Анализ понятий – один из важнейших методов философии. И особо значим он тогда, когда те не поддаются однозначному определению. Как, например, в случае со «знанием». Постоянно находящееся в центре дискуссий в качестве основного для теории познания, это понятие до сих пор характеризуется отсутствием конценсуса в отношении его определения и употребления.

Примерно последние 50 лет доминируют представления о знании, выработанные в рамках аналитической философии. Заметим, что речь здесь идет не столько о составе, содержании и структуре знания, сколько об условиях корректного употребления слова «знание». Корректность в данном случае предполагает, что о знании можно говорить в том случае, когда субъект выражает истинное и обоснованное мнение (true and justified belief). Такая стратегия анализа может быть в целом охарактеризована следующим образом: «То, что делают представители теории познания, когда они исследуют вопрос о природе знания, может быть коротко описано так: они пытаются анализировать понятие “знание” аналогично тому, как мы используем это понятие в повседневном языке» [Beckermann 2001, 573]. Это замечание касается суждений практически всех авторов, которые используют (неважно, развивая или опровергая его) данное представление о знании. Тогда для многих встает вопрос о том, «…почему присущее обыденному языку понимание знания должно быть интересным для теории познания?» [Ibid.]. Альтернативное предложение звучит неожиданно радикально: Бекерманн предлагает отказаться от понятия «знание» и видеть цель наших познавательных усилий не в знании, а в выработке «истинных убеждений» [Ibid., 578, 580]. В своей статье я пытаюсь найти выход из возникающей дилеммы: или «знание» как понятие обыденного языка – или «истинное убеждение».

Экскурс первый. Различение понятий «знание» и «убеждение» (или «мнение») восходит к Платону, согласно которому истинное убеждение и знание, определяемое им как обоснованное истинное мнение, в прагматическом отношении равноценны: «Выходит, истинное мнение ведет нас к правильным действиям ничуть не хуже, чем разум» («Менон» 97c). Отличаются же эти понятия с точки зрения эпистемологии: «Будучи связанными, мнения становятся, во-первых, знаниями и, во-вторых, устойчивыми» (Там же, 98a). Кроме того, знания, в отличие от мнений, не просто передаются из уст в уста, но ими можно овладеть в процессе изучения предмета.

Таким образом, обоснование мнения ничего не меняет в его содержании – превращая мнение в стабильное, надежное знание, оно лишь меняет его публичный статус. Отметим, что, сравнивая между собой понятия «знание» и «мнение», Платон с самого начала имеет в виду истинные мнения. Из всего этого следует, что истинным мнение становится не благодаря обоснованию. Существуют иные критерии для определения истинности мнения, такие, например, как «правильное действие» на основе мнения (Там же).

Связь между мнением и знанием. Первая попытка прояснить этот вопрос. Введенное Платоном различие между необоснованным и обоснованным мнением, т.е. между убеждением и знанием, было полностью переосмыслено в современной аналитической философии, которая дефинирует знание как «истинное и обоснованное мнение».

В этой связи я хочу указать на три важнейшие момента: во-первых, особоснование знания понимается как его составная часть; во-вторых, знание и мнение представляются как противоположности; в-третьих, под мнением подразумевают пропозицию со структурой «S есть P».

Одно из следствий такого переосмысления заключается в том, что дискусии о понятии знания приняли квазиюридическое направление. Субъект либо должен оправдывать свое мнение в качестве знания из перспективы первого лица (интернализм) – причем вынужден это делать даже в тех случаях, когда его мнение основывается на непосредственном чувственном восприятии и представляет собой простую констатацию фактов^[i], – или же он должен с позиции третьего лица представлять знание другого субъекта в качестве мнения (экстернализм) – причем ожидается, что это возможно даже в тех случаях, когда индивидуум и сам не знает, что он нечто знает^[ii]. Таким образом, либо внутреннее состояние субъекта, либо внешние обстоятельства должны быть приняты как обоснование мнения в качестве знания.

Особая сложность в определении понятия «знание» заключается в том, что входящие в это определение понятия «обоснованное» и «истинное» не всегда коррелируют друг с другом. То, что обосновано, может оказаться ложным, а для истинного мнения не всегда возможно найти обоснование. Например, я знаю, что голодна, но не могу это знание обосновать. Или же у меня есть все основания полагать, что я забыла свои очки на работе в то время, как они сидят у меня на лбу, и я просто забыла об этом.

Кроме того, Эдмунд Геттиер в своей знаменитой статье Is Justified True Belief Knowledge?, написанной в 1963 г., показал, что не всякое обоснованное мнение может выступать в качестве знания. Его статья вызвала продолжительную полемику и вновь остро поставила вопрос о содержании понятия «знание» и о соотношении мнения и знания. В своей работе я, однако, собираюсь не подключаться к сформировавшемуся дискурсу, а подвергнуть сомнению одно из основополагающих его допущений, а именно представление, что мнение с необходимостью имеет пропозициональную структуру. Для обоснования этой, противоположной, точки зрения можно обратиться к диалогу Платона «Теэтет».

Экскурс второй. В центре этого диалога вопрос: что же такое знание? После того, как Сократ отверг предложение дать остенсивное определение знания путем перечисления различных его областей («Теэтет» 146e) и сформулировал задачу как прояснение смысла понятия «знание», он обсуждает следующие возможности: знание как восприятие, знание как истинное мнение и знание как истинное мнение с объяснением.

Платон, устами Сократа, отказывается от сенсуалистской теории восприятия, которая в виде учения Протагора о том, что человек представляет собой меру всех вещей, принимает форму субъективного релятивизма, а в виде учения Гераклита о всеобщей изменчивости вещей – форму релятивизма объективного. Согласно диалогу, главный недостаток понимания знания как чувственного восприятия состоит в том, что следствием этого является либо ситуация, когда «ни собака, ни первый попавшийся человек» не есть мера ни для одной вещи (Там же, 171c), либо ситуация, когда некая властная инстанция решает, что есть истина и что ложь. В последнем случае нечто становится истинным «…лишь тогда, когда представляется таким в общем мнении, и на такой срок, на какой это мнение сохраняется» (Там же, 172b). Говоря современным языком, предположение, что знание есть чувственное восприятие приводит либо к эпистемологическому анархизму либо к эпистемологическому авторитаризму.

Альтернатива, которую предлагает Платон, состоит в том, что на место чувственного восприятия следует поставить интеллектуальное восприятие. Сущее постигается не органами чувств, но лишь посредством их (Там же 184c). Органы чувств – лишь вспомогательные инструменты познающей души. Из утверждения, «…что душа сама по себе… наблюдает общее во всех вещах» ( Там же, 185e), следует, что чувственные восприятия вовсе не необходимы для познания. Функции души заключаются в том, что она проводит категориальные различия между вещами, т.е. различает бытие и небытие, подобие и неподобие, тождество и различие, а также количество (по числу) и качество (четное, нечетное) (Там же, 185c–d), и, как упоминалось, «наблюдает общее во всех вещах» и «…более всего рассматривает сущность вот этих вещей в их взаимном соотношении, сравнивая в самой себе настоящее и прошедшее с будущим» (Там же, 186b). Таким образом, душа структурирует как чувственные, так и интеллектуальные восприятия, вроде прекрасного и безобразного, справедливого и несправедливого, быка и коня, одного и двух (Там же, 190 b–c). В сущности, она объективирует воспринятое посредством его полагания. «Нечто полагать» рассматривается Платоном аналогично чувственным актам восприятия наподобие «нечто слушать», «нечто видеть» или «нечто осязать» (Там же, 189a). «Нечто мнить» («нечто полагать») заключается в восприятии «нечто как определенного». То, что субъект воспринимает посредством полагания (мнения), он также непосредственно знает.

Это знание, основывающееся на способности человека к непосредственному схватыванию «нечто как нечто» во мнении и к отличению этого нечто от других, можно рассматривать в качестве первичного или исходного знания^[iii]. Именно об этом знании, насколько мне представляется, идет речь на последующих страницах диалога. Платон пытается выявить особенности этого типа знания. Из-за того, что он применил для этого негативную стратегию, т.е. отклонил сначала дефиницию знания как истинного мнения, а затем его дефиницию как истинного мнения с объяснением, его намерения остались непонятыми. Традиционно считается, что он не сумел дать определение этому понятию в данном диалоге.

В дальнейшем я постараюсь реконструировать важнейшие аспекты Платонова рассмотрения знания как полагания предмета во мнении. К ним относятся абсолютная достоверность (a), отчетливость (b), его необходимость для суждений (c), происхождение из личного опыта субъекта (d) и его очевидность (e).

a) Абсолютная достоверность (Там же, 188a–c). Платон исходит из предположения, что все, к чему человек в восприятии устанавливает отношение посредством полагания, ему либо известно, либо неизвестно и что в этом случае невозможно одновременно нечто знать и не знать. Исходя их этого, он рассматривает четыре возможности полагающего восприятия некоего предмета: нечто, что известно, принимают за нечто иное, что также известно; нечто, что неизвестно, принимают за нечто иное, что также неизвестно; нечто, что известно, принимают за нечто иное, что неизвестно; нечто, что неизвестно, принимают за нечто иное, что известно. Из всех этих случаев ни один нельзя допустить, что демонстрирует невозможность иметь ложное мнение о воспринятом посредством полагания предмета, т.е. знать его и одновременно не знать или принимать его за нечто иное^[iv].

b) Отчетливость (Там же, 188d–191c). Далее Платон задается вопросом, не может ли источник ошибок состоять в том, что в отношении какой-либо вещи полагают то, чего нет. Его ответ гласит: тот, кто имеет мнение, имеет мнение о чем-то; невозможно иметь мнение ни о чем. Тем самым Платон формулирует следующую альтернативу: или человек мнит нечто, или он вообще не имеет мнения. Отсутствие же мнения не может быть источником ошибки, следовательно, на поставленный вопрос дается отрицательный ответ. Эти замысловатые рассуждения можно проинтерпретировать следующим образом: мысль не существует отдельно от мыслимого, она всегда интенциональна, так что мысль и мыслимое образуют единое целое.

В дальнейшем выясняется, что и аллодоксия – возможность перепутать одновременно присутствующие в памяти осознанные представления – исключена. Платон обосновывает это, вводя метафору диалога, который душа ведет сама с собой[v]. Такой внутренний разговор происходит в рамках категориально дифференцированной структуры благодаря тому, что мнение фиксируется в понятии. Каждое единичное мнение занимает определенное место в этой целостной категориальной сети и подчиняется ее логико-семантическому порядку. В противном случае душа вступила бы в противоречие с самой собой.

c) Необходимость для суждений (Там же, 191d–199d). Платоново сравнение души с восковой доской, на которой запечетлеваются восприятия, также служит указанием на то, что происхождение знания следует искать в интенциональной природе мнения. Аналогично тому, как мы нечто слышим или видим, мы мним нечто. Этот процесс «мнить нечто сущее» можно представить как непропозициональный, являющийся источником первичного знания, которое делает возможным пропозициональное мнение или суждение.

Используя модель восковой доски, Платон показывает, что единственная возможность иметь ложное мнение появляется при сравнении зафиксированных в памяти представлений с актуальными восприятиями. Однако даже ошибка при суждении может иметь место лишь тогда, когда субъект уже располагает первичными знаниями.

Метафора клетки с птицами продолжает тему ложных суждений и служит для того, чтобы продемонстрировать различие между двумя ментальными состояниями, которые Платон обозначает как «обладать знанием» и «иметь знание». Тот, кто нечто знает, но не делает из этого знания никакого употребления, тот только владеет им. А кто, напротив, прилагает его к чему-нибудь, тот его имеет. Это различие можно проинтерпретировать как приобретение и применение знаний. Состояние «обладать знанием» относится к приобретенному знанию, которое может быть актуализировано, а состояние «иметь знание» относится к оперативному, актуальному знанию. Оперирование знаниями предполагает их наличие. При этом субъект может располагать правильным знанием, но использовать его ошибочно. Следовательно, знание есть необходимое условие как для истинного, так и для ложного мнения.

d) Происхождение знания из личного опыта субъекта (Там же, 199e–200d). На примере из юридической практики Платон показывает различия между свидетельскими показаниями (непосредственным опытным знанием) и истинным мнением судей, не основывающемся на знании. Этот пример можно проинтерпретировать в том смысле, что знание с необходимостью происходит из личного опыта субъекта, тогда как истинное мнение может быть плодом размышления (дедукции). Таким образом, знание в форме «мнить нечто» не продукт теоретического мышления, а дорефлексивное, входящее в состав опыта знание.

e) Очевидность (Там же, 200d–209b). Приснившаяся Сократу теория о том, что не существует знания о простых элементах, но существует знание о составленных из этих элеменов комплексах, опровергается в диалоге в два приема. Если комплекс представляет собой монолитное целое, не имеющее частей, то оно может быть рассмотрено как один элемент, а следовательно, о нем невозможно иметь знания, что противоречит исходному допущению о познаваемости комплексов. Если же принять, что комплекс, о котором можно иметь знание, состоит из множества элементов, о которых знания быть не может, то возникает абсурдная ситуация^[vi]. Таким образом, необходимо допустить, что элементы познаваемы. При этом Платон утверждает даже, что род элементов дает гораздо более ясное и более основательное познание, чем их связь (Там же, 206b). Согласно ему, знание об элементах состоит в способности отличать один элемент от другого; элемент, следовательно, познается как нечто определенное.

Отклоняя и теорию о непознаваемости элементов, и определение знания как истинного мнения с объяснением, Платон дает понять, что знание о «нечто как нечто» обладает непосредственной очевидностью и не основывается ни на исчислении, ни на дедукции. Все три формы объяснения, рассматриваемые им: артикуляция мысли, перечисление составных элементов какой-либо вещи и выявление характерного признака, ничего не дают для понимания того, что такое знание. Первая и последняя формы объяснения оказываются редундантными: они артикулируют различие, которое de facto уже было установлено. Кроме того, последняя форма объяснения – знание есть истинное мнение, связанное со знанием о характерном свойстве, – некорректна с формальной точки зрения: термин «знание» имеет место как в определяемой, так и в определяющей части дефиниции. Форма объяснения, основанная на перечислении всех элементов целого, не устраивает Платона в силу того, что знание об элементах отличается по своему характеру от знания о целом и не помогает понять его, несмотря на то, что без знания об элементах знание целого невозможно.

Обобщая все вышесказанное, можно сказать, что, отклонив определение знания как истинного мнения, Платон показал, что ни сравнение актуальных восприятий друг с другом, ни актуальных представлений между собой не могут привести к ложному мнению. Ошибки могут возникать или при сравнении представлений с восприятиями, или при оперировании восприятиями. Однако в обоих случаях знание в форме представлений о сущем уже должно быть в наличии. Отклонив определение знания как истинного мнения с объяснением, Платон показал, что всякое объяснение излишне, поскольку оно либо эксплицирует то, что уже имплицитно было осуществлено, либо не достигает своей цели.

Эта негативная стратегия служит доказательством от противного и позволяет прийти к выводу, что знание, о котором идет речь в данном диалоге, есть непропозициональное знание о «нечто как нечто». В «Теэтете» указывается, таким образом, на то, что существует непосредственное, первичное знание, определенное и безошибочное. Это знание возникает благодаря особой, категоризирующей и смыслополагающей форме интеллектуального восприятия, т.е. непропозициональному мнению как полагающему отношению души к сущему, которое предшествует пропозициональному мнению как суждению и делает его возможным.

Связь между мнением и знанием. Вторая попытка прояснить этот вопрос. Суммируем важнейшие для прояснения вопроса об отношении между мнением и знанием методологические моменты, представленные в рассмотренном диалоге.

Во-первых, следует отличать непропозициональное мнение как создание представлений от пропозиционального мнения как опрерирования представлениями. Заметим, что в отличие от доминирующей сегодня точки зрения, согласно которой мнение идентифицируется с дискурсивным суждением и которую озвучивают комментаторы диалога, связанные с традицией аналитической философии, такие как А. Бекер, Й. Харди, Д. Макдауэлл, авторы, представляющие феноменологию и герменевтику, рассматривают «мнение» у Платона не только как операции с понятиями, но и как придание смысла восприятиям, т.е. превращение их в представления. Например, в своем переводе диалога Ф. Шлейермахер использует понятие «представление», а не «мнение», что подчеркивает этот момент. Хайдеггер же сравнивает понятие «мнить» с понятием «видеть», которое «… более всего соответствует тому, что предварительно и сначала до-понятийно служит основным моментом познания, а именно, что познание является так или иначе схватыванием сущего» [Heidegger 1981, 159].

Во-вторых, необходимо проводить различие между научным и феноменолого-герменевтическим пониманием знания. Если в первом случае речь идет о свойствах предметов, то во втором – о самих предметах. Знание здесь заключается уже в назывании предметов, а не в исследовании их характеристик. Дать название и тем самым указать на некий опыт означает в некотором роде его обобщение и, следовательно, знание. В этом смысле, например, Хайдеггер толкует понятие знания у Платона как «присутствие вещей» (Präsent-haben der Dinge) [Ibid., 160]. «Знать» значит располагать «сущим как смыслом» (das Seiende in seinem Sinn) [Ibid.]. Такое знание очевидно, несокрыто и потому истинно. Содержание его заключается в осознавании вещи. Именно подобное понимание знания объясняет, каким образом знание может предшествовать пропозициональному мнению.

Вышесказанное позволяет развить идею Платона о том, что знание является предпосылкой для мнения. Соединив ее с другой его идеей, что существует два вида знания, а именно, знание о самих вещах (Платоново полагание сущего во мнении) и знанием пропозиций (Платоново «истинное мнение» и «истинное мнение с объяснением»), можно выделить два различающихся понятия знания – повседневное и научное. Предлагаемая гипотеза звучит так: для научного понимания знания действует правило «мы знаем то, что проявило себя как истинное мнение»^[vii]; для повседневного его понимания – правило «мы имеем мнение о том, что мы знаем»^[viii].

Действительно, нормальная ситуация для человека – эта ситуация знающего: мы постоянно приобретаем, производим, исправляем, проверяем, используем и теряем знание. Мы всегда располагаем эйдетическим (Платоново знание о «нечто как нечто») и эмпирическим, практическим и теоретическим знанием, а также «knowledge by acquaintance» и «knowledge by description», «know how» и «know that» и т.д. Все эти формы знания позволяют нам сформировать мнение. Например, у меня есть мнение, что дома нет хлеба, так как я знаю, что я забыла его купить. Или у меня есть мнение о том, что Анна Каренина была несчастной женщиной, так как я знаю это из романа Толстого. Или у меня есть мнение о том, что холодно, так как я знаю, что я мерзну.

Повседневное знание функционирует согласно следующей схеме: положение дел (ПД) составляет содержание знания о ПД, которое делает возможным мнение относительно ПД. Это означает, что нет мнения без знания. А поскольку человек, обладая языком, артикулирует свое знание, сразу же говорят о «мнении», несмотря на то, что во многих случаях просто вербализуется знание, тогда как его носитель еще никакого мнения относительно этого знания не имеет (он не утверждает это знание, не убежден в нем, не сомневается в нем и т.д.). Знание и мнение в таких случаях совпадают[ix], и «мнить нечто» означает не что иное, как «осознавать нечто»[x].

Так как понятие «положение дел» в случае повседневного знания обозначает информацию, которую человек приобретает в процессе жизнедеятельности, то знание положения дел может быть как истинным, так и ложным. Например, некто знает, что земля имеет форму шайбы. В этом случае он, несомненно, обладает ложным знанием. Это не имеет значения до тех пор, пока речь идет лишь о приобретении знания, т.е. об осознании «нечто». Однако человек может разделять это знание и осознанно его представлять, например, быть в нем убежденным. С этого момента мнение в качестве осознанной позиции (так называемой «ментальной установки») по отношению к имеющемуся знанию может быть подвергнуто критике и должно быть оправдано в своей значимости. Итак, для того чтобы избежать недоразумения, стоит прежде всего отличать мнение как осознанное действие или осознанную ментальную установку от мнения как приобретения знания путем осознания «нечто» в ходе жизнедеятельности.

Мнение образует исходный пункт для рефлексии и для научного знания. При этом понятие «мнение» снова изменяет свое значение: мнение теперь не артикуляция приобретенного знания о неком положении дел, а представление знания. Так высказывания «я вижу зеленое дерево» и «это дерево зеленое» имеют различную логическую структуру. Тогда как первое есть просто вербализация моего внутреннего состояния (того, что я вижу зеленое дерево), то второе представляет собой составленное из языковых понятий объективирующее суждение^[xi]. Высказывание «это дерево зеленое» есть пропозиция, которая выражает идею, а не вербализирует субъективное знание о неком положении дел. В этом состоит условие возможности научного понятия знания, согласно которому знание есть совокупность истинных мнений. Только пропозиция, а не вербализация положения дел, позволяет, благодаря соответствующему дискурсивному обоснованию, перейти от субъективного убеждения к истинному мнению в смысле научного представления о знании.

Решение дилеммы: или понятие знания обыденного языка – или «истинное убеждение». Теперь можно попытаться найти выход из сформулированной в начале статьи дилеммы на основании предложенного выше разграничения между знанием о положении дел и знанием пропозиций.

Прежде всего следует проанализировать предпосылки, которые привели к этой дилемме. Сомнения в нужности понятия знания для эпистемологии были вызваны уже упоминавшейся статьей Геттиера. В этой работе Геттиер анализирует повседневные предложения по образцу научного предложения «S знает, что P», где «P» обозначает пропозицию, что, как представляется, и привело к скепсису относительно понятия «знание». С учетом вышесказанного ситуация, описываемая Геттиером в его статье, может быть представлена следующим образом: «S знает ПД», где «ПД» обозначает положение дел. Другими словами, Смиту известно положение дел, а не пропозиция. Он знает от президента компании, что Джон получит место (ПД1), и он знает, что у Джона есть десять монет в кармане, так как он сам их видел (ПД2). Смиту известны ПД1 и ПД2, и эти знания составляют содержание его мнения, где мнение есть осознание «нечто». Разумеется, он может быть убежден в этом знании (мнение как действие), но сначала он лишь мнит только то, что он знает. Сформулированное Геттиером предложение «Тот, кто получит место, имеет десять монет в кармане» на основании сложения предложений «Джон есть тот, кто получит место» и «У Джона есть десять монет в кармане» оказывается в этом случае недопустимым обобщением. Оно должно звучать так: «Тот, кто получит место, зовется Джоном и имеет десять монет в кармане». Выражение «Тот, кто...» представляет в данном случае, с точки зрения логики, не общее, а единичное высказывание. Оно относится только к Джону, и ни к кому другому, и служит в качестве обозначения. Если это так, то посылки, на которых Геттиер основывает свою критику понятия «знание» несостоятельны, а следовательно, несостоятельна и сама критика.

Сходным образом можно опровергнуть и второй пример Геттиера, где из предложения «У Джона есть “Форд”» на основании схемы (p, p → p ⊻ q) выводятся три возможных предложения и показывается, что верное убеждение не является знанием. Однако исходное предложение не является пропозицией. Оно есть лишь вербализация знания об определенном положении дел, о наличии «Форда» у Джона. Как известно, из эмпирического знания о неком положении дел логически невозможно вывести некое другое эмпирическое положение дел. Если же это так, то и в этом случае сомнения Геттиера относительно эпистемологического статуса понятия «знание» оказываются нерелевантными.

Распространившаяся благодаря Гетиеру оценка понятия «знание» как «некогерентного» и ненужного, от которого «можно оказаться»^[xii], может быть пересмотрена, если исходить из логической гетерогенности знания о положении дел и знания пропозиций. Например, если спрашивают о пути в Лариссу (диалог «Менон»), то тем самым спрашивают не о мнении, а о самом пути. Было бы странным в качестве ответа услышать нечто, вроде: «Вы хотите знать путь до Лариссы или мое мнение по этому поводу?» Тот, кто имеет знания об этом пути, знает сам путь, а не истину соответствующей пропозиции. Путь или известен – из собственного опыта либо из других источников информации, – или неизвестен. Тот, кто оспаривает высказывание о пути, оспаривает не истину пропозиции, а само положение дел. То, что является содержанием мнения в данном случае, есть не что иное, как знание о самом этом пути[xiii].

То обстоятельство, что это знание вербализировано, ничего не изменяет в самом знании и ничего к нему не добавляет. Данное положение дел – в нашем случае путь в Лариссу – может знать и животное, несмотря на то, что оно не имеет мнения (в форме пропозиции)^[xiv]. Выражения типа «я полагаю», «я думаю», которыми может сопровождаться ответ на вопрос, служат маркерами, указывающими на отношение говорящего к своему знанию положения дел. Они указывают на мнение как действие и поэтому интересны не для теории познания, а для когнитологии.

Итак, понятие «знание» оказывается не только не несостоятельным, но и объясняющим, если понятие знания обыденного языка не интерпретировать исключительно как пропозицию, а выделять две формы знания – знание о положении дел и знание пропозиций. Предложение исключить из теории познания понимание знания как цели и заменить его на понятие истинного убеждения как цели^[xv], представляется непродуктивным также и потому, что понятие «истина» не менее проблематично, чем понятие «знание». Об этом свидетельствует количество имеющихся и конкурирующих друг с другом теорий истины.

В отличие от критиков понятия «знание», я солидарна с теми, кто считает, что знание есть результат наших познавательных устремлений. При этом под знанием само собой разумеется истинное знание. Однако в случае повседневного понимания знания истина фигурирует как его имплицитная предпосылка, как его претензия и как его составная часть. Наше желание иметь знание всегда подразумевает, что мы хотим иметь истинное знание, хотя при этом мы вынуждены признать, что наше знание не застраховано от ошибок.

«Познать истину», применительно к повседневному пониманию знания, обозначает «знать нечто как оно есть». Здесь истина не предполагает корреляцию слов и вещей. В таком исходном значении ее понимали и Декарт, и Кант, и Гуссерль, и Хайдеггер. Например, последний считает: «То, что высказывание истинно, означает, что оно открывает сущее в нем самом. <…> Бытие-истинным (истина) высказывания должно быть понято как быть-открытым. Таким образом, истина не имеет вообще структуры соответствия между познанием и предметом в смысле приравнивания одного сущего (субъект) к другому (объект)» [Heidegger 2005, 218]. Истина оказывается в данном случае предпосылкой для дальнейшей рефлексии о предмете.

В отличие от истины применительно к повседневному пониманию знания, истина в отношении к научному его пониманию становится эксплицитным критерием знания. Критический анализ мнений, функционирующих в данном случае как пропозиции, требует анализа условий их истинности. Причем понятие истины само становится темой и должно быть сформулировано в зависимости от сферы знаний и условий применения в рамках теории истины либо как соответствия, либо как когерентности, либо как консенсуса. Оно становится проблематичным понятием, а его анализ составляет особую область исследований.

Именно то обстоятельство, что понятие истины как в повседневной жизни, так и в науке зависит от понимания знания, свидетельствует о незаменимой роли последнего для теории познания.

References

Becker 2007 – Becker A. Platon, Theätet. Griechisch-deutsch. Frankfurt am Main, 2007.

Beckermann 2001 – Beckermann A. Zur Inkohärenz und Irrelevanz des Wissensbegriffs. Plädoyer für eine neue Agenda in der Erkenntnistheorie // Zeitschrift für Philosophische Forschung. 2001. Bd. 55 (4). P. 571–593.

Chisholm 1982 – Chisholm R. The Foundations of Knowing. Minneapolis, 1982.

Davidson 1976 – Davidson D. Truth and Meaning // Synthese. 1976. Vol. 17 (3). P. 304–323.

Hardy 2001 – Hardy J. Platons Theorie des Wissens in „Theätet“. Göttingen, 2001.

Heidegger 1981 – Heidegger M. Vom Wesen der Wahrheit (1931/32) // GA. Vol. 34. Frankfurt am Main, 1981.

Heidegger 2005 – Heidegger M. Sein und Zeit. Tübingen, 2005.

Gettier 1963 – Gettier E.L. Is Justified True Belief Knowledge? // Analysis. 1963. Vol. 23. P. 121–123.

Goldman 1967 – Goldman A. A Causal Theory of Knowing // Journal of Philosophy. 1967. Vol. 64. № 12. P. 357–372.

König 1994 – König J. Der logische Unterschied theoretischer und praktischer Sätze und seine philosophische Bedeutung. Freiburg; München, 1994.

König 2004 – König J. Probleme der Erkenntnistheorie // Göttinger Colleg im WS 1958/59. Norderstedt, 2004.

König 2005 – König J. Der logische Unterschied theoretischer und praktischer Sätze und seine philosophische Bedeutung // Eine „andere“ Hermeneutik. G. Misch zum 70. Geburtstag. Festschrift aus dem Jahr 1948 / M. Weingarten (Hg.). Bielefeld, 2005.

Lehrer, Paxson 1969 – Lehrer K., Paxson Th. Knowledge: Undefeated Justified True Belief // The Journal of Philosophy. 1969. Vol. 66. P. 225–237.

Misch 1994 – Misch G. Der Aufbau der Logik auf dem Boden der Philosophie des Lebens. München, 1994.

Sartwell 1991 – Sartwell C. Knowledge is Merely True Belief // American Philosophical Quarterly. 1991. Vol. 28. P. 157–165.

Sartwell 1992 – Sartwell C. Why Knowledge is Nerely True Belief // The Journal of Philosophy. 1992. Vol. 89. P. 167–180.

Searle 1994 – Searle J.R. Animal Minds // Midwest Studies in Philosophy. 1994. Vol. 19. P. 20–219.

Williamson 2000 – Williamson T. Knowledge and its Limits. Oxford, 2000.