Н.А. ГРЯКАЛОВ. Жребии человеческого. Очерк тотальной антропологии. СПб.: Дмитрий Буланин, 2015. 438 с.

Книга талантливого петербургского философа и социального антрополога Николая Алексеевича Грякалова (15.09.1978 – 18.07.2014), изданная посмертно, ставит и отвечает на важные и тревожные вопросы о выборе той развилки в эволюции человека, которую он не раз — отсюда использование множественного число слова «жребий» в заглавии — проходил, и тех, которые нам пройти еще предстоит. Мысль эта звучит особенно актуально в наше неспокойное время.

Лейтмотив своей книги Н.А. Грякалов заявляет сразу и без обиняков:  «То, что происходит в сфере чистой мысли, то, что происходит в логическом языке, ― отнюдь не единственные реальности человекоразмерного мира. Есть и другие ―  азарта, веры, ревности, лицемерия, беспощадной борьбы за ничтожные цели… Короче, неразумные истоки разумного или ― жребии человеческого» (с. 3). Центральная проблема — пространственно-временные точки разрыва с устоявшимися правилами и нормами, в которых нарушается старый и устанавливается новый порядок социума. Детально рассматриваемые феномены – лиминальные практики (лабиринтные блуждания, каннибализм, проклятие), лиминальные состояния (опьянение, одержимость), лиминальные персонажи (король и шут, колдун и аскет) – важны не сами по себе, но теми смыслами, посредством которых человек будет вносить порядок в хаос.

Подзаголовок книги – «Опыт тотальной антропологии» – отсылает к понятиям, затрагивающим определения человеческого, посредством которых анализировались феномены, обладающие «сквозным в отношении к экзистенции характером» (с. 4). Тотальный характер антропологии раскрывается на путях методологий социальной, культурной и философской антропологии с привлечением таких дискурсов, где онтотеология реальности сопряжена с человеческим (это прежде всего М. Хайдеггер периода «Бытия и времени», А. Кожев, Ж. Батай). Авторский же самоотчет гласит, что данное исследование – «классическая модернистская работа», лежащая в русле «антропологического поворота» (с. 16).

Говоря о книге в целом, хотелось бы предостеречь читателя: его не ждет легкая прогулка по сюжетам, изобилующим интересными фактами из истории антропологии, этнографии, фольклористики, литературы, изобразительного искусства и, само собой, философии. Оригинальность подачи материала, включая стиль изложения, глубокая эрудиция, позволяющая привлекать материал из различных областей гуманитарного знания, не идут в ущерб философско-антропологическому анализу и научной обоснованности обобщений и выводов. Рассматриваемые автором концепты – престиж, война, вера, роскошь, жертвоприношение, трата, маска, лицо, лик – помогают актуализировать многие культурно-антропологические проблемы. Они же позволяют автору оригинально, а порой и экстравагантно представить этапы становления человеческого. Интерес и доверие  к выдвигаемым гипотезам и выводам опираются на академическую глубину и личностную интонацию исследователя и все более усиливаются по мере осознания того, какой значительный массив  зарубежной и отечественной литературы освоен автором в процессе написания своей поистине новаторской работы.

Н.А. Грякалов способен без затруднений конструктивно переходить от одного дискурса к другому. Если для некоторых современных аналитиков труды Гегеля, Хайдеггера, Гуссерля, Лакана или Делёза становятся тем символическим капиталом, который они рачительно приумножают, реферируя тексты и реализуя конкретные издательские проекты, то автор книги «Жребии человеческого» во многом девальвировал эзотеричность гегельянских, психо- или шизоаналитических, феноменологических и прочих сект. В своих рассуждениях он в равной степени внимателен к зарубежной и отечественной традиции. Вот несколько примеров. Называя авторов, выступивших «против эволюционной гомеопатии Ч. Дарвина: Х. Де Фриз, А. Бергсон, Я. Икскюль» (с. 6), он не забывает о научном вкладе Л.С. Берга и А.А. Любищева. Говоря о роли имитативности в антропогенезе, исследованной российскими антропологами – Б.Ф. Поршневым, М.Ф. Нестурхом, В.П. Алексеевым, автор указывает также на труды Ф. Кликса, Л. Мамфорда, Э. Канетти, Р. Жирара (см. с. 7).

Демонстрируя, как разнородные истоки мысли могут стать арматурой человеческого мира, он, подобно тому, как это делают Бодрийяр или Жижек, приводит примеры из сферы элитарной и массовой культуры. Русская философия, представленная в книге разделом о П.А. Флоренском («Драматизация зримого»), многочисленными отсылками к трудам М.М. Бахтина, М.К. Мамардашвили и А.Ф. Лосева, уместно дополняется литературными смыслообразами (Гоголь, Достоевский, обэриуты). Отдельно можно сказать об изобразительном искусстве. В осмыслении пещерных «макарон» («перворешетка, наложенная на спонтанность образов»), автор предлагает использовать имя художника Мондриана («принцип Мондриана») как философский концепт, «отправляясь от интуиций “пластической математики”» (с. 75).

Содержание книги разделено на две части. В первой – «Арматура антропосферы» – Н.А. Грякалов исходит из того, что «долгое время история сообщества — это история одного человека» (с. 174). Исследователь, в традиции археологии знания М. Фуко,  внимателен к конкретным антропологическим описаниям, обычаям, к локальному процессу проявления и преодоления лиминальных состояний. Но если для французского философа важны механизмы формирования дисциплинарных пространств, то для автора рецензируемой книги – производящая сила человеческих основофеноменов, по отношению к которым разумное ограничено. Если знание можно транслировать, то «нельзя полюбить за другого или за другого поверить в Бога» (с. 3). В истории, как показывает Н.А. Грякалов, принципиально не элиминируется насилие, как «ужаснейшее» («τὸ δεινότατον»), под которым автор понимает разрыв, исходную пустотность в сердце человеческой реальности.

Во второй части («Абрис больших вещей. Эпилегомены к ненаписанной социодицее») в центре внимания автора социогенез, метафизическое обоснование социальности и, что следует здесь подчеркнуть, ее оборотная сторона. Специфичность тотально-антропологического подхода косвенно, но от этого не менее действенно, раскрывается через котировки собеседников: самые востребованные из них Хайдеггер, Фуко, далее, несколько поотстав, Поршнев и Мосс.   

В антропогенезе и в социоистории человека подстерегает серия катастроф, событий, не укладывающихся в историю самосознания. Постольку проект становления человека заявлен как сопротивление иллюзии просвещения, которое можно выразить кратким положением Гегеля: «История, развертывающаяся перед нами, есть история отыскания мыслью самой себя». Общность, выработанная на основе разума, притязает на универсальность. Критика с позиций тотальной антропологии есть критика с позиций контекстуализма, локального топоса, итог чего – обнаружение «неразумных истоков разумного» (с. 18). Здесь трудно не отметить ницшеанский мотив, развиваемый исследователем в описании катастроф, опыта любви и веры, боли, эротизма, страдания, ярости и зависти и подобных им состояний, не подвластных социальной истории, разыскивающей свои разумные основания актом узнавания разумности. Именно о них — о неразумных основаниях социальности — идет речь во второй части книги. Для их адекватного описания вводятся «региональные» социологии: некросоциология, тотальная социология сновидения, социология ада. Ад в этом социально-философском анализе трактуется как место, к которому пригвожден человек: «Ведь что есть ад, как не закрытие возможности; место, где человек намертво прикреплен к собственной сущности…» (с. 361). Ад – это не Другой, ад – это когда ты не способен изменяться вместе с миром, обстоятельствами, возрастом.

Избранный исследователем способ аналитики высвечивает далеко не очевидные стороны привычных культурных феноменов. Не будем ходить далеко — буквально на соседней странице читаем о «сатанинской» природе искусства, отражающей и обслуживающей смену «режимов роскоши». Оно есть вид непроизводительной траты, «тонизирующей любой исторический организм» (с. 360). И таких новаторских трактовок феноменов войны, охоты, жертвы, боли, смерти, маски, личины и т. д. мы обнаружим немало. Они представлены порой как гипотезы, прозрения, интуиции: но все они сбываются в горизонте подлинного философского мышления, и для их обоснования привлечен богатейший исторический и антропологический материал.

В заключении необходимо сказать о книге как целостном  произведении. Она прекрасно издана, на обложке с умыслом, дополняющим и отчасти упреждающим содержание, размещена французская миниатюра ХV в. – иллюстрация к «Истории деяний Александра Великого». Вызывает чувство уважения проделанная редакторская работа, сопроводительный справочный аппарат, строгая унификация библиографических ссылок, наличие именного указателя, необходимого для удобства работы с книгой.

Вполне закономерно, что книга Н.А. Грякалова удостоена премии Санкт-Петербургского философского общества 2015 г. в номинации «За лучшее исследование по философии 2014 – 2015 гг.».

                                                                               В.В. Савчук (Санкт-Петербург)