Аристотелевской ценностью «золотой середины», или «срединности», компетентные власти в сфере экономики и финансов в последние десятилетия часто пренебрегают. Именно из-за их действий возник кризис, терзающий сегодня наши общества. Какое лечение предложил бы Аристотель в этом случае? Я попытаюсь представить, как Стагирит мог бы понять проблемы современного человечества и какие пути наметил бы для их решения. «Политика» и «Этика» Аристотеля дают нам точные указания на причины бедствий, грозящих сейчас почти всему человечеству. Несоразмерность технологий, развивающихся экспоненциально, образованию в области гуманитарных наук и культуры, явно недостаточному, подчеркивает восходящее к Аристотелю различие между ментальностью раба и господина. Аристотель говорит, что раб лишен не разума («Политика» A 13, 1260 b 5–6), а только способности рассуждения, приобретаемой благодаря образованию, чье значение он считает решающим («Политика», особенно книги Θ и I). Соответственно, раб неспособен поставить себе жизненные цели, выходящие за пределы того, что непосредственно нужно для поддержания существования, тогда как свободный гражданин преследует дальнейшие цели, для которых предшествующие служат средствами. Этим различием определяется слабость рабов как группы: они оказываются зависимыми от представителей группы свободных граждан, способных находить себе стимулы для действия и управляться с деньгами для самообогащения. Это позволяет гражданам, если и не эксплуатировать рабов, то пользоваться их трудом для своих надобностей. Тем не менее экономические успехи отдельных граждан, отражающиеся в благополучии всего полиса, имеют предел. Здесь требуется рассмотреть ценность «золотой середины». Поступательному экономическому развитию некоторых полисов мешает поведение их властей, которые действуют так, как если бы ими руководила ментальность, приличествующая рабам. А именно их интересуют только перспективы немедленной материальной выгоды, но не долговременной и не той, которую нельзя измерить исключительно в деньгах. Они даже не задумываются, что сегодняшнее богатство полиса можно не считать самоцелью, а использовать как средство для достижения более дальних целей, таких как подлинное и прочное счастье («Политика» A 1, 1252 b 29–30), — не говоря уже о склонности самих руководителей искать скорой выгоды, почестей и прочих личных преимуществ. На самом же деле главной заботой властей должно быть неукоснительное соблюдение законов полиса (там же, Γ 4, 1277 b 24–26; Γ 13, 1283 a 39–40). Уважение к законам есть высшая добродетель, оно обеспечивает благополучие всех граждан без исключения – наилучшую и окончательную цель жизни («Евдемова этика», A 5, 1216 a 19–27).

Полезный администратор управляет добродетельно и по справедливости. Главная его или ее добродетель – благоразумие, и равно важна предусмотрительность: эти два свойства дополняют друг друга, но, разумеется, не тождественны. Согласно философии кайричности*, благоразумие состоит в предвидении, терпеливом ожидании и действии в нужное время. Мы сегодня можем понять важность этого положения Аристотеля. Дальнейшие мои рассуждения будут лишь комментариями к нему.

После 1973 г. Китай открылся для иностранных капиталовложений, американский капитал хлынул на Дальний Восток, а американский рынок захлестнули дешевые товары, ослабившие промышленность Нового Света. Фактически Китай все еще удерживает бóльшую часть акций американских публичных компаний. Американская администрация пошла по пути неограниченного печатания бумажных денег – действуя не непосредственно, а через частные институции, поддерживая банки низким уровнем налогов, тогда как различные владельцы капиталов использовали «налоговые убежища». Американскому примеру последовали богатые страны Еврозоны, вкладывавшие капиталы в страны с низкими издержками производства, слаборазвитые и слабоуправляемые, в том числе в Грецию. Греция была лишена средств развития и, конечно, права печатать бумажные деньги, в то время как пособия, оклады и всякого рода выплаты умножались с головокружительной скоростью, поскольку правительства сменяли друг друга, и каждое помогало каким-нибудь новым категориям граждан. В декабре 2000 г. в США был принят закон, согласно которому банковским учреждениям было позволено действовать независимо от государственной администрации. Глубокое впечатление произвело на меня недавнее заявление представителя PIMCO, одной из крупнейших американских финансовых организаций: «Мы достаточно спекулировали на Европе: настал момент истины». Но этих предвестий кризиса, постигшего теперь наши общества, не замечали наши сторонники глобализации, а политики, кажется, все сделали выбор в пользу добровольного рабства.

Как оценил бы Аристотель нынешний кризис? С точки зрения этимологии термин κρίσις восходит к глаголу κείρω – «стричь», «срезать», тесно связанному с гомеровским прилагательным καίριος – «решающий» и существительным καιρός – подходящий, или нужный, момент. Мой интерес к термину «кризис» тесно связан с понятием «кайричности», которое для меня было и остается важнейшим.

Сущность любого кризиса состоит в том, что он знаменует некий разрыв в непрерывном течении событий. Любой кризис можно предвидеть, но поначалу его встречают равнодушно, не замечают в силу привычки. Очевидной причиной его является превышение меры «срединности», «заносчивость», ὕβρις, неизбежно приводящая к «возмездию», «наказанию» τίμησις («Политика», E 8, 1308 b 2–6; Z 4, 1319 a 19). Никакой кризис не возникает незаметно. Он лишь проявляется παρακαίρως, «задним числом». Главное в нем — то, что он противопоставляется непрерывности. Аристотель остроумно сравнивает это с соразмерностью движения ног идущего («Проблемы», I, 30, 894 a: κατὰ τὴν ἀντιστοιχίαν τῶν ποδῶν ἡ κίνησις). Несоразмерность возникает, если одна нога при ходьбе движения быстрее, а другая с прежней скоростью, и в итоге идущий спотыкается. Здесь можно вспомнить рассуждение Бергсона о неприятном впечатлении от того, когда «что-то механическое накладывается на что-то живое» [Bergson 1959, 403; Бергсон 1992, 31][i]. Это спотыкание мгновенно, споткнувшийся может быстро выправиться[ii]. Все это Аристотель описал уже в «Физике», и я здесь на этом не буду останавливаться. Достаточно указать здесь на кризис ценностей и на деградацию соответствующих добродетелей.

Аристотель использует термин χρηματιστική, «финансовая администрация» («Политика», A 3, 1253 b 14; 9, 1257 b 18) вместо платоновского термина oἰκονομία (ср.: Платон, «Государство» II, 402 b; VI, 408 a; «Законы» III, 694 c; VII, 819 a–e; тж. Ксенофонт, «Домострой», 1, 1). Этим нововведением Аристотель подчеркивает разницу между управлением семейным имуществом и государственным – «финансами». Вспомним девиз Протагора πάντων χρημάτων μέτρον ἄνθρωπος, «Человек есть мера всех вещей» (фрагмент B 110, DK II, 263, 3–5) – релятивистский par excellence, где χρῆμα, «вещи», «средства обмена товарами», этимологически отсылает к безличному χρή (альтернатива δεῖ) – «необходимо», «нужно». Новаторство Аристотеля состоит в том, что вместо эгалитарного распределения имущества, как у Платона в «Государстве» (VII, 558 c), он принимает налоговую модель, параллельную юридической, где эгалитарное распределение имущества и обязательств дополняется процессом корректировки. Рассуждения об этом можно найти во многих местах «Никомаховой этики» и «Политики». Я попытаюсь сгруппировать их по категориям, чтобы вывести некоторые заключения о том, какие меры Аристотель предложил бы против кризиса, подобного нашему современному (разумеется, mutatis mutandis).

Вообще кризис продолжается некоторое время. Иногда он достигает пика, прежде чем угаснуть, и оставляет за собой какие-то раны. Однако в таком пике содержится несколько других пиков. В «Физике» Аристотель упоминает дни кризисов (E 6, 230 b 5), вводя тем самым понятие кризисов внутри кризисов[iii]. Можно также спросить: а что, если основная болезнь общества, которую надо лечить, — это кризис обычаев и ценностей, а экономические кризисы – лишь ее симптомы? Так или иначе, внутри основного кризиса есть микрокризисы.

С другой стороны, слово κρίσις может означать «суждение», «решение»: не только выражение мысли, но и проявление ментальной функции, благодаря которой мы судим об истинности или ложности наших мыслей («О душе», Γ 3, 428 a 3). Такой κρίσις есть по существу различение разных предметов («Никомахова этика», I 2, 1163 a 34: τῶν διαφερομένων), но он есть также и суждение об однородности «вещей одного рода» (там же). Как суждение κρίσις предполагает некоторый критерий, «различитель»: когда речь идет о ситуациях, критерий подразумевает некоторую ментальную меру, а когда, например, говорится о чувственных объектах, критерием выступает прошлый опыт («Метафизика», K 6, 1063 a 3). То же самое понятие «различителя» может относиться к телесным жидкостям («Никомахова этика», Γ 13, 1118 a 28) и к тому, что доступно осязанию («Физика», Δ 8, 216 b 19): так, критерием вкуса является язык («О частях животных», Δ 5, 678 b 8; «История животных», Δ 8, 535 a 11). Для каждого отдельного случая (καθ’ ἔκαστα) опыт требует более общего критерия («Никомахова этика», Δ 11, 1126 b 4), чтобы соответствующее суждение могло быть понято и прежде всего могло быть контролируемо как ясное и правильное; другими словами – как неоспоримое (там же, H 2, 1237 b 12). Что же касается суждений тех, кто способен различать («Риторика», Γ 12, 1417 b 24), даже животных, то они предполагают точность, пусть и не требуют ее («Происхождение животных», E 2, 781 b 2). Различение и точность требуются также и там, где речь идет о разнице между тождеством и сходством («Политика», Δ 11, 1295 a 34; «Риторика», B 4, 1377 b 21). Затем, в условиях проверки, суждение представляет различие между справедливым и несправедливым («Никомахова этика», E 6, 1134 a 31; «Риторика», B 4, 1377 b 21). Лишь после этого шага устанавливается справедливость («Политика», B 8, 1268 b 5; Δ 16, 1300 b 34; E 6, 1306 a 37). Благоразумие требуется судье или судьям, чтобы не быть сбитыми с толку неточностями и умышленно ложными свидетельствами (там же, B 5, 1263 b 21), не говоря уже о неизбежных популистских разглагольствованиях (там же, E 6, 1305 b 35). Критерии, следовательно, постоянно необходимы, чтобы судьи не поддавались воздействию риторики, стремящейся вызвать у них эмоции («Риторика», B 1, 1378 a 21) и подтолкнуть их к ошибочным суждениям, которые могут быть наивными, если не детскими («Политика», B 9, 1271 a 10).

На мой взгляд, этого достаточно, чтобы показать: термин «кризис» подразумевает ментальный процесс, и этот процесс полагает акт контролируемого выбора (там же, Z 7, 1321 a 30).

Благоразумие управляющих полисом вместе с намеренно испытываемой ими кайричностью выражают срединность в рамках между «еще нет» и «уже никогда». Неблагоразумны решения, принимаемые властями слишком рано, или слишком поздно, или вовсе несвоевременно; они навлекают на полис непредвиденные бедствия, и чтобы избежать этих бедствий, приходится принимать чрезвычайные, «критические» меры, в конечном счете бесполезные. И тогда возникает вопрос: как наказать таких людей? Ведь законодательство, установленное ими самими, санкционирует их проступки («Домострой» B 4, 1348 b 13: μηκέτι εἶναι περὶ τῶν προτέρων ἐγκλήματα). Ответственность будет переноситься вниз, к общему от частного, или наоборот («Политика», Γ 15, 1286, a 27), не в интересах полиса (там же, H 8, 1328 b 19: κρίσις περὶ τῶν συμφερόντων), но в интересах самих виновников (там же. Γ 9, 1280 a 11: περὶ αὐτῶν). Даже эфоры могут быть включены в категорию виновников, хотя они, как предполагается, должны рассматривать чрезвычайные случаи и решать их как κύριοι μεγάλων κρίσεων (там же, B 9, 1270 b 28 and 29).

Здесь я должен подчеркнуть, какую важность придает Аристотель понятию автаркии. Для него αὐτάρκης – это тот, кто не нуждается ни в какой внешней поддержке или добровольно избегает ее, если может выжить без взаимодействия с другими. Эта установка предполагает или запас ресурсов сверх необходимого, или же использование всех поступающих доходов. Другими словами, αὐτάρκης, «самодостаточный», это тот, кто ценит срединность, истинную середину, избегая как слишком многого, так и слишком малого («Никомахова этика», A 5, 1097 b 8; «Риторика», A 6, 1362 a 27). Автаркия – ценность, которую надлежит культивировать («Политика», B 2, 1261 b 14: αἱρετώτατον τὸ αὐταρκέστερον); ценность столь же важная, как и истинное благо, которое самодостаточно («Никомахова этика», A 5, 1097 b 8; «Риторика», A 6, 1362 a 27). В животном мире мы встречаем виды, наслаждающиеся автаркией («Происхождение животных», Δ 8, 776 b 8: ζῷα ἐν ἑαυτῆς ἔχοντα τὴν τῆς τροφῆς αὐτάρκειαν; там же, A 1, 732 a 17: τὰ τιμιώτερα ζῷα καὶ αὐταρκέστερα τὴν φύσιν ἐστίν).

На уровне человека вопрос становится сложнее. Например, раб, лишенный свободы и зависящий от своего хозяина, лишен и автаркии («Политика», D 4, 1291 a 10, 14: τὸ δοῦλον οὐκ αὔταρκες). Аристотель упрекает Платона за недостаточное внимание к этому (ср.: Платон «Государство» II, 369 b-e). Аристотель даже добавляет, что полис, лишенный автаркии, рискует впасть в зависимость от других. Что касается полисов, то основу их самодостаточности тоже задает правило срединности. Аналогичным образом даже цари не могут царствовать, если они лишены автаркии («Никомахова этика», Θ 12, 1160 b 4). То же относится ко всякому, кто не живет с достоинством («Политика», A 8, 1256 b 4: ἐλλείπων πρὸς τὸ αὐτάρκης εἶναι). Как и само благо, автаркия способствует счастью, рождаемому созерцательной жизнью («Никомахова этика», A 5, 1097 b 7: θεωρητικὸς βίος). Человеку нужна «автаркия жизни» («Риторика», A 5, 1360 b 15; «Политика», Γ 1, 1379 b 21: αὐτάρκειαν βίου), которая для добродетельного гражданина является самоцелью и на самом деле наилучшим (там же, A 2, 1252 a 1: τέλος καὶ βέλτιστον). Что же касается «имущественной автаркии» (там же, A 8, 1256 b 32: αὐτάρκεια κτήσεως), то она служит заменой естественной автаркии (там же, A 9, 1257 a 30: ἀναπλήρωσις τῆς κατὰ φύσιν αὐταρκείας). Во всяком случае, жизнь человека оказывается лучшей и наиболее совершенной, если она увенчана автаркией (там же, Γ 9, 1280 b 34; 1281 a 1). По этой причине при любом выборе или отборе преимущество имеет тот, кто обладает наивысшей автаркией (там же, B 2, 1261 b 14: τὸ ἐπαρκέστατον).

Что же касается мудрого человека, то он в высшей степени удовлетворяет свои потребности именно благодаря мудрости, позволяющей ему наслаждаться счастьем и блаженством («Никомахова этика», H 12, 1244 d 3–6; 19, 1969 b 3–5; K 7; 1573 b 1). Здесь следует отметить восходящую иерархию человеческих автаркий. Отдельный человек может быть самодостаточным, но его семья должна быть таковой в еще большей степени, и в еще большей степени – полис («Политика», Δ 2, 1253 a 23; B 2, 1261 b 11). Здесь снова применяется основополагающий постулат срединности. Чтобы оставаться самодостаточным и преуспевающим, полис не должен допускать, чтобы его население чрезмерно возрастало благодаря притоку сельского населения в город или потоку переселенцев-метеков; он должен развиваться постепенно и размеренно, чтобы никогда не выходить за определенный предел, ясно и предусмотрительно определенный заранее. Устройство полиса должно обеспечивать εὖ ζῆν – «благополучие» граждан (там же, B 2, 1261 a 25; Γ 6, 1278 b 16; 9, 1280 a 31 и 30), и соответственно, само должно быть прочным благодаря достоинствам его обитателей (там же, H 1, 1323 b 34). В противном случае полис потеряет свою автаркию. С одной стороны, город Афины развивался благодаря колониям и недолговечным «союзам» (афинская «империя»), пока мог присваивать ресурсы «союзников». С другой стороны, Александр Великий, ученик Аристотеля, широко распространял эллинизм и его культуру – и разрушал при этом саму Грецию, по мнению немецкого историка Дройзена [Droysen 1833; Дройзен 1997]. Это, может быть, и преувеличение, но зерно истины в этом есть.

Достоинства граждан приводят к благополучию города, их продажность, явная или скрытая, приводит к его слабости. Аристотель, по-видимому, определяет продажность, коррупцию, как гибельную («Проблемы», 10, 47, 865 b 8: τὸ διαφθαρτικόν... θανατηφόρον); это бедствие («Метафизика», Θ 9, 1051 a 21), питаемое корыстолюбием, как правило, за счет общества («Политика», Δ 12, 1297 a 11; E 3, 1302 b 9; «Никомахова этика», I 6, 1167 b 11), и опосредуемое взятками (там же, Θ 16, 1163 b 11; fr. 374, 1540 b 2) или просто принятием «подарков», что тоже есть своего рода несправедливость по отношению к городу. Особенно многочисленны и особенно предрасположены к такому соблазну те, кто хотя бы временно занимает какую-либо общественную должность, например, принимающие решения («Риторика», A 12, 1372 a 34) или те, к чьему мнению прислушиваются, например, врачи («Политика», Γ 16, 1287 a 30: διαφθείρειν τοὺς ἰατροὺς διὰ κέρδος) или другие специалисты (там же, Γ 15, 1286 b 34). Особенно доступны подкупу люди, занимающие долговременные должности (там же, E 8, 1308 b 14: oἱ ἐν πολυχρονίοις ἀρχαῖς). Корыстолюбие сопровождается алчностью, «стремление к удовольствиям ненасытно» («Никомахова этика», Γ 15, 1119 b 20: ἄπληστος ἡ τοῦ ἡδέος ὄρεξις), говорит основатель Лицея, осуждающий жадность любого рода, например, ненасытную человеческую праздность («Политика», B 7, 1267 b 2) и желания (там же, A 9, 1257 b 1: ἀπληστία τῆς εὐχῆς), стремление любой ценой изведать роскошную жизнь, которой присущи безрассудство и неумеренность. Это типично для тех, кто щеголяет своим положением богатых выскочек или ведут себя так под воздействием обстоятельств, в особенности сановники, занимающие долгосрочные должности.

Ненасытность и продажность «ради выгоды» – это превышение власти, ὕβρεις, специфические беззакония, которые в нормальном случае должны влечь за собой τίσεις – «наказание», «расплату». Термин τίσις приводит на ум другие термины (не важно, есть тут этимологическое родство или нет): τίμημα, «цена», due, причитающееся, τιμή, «цена», но также и «честь», и τιμωρία, «наказание» (ср. лат. timor – страх). Под термином τίμημα Аристотель понимает также «прибыль», «прибавочную стоимость», «доход» («Политика», E 6, 1306 b 9: τὸ τεχθέν [τόκος]). Однако этот же термин обозначает также и особые выплаты, такие как подушный налог (по-турецки haraç), взимавшийся оттоманскими властями с немусульман (в современной Греции так называется дополнительный налог, предположительно временный, но фактически включаемый в налоговую систему на постоянной основе).

В «Политике», в отличие от лишенных состояния (Γ 12, 1253 a 11), те, кто богат и удачлив, должны платить дань (Δ 13, 1297 a 20: οἱ φέροντες τίμημα) городу в виде взноса (Δ 15, 1300 a 10), соразмерного в каждом случае с их налогооблагаемым состоянием (Β 7, 1266 b 23; Γ 5, 1278 a 23; Δ 4, 1291 b 3; E 7, 1307 a 28). Именно из числа самых богатых (если только они умышленно не станут скрывать свои богатства) должны избираться городские сановники, наряду с членами самых знаменитых семейств и особо достойных граждан (там же, Δ 15, 1300 a 10; «Никомахова этика», Θ 12, 1160 a 33: ἢ ἀποτιμημάτων μεγάλων). При этом возможные перемены уровня налогов могут приводить к волнениям и к изменениям городской конституции («Политика», E 8, 1308 a 35).

Подобную опасность предвидел пифагорейский мыслитель Дамон, предсказавший, что отказ от традиционных законов музыки может привести к изменениям конституции. На суде перед афинским ареопагом в 433 г. до н.э. он отстаивал свои взгляды, но был приговорен к изгнанию. Его учение уважал Платон [Ryffel 1949] и в известной степени Аристотель («Политика», Δ 3, 1290 a 19 ff.; Θ 5, 1340 b 7 ff).

Вернемся к аристотелевскому понятию кризиса в его различных значениях, чтобы рассмотреть, как Аристотель критикует платоновскую эгалитарную концепцию налогообложения граждан, изложенную в «Государстве». Как мы видели, в «Политике» Аристотель противопоставляет равенство и несправедливую уравниловку. Это различение равносильно различению двух уровней правосудия: распределяющего закона и дополняющего его корректирующего правосудия. Ранее, в «Топике» (A 15, 1000 b 30; Θ 3, 108 b 10) о законодательстве, как в «Метафизике» о бытии («Метафизика», A 15, 1000 b 30; Θ 3, 108 b 10), говорилась, что справедливость можно понимать в разных смыслах (πολλαχῶς λεγόμενον), иначе говоря, что мыслимы различные законодательства. Таким образом, предусматривается две стадии законодательства: во-первых, исономия, а во-вторых, приспособление общих правил к конкретным случаям, обеспечивающее, чтобы при применении права судьи не допускали никакой несправедливости. Для Аристотеля право не чуждо таким ценностям, как красота («Евдемова этика», A 1, 1214 a 5: κάλλιστον τὸ δικαιότατον; «Политика»., Δ 5, 1291 a 41: καλῶς καὶ δικαίως) и всем добродетелям (“Никомахова этика», E 15, 1138 a 5: προστάττοντα κατὰ πάσας τὰς ἀρετάς). В целом преобладает исономия (там же, E 2, 1129 a 34; E 6, 1131 a 13; «Политика», Γ 9, 1980 a 11; Γ 9, 1282 b 17; «Большая этика», A, 1193 b 19: τὸ δίκαιον πρὸς τὸν ἕτερόν ἐστι τὸ ἴσον). Вся пятая книга «Никомаховой этики» представляет собой анализ правосудия. Два его взаимно дополняющих аспекта – распределительное и корректирующее правосудие – различаются и рассматриваются по отдельности, а затем – в отношении друг к другу. Распределительное право управляется математическим отношением 4:3 («Никомахова этика», E 7, 1132 a 2 и 30), тогда как гармоническое отношение 3:2 не упоминается, как очевидно несовместимое с рассматриваемой проблемой (ср.: «О душе», A 3, 406 b 29). Корректирующее право иначе называется «направляющим» («Никомахова этика», E 2, 1132 a 18; E 5, 1135 a 1–9). Эгалитарное распределение предполагает, по Аристотелю, происхождение от δίκαιον, – «закон», «законность», от наречия δίχα, «отдельно», «надвое» (там же, E 2, 1132 a 32; b 32). Право одушевляется судьей (там же), который к тому же является некоторого рода оценщиком, τιμητής («Риторика к Александру», 5, 1427 b 6), различающим закон естественный и созданный человеком («Никомахова этика», Θ 11, 1161 a 13: πρὸς τὸ κοινῇ συμφέρον). Основной ствол правосудия разветвляется на неопределенное число ветвей, рассмотрение которых увело бы меня за пределы данного рассуждения.

Возвращаясь теперь к проблеме современного глобального экономического кризиса, как его, я думаю, рассматривал бы Аристотель (там же, E 10, 1134 b 18 ff), мы видим финансовые колоссы, которые, используя стремительно развивающиеся технологии, исполняют волю экономической олигархи. Поэтому глобализация, на которую мы, приняв стоическое понятие космополитизма, осторожно возложили наши надежды, сегодня насыщает наши глаза и уши, заглушая при этом наши голоса. У этих колоссов, однако, глиняные ноги. Стоит одному из них рухнуть, как все остальные начинают дрожать и грозят тоже рухнуть. Такую переусложненную систему Аристотель не мог предвидеть даже в самых фантастических мечтах («Политика», A 10, 1058 a 25 ff; Γ 11, 1282 a 21). Для него οἰκονόμος есть распределитель даров природы человечеству (там же, A 10, 1258 a 31 ff), и Аристотель возводит его в ранг правителя («Происхождение животных», B 6, 744 b 16), который должен быть ἀγαθός, «хорошим» и «добродетельным», как сама Природа, которая, в принципе, ничего не исключает, не расточает и не портит («Политика», A 2, 1253 a 22). Человек есть не только политическое животное («Евдемова этика», H 10, 1242 a 22), но и экономическое, социальное (там же, H 10, 1242 a 26) и даже комбинаторное («Никомахова этика», Θ 14, 1162 a 17). Это значит, что он способен организовать свою мысль и поведение в согласии со своим врожденным чувством справедливого и несправедливого («Политика», A 2, 1253 a 16). Рассуждая спокойно, он заранее осознает, совершает ли он несправедливость, за которую будет призван к ответу. Проблема состоит в том, чтобы решить, какая власть обвинит его в этом в надлежащее время (отсылка к понятию кайричности).

Аристотель не отвергает термина «экономический». Он применяет его к людям как одну из основных характеристик их жизни, созерцательной или деятельной, и как «одну из самых драгоценных способностей их духа» («Никомахова этика», A 1, 1094 b 3), предполагая, конечно, что они применяют ее мудро, честно, и прежде всего благоразумно, а значит, вовремя (там же, Α 8, 1208 b 13, снова кайричность). Однако экономика как деятельность ограничена отдельным человеком и его семьей («Политика», A 3, 1253 b 8; A 12, 1259 a 37; Γ 14, 1285 b 32), хотя можно различать разные виды экономики – царскую, сатрапскую, частную и ряд других («Домострой», B 1245 b 12 и 19–28). В случае экономики города неизбежно вмешивается конкретный фактор: хрематистика, искусство финансов, отвечающее за получение доходов города и управление ими («Политика», A 8, 1256 a 15). Хрематистика разрабатывает способы практической организации; ее определение («Евдемова этика», A 4, 1215 a 31: χρηματιστικαὶ τέχναι) и деятельность описываются в «Политике» (A 8, 1256 a 1; A 11, 1259 b 36).

Χρῆμα, деньги, понимаются в этом случае как обычное и надежное средство обмена товарами («Никомахова этика», Δ 11, 1119 b 26: χρήματα λέγομεν ὅσων ἡ ἀξία νομίσματος) или услугами. Деньги переходят либо от одного лица к другому, либо от отдельных лиц в фонды полиса. Во втором случае деньги считаются священными. Это не значит, что деньги никогда не выкачиваются оттуда по мотивам личной выгоды («Евдемова этика», Γ 4, 1231 b 37: ἱερά). Городские деньги регулярно выделяются в соответствии с бюджетом или в исключительных случаях для покрытия непредвиденных расходов (там же, κατὰ συμβεβηκός). Те, кто управляет финансами, называются φιλοχρήματοι, «любителями денег» («Политика», E 12, 1316 a 40), и этот термин подразумевает в том числе и манипуляции деньгами. Наконец, Аристотель упоминает о двух приемах, которые в наше время являются общепринятой практикой. Первый – произвольное увеличение количества денег в обращении (там же, Γ 15, 1286 β 15; «Никомахова этика», Θ 14, 1163 b 8). У нас это началось со времени Бреттон-Вудских соглашений, когда был отменен золотой стандарт, а недавно нам сообщили, что американская администрация в близком будущем временно приостановит печатание бумажных денег. Второй – девальвация обращающихся денег из-за необдуманного увеличения их количества и косвенной ревальвации, также произвольной, какой-то другой валюты, в нашем случае китайского юаня (ср.: «Политика», A 9, 1257 b 34). Первая возможность очевидно влечет за собой вторую. Аристотель уже думал об этих возможностях. У него пританы («Афинская полития», 394, 1543 b 11) и архонты-эпонимы (там же, 381, 1511 b 20) должны сознавать свою ответственность за это при принятии решений.

Поэтому настоятельными являются вопросы: как предотвратить растрату общественных денег («Никомахова этика», H 13, 1153 a 18) или, если не удалось предотвратить ее вовремя (опять кайричность!), как наказать за нее.

Как могут правители («Политика», Γ 1, 1275 a 21; b 29; Z 1, 1317 a 35; Z8, 1321 b 21) или их назначенные представители накапливать права и политические преимущества (там же, Γ 12, 1282 b 29: πλεονεξία τις τῶν πολιτικῶν δικαίων τοῖς ὑπερέχουσιν)? По этому пункту законы города допускают ряд поправок в форме дополнительных статей (там же, Γ 1, 1275 a 21; b 29; Z1, 1317 a 35; Z 8, 1321 b 21). В таких случаях город должен принимать постановления, которые исключают снисходительность, как это описано в «Никомаховой этике» (E 10, 1137 a 32 и далее), поскольку это было бы равнозначно клятвопреступлению со стороны высших сановников («Риторика», A 14, 1375 a 9: πολλὰ ἀνῄρηκε δίκαια ἢ ὑπερβέβηκεν, οἷον ὅρκους). Коррупция часто организуется по образцу преступных сообществ, где иерархии и сети скрыты, так что умы организаторов работают в безопасности. Аристотель не мог предвидеть развития компьютеров, с помощью которых одним кликом огромную сумму денег можно перевести в некую налоговую гавань. Но раз так, попустительству не должно быть места в правосудии, суд должен стать несгибаемым. Поскольку глобализация с помощью технологий открыла путь бегству капиталов, она сама будет обязана вернуть эти капиталы, пусть и суровыми мерами против нарушителей и их семей. Этого будет достаточно для искоренения союзов интересов.

Мы слышим непрерывные жалобы на горизонтальные сокращения зарплат и пенсий. И здесь Аристотель предлагает решение, которое могут принять административные органы. Вместо отмены горизонтальных сокращений можно обратиться к корректирующему правосудию и другим мерам для облегчения бремени жертв серьезных несправедливостей.

Μutatis mutandis это могло бы относиться и к тем, кому пришлось бы платить дополнительный налог (τέλος). Аристотель предусматривает такие выплаты («Политика», E 11, 1313 b 20), но в то же время и льготы для тех, кто временно неспособен выполнить свои обязательства (там же, B 9, 1271, 37: μὴ δυνάμενος τὸ τέλος... φέρειν).

В дополнение к минимальным символическим выплатам с головы (per capita) (там же, Γ 9, 1280 a 20) в размере самой мелкой монеты (там же, B 10, 1272 a 14: εἰσενεγκέναι μίαν μνᾶν) каждого из аристотелевских граждан просят заплатить сумму, которую он может себе позволить с учетом его жизненных стандартов (знаменитых наших «индексов»), индивидуальных и семейных потребностей, состояния здоровья и т.д., жертвуя ценные предметы («Евдемова этика», H 10, 1242 b 13: εἰσφέρειν ἀργύριον) и даже – добровольно – все свое состояние («Политика», B 9, 1271 b 13: εἰσενεγκέναι τὴν οὐσίαν ἅπασαν) – во всяком случае всё, что он готов отдать (там же, E 11, 1313 b 27: ὅσων εἰσηγῆσαι ἕκαστος; H 10, 1330 a 4-7). Конечно, те, кто пренебрег выплатой должного, будут сидеть как на иголках, поскольку их долг будет всегда преследовать их («Афинская полития», 401, 1540 a 12). Это же относится к тем, кто не станет возвращать незаконно вывезенные деньги и будет выдан доносчиками. Все они будут знать, что их ожидает наказание, соответствующее их преступлениям («Никомахова этика», Γ 11, 1117 a 14; E 8, 1131 b 21 and 23; H 5, 1163 a 1; Θ 2, 1255, b 33: ἀντιπεπονθώς). Вот что, по Аристотелю, «спасает города» («Политика», B 2, 1261 a 30: σῴζει τὰς πόλεις); по крайней мере, те полисы, правительства которых не втянуты в сети коррупции. В основном это полисы, чьи судебные власти не препятствуют правосудию под предлогом чрезмерного числа судебных дел, не возмущаются пусть и существенным понижением своего жалованья в период экономического кризиса. Они должны судить немедленно, безотлагательно. без страха и попустительства. Статус аристотелевского «идеального города» предполагает добродетельных граждан и санкции против коррупции (там же, Δ 2, 1289 b 15: ἀρίστη πολιτεία) до тех пор, пока она не будет полностью искоренена благодаря управлению, доверенному достойным гражданам, чья жизнь созерцательна до самой сердцевины.

Мне нетрудно было бы продолжать эту аргументацию до бесконечности. Но я закончу утверждением, что философия Аристотеля продолжает быть актуальной, что она дает нам средства и меры для излечения недугов человеческих обществ. Мы, конечно, надеемся, что эти меры и средства преобразуют к лучшему глобализацию, которой Аристотель не предвидел. Мы можем спокойно доверить ему наши надежды на лучшее будущее человечества.

Источники и переводы – Primary Sources and Translations

Bergson 1959 – Bergson H. Le rire / Bergson H. Œuvres. Paris: P.U.F., 1959.

Droysen 1833 – Droysen H.G. Geschichte Alexanders des Großen. Hamburg: Perthes, 1833.

Бергсон 1992 – Бергсон А. Смех. М.: Искусство, 1992 (Bergson H. Le rire. Russian Translation).

Дройзен 1997 – Дройзен И.Г. История Александра Великого / Дройзен И.Г. История эллинизма. СПб.: Ювента, 1997. Т. 1 (Droysen H.G. Geschichte Alexanders des Großen. Russian Translation).

Reference