть по меньшей мере кто-то, кто убил, агент; также, как правило, предполагается кто-то, кого убили[5]. Мы также понимаем, что нечто произошло, некто сделал нечто (с кем-то). Но это нечто не обязательно должно быть событием или даже действием. «Сталин убил миллионы человек» подразумевает, что насильственная смерть постигла миллионы человек из-за Сталина, но из этого не следует, что есть хотя бы одно событие убийства Сталиным миллионов человек. Строго говоря, его нет: скорее всего, никого из людей, гибель которых можно поставить Сталину в вину, он лично не убивал. Нечто описываемое произошло, но это точно не единичное событие убийства: «убил» в данном контексте использовано не в том значении, в каком оно использовано в (1)[6]. Можно сказать, что есть множество событий, делающих данное предложение истинным. Но его истинность оказывается сомнительной, если его перефразировать как предложение, говорящее о конкретном событии убийства Сталиным миллионов человек.

Точно так же, несмотря на то, что множество более элементарных событий, на которые можно разложить намазывание тоста маслом, может сделать предикат «намазал тост маслом» истинным относительно некоего данного набора обстоятельств, поскольку ни одно из них, а также, возможно, ни одно подмножество этого множества, отличное от него самого, не тождественно собственно намазыванию тоста маслом (тому, что под этим обычно понимается), можно заметить, что представление предложения с данным предикатом как вводящего единичное событие намазывания тоста маслом, сделает его скорее ложным, чем истинным. В определенном смысле намазывание тоста маслом, смерть Цезаря и т.п. суть абстракции, конституированные более элементарными событиями, о которых мы обычно не говорим, за исключением особых случаев.

Слова «что» и «это» могут указывать на события в соответствующих предложениях, но их не обязательно трактовать таким образом. «Что сделал Джонс?» предусматривает ответ в терминах или действия, или результата; а «Как Джонс сделал это?» даже скорее подразумевает, что «это» указывает на результат. Появления обоих выражений в соответствующих контекстах не связывают включающие их высказывания однозначно с событиями.

«Маша читает книгу» не предполагает, что имеет место событие чтения Машей книги, так как чтобы событие имело место, все его части должны иметь место, т.е. действие должно быть завершено, а пока Маша только находится в процессе совершения действия, нельзя сказать, что оно завершено. «Читает» предполагает, что совершается действие, но не обязательно – что имеет место событие, которым является это действие в завершенном виде.

Иногда говорят о незавершенных событиях – см., например: [Zucchi 1999]. В этом случае «читает» в смысле «сейчас находится в процессе чтения» можно трактовать как указание на незавершенное событие чтения. Но насколько оправдано это дополнительное допущение – вопрос дискуссионный. На мой взгляд, не вполне корректно говорить, что, по крайней мере, конкретное действие имеет место до того, как оно завершено. Предложение

(8) Джонс намазывает тост маслом

истинно или ложно в зависимости от того, соответствует ли то, что делает Джонс идее намазывания тоста маслом.

(9) Джонс намазал тост маслом,

сказанное относительно тех же обстоятельств в следующий за завершением процесса момент может быть ложно. Из истинности (8) не следует истинность (9). Но если представить (8) и (9) как указания на конкретное, одно и то же событие намазывания тоста маслом, которому в первом случае приписывается существование в момент высказывания, а во втором – в момент предшествующий высказыванию, то (8), фактически будет иметь значение предсказания истинности (9) в следующий за завершением процесса момент.

Сказать, что (8) описывает незавершенное действие вполне нормально, но если сказать, что оно вводит конкретное незавершенное событие е, тогда как (9) вводит завершенное событие е', то из истинности (9) не будет следовать истинность (8) в соответствующем контексте, так как из наличия события e' не следует еще наличие в предшествующий момент события е. Можно настаивать на том, что все незавершенные события суть части соответствующих завершенных событий: тогда если e' имеет место, то е также имеет место. Но все же истинность (9) совместима с множеством конкретных действий и физических движений, посредством которых масло могло быть намазано Джонсом на тост, тогда как если (8) говорит о конкретном событии, то оно должно выделять строго определенную последовательность таких действий и движений. Из истинности (9) не обязательно следует, что именно то, что согласно событийной трактовке описывает (8), имело место.

3. Аргументы в пользу семантики события

Однако, по мысли Дэвидсона, семантика события позволяет решить ряд проблем: например, проблему логической выводимости предложений, подразумеваемых исходным предложением, проблему указания на неинтенциональные действия и проблему отражения каузальных отношений в языке.

Так, при стандартной трактовке предложений о действиях как использующих n-местные предикаты, связывающие все обстоятельства действия, остается неотраженным отношение следования, которое явно подразумевается между элементами таких предложений. См.: [Kenny 1963]. Из того, что Джонс намазал тост в ванной ножом в полночь, следует, что Джонс намазал тост маслом. Но из стандартного логического парафраза (2) –

(10) Намазал (Джонс, тост, маслом, сознательно, медленно, ножом, в-ванной, в-полночь)

– не следует «Намазал(Джонс, тост, маслом)». Чтобы следование имело место, (10) надо представить как конъюнкцию «Намазал (Джонс, тост, маслом) & намазал(сознательно) & намазал(медленно)…». Но этот парафраз не будет выражать содержание (2), так как он совместим с сознательным, медленным и т.д. намазыванием не только Джонсом, не только тоста, не только маслом. Если же добавить элементы «Джонс», «тост» и «маслом» во все конъюнкты, то парафраз можно будет читать как говорящий о множестве разных действий [Davidson 1980, 107].

Между тем из парафраза (2) в духе Дэвидсона

(11) (∃е)(Намазал(Джонс, тост, е) & намазал(маслом, е) & …)

логически следует любой из конъюнктов и единство события сохраняется.

Далее, предложение «Я направил мой космический корабль на Утреннюю звезду» может описывать неинтенциональное действие (субъект мог не знать, что объект, куда он направляется, есть Утренняя звезда, но знать, что это Вечерняя звезда). В этом случае может создаться впечатление, что данное предложение ложное. Но оно преобразуется, согласно Дэвидсону, в:

(∃е) (Направил(Я, мой космический корабль, е) & На(Утреннюю звезду, е)),

что вместе с

Вечерняя звезда есть Утренняя звезда

дает:

($е) (Направил(Я, мой космический корабль, е) & На(Вечернюю звезду, е)),

из которого следует

(12) (∃е) (Направил(Я, мой космический корабль, е),

описывающее интенциональное действие.

Наконец, если часть предложения описывает причину того, что описывает вторая часть предложения, то трудно связать описываемые элементы как причину и следствие, не представив их в событийной форме. Так, предложение

Бросание камнем Сэнди в лодку, вызвало ее потопление

следует расшифровывать как:

Существуют два события е и f, такие что е есть бросание Сэнди камнем в лодку, а f – потопление этой лодки, и е вызвало f [Davidson 1980, 139].

Эти аргументы выглядят довольно убедительными, но их можно оспорить. Так, вывод (12) соответствует предложению естественного языка

Я направил мой космический корабль.

Но, по крайней мере, по-русски оно не выглядит законченным предложением, из чего можно заключить, что, скорее всего, для такого глагола, как «направил» (по крайней мере, в русском языке), указание на место, объект или цель движения является необходимым условием выполнения им роли предиката. Чтобы описывать действие, (12) должно включать место для обстоятельства цели или места отправления; случаи, когда оно эксплицитно не упомянуто, корректно трактовать как поддерживающие прочтение, согласно которому субъект направил свой корабль куда-нибудь или откуда-нибудь, что очевидно не соответствует рассматриваемому в примере сценарию.

Насколько вообще уместно связывать логической выводимостью предложение о действии и его часть? Ведь из предложения «Петя – хороший человек» не следует предложение «Петя – хороший», так как «хороший» здесь может значить в том числе «хороший во всех отношениях», но Петя может быть, например, плохим актером или солдатом, будучи при этом хорошим человеком. Также из предложения «Вася показал свою некомпетентность Пете» не следует предложение «Вася показал свою некомпетентность», так как для большинства оценивающих компетентность Васи, он мог оставаться вполне компетентным. Подобного рода отношения выводимости затруднительно приписывать без уточнения значений использованных в предложениях предикатов: быть хорошим и показать свою некомпетентность можно в разных смыслах.

Из (2), даже представленного как конъюнкция вида (11), все же не следует предложение «Джонс намазал» и даже «Джонс намазал тост», так как «намазал» в этом предложении будет двусмысленно: оно может означать как то, что Джонс намазал тост чем-то, так и что он намазал тост на что-то. Конечно, в последнем случае высказывание будет звучать странно, но это не значит, что оно не может быть сделано. В (2) эта двусмысленность устраняется как раз перечислением обстоятельств действия. Но даже предложение «Джонс намазал тост маслом» не следует из него, так как и здесь двусмысленность еще сохраняется: Джонс мог использовать масло или как инструмент изображения тоста или как то, что намазывается на тост.

Таким же прагматическим может быть и основание приписывать некоторым предложениям содержания, описывающие причинно-следственные связи. «Брут ударил Цезаря ножом, из-за чего Цезарь умер» и «Удар Брутом Цезаря ножом стал причиной смерти Цезаря» не эквивалентны. Предположим, «из-за чего» и «стал причиной» указывают на одну и ту же Юмову причинность, и второе предложение связывает события. Первое при этом может относиться к индивидам и их состояниям: оно может выражать что-то вроде «Брут ударом ножа вызвал состояние смерти Цезаря»; «ударом ножа» здесь обозначает, скорее комплексный инструмент, чем действие и его объект, а причинность связывает Брута с объектом «удар ножа» и состоянием «смерть Цезаря». Но независимо от этого, если любое событие можно разложить на множество составляющих его эпизодов, два события могут быть связаны множеством отношений, охватывающих некоторые, но не все эпизоды, составляющие каждое событие. А если только некоторые, но не все соответствующие эпизоды двух событий связаны причинно-следственным образом, описание двух этих событий как причины и следствия доступно, но не является необходимым.

Следовательно, и про предикаты в их отношении к событиям можно сказать то же самое: ни один из них сам по себе не предусматривает места для термина события.

Существует точка зрения, что термины событий имеют много общего с терминами индивидов, и это принимается как независимый аргумент в пользу семантики события [Krifka 1992]. Оставив в стороне лингвистическую аргументацию, можно обратить внимание на то обстоятельство, что хотя практически от любого глагола можно образовать существительное, не факт, что оно будет обозначать индивидуальное событие.

Если

(13) В мае 1926 г. состоялся полет Амундсена на Северный полюс

говорит о единичном событии, что оно имело место в мае 1926 г., то его логическая форма должна, по Дэвидсону, быть такой:

($е) (е состоит в факте, что Амундсен слетал на Северный полюс и е имело место в мае 1926 г.) [Davidson 1980, 116].

Но Амундсен мог не один раз слетать на Северный полюс в мае 1926 г. (13) может иметь целью выделить только некий самый известный полет. Можно перефразировать его как

(14) ($е) (е состоит в факте полета Амундсена на Северный полюс, е имело место в мае 1926 г. и Ø($е') (е' состоит в факте полета Амундсена на Северный полюс, е' имело место в мае 1926 г. и е' = е)).

Но (14) может выделять любое событие из множества полетов Амундсена на Северный полюс в мае 1926 г., отличая его от всех остальных: оно тоже не позволяет выразить связь с конкретным событием. Существует теория, анализирующая собственные имена естественных языков как жесткие десигнаторы – выражения, каждое из которых обозначает строго один и тот же объект во всех возможных мирах при сохранении единства способа его употребления [Kripke 1980]. Термины событий, вероятно, тоже могут указывать на строго определенные события, если в их составе есть хотя бы один жесткий десигнатор. Но поскольку выражения вроде «смерть Цезаря» имеют в своем составе по меньшей мере один общий термин, теоретически в его объем может входить более одного события. Поскольку Цезарь мог бы умереть в какой-то другой день, отличный от дня его действительной смерти, смертью Цезаря могут быть разные события в разных возможных мирах, даже если «Цезарь» обозначает одного и того же индивида во всех возможных мирах[7].

4. События в дискурсивном контексте

Спор между событийной и стандартной[8] семантиками, как видно, не содержит решающих аргументов за или против введения событий как аргументов предикатов действия и некоторых других. Но можно посмотреть на данный спор под другим углом: предположить, что в реальном использовании языка обе интерпретации доступны, но «включаются» в разных условиях. Прочтение предиката в терминах события может выглядеть предпочтительным относительно контекста его использования, т.е. на прагматических основаниях. С этой точки зрения, ответить на вопрос о вкладе событийных содержаний в интерпретацию реальных высказываний можно, описав условия, при которых эта интерпретация выглядит предпочтительной. Далее, можно предположить, что в таких случаях она «включается» и делает высказывание действительно говорящим о событии или событиях[9].

Я полагаю, что ответить на вопрос об условиях уместности событийной трактовки предложения можно на основании анализа дискурсивного контекста использования этого предложения – выяснения его места и роли в конкретном тексте или разговоре. Рассмотрим такой дискурс:

(15) Петя хороший человек. Он приютил котенка.

При каких условиях уместна событийная трактовка второго предложения? Его самая обычная интерпретация в контексте (15) приписывает ему роль продолжения дискурса, начатого предшествующим предложением; соответственно, местоимение «он» в этом предложении при такой интерпретации трактуется анафорически как заимствующее свое значение из предшествующего дискурса. Правдоподобная интерпретация первого предложения в (15) приписывает ему сообщение о конкретном человеке по имени Петя, что он является хорошим человеком. Соответственно, в терминах дискурсивно-репрезентативной семантики[10] – раздела формальной семантики, посвященного моделированию дискурсов и связей между их лингвистическими компонентами, – выражение «Петя» вводит дискурсивный референт х – то, о чем идет речь, – и условие «Петя(х)», вклад которого более или менее соответствует содержанию выражения «х зовут Петя». Тогда общий семантический вклад первого предложения в (15) можно представить как

(16) [х Петя(х) хороший_человек(х)],

где скобки задают границы репрезентации, а пробелы соответствуют логической операции конъюнкции[11].

Если «он» во втором предложении читается анафорически, то в (15) есть два кандидата на роль термина, у которых это местоимение заимствует значение: «Петя» и «хороший человек». Однако собственное имя выглядит в этом отношении более предпочтительным выбором, если первое предложение трактуется в соответствии со схемой (16): тогда только «Петя» вводит дискурсивный референт, о котором в (15) идет речь[12].

Предложение

(17) Если фермер бьет осла, значит, он злой

сохраняет двусмысленность в данном отношении: «он» не указывает явно на референт слова «фермер» или на референт слова «осла», потому что не ясно, фермер или осел является темой данного дискурса. Как задается тема? На первый взгляд, кажется, что ее задает субъектный термин: если им не является анафорическое выражение, то дискурсивный референт этого термина будет темой дискурса. Но это не так: (1) может говорить о конкретном историческом персонаже Цезаре, что его убил некий Брут, и, таким образом, быть посвященным Цезарю, а не Бруту. Интуитивно в отношении использованных в (1) имен его можно трактовать одним из четырех способов: что некий Брут убил конкретного Цезаря, что некий Цезарь был убит конкретным Брутом, что конкретный Брут убил конкретного Цезаря или что некий Брут убил некоего Цезаря. Можно предположить, что если какое-то выражение имеет прямо референциальную трактовку в дискурсе, то оно и задает при прочих равных тему этого дискурса на ближайшие несколько шагов его развития. Но если «фермер» в (17) указывает на конкретного фермера, а «осла» – на любого осла, то «он» все равно не будет однозначно интерпретироваться как заимствующее свой референт у первого выражения, а не у второго; (17) все равно можно будет понимать как говорящее, что если некий конкретный фермер бьет какого-то осла, то этот осел злой.

В дискурсе

(18) Какой-то человек подошел к Пете. Его рука легла на Петино плечо

«его» явно заимствует значение у «какой-то человек». Естественно, «Пете» в (18) также, скорее всего, задает тему, так как иначе второе появление того же слова в этом дискурсе не обязательно трактовать как кореференциальное первому: речь могла бы в принципе идти о двух разных Петях. Понятно, что в отсутствие прямо референциальных выражений непрямо референциальные выражения вполне могут задавать темы дискурсов, иначе такие дискурсы следовало бы считать тематически неопределенными, что контринтуитивно. Но, как видно, такие выражения могут задавать тему, даже если одновременно с ними используются и прямо референциальные выражения.

Тема не всегда (и даже редко) выводится из информации, поставляемой лингвистическими составляющими дискурса. Ее понимание – скорее независимое основание, чем следствие его интерпретации. В самом деле, понятно, что выяснить, к чему относится «он» в (17), можно, установив, каким выражением данное местоимение может быть заменено с точки зрения самого говорящего, т.е. без изменения подразумеваемого им в высказывании содержания. Так, если его адекватным заместителем в контексте, в котором данное высказывание фактически сделано, является выражение «упомянутый фермер», значит именно фактически использованное выражение «фермер» задает тему для (17); если же этим заместителем является «упомянутый осел», то в этой роли выступает фактически использованное «осла». Таким образом, судить о тематическом вкладе выражений можно, только связав их с последующим дискурсом, в котором использованы выражения с анафорическим или кореференциальным потенциалом. Без такого соотнесения предложение остается тематически неоднозначным, так как в принципе любое его выражение, вводящее (или даже могущее вводить) дискурсивный референт, может вводить тему для последующего дискурса.

Но проблема, на которую указывает, в частности, семантика событий, состоит еще и в том, что у нас нет априорных оснований, кроме теоретических убеждений, для четкого выделения класса выражений, вводящих дискурсивные референты. Если брать используемые выражения как они есть, не привлекая логический парафраз, то можно в лучшем случае приписать семантический вклад в виде дискурсивного референта грамматическим подлежащим. Но уже относительно сказуемого возникнут разногласия: считать или нет, что «убил Цезаря» вводит дискурсивный референт, замещающий Цезаря, зависит от способа анализа этого предиката. Его можно понимать как говорящий о Цезаре, что относительно него выполняется условие, что его убил тот-то[13]. Но если не использовать парафраз, сказуемое следует оставить не разложимым на элементы и, как следствие, не вводящим дополнительный дискурсивный референт.

Так же не ясно, следует ли считать, что данное сказуемое вводит в качестве отдельного референта событие (состояние или ситуацию) убийства, относительно которого тогда другие референты меняют значения: например, вводят тематические роли агента и объекта действия, которые реализуют упомянутые Брут и Цезарь. Тогда, например, если другой человек по имени Брут убил Цезаря, такая трактовка может сделать (1) истинным, так как предписывает ему значение, согласно которому речь идет не о конкретных Бруте и Цезаре, а об участниках конкретного события, кем бы они ни были.

В ситуации, в которой высказано (15), достаточно очевидно, что референт имени «Петя» является темой данного дискурса[14]. Вносит ли второе предложение какой-то существенный вклад в его тематику, в частности – событийный? Об этом трудно судить, даже рассматривая это предложение в его связи с предыдущим. Можно просмотреть на роль предложения в дискурсе. Скажем, ролью второго предложения в (15) может быть объяснение, почему Петя – хороший человек. Тогда второе предложение можно представить как говорящее, вернее подразумевающее, что Петя – хороший человек, потому что он приютил котенка. Но эта роль сама по себе не делает введение события необходимым. Другая роль второго предложения может быть описательная: в этом случае оно продолжает перечислять свойства Пети: он хороший человек и приютил котенка. Опять же, само по себе выполнение такой роли не обязывает к введению события в качестве отдельного дискурсивного референта.

«Приютил котенка» может указывать на конкретное событие, если таковое подразумевается: если «котенка» использовано прямо референциально, то в этом случае речь идет о конкретном котенке, которого Петя приютил и, соответственно, может идти о конкретном событии. Но даже прямо референциальное использование выражения не гарантирует, что оно вводит новую тему дискурса.

Можно привлечь предположения, касающиеся последующего дискурса. Допустим, следующее предложение, дополняющее (15) такое:

Это было так трогательно.

«Это» в данном случае уместно трактовать как заимствующее свое значение у какого-то выражения, использованного ранее в дискурсе (15). Но никакое выражение, явно использованное в (15) для указания на объект, не годится на эту роль: ни к Пете, ни к котенку не применимы слова «это было». Сомнительно также, что данное выражение указывает на факт, описываемый вторым предложением: на это указывает остальное содержание анализируемого предложения – маловероятно, что его автор хотел сказать, что определенный факт является трогательным. Более правдоподобная гипотеза, очевидно, состоит в том, что демонстративный термин, употребленный явно анафорически, указывает на событие или действие. В свете этого предыдущее предложение выглядит адекватно интерпретируемым в терминах семантики событий, а именно – как вводящее соответствующий дискурсивный референт (событие взятия котенка Петей к себе домой)[15]. Но основания для такой трактовки, как мы видим, могут появиться только при дополнении текущего дискурса информацией о его будущем развитии.

Primary Sources

Davidson 1980 – Davidson D. The Logical Form of Action Sentences. Essays on Actions and Events. Clarendon Press, 1980.

Kamp, Reyle 1993 – Kamp H., Reyle U. From Discourse to Logic. Dordrecht: Kluwer, 1993.

Ссылки (References in Russian)

Татевосов 2013 – Татевосов С.Г. Семантика события как эмпирическая проблема // Философия языка и формальная семантика. Ред. Куслий П.С. М., 2013. С. 8–42.

References

Kamp 1981 – Kamp H.A Theory of Truth and Semantic Representation // Formal Methods in the Study of Language. Eds. Groenendijk J.A.G., Janssen T.M.V., Stokhof M.B.J.: Amsterdam, 1981 (Mathematical Centre Tracts. Vol. 135). P. 277–322.

Kenny 1963 – Kenny А. Action, Emotion, and Will. Routledge and Kegan Paul, 1963.

Krifka 1992 – Krifka M. Thematic Relations as Links Between Nominal Reference and Temporal Constitution // Lexical matters. Ed. Szabolsci A. Stanford: CSLI, 1992.

Kripke 1980 – Kripke S.A. Naming and Necessity. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1980.

Searle 1983 – Searle J. Intentionality. Cambridge: Cambridge University Press, 1983.

Tatevosow S.G. Event Semantics as Empirical Problem // Philosophy of Language and Formal Semantics. Ed. Kusliy P.S. Moscow, 2013. P. 8–42 (in Russian).

Von Wright 1963 – Von Wright G.H. Norm and Action. London: Routledge and Kegan Paul, 1963.

Zucchi 1999 – Zucchi S. Incomplete Events, Intensionality and Imperfective Aspect // Natural Language Semantics. 1999. № 7. P. 179–215.

Примечания