Вопросы философии. 2017. № 2.

Аксиоматика политико-философской модели национального и национально-государственного строительства Юргена Хабермаса

В.Ю. Вилков

В статье представлен анализ основных постулатов и аналитических предписаний модернистской интерпретации Ю. Хабермасом процессов создания национальных общностей и государств, концептов «этническая» и «гражданская» нация, диалектики истории национально-государственного строительства как универсального способа демократического развития от феодальной до глобализованной миросистемы.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: нация, национальное государство, национальная идентичность, национализм, патриотизм, национально-государственное строительство.

ВИЛКОВ Вячеслав Юрьевич – кандидат философских наук, доцент, старший научный сотрудник философского факультета Киевского национального университета имени Тараса Шевченко.

Цитирование: Вилков В.Ю. Аксиоматика политико-философской модели национального и национально-государственного строительства Юргена Хабермаса // Вопросы философии. 2017. № 2.

Voprosy Filosofii. 2017. Vol. 2.

Axioms of the Political and Philosophical Model of Nation and Nation-State Building by Jürgen Habermas

Vyacheslav Y. Vilkov

The article analyses primary postulates and analytical prescriptions of how J. Habermas modernistically interprets the processes of creating the national community and the state, «ethnic» and «civic» nation concepts, the dialectics of national state formation history as a universal way of democratic development from feudal to globalized world system.

KEY WORDS: nation, nation-state, national identity, nationalism, patriotism, nation-state building.

VILKOV Vyacheslav Y. – senior staff scientist at Faculty of Philosophy of the Taras Shevchenko National University of Kyiv.

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

Citation: Vilkov V.Y. Axioms of the Political and Philosophical Model of Nation and Nation-State Building by Jürgen Habermas // Voprosy Filosofii. 2017. Vol. 2.

Нациологические теоретико-методологические координаты

Ю. Хабермас принадлежит к числу исследователей, которые стремятся раскрыть возникновение феноменов национальной общности и национального государства с теоретико-методологических позиций «модернизма». Но при этом немецкий политический философ, в отличие от ряда иных приверженцев данной парадигмы (например, его соотечественника и также представителя исторической политологии О. Данна), ориентируется на такое понимание природы и результатов процессов модернизации, которые не исчерпываются комплексом демократических преобразований. По сути, масштабный и многоаспектный концептуальный подход Ю. Хабермаса к интерпретации сущности и осуществления модернизации дает возможность понять их в диалектике фундаментальных преобразований социально-экономических, духовно-культурных и политических первооснов, а также детерминант и стимулов развития демократии, непосредственно связанных с национальным и национально-государственным строительством.

Как свидетельствуют работы Ю. Хабермаса, его концепция нации может быть причислена к разряду инвенционалистских, конструктивистских, инструменталистских, в некоторой мере даже этносимволистских, аналогичных по ряду идей концепту нации Э. Смита. См. например: [Смит 2004, 57–61, 131–133; Вилков 2014^a, 263–280; Вилков 2013, 319–327]. Ибо феномен национальной общности интерпретируется им как культурно-политический артефакт, который создается вследствие целенаправленной объективации идеи национального единства или, в лексике самого философа, в результате внесения «в массы воображаемого проекта нации» [Хабермас 2002, 367].

Принципиальное же отличие трактовки нациогенеза и национально-государственного строительства Ю. Хабермаса от их интерпретаций в узких рамках концепции политической модернизации либо сугубо этницистских и культурологических теоретических моделей заключается в том, что в ней обосновывается равноценная нациосозидающая роль проектов и гражданской («политической») и этнической («культурной») нации и соответствующих идентичностей. Диалектика их объективно-исторического влияния раскрывается посредством анализа того, как эти проекты определяли: развитие разных типов национального самосознания, национализма и патриотизма; формирование политико-правовых и социально-психологических факторов «гражданско-государственной солидарности» и этнонациональной общности; процессы и специфику национально-государственного строительства; появление различных тенденций в политической истории Европы и мира.

Несомненно, наиболее принципиально хабермасовское теоретическое моделирование генезиса, природы и типологии наций, а также их политической институционализации, отличается от их толкования с позиций аксиоматики теоретической модели «политической модернизации». Адепты последней, как правило, не признают необходимость фактора общности этнической культуры для успешной реализации процессов национально-государственного строительства. Ю. Хабермас же, напротив, приверженец диалектического единства «культурного и политического» и в понимании феномена национальной общности, и в трактовке исторической логики создания «современного» и «национального» государства. «Демократическое самоопределение, – пишет, например, он, – может иметь место лишь в том случае, если народ государства преобразуется в нацию граждан, которые самостоятельно распоряжаются своими судьбами. Однако же политическая мобилизация… требует и культурной интеграции населения, поначалу наскоро собранного. Именно это пожелание и выполняет идея нации, с помощью которой подданные государства… образуют новую форму коллективной идентичности. Культурные символы “народа”, который, как предполагается, имеет общие происхождение, язык и историю своего уникального характера… в любом случае порождают некое воображаемое единство и благодаря этому способствуют осознанию жителями одной и той же государственной территории их взаимопринадлежности, до сих пор остававшейся абстрактной и опосредованной лишь юридически. Только символическое построение “народа” превращает то или иное современное государство в государство национальное» [Хабермас 2005^б, 277].

В определенной мере специфика подхода Ю. Хабермаса проявляется в том, что он, анализируя многовековые трансформации смыслов-значений понятия «нация», все же избегает обобщающей его дефиниции. Хотя это и не следует рассматривать как проявление установок обществоведческого агностицизма, представители которого, в частности, К. Каутский, Н. Бердяев, П. Сорокин, Э. Дюркгейм в начале ХХ столетия, а позднее немало западных исследователей (например, Ф. Гертц, Е. Карр, Х. Сетон-Уотсон, Ч. Тили), утверждали о бесперспективности попыток определить нацию. Либо же воспринимать как форму явного негативизма, что характерно для позиции В. Тишкова или А. Кустарева, которые настаивают на исключении понятия «нация» из категориального аппарата науки.

Среди основных причин вышеозначенной особенности хабермасовской позиции следует отметить, во-первых, то, что смыслы и значения слова и понятия «нация» имеют давнюю и сложную историю. См.: например [Вилков 2014^б, 108–118]. И ими можно фиксировать весьма различные по своей социальной, культурной и политико-правовой природе и статусу группы населения. Во-вторых, Ю. Хабермас – один из создателей схемы нациогенеза и национально-государственного строительства, которая структурирует многомерную, разновекторную и далекую от значимых совпадений историческую логику этих процессов и нередко именуется в литературе «зоны национализирования» (среди ее сторонников У. Альтерматт, Ш. Эйзенштадт). При этом отметим, что в теории нации и национализма ныне парадигмальной является теоретическая конструкция, приверженцы которой, как среди представителей западного, так и постсоветских научных сообществ, выделяют два магистральных пути становления наций и их государственности. (Особенно типов национализма, национальных общностей, отображающих их лексических традиций и смыслов-значений понятий. Например, У. Альтерматт, П. Альтер, В. Ачкасов, Р. Брубейкер, Дж. Боройи, В. Велимский, Л. Гринфельд, Г. Касьянов, А. Картунов, Г. Кон, В. Коннор, К. Помян, Х. Росалес, Э. Смит, Т. Спепико, И. Онищенко, С. Хантингтон, Э. Хобсбаум, Е. Ян и многие другие.) А аналитические преимущества подхода Ю. Хабермаса заключаются в том, что им учитываются не только фундаментальные идейно-теоретические наработки двухвекторного способа интерпретации нациогенеза, но и конкретно-исторически детализируется, как он проходил в последние столетия в различных регионах мира.

Так, согласно хабермасовской модели «волн» (или «зон») «национализирования», существует несколько поколений наций и национальных государств. Первые из них возникли в ходе Французской и Американской революций. Они классифицированы как «классические национальные государства» и «классические государствообразующие нации» Севера и Запада Европы, которые сформировались в рамках существовавших территориальных государств. Второй волной признаются «поздние» или «опоздавшие нации», такие как Италия и Германия. Они избрали курс, который впоследствии стал типичным для Центральной и Восточной Европы: здесь образование государства просто шло по следам национального сознания, складывавшегося, в свою очередь, вокруг общего языка, общей истории и культуры. Третье, совершенно иное поколение национальных государств, возникло в ходе деколонизации, прежде всего в Африке и Азии. В этих случаях таким искусственным государствам еще только предстояло «заполняться» нациями, которые сливались воедино «задним числом». И, наконец, четвертый всемирно-исторический этап представлен тенденцией к формированию независимых национальных государств в Восточной и Юго-Восточной Европе после распада Советского Союза на путях более или менее насильственного отделения. Его спецификой явилось то, что в условиях затруднительного экономического и социального положения в этих странах достаточно было реанимировать старые этнонациональные призывы, чтобы мобилизовать обеспокоенное население на достижение независимости [Хабермас 2002, 367; Хабермас 2001, 198]. В-третьих, им поддерживается достаточно обоснованная в современной теории нации модель, доказывающая, что национальная общность имеет культурно-политическую двойственность консолидирующих взаимосвязей и «сконструированных» посредством «массовой коммуникации» идентичностей. «От меня, – пишет философ, – не ускользнул подобный Янусу лик “нации”, как первой современной – пока еще подпитывающейся проекциями в будущее – коллективной идентичности. Он варьируется между воображаемой “природностью” нации народа и юридической конструкцией нации граждан» [Хабермас 2005^б, 326]. Такая «двуликость» процессов образования национальной общности и идентичности проявляется в том, что возможен и ее дуализм и монизм. Т.е. в реальности может господствовать либо один тип, либо друг друга взаимодополняют такие типы консолидации и солидарности, как «Staatsbürger, или граждане», которые воспринимают себя как союз свободных и равноправных индивидов на основе добровольного выбора, и «Volksgenossen, или люди определенной национальности», которые считают, что их объединила некая унаследованная ими форма жизни и судьбоносный опыт общей истории. (В литературе наличие синтеза двух упомянутых идентичностей в рамках отдельной территориальной политии нередко классифицируют как системообразующий признак модели «нация-государство».) В-четвертых, для философа очевидно, что смыслы и значения понятия «нация» зависят и от «точки зрения». Так, в юридическом и политическом контекстах, – указывает он, – мы обычно пользуемся понятиями «нация» и «народ» как взаимозаменяемыми. Хотя, помимо прямого юридического и политического значения, термин «нация» несет в себе указание на общность, сформированную по критерию единства происхождения, культуры и истории, а часто также общего языка. См. [Хабермас 2002, 365, 371; Хабермас 2001, 201].

Отметим, что, по оценкам Ю. Хабермаса, нацию, но особенно национальное государство, бесперспективно рассматривать в качестве непосредственного продукта буржуазных революций на Западе и утверждения «республиканской автономии», провозгласившей суверенитет народа. (Что было наиболее характерно для политических мыслителей и деятелей, прежде всего, эпохи Французской революции, а также современных сторонников теории политической модернизации.) Ибо такая разновидность политической организации общества – это не просто какой-то новый, современный тип государственного образования, который возник в ходе эволюции прежних политических формаций и обладает преимуществами перед городами-государствами (а также их «федерацией») или перед «старыми империями». В его понимании национальное государство – это изначально продукт многомерной модернизации феодального общества, появившийся только после революций конца XVIII в. из «сплава двух элементов»: современного государства и современной нации. До этого рубежного этапа, ознаменовавшего собой начало современной эпохи и появление новых политических форм, создание наций и национального государства, особенно их идейно-идеологическое обеспечение, шли своими, сближающимися, но изначально разными историческими и «отнюдь не параллельными» путями. Относительно самостоятельно происходил процесс образования современных государств. Отдельно от него шел процесс «строительства современных наций». См. [Хабермас 2001, 201, 203; Хабермас 2002, 365–367].

Но в целом, что касается интерпретации природы национального государства, немецкий философ подчеркивает не его специфику как особой формы государственного устройства, а общедемократическую властную природу. Так как именно «национальное государство», отмечает он, создало ту структуру, в рамках которой республиканская идея сообщества, сознательно влияющего на свою собственную жизнь, могла быть артикулирована и институционализирована. А главное достижение национального государства – социальная интеграция на основе политического участия граждан. См. [Хабермас 2002, 365–367, 377, 379; Хабермас 2001, 201, 203].

Кроме того, согласно оценкам Ю. Хабермаса, процесс создания национальной государственности, несмотря на его историческую неповторимость, имеет одну общую закономерность, которая выражается в том, что «глобальный успех национального государства, в первую очередь, связан с достоинствами современного государства как такового» [Хабермас 2002, 364]. В более широком социально-историческом формате «современный» тип государства, включая степень его суверенности, демократическую природу и направленность развития, философ рекомендует рассматривать следующим образом. «Очевидно, национальное государство, – пишет он, – отвечает важным предпосылкам для успеха демократического самоуправления общества, формирующегося в его границах». Отсюда следует, что в любом случае «схематически проанализировать» «национально-государственное устройство демократического процесса» можно следующим образом: «…современное государство возникло как государство управления и сбора налогов…» и «как наделенное суверенитетом на определенной территории». Оно «может развиваться в рамках национального государства по направлению» «к демократическому правовому и социальному государству» [Хабермас 2005^б, 275].

Между тем, доказывает Ю. Хабермас, связь между «демократическим самоуправлением» («республиканской автономией») и современным государством как суверенным национально институционализированным политическим сообществом не является всеобщей и безусловной. И хотя тот тип национальных государств, который возник в результате Французской и Американской революций, распространился по всему миру, тем не менее не все национальные государства были или являются демократическими, т.е. не все они имеют конституцию, основанную на принципах ассоциации свободных и равных граждан, осуществляющих самоуправление. Однако повсюду, где возникли демократии западного образца, они приняли форму национального государства. С другой стороны, немецкий философ обращает внимание на то обстоятельство, что в условиях глобализации рамки национальных государств перестают быть единственными и подходящими формами для демократического процесса. Безусловно, отмечает он, территориальное государство, нация и сложившееся в национальных границах народное хозяйство образовали историческое сочетание, при котором демократический процесс смог принять более или менее убедительную институциональную форму. Но как бы то ни было, массовая демократия, свойственная государству «всеобщего благосостояния» западного типа, находится на завершающей фазе своего развития, начавшегося двести лет назад вместе с возникшим в результате революции национальным государством. Таким образом, благодаря процессу, который получил название «глобализации», необходимость упомянутого сочетания оказалась поставлена под сомнение. См. [Хабермас 2005^б, 272–275].

Разновекторность нациосозидания и национально-государственного строительства и бинарность национальной общности

В своей интерпретации общественно-исторического процесса и политической истории Ю. Хабермас в традициях, идущих еще от его соотечественника, историка и исследователя политической философии Ф. Мейнеке, раскрыл различие двух путей строительства национальных государств и наций (посредством чего и суть двух базовых моделей национальных общностей). Особенности идеологем, мифологем и концептов, которые обеспечивали это строительство, философ соотнес не только со спецификой условий становления демократических политических систем, но, прежде всего, с деятельностью тех субъектов (типов элиты), которые выступили движущей силой модернизации феодальной миросистемы. Или, в его лексике, – с «родословной тех действующих лиц, которые в соответствующий момент становились в авангарде формирования государства или нации» [Хабермас 2001, 197–198].

Исторически первая тенденция, свойственная Западной Европе, описывается им по формуле «от государства к нации». В данном случае сначала возникали «территориальные государства». Они становились элементами европейской государственной системы, которая приобрела законченный вид еще при заключении Вестфальского мира в 1648 г. А в рамках каждого из них возникали новые субъекты государственной власти – «нации знати». Наряду с этим происходило упрочение механизма «эффективной бюрократии», создавалась система делопроизводства и судопроизводства, образования и книгопечатания на языке «народа», на него переводилась и церковная литература. Проводниками политики «государственного строительства», которая определяла и процесс «строительства нации», становились такие социальные группы, как «юристы, дипломаты и военные, входившие в штаб короля и создававшие “рациональные государственные институты”» [Хабермас 2001, 197–198, 202]. Отличительной же чертой преобразования «территориальных государств» феодализма в национальные государства капитализма и консолидации национальных общностей было то, что такие «национальные общества» «обязаны своей идентичностью организационному единству государства» [Хабермас 2002, 365].

Второй путь модернизации общества и национального строительства, свойственный Центральной и Восточной Европе (впервые – Германия и Италия, в современных реалиях, в политико-идеологическом плане, отчетливый ренессанс в конце 80-х – начале 90-х гг. в условиях распада СССР, например, идеологема «украинского национального возрождения»), был движением «от нации к государству». «Здесь, – отмечает Ю. Хабермас, – формирование национального государства происходило вслед за предшествовавшим ему пропагандистским распространением национального самосознания» [Хабермас 2001, 197]. «Национальное строительство» предваряло «строительство национального государства», а первоочередным этапом нациосозидания служило ментальное конституирование нации. Для этого предпринимались многочисленные акции по формированию образа «нации народа» как издавна сформировавшейся духовно-культурной общности. В таком процессе доминантной общественно-политической силой выступило инспирированное «интеллектуалами» движение по созданию единой этнокультурной «самоидентификации» и родства. Первоначально «нация народа» получила жизнь в творчестве философов, историков, литераторов, журналистов, которые «расчищали поле для дипломатических и военных усилий государственных лиц», «неся в массы поначалу воображаемый проект нации, объединенной на культурной основе» [Хабермас 2002, 367]. Таким образом, «изобретенный» духовной элитой проект нации был имплантирован в массовое сознание, которое, опираясь на «национальную идею» и «националистическую пропаганду», активизировало процессы появления этнокультурной идентичности, а на ее основе политического самосознания и мобилизации для утверждения национально-государственной независимости. «Происходящая с конца XVIII века трансформация “дворянской нации” в “этническую”, – разъясняет немецкий философ историческую логику такого национального и государственного строительства, – имеет своим первоначальным условием инспирированное интеллектуалами изменение сознания, которое сначала осуществляется в среде городской, прежде всего академически образованной буржуазии, чтобы затем найти отклик в широких слоях населения и постепенно стать причиной политической мобилизации масс. Национальное сознание народа сгущается в “воображаемые общности” (Андерсон), которые становятся центрами кристаллизации новой коллективной самоидентификации: “Так в последние десятилетия XVIII и в течение XIX века возникают нации… порожденные вполне обозримым числом ученых, публицистов и поэтов – этнические нации в виде идеи, но еще долгое время не в действительности”» [Хабермас 2001, 205].

В общем, как следует из базового постулата Ю. Хабермаса в отношении роли этнонационалистической («натуралистической», «органической») идеологемы и мифологемы о национальной как духовно-культурной целостности и особости «народа» (наиболее наглядно – этнологические и философско-исторические постулаты учений и идей И. Гердера, И. Фихте, Г. Гегеля, В. Гумбольдта, Ф. Шеллинга, немецких романтиков, исторической школы права, позднее школы психологии народов и т.д. (см., например: [Вилков 2013, 112–192]), декларировавших представления об общности его исторического происхождения и судьбы, главным образом, культурном, языковом и ментальном единстве (все это называлось «народным духом»), вызвали к жизни эффективную иллюзию национального единства, необходимую для «политической мобилизации», «гражданской солидарности» и борьбы за объединение населения в границах новых, зачастую более широких, чем территория расселения доминантного этноса, государственных образований. Причем нередко даже в Европе, не обязательно на основе классической республиканской формы правления.

Между тем этницистские смыслы национальной идеи стали не только стержнем концепта этнической/культурной нации («нации народа»), но и органически вошли в структуру представлений о нации как о политически суверенной общности («нация граждан»). Республиканские преобразования (как предпосылка формирования политической, гражданской нации), доказывает Ю. Хабермас, не были самодостаточным условием для эффективной стимуляции к разнообразному политическому участию граждан и воспроизводству «конституционного», т.е. сугубо республиканского патриотического национального самосознания и идентичности. Поскольку самоидентификация индивидов посредством «юридически опосредованной солидарности» и провозглашенного коллективного «суверенитета народа» являлись эмоционально слабой социально-политически связующей и мобилизующей силой. Тут требовались значительно более глубинные, иррациональные факторы единения, способные действенно обеспечить возникновение «из народа подданных» «нации обладающих самосознанием граждан». По сути, политическая мобилизация, подчеркивает философ, требовала идеи, которая могла бы куда сильнее затронуть сердца и умы людей, нежели абстрактные понятия прав человека и народного суверенитета. Эта брешь была восполнена современной идеей нации, которая впервые вдохнула в обитателей общей территории чувство принадлежности к одной республике. Ибо только сознание национальной идентичности, которое формируется на основе общей истории, общих языка и культуры, только сознание принадлежности к одной нации заставляет далеких друг от друга людей, рассеянных по бескрайним пространствам, чувствовать взаимную политическую ответственность. Только так граждане начинают видеть себя частями общего целого, в сколь бы абстрактных юридических терминах оно ни выражалось. См. [Хабермас 2002, 369; Хабермас 2001, 208].

Таким образом, двойная – этнокультурная и политико-правовая – идентичность населения в рамках появившегося на сцене истории демократического государства, заключает Ю. Хабермас, определила и двойное измерение понятия гражданства, которое не ограничивается юридическим статусом, определяемым в терминах гражданских прав, и обозначает также членство в культурно определяемом сообществе. Два данных аспекта, прежде всего, дополняют друг друга[1]. И даже более того, подчеркивает философ, лояльность граждан должна быть закреплена в осознании сплоченности народа, поскольку связующей силы образования республиканской общности для возникновения национально-патриотических уз общности и «доверия авансом» недостаточно. И первыми это поняли еще романтики, выдвинув в свое время идею этнической нации. Именно она вполне определенно дала осознать, что для того, чтобы демос граждан государства мог стабилизироваться в качестве политической ассоциации свободных и равных носителей прав, он должен быть укоренен в этносе соотечественников. См. [Хабермас 2002, 370; Хабермас 2005^б, 325; Хабермас 2001, 233–234].

Необходимо отметить и то, что, моделируя становление национальной государственности и общности, Ю. Хабермас более фундаментально, чем его предшественники и современники, раскрывает общественно-историческую и ментальную специфику национального суверенитета. В этом аспекте его аналитическое предписание гласит, что с возникновением национального государства и введением демократического гражданства меняется и понятие суверенитета. Такие радикальные изменения касаются не только понятия внутреннего суверенитета, что исторически связано с переходом последнего от короля или императора к народу, но и понимания внешнего суверенитета. Он же, в постфеодальную эпоху, приобрел добавочное значение экзистенциального самоутверждения «нации», так как политически (в определенной мере и социально-психологически) определяющей здесь стала возможность, а еще более необходимость самоутверждения национальной общности через внешнеполитическое измерение ее существования. В дополнение к правам частных лиц и политической автономии граждан, отмечает философ, появилось третье понятие – «коллективной свободы нации». Ее сущность заключается в том, что она, в отличие от индивидуальных свобод, гарантируется не «всеобщими правами», а скорее обеспечивается гражданскими обязанностями. Такая свобода относится к коллективу, независимость которого, если это потребуется, должна отстаиваться не кровью наемников, а кровью «сынов нации». Вот потому, указывает он, в периоды войн национальное государство налагает на своих граждан обязанность рисковать и жертвовать своими жизнями ради национальной свободы. И если Гегелем необходимость войны и жертв трактуется либо как средство укрепления «нравственности народа», либо как оправданный способ его самоутверждения («признания») в мире, то, по оценкам Ю. Хабермаса, патриотическая» готовность к самопожертвованию, мораль публично ожидаемой от граждан «sacrificium» (т.е. жертвенности), идея «славной смерти» за свободу нации и ее Отечества были превращены политиками в манипулятивный инструмент поддержания единства и солидарности людей как внутри страны, так и в стержневой элемент мотивации их к непосредственному или опосредованному участию в борьбе элит за монополию на власть и ресурсы в рамках современной миросистемы. См. [Хабермас 2002, 370–371; Хабермас 2005^б, 325].

Предпосылки развития демократического процесса и перспективы национальной государственности в эпоху глобализации

Концептуально отображая эволюцию национальной государственности в контексте развития демократии, Ю. Хабермас придает большое значение роли «напряженных отношений между националистическим и республиканским самосознанием», создающих «исторический симбиоз», а социально-политически – «опасную амбивалентность». В ее истоках системообразующая взаимосвязь детерминант национального и национально-государственного строительства, породившая фундаментальное противоречие. С одной стороны, без националистического мировосприятия и мироощущения, базирующегося на идее этнической нации, проект демократического – как национального – государства был бы нежизнеспособен. Ибо «под знаком национализма свобода и политическое самоопределение означают сразу и народный суверенитет, и властно-политическое самоутверждение нации, ставшей суверенной» [Хабермас 2005^a, 120] С другой стороны, «национализм, вопреки своей роли катализатора демократического процесса, не является его необходимым условием» [Хабермас 2001, 234–235].

Анализируя европейскую историю, которую на протяжении последних столетий нередко отличала не только вышеупомянутая взаимосвязь, но и вытеснение или замещение республиканского, гражданско-патриотического национального самосознания мифологемами и идеологемами этнонационализма, Ю. Хабермас особо выделяет две причины такого явления. Первую он определяет как «концептуальную брешь» «в юридическом каркасе конституционного государства», заполнить которую постоянно пытаются «натуралистическим» или «органическим» толкованием нации с целью легитимации внешнего и внутреннего суверенитета национального сообщества и его государственной власти. Дело в том, – разъясняет он, – что пределы и границы республики не могут быть установлены на нормативной основе. С чисто нормативной точки зрения невозможно объяснить, как должен складываться мир людей, исходно объединяющихся, чтобы сформировать союз свободных и равных индивидов и регулировать честным и легитимным образом совместную жизнь. Однако, в отличие от нормативно-правового подхода «республиканизма», национализм нашел собственный практический ответ на вопрос, который должен оставаться теоретически неразрешимым. Проектируя нацию в качестве воображаемой сущности, которая уже сложилась, и в отличие от искусственного порядка писаного права, он представил ее чем-то естественным, не требующим оправданий помимо наличного существования. См. [Хабермас 2002, 372; Хабермас 2001, 213].

Вторая причина, названая Ю. Хабермасом «эмпирической», имеет политико-идеологическую и социально-психологическую природу. Поскольку национальными чувствами всегда было более или менее легко манипулировать, то идея этнической нации служила не столько поддержке лояльности населения по отношению к конституционному государству, сколько мобилизации масс на достижение целей, которые едва ли можно согласовать с республиканскими принципами. Зачастую характер таких целей, освященных всевозможными этнонационализмами (особенно «интегральным», например, немецкий нацизм или итальянский фашизм), был полностью определен политическими и экономическими интересами «европейского империализма». См. [Хабермас 2002, 373; Хабермас 2001, 213].

Исходя из трагических уроков европейской истории, философ однозначно констатирует, что поскольку в современных реалиях этнонационализм абсолютно несовместим с «республиканизмом» и является угрожающей альтернативной демократии, гражданскому равенству и солидарности, то «национальное государство должно избавиться от того двусмысленного потенциала национализма, который изначально служил двигателем его успеха» [Хабермас 2002, 373]. Основным способом устранения указанной угрозы, а также условием обеспечения прогресса демократии в рамках современных национальных политий и геополитических реалий им признается активное внедрение «конституционного космополитизма», переориентация национального самосознания с идеалов этнической национальной общности на гражданскую, политико-правовую, а также деэтнизация политической культуры. Бесконфликтное сочетание нации с универсалистским самосознанием конституционного государства, – указывает Ю. Хабермас, – возможно только в том случае, если ей не приписываются натуралистические характеристики. Помимо того, демократическое гражданство не должно быть только юридическим статусом: ему надлежит стать ядром общей политической культуры. См. [Хабермас 2002, 371, 373].

Общетеоретически позиция Ю. Хабермаса строится на посыле, утверждающем, что в отличие от реалий начала эпохи Модерна – когда более или менее однородная нация способствовала культурному расширению юридически определенной нации граждан, а «демократическое гражданство», со своей стороны, должно было скрепить социальные связи взаимной ответственности – в современном мире ситуация совершенно иная. Активизировался процесс десуверенизации, т.е. исчезновения равенства и независимости членов международной системы, ослабление их способности к самоутверждению в условиях «анархической» властной конкуренции между государствами [Хабермас 2001, 202]. Кроме того: «Растет многообразие культурных форм жизни, этнических групп, конфессий и картин мира. Альтернативы этому нет» [Хабермас 2001, 214–215]. В общем, ситуация такова, что сегодня мы все живем в плюралистических обществах, которые все более отходят от формата национального государства, основанного на большей или меньшей культурной однородности населения. Вследствие этого мы даже не имеем возможности перевести ответственность за социальную интеграцию с уровня формирования политической воли и общественной коммуникации на уровень предположительно однородной нации, как это было в Европе XIX и начала XX в., а национальное государство утрачивает действенную способность связать воедино гражданскую и этническую нации, соединить правовой статус гражданина с культурной принадлежностью к нации. См. [Хабермас 2002, 373–374; Хабермас 2001, 214].

В контексте означенного Ю. Хабермас делает вывод, что в условиях глобализации магистральный путь развития, способный в дальнейшем обеспечить демократический процесс и «последовательную социальную интеграцию», а также создать предпосылки для того, чтобы гражданская солидарность могла обновляться на более абстрактном уровне в духе чувствительного к различиям универсализма (среди которых определяющими стали «поликультурализм и индивидуализация») – «республиканизм должен научиться стоять на собственных ногах». См. [Хабермас 2001, 215; Хабермас 2005^б, 303].

Решающими условиями формирования социально-политической самодостаточности «республиканизма» философом называется, во-первых, отказ от идеи построения этнически однородной национальной общности, невозможного без покровительства развитию культуры исключительно государствообразующей нации (народа), а также государственно организованной ассимиляции этнокультурных меньшинств. В противном случае – явный отход от принципов демократии, так как за фасадом культурной однородности в лучшем случае может скрываться лишь поддержка культуры господствующего большинства, подавляющего иные культуры. Причем нередко лишь посредством недопустимых этнических чисток. См. [Хабермас 2002, 374; Хабермас 2001, 202, 214–215]. Во-вторых, что фактически объявляется императивом становления постнациональной демократии, – это отказ от симбиоза конституционного государства с «нацией» как от будущего сообщества. При этом суверенное национальное государство должно обязательно космополитически «открыться». «Внутренне» – впустив множество чужих или же новых культурных образов жизни. «Вовне» – по направлению к международным режимам. См. [Хабермас 2005^б, 303].

В рамках очерченных предписаний для развития демократического процесса в реалиях глобализованного мира определяющим признается путь и средство – переход к целенаправленному формированию общей политической культуры гражданского согласия и толерантности. Это предполагает, что общественно-политический компромисс для учреждения мультикультурного гражданства и формирования солидарности граждан на абстрактной основе «конституционного патриотизма»» будут выстраиваться на четком разграничении политической и этнических культур. А фактически в рамках современного единого национального политического сообщества культура большинства будет вынуждена не только пожертвовать своей исторической прерогативой на безусловный общегосударственный статус и доминирование. Но что главное – разросшаяся до уровня национальной культуры культура большинства должна будет выделиться из своего исторически обусловленного сплава с всеобщей политической культурой населения страны; уровень общей политической культуры, которую, как следует ожидать, примут все, должен быть оторван, отделен от уровня субкультур и их дополитически сформированных идентичностей. См. [Хабермас 2001, 215; Хабермас 2002, 374; Хабермас 2005^б, 290].

В общем, доказывает философ, универсальная перспектива развития постнациональной демократии, бросающая вызов существованию всякой национальной государственности, с необходимостью принуждает к ориентации на создание обновленной («генерализованной») политической культуры, невозможной без замещения этнонационализма «конституционным патриотизмом». Результирующей данного процесса признается установление безусловной приоритетности в функционировании любой, пока еще национальной, государственно-правовой структуры в политическом сознании и культуре ее членов, единых для всего мира (республиканских по своей сути) норм и ценностей демократии, фундаментом которых являются универсальные принципы суверенитета народа и прав человека, артикулированные, как подчеркивается, политической историей и «кристаллизованные конституциями» большинства из современных государств [Хабермас 2002, 374].

Политико-философски Ю. Хабермас трактует предпосылки и стимулы для формирования «конституционного патриотизма», безэтнической постнациональной «гражданской солидарности» как радикальную реформацию либерального миропонимания и мирообустройства, принимающую в расчет ценности, механизмы и возможности не только коммуникативного дискурса и совещательной демократии, но прежде всего – социального и правового государства. А логика его обоснования следующая. Тезис первый постулирует, что «либеральная политическая культура способна консолидировать мультикультурные общества, только если демократическое гражданство выражается не в одних лишь понятиях либеральных и политических прав, но также подразумевает права общественные и культурные» [Хабермас 2002, 375]. Второй: «В более долгосрочной перспективе считается легитимным и учреждает солидарность лишь такой демократический процесс, который заботится о подобающем наделении граждан правами и о справедливом распределении прав. Чтобы оставаться источником солидарности, гражданский статус должен сохранять нечто вроде потребительной стоимости и “выплачиваться” в виде социальных, экономических и культурных прав» [Хабермас 2005^б, 293–294]. В итоге, исходя из смыслов задекларированных формул, констатируется: «Демократическое гражданство может иметь прочные основания и при этом выходить за рамки простого юридического статуса лишь в том случае, если оно наличествует в виде потребляемых ценностей общественного благополучия и взаимного признания различных существующих форм жизни» [Хабермас 2002, 375].

Обосновывая правильность и перспективность стратегии политики эгалитаризма как расширения практики «демократического гражданства» и системы социальных гарантий на основе «равных возможностей» для различных этнокультурных групп населения (прежде всего в ЕС «как первой структуре постнациональной демократии»), философ не сомневается, что только в современном социальном и правовом государстве граждане научатся видеть в гражданстве форму такого диалектического соотношения между юридическим и действительным равенством, на базе которого могут сложиться справедливые и комфортные условия жизни для всех, а каждый гражданин станет способен воспринимать и ценить гражданство как сердцевину того, что соединяет людей вместе и в то же время делает их взаимно зависимыми и ответственными. См. [Хабермас 2005^б, 309; Хабермас 2002, 376].

Особо отметим, что в контексте сказанного Ю. Хабермасом о генезисе и природе национальных общностей, национальных государств и постнациональной демократии становится весьма существенным его гипотетический посыл, уточняющий пределы пространственно-временного бытия наций и их государственности. «Однако же как раз искусственные условия возникновения национального самосознания, – пишет философ, – говорят против пораженческого допущения того, что гражданская солидарность между чужими может установиться лишь в границах нации. Если же такая форма коллективной идентичности совершила богатый последствиями скачок в абстрагировании от местного и династического к национальному и демократическому самосознанию, то почему бы этому “учебному процессу” не продолжиться?» [Хабермас 2005^б, 326].

Обобщенно проблема «продолжения учебного процесса» решается философом в логике философско-исторических моделей, разработанных европейскими политическими мыслителями еще начала эпохи Модерна, а концептуально сводится к допущению, что если нации возникают лишь в том случае, если ими был пройден трудный путь от базирующейся на этнической основе общности знакомых друг с другом товарищей к юридически опосредованной солидарности чуждых друг другу граждан государства, то почему гражданская солидарность не может быть расширена, переформатирована на иные социально-политические пространства, «перейти национальные границы»?

В поисках ответа на поставленный вопрос Ю. Хабермаса, который не видит «препятствий структурного типа для расширения национальной гражданской солидарности и политики государства благосостояния в масштабе постнационального федеративного государства» [Хабермас 2005^б, 326], в большей мере теоретически интересует не достигнутый уровень и дальнейшая трансформация правовой базы или институционального каркаса ЕС (т.е. не действия и решения, принимаемые политически властными структурами сверху), а непосредственно консолидирующе-интегрирующие и стимулирующие импульсы процессов формирования и развития постнациональной общеевропейской гражданской солидарности и политической культуры, идущие снизу, от неполитических в основной своей массе формообразований и взаимосвязей.

Между тем, как представляется, конкретные рекомендации Хабермаса по «расширению европейской солидарности» определяются весьма умозрительно и идиллически (в чем-то даже созвучно утопизму ныне забытого теоретико-идеологического кредо марксизма, провозглашавшего, что только социалистическая демократия, а в последующем всемирное коммунистическое сообщество, устранят всякие противоречия и конфликты между этнонациональными общностями, обеспечат торжество идеалов социальной справедливости и интернационализма) – воспроизводиться на основе космополитических принципов правового государства и демократии, развиваться за счет «постнациональной социализации», зависящей уже не от некоего «общеевропейского народного субстрата», а от «коммуникационной сети общеевропейской политической публичности», которая входит в состав общей политической культуры, носителем которой является» «европейское гражданское общество» (с его многообразными структурными составляющими, формами и способами политического и неполитического участия); деятельности политических партий, которые могут непосредственно ориентироваться на решения европейских институтов; «посредничества массовой прессы», обеспечивающей политическую коммуникацию; функционирования национальных систем образования, заботящихся о формировании совместного (иноязычного) языкового базиса и т.п. [Хабермас 2005^б, 327–328; Хабермас 2001, 266–267].

Конечно, Ю. Хабермас признает, что сложный процесс нового типа социализации, движения к постнациональным обществам и становления в Европе «постнациональной демократии» и космополитического «социума Европы» во многом будет зависеть от тех проектов, которые обеспечат формирование основ массовой коммуникации и одной и той же государственно-политической системы на принципах: стандартизированной «конфигурации неэкономических практик, институтов и менталитетов», «общеевропейской системы партий», «общеевропейского гражданского общества с объединениями по интересам», «совместной политической культуры», «консультативного формирования общественного мнения и волеизъявления граждан», «эгалитарного универсализма», «исключающего “варварский национализм”», и т.п. См. [Хабермас 2005^б, 293, 318–322, 325–328, 339–340]. И все вышеупомянутое и ему подобное видится, несомненно, возможным. Если, впрочем, заметим, ныне резко усиливающиеся региональные тенденции «национализации демократий» не станут доминантной альтернативой программам и планам политико-экономических и нормативно-ценностных слияний и поглощений национальных культур и государственности единой Европой.

Ссылки (References in Russian)

Вилков 2013 – Вілков В.Ю. Генезис поняття нації: монографія. К.: Київський університет, 2013.

Вилков 2014^a – Вилков В.Ю. Западная нациология ХХ столетия: концептуальные портреты. История теорий нации и национализма. Saarbrücken: Lambert Academic Publishing, 2014.

Вилков 2014^б – Вилков В.Ю. Тенденции генезиса понятия нация // Обозреватель-Observer. М., 2014. № 4 (291), апрель. С. 108–118.

Смит 2004 – Сміт Е. Націоналізм: Теорія, ідеологія, історія. К.: «К.І.С.», 2004.

Хабермас 2001 – Хабермас Ю. Вовлечение другого. Очерки политической теории. СПб.: Наука, 2001.

Хабермас 2002 – Хабермас Ю. Европейское национальное государство: его достижения и пределы. О прошлом и будущем суверенитета и гражданства / Нации и национализм. М.: Праксис, 2002. C. 364–380.

Хабермас 2005^a – Хабермас Ю. Историческое сознание и посттрадиционная идентичность. Западная ориентация ФРГ // Политические работы. М.: Праксис, 2005.

Хабермас 2005^б – Хабермас Ю. Постнациональная констелляция и будущее демократии // Политические работы. М.: Праксис, 2005.

References

Habermas J. Geschichtsbewußtsein und Posttraditionale Identität. Die Westorientierung der Bundesrepublik // J. Habermas. Eine Art Schadensabwicklung. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1987. Kleine Politische Schriften VI. S. 159–179 (Russian translation 2005).

Habermas J. The European Nation-State. Its Achievements and Its Limitations. On the Past and Future of Sovereignty and Citizenship // Ratio Juris. 1996. Vol. 9, no. 2. P. 125–137 (Russian translation 2002).

Habermas J. Die postnationale Konstellation und die Zukunft der Demokratie // Die postnationale Konstellation. Politische Essays. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1998. S. 91–163 (Russian translation 2005).

Habermas J. Die Einbeziehung des Anderen. Studien zur politischen Theorie. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1999 (Russian translation 2001).

Smith A.D. Nationalism: Theory, Ideology, History. Malden, Mass.: Polity Press, 2001 (Ukrainian translation).

Vilkov V.Y. Genesis of the Concept «Nation»: monograph. K.: Kyiv University, 2013 (in Ukrainian).

Vilkov V.Y. Western Nationology of the 20th Century: Conceptual Portraits. History of Nation and Nationalism Theories. Saarbrücken: Lambert Academic Publishing, 2014 (in Russian).

Vilkov V.Y. Tendencies in the Genesis of the Concept «Nation» // Obozrevatel-Observer. М., 2014. № 4 (291), April. С. 108–118 (in Russian).

Примечания