В статье дается анализ основных причин, а также  социальных и политических последствий мирового экономического кризиса в контексте тех глубоких и широкомасштабных сдвигов глобального масштаба, которые произошли в мире в течение последних десятилетий и кардинально меняют сами базовые инфраструктуры жизни людей и народов. В некотором роде его можно рассматривать как вершину того айсберга, основание которого сокрыто в глубинных пластах современного общества. Он  представляет собой частный случай более масштабного явления, затрагивающего все стороны жизни людей на всех уровнях жизни народов во всемирном масштабе, одним из проявлений которого является конец  евро-центристского миропорядка.

The paper analyzes the main causes, as well as social and political consequences of the global economic crisis in the context of the profound and widespread changes on a global scale, which took place in the world in recent decades and dramatically changes the basic infrastructure of life of individuals and peoples. In some ways it can be regarded as the top of the iceberg, whose base is hidden in the deep strata of modern society. It is a special case of a larger phenomenon, affecting all aspects of life at all levels of life of peoples worldwide, one manifestation of the end of the Euro-centrist world order

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: экономический кризис, рынок, глобализация, политическая культура, информационная революция, виртуальное пространство, Вашингтонский консенсус, Пекинский консенсус.

KEYWORDS: economic crisis, the market, globalization, political culture, information  revolution, the virtual space, the Washington Consensus, the Beijing Consensus.

Как правило, основные характеристики, ход и последствия любого кризиса определяются всей совокупностью составляющих того состояния мировой экономики, которые стали его причиной. С этой точки зрения, не является исключением и нынешний глобальный финансовый и экономический кризис. Однако его особенность состоит в том, что впервые в истории со времён возникновения капитализма он приобрёл действительно всемирный характер. Что касается Великой депрессии 30-х годов минувшего века, то она охватила в основном Западную Европу и Северную Америку, лишь косвенно затронув остальной мир. Даже кризис 1975 г. лишь с большими оговорками можно отнести к мировому, поскольку поразил в основном развитые экономики Запада, также косвенно затронув экономики незападного мира, СССР и страны социалистического содружества.

Для правильного понимания нынешнего кризиса следует подчеркнуть, что мировая экономическая система как единое целое, охватывающая как Запад, так и Восток, как Север, так и Юг, сложилась лишь со второй половины XX в., когда все более растущее число незападных стран стали выступать на мировой арене в качестве реальных субъектов экономических и политических отношений. В результате постепенно к концу века мировая экономика, основанная на рыночных принципах, с теми или иными различиями и нюансами действительно охватила все без исключения страны, народы и регионы. Поэтому предвестником нынешнего кризиса можно считать финансовый кризис 1997-1998 гг., который впервые в истории начался за пределами Евро-атлантического мира, а именно: с финансовых неурядиц в Южной Корее. Главный его удар пришёлся по ряду стран Восточной Азии, России и стран постсоветского пространства.

Нынешний же кризис, начавшись в цитадели современной рыночной экономики, моментально распространился по всему земному шару. О его причинах, формах и основных составляющих сугубо экономического характера за сравнительно короткий период написано невероятное множество работ и высказано множество версий, идей и гипотез. Не ставя под сомнение ни одну из них, тем не менее, беру на себя смелость утверждать, что содержащие в них объяснения составляют лишь один, хотя и весьма важный, аспект того весьма сложного и многослойного комплекса факторов, которые определили возникновение и базовые характеристики нынешнего глобального экономического кризиса. Без сомнения, он носит системный характер, и его последствиями могут стать существенные изменения ряда основополагающих ценностей, принципов и установок существующей экономической системы. В этом контексте, если кризис 1873 г. обозначил изъяны свободно-рыночной экономики и несостоятельность буквалистски понимаемой свободной конкуренции, то кризис 1929 года окончательно де-факто и де-юре узаконил систему государственного вмешательства в важнейшие сферы общественной жизни, прежде всего в экономику. Кризис 1974-1975 гг. возвестил о кризисе некоторых (но не кейнсианства в целом) кейнсианских методов государственного регулирования экономики и, самое главное, об усиливавшихся процессах, поставивших к концу века последнюю точку на евро-центристской модели мировой экономики, поскольку существенным толчком к его возникновению среди прочих причин стал энергетический кризис 1973-1974 гг., вызванный политикой стран-экспортёров нефти.

А. Гринспен, финансовый гуру западного мира, который знал, о чем говорит и который не нуждается в представлении, касаясь нынешнего глобального экономического кризиса констатировал: важно знать, в результате чего возник пузырь: неправильных монетарных решений, контролируемых политиками, или более масштабных мировых сил, над которыми они не властны. Если все дело в монетарной политике, в будущем ее можно откорректировать. Если же мы имеем дело с глобальными силами, неподвластными лицам, принимающим монетарные политические решения, а на его взгляд именно это сейчас и происходит, тогда у нас серьезные проблемы[1].

Вполне соглашаясь с Гринспеном, уместно напомнить, что экономика представляет собой одну из составных частей общества, где, собственно, формируются основополагающие ценности, институты, интересы, отношения и т.д. людей, в том числе и экономические. Как говорится, состояние экономики зависит от состояния здоровья общества и властной системы.

Поэтому нынешний экономический кризис следует рассматривать в контексте тех глубоких и широкомасштабных сдвигов глобального масштаба, которые произошли в мире в течение последних десятилетий и кардинально меняют сами базовые инфраструктуры жизни людей и народов. Речь идет, по сути дела, о подлинных революциях в важнейших сферах общественной жизни - социальной, политической, социокультурной, политико-культурной, социально-психологической, идеологической и т.д. Эти революции затронули все уровни - глобальный, национальный и субнациональный, вызвав на каждом из них по-своему проявляющиеся кризисы. Нынешний экономический кризис представляет собой результат не только тенденций и процессов, происходящих в собственно экономической сфере [Гаджиев 1997], [Гаджиев 2007].

В некотором роде его можно рассматривать как вершину того айсберга, основание которого сокрыто в глубинных пластах современного общества. Как представляется, в сущности, экономический кризис представляет собой частный случай более масштабного явления, затрагивающего все стороны жизни людей на всех уровнях жизни народов во всемирном масштабе, одним из проявлений которого является я конец евро-центристского миропорядка. Поэтому его нельзя правильно понять вне контекста этих сдвигов.

Глобализация стала качественно новым этапом экспансии Запада, которая, однако, разворачивалась в новых условиях объединения Ойкумены в единое целое, своего рода всемирную деревню, где все жители чуть ли не в лицо знают друг друга. Суть происходящих трансформаций состоит в беспрецедентном увеличении проницаемости национально-государственных границ в глобальном масштабе, что ведет к широкомасштабному рассредоточению собственности, богатства, знаний, науки, информации, технологий, а значит, диффузии и перераспределении относительной геополитической мощи и энергии между государствами и регионами. Эти процессы, подвергающие эрозии общепринятые правила игры, социокультурные ценности, стереотипы поведения и т.д., практически сводят к нулю возможность контроля над происходящими в мире событиями из какого-либо одного центра. Фактически мы имеем дело с исчезновением с мировой геоэкономической и геополитической авансцены самого феномена сверхдержавности в традиционном его понимании. К лучшему или худшему, но похоже, что гегемонистские державы и навязываемая ими стабильность становятся реликтами прошлого, артефактами истории международных отношений.

Идет процесс размывания единой оси мирового сообщества, равно великое значение для мировых процессов приобретают разные центры силы, в чем-то самостоятельные и взаимно соперничающие, а в чем-то взаимозависимые. Имеет место наложение на традиционные структуры новых институтов и отношений, новых форм сотрудничества и конкуренции, партнерства и взаимного противодействия, консенсуса и конфликта и т.д. Происходит как бы раздвоение мира, мировая политика осуществляется как бы на двух аренах. С одной стороны, мы имеем систему взаимоотношений государств, которая функционирует, соблюдая принципы межгосударственных отношений в соответствии с установками традиционной дипломатии и защиты национальных интересов и самое главное национального суверенитета. С другой стороны, речь идет о транснациональном глобальном мире, где суверенитет национального государства постепенно сужается, решения, принимаемые по тем или иным жизненно важным для его граждан вопросам за пределами государства, нередко приобретают большую значимость, чем решения, принимаемые властями самого этого государства. В наши дни многие из важнейших участников мирового сообщества - это негосударственные акторы. Таковы крупные экономические организации, транснациональные банки и промышленные корпорации, не признающие государственного суверенитета, действующие одновременно во многих странах и приобретающие там огромную экономическую власть. Широкомасштабные политические движения, такие как исламские фундаменталисты, террористские группы или сецессионистские движения внутри отдельных стран становятся важными участниками мировой политики и иногда вовлекаются в крупные межгосударственные конфликты. Новый актор мировой политики - так называемое антиглобалистское движение, число участников которого с каждым годом растет. Всё это в совокупности как бы кладет конец разделению социальных, политических, экономических процессов по сугубо географическим или территориально-пространственным параметрам, переводя их в некое «внегеографическое» измерение.

Разворачиваются также процессы раздвоения и гибридизации других сфер общественной жизни. С одной стороны, наблюдается тенденция к нивелировке этнонациональных, религиозных, культурных границ, с другой, требования большей автономии национальными, религиозными, культурными и иными меньшинствами. С одной стороны, сохраняются национальные культуры, продолжающие развиваться в соответствии с изменяющимися реальностями, с другой, распространение западной, в значительной степени американизированной, поп-культуры постепенно приводит к утрате национальными культурами своей национально-этнической идентичности. Следует учесть и такие характерные для современного мира феномены, как многокультурность, полиэтничность, многосоставность обществ, стран, наций, ставшие определяющими факторами жизни многих стран и регионов, а также наложение друг на друга и взаимное пересечение международного, транснационального, регионального и глобального начал.

Теряет смысл как ставшее привычным разделение мира на так называемые три мира, так и само понятие «третий мир». Что касается новых индустриальных стран, то их ряды с каждым годом растут, делая «старейших» из них фактическими членами клуба индустриально развитых стран. Немаловажное значение имеет также крушение экономических режимов в странах социалистического лагеря   и переход бывших социалистических стран от планово-распределительной к рыночной экономике. Наблюдается тенденция к неуклонному возрастанию веса и влияния малых стран, располагающих серьезным научно-техническим и финансовым потенциалом. Иначе говоря, беспрецедентно возросли качество и число участников мирового рынка, их качественный и количественный состав.

В результате современное мировое сообщество по своим структурным, организационным и функциональным параметрам можно представить как сложную многослойную сверхсистему или надсистему, состоящую из множества взаимосвязанных, взаимозависимых, сотрудничающих и в то же время конкурирующих и конфликтующих между собой подсистем в лице национальных государств, разного рода международных, межгосударственных и негосударственных организаций, многонациональных корпораций и т.д. Причем каждая из этих систем имеет свои закономерности, логику функционирования и развития, собственные правила игры и т.д. Разумеется, это весьма сложная, многоаспектная проблема, которую можно рассматривать в разных ракурсах и с разных позиций. В данной статье предпринята попытка выявить и проанализировать некоторые концептуальные её аспекты с синергетической точки зрения, концентрировав внимание на самоорганизации мировой экономической системы в тесной связи с теми трансформациями, которые происходят в социокультурной и политико-культурной сферах.

* * *

Самоорганизация представляет собой, говоря словами Ф. Хайека, «спонтанно возникающий порядок», который формируется изнутри как бы самостоятельно в силу встроенных в саму систему механизмов в результате взаимодействия и взаимной конкуренции, путем проб и ошибок, в ходе которых разрабатываются нормы и правила игры субъектов экономической деятельности. По аналогии с мировым сообществом в ней можно выделить три разных, но теснейшим образом взаимосвязанных и дополняющих друг друга уровня   организации и самоорганизации: глобальный, региональный и национальный. Для правильного понимания самого феномена самоорганизации ключевое значение имеет признание наряду со стабильностью, устойчивостью и равновесием неустойчивости и нестабильности в качестве фундаментальных характеристик различных форм существования и функционирования человеческих сообществ.

Значимость такой постановки вопроса станет очевидной, если учесть, что мировая экономика по своим основополагающим принципам формирования и функционирования представляет собой открытую, сложную, неравновесную и в силу этого незавершенную систему, характеризующуюся высокой степенью динамичности, неустойчивости и неопределенности. Как любая такая система, она подчиняется законам синергетики - теории самоорганизации систем. Если использовать синергетическую терминологию, то формирование и постоянную трансформацию мировой экономики можно рассматривать как процесс возникновения, говоря словами И. Пригожина и И. Стенгерс, порядка из хаоса [Пригожин, Стенгерс 1988].

При этом применительно к обществу вместо понятия «хаос» представляется более корректным   использовать термин «анархия».

В мировой экономике нет и не может быть какого-либо органа или инстанции, которая вправе указать тому или иному субъекту, какие у него должны быть интересы, цели, направление деятельности, стратегия с ближними и дальними соседями и т.д. В этом смысле можно согласиться с Р. Гилпином, который характеризовал сущность международной политики как постоянную борьбу между независимыми акторами, находящимися в состоянии анархии [Гилпин 1981, 7].

Соответственно, можно говорить об анархической природе мировой экономики. Здесь «невидимая рука», управляющая экономической деятельностью, о которой говорил А. Смит, формируется в неких условных узлах или на медианных пространствах  пересечения, взаимной нейтрализации и сведения к некоему общему знаменателю действий, целей, интересов множества акторов. Особый колорит и специфику такому положению вещей придают глобализация, интернационализация, информатизация, которые способствуют беспрецедентному ускорению времени, сжатию и «закрытию» ойкуменического пространства, существенному преобладанию динамики над статикой и т.д., которые в совокупности усиливают начала неустойчивости и неравновесности в масштабах всего мирового сообщества. Такую ситуацию Дж. Розенау назвал турбуленцией, или турбулентным состоянием, для которого характерны большая сложность, высокий динамизм, ускорение темпов изменений [Розенау 1990, 6].

Гипотетически можно предположить, что феномены, процессы и тенденции, порождённые информационно-телекоммуникационной революцией, к концу первого десятилетия XXI в. достигли состояния турбуленции или точки бифуркации, которая в ярко выраженной форме проявилась в наиболее материально ощутимой сфере жизни людей - экономике.

В такие периоды подвергаются эрозии или вовсе исчезают некоторые из   основополагающих ценностей, институтов, отношений и т.д., которые в совокупности составляли инфраструктуру прежней системы и обеспечивали ее единство, жизнеспособность, формы и направления функционирования. Именно такие пертурбации или турбулентные состояния влекли за собой распад великих цивилизаций и империй, мировых держав, и, соответственно, господствовавших в разные исторические периоды форм миропорядка и появление на их месте новых. Важно учесть и то, что в зависимости от стечения множества факторов и обстоятельств   результатом таких кризисов, пертурбаций и турбулентных состояний   становится либо исчезновение с исторической арены соответствующего сообщества или системы, либо, получая импульсы извне и мобилизуя внутренние ресурсы, эта система приобретает новые возможности для выбора оптимальных ответов на внешние вызовы и самоорганизации на новых основаниях. Большей частью их значимость состоит в том, что в процессе их преодоления устраняются устаревшие, исчерпавшие свой ресурс, показавшие свою нежизнеспособность   узлы, элементы и формируются новые элементы и структуры, более соответствующие новым реальностям. Это, как сказал бы Й. Шумпетер, «созидательное разрушение», под которым подразумевается избавление от старого для расчистки места для созидания нового.

При таком понимании неустойчивость, беспорядок, напряженность, кризис, анархию (хаос) нельзя рассматривать однозначно негативно, как зияющую бездну, как сугубо деструктивное начало. По справедливому замечанию Е.Н. Князевой и С.П. Курдюмова, при определенных условиях хаос «может выступать в качестве созидающего начала, конструктивного механизма эволюции... Из хаоса собственными силами может развиваться новая организация» [ Князева , Курдюмов 1992, 8].

Нередко то, что в тот или иной исторический период воспринимается как анархия, беспорядок, есть лишь проявления нарушений, эрозии привычных форм жизни, представлений, приоритетов, ценностей, форм и т.д. Анархия и беспорядок могут служить исходным рубежом для конструирования новых форм порядка и властеотношений. В такие периоды люди обнаруживают способность подвергать сомнению основы собственного существования, самого мироздания, истинность господствующих богов, верований, систем миропонимания и т.д. Такое понимание, как представляется, может помочь правильно понять и осознать динамику неравновесных по своей природе общественно-исторических процессов, разработать формы, пути и средства более или менее эффективного ответа на порождаемые ими вызовы.

Разумеется, когда круг субъектов, принимающих те или иные жизненно важные для сообщества решения, сужается или сводится к двум-трем и даже к одному, то основные направления мирового развития, в том числе мировой экономики в той или иной степени и форме могут подчиняться им. Иное положение в ситуации, когда в мировом сообществе, в том числе и в экономике, где, как выше говорилось, беспрецедентно возросло количество, состав и качество активных акторов. Здесь уже на качественно новом уровне и во всемирном масштабе множеством субъектов экономических отношений принимается бесчисленное множество решений, результатом чего является столкновение   безграничного множества воль, устремлений, интересов, принципов, правил, обстоятельств и т.д. Причем действия каждого из субъектов   ограничивают или стимулируют возможности остальных воздействовать на общие условия функционирования мировой экономики. Любое действие, направленное на ограничение возможностей других отстаивать свои законные интересы, вызывает противодействие. При  равных шансах   успеха достигает   более умелый, предприимчивый, способный, обладающей волей в достижении поставленных целей и т.д. В совокупности они могут привести и часто приводят к результатам, к которым никто сознательно не стремился и, соответственно, не предусмотрел. Отсюда - неопределенность или непредсказуемость последствий решений, принимаемых участниками этих отношений.

Эти тенденции и процессы в совокупности затрагивают основополагающие принципы функционирования и жизнедеятельности современного общества, соответственно, экономики на всех трех вышеупомянутых уровнях, что в совокупности способствует изменению сложившегося в последние десятилетия экономико-технологического уклада, идеологическим обоснованием которого стал так называемый «Вашингтонский консенсус» с его апологией ничем не ограниченного свободного рынка, приватизации, всемерного ограничении регулирующей роли государства, снижения налогов, сокращения государственных расходов на социальные нужды и т.д.

На основании изложенного можно утверждать, что нынешний кризис стал результатом тех глубинных трансформаций, которые за последние два-три десятилетия произошли в самой инфраструктуре жизнеустройства как отдельно взятых народов, так и мирового сообщества в целом. Несомненен тот факт, что он является важной вехой, своего рода катализатором - актом «творческого разрушения», символизирующим переход от одного состояния к другому, от устаревшего, исчерпавшего себя, уходящего к рождающемуся новому. В этом плане нынешний кризис отличается от традиционных циклических кризисов, вызываемых сменой спадов и подъемов, поскольку венчает период капитализма последних трёх-четырех десятилетий и одновременно является частью или катализатором перестройки существующей системы. Если первые затрагивают те или иные устаревшие или изжившие составляющие рыночной экономики или технолого-экономического уклада, то нынешний кризис, который с полным основанием можно назвать трансформационным, возможно, затрагивает системные, структурные основы мировой экономики, что, в свою очередь, отражает, как уже отмечалось, глубинные сдвиги в самой инфраструктуре жизнеустройства людей. Не случайно стали говорить о коренном изменении самой философии бизнеса, его социокультурных и идеологических оснований.

Глобализация придает кризису качественно новые очертания, поскольку   нарушается динамическая непрерывность системы в целом. Она несет новые риски и влечет за собой рост нестабильности, неопределенности, неуправляемости. В то же время она создает новые возможности, одновременно расширяя диапазон новых угроз. Прежде всего глобализация имеет своим результатом глобализацию кризисов. Бесконтрольная глобализация ведет к потере контроля над кризисами. Как верно подметил французский политолог и идеолог новых правых А. де Бенуа, глобализация создала положение, при котором крупные кризисы распространяются в планетарном масштабе, не встречая сопротивления, по выражению Бодрийяра, «вирусным путем». Вот почему кризис, который начался как ипотечный кризис в США, быстро затронул европейские рынки, начиная с рынка кредита, подведя и американскую, и европейскую экономики к порогу рецессии, если не депрессии[2].

Известный экономист, нобелевский лауреат Н. Рубини утверждал, что мы имеем сейчас дело не с кризисом капитализма, а с кризисом его специфической англосакской модели[3]. Признавая обоснованность данного тезиса, тем не менее, в него нужно внести определенные коррективы. В этом вопросе, скорее прав Бенуа, по мнению которого на самом деле мы столкнулись с тройным кризисом: кризисом капиталистической системы, кризисом либеральной мондиализации, кризисом американской гегемонии[4].

Однако, как представляется, проблема намного глубже и сложнее «тройного кризиса». Речь, по-видимому, идёт об эрозии или, так сказать, помутнении самой господствовавшей до сих пор картины мира в целом. В этом смысле можно утверждать, что нынешний мировой экономический кризис - это одно из проявлений глобального кризиса важнейших сфер общественной жизни в общемировом масштабе - социальной, социокультурной, вероисповедной, политико-культурной, политической, идеологической и др. Можно говорить о целом комплексе кризисов, охватывающих все стороны жизни как развитых, так и развивающихся стран, кризисов, которые подвергают эрозии сами основы современной западной цивилизации, кризисов, которые ставят окончательную точку в грандиозной саге окончания евро-центристского миропорядка и восхождения полицентрического миропорядка.

*   *   *

Ещё один вывод, который вытекает из анализа происходящих в мире сдвигов, состоит в следующем. Необратимость и случайность являются не исключением, а общим правилом, они лежат в основе большинства процессов самоорганизации людей. Обратимость и жесткий детерминизм в окружающем нас мире характерны только для простых предельных случаев. Что касается человеческих сообществ, то они представляют собой сложные, открытие и нелинейные системы, способные к самоорганизации. Как известно, нелинейные уравнения в математике могут иметь несколько качественно различных решений. Подобным же образом нелинейность в социальном мире дает не один предопределенный, а несколько альтернативных путей развития, хотя спектр этих путей или направлений более или менее ограничен.

Поэтому очевидно, что сложноорганизованным системам, какими являются современные экономики, нельзя навязывать некие точно фиксированные пути развития, разработанных на основе тех или иных математических уравнений или формул. Для них существует несколько альтернативных путей развития. Законы общественного развития, которые значительно менее устойчивы, нежели естественные законы, проявляются в разных институциональных, ценностно-нормативных, интеллектуальных условиях, разнообразном раскладе социальных и политических сил, стечении обстоятельств и т.д. по-разному. Каждая конкретная общественно-историческая данность имеет собственные   реальности и собственную систему детерминаций, приоритетов, предпочтений. Будучи переменными образованиями или величинами, они находятся в состоянии постоянного изменения и обновления.

В реальном социальном бытии не просто сосуществуя, а в постоянных противоречиях и конфликтах взаимодействуя между собой и как бы пронизывая друг друга, и, тем самым, делая немыслимым изолированное друг от друга существование, они создают целый веер возможных векторов общественно-исторического развития. В экономике их отнюдь нельзя представлять как самодовлеющие прямые линии, обозначаемые, например, либерализмом, консерватизмом, социал-демократизмом и марксизмом, монетаризмом, свободной конкуренцией, государственным регулированием, Вашингтонским или Пост-вашингтонским консенсусом и т.д., способными функционировать и развиваться каждый самостоятельно и изолированно по своему собственному пути. Здесь действует принцип своего рода дополняемности, согласно которому существуют разные линии и направления развития, которые как бы дополняют и стимулируют друг друга (например, по схеме: не будь Иуды Искариота, не было бы распятия Иисуса Назарянина, не будь идеализма, не было бы материализма и т.д.).

Все это делает прогнозирование общественно-исторического процесса   весьма трудным делом. Здесь единственно, что мы можем точно знать, это то, что будущее имеет своей отправной точкой современное состояние вещей. Верно говорят, что история освещает не дорогу впереди, а, подобно кормовым огням корабля, только след, остающийся позади. Это не в последнюю очередь относится к современной экономике. Поэтому будущее экономики нельзя представлять просто как расширенное настоящее. В ее развитии могут быть и бывают некие "взрывные" фазы, результатом которых может стать радикальная перестройка структур, ценностей, норм, правил игры и т.д. Сам экспоненциальный рост, ставший динамической закономерностью современного мира, исключает прямолинейную экстраполяцию современности на будущее и усиливает возможность многовекторности или, вернее, многовариантности развития экономики. Поэтому исследователь, изучающий современную экономику, не может дать фотографическое изображение ни наличного состояния, ни динамики развития экономики. Главный просчет почти всех прогнозов состоит как раз в том, что их авторы зачастую пытаются определить возможные пути развития мировой экономики путем экстраполяции параметров современной экономики, сформулированные с помощью традиционных методов, теорий и концепций, на будущее.

В экономике как на глобальном, так на региональном и национальном уровнях, с одной стороны, сохраняются традиционные и, с другой стороны,   постоянно формируются и трансформируются все новые подсистемы. Поэтому для прогнозирования характера и направлений её трансформации не всегда продуктивным может оказаться использование опыта преодоления кризисов прошлого, поскольку радикально изменяются (или уже изменились) сами инфраструктуры, и, как уже отмечалось, состав, количество и качество главных акторов экономических отношений на всех трех названных уровнях. При таком положении вещей нарушаются, казалось бы, доказавшие свою верность закономерности, становятся несостоятельными любые прогнозы. Становится весьма трудным делом определение того, где начинаются и где кончаются границы управляемости и предсказуемости начала, протекания и разрешения различных составляющих кризиса. МВФ, Мировой банк и другие финансовые институты на протяжении всего кризиса чуть ли не каждую неделю пересматривали свои прогнозы. Министр финансов Российской Федерации осенью 2009 г. на полном серьезе утверждал, что цена на нефть больше никогда не поднимется выше 50 долл. за баррель. В результате экономисты, по сути дела, превратились в тех, кто сегодня объясняет, почему их вчерашние прогнозы оказались неверными. Как представляется, здесь не вина самих экономистов. Как известно, чем выше уровень сложности системы, тем труднее прогнозировать возможные направления ее дальнейшего развития, тем выше вероятность несоответствия принимаемых   решений быстро трансформирующимся, динамическим, неравновесным и т.д. феноменам и процессам.

Это, естественно, создает множество трудностей на пути выявления причин болезни и поиска решений для устранения устаревших, неэффективных, изживших себя элементов и узлов системы. Поэтому, в своих попытках прогнозировать основные тенденции, векторы и закономерности будущего мы должны быть крайне осторожными. Как справедливо констатировал Г. Киссинджер, «никогда прежде новый мировой порядок не создавался на базе столь многообразных представлений, в столь глобальном масштабе. Никогда прежде не существовало порядка, который должен сочетать в себе атрибуты исторических систем равновесия сил с общемировым демократическим мышлением, а также стремительно развивающейся современной технологией» [Киссинджер 1997, 18].

Дополнительные сложности и трудности вносит тот факт, что современная экономика знаний во все более растущей степени связана с символами. В условиях информатизации и порожденной ею интернетизации мира, двадцатое столетие создало первые предпосылки виртуального мира, а двадцать первое столетие во все более растущей степени сползает в век виртуального мира, где придуманные, искусственно создаваемые конструкции приобретают всевозрастающие вес и значимость по сравнению с реальной действительностью. Виртуальность как одна из основополагающих составляющих современного мира проникает во все сферы общественной жизни. Более того, виртуальный мир для компьютерного поколения становится более притягательным, чем реальный мир. Сущность этого мира состоит в том, что на смену секуляризации и демифологизации, характерных для нового времени, приходят десекуляризация и ремифологизация. Наряду с реальными появляются новые небосводы и олимпы со своими богами и героями. Обосновывая мысль о том, что время его поколения не было свободно от склонности к идолопоклонничеству, еще B.C. Соловьев отмечал, что, хотя мы и не поклоняемся солнцу, звездам, быкам, кошкам и собакам, тем не менее, и у нас есть свои кумиры, не менее реальные, сколь не достойны они поклонения. Это рассуждение к нашему времени не менее верно, чем к тому времени, о котором говорил Соловьев.

На авансцену с новой силой и неимоверной агрессивностью выступило новое идолопоклонничество. Когда люди больше не знают, за кем следовать, во имя кого и чего можно жертвовать собой, вся страсть и энтузиазм направляются на новых идолов и кумиров в лице всякого рода псевдоавторитетов, суррогатов героев, не иначе как поставленных на конвейерное производство множества и множества замишуренных "звезд", "суперзвезд", "гиперзвезд", "мегазвезд", "кино-" или иных "див", селебрити на час и пр. и пр. из сфер телевидения, кино, средств массовой информации и т.д. Люди как будто начинают впадать в детство. Инфантилизм насаждается и подстёгивается всякого рода всерьез воспринимаемыми видео-мифическими конструкциями вроде гарри поттеров, властелинов колец, аватаров и т.д. Этот феномен в своеобразных формах и проявлениях проник и в сферу экономики. Здесь речь не о так называемых виртуальных корпорациях или   торговле через Интернет, которые всё же имеют связь с реальными материями.

В течение нескольких десятилетий сформировалась во многом самостоятельная мировая финансовая власть, способная   в какой-то мере управлять мировой экономикой с помощью финансовых механизмов, рычагов и стимулов. Обнаружилось, что создавать или зарабатывать   деньги можно, не только производя необходимые для людей товары и услуги, но также на   финансовых рынках, на операциях купли/продажи активов - акций, валют и проч. На финансовом рынке современные технологии позволяют извлекать прибыль фактически из «виртуального пространства», просто оперируя цифрами, бегущими на экране монитора. В результате оборот мирового финансового рынка многократно превышает вновь создаваемый мировой экономикой продукт. Фактически мировой финансовый рынок перестал быть только вспомогательной надстройкой над экономическим базисом и превратился в самостоятельную мощную систему. Речь идет об особом виде ценных бумаг - так называемых деривативах, которые, будучи виртуальными деньгами, превратились в один из мощнейших факторов системного риска всех мировых финансов, поскольку превратили валютный рынок в своего рода гигантский тотализатор. Сегодня их выпущено столько, что никто в мире не может точно посчитать, сколько таких суррогатов бродит по планете. Эксперты оценивают мировой рынок деривативов приблизительно в 600 триллионов долларов. И это при том, что в 2007 г. весь мировой валовой внутренний продукт равнялся 58-59 трлн. долл. Финансовый капитал, который является «тенью» реального капитала, в условиях гигантски усилившихся финансовых спекуляций превращается в фикцию и приводит к образованию ничем не обеспеченного «макро-пузыря». К 2007 г. этот фиктивный капитал, или тень своего реального двойника, гигантски удлинилась, сформировалась иллюзия стоимости, оторванной от реальной экономики. В результате, как отмечал А. Кобяков, экономика обрела совершенно ненормальные пропорции "перевернутой пирамиды", когда ее надстроечная, обслуживающая, виртуальная часть довлеет над базовой, производственной, реальной[5].

Положение дел усугубляется наличием ничем не ограничиваемого печатного станка мирового уровня, выполняющего функции мирового центрального банка. Эти, в сущности, суррогатные деньги стали спусковым крючком мирового кризиса. Не случайно известный удачливый инвестор У. Баффет еще в 2003 г. говорил о них: Деривативы - это бомбы с часовым механизмом и для компаний, их выпускающих, и для всей экономической системы", они являются "финансовым оружием массового поражения, представляющим пока скрытую, но потенциально смертельную опасность[6]. Сам факт их существования давит на психику инвесторов, заставляя нервничать и шарахаться из стороны в сторону.

Этот и другие близкие ему факторы способствуют беспрецедентному росту значения субъективной составляющей экономических решений. В данной связи обращает на себя внимание всевозрастающее значение так называемых рейтингов, которые не всегда можно назвать объективными. Дело в том, что сами рейтинги могут служить инструментом влияния на принятие тех или иных решений, выгодных для конкретных экономических институтов и организаций. Дело в том, что, как отмечал М.Хазин, рейтинговые агентства - это маяки, которыми нынешняя финансовая элита показывает куда инвесторам "плыть", то есть вкладывать свои активы, можно, а куда - не нужно[7].

И действительно, не последнюю роль в решениях инвесторов играет получаемая ими информация об инвестиционном климате в искомой стране или о состоянии конкретного предприятия. Средством доведения такой информации до нужных адресатов в соответствующей «упаковке» служит инвестиционный имидж соответствующего искателя инвестиций. Во многом именно на его основе разного рода рейтинги, даже те которые составляются ведущими и влиятельными компаниями, зачастую носят предвзятый характер, что обусловлено политическими, конкурентными и иными факторами. Как отмечал исполнительный директор инвестфонда Blackstone Group LP С. Шварцман, рейтинговые агентства давали компаниям рейтинг «AAA», облигации которых позже значительно упали в цене и привели к глобальным проблемам. Возможно, наряду с другими факторами и этой ситуацией объясняется то, что даже такие международные финансовые институты, как МВФ, ВБ и другие, в должной мере не справились с задачей прогнозирования тенденций развития современной мировой экономики, в частности не смогли выявить и прогнозировать предпосылки назревавшего мирового экономического кризиса. Такое положение вещей стимулирует недоверие субъектов экономической деятельности различных уровней - от отдельно взятых предпринимателей до национальных экономик - друг к другу. Говорят даже о мировом кризисе недоверия, усугубляющий глобальный финансовый и экономический кризис.

* * *

Как выше говорилось, в условиях глобализации, ускорился процесс перераспределения мирового валового продукта и диффузии экономической мощи и богатства. В результате незападные народы превратились в новых активных субъектов мировой экономики и политики. При таком положении вещей ветры глобализации, начавшейся как западный проект, как вестернизация остального мира, постепенно изменяют свой вектор. Вряд ли будет преувеличением утверждение, что под сомнение ставится сам западный проект глобализации, имеет место тенденция к росту в мире если не антизападничества, то заметное разочарование в западной модели жизнеустройства, в том числе западной, прежде всего англосаксонской модели рыночной экономики.

В условиях глобализации и информатизации потоки людей, идей, технологий, культурных образцов и т.д. устремляются в обоих направлениях - с Запада на Восток и с Востока на Запад, что способствует ускорению процесса вестернизации Востока и ориентализации Запада. Подрывается территориальный императив, в течение тысячелетий лежащий в основе государства, результатом чего является тенденция к размыванию национальной и государственной идентичности. Для многих народов западного мира весьма трудным становится ответить на сакраментальный вопрос «кто мы?». Значимость этих и подобных им тенденций станет особенно очевидной, если учесть, что мировая арена при всей привлекательности западных культурных стереотипов характеризуется все более расширяющейся глобальной войной идей, эталонов жизни, социально-философских доктрин, конкуренции имиджей и авторитетов за передел мировых рынков, за мировое лидерство разных моделей экономической и политической самоорганизации народов и регионов.

Социальный и экономико-технологический прорыв в Восточной Азии сопровождается подлинной культурологической и социально-психологической революцией, в ходе которой народы региона в значительной мере преодолели комплекс неполноценности в отношении Запада. Есть определенный комплекс идей, ценностей, принципов, которые в совокупности составляют так называемую «азиатскую модель» или «азиатскую идею», лежащую в основе бурного экономического восхождения  новых индустриальных стран. Здесь ключевым является слово «азиатская», поскольку в данном случае речь идет не просто о какой-либо конкретной национальной, а именно об азиатской модели. «Азиатизация Азии» - так японский журналист Й. Фунабаши красноречиво назвал статью, посвященную проблеме возрождения азиатского сознания [Гаджиев 2008].

Причем «азиатские ценности» все настойчивее противопоставляются западным либеральным и социал-демократическим ценностям. Родовое противоречие современного западного общества состоит скорее не в выборе, а в конфликте между коллективными и частными началами. Азиатская же идея строится на стремлении интегрировать их в единую систему. Примечательно, что, признавая всеобщий характер прав человека, Бангкокская  декларация, принятая азиатскими государствами в апреле 1993 г., подчеркивала, что они должны рассматриваться в контексте динамического и изменчивого процесса утверждения международных норм, памятуя о важности национальной и региональной специфики и различных исторических, культурных и религиозных традиций. Почувствовав наступление своего момента истины, сторонники азиатской идеи на собственном опыте убедились, что способны делать почти все, если не все, причем не хуже, если не лучше, чем западные народы, и на равных конкурировать с ними в важнейших сферах общественной жизни.

Хотя западные культурные стереотипы продолжают свою экспансию на всем пространстве Ойкумены, Западу становится все труднее убедить остальные народы в превосходстве своих духовных и морально-этических ценностей и принципов. Здесь азиатская идея играет не последнюю роль. В качестве частных случаев азиатской идеи в дополнение к «японской модели» («японское чудо») выдвигаются «китайская модель», «модель новых индустриальных стран» и др., которые бросают вызов американской идее и англосаксонской модели рыночной экономики. Впрочем, в условиях неуклонного усложнении мировой экономики как единой системы все труднее становится определить, какие из этих моделей в должной мере соответствуют социокультурной и политико-культурной матрице каждого отдельно взятого народа.

Восточная Азия уже стала или, во всяком случае, становится равновеликой Западу несущей конструкцией мирового сообщества, и эта его роль в обозримой перспективе будет неуклонно возрастать. Отбрасывая досужие мысли о желтой или иной опасности для Запада, мы со всей серьезностью должны осознать, что буквалистски понимаемая индивидуалистическая парадигма, если полностью не исчерпала свои потенции, то, во всяком случае, потеряла свое былое преимущество над органической парадигмой. По-видимому, XXI столетие будет веком тех народов и культур, которые сумеют достичь оптимального синтеза индивидуалистического и коллективистского, западного и восточного начал.

Другими словами, глобализация постепенно начала претерпевать своего рода инверсию, поскольку во всевозрастающей степени стала отвечать интересам бурно поднимающегося Востока, понимаемого в самом широком смысле слова. Если раньше Запад только наступал, то в нынешних условиях он постепенно вынужден занимать оборонительные позиции. Например, многие страны региона не знают, как бороться с всевозрастающим потоком китайских дешёвых товаров. Здесь, как говорится, бунт остального человечества против Запада принимает форму противодействия соседу, который ведёт себя не так, как хотелось бы остальным жителям глобальной деревни.

Дж. Бернстайн, проанализировавший ситуацию, сложившуюся с началом мирового экономического кризиса, пришел к выводу, что «весь самообман по поводу «нового миропорядка» оказался на самом деле фаустовской сделкой между Востоком и Западом. Она (эта сделка. - К.Г.) позволила восточным экономикам выбраться из третьего мира на спине западных потребителей и развитии инфраструктуры, и позволила западным потребителям поддерживать нереальные размеры зарплат и уровень жизни - от Уолл-стрит и Детройта до Штутгарта. Она привела также к неслыханному - со времен Первой мировой войны - сосредоточению богатства среди промышленных и финансовых титанов по всему миру». На основе данных «Washington Post.com» Бернстайн утверждал, что значительная доля роста корпоративных прибылей Европы и Америки за последнее десятилетие базировалась на накоплении дешевых товаров из Китая, которые   продавались с наценкой в развитом мире. Этому, в частности, способствовало то, что большая часть китайского экспорта производится не китайскими, а европейскими и другими компаниями. Общая доля экспорта иностранных компаний выросла с 2% в 1985 г. до 60% общего китайского экспорта в 2006 г. Западные компании часто в состоянии продавать потребительские товары в Европе и США со значительно большей прибылью, а западные потребители проедают при этом разницу [Бернстайн 2008].

Китай и другие растущие экономики заинтересованы в сохранении экспортных рынков, тем самым помогая индустриально развитым странам пережить кризис. Иначе говоря, они просто вынуждены выручить Запад, оказавшийся в тяжелом положении путем субсидирования его экономики и потребителей.

Гипотетически можно предположить, что сравнительно быстрый выход из кризиса (во всяком случае, по сравнению с Великим экономическим кризисом 30-х годов минувшего века) объясняется именно наличием в глобальной экономике новых акторов, в лице, прежде всего Китая, которые оказывают всевозрастающее влияние на её функционирование. Более того, демонстрируя беспрецедентные темпы роста экономики в условиях кризиса, который нанес сильнейший удар по развитому миру, Китай становится своего рода локомотивом, способствовавшим оживлению мировой экономки. Он воочию продемонстрировал, что мировой кризис - это время масштабных потерь и одновременно - огромных возможностей. И действительно, в условиях кризиса, отдельные государства, проводящие четкую и взвешенную экономическую политику, получили возможность реализовать самые амбициозные планы, заметно потеснив традиционных "правителей" финансового мира. И главным претендентом на установление нового мирового порядка, безусловно, является Китайская Народная Республика, которая без особого шума продолжает ускоренными темпами преодолевать путь наверх к статусу экономической и военно-политической сверхдержавы.

Существует нечто вроде притчи, будто, когда Дэн Сяопина спросили об исторической роли Великой французской революции 1789 г., ответ был такой: «пока что слишком рано судить». Может быть, сейчас наступил момент, когда можно дать правильный, соответствующий нынешним реалиям, ответ на вопрос о роли и перспективах рынка в современном мире. Рынок является историческим феноменом, возникшим на определенном этапе развития западного человечества. Как и всякий общественный институт, он имеет пределы своего восхождения и   применимости, скоростей и степеней развития. Зародившаяся в XVIII в. вера в свободный рынок и в капитализм была хороша при, казалось бы,   неограниченных ресурсах и неограниченных возможностях экспансии Запада на новые территории и регионы. «Невидимая рука», саморегуляция рынка, свободная конкуренция, самоорганизация экономической системы и др., возможно, эффективно действуют в пределах отдельно взятой страны, отдельного региона, еще не в полной мере интегрированных в мировую экономику, или же применительно к отдельной группе товаров.

В наши дни сложилась совершенно иная ситуация. Прежде всего уместно напомнить, что в современной экономике функции принятия основных решений, определяющих поведение рынка, перешли в ведение организаций, т.е. разного рода коллективов, институтов, объединений, которые могут преследовать совсем иные цели, нежели традиционный капиталист или вообще живой человек. Далее, при беспрецедентном росте численности населения, сопровождающемся неуклонным сокращением невозобновляемых ресурсов, что ограничивает пределы роста материальных благ, беспрецедентном увеличении численности участников современной глобальной экономики и т.д. ценности и установки свободного рынка приобретают новый смысл. На макроуровне в глобальном масштабе кардинально изменяются базовые правила игры субъектов экономической деятельности, участников мирового рынка. Здесь в игру наряду с традиционными субъектами экономических отношений в лице индивидуальных предпринимателей, национальных, многонациональных и транснациональных корпораций выступают новые субъекты в лице национальных экономик, за которыми стоят национальные государства, главное призвание которых состоит в защите национальных интересов и национально-государственного суверенитета.

Выше говорилось о том, что кризис поставил окончательную точку на периоде господства евро-центристского или западно-центристского миропорядка. В контексте изложенного можно со значительной долей уверенности утверждать, что кризис поставил такую же окончательную точку на символе глобализации - так называемом «Вашингтонском консенсусе», возможно, и на англо-саксонской модели рыночной экономики. Ведь не случайно Вашингтонский консенсус был сформулирован   на фоне эйфории относительно так называемого «конца истории» в результате якобы полной и окончательной победы западной либеральной модели общественно-политического устройства современного мира. На постулатах и принципах Вашингтонского консенсуса обосновывался тезис о наступлении   эры глобализации, которая-де призвана стать триумфом свободного рынка, резкого сокращения вмешательства государства в экономику и, самое главное, демонтажа всех созданных государством препятствий на пути перемещения товаров, капиталов и людей по всему миру. Доктрина, известная под названием "Вашингтонский консенсус", - подчеркивал Дж.К. Гэлбрейт, - была по своему характеру неким символом веры глобализации. В ней отразились уверенность в том, что рынки действуют эффективно, что отсутствует потребность в их управлении со стороны государства, что между бедными и богатыми не существует конфликтных интересов, что дела идут наилучшим образом, если в них не вмешиваться[8].

Как представляется, проблема состоит в том, что современный капитализм в его западной, прежде всего в англосаксонской ипостаси достиг того предела, когда подвергаются существенной трансформации сама парадигма, инфраструктурные составляющие, суть системы. Кризис, в условиях которого гигантские, казалось бы, непотопляемые корпорации, оказавшись на грани банкротства, обратились к властям с просьбами рекапитализации, обернувшейся фактической национализацией, воочию показал несостоятельность мифов об универсальности и незаменимости буквалистски понимаемых «невидимой руке» и «саморегулирующемся рынке», исповедуемых монетаристами или приверженцами «Вашингтонского консенсуса». Об этом лучше всего сказал известный американский миллиардер и филантроп Дж. Сорос: «Финансовая система рухнула под своим собственным весом». По его мнению, это противоречит распространенному мнению, что финансовые рынки автоматически стремятся к равновесию, что это равновесие нарушается некими внешними факторами. Парадигма, согласно которой рынки, в том числе и финансовая сфера, должны   самостоятельно корректироваться, оказалась ложной. Поэтому, не без оснований констатировал Сорос, мы имеем дело не только с крахом финансовой системы, но и с крахом старой картины мира[9].

Однако, как отмечал американский экономист Л. Ларуш, самая очевидная причина потери способности к интеллектуальному осмыслению ситуации большинством правительств мира состоит в отношении к современным кризисным явлениям с точки зрения старых экономических, а также социально-политических и культурных догм, что характерно практически для всех современных правительств на всех континентах. Если укоренившиеся ошибочные подходы не изменятся хотя бы у некоторых правительств ведущих стран мира, планета обречена на новые темные века, и произойдет это очень скоро, и затронет все уголки планеты[10].

Теории и модели, казалось бы, десятилетиями демонстрировавшие свое соответствие реалиям жизни и способность   предложить необходимые направления и инструменты решения возникающих перед обществом проблем, в условиях нынешнего кризиса показали свою несостоятельность с точки зрения разработки и предложения ответов на многочисленные вызовы современности. В этом смысле речь идет, по сути дела, о необходимости переоценки ценностей, смены самой парадигмы мироустройства.

Об обоснованности данного тезиса свидетельствует тот факт, что кризис фактически снимает пелену необъяснимости, если хотите парадоксальности, с удивительного феномена китайского экономического чуда. В то время как в период глубоких пертурбаций те национальные экономики, которые исповедуют мифологию «невидимой руки» и Вашингтонского консенсуса, переживают серьезные катаклизмы, перечеркивающие многие традиционные теории функционирования рыночной экономики, китайская экономика, действующая на принципах регулирования рыночных правил игры государством, продолжает путь неуклонного экономического роста. Более того, все более растущую популярность получает так называемый Пекинский консенсус, выдвинутый несколько лет назад до начала кризиса англичанином Дж. Рамо в противоположность Вашингтонскому консенсусу. Его суть состоит в скептическом отношении к приватизации и свободной торговле, убеждении, что глобализация не должна приводить к подрыву национального суверенитета и к разрушению национальных моделей развития.   Вместо того чтобы копировать сверхдержаву американского типа, бряцающую оружием и нетерпимую к другим, - писал Рамо, - Китай завоевывает влияние в мире, предлагая собственную модель, силу своей экономической системы, при этом жестко защищая национальный суверенитет[11].

В рассматриваемом контексте нельзя не упомянуть тот факт, что восхождение большинства, если не всех новых индустриальных стран было достигнуто при авторитарных режимах, которые активно поддерживали национальную экономику. В Китае процесс трансформации возглавляет государственный, а не частный, сектор. Львиную долю китайской банковской системы составляют государственные банки, и капитал в китайской экономике движется не столько слепой «рукой свободного рынка», сколько распоряжениями КПК, что в сложившейся глобальной ситуации оказалось намного эффективней.

В рассматриваемом плане интерес представляет признание руководителями ряда ведущих держав на Саммитах G20 факт провала международного финансового порядка и международных финансовых институтов. Не случайно президент Франции Н. Саркози на встрече стран "20" в Берлине в феврале 2009 г. говорил о необходимости "создавать капитализм с основ", в том числе - и его моральную составляющую. Одно из возможных направлений достижения этой цели он видел в   пересмотре действующей модели экономической системы и постепенном переходе к «регулируемому капитализму». Эту мысль Саркози предельно ясно выразил в своем выступлении на Давосском форуме 27 января 2010 г. Без вмешательства государства все бы просто рухнуло, - заявил он. - Утвердилось мнение, что рынок прав всегда... Это породило мир, где все отдавалось финансовому капиталу и почти ничего трудящимся... породило капитализм, в котором было нормально играть с чужими капиталами, зарабатывая деньги без особых усилий. Теперь главный вопрос - добиться такого положения, когда экономика работала бы на человека[12].

*   *   *

Скептики прогнозируют, что кризис несёт в себе семена полного краха всей мировой финансовой системы. Возможно, это преувеличение. Но фактом является то, что во все более растущей степени обнаруживается слабая эффективность или даже неэффективность традиционных путей, форм и средств разрешения проблем,   порождённых кризисом и выхода из него. Как указывал бывший глава ФРС П. Волкер, инвесторы стали слишком часто полагаться на математические модели, которые, как показали нынешние потрясения, оказались абсолютно ненадежными. "Есть искушение использовать множество инструментов рискового управления активами, которые, как показала нынешняя ситуация, оказались недейственными", - подчеркивал П. Волкер. О сложности ситуации свидетельствует, в частности, наличие множества зачастую исключающих друг друга версий как о причинах кризиса, так и о путях выхода из него.

Тем не менее несомненен тот факт, что кризис приведёт к существенным изменениям в существующей системе. Это, во-первых, легитимация окончания однополярного экономического миропорядка, в важнейших своих параметрах основанного на национальных экономиках евро-атлантической зоны (с включением сюда Японии, которая, впрочем, рассматривалась как часть Большого Запада). Мировая экономика окончательно превратилась в многополярную систему, поскольку наряду с евро-атлантической составляющей в качестве равноправных её несущих конструкций заявили о себе новые центры экономической мощи в лице Китая, Индии, новых индустриальных стран, России. Во-вторых, легитимация многополярной финансовой системы, в которой, наряду с традиционными финансовыми центрами - Нью-Йорком, Лондоном, Парижем и Токио, - возникли новые финансовые центры - Гонконг, Шанхай, Сингапур, Мумбай, а в перспективе, возможно, Москва. В-третьих, начало постепенной утраты долларом гегемонии в мировой валютной системе, на смену которой должна прийти новая мировая валютная система, в которой доллару будет отведено свое место в ряду ряда других национальных и региональных валют, которые во взаимном сотрудничестве и конкуренции будут обслуживать функционирование мировой экономики.

При этом представляются не совсем корректными и лишенными оснований всякого рода рассуждения о грядущей смене американского века китайским или каким-либо иным национальным веком, рынка какой-либо совершенно иной экономической системой, Вашингтонского консенсуса Пекинским консенсусом и иные журналистские клише, которые не могут считаться научно выверенными прогнозами. Дело нельзя представлять как перемещение всемирного центра концентрации капитала из одной географической точки в другую, то есть о возможной утрате Западом в целом и США, в частности, статуса средоточия экономической и военно-политической мощи. И соответственно, о появлении вместо них какого-то другого региона или государства. Конец евро-центристского мира отнюдь не означает, что Запад в целом и США, в частности, канут или уже канули в Лету и на их смену приходит или уже пришел восточно-центристский мир (по формуле ex Oriente lux - свет исходит с Востока). Просто наряду с ними   возникают новые равновеликие им центры экономической и военно-политической мощи. Об этом свидетельствует, в частности, стремительное восхождение Китая, Индии, Бразилии. Признанием реальности полицентрического мира и роста экономической мощи новых глобальных игроков и региональных интеграционных группировок как новых несущих конструкций миропорядка стало расширение «большой восьмерки» до формата «большой двадцатки» на саммитах в Вашингтоне и Лондоне для совместного преодоления глобального экономического кризиса. В итоге, радикальное отличие нового миропорядка от прежнего евро-центристского состоит в том, что он основывается не на одной, а нескольких равновеликих несущих конструкциях в лице Запада и Востока, Юга и Севера [Гаджиев 2007].

Можно утверждать, что мир становится одновременно более единообразным и более многообразным, некоторые возможности растут, в то время как другие уменьшаются. Его единство не отменяет, а, наоборот, в силу беспрецедентной открытости усиливает многообразие, что, в свою очередь, делает невозможным   уложить его основополагающие характеристики и векторы движения в прокрустово ложе какой бы то ни было одной схемы.

Рынок также не обречен на исчезновение. Он доказал свою состоятельность и эффективность по сравнению с другими системами экономической самоорганизации народов. К примеру, экономика США - очень сложная, но в то же время удивительно эффективная система, которая обеспечивает необычайно высокий уровень жизни почти 300 миллионам американцев. Ее огромнейшее влияние на мировое хозяйство неоспоримо, ее финансовые ресурсы поистине огромны, она играет ведущую роль практически во всех областях, от образования и науки до культуры и геополитики. На протяжении многих десятилетий американская экономика играла флагманскую роль, вытягивая за собой все мировое хозяйство. С самого своего возникновения она всегда находила оригинальные и эффективные формы, пути и средства выхода из самых сложных ситуаций. Как представляется, нынешний кризис в этом плане не будет исключением. Вместе с тем речь идёт о том, что Америке, хочет она того или нет, придётся попрощаться со статусом более равного среди равных, а её экономике - от статуса единственного локомотива мировой экономики, поскольку, в дополнение (а не в замену) ему на арену выходят новые локомотивы.

При всём сказанном, нынешний кризис свидетельствует об ограниченности в современных условиях возможностей саморегулирующегося рынка, прежде всего его англосаксонской модели и идеологии Вашингтонского консенсуса. Как показывает вся история возникновения и развития рынка, для него существуют определенные пределы, ограничиваемые политическими, социокультурными, политико-культурными, морально-этическими и иными началами. Если первоначально реализация принципов либерализма создала условия для свободы экономического выбора, то на протяжении всего ХХ столетия неуклонно возрастала роль государства в обеспечении гарантий экономической свободы и защите конкурентной среды. Рынок и государство как два основополагающих конкурирующих и в то же время теснейшим образом взаимосвязанных институтов   современных человеческих сообществ, не исключают, а дополняют друг друга.

Даже если гипотетически допустить преобладание Пекинского консенсуса, никуда не уйти от того очевидного факта, что он отнюдь не отменяет рынок. В качестве интегральных составляющих он включает в себя те или иные элементы Вашингтонского консенсуса, или иначе говоря, ряд основополагающих ценностей, идей, правил игры рыночной экономики. Пекинский консенсус или какой-либо иной его аналог служит констатацией факта наступления своего рода осевого времени для трансформации мировой экономической системы на новых принципах взаимодействия государства и рынка.

Впрочем, всякого рода консенсусы консенсусами, но рычаги принятия ключевых решений, касающихся каждой из системообразующих национальных экономик, любое самодостаточное государство, тем более любая великая держава не обнаруживает склонность в обозримой перспективе передавать бразды управления своей национальной экономикой какому-либо внешнему наднациональному институту. Даже при согласии с теми или иными положениями какого-нибудь нового издания Вашингтонского или предполагаемого Пекинского консенсуса, прерогативы принять окончательные решения по жизненно важным вопросам экономического характера, разработки и реализации основополагающих правил игры в сфере национальной экономики, как представляется, в конечном счете останутся в столицах соответствующих государств, а не в Вашингтоне или Пекине.

Неуправляемость мировой экономики в условиях её глобализации приобрела черты кардинальной проблемы современности, так или иначе затрагивающей интересы всего или, по меньшей мере, большинства человечества. Особую актуальность приобрела проблема формирования новой архитектуры управления мировой экономикой, прежде всего мировой валютно-финансовой системой. Однако основное противоречие, или «дилемма глобального управления», о котором заговорили в период нынешнего кризиса, как раз заключается в том, что мировая экономика - систем глобальная, а экономическая политика формируется в рамках национального государства. И в этой ситуации приоритет всегда отдается   национально-государственным интересам. Во всех этих вопросах необходимо избегать фундаментализма, как рыночного, так и институционального, как Вашингтонского, так и Пекинского консенсусов. Необходимо стремиться найти приемлемое для каждой конкретной ситуации медианное пространство между рынком и государственным регулированием, между двумя консенсусами.

В условиях полицентрического миропорядка представляются утопическими всякие попытки разработать некую единую, одинаково пригодную для всех без исключения стран и народов, модель выхода из кризиса и перестройки национальной экономики. Поэтому новый мировой экономический порядок никак нельзя свести к какой-либо одной модели, навязанной мировому сообществу какой-либо одной, даже самой могущественной державой или группой сильнейших в военно-политическом и экономическом отношении держав. Все сказанное ставит множество вопросов относительно   контуров, конфигурации, характера и сущности нового миропорядка и новой мировой экономической системы вопросов, на которые на сей момент невозможно дать какие бы то ни было однозначные ответы.

Литература

Гаджиев 2008 - Гаджиев К.С. Вестернизация или особый путь модернизации // Политические исследования, 2008, №4.

Гаджиев 1997 - Гаджиев К.С. Геополитика. М., 1997.

Гаджиев 2007 - Гаджиев К.С. Геополитические горизонты России (контуры нового миропорядка). М., 2007.

Киссинджер 1997 - Киссинджер Г. Дипломатия. М., 1997

Князева, Курдюмов 1992 - Князева Е.Н., Курдюмов С.П. Синергетика как новое мировидение: диалог с Пригожиным // Вопросы философии. 1992. № 12.

Пригожин, Стенгерс 1988 - Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. М., 1988.

Бернстайн 2008 - Bernstein J. Why the East and West Should Switch Roles   // Seeking Alpha, November 16, 2008.

Гилпин 1981 - Gilpin R. War and Change in World Politics. Cambridge, 1981.

Розенау 1990 - Rosenau J. Turbulence in world politics. L., 1990.

Примечания

[1] The Wall Street Journal, March 26, 2009.

[2] А. де Бенуа. Трудности только начинаются. http://www.politjournal.ru/index.php?action.

[3](http://www.polit.nnov.ru/2009/10/13..

[4] Там же.

[5] http://www.arteksgroup.com/Article_about_crisis3.html.

[6] Buffett W. Avoiding a ‘Mega-Catastrophe': Letter to Berkshire Hathaway shareholders. - http://www.fortune.com. March 3, 2003.

[7] http://www.arteksgroup.com/Article_about_crisis3.html.

[8] http://www.imperiya.by/authorsanalytics19-6689.html.

[9] http://www.arteksgroup.com/Article_about_crisis3.html.

[10] http://www.polit.nnov.ru/2009/10/13..

[11] Newsweek, May 9, 2005.

[12] Известия, 28 января 2010.