Философия Льва Шестова стоит особняком, не вполне вписываясь в контекст русской философской культуры первых десятилетий ХХ в. После выхода книги «Апофеоз беспочвенности» (1905) Шестов сразу снискал славу философа, отрицающего философию, опирающегося на доводы разума, чтобы побороть его. В России современники ввиду крайнего индивидуализма Шестова, ироничности и афористичности его стиля, рассматривали автора «Апофеоза беспочвенности» как «слишком западного» философа.

Весной 1921 г. Шестов, навсегда оставив родину, приезжает в Париж, «столицу русского рассеяния» [Баранова-Шестова 1983 I, 181]. Французские критики впервые обратили внимание на Шестова в 1922 г. после выхода его статьи «Преодоление самоочевидностей. К столетию рождения Ф.М. Достоевского» в Nouvelle Revue Française. Редактор этого журнала Жак Ривьер готовил к печати номер, посвященный Достоевскому, и попросил своего сотрудника Бориса Шлёцера посоветовать ему русского автора. Шлёцер порекомендовал обратиться к Шестову. Статья имела успех. После этого Шестову стали поступать предложения от французских издательств.

Таким образом, Шлёцер стал тем, кто, по замечанию Ива Бонфуа, «ввел Шестова во Францию и перевел его» [Баранова-Шестова 1983 II, 313]. Однако он был не просто посредником, медиатором, Шестов ценил статьи Шлёцера о себе, поскольку чувствовал, что проблематика его философии близка Шлёцеру. Борис Фёдорович Шлёцер (1881–1969) сделал себе имя во Франции как музыкальный и литературный критик, блестящий переводчик; в меньшей степени он был известен как писатель и мыслитель. Благодаря переводам Шлёцера для западного читателя была открыта не только русская литература (Гоголь, Толстой, Достоевский, Лесков), но и русская философия – он перевел большую часть работ Шестова. Шлёцером написано немного статьей о Шестове, однако в его работах часто встречается имя философа, о котором он восторженно отзывался.

Шлёцер является автором характерного для Франции 60-х гг. антиромана «Мое имя никто» (Mon nom est personne, 1969), содержащего автобиографические элементы. Это произведение представляет собой роман в романе (состоит из фрагментов «дневника писателя» и отрывков из его новеллы «Лук Купидона») и посвящено теме отношений автора и произведения, вымысла и реальности. Жан, главный герой новеллы «Лук Купидона», так же как и Шлёцер, является выходцем из России; он называет себя другом и учеником философа Льва Шестова, от идей которого необходимо отказаться, чтобы остаться ему верным (эту мысль Шлёцер высказывал в письме Шестову от 29 ноября 1927 г.). В романе присутствуют рассуждения в духе Шестова. Так, старик-автор утверждает, что человек нуждается в Боге. Но в каком? Если Бог – это первопринцип, если это Абсолют или Истина, которым нужно принести в жертву «даже жизнь, даже любовь», то такой философский Бог чужд человеку. Тот Бог, по которому тоскует человек, – это живой Бог, к которому человек обращается со своими сокровеннейшими вопросами, чаяниями и надеждами, против которого он восстает и бунтует. Бог, заключает автор дневника, есть образ и подобие человека, и, вероятно, именно от человека зависит Его существование. В таком ключе старик интерпретирует смерть Бога, о которой говорил Ницше – она оказывается смертью человека такого, как он есть сейчас: «…если Бог мог умереть, значит, он может возродиться, но это будет новый Бог нового человека...» [Schloezer 1969, 84]. Таким образом, в размышлениях старика-писателя интерпретируются отношения между Творцом и тварью, между автором и произведением.

В другом художественном произведении, новелле «Секретный доклад» (Rapport secret, 1964), Шлёцер сталкивает две концепции природы: взгляд Шестова на природу и космизм Н.Ф. Фёдорова; причем акцент делается на опасность и отрицательные последствия позиции Фёдорова, «акосмизм» Шестова выглядит как противоядие.

В статье «Русский мыслитель: Лев Шестов» (Un penseur russe: Léon Chestov, 1922) Шлёцер пишет о том, что Шестов предлагает нам больше, чем любой другой философ, поскольку он заставляет нас думать по-настоящему, т.е. дерзать. Работы Шестова позволяют нам видеть реальность иначе, они избавляют от страха остаться в одиночестве и тем самым помогают нам встретиться с самим собой. Дерзость шестовской мысли, «бесстыдство» его любознательного, въедливого ума, его едкая критика разума, претендующего на познание мира, создали ему репутацию опасного нигилиста, все отрицающего и разрушающего, но не создающего ничего позитивного. Шестов, заключает Шлёцер, конечно, не скептик и не нигилист, но человек, который говорит то, что он чувствует и думает, и не скрывает этого – ни от других, ни от себя. Быть верным учению Шестова в некотором смысле невозможно, поскольку, становясь адептом философии «адогматического мышления», отрицаешь ее. Следовать за ним страшно, можно лишь восхищенно наблюдать за философом издалека.

Если Шлёцеру оказался наиболее близок шестовский антиидеализм и его критика формального понятия добра, то среди французских интеллектуалов были и те, кто согласились следовать за русским философом дальше – в сферу трагедии.

Бердяев, близкий друг Шестова, утверждал, что «Лев Шестов был философом, который философствовал всем своим существом, для которого философия была не академической специальностью, а делом жизни и смерти» [Бердяев 1989, 407]. Это определение справедливо в отношении двух последователей Шестова – Жоржа Батая и Бенжамена Фондана.

Жорж Батай (1897–1962) не скрывал, что у него не было философского образования – его знания по философии были несистематичны, фрагментарны, чтению Батай предпочитал размышление. В течение двух лет (1923–1925 гг.) Шестов был наставником Батая в чтении философской литературы (в частности, рекомендовал ему Достоевского и тем самым открыл для Батая мир «подполья»), повлияв, таким образом, на становление его как философа. Батай задумал написать книгу о Шестове, однако замысел так и не был воплощен. Тем не менее он совместно с дочерью Шестова Т. Ражо перевел работу русского мыслителя «Добро в учении гр. Толстого и Ницше (философия и проповедь)» (L`idée de bien chez Tolstoï et Nietzsche (philosophie et prédication), 1925). Впоследствии Батай подчеркивал отличия своей философии от философии Шестова, однако сходства при ближайшем рассмотрении оказываются значительными и заслуживают внимания.

Цель творчества Батая заключается в том, чтобы, как писал о нем Ж.-П. Сартр, «…передать нам некоторый опыт, скорее, пережитой опыт... Тут дело жизни и смерти, страданий или восхищений, речь идет не о спокойном созерцании» [Сартр 1994, 22]. Батай, равно как и Шестов, полагает, что в основе философии должен лежать крайний, предельный опыт. Мыслители постоянно возвращаются к одним и тем же вопросам – о жизни, о смерти, о Боге, обращаются к пограничным ситуациям – состоянию исключения, выпадения из общего порядка вещей, стоянию на «краю возможного». Их волнуют те вопросы, на которые разум бессилен ответить.

На «краю возможного», утверждает Батай, нас ожидает «сияние, даже “апофеоз” бессмыслия» [Батай 1997, 84–85]. Бессмысленное и невозможное, являющиеся целью предельного опыта, – это имена Бога, уклоняющегося от категорий рассудка. Шестов утверждает, что Бог не всеблаг, не всезнающ – Он «…любит, и хочет, и волнуется, и раскаивается, и спорит с человеком, и даже иной раз уступает человеку в споре» [Шестов 1993 II, 13] (как это было в случае с Иовом). Бог нас обманывает, являясь источником человеческих заблуждений и скрывая от нас тайны мира, Он непостоянен («Бога нет постоянно. Он… является и исчезает. Нельзя даже про Бога сказать, что он часто бывает. Наоборот, обыкновенно, по большей части его не бывает» [Шестов 1993 I, 20]), капризен и ревнив. Представления Шестова о Боге оказываются близкими Батаю: «Бог ни в чем не находит ни отдохновения, ни пресыщения. Мало того что Ему неведомо умиротворение, Богу неведомо знание (знание – это покой). Он не знает – ровно как жаждет» [Батай 1997, 192].

Как пишет Батай, разум и мораль низвергают божество, заставляя его действовать рационально и в рамках этических принципов; тем самым они раскалывают мир сакрального, относя светлое к божественному, темное – к безбожному. Кроме того, они производят человека рефлексии, двойственного и расколотого: с одной стороны, человек – индивид, обладающий общественно значимыми качествами и приносящий пользу обществу; с другой стороны, считает Батай, в каждом человеке есть сокровенное – самость, олицетворяющая интимное. Чем больше человек утрачивает интимное, тем больше он выделяется в качестве «социального» индивида, тем больше он становится вещью и объектом, т.е. «ничем для себя» [Батай 2006, 523]. Аналогичное представление о наличии двух уровней в структуре личности можно найти в работах русского мыслителя: в них прослеживается условное разделение «я» на рациональное и иррациональное. Рациональное «я» представляет собой уровень обыденности, где преобладают всеобщность и необходимость. Рациональное «я» представляет собой антитезу иррациональному, «подпольному», подлинному «я» индивида, которое «ищет невозможного, борется с непреодолимым, не верит самоочевидности, не покоряется даже разуму» [Шестов 1964, 45]. Именно подлинное «я» индивида обращено к Богу.

Выход из состояния распада, падения философы видят в бессмыслии, безумии, стоянии на краю возможного, ощущении беспочвенности: «...первый шаг к целостному человеку равнозначен безумию. Я отбрасываю добро и отбрасываю разум (смысл), под ногами я обнаруживаю бездну...» [Батай 2010, 25] (это замечание Батая звучит совсем по-шестовски), – т.е. в приближении к божественному. В целом, Бог для Шестова и Батая – это символ сил самого человека; приобщаясь к божественному всемогуществу, человек раскрывает себя и постигает невозможное. Бог – это хаос, безосновность, каприз, Он – олицетворение шанса, который предоставляется человеку. Фигура Бога свидетельствует о человеческом рабстве и величии.

Что объединяет философию русского мыслителя и творчество французского писателя? Понятие невозможного, чувство отчаяния, безумие, переживание смерти. Идеи Шестова повлияли на отношение Батая к Богу, к философии и человеку. Несмотря на то, что Батай со временем отошел от философии Шестова – его отталкивала излишняя серьезность русского мыслителя (а в смехе французский философ видел «основу основ») и его политический консерватизм – он вспоминал о русском философе с чувством глубокой признательности и говорил, что главным усвоенным от него уроком было то, что неистовство человеческой мысли – ничто, если оно не становится свершением, не находит своего воплощения в жизни. Как отмечает близкий друг французского мыслителя М. Лейрис, в год их знакомства (1924) Батай, подражая героям Достоевского, был завсегдатаем притонов. «Познать человека, каков он есть и каким он может быть в самых предельных состояниях, познать его на себе, доводя себя до крайностей, до потери себя…» [Фокин 2002, 20] – так может быть сформулировано «жизненно-творческое установление» [Фокин 2002, 20] Жоржа Батая. Это «сокровенное неистовство» решительно отличало и отдаляло мыслителей. Батай, переосмысливая некоторые идеи русского философа, доводит их до предела, до крайности. Шестов очаровал Батая философией, «…показав, сколь свободной может быть мысль, если движет ей воля к невозможному» [Фокин 2002, 17]; все творчество Батая – литература, философия, антропология, религия – проистекает из этой тоски по невозможному.

В 1924 г. в салоне философа-ницшеанца Жюля де Готье Шестов познакомился с тем, кто впоследствии стал его учеником и последователем в самом точном смысле этого слова – молодым поэтом Бенжаменом Фонданом (1898–1944). Шестов и Фондан сближаются не сразу. В 1926 г. после прочтения французского перевода работы Шестова «Достоевский и Ницше (философия трагедии)» (La philosophie de la tragédie: Dostoïevsky et Nietzsche, 1926) Фондан пишет русскому мыслителю о том, как тяжело идти по его стопам, поскольку для этого необходимо пережить внутренний перелом, трагедию, и ни один человек не осмелится решиться на подобное из любви к истине, поэтому никто не согласится стать его учеником. После этих слов Шестов обращает внимание на юношу, который, по мнению философа, единственный заинтересовался самым существенным, единственный, кто пытался понять и пережить то, о чем он писал; другие отмечали стиль, глубину проникновения в личности исследуемых им мыслителей, но упускали суть его философии.

Как отмечал Фондан, русский мыслитель никогда не искал учеников, ведь они, полагал Шестов, заставляют учителя говорить то, что хочется слышать им самим, вынуждают его играть роль мудреца-пророка, требуют, чтобы жизнь учителя стала постоянной проповедью. Шестов считал, что каждый человек должен быть творцом своих, а не чужих истин, жить на свой страх и риск, делать выводы на основе собственного опыта. Для философа опаснее всего то, что из его мысли извлекут выводы, которые она якобы предполагает. Ученики чаще всего забывают мысль учителя и начинают следовать выводам.

Главной философской работой Бенжамена Фондана является «Несчастное сознание» (La Conscience malheureuse, 1936), на написание и издание которой его вдохновил Шестов. Каждый из нас, считает Фондан, живет отчасти согласно принципу реальности, отчасти – принципу надежды. Что есть принцип реальности? Это страдание, а точнее согласие на него, в то время как принцип надежды говорит нам о том, что страдание возможно отменить. Разум, который дает нам интерпретацию нашего опыта, утверждает, что несчастье вечно, неустранимо. Таким образом, так же как и для Шестова, центральную роль в философии и творчестве Фондана играет противопоставление Афин и Иерусалима, разума и веры (у Фондана понятие «веры» заменяется понятием «надежды»). Библейский миф о грехопадении Фондан истолковывает в духе Шестова; состояние сознания до грехопадения он описывает в терминах антропологии Л. Леви-Брюля как примитивное, пралогическое, которому чуждо представление о каузальности. Пралогическое сознание видит реальность такой, какая она есть – стихийной, хаотичной, фантастической; современное мышление создает непротиворечивую картину мира, которая не имеет никакого отношения к живой действительности.

Несчастье современного сознания заключается в двойственности: в нем уживаются два типа мышления – одно, утверждающее жизнь, стремление, чаяние и надежду, другое – отрицающее существование, создающее идеальные структуры. Таким образом, реальность дана нам и как экзистенция, и как размышление о ней; как бесконечная возможность и как знание. При этом ни знание, ни экзистенция не могут устранить друг друга. Исходя из этого, Фондан подчеркивает, что истина этого мира предстает как конфликт, как противоборство и противоречие; реальность дана нам в невозможности осмыслить ее.

Как и Шестов, Фондан говорит о необходимости обновления философии, когда она сбросит с себя спекулятивные одежды и начнет использовать другие – соответствующие ей – средства выражения. Средством выражения старой философии является язык. Согласно Фондану, задача новой – экзистенциальной – философии заключается в том, чтобы передать чистый, сырой опыт. У переживания есть свой неязык – это язык-крик, язык-вопль, возглас радости или печали. Крик – это единственное средство выражения, которое способно преодолеть несоответствие, разрыв между жизнью и мыслью. В крике реальность не утаивается и не трансформируется, но совпадает с пережитым опытом.

Экзистенциальная философия у Фондана сближается с поэзией, поскольку они решают одну задачу – помогают человеку противостоять Ничто. Поэзия – это отражение переживаний автора, это крик, вопль. Иов воспринимается Фонданом как величайший поэт. Поэзия – это мольба, обращенная к трансценденции, зов души, уповающей на чудо, отчаянная попытка изменить действительность.

По мнению Фондана, у Шестова было чувство того, что он не понят, и Фондан, который тонко улавливал его идеи, считал своим долгом распространить тот призыв к постоянному бодрствованию сознания, который содержится в философии Шестова. Пытаясь прояснить основы шестовского мировоззрения, Фондан решает те философские задачи, на которые указывает его учитель, а также использует идеи русского мыслителя для собственных целей – изучения поэтического творчества (на примере Рембо и Бодлера) и «оправдания» поэзии.

Философ для Шестова и Фондана – это, прежде всего, тот, кто постоянно вопрошает, кому чужда успокоенность и всякое устоявшееся мировоззрение. Убеждение в вечной незавершенности отразилось на личности Фондана. Как отмечает Эмиль Чоран, во время беседы с Фонданом, казалось, что он постоянно гонится за противоречиями и больше всего боится прийти к окончательным выводам, поставить точку.

Однако существуют и различия во взглядах ученика и учителя. Главное для Шестова (и в этом он сходится с Батаем) – это поиск утраченного рая, возвращение в первозданное целостное состояние, в то время как Фондан делает акцент на конфликте между «несчастным сознанием» и реальностью. Батай и Шестов считали, что современный человек – это человек падший, утративший свою цельность, силу и свободу; они призывали к раскрепощению сил и освобождению человека. Если единственным способом восстановления человека для них оказывается прорыв в божественное, то для поэта-философа Фондана поэзия оказывается средством преображения действительности и устранения двойственности между реальностью и экзистенцией.

Помимо Шлецера, Фондана и Батая, Шестов оказал влияние на А. Камю, раннего Г. Марселя, И. Бонфуа, Э. Чорана, Э. Ионеско и др. И прежде всего потому, что его философия призывает к свободному философскому поиску, отказу от авторитетов и догм и, по всей видимости, выражает умонастроение людей, не чувствующих себя скованными государственными границами, не относящих себя к какой-либо религиозной традиции, не ощущающих своих национальных корней. 

Для мировоззрения Шестова характерен радикальный оптимизм, утверждающий, что все человеческие мольбы будут услышаны, а чаяния исполнены. Его философия «человечна», она обращена к единичному индивидуальному существованию и отражает состояние души, открытой миру и Богу. Для философии Шестова характерна бесконечная вера в человека. Философ отстаивает его права и свободы перед необходимостью – логической или онтологической.

Источники ‒ Primary Sources in Russian

Баранова-Шестова 1983 – Баранова-Шестова Н.Л. Жизнь Льва Шестова. В 2 т. Paris: La Presse Libre, 1983 [Baranoff-Chestov N.L. The life of Lev Shestov. In Russian].

Батай 1997 – Батай Ж. Внутренний опыт. СПб.: Axioma, 1997 [Bataille G. L'Expérience intérieure. Russian translation 1997].

Батай 2006 – Батай Ж. Эротика // Батай Ж. Проклятая часть. М.: Ладомир, 2006. С. 491–705 [Bataille G. L'Erotisme. Russian translation 2006].

Батай 2010 – Батай Ж. О Ницше: воля к шансу. М.: Культурная революция, 2010. [Bataille G. Sur Nietzsche, volonté de chance. Russian translation 2010].

Бердяев 1989 – Бердяев Н.А. Основная идeя философии Льва Шестова // Бердяев Н.А. Собрание сочинений. Т. 3. Париж: YMCA-Press, 1989. C. 407–413 [Berdyaev N.A. The fundamental idea of the philosophy of Lev Shestov. In Russian].

Шестов 1964 – Шестов Л.И. Умозрение и откровение. Религиозная философия Владимира Соловьева и другие статьи. Париж: YMCA-Press, 1964 [Shestov L. Speculation and revelation. In Russian].

Шестов 1993 – Шестов Л.И. Сочинения. В 2 т. М.: Наука, 1993 [Shestov L. Works. 2 vols. In Russian].

Primary Sources in French

Schloezer 1969 – Schloezer B. de. Mon nom est personne. Paris: Seghers, 1969.

Ссылки – References in Russian

Сартр 1994 – Сартр Ж.-П. Один новый мистик // Танатография Эроса: Жорж Батай и французская мысль середины ХХ века / Фокин С.Л. (ред.). СПб.: Мифрил, 1994. С. 13–44.

Фокин 2002 – Фокин С.Л. Философ-вне-себя: Жорж Батай. СПб.: Изд-во Олега Абышко, 2002.

References

Fokin S.L. Philosopher-outside-Himself: Georges Bataille. S. Petersburg: Izdatel'stvo Olega Abyshko, 2002 [In Russian].

Sartre J.P. Un nouveau mystique // Cahiers du Sud. 1943. N 260. P. 783–790. N 261. P. 866–886. N 262. P. 988–994 [Russian Translation 1994].