Перевод выполнен с юбилейной публикации [Flew 2000 web]. Энтони Флю (1923–2010) был одним из самых известных философов религии второй половины ХХ в. К концу жизни он отошел от атеизма и принял деизм (см. [Flew 2007]). Эссе Theology & Falsification было представлено членам Socratic Club (Oxford University) в 1950 г. и оказалось, возможно, самой читаемой философской публикацией во второй половине ХХ в.

Позвольте мне начать с притчи, навеянной легендой, которую рассказал Джон Уиздом в интересной и поучительной статье «Боги» [Wisdom 1953]. Однажды два исследователя вышли на поляну в джунглях. Поляна была усеяна цветами и сорняками. Один из исследователей говорит: «Какой-то Садовник, должно быть, ухаживает за этой поляной». Другой возражает: «Здесь нет никакого Садовника». Тогда они ставят палатку и начинают наблюдать. Время идет, Садовника не видно. «Но, быть может, садовник – невидимка». И они окружают поляну колючей проволокой. Они пускают ток через проволоку. Они патрулируют поляну с овчарками. (Они помнят, как «человека-невидимку» Герберта Уэллса можно было обнаружить по запаху или касанием, хотя он оставался невидимым.) Ни единого вопля, который выдал бы гостя, не раздалось. Движения проводов не выдали ни одной попытки пролезть через них. Ни разу не залаяли овчарки. И все равно Верующий настаивает на своем: «Здесь есть Садовник, невидимый, бестелесный, не подверженный электрошокам; Садовник без запаха и не издающий звуков; Садовник, секретно ухаживающий за своим любимым садом». И, в конце концов, Скептик отчаивается: «Что остается от твоего исходного утверждения? Чем отличается тот, кого ты называешь невидимым, бестелесным, совершенно неуловимым Садовником от воображаемого садовника, да и вообще от утверждения, что Садовник не существует?»

Эта притча демонстрирует, как исходное утверждение существования чего-либо или сходство некоторых совокупных характеристик каких-либо феноменов может получить совершенно иной статус и стать утверждением «желательной картины» (picture preference)[i]. Скептик говорит: «Здесь нет Садовника». Верующий говорит: «Здесь есть Садовник (однако, невидимый и т.д.)». Иной пример: один человек говорит о сексуальном поведении, другой предпочитает говорить об Афродите (хотя и знает, что в действительности нет некой божественной личности, стоящей позади сексуальных феноменов и ответственной за них)[ii]. Процесс модификаций может быть остановлен в любой момент прежде, чем исходное утверждение полностью снято и нечто от него еще сохраняется (тавтология). Невидимый человек Г. Уэллса, конечно, не может быть увиден, но во всех других отношениях он был человеком, подобным нам. И хотя процесс модификаций может и обычно останавливается в какой-то момент, он не всегда останавливается вовремя и на разумной основе. Некто может полностью опустошить свое исходное утверждение, не заметив, что он совершил это. Остроумная и смелая гипотеза может быть похоронена по кусочкам – смерть от тысячи модификаций (the death by a thousand qualifications).

И в этом заключается, как мне представляется, особенная опасность, порок, присущий именно теологическим высказываниям. Возьмите, например, высказывания: «Бог имеет план», «Бог сотворил мир», «Бог любит нас, как отец любит своих детей». На первый взгляд, они звучат именно как утверждения, как фундаментальные космологические утверждения. Конечно, нет определенного указателя, что они являются или задуманы быть таковыми. Но давайте ограничимся теми случаями, когда те, кто произносит такие высказывания, высказывает их с намерением выразить определенные утверждения. (Замечу в скобках, что те, кто произносит или интерпретирует их как криптокоманды, выражения желаний, замаскированные восклицания, скрытые этические нормы или еще как либо, но не как утверждения, вряд ли сумеет обосновать их ортодоксальность или практическую эффективность.)

Заметим следующее: утверждение чего-либо как имеющего место эквивалентно отрицанию того, что это нечто не имеет места[iii]. Теперь предположим, что мы сомневаемся в отношении того, что утверждается кем-то, кто произнес некое высказывание. Или, более радикально, предположим, что мы скептически относимся к тому, что его высказывание вообще утверждает что-либо реально. В таком случае мы можем попытаться понять (или, возможно, разоблачить) это высказывание, потребовав указать то, что послужило бы опровержением утверждения или оказалось бы несовместимым с ним. Ибо, если высказывание действительно является утверждением, оно необходимо будет эквивалентно отказу от отрицания этого утверждения[iv]. И все, что будет ему противоречить или побудит высказывающегося отказаться от своего утверждения и признать его ошибочность, должно быть частичным (или полным) отрицанием этого утверждения. И если нет ничего, что выставленное утверждение отрицает, то нет ничего, что оно и утверждает, и тогда оно фактически не является утверждением. Когда Скептик из притчи спрашивает Верующего: «Чем отличается твой невидимый, бестелесный, совершенно неуловимый Садовник от воображаемого садовника, да и вообще от утверждения, что Садовник не существует?», он высказал предположение, что исходное утверждение Верующего оказалось настолько опустошенным модификациями, что перестало быть вообще утверждением.

Часто неверующим людям кажется, что невозможно вообразить событие или серию событий, которые, случись они, были бы признаны думающими теистами достаточным основанием для признания того, что: «Все-таки, Бог не существует» или «Бог в действительности не любит нас». Нам говорят, что Бог любит нас, как отец любит своих детей. Нас заверяют в этом. Но затем мы видим ребенка, умирающего от неизлечимого рака горла. Земной отец ребенка сходит с ума от безрезультатных попыток спасти ребенка, но его Небесный отец не проявляет никаких явных признаков заботы о своем чаде. И нам предлагают модификации: «Божья любовь не есть просто человеческая любовь» или, возможно, «Божья любовь непостижима», и мы осознаем, что человеческие страдания вполне совместимы с истиной утверждения: «Бог любит нас как отец (но, конечно...)». Нас уверили снова. Но затем мы можем спросить: «Какова ценность этого заверения в Божьей любви (с ее соответствующей модификацией)? Против чего эта кажущаяся гарантия является гарантией? Что должно случиться, чтобы мы не просто (правомерно или неправомерно) желали, но также (логически и основательно) вынуждены были согласиться с утверждением: «Бог не любит нас» или даже: «Бог не существует»? И потому я ставлю перед будущими участниками дискуссий простой центральный вопрос: «Что может случиться или что должно случиться, что станет для вас опровержением Божьей любви или самого существования Бога?»