Подумайте о том, чьи вы сыны:

Вы созданы не для животной доли,

Но к доблести и к знанью рождены.

Данте Алигьери. Божественная комедия

(Ад, Песнь двадцать шестая, 118–120)

Постановка проблемы

В современной России такие понятия, как совесть, справедливость, правда, добро, красота, любовь уходят не просто из повседневного речевого оборота людей, но и из самих общественных отношений, как нечто морализаторское, вечное и актуальное лишь для философских дискуссий и религиозных проповедей, но не для стабильной и самодовольной жизни обывателя. Мало кто в век массового потребительства еще способен увидеть в них реальную моральную силу, которая может перевесить и соблазн материального богатства, и сопротивление потребительской социокультуры. Между тем, как это не раз бывало в истории, такие слова «неделовых людей» превращаются в толчок, в нравственный импульс волевой и духовно-практической деятельности человека именно в те моменты, когда общество достигает тупика и, казалось бы, теряется в поисках выхода из нерешенных проблем. Так получилось, что за последние 20 лет российское общество переживает историческое стечение неимоверно огромного количества проблем, которые парадоксальным образом возвращают нас к прошлому как к вновь повторяющимся вызовам и нерешенным задачам, но с еще большим багажом противоречивости и запутанности. Однако становится ли от этого императив справедливости импульсом для позитивных преобразований и движения к социальному равенству? На наш взгляд, как раз наоборот, Россия совершает безнадежные обороты по порочному кругу в поисках национальной идеи и справедливости в традициях народа, в сугубо абстрактном конструировании объединяющих общество идей, которые в свою очередь вытекают из до сих пор не преодоленного нами, не оставленного в прошлом разъединения между российской социокультурной эволюцией и историей.

Вот почему сегодня вновь актуально взглянуть на императив справедливости сквозь призму истории, т.е. как на нравственный импульс и общественный идеал, который определяет смысл и движение исторической деятельности человека. В этой связи для целей настоящей статьи автор обращается к положениям историософской концепции проектизма, к ее категориальному аппарату, который разводит понятия «социокультурная эволюция» («социокультура»), двигателем которой выступает «человеческое сознание, а оно не может гарантировать совпадение результата и замысла», и «история», двигателем которой, напротив, является «самосознание человека, поднимающее его над эмпирией, и поэтому в истории не может быть расхождения между замыслом и результатом» [Кантор 2002, 11]. Их разведение позволяет увидеть, какие ориентиры и подходы направлены на сознательное изменение человеком мира в соответствии с требованиями общественного идеала и справедливости, а какие – нет. Отсюда не абстрактно-отвлеченный, а исторический взгляд на справедливость заключает в себе импульс социальной страсти, или своего рода дух истории, врывающийся в стихийную эволюцию социокультуры, но и одновременно «взращиваемый» на ее основе в глубинах национального самосознания народа.

Для понимания современного российского общества этот момент принципиально важен тем, что острота неразрешенных проблем в сфере ценностных ориентиров, в культуре общественных отношений, и только потом в политике и в экономике уходит корнями не в сознательно-исторический, а исключительно в социокультурный (стихийный) способ их разрешения, с усугублением его наиболее негативных сторон в ситуации господства государственно-бюрократических основ в их единстве с интересами имущих классов над интересами как отдельной личности, так и общества в целом. Отсюда исходит и вся драма современной ситуации не только в России, но и в мире в целом с поиском выхода именно из кризиса истории. Ведь в таком случае отнюдь не стихийные силы цивилизации, не власть отчужденных форм в лице государства, рынка или общественного мнения, а человек и его духовно-практическая деятельность сознательно направляют личностное и общественное развитие.

Одним словом, исторический характер императива справедливости есть императив возвращения Человека в историю, а не в ее «конец», как предсказывали неолиберальные теоретики в начале 1990-х гг. Чувство справедливости, представления о справедливом общественном устройстве рождаются в глубинах человеческого самосознания в процессе ее (его) практической деятельности, в отношениях с людьми. В связи с этим автор пытается показать, что Россия стоит перед историческим вызовом как снятия общинно-патерналистских черт собственной социокультуры, так и прорыва человека из современного мира отчуждения в мир истории, которые, на взгляд автора, и возможны через личностное переживание императива справедливости.

Социокультурные оковы справедливости

В первую очередь, хотелось бы подчеркнуть, что социокультурная эволюция или современная цивилизации как ее завершающий этап вполне естественно воспринимает разрыв между требованием справедливости и историческим бытием человека. Пребывающей в застывшем состоянии и озабоченный вопросами благополучия и сытости социум не способен увидеть в этом разрыве проблему или даже кризисную ситуацию. Усугубляя «обособление индивида от социума и других индивидов, противостояние индивидов друг другу и социуму» [Кантор 2002, 54], цивилизация противостоит императиву справедливости как импульсу истории. В этой связи в рамках социокультурной эволюции на протяжении столетий вызревают представления о справедливости, которые ее обезличивают, преграждают путь для подлинного ее раскрытия как чувства и социальной страсти, побуждающих человека к изменению мира. Определяя смысл справедливости, Ф. Энгельс имел в виду именно это, адаптированное для социокультуры представление о ней, которое, по его словам, есть «идеологизированное выражение экономических отношений либо с их консервативной, либо с их революционной стороны» [Энгельс 1961, 273].

Действительно, нередко справедливость в стихиях социума превращается в идеологическую защиту тех или иных общественных интересов. В наши дни, поднимая проблему популярности лозунгов социальной справедливости среди самых разнородных общественно-политических течений, российский политолог Б.Ю. Кагарлицкий объясняет это тем, что «справедливость – это лишь то, что на данный момент в данном обществе считается справедливым» и о том, что «справедливость консервативна по своей сути» [Перспективы... 2015 web]. Если эти определения верны для социума в его безлично-социокультурном аспекте, то персоналистски-историческая точка зрения их не приемлет. Более того, с ними сложно согласиться в силу того, что они ограничивают справедливость такими канонами социокультуры, как идеологичность, консервативность, а главное – отчуждение от личностного переживания этого чувства.

Но именно безлично-социокультурный подход к справедливости превалирует в общественном сознании; на его основе люди, как правило, судят о реалистичности той или иной политики государства по достижению справедливости, ее адекватности по удовлетворению разных общественных интересов, формирующихся в системе общества. В этом заключается своего рода реалистический пласт требований справедливости, но который, следует признать, внутри социокультурной эволюции лишь ограничивается удовлетворением интересов одних социальных слоев за счет других.

И все же почему вопрос о справедливости для российской социокультуры неподъемен и неразрешим? Как мне представляется, весьма актуальны в этом отношении рассуждения отечественного философа А.А. Зиновьева о природе социокультурного типа России. В ее антиномичном феномене, или «коммунальности», философ видел научную ценность в понимании и причин краха советского коммунизма, и реалий постсоветской России. «Коммунальность», т.е. общинно-государственные, государственно-бюрократические стихийно сложившиеся основы общества, с его точки зрения, является доминирующим ядром социокультурного типа России. Она же проявляется в антиномичном характере российского народа, в котором наряду с милосердием, добротой, состраданием, отзывчивостью легко уживаются звериный эгоизм, недоброжелательность, подозрительность, доносительство и зависть. При этом он разводит понятия коммунизм и коммунальность, где первый играл роль обуздания российской социокультуры: «…коммунизм возник как организация сферы коммунальности в масштабах целого общества, как обуздание стихии коммунальности, упорядочивание ее и управление ею. Вырастая из коммунальности и являясь ее развитием, коммунизм одновременно сложился и как феномен антикоммунальности, как сдерживание и ограничение коммунальности, – как форма и средство самоорганизации коммунальности. Так что в результате разрушения коммунизма на его месте не могут автоматически возникнуть явления западной демократии и рыночной экономики. Рухнут лишь ограничения на коммунальность и организующие ее средства, в результате чего наступит прежде всего буйство ее негативных проявлений и свобода для ее преступного аспекта» [Зиновьев 1995, 20].

Более того, обуздание коммунальности осуществлялось ее же общинно-бюрократическими методами в результате чего в советском обществе не был до конца доведен исторический проект нового человека. К.М. Кантор в этой связи подчеркивал, что «образование, наука и искусство возводились на фундаменте все той же “коммунальности”. <…> Гомо советикус оставался все тем же общинником, государственным иждивенцем, “одобрялкиным”, даже будучи крупным ученым или художником» [Кантор 1996, 136].

Не с крахом ли СССР связано буйство нашей коммунальной социокультуры и ее наиболее негативных и преступных проявлений? Такие ее радикальные явления за последние два десятилетия, как массовая приватизация крупных промышленных предприятий, молниеносный переход от советской плановой экономики к рыночной, сращение криминала с чиновничье-бюрократическими аппаратом повлекли за собой колоссальный рост социального неравенства, хроническую бедность, как по «доходам», так и по «лишениям», формирование среди населения чувства недосягаемости справедливого общества даже в далекой перспективе, смирение с социальным злом и существующим положением вещей. В этом буйстве негативных сторон российской социокультуры в полной мере проявились неспособность российского народа оказать гражданское сопротивление актам несправедливости и социального унижения.

В этом не последнюю роль сыграли социокультурные ограничители, которые в нашей стране гораздо сильнее, чем в других обществах, хотя, в частности, в западных странах они не менее антигуманны с той лишь разницей, что являются результатом отказа от поиска альтернатив капитализму. См. [Kotz 2015].

И все же проблема российского традиционализма до сих пор остается решающим фактором, преграждающим путь к историческому выражению императива справедливости. Безусловно, с одной стороны, справедливость в национальном сознании народа осознается как «правда», тесно связанная с чувством правдивости тех или иных поступков личности; равноценности людей [Печерская 2011, 36–38]. Но, с другой стороны, практически идея справедливости активно перетекает в феномен «носителя правды», в лице которого для российского человека выступает государство. Отсюда не человек, не общество, а государство превращается в главного организатора социального порядка в строгом соответствии с коммунальными традициями, где «государь», «правитель» выступает в качестве «носителя правды», доброго и справедливого [Ефимова 2003, 99].

К своим социокультурным коммунальным традициям Россия обращается и сейчас по мере усиления феноменов несправедливости. Как показывают результаты социологических исследований, проведенных Институтом социологии РАН в 2013 г., а также политэкономический анализ отношений собственности и труда, в российском обществе идет активное размежевание между различными социально-экономическими слоями и классами; чувство несправедливости общественных отношений становится хроническим переживанием общества, что не может не вызывать тревоги за будущее страны [О чем мечтают... 2013, 59–61].

Однако же коммунальные предрассудки и пороки, возродившиеся с новой силой с приходом в страну капитала, лишь усугубляют в социуме пессимизм и безверие в альтернативные механизмы достижения справедливости. Поэтому даже мечта о справедливом общественном устройстве, которая занимает почетное третье место среди других желаний россиян, не выступает стимулом для личного участия в общем деле, так как вновь именно сильное государство, а не сами граждане согласно социологическим опросам должно взять на себя роль субъекта и гаранта справедливого обустройства страны [О чем мечтают... 2013, 65–66].

В частности, такое предназначение государства, или, по словам историка А. Фурсова, русской власти «с ее автосубъектным, неограниченным, надзаконным характером, с ее гиперволюнтаризмом и свободой от населения (общества)» обуславливается спецификой пространственных и ресурсных особенностей России, с их ограниченным и весьма низким уровнем избыточного продукта [Фурсов web]. Из-за недостатка избыточного продукта, материально-вещественной субстанции или собственности, которые в отличие от Запада, где они оформились в достаточно завершенном виде в феномене капитала, в России не сложился богатый господствующий класс (властно-собственническая верхушка этого класса). Тем самым русская власть возлагала на себя ответственность более или менее равномерного распределения ресурсов (собственности) среди населения, при этом сдерживая интересы как бюрократии, так и господствующих классов [Фурсов web].

Нельзя спорить с тем, что пространство в России играет немаловажную роль в проблеме справедливого распределения народного богатства. И все же трудно согласиться с тем, что лишь российская власть вносит специфику в решение этой проблемы. На взгляд автора, эта специфика определяется отношением человека к пространству как к своей «первой природе». В этом смысле, с одной стороны, человек в России поглощается пространством до такой степени, что пребывает вне истории. С другой – пространство есть «народное тело» России, его целостность. «Он защищал землю как свое тело», – говорит о подвиге советского солдата один из персонажей романа В. Кожевникова «Щит и меч». Не в этом ли идейном аспекте лежит проблема наполнения смыслом огромных просторов страны, несмотря на всю суровость и пространственный хаос нашей «первой природы»? И не в идейном ли наполнении пространства скрыт ключ к решению многих социально-экономических проблем развития Сибири и Дальнего Востока и сохранения национальной культуры народов страны? И если так, то идейный проект может быть реален, если становится вдохновением для человека, а не власти, так как в конечном итоге, его претворение в жизнь будет зависеть от духовного и творческого потенциала именно человека.

Отсюда представляется весьма спорным тезис о том, что исключительно российская власть способна наполнять идейным содержанием пространство и гарантировать социальную справедливость. За последние два десятилетия стихийные силы российской социокультурной эволюции превратили пространство в «ничейную» и «безыдейную» субстанцию [Спиридонова 2013, 69]. Как известно, политические элиты в этом процессе сыграли не последнюю роль. В начале 1990-х гг. номенклатурно-бюрократические слои государства стали активным инициатором и проводником рыночных реформ, проведенных по заимствованной западной модели, которые чуть ли не привели к очередному краху, но уже российского государства. И вновь в начале 2000-х гг. она же, российская власть, выступает активным субъектом предотвращения процессов «расползания» государственности, опасных дезинтеграционных процессов в стране.

И в этих же условиях императив справедливости поглощается стихийными социокультурными силами в попытках государства сформировать социальную систему распределения. То, что С. Кордонский видит в этом создание сословной социальной структуры, целью которой является обеспечение со стороны государства справедливого распределения, а также определение параметров социальной политики и социальной справедливости [Кордонский 2012 web], на взгляд автора, лежит по ту сторону подлинного исторического императива социальной справедливости. Поэтому и эти усилия не способны собрать разорванную социальную ткань России и «безыдейное» состояние российского пространства лишь потому, что традиционно воспроизводят модель «преобразований сверху».

Парадоксально, но в наших условиях именно «цивилизованный» рынок и пришедшая вместе с ним тотальная коммерциализация отношений возрождают среди населения традиционные способы решения своих материальных и экономических проблем, стимулируя покидать регионы в поисках заработка в направлении центра. По словам Наумова, в этом наблюдается возврат к феномену «отходничества» времен царской России XVIII в. [Наумов 2013, 1, 4].

Но все-таки способны ли избавить нас от пороков моральной деградации и несправедливости чиновничье-бюрократические механизмы установления «социальной справедливости» или отходничество, которые развиваются стихийно и не являются результатом сознательных проектов самих граждан? Ситуация ожидания со стороны общества «инициатив и преобразований сверху», к сожалению, актуализирует вызовы не будущего, а прошлого. Россия вновь оказалась в оковах собственного традиционализма, попустительства, принявших лишь «осовремененный» облик, но также продолжающих сдерживать прорывы к общественной солидарности и низовому сплочению. К тому же внедряя разрушительные, а не созидательные элементы западной цивилизации, мы не осознаем, что в итоге страна превращается в социальный гибрид из «обломков советизма, из подражания западнизму и из реанимации загримированных призраков дореволюционной России» [Зиновьев 2009, 202].

И, тем не менее, есть ли выход из сложившегося социокультурного тупика?

Вызов истории как императив справедливости

На мой взгляд, выход не просто возможен, он навязывается самой необходимостью. И не только потому, что Россия находится в тупиковом состоянии, но еще и потому, что она является частью глобального мира, который в свою очередь не в меньшей мере пребывает в условиях цивилизационный безысходности. В этом смысле как для России, так и для всего остального мира такой вектор жизненно востребован, и он уже не может ограничиваться лишь очередным выходом из кризиса цивилизации, поскольку национальные и глобальные проблемы все более указывают на назревший кризис истории, т.е. проблему включения Человека в обустройство жизни по правилам подлинной свободы и справедливости. В то же время этот глобальный исторический вызов для России совпадает с проблемой некатастрофического расставания с прошлым, которое возможно через осознание и переосмысление того момента, что строительство справедливого общества начинается и продолжается «снизу», а не «сверху», и что фундамент такого общества устойчив лишь при расширении низовых горизонтальных связей и форм общения между людьми.

Однако при таком прорыве совсем в ином свете выглядит проблема человека именно в силу того, что внутренне несвободный, несамостоятельный, необразованный человек в конечном итоге неспособен на подобные низовые социальные инициативы.

Эта проблема выглядит еще острее в свете «коммунального» социокультурного типа российского общества, который требует не столько обуздания, сколько снятия его негативных сторон. Другими словами, возможен ли в нашей стране не просто образованный и культурный человек, но при этом «общинник» и «одобрялкин», а свободный, справедливый и самодеятельный, способный брать ответственность не только за себя, но и за судьбу Отечества? Если да, то не нарушится ли российская социокультура, не исчезнем ли мы как особый социокультурный паттернальный ансамбль?

Найти ответы на все вопросы в рамках одной статьи практически невозможно. Однако автор считает важным обозначить гипотезу, которая может звучать следующим образом: императив справедливости для России – это императив прорыва человека в будущее через разрешение кризиса истории (1) и одновременно (2) это есть императив осмысления российским обществом и государством уроков прошлого, а значит осознания гражданами, что при следовании ими традиционной логике попустительства и  возложению надежды на «государя», бюрократия, капитал будут отодвигать человека из истории.

На взгляд автора, такая взаимосвязь в постановке проблемы справедливости обусловлена тем, что прорыв страны в историю невозможен без ее соединения с идеалами свободы и солидарности. Российскому обществу с его многоэтничным и многонациональным составом, разнородными общественными интересами и российскому государству необходимо осознать историю как свободный акт личности, произрастающий «снизу». Отсюда, возлагая на государство, бюрократию и иные не зависящие от воли человека силы задачу социальной институционализации идеалов и принципов справедливости, мы отрезаем себе путь для прорыва в будущее, в новый мир подлинной культуры.

Исторический взгляд на императив справедливости зарождается и прорастает внутри человеческого самосознания, т.е. только во внутренне свободной личности. Отсюда и иной взгляд на проблему единения идеалов справедливости и свободы, который предполагает не доминирующее положение одного по отношению к другому, а, напротив, их взаимную детерминацию. Дело не в том, что дух справедливости нуждается в свободе, а в том, что его материализация как общественного отношения осуществима свободной личностью. В этом случае весьма принципиален вектор движения – от свободной личности с чувством справедливости и правды к свободному и справедливому обществу, а не наоборот. Ставя задачу противоположного движения, создания справедливого общества как целого, а затем справедливой личности, мы выбираем путь господства над человеком внешних сил, которые, несмотря на благие намерения, рано или поздно приведут к отчуждению между человеком и обществом. Даже осмыслив контуры единения справедливости и свободы, мы будем способны наметить вектор альтернативного, а не имитационного развития страны.

И все же где искать такой ансамбль чувств справедливости и свободы? Справедливость в российской культуре определяется как правда и прежде всего как правда о человеке. Если предмет правды есть человек, его достоинство, то и справедливость понимается как правдивое отношение к людям и подлинная правда о поступках человека. Как заметила Л.А. Булавка-Бузгалина: «Не бывает правды “вообще”. Кроме того, нельзя путать два таких понятия, как “правда” и “информация”. Правда – это больше, чем информация, это, прежде всего, позиция, исходя из которой, человек не только показывает противоречия объективной реальности, но и выражает свое понимание того, как их можно разрешить. Это, говоря словами Юрия Олеши, “когда двое, очень близко прижавшись друг к другу, обсуждают, как бы найти наилучший выход”, причем выход конкретный для тех конкретных людей, кто эту правду ищет» [Булавка-Бузгалина 2015 web].

Как мне представляется, именно в этом нравственном узле, т.е. в Человеке, в его правде, в его осмыслении совместно с другими деятельного разрешения противоречий действительности пролегает путь сближения справедливости и свободы. Но свободы как поступка, как освобождения человека от тех оков отчуждения, которые отторгают личность от поиска справедливости через деятельное участие, через возвышение над общественным мнением или иными силами, порицающим свободный выбор.

Карл Кантор определял этот акт освобождения личности через парадигмальный проект или цель истории, который «направляет индивида не к самореализации и даже не к столь необходимому здоровому обществу, элементарному самоизменению (отказу от обмана, взяточничества, властолюбия, демагогии, от dolce farniente), а к самопревосхождению себя естественного, паттернального» [Кантор 2002, 117].

Для России этот исторический вызов, в сущности, есть вызов превосхождения самих себя в том виде, в котором доминируют в нас собственная негативная социокультура, общественное мнение, ложные и манипулятивные ориентиры, превращая нас в массу «одобрялкиных», общинников, осуждающих тех, кто совершает акт самоосвобождения, либо попустительски «верующих», что государство решит проблему общего блага.

Освобождение от оков социокультуры предстает как вызов истории, но и исторический прорыв к свободе может стать действительно достоянием миллионов, если он совершается не поодиночке. Михаил Лифшиц, ставя вопрос о том, что такое нравственность, писал: «Это нить, связывающая людей друг с другом, то есть общественное отношение» [Лифшиц 1988, 230]. В таком смысле именно чувство справедливости из абстрактной морали и ценности действительно способно стать моральной силой сплочения миллионов, когда начнет произрастать из реальных общественных отношений солидарности и поддержки, а не голословных лозунгов и абстракций.

Таким образом, справедливость есть императив, который движет человека именно к общественному выражению своего внутреннего личностного проекта, который признает в каждом потенциал для становления целостной личностью. Но «до понимания присутствия в себе внутренней духовной свободы индивиду надобно дорасти – превращением себя в личность – самопревосхождением в себе индивида» [Кантор 2002, 120]. Также нельзя не упомянуть в связи с этим слова А. Этманова, который видит в справедливости, прежде всего, ситуацию, когда «работник изживет в себе раба, когда принцип “я – начальник, ты – дурак”, с которым многие соглашаются, будет изжит; когда рабочие будут солидаризироваться друг с другом, отстаивать общие интересы, а значит, не бояться, не продаваться, объединяться и совместными усилиями отстаивать свои интересы» [Этманов 2012 web].

В этой связи исторический императив справедливости, еще раз повторю, не есть абстракция «равных возможностей и прав», а общественное выражение деятельной реализации правды о человеке. Такой взгляд на справедливость обращен к человеку, а значит, для нас крайне актуален, так как он способен проложить путь к снятию столь трагичного для России противоречия между бытием человека в истории и стихийным пребыванием в обезличенной социокультурной эволюции. Сегодня же к правде о человеке ведет путь, полный преград, создаваемых не только общинным и патерналистским общественным сознанием, но и всеобъемлющим потребительским отношением между людьми, которые разрывают целостность переживаний человеком чувств справедливости и любви к Отечеству. Между тем нельзя забывать о том, что именно эти социальные страсти в российской культуре сопереживаются как единое целое.

Думается, что в их новом единении скрыт потенциал прорыва к позитивному взаимодействию российской национальной культуры, ее духовных начал и духа истории. Но и не всякая социокультура может быть реальным «базисом» для возвышения над нею для исторического творчества личности. И, по моему убеждению, таковым может быть только тот фундамент страны, который основан на образовании и культуре, связывающих нас с духовным наследием великих предков.

Исторический диалог с ними – это не только общение с вечностью, но и размышления о самих себе сегодняшних. Так, и Ю. Осипов связывает судьбу России с неугомонной энергией Михаила Васильевича Ломоносова: «Помимо того, что Россия хочет оставаться Россией, причем вполне независимой и самостоятельной, она хочет быть еще и действенной, созидательной, творческой, опять же – ломоносовской!» [Осипов 2015, 12]. А что сказал бы сам М.В. Ломоносова о нас, оказавшись здесь, в России XXI века? «Кризис, братцы, в головах ваших, когда вы не знаете, что вам делать и все ждете совета из-за океана. Экономика вовсе не хозяйство, она ведь и против жизни способна работать, вот и работает, обирая страну и ничего ей взамен не давая. Не ваша она и не отеческая, чужая она и для отечества, для него лишь убыточная. И не курс надо вам менять, а головы, как раз на те, в которых лад вместо кризиса…» [Осипов 2015, 12].

Да, действительно, мы оплошали в своем отношением к Отечеству и к истории. И если дело в головах и в облагораживании чувств индивида, то и путь к возрождению России должен пролегать через Человека. А.А. Зиновьев верил именно в человека и подчеркивал, что нужно «…начинать с нулевого уровня – с создания нового человека. Человека цивилизованного, человека идеалистического, человека утопического, человека наивного, человека непрактичного, человека неэгоистичного, человека нерасчетливого» [Зиновьев 2006 web].

Новый человек может возникнуть только там, где горит огонь культуры и диалог, способный будоражить в нас чувства совести и ответственности за Родину, оставленную без справедливости и любви. Вот почему без образования и культуры сегодня нереализуемы надежды на возрождение человека, а также, по словам В.М. Межуева, на преодоление противоречий между образованными и необразованными, между народом и интеллигенцией и, в конечном итоге, между физическим и умственным трудом, за которыми и стоят, по его мнению, все проблемы России [Зиновьев, Межуев 2004, 33].

Поэтому-то реанимация сословного принципа в государственной политике решает проблему не социальной справедливости, а размывания образования как института становления личности, превращая его в привилегию, тем самым «возрождая» не только старый мир имущих и неимущих, привилегированных и непривилегированных «сословий», но и сам принцип растворения человека в стихии социокультурной эволюции.

Немаловажно и то, что в России до сих пор образование рассматривается как внешняя, вспомогательная сфера, обслуживающая материальное производство, а не самодостаточная сфера развития высшей ценности – человека. Перелом этой тенденции неосуществим, как бы мы ни мечтали о «сильном государстве», без деятельного участия прежде всего рядовых граждан, их общественных институций в смене представлений о предназначении образования и культуры как сфер развития внутренне свободной и творческой личности, чувствующей свою сопричастность к общему делу и к судьбе Отечества.

На мой взгляд, идея и грезы о новом человеке могут и должны стать общественным идеалом как для России, так для всего мира, вдохновляющим нас к бытию в истории, а не к существованию в обезличенном мире отчуждения. Иному, как показывает безысходная ситуация современной цивилизации, не суждено стать стимулом подлинной общественной солидарности и сплочения, поскольку лишь истории дано пройти через судьбу человека и драму внутреннего самосознания личности. Лишь через личностное участие, низовые и гражданские социальные инициативы лежит путь снятия негативных черт российской социокультуры. В сущности, только личные инициативы граждан и способны начертать контуры преодоления многовековых и порой трагичных для нашей страны противоречий между историей и социокультурной эволюцией, между народом и государством, между народом и интеллигенцией. В противном же случае социум, задавленный проблемами выживания, погоней за выгодой, деньгами, сытостью, будет выдавливать дух справедливости и дух истории из жизни человека силой пессимизма, эгоизма, частного интереса, зависти «обывателей-вульгарис», по словам поэта-новатора В.В. Маяковского. А пресловутое общественное мнение без нравственного трепета будет «адаптировать» правду и историческую справедливость к алчным интересам цивилизации, довольствуясь «историей» в виде геополитических завоеваний государства, мнимого патриотизма, тогда как Человек как родовое существо будет по-прежнему оставаться на задворках подлинной истории.

Ссылки (References in Russian)

Булавка-Бузгалина 2015 web – Булавка-Бузгалина Л.А. Лицемерие – дань добродетели? Тема с профессором Московской финансово-юридической академии Людмилой Булавкой-Бузгалиной // Российская газета. 2015. 31 июля. Федеральный выпуск №6739 (168). // http://m.rg.ru/2015/07/31/licemerie.html

Ефимова 2003 – Ефимова С.В. Смысл правды как формы социальной справедливости (на материале русской культуры) // Международные юридические чтения: Материалы научно-практической конференции (17 апреля 2003). Ч. 1. Омск, 2003. С. 95–102.

Зиновьев 1995 – Зиновьев А.А. Русский эксперимент. М.: Наш дом. 1995.

Зиновьев 2009 – Зиновьев А.А. Несостоявшийся проект. Распутье. Русская трагедия. М., 2009.

Зиновьев, Межуев 2004 – А. Зиновьев & В. Межуев. Диалог об образовании // Знание. Понимание. Умение. М., 2004. Вып. 1. С. 25–42.

Кантор 1996 – Кантор К.М. О глобальном кризисе истории в социокультурном измерении // Полис. 1996. № 3. С. 135–145.

Кантор 2002 – Кантор К. М. Двойная спираль истории: Историософия проектизма. Общие проблемы. М.: Языки славянской культуры, 2002. Т. 1.

Лифшиц 1988 – Лифшиц Мих. Нравственное значение Октябрьской революции // Собр. соч.: в 3 т. М.: Изобразительное искусство, 1988. Т. 3.

Наумов 2013 – Наумов И. Российская глубинка отделилась от государства. Жители малых городов и деревень вернулись в XVIII век // Независимая газета. 2013. 30 октября. № 235 (5998). С. 1, 4.

О чем мечтают… 2013 – О чем мечтают россияне. Идеал и реальность. (Под ред. М.К. Горшкова, Р. Крумма, Н.Е. Тихоновой). М.: Весь мир, 2013.

Осипов 2015 – Осипов Ю.М. Ломоносов и мы // Философия хозяйства. № 1. C. 10–13.

Перспективы… 2015 web – Перспективы левой идеи в постиндустриальном мире: почему несправедливость не повышает ее влиятельность? // http://svom.info/entry/547-perspektivy-levoj-idei-v-postindustrialnom-mire-po/

Печерская 2011 – Печерская Н. Справедливость: между правдой и истиной. (История формирования концепта в русской культуре) // «Правда»: дискурсы справедливости в русской интеллектуальной истории / под ред. Н.С. Плотникова. М.: Ключ-С, 2011. C. 15–48.

Фурсов web – Фурсов А. Русская власть, история Евразии и мировая система: Mobilis in Mobile (Социальная философия русской власти) // http://www.intelros.ru/subject/karta_bud/2337-andrejj-fursov.-russkaja-vlast-istorija.html/

Энгельс 1961 – Энгельс Ф. К жилищному вопросу // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2. М., 1961. Т. 18.

Этманов 2012 web – Этманов А. В России две беды – равнодушие и дефицит солидарности // https://mpra.info/mpra/Nashi-lyudi/Aleksei-Etmanov/926-Aleksei-Etmanov-V-Rossii-dve-bedi--ravnodushie-i-deficit-solidarnosti

References

Bulavka-Buzgalina L.A. Why has hypocrisy become a norm in the contemporary society? Russian paper. Federal issue № 6739 (168), 31 of July 2015 // http://m.rg.ru/2015/07/31/licemerie.html/ (in Russian).

Dialogue on education: A. Zinoviev & V. Mezhuev // Knowledge. Understanding. Competence. 2004. №1. P. 25–42 (in Russian).

Efimova S.V. The sense of the truth as a form of social justice (on the materials of Russian culture). – International law readings. Materials of the scientific practical conference (17 of April 2003). Part 1. Omsk: P. 95–102 (in Russian).

Etmanov A. Russia has two misfortunes – indifference and a lack of solidarity // https://mpra.info/mpra/Nashi-lyudi/Aleksei-Etmanov/926-Aleksei-Etmanov-V-Rossii-dve-bedi--ravnodushie-i-deficit-solidarnosti/ (in Russian).

Engels F. On accommodation question // K. Marx, F. Engels. Collection of works. Vol. 18 (in Russian).

Kantor K.M. On global crisis of history in the sociocultural dimension // Polis. Political Studies. 1996. №3. P. 135–145 (in Russian).

Kantor K.M. Double helix of history: Historiosophy of projectism. V.1.: Common problems. M., Languages of Slavic cultures. 2002 (in Russian).

Naumov I. Russian remote places separated from the state. Inhabitants of small towns and villages have returned to the XVIII century // Nezavisimaya Gazeta. 30 of October 2013. P. 1, 4 (in Russian).

On what dream Russians. Ideal and reality. (ed. M.K. Gorshkov, R. Krumm, N.E. Tikhonova). M., 2013 (in Russian).

Osipov Y.M. Lomonosov and we // Philosophy of economy. 2015. № 1. P. 10–13 (in Russian).

Pecherskaja N. The history of genesis of the consept in the Russian culture) // “Verity”: discourses of justice in the Russian intellectual history (ed. N.S. Plotnikov). M., 2011 (in Russian).

Perspectives of left idea: why does not injustice increase its influence? // Svobodnaja mysl. http://svom.info/entry/547-perspektivy-levoj-idei-v-postindustrialnom-mire-po/(in Russian).

Zinoviev A.A. Russian experiment. M., 1995 (in Russian).

Zinoviev A.A. I dream of a new man // Rossiyskie Vesti. 2006. 22-29 March. № 11 (1813) //  http://zinoviev.info/wps/archives/65 (in Russian).