Я.В. ЧЕСНОВ. Народная культура. Философско-антропологический подход. М.: Канон +: Реабилитация, 2014. 496 с.

Эта книга, к сожалению, стала последней из изданных работ Яна Вениаминовича Чеснова, скончавшегося 28 декабря 2014 г. Историк, ученик Б.А. Рыбакова, А.В. Арциховского, Н.Н. Чебоксарова, С.А. Токарева, он много лет отдал работе в Институте этнологии и антропологии АН СССР. Занимаясь полевыми исследованиями, Я.В. Чеснов очень чутко ощутил, как антропология, ставящая вопросы о судьбе культур и цивилизаций, сближается с философией. В фокусе этого сближения – человек. Идею его комплексного, междисциплинарного исследования впервые попытались осуществить в Институте человека РАН, ведущим сотрудником которого с 2001 г. становится Ян Вениаминович. Позднее идею философско-антропологического подхода к изучению народной культуры он развивает и в Институте философии РАН, в Секторе гуманитарных экспертиз и биоэтики, где трудился последние годы.

Однако подлинная встреча философского и антропологического, этнологического знания, о которой размышлял Я.В. Чеснов, видимо, еще не произошла. Хотя их взаимный интерес и притяжение на сегодняшний день очевидны. Мировое философское сообщество успело познакомиться с концепциями некоторых замечательных западных антропологов, среди которых М. Мид, Р. Бенедикт, Б. Малиновский. Но их труды, став классическими, далеко не отражают современный объем антропологического знания. Да и география этих исследований сфокусирована на локальном материале, оставляя за  рамками огромное евразийское культурное пространство.

В этой ситуации Я.В. Чеснов справедливо отмечает, что «Россия – колоссальный материк антропологического разнообразия человечества. Здесь трудятся хорошо подготовленные специалисты с глубоким знанием необходимых языков. Перед нами огромный потенциал антропологической науки, все теснее смыкающейся  с философской антропологией» (с.45). Этот потенциал воплощен, например, эстетическими системами финно-угорских народов, концепциями времени у чувашей и вайнахов, особым отношением к пространству у славянских и бывших кочевых народов  Евразии, эстетическими системами народов Сибири. Этот материк до сих пор остается мало вовлечённым в  культур-философский дискурс.

Сам Я.В. Чеснов как антрополог много работал  среди этих народов.  Богатейший опыт полевых исследований автор соединяет с высоким уровнем философской рефлексии. Это, несомненно, выделяет его труд среди многочисленных этнографических или сугубо философских изысканий в области народной культуры. Философско-антропологический подход Я.В. Чеснова к рассмотрению антропоценоза как «мира человека» во многом закладывался еще в его «Лекциях по исторической этнологии» 1998 г. В дальнейшем автор приходит к утверждению в качестве своей ведущей методологической позиции обращение «к изучению человека его же собственными средствами: его бытием, ментальностями, экзистенциальными решениями проблем жизни и смерти» (с. 27).

Трудно, конечно, разделить полемический призыв автора совершенно выкинуть из багажа философской антропологии «позитивистский прагматизм с его “потребностями”, “реакциями и ответами”, “объективными фактами” и тому подобным старьем» (с. 27). Но изучение народной культуры, осмысление этнографического материала сегодня, действительно, сталкивается с важнейшей проблемой – проблемой понимания факта. Ученый пребывает внешним наблюдателем даже при погружении в этнографическую среду, при так называемом «внутреннем наблюдении». Предмет исследования остается результатом целенаправленного научного интереса.   Фокус этого интереса во многом и определяет видение предмета, трансформируя и конструируя заново этническую традицию. Проблема понимания, интерпретации культуры выходит сегодня за рамки научной методологии и философии. Ее политический аспект мы, к сожалению, вынуждены наблюдать слишком часто.       

Провозглашая отказ от объективистского подхода, Я.В. Чеснов предлагает самим носителям культуры дать «право голоса в построении этнографического факта» (с. 80). Каким образом? Новый философско-антропологический анализ, предлагаемый автором, включает в себя герменевтический принцип коллективной этнологической интерпретации и переход исследователя  от факта-впечатления к факту-переживанию. Это принципиальные для автора положения, он убежден: «описать конкретную культуру без нуминозного, интимно-душевного, в котором пребывает личность человека, невозможно. Никакими измерительными параметрами объективированной культуры нельзя заменить сферу, где ментально собирается представление о человеке» (с. 40).

Тема личности – ключевая в данном исследовании. Сразу отметим ломку многих расхожих стереотипов относительно традиционной культуры. Например, принято считать, что в традиционной культуре человек  растворен в социуме, подчинен коллективному, родовому началу. Наличие личности зачастую связывают только с развитием культуры новоевропейского типа.

Я.В. Чеснов же приходит к совершенно иным выводам, доказывая парадоксальную мысль: «Человек в народной культуре более автономен по отношению к социальным нормативам», он – «носитель поведенческой избыточности, включая  проявления его нрава, что репрессировано в нашей стандартизированной культуре» (с. 32). Исследуя концепты народной культуры, автор видит в них прежде всего ориентиры, дающие человеку возможность организовывать, упорядочивать эту избыточность и таким образом строить сценарий своей жизни. 

В свете сказанного возникают и новые аспекты понимания традиции. С одной стороны, ее единообразие, гомогенность поддерживается образами культуры. Автор настаивает на том, что «на современном уровне знаний при обращении к описанию не только “племен”, но и “цивилизованных” обществ локальные культуры выступают как стилевые образования. В этническом многообразии мы видим теперь прежде всего своеобразие стилей, а не ранжир развитых и не развитых культур. Стиль и есть локальность» (с. 36). В то же время образы, составляющие культурную традицию, могут быть весьма далеки от реальной жизни. Вслед за Ю.М. Лотманом, Я.В. Чеснов называет это явление «взрывом». Применительно к народной культуре он определяет его суть как «эстетический взрыв». И опять мы возвращаемся к авторскому философско-антропологическому пониманию народной культуры: «Художественные образы необходимы народной культуре для стабилизации избыточного мира, в котором живет нестабильный, нравный, меняющийся с возрастом и развивающийся человек» (с. 33).

Ипостась избыточности – креативность. Так разрушается второй расхожий стереотип – о косности народной культуры и ее носителя – традиционной личности. В антропологическом плане это воплощается в креативном изобилии способов решения жизненных проблем. И здесь автор делает принципиально важный вывод: «Архаика, лежащая в основе народной культуры, избыточна в своем мышлении» (с. 34).

Отметим, что дискуссия  о специфике архаического мышления занимала антропологов в течение всего XX в. и не утихает до сих пор. Чем отличается ум первобытного человека от современного? Л. Леви-Брюль считал это отличие принципиальным, подчеркивая пралогический, мифологический, магический характер мышления дикаря. Но большинство «полевых» этнографов и антропологов, среди которых Дж. Фрезер, Б. Малиновский, Ф. Боас, не видели принципиального различия в мышлении первобытного и цивилизованного человека. Действительно, способность контролировать эмоции, сосредоточивать внимание и находить оригинальный выход из нестандартной ситуации, то есть мыслить творчески, были залогом выживания человека. 

Я.В. Чеснову во многом близка позиция К. Леви-Строса. Но открытое последним бриколажное мышление первобытного человека рассматривается автором книги как частный случай универсальной топологии мышления, которое сам он называет «рекурсивной петлей мысли». Исследователь считает, что архаическое мышление «облачено в онтологическое сознание», оно «задается не строгими понятиями, образующими мыслительную рамку явлений, а описанием состояния человека, находящегося в точке наблюдения» (с. 37).

Отсюда вытекает специфическое понимание автором народной культуры. В свете его философско-антропологического подхода последняя предстает как «субличностный нецелевой блок креативных актов, ограниченных принудительно природосообразностью (ландшафтом) и сакральностью (нормативной культурой)» (с. 42).

Предлагается пересмотреть и методологию исследования народной культуры. Я.В. Чеснов, будучи сотрудником Института этнологии и антропологии РАН, не один десяток лет посвятил полевым этнографическим исследованиям. Его критика сложившейся практики интерпретации народной культуры в любом случае заслуживает внимания. Этнология и фольклористика, с его точки зрения, должны развиваться «вместе с описываемой реальностью, в русле встречного движения, то есть на основе философско-антропологической экспертизы» (с. 28). Задача этих наук – организовать встречное движение между краеведением и новыми видами культурных практик. При этом философия сможет, по мнению автора, сыграть роль горизонта, позволяющего видеть окрестности и оставляющего свободу для поисков этнолога.

Идея гуманитарно-антропологической экспертизы, в основе которой лежит коммуникативный принцип и ориентация на целостность, внимание к конкретному человеку, живущему сегодня в мире высоких технологий, актуальна как никогда. Эта проблематика освещалась и в периодическом сборнике сектора «Биоэтика и гуманитарная экспертиза», постоянным участником которого был Я.В. Чеснов. Идея общественной значимости и ответственности гуманитарной науки проходит красной нитью сквозь   всю его работу. Во многом именно она и придает целостность книге.

Правда, читатель не сможет не отметить ее некоторую стилевую неоднородность. Здесь и теоретические изыскания в области герменевтики устных текстов народной культуры, и основанное на полевых исследованиях осмысление локальных традиций отдельных этносов и городов России, и биографические воспоминания, и искреннее переживание личных коллизий человеческих отношений. За всем этим попытки выявить глубоко скрытую в недрах традиции и ускользающую за ролевыми масками целостную личность. Структура монографии включает разделы: «Народная культура с философской дистанции», «Город и село: принуждение пространством», «Личность: принуждение культурой» и «Возвращение свободы».  Автор исследует истоки городской ментальности и аристократизма. Показывает, как ограничивающие рамки природы и культуры преодолеваются через состояния свободы. Их человек обретает в творчестве и чувстве Родины. В.Я. Чеснов обосновывает необходимость преподавания и широкой популяризации новой дисциплины – родиноведения. Формулируя цели своего исследования, он ставит задачу найти глобальное содержание концептуального мыслеобраза “антропология России”, то есть рассматривает этнокультурное пространство страны как универсалию культуры (см. с. 56).

Некоторые выводы автора кажутся весьма спорными. Можно сомневаться и в целесообразности преподавания школьникам родиноведения. На наш взгляд, задачи патриотического воспитания не достигаются умножением числа предметов, пусть и самого патриотического содержания. Хотя идея вооружить человека историко-философской позицией, в которой «присутствует понятие родины, а не «региональной идентификации» и подобных химер политологии» (с. 485), сегодня приобретает очевидную актуальность.  

Но эти спорные моменты не снижают общего впечатления о замечательном исследовании, демонстрирующем широкую эрудицию, глубокую и  оригинальную философскую позицию его автора. Книга может быть интересна широкой аудитории профессионалов, как вовлеченных в проблематику изучения народной культуры, так и связанных с философскими аспектами осмысления человека. Проблемы трансляции культурной традиции и инкультурации личности способны привлечь внимание не только теоретиков, но и практиков – деятелей образования, искусства и просто читателей, чутких к пульсу народной жизни. 

Т.А. Сметанина (Нижний Новгород)