В центре внимания автора статьи формирование постсоветской национальной идентичности России в первые годы XXI в., представленное сквозь призму российской ницшеаны. В последние двадцать пять лет в интеллектуальной истории нашей страны были проиграны заново наиболее существенные варианты рецепции идей Ницше в России. За это время произошла идеологическая трансформация российской идентичности от формулы «Россия как одна из ветвей западной цивилизации» к формуле «Россия как обособленная от Запада цивилизация». Понятие российской цивилизации доминирует в политическом и культурном дискурсе наших дней. В статье утверждается зависимость положительной или отрицательной оценки философского наследия Ницше отечественными мыслителями от того, рассматривается ли поиск русской идентичности как способ сблизиться с Западом или же, напротив, как основание изоляционизма. Автор полагает, что, несмотря на нынешний спад, интерес к идеям Ницше скоро начнет набирать обороты вновь. Россия – европейская страна, а значит, Ницше будет востребован в России.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: русская философия XX‒XXI вв., Ницше, национальное самоопределение, культурная идентичность, консервативная революция, либерализм, российская ницшеана.

СИНЕОКАЯ Юлия Вадимовна ‒ доктор философских наук, заведующая сектором Института философии РАН.

Цитирование: Синеокая Ю.В. Философия Фридриха Ницше как зеркало конструирования постсоветской национальной идентичности России // Вопросы философии. 2015. № 12.

Voprosy Filosofii. 2015. Vol. 12.

Friedrich Nietzsche's Philosophy as a Mirror of Designing of Post-Soviet National Identity of Russia

Julia V. Sineokaya

Attention of the author of the article is concentrated on the process of forming of Post-Soviet Russian identity that is presented through a prism of Russian Nietzscheanism. In the intellectual history of our country for the last twenty five years we could observed the most essential stages of the recurrence of reception of Nietzsche’sideas in Russia. During this time there was an ideological transformation of Russian identity from formula "Russia is One of Branches of the Western Civilization" to formula "Russia is the sufficient independent from the Western One Civilization – "The Big Russian World"". The concept of the Independent Russian Civilization dominates in current political and cultural discourse. The author argued that a positive or negative assessment of philosophical heritage of Nietzsche by Russian thinkers depends on the search of the Russian identity as a way of westernization of Russia, or, on the contrary, as a view on Russia as not-Europe. The author believes that, despite current recession, the interest in Nietzsche's Philosophy will be starting gaining steam again. Russia is a European country, so, Nietzsche will be demanded in Russia.

KEY WORDS: Russian Philosophy of the XX‒XXI centuries, Nietzsche, national self-identification, cultural identity, conservative revolution,nationalism, liberalism, Russian Nietzscheanism.

SINEOKAYA Julia V. ‒ DSc in Philosophy, Head of Department, Institute of Philosophy RAS.

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

http://eng.iph.ras.ru/sineokaya.htm

Citation: Sineokaya Ju.V. Friedrich Nietzsche's philosophy as a mirror of designing of Post-Soviet National Identity of Russia // Voprosy Filosofii. 2015. Vol. 12.

Как это ни парадоксально звучит, но уже дольше столетия имя немецкого мыслителя Фридриха Ницше служит индикатором актуальности одной из центральных проблем русской культуры – проблемы идентичности.

Используя известную формулу Бориса Гройса «Россия как подсознание Запада», рискну утверждать, что философия Ницше может быть рассмотрена как подсознание русской культуры на протяжении всего ХХ в. Это верно как в отношении русского религиозного ренессанса рубежа XIX‒XX вв., коммунистической эры, эпохи перестроечной оттепели, так и для нынешней «консервативной революции», идеологи которой объявили войну интеллектуальному наследию Ницше (по поводу последнего обстоятельства могу заметить, что попытки объявить Ницше persona non grata в России уже предпринимались и в последнюю декаду XIX в., и в 1914 г., а затем с 1923 по 1988 г.).

Существенно, что в контексте обсуждения проблемы «Россия и Запад», центральной для споров о русской идентичности, учение Фридриха Ницше единогласно трактуется всеми участниками дискуссии как манифест европейских ценностей. А имя философа неизменно выдвигается на передний план, когда становится актуальным один из вечных русских вопросов – вопрос об отечественной культурной и национальной идентичности.

Потребность в конструировании своей национальной идеологемы – идентичности Россия испытывает, начиная с XIX в. И в ХХ в., и сегодня, как для отечественного интеллектуала, так и для российского обывателя этот вопрос остается насущно жизненным. Отправной точкой поиска национальной идентичности, постоянно подвергающегося перезагрузке, служит извечный русский вопрос о том, является ли Россия европейской страной или нет.

Для меня проблема идентификации не связана с вопросами «Какое у Вас гражданство?» или «Кто Вы по национальности?». Для меня вопрос об идентичности – это вопрос «Кто Вы по культуре?».

Если представить схематически траекторию восприятия наследия Ницше его русскими читателями, то она будет напоминать синусоиду – кривую линию, амплитуда колебаний которой зависит от изменения величины центрального угла. Этим центральным углом и выступает в России проблема национальной идентичности.

В зависимости от того, рассматривается ли поиск русской идентичности как способ сблизиться с Западом, залог вестернизации России, или же, напротив, как основание изоляционизма через русификацию и «национализацию» России-не-Европы, имя Фридриха Ницше приобретает положительные или отрицательные коннотации.

Существенно, что разница между утверждениями «Россия ‒ Европа» и «Россия не Европа» во многом зависит от трактовки самого феномена «Европа»: рассматривается ли Европа в своем феноменальном, историческом воплощении наличном «здесь и теперь», или речь идет о Европе как идее, идеале, «истинной хранительнице христианства», той чаемой Европе, которой уже или еще нет, а возможно, никогда и не было в реальной истории.

В фокусе моего исследования небольшой отрезок времени: 1988–2013 гг. Почему меня заинтересовал именно этот промежуток истории? Какие события послужили его символическими границами?

Давно замечено, что от столетия к столетию время течет все быстрее. В последние двадцать пять лет с головокружительной скоростью были проиграны заново наиболее существенные варианты рецепции идей Ницше в России. За это время в нашей стране произошла идеологическая трансформация российской идентичности от формулы «Россия как одна из ветвей западной цивилизации» к формуле «Россия как отдельная, обособленная от Запада цивилизация – “большой русский мир”». Концепция русского мира, вошедшая в активный оборот в 2007 г., включает в себя не только собственно Российскую Федерацию, но и тех людей и объединения (принадлежащие к русской языковой среде за пределами России), которые тяготеют к пространству русской культуры[i]. Понятие российской цивилизации доминирует в политическом и культурном дискурсе наших дней.

В 1988 г. в российском прокате появился фильм Андрея Тарковского «Жертвоприношение» (1986 г.), содержащий дискуссию о Ницше. Одновременно этот год вошел в историю как год первой ‒ после 63-летнего запрета ‒ публикации сочинения Ницше на русском языке. Было издано запрещенное цензурой в дореволюционные годы сочинение «Антихристианин» (1888 г.). Публикация эта, появившаяся в год празднования тысячелетия крещения Руси, совпала с официальной датой возвращения православия в постсоветскую Россию.

2013 год был отмечен выходом на отечественные экраны черно-белого фильма классика венгерского кино Белы Тарра «Туринская лошадь» (2012 г.). В центре внимания этого киноповествования – антиномия ценностей жизни и морали в философии Ницше. Кинолента стала одним из эмоционально обсуждаемых явлений интеллектуальной жизни нашей страны, совпав с выходом из печати пятого тома критического издания полного собрания сочинений Ницше на русском языке, в который вошла наиболее популярная сегодня в России работа философа «По ту сторону добра и зла» (1886 г.).

За последнюю четверть века наметились три вектора интерпретации наследия Ницше:

Первый – культурологический (религиозно-метафизический), заданный парадигмой прочтения Ницше деятелями Серебряного века русской культуры рубежа XIX‒XX вв.;

Второй – прагматический (политический), который был задан содержащейся в работах Ницше критикой коммунизма, национал-социализма, религиозного фундаментализма, призывами к поиску новых интерпретаций демократии, либерализма, социализма, консерватизма. Именно Ницше, значительно раньше других, уловил траекторию европейской истории ‒ переход от национального политического порядка к глобальному ‒ и высказал много интересных соображений о будущем единой Европы;

Третий – стратегический (ценностный) подход апеллирует к ницшевскому проекту философии как созиданию ценностей и мифов, как законотворчеству.

Прежде чем перейти к осмыслению отечественной ницшеаны последних двадцати пяти лет, совершим краткий экскурс в историю рецепции идей Ницше в России; см. подробнее: [Синеокая 2008].

Первый, ознакомительный этап отечественной ницшеаны (1890–1899 гг.) вошел в интеллектуальную историю России как эпоха «культурного консерватизма». Идеологический тренд этого времени «Россия не Европа», наиболее красноречиво был обозначен В.С. Соловьевым: Запад – мир безбожного человека, Восток – мир бесчеловечного Бога, историческое призвание России состоит в том, чтобы выступать посредницей между Западом и Востоком, быть истинной хранительницей христианских ценностей. С именем Ницше на этом этапе связывались исключительно негативные коннотации. На страницах журналов философ представал нигилистом, имморалистом, атеистом, «плоть от плоти загнивающего Запада».

Второй, этап вольной интерпретации (1900–1913 гг.) представляет собой эпоху модернизации. Россия декларирует себя европейской державой. Представители всех центральных мыслительных течений того времени ‒ символисты, философы-идеалисты, русские марксисты ‒ воспринимают Ницше как пророка, давшего миру идею религиозного оправдания смысла творчества, модернизатора жизни, реформатора христианства. Полемика Ницше против исторического христианства и одновременно против современной ему безрелигиозной, научной и моралистически ориентированной цивилизации с точки зрения «самой жизни» оказалась близкой традиционной русской мысли, с характерными для нее публицистичностью и беллетристичностью.

Третий, этап опосредованного влияния идей Ницше на русскую культуру (1914–1988 гг.) характеризуется преобладанием одиозных оценок Ницше как милитариста, шовиниста, нациста, славянофоба и антисемита. В подавляющем большинстве публикаций этого Ницше упоминался в однозначно негативном ключе. Примечательно, что когда в годы Первой мировой войны в адрес Ницше впервые прозвучало обвинение в пангерманизме и милитаризме, оно вызвало в среде русской интеллигенции резкий протест. Н.А. Бердяев прямо писал: «Я не знаю ничего более чудовищного по своей внутренней неправде, чем это желание связать Ницше и современную милитаристскую Германию. Это значит читать буквы, не понимая смысла слов» [Бердяев 1915, 3]. В годы Второй мировой войны попытки реабилитировать имя философа по очевидным причинам даже не предпринимались. На протяжении всего этого периода, окрашенного противостоянием коммунистической и либеральной ценностных систем, в стране господствовала идеологема «Россия не Европа».

Четвертый, этап возвращения философии Ницше в Россию, начался в 1988 г. и продолжается до наших дней. Он распадается на два периода, отражающих две противоположные тенденции:

1) 1988‒2000 гг. – ренессанс философии Ницше в нашей стране. По аналогии с культурным расцветом России пушкинской поры и культурным взлетом в России начала прошлого века, этот период можно было бы назвать Серебряным веком русской ницшеаны. (Золотой же век философии Ницше в России – первая декада ХХ в.) Возрождение интереса к философии Ницше в России совпало с Перестройкой, со временем вхождения страны в мировое сообщество на правах европейской державы. Это были годы, когда либеральный проект пользовался наибольшим влиянием и легитимностью в России.

2) С 2000 г. до нынешнего времени длится период, который, я все-таки надеюсь, войдет в историю русской ницшеаны под именем «Ницшеанство и антиницшеанство в России второй декады XXI в.», а не под заголовком «Кризис российского ницшеанства в 10‒20-х гг. XXI в.». Для него характерны две взаимоисключающих тенденции: академизация портрета русского Ницше и вульгаризация наследия философа, уходящая корнями в первые перестроечные годы. В этот период отечественной истории на авансцену выступили реалисты-государственники и националисты, ратующие за укрепление независимости (вплоть до изоляции от остального мира), усиление мощи и влияния Российского государства.

Ренессанс философии Ницше в России в 1988‒2000 гг. уже достаточно хорошо изучен как у нас в стране, так и за рубежом. Существенная часть того, что писалось о Ницше в те годы, не выходило за рамки сюжетов и оценок, данных его философии деятелями Русского религиозного возрождения начала ХХ в.

Со второй половины 1980-х гг. по мере ослабления идеологического прессинга стал очевиден интерес отечественной интеллигенции к русской религиозной философии начала XX в., побочным продуктом этого интереса и стала популярность работ Ницше в перестроечной России. Это было время ученичества у мыслителей начала XX в., бесчисленных попыток завершения и додумывания тех идей, которые попали под запрет после революции. Читались и цитировались подцензурные переводы давно отживших времен. В обсуждении проблем минувшей эпохи использовались аргументы, логические ходы и авторитетные имена рубежа прошлого и позапрошлого веков. В спорах «не рождалась истина», поскольку они не отражали существа живой жизни.

Взлет интереса к Ницше был связан также и с процессами десталинизации страны. В первые перестроечные годы Коммунистическая партия еще раз попыталась воспользоваться именем Ницше как негативным символом. Если в советское время Ницше ассоциировали с фашизмом и империализмом, то теперь его имя становилось слагаемым сталинизма: при развенчании культа личности Сталина широко использовались ницшеанские термины: «по ту сторону добра и зла», «демонический сверхчеловек», «сверхчеловек», «сверх-Борджиа». А. Лебедев в очерке 1989 г. о богостоительстве [Лебедев 1989] прямо называл Ницше одним из источников сталинского культа.

Однако популярен Ницше стал как разрушитель старых советских идеалов, зовущий к переоценке отживших ценностей, мыслитель, пафос творчества которого оправдывал начавшееся в стране переосмысление недавней истории. В это время для россиян были характерны завышенные ожидания скорейшего вхождения страны в Европу на правах ее законной составляющей.

В 1990 г. московское издательство «Мысль» выпустило знаменитый «черный» двухтомник сочинений Ницше, подготовленный и прокомментированный К. Свасьяном. Невероятно, но более 100 тысяч экземпляров первого издания были распроданы моментально; второе, тоже стотысячное переиздание Ницше также было сметено с полок книжных магазинов в несколько недель. В предисловии к двухтомнику К. Свасьян, прозорливо обозначив проблему стереотипов в восприятии наследия Ницше в нашей стране, предостерегал:

И вот – после столь глухого перерыва – снова: Фридрих Ницше на русском языке… Ницше, оболганный, табуированный, пораженный в культурных правах; Ницше, обреченный на пиратское существование между спецхраном и черным рынком, пущенный на культурный самотек и все еще – сенсационный, подпольный, мушиный; будем надеяться, этому Ницше приходит конец. Мошеннический образ, долгое время служивший прообразом “сильных” ничтожеств – от героев Арцыбашева и Пшибышевского до маньяков государственной власти, – безвозвратно сдается в архив авантюрного века… Остается иной образ, но – внимание! – отнюдь не безопасный, отнюдь не разминированный, отнюдь не легко перевариваемый: да, все еще опасный, взрывоопасный, все еще “динамит”, но – иной. “Философ неприятных истин” – так однажды вздумалось ему назвать себя еще до того, как истины эти были названы им же “ужасными”. Какая странная ирония! Десятилетия мы держали эти ужасные писаные истины под замком, отдаваясь по-неписаному ужасам, в сравнении с которыми они показались бы разве что невинными приближениями; десятилетиями кому-то думалось, что читать “вот это вот” опасно… Опасно? Но не опаснее же самой действительности, которую так разрушительно чувствовал и небывалые вирусы которой впервые привил себе, продемонстрировав на себе их действие, этот человек! Вирусы остаются в силе, и, покуда еще они будут оставаться в силе, жертве Фридриха Ницше придется быть не столько философским наследием, сколько злобой дня [Свасьян 1990, 45‒46].

Поток публикаций текстов Ницше увеличивался стремительно. Первыми книгами немецкого философа, завоевавшими популярность в России рубежа XX‒XXI вв., как и сто лет назад, были «Рождение трагедии из духа музыки» (1872 г.) и «Так говорил Заратустра» (1883‒1884 гг.), впервые опубликованные на русском языке соответственно в 1899 г. и 1898 г.

Теперь о Ницше писали как об идеалисте, религиозном мыслителе, идеологе единой Европы, либерализма и свободы творчества. Интерес к наследию немецкого философа определялся прямым влиянием его идей на формирование российской идентичности как идентичности европейской во второй половине 1980-х и в 1990-е гг.

Имя Ницше стало играть роль лакмуса, определявшего политические изменения в стране. 1986‒1996 гг. можно назвать «ницшеанским» периодом русской истории, поскольку в эту декаду российская действительность представляла собой иллюстрацию к ряду положений философа о грядущем государственном устройстве европейских стран.

Ницше лидировал как наиболее цитируемый в российской политически ангажированной периодике философ, причем он был востребован идеологами как правого, так и левого крыла. В эти годы появились публикации отечественных ницшеведов о «воле к власти» и «большой политике».

Первым симптомом новой парадигмы прочтения Ницше в России как по преимуществу политического мыслителя стала монография американского историка Бернис Розенталь «Новый миф, новый мир» [Rosenthal 2002]. Сам жанр исследования Розенталь, уход в историю политических идей (начиная с рубежа XIX‒XX вв. и вплоть до эпохи президентского правления В.В. Путина), свидетельствовал о том, что современный «русский Ницше» интересен в первую очередь как политический мыслитель.

XXI век пока еще ‒ белое пятно в летописи русской ницшеаны. Очевидно, что для понимания любого исторического феномена необходима временная отстраненность, дистанция, однако, рискну представить свой анализ сегодняшней повседневности так, как если бы речь шла о законченном отрезке истории.

2005 год – поворотная веха для отечественного ницшеведения: опубликован первый том 13-томного издания русскоязычной версии наиболее полного на сегодняшний день собрания сочинений Ницше под редакцией Джорджио Колли и Мадзино Монтинари, осуществляемого издательством «Культурная революция» под эгидой Института философии РАН. Год завершения проекта – 2014. Важным дополнением к проекту издания собрания сочинений Ницше стала первая в России публикация в 2007 г. эпистолярного наследия философа [Ницше 2007]. Однако, к сожалению, посткоммунистическая реабилитация не до конца освободила ницшеанство от обвинений в его связи с национал-социализмом, шовинизмом и антихристианством. По сей день в нашей стране распространена неприязнь к немецкому философу. Нередко российские исследователи творчества Ницше сталкиваются с проблемой преодоления антиницшеанских стандартов, по которым их порой осуждают.

Иллюстрацией к прочтению Ницше в про- и контраницшеанском лагерях сегодня могут служить два сетевых издания: академический сетевой журнал «Гефтер»[ii] и портал «Агентство политических новостей»[iii].

Открывая дискуссию о Ницше, издатели «Гефтера» подчеркивали, что изучение мысли Ницше в наши дни бросает вызов тем, кто исследует историю европейской культуры:

Вслед за Жоржем Батаем, Альбером Камю, Мишелем Фуко, Жилем Делёзом и многими другими мыслителями, которые первыми предприняли попытки вписать Ницше и его философемы в историю философии и – шире и глубже – духа, а не только сделать из его текстов очередную серию лозунгов, авторы “Гефтера” видят свою задачу в продолжении этого начинания в современной российской культуре. Задача осложнялась тотальной девальвацией в России идей и ценностей Ницше, введенных им в европейскую культуру [Максаков 2014].

С конца января по апрель 2006 г. на сайте Агентства политических новостей (АПН) продолжалась не получившая тогда большого резонанса полемика о значении философии Ницше для реалий современной России. Задача дискуссии состояла в попытке осмысления наследия Ницше как необходимого звена в процессе национально-цивилизационного самоопределения России.

В интернет-конференции «Спор о Ницше», организованной Борисом Межуевым [Межуев 2006], который вскоре после этой дискуссии состоялся как респектабельный политолог, заместитель главного редактора «Известий» и главный редактор порталов «TerraAmerica» и «Русская iдея: сайт политической консервативной мысли», приняли участие полтора десятка авторов[iv], большинство из которых позиционирует себя как христианские консерваторы.

Разговор шел о необходимости скорейшего формирования в России новой консервативной восточно-христианской цивилизации как альтернативы «цивилизации постхристианской», сменившей, в результате «ницшевской революции», западно-христианскую цивилизацию. Сторонники данного подхода были едины во мнении, что Ницше совершил самую радикальную из возможных революций – революцию против ценностей. Его философия, как они считают, разрушила классическую культурную парадигму, нанеся урон не только христианству, но и поставив под сомнение правомерность идеи трансценденции как таковой, в результате чего христианские ценности европейской культуры утратили власть.

Участники дискуссии возложили на Ницше ответственность за формирование феномена неоязыческой и постхристианской Европы XXI в., результатом чего стал не только кризис традиционных христианских ценностей Истины, Добра и Красоты, но и диктат западных (языческих) антиценностей, таких как политкорректность, толерантность, мультикультурализм, глобализм, эвтаназия, официальное признание гомосексуальных браков и т.п. Одновременно философия Ницше объявлялась безнадежно устаревшей: сегодня можно говорить лишь о “закавыченном ницшеанстве”, представляющем собой неоязыческую идеологию современной Европы [Тюрин 2006].

Вердикт участников проекта состоял в том, что философия Ницше стала тем рубежом, перешагнуть который отечественная философия не смогла. Более того, «русская ницшеана» выявила неактуальность русской идеалистической философии для понимания проблем современности, поскольку сегодня на передний план вышла ницшевская идея «переоценки ценностей», не востребованная русским Серебряным веком. Это обстоятельство, по мнению христианских консерваторов, объясняется тем, что «Генеалогию морали» в русской философии начала ХХ в. не обсуждали и не комментировали, тогда как западная мысль увидела именно в этом сочинении смысловой центр ницшевского проекта «переоценки ценностей».

Пора перестать говорить банальности в духе Мережковского: “Ницше не любил христианство, но любил Христа”, – ведь решение этой психологической загадки лежит на поверхности, и оно-то и есть движущий мотив всей “ницшеанской революции”: “ценности”, или, чтобы не входить в схоластический спор о ценностном плюрализме, мораль принимается философом только в одном и исключительном случае, когда она абсолютно бессильна, когда она не проникается “жаждой мести”, не господствует над “жизнью”, а дает этой самой “жизни”, проще говоря, аморальной власти безусловное право господствовать над ней [Межуев 2006].

Призывы к крестовому походу против Ницше не новы. По аналогии с нашими днями, конец XIX в. можно охарактеризовать как эпоху «культурного консерватизма», своеобразие которой состоит в том, что обращение к истокам европейской духовности носило не революционный, а именно консервативный характер. Отечественные мыслители (за редкими исключениями, например ‒ Константин Леонтьев) стремились не противопоставить прошлое Европы ее настоящему, но найти такие ценностные основания, которые бы позволили Европе оставаться Европой, несмотря на появление новых культурных феноменов типа философии Ницше. Российские мыслители – Н. Грот, Л. Лопатин, Л. Толстой ‒ стремились вернуть культуре ее классическую форму, форму единства трех первоценностей, распадавшегося, по их убеждению, в сознании европейца на отвлеченные начала жизни и познания; найти путь органического и гармоничного примирения разума и веры, жизни и культуры, политики и религии… Другими словами, они хотели снять те противоречия в европейской культуре, которые, в силу неумолимого рока истории, разрушали ее классический характер. Не их вина, а трагедия их жизни заключалась в том, что как в самой Европе, так и в России, происходило не смягчение этих противоречий, а напротив, их дальнейшая актуализация. Деятели российского культурного консерватизма (а к ним можно отнести не только таких мыслителей-универсалистов как Грот, Лопатин, Э. Радлов, Е. и С. Трубецкие, П. Струве, Н. Федоров, но и более национально ориентированных – Н. Страхова, П. Астафьева, Д. Цертелева, а также представителей народничества, ищущих свой идеал в «цельной личности», утраченной современным Западом, таких как Н. Михайловский) искали свой путь в восстановлении ценностей, тогда как время неумолимо звало к их переоценке.

В связи с сегодняшними реалиями мне бы хотелось вспомнить двух критиков Ницше столетней давности, идеи которых практически дословно воспроизводятся современными ницшеборцами. Это Н. Грот и П. Астафьев.

Имя Н.Я. Грота – председателя Московского психологического общества, основавшего в 1889 г. журнал «Вопросы философии и психологии», которым он впоследствии руководил, ‒ широко известно. Первоочередную задачу философии Грот, как и большинство его современников, видел в выработке цельного миросозерцания, призванного примирить на базе синтеза науки и религии, знания и веры иудео-христианские и языческие истоки средиземноморской культуры. Грот решительно отвергал концепцию Ницше – «защитника чистого язычества», называя ее «разрушением христианского религиозно-нравственного миросозерцания, во имя торжества позитивного и прогрессивно-научного, языческого» [Грот 1893, 141].

Крайне негативный отзыв идеи Ницше получили в очерке П. Астафьева «Генезис нравственного идеала декадента» (1893 г.). Астафьев, издатель журнала «Итоги», идеолог национальной русской философии, стоял в оппозиции к российским либеральным кругам, выступая с антибуржуазных и антисоциалистических позиций, высоко ценя идеи славянофилов и К. Леонтьева и резко осуждая современную ему западную философию за рационализм, прогрессизм и космополитизм. Критикуя космополитические идеи Соловьева и его единомышленников, и противопоставляя им идеологию С. Уварова, он утверждал, что русский народ лучше послужит общечеловеческим задачам, оставаясь верным своему духу и характеру.

Астафьев не мог принять этическую концепцию немецкого философа потому, что в его теории феномену нравственности отводилась лишь служебная роль как симптому жизни, а жизнь сама по себе возводилась в закон. При этом мораль, традиционно воспринимаемая европейским сознанием как мораль принципов, внутренних и безусловных законов воли, обращалась в мораль целей, определяемых критериями, стоящими по ту сторону нравственности.

Итак, первоначально, в конце XIX в., идеи Ницше дали импульс к пробуждению русского культурного национализма (принятие этой стороны учения немецкого философа было подготовлено всей предшествующей славянофильской традицией, а также панславизмом Н. Данилевского, консерватизмом К. Леонтьева и Н. Гилярова-Платонова). Затем, в предреволюционные годы, суждения Ницше послужили моделью для поворота от культурного национализма к национализму политическому. Однако если в Европе смещение акцента с культуры на политику привело к формированию национальных государств, то в России русский политический национализм оказался программой сохранения империи.

В 1930‒1970-е гг. имя Ницше упоминалось публично лишь с целью разоблачения «реакционной сущности» его сочинений.

В сталинскую эпоху главной книгой о Ницше считалась монография М. Лейтейзена «Ницше и финансовый капитал» (1928 г.), базовым тезисом которой было утверждение, что философия Ницше выражает классовые интересы монополистической буржуазии. Учение Ницше объявлялось «идейным базисом фашистской идеологии» (можно назвать и другие публикации: «Ницшеанство в идеологии фашизма» Б. Бернадинера, «Ницше и фашизм» Б. Быховского, «Пророк империализма» И. Лежнева, «Ницше как предшественник фашистской эстетики» Г. Лукача, «Идеология фашистского мракобесия» М. Митина).

Монография, воплощавшая официальную позицию хрущевской эпохи по отношению к Ницше, – «Реакционная сущность ницшеанства», была опубликована в 1959 г. Автором книги, написанной в духе риторики холодной войны и напечатанной тиражом 4 400 экземпляров, был С. Одуев, единственный официально признанный властью специалист по философии Ницше, который в одиозно-официозных статьях более двадцати лет сохранял имя философа в советской литературе.

Подчеркивая «генетическую связь» между Ницше и фашизмом, Одуев разоблачал Ницше как духовно коррумпированного философа, глашатая эгоизма, бессовестного апологета варварской «воли к власти», «зоологического антигуманизма», насилия, милитаризма и расизма. Социальные идеалы Ницше были одновременно объявлены и космополитическими, и расистскими. В заключении делался вывод о необходимости и своевременности жесткого марксистского отпора опасным идеям Ницше. Следующая книга Одуева «Тропами Заратустры: влияние ницшеанства на немецкую буржуазную философию», выпущенная в 1971 г. уже тиражом в 16000 экземпляров, воплощала официальное отношение к Ницше в брежневскую эпоху.

Советские историки, издатели энциклопедий и философских словарей вплоть до второй половины 1980-х гг. ассоциировали Ницше исключительно с «волей к власти», иррационализмом, нигилизмом и индивидуализмом как главной составляющей ницшевского «морального нигилизма».

В 1982 г. огромным тиражом в 50000 экземпляров было опубликовано исследование Ю. Давыдова «Этика любви и метафизика своеволия», в котором Ницше был представлен как экзистенциалист и образчик морального нигилизма буржуазного Запада, а Толстой и Достоевский воплощали высокие моральные идеалы, хранимые русским народом. Смысл книги заключался в противопоставлении Ницше и Достоевского. Давыдов убеждал читателя, что Ницше использовал идеи Достоевского для обоснования собственных взглядов, абсолютно неприемлемых для великого русского писателя. В противоположность Ницше, выступавшего на страницах книги защитником аморальных идеалов Ренессанса, озабоченным лишь проблемой личного счастья и реализации своих способностей, Достоевский представал мыслителем, отстаивающим идею долга по отношению к другим. Ученик Ю. Давыдова, политолог А. Филиппов так определил суть «Этики любви и метафизики своеволия»:

…в “Этике…” враги и друзья были названы поименно: главным другом оказался Достоевский, а главным врагом – Ницше. Собственно, здесь подразумевалось большее: били Ницше, но в виду имели также и Маркса. Били Ницше и Маркса, но в виду имели также ренессансного человека (того самого, что звучит гордо). Били ренессансного человека – и вместе с ним Запад, с его потребительством, индивидуализмом, контркультурой, инфантилизмом. Русская же литература – от Пушкина (которого Давыдов противопоставлял Сартру и раннему Камю), от Толстого и Достоевского до Астафьева, Распутина и Белова представляла альтернативу: потенциал добродетельного поведения, угнездившегося в принципах и правилах повседневной морали простого человека [Филиппов 2006].

Книга Ю. Давыдова пользовалась огромной популярностью в горбачевскую эпоху. В 1989 г. она вышла вторым изданием тиражом 65000 экземпляров. В 1988 г. на конференции, посвященной влиянию Ницше на советскую культуру, проходившей в Фордхамском университете (США), Давыдов отстаивал тезис о том, что влияние Ницше на российскую и советскую культуры носило исключительно негативный характер [Rosenthal 2002, 426].

В отечественном интеллектуальном дискурсе о постсоветской идентичности России в период с 1988 г. по 2013 г. можно выделить три доминирующих парадигмы: либеральная, державная и националистическая.

Цель либерального проекта для России состояла в интеграции с Западом, превращении страны в составную часть большого Запада. Со второй половины 1990-х гг. либеральные взгляды стали маргинальными и перестали оказывать заметное влияние на внешнеполитический курс страны.

Потом на авансцену выступили реалисты-государственники, наиболее влиятельная школа внешнеполитической мысли в современной России. Ее основателем и претворителем в жизнь был Е. Примаков. К реалистам-государственникам присоединилась часть бывших либералов-интернационалистов, разочарованных западной политикой в отношении России в 1990-е гг. Образ России, предлагаемый реалистами-государственниками, – влиятельный центр многополярного мира.

Третье направление – националистическое. Его можно условно разделить на три подгруппы: империалисты (Зюганов, Лужков), этнические националисты (Солженицын) и новые правые (идеологи правого антиглобализма). Интеллектуальное влияние этого направления растет в последние годы. Его адепты много говорят о защите традиционных ценностей и хотят союза с традиционными правыми в Европе. Для националистической парадигмы характерно неприятие либеральных ценностей и антизападные взгляды.

Сегодня становится очевидным, что наиболее актуальными для легитимации нынешней политической системы и укрепления независимости, мощи и влияния Российского государства являются две концепции, разрабатываемые консерваторами-государственниками и националистами [Зевелев 2014, 7].

Первая – идея, что Россия должна быть самостоятельной, великой державой, являющейся оплотом всех консервативных сил, борющихся против революций, хаоса и либеральных идей, насаждаемых США и Европой. И вторая ‒ идея большой российской цивилизации, отличной от западной и выходящей за государственные границы собственно России.

2010-е годы уже можно охарактеризовать как начало эпохи «культурного консерватизма». Обращаясь к досоветской эпохе в поисках новых идеалов, противостоящих либеральной идеологии 1990-х, ряд отечественных интеллектуалов стремится не противопоставить прошлое России ее настоящему, а найти такие ценностные основания, которые бы позволили России вновь стать европейской державой в классическом смысле, какой она была в XIX в., до появления культурных феноменов типа Ницше. Это стало новой попыткой вернуть культуре ее классическую, утраченную Западом форму: идеал «цельной личности», органическое и гармоничное примирение жизни и культуры, политики и религии.

Идеологический вакуум, образовавшийся в стране после краха официального коммунизма и кризиса 1990‒2000-х, привел к усилению русской национал-патриотической оппозиции. К 2000 г. ситуация в России изменилась. В отличие от середины 1990-х гг., сторонники традиционалистских, неофашистских и национал-коммунистических теорий поменяли свой статус интеллектуального маргинализма на положение признаваемых в обществе идеологий. Они не без успеха стали претендовать на свое место в смысловом поле современной культуры. Освободившееся место в политическом «райке» заняли отечественные младотеоретики консервативной революции, сторонники антимондиализма, антипостмодернизма, антиглобализма.

Свою цель идеологи третьего пути видели в формировании «консервативно-революционного полюса» (трактовка А. Дугина) и выработке альтернативного нынешнему курса цивилизации, базирующегося на возвращении к традиционалистским ценностям: «Дискурс Консервативной Революции (или Третьего Пути) – тексты Ницше, Шпенглера, Хаусхофера, Шмитта, Артура Мюллера ван ден Брука, Шпанна, Хайдеггера, Никиша, Тириара, Леонтьева, кн. Николая Трубецкого, Савицкого, Алексеева, Устрялова и т.д. – это политическая проекция интегрального традиционализма и только в этой версии они обладают реальным эсхатологическим статусом» [Малер 2002, 9]. Построение общественного мира в России традиционалисты считают возможным исключительно лишь на базе согласия между «…во-первых, естественным национализмом евразийских народов, населяющих настоящую и бывшую территорию Империи; во-вторых, корпоративными группами населения (укладами); в-третьих, духовно-культурными ориентациями российского общества» [Аверьянов 2002, 15].

В качестве манифеста этого идеологического лагеря может быть рассмотрен характерный пассаж, взятый с русскоязычного сайта «Ницше» – Nietzsche.ru:

Грядущие герои России пойдут новым путем, Третьим Путем, чтобы создать свой новый порядок, Национальный порядок, Евразийский и Имперский Порядок, противостоящий той мондиалистской химере, которую хочет навязать народам планеты мировой заговор «антигероев» и «антипассионариев», «последних людей», с таким презрением описанных Фридрихом Ницше и с такой иронией высмеянных Львом Гумилевым [Б\а 2010].

Однако в самые недавние годы парадигма консерватизма в России вновь претерпела изменения. Сегодня фаворитом оказалась идеология группы Б. Межуева. Восемь лет назад, подводя итоги дискуссии на сайте АПН, ее организатор выразил сожаление, что русская мысль до сих пор больна родовым недугом культуры XX в. ‒ попытками разного рода «оправдания» Ницше и «примирения» с ним, а также посетовал на отсутствие практических оснований для появления антиницшевской «восточно-христианской цивилизации»:

«Давайте не тешить себя иллюзиями. Ничто в нашем сегодняшнем национальном бытии, в нашей государственной политике, в нашей изо всех сил тянущейся к Европе интеллигенции ("левой", "правой", "красной", "оранжевой", "зеленой", "голубой", "коричневой" – всякой) не свидетельствует о возможности создания в России новой восточно-христианской цивилизации. Да уже слышны голоса о том, чтобы бросить все к черту и присоединяться к европейцам, к "белой расе", но удивительным образом все эти голоса стихают… при первых звуках песни "День Победы". Во время великого праздника нашей цивилизационной независимости. Потому что в этот день становится ясно, что подлинное, а что наносное, что идет от глубины сердца, а что является плодом интеллектуальных игр и духовных соблазнов [Межуев 2006].

Спустя восемь лет очевидно, что Б. Межуев ошибался: «практические основания» возникли. Консерватизм сегодня становится основой государственной политической доктрины, новой национальной идеологией России. «В мире все больше людей, поддерживающих нашу позицию по защите традиционных ценностей. Конечно, это консервативная позиция. Но, говоря словами Николая Бердяева, смысл консерватизма не в том, что он препятствует движению вперед и вверх, а в том, что он препятствует движению назад и вниз, к хаотической тьме, возврату к первобытному состоянию», ‒ сказал Президент России В.В. Путин в декабре 2013 г. в обращении к Федеральному собранию, процитировав популярное сегодня сочинение Н.А. Бердяева «Философия неравенства» [Путин 2013].

Сегодня в консерватизме ищут обоснование русской идентичности. К консерватизму обращаются в поисках смысла русской цивилизации: «Консервативная революция сверху, опирающаяся на консервативный запрос снизу, способна произвести огромные изменения в общественно-политическом устройстве России, убрать то, что не отвечает национальному коду и мешает развитию страны» [Яковлев 2014]. Центральным условием, определившим востребованность идеи консерватизма, является поиск национальных путей развития России как не-Европы, которые бы показали свою эффективность в современном конкурентном мире.

Востребованными сегодня оказались те молодые сторонники христианской консервативной революции, которые негативно отзываются о роли Ницше, именуя его «искусителем и очарователем посредственности» (А. Филиппов).

Приведу несколько выдержек из текстов, опубликованных на АПН:

Иллюзия близости Ницше консерватизму возникает, вероятно, из-за его включенности в пантеон германской консервативной революции прошлого века. Но дело в том, что это была именно «революция», а не просто «консерватизм». Это восстание новой античности, язычества против ветхого христианства [Штепа 2006].

Русские, «русская цивилизация» могут и должны взять максимальную дистанцию от того, что происходит сегодня с «цивилизацией ницшепоклонников» на Западе [Тюрин 2006].

Ницше сегодня в куче ненужного, что не должно быть прочитано за полной бесполезностью. В Ницше нечего преодолевать, он не нужен, да и все. Он сам себя преодолел. Из Ницше нечего брать, он писал слишком давно и в слишком других условиях, поэтому ни один кирпич из обломков его философского здания не может быть использован здесь и сейчас. Зато, опять-таки, есть Хоружий, Панарин, Дугин. И Гиренок [Володихин 2006].

Необходимо поставить на дискуссии о Ницше жирную точку. Мы должны сказать себе, что "спор" этот – не о Ницше, но о судьбе восточно-христианской цивилизации, которая может состояться лишь как духовная альтернатива цивилизации постхристианской, в ходе «ницшевской революции» сменившей цивилизацию западно-христианскую [Межуев 2006].

Почему же сторонники идеологии неоконсерватизма видят в Ницше противника? Ницше для них – создатель именно тех постклассических ценностей современного западноевропейского мира, именуемого ими «“языческой” тенью западного христианства», которые противоречат образу Европы par excellence, вечному недостижимому идеалу Европы, который они мечтают воплотить в России, но который существует лишь в мифическом прошлом или мифическом будущем.

Как и в XIX в., консерватизм, возникнув как идеологическое течение в качестве культурно-философской оппозиции режиму, на сей раз либерально-демократическому, имел поначалу преимущественно культурный характер. Однако к 2010-м гг. он постепенно стал приобретать прагматическую политическую проекцию. В качестве иллюстрации можно привести «Материалы к проекту основ государственной культурной политики», с которыми выступил министр культуры Российской Федерации В.Р. Мединский. В этой программе нашли отражение, вплоть до прямого цитирования, идеи, выдвинутые в дискуссии о Ницше на сайте АПН.

В статье «Искуситель посредственности» А. Филиппов прозорливо заметил, что «в любой революционной установке нашего времени Ницше будет таиться, как вирус в компьютере, как геном радикальной мысли» [Филиппов 2006]. В этом обстоятельстве и состоит непреходящая актуальность философии Ницше. Думаю, что интерес к идеям Ницше скоро начнет набирать обороты вновь. Россия – европейская страна, а значит, Ницше будет востребован в России.