Этический сентиментализм утверждает, что мы обладаем врожденным моральным чувством и благодаря этому чувству всегда с легкостью оцениваем действие как благое или злое. Нам нет нужды этому учиться, ибо это свойство человека — испытывать удовольствие, созерцая благородный поступок, и, наоборот, отвращение, когда перед нами происходит что-то, заслуживающее морального осуждения.

Родоначальником этического сентиментализма был Энтони Эшли Купер Шефтсбери. В «Исследовании о добродетели, или заслуге»[i] он писал, что благодаря моральному чувству человек оказывается способным одобрять или осуждать. В пересказе Дени Дидро эта мысль Шефтсбери выражена так: «Почти несомненно, что существо может быть потрясено уродством и красотой духовных и нравственных явлений и что соответственно разница между справедливостью и несправедливостью проясняется для него задолго до того, как он приобретет ясные и отчетливые представления о божестве» [Дидро 1986, 96].

Затем было опубликовано двухтомное «Исследование о происхождении идей красоты и добродетели» продолжателя Шефтсбери Френсиса Хатчесона. С точки зрения Хатчесона, моральное чувство функционирует аналогично «внутреннему чувству», воспринимающему прекрасное и безобразное. Нам достаточно одного взгляда, чтобы понять, что Венера Милосская прекрасна, а, скажем, Баба-Яга безобразна. Мы живо сострадаем жертве несправедливости (например, Дездемоне) и испытываем неприязненные чувстве к тому, кто творит несправедливость (например, Яго).

Правда, бывают и ошибки: мы можем принять за благо то, что на самом деле является злом, — всем известно куда ведет дорога, вымощенная благими намерениями. Более того: делаем нечто доброе, а получается даже не то что «как всегда», а еще хуже. Или же встречаемся с тем явлением, которое называется «волк в овечьей шкуре».

Но уж если мы в нашем восприятии пометили нечто как зло, то ошибка почти невозможна – зло является абсолютной противоположностью добра.

Противостояние добра и зла в европейской культурной традиции

Истоком такого дуалистического восприятия добра и зла является вся европейская интеллектуальная традиция. Можно вспомнить Платона, на вершине иерархии идей у которого располагалась идея Блага, и противостоящую миру идей материю — хюле, источник зла и несовершенства. При этом между материей и миром идей нет ничего общего, кроме того, что они оба вечны.

В религиозном плане столь же строгий дуализм добра и зла мы встречаем в зороастризме, где весь мир есть арена бескомпромиссной схватки, борьбы воинства Ахура-Мазды, бога добра и света, и Анхра-Манью, повелителя зла и тьмы. Под определенным влиянием учения Заратуштры формировалась и моральная доктрина христианства с ее последовательным противопоставлением греха и добродетели.

Можно интерпретировать проповедническую деятельность Иисуса как борьбу со злом, причем борьбу в космическом масштабе. Ибо именно для того, чтобы не удваивать количество зла в мире, необходимо отказаться от принципа талиона и провозгласить «кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду» (Мф 5: 39–40). Победить зло в мировом масштабе возможно лишь в том случае, если мы на зло станем отвечать добром.

Средневековое христианство, утверждая субстанциальность одного лишь блага и несубстанциальность зла, усиливает исходную противопоставленность добра и зла. Данная установка делается чем-то само собой разумеющимся в европейской культуре: все, что встречается на нашем пути, восходит либо к Богу — либо имеет своим источником козни Дьявола, ведет либо к царствию небесному — либо в геенну огненную.

Ту же дуалистическую логику в сфере морального учения демонстрирует и марксизм. Из антагонизма классов, образующих дуалистические противоборствующие пары (рабы — рабовладельцы, зависимые крестьяне — феодалы, пролетариат — буржуазия), вытекает и дуализм прогрессивных, позитивных и консервативных, ретроградных, эксплуататорских социальных групп. Всемирная история опять-таки предстает перед нами как арена бескомпромиссной борьбы сил добра и зла.

Ведя борьбу с так понятым «всемирно-историческим» злом, конечно же, недопустимо проявлять мягкотелость, идти на безнравственные компромиссы. Именно поэтому следует уничтожить эксплуататорский класс. Именно поэтому даже не возникает задача понимания другого, иного. Все прямолинейно — только антагонизм: или друг — или враг.

Но можно попробовать подойти к данному проблемному полю с несколько иной позиции.

Человек в практической земной жизни далеко не всегда может (а, скорее всего, не может никогда) выстраивать линию своего поведения в такой абсолютной, «божественной» логике. Борьба Ахура-Мазды и Анхра-Манью, Саваофа и Дьявола — это адекватный уровень противостояния. Иисус может побеждать абсолютное зло в космическом масштабе, а человеку приходится жить в условиях, где абсолютное противопоставление добра и зла способно приводить и к негативным результатам.

Житейские истории

Рассмотрим нескольких практических, житейских ситуаций, которые мы нашим нравственным чувством (вслед за Шефтсбери и Хатчесоном) «автоматически», интуитивно подведем под категорию «зло».

Живущие в Москве наверняка хорошо помнят ситуацию, сложившуюся после терактов в метро весной 2010 г., или, относительно недавно, в 2014 г., после аварии в метро… Помнят и возмущение всех жителей, представителей власти и журналистов московскими таксистами и «бомбилами», которые в эти дни взвинчивали цены на проезд до заоблачных высот: у людей трагедия, кровавые жертвы, перекрыто движение одной или нескольких линий метро, а тут такая алчность! Московское метро перевозит в день примерно 8 млн. человек. И вот эти миллионы вышли на улицы города и желают ехать наземным транспортом, который не предусмотрен для перевозок такого масштаба. И сталкиваются жители Москвы с безнравственным, жлобским поведением официальных и неофициальных таксистов, задирающих цены до немыслимого уровня.

Очень похожая в нравственном плане ситуация уже была описана и достаточно подробно проанализирована в научной литературе (см.: [Зволински 2011, 162–191; Zwolinski 2010]). В 1996 г. на североамериканский штат Северная Каролина обрушился ураган Эран (в анализе данного события я буду следовать за вышеуказанной статьей Зволински). Из-за стихийного бедствия один район этого штата — Роли-Дарем — остался без электричества. В условиях изнуряющей летней жары около миллиона человек лишились холодильников и кондиционеров. Возникла масса проблем, причем для некоторых жителей не просто на уровне бытового неудобства, но как вопрос жизненной важности. Например, для родителей находящегося на искусственном вскармливании новорожденного младенца: как хранить моментально портящееся на 40-градусной жаре детское питание? Или для диабетика, нуждающегося в регулярных инсулиновых уколах: инсулин при такой температуре тоже не сберечь.

Люди в Роли-Дарем бросаются скупать запасы льда в местных супермаркетах. Запасы льда быстро кончаются. В соседнем районе — Голдсборо, — не затронутом стихийным бедствием, четыре молодых человека арендуют автомобиль-рефрижератор, закупают 500 мешков льда по цене 1,7 доллара, привозят их в Роли-Дарем и начинают продавать по 12 долларов за мешок, то есть на 600% дороже, чем купили сами. Молодые люди — по закону штата Северная Каролина — были арестованы, а их рефрижератор конфискован.

К слову сказать, в российском законодательстве тоже есть статьи, предусматривающие административную ответственность за завышение цен (ст. 14.6. КоАП РФ): «Завышение регулируемых государством цен (тарифов, расценок, ставок и тому подобного) на продукцию, товары либо услуги... влечет наложение административного штрафа на граждан в размере пяти тысяч рублей; на должностных лиц — пятидесяти тысяч рублей или дисквалификацию на срок до трех лет; на юридических лиц — в двукратном размере излишне полученной выручки от реализации товара (работы, услуги)…». Перечень товаров, на которые устанавливаются регулируемые государством тарифы, определяются Постановлением Правительства РФ № 239 от 7 марта 1995 г. «О мерах по государственному регулированию цен и тарифов». Данное Постановление устанавливает возможность тарификации по нефти, газу, драгоценным камням, коммунальным услугам, транспорту, водке, лекарствам. Обратим внимание на установление ограничений цен на услуги транспорта и, особенно, лекарства. Очевидно, что лекарства — чрезвычайно важный товар, от которого может напрямую зависеть жизнь человека. Поэтому право запрещать завышение цен на данный товар кажется нам оправданным с моральной точки зрения в абсолютной мере.

То, что завышать цены морально недопустимо, говорил еще Фома Аквинский. Он утверждал, что если одному человеку очень нужна вещь, которая есть у того, кому она не очень нужна, то второй человек «не должен задирать цену» (Summa theologica. II, 2, qu. 77: «О совершаемых при купле-продаже грехах (и в первую очередь) об имеющем место при купле-продаже мошенничестве»).

Вернемся к московским таксистам и четверке юношей из Голдсборо — к тем «жлобам», которые взвинчивают цены в условиях чрезвычайной нужды, обрушившейся на других людей, и «обдирают» несчастных. Однако не будем давать волю своему нравственному чувству, о котором писали Шефтсбери и Хатчесон, а посмотрим на ситуацию по возможности рационально.

Во-первых, очевидно, что в чрезвычайных обстоятельствах торговать по прежним ценам невозможно, так как резко вырастают издержки. Прежде всего представим себе торговлю в условиях отсутствия электричества — системы безопасности не работают, телефоны не работают — в случае ограбления вызвать полицию не получится. Резко повысившийся уровень риска неизбежно должен быть заложен в цену товара. Поэтому, с точки зрения экономической теории, торговать льдом по цене 1,7 доллара уже противоречит здравому смыслу.

Во-вторых, в чрезвычайной ситуации покупатель, осознавая уже свои — покупателя — риски, согласен платить высокую цену. Причем степень готовности согласиться с масштабом повышения цены напрямую зависит от того, насколько сильно человек нуждается в данном товаре или услуге. Например, в случае с таксистами, студент, опаздывающий на лекцию, смирится с возрастанием цены вдвое, но по цене впятеро большей обыденной ни в коем случае не поедет. Он решит, что подобные траты совершенно неоправданны. А вот если студент-программист выпускного курса едет не на лекцию, а на собеседование в компании Google, и шансы, что его возьмут, весьма высоки, то он согласится и на пятикратное взвинчивание цены. А на десятикратное — не согласится, позвонит в компанию, извинится, сошлется на теракт и договорится о переносе собеседования (размеры увеличения цены, естественно, условные).

Однако глава одного из управлений какого-нибудь банка, который сегодня должен на комитете докладывать председателю правления банка о выделении кредита на международный контракт объемом в 5 млрд долларов, заплатит и десятикратную цену, лишь бы не обрушить всю свою карьеру из-за сорвавшегося крупного проекта.

Та же ситуация и с жителями Роли-Дарема. Если речь идет о жизни твоего младенца или больной диабетом матери, то будешь готов платить за мешок льда и не по 12 долларов, а по 50.

Следовательно, потребители не просто готовы покупать товары или услуги по резко выросшим ценам, но и, условно говоря, «умоляют» продать им товар или услугу по этой «немыслимой» цене. А что произойдет, если государство запрещает торговлю по завышенной цене?

Жители города Роли молниеносно раскупили лед по цене 1,7 доллара и охлаждают себе бутылочки с пивом, которое позволит им легче перенести жару. Но лед кончился, и нечем охлаждать детское питание и инсулин. А новых поставок нет, так как торговцам нет смысла торговать льдом в условиях возросшего риска, а по цене 1,7 доллара они благополучно продадут свой товар и в городах, где нет никакой чрезвычайной ситуации.

Получается, что человек в высокой степени нуждающийся в каком-то товаре — пусть даже по завышенной цене, оказывается лишенным возможности его приобрести, так как никто этот товар в данную точку не поставляет. Поэтому закон, запрещающий взвинчивание цен, приводит к ухудшению положения именно тех, кого он пытается взять под свою защиту.

Теперь попробуем представить себе такое положение дел, когда отсутствуют какие бы то ни было юридические ограничения, и каждый продавец имеет право назначать любую цену на свой товар. В таком случае, уже с точки зрения не закона, а морали, мы, как нам кажется, можем предъявлять торговцам суровые нравственные претензии, так как они не проявляют сочувствия жертвам несчастия и не стараются помочь страждущим: например, раздавать лед даром.

Но очевидно, что в таком случае лед быстро кончится, новых поставок не будет — у альтруистов закончились деньги, которые они выделили на благотворительность, и инсулинозависимые больные опять оказываются в исходной трагической ситуации.

Та же ситуация и с волонтерами (честь им и хвала!), которые после терактов начали развозить пассажиров на своих машинах бесплатно. Желающие воспользоваться бесплатным извозом всегда найдутся, но на всех нуждающихся волонтеров не хватит, и силы волонтеров не бесконечны. И кто-то, кому в высочайшей степени необходима транспортная услуга, по случайности оказался не в том месте, где работают волонтеры. Он бы с радостью заплатил «бомбиле» любую запрашиваемую цену, но закон запрещает завышать цены на транспортные услуги — «бомбилы» попрятались.

Не только экономическая теория, но и жизненный опыт (который имеется у всех, живших при социализме) подсказывают, что возникновение товарного дефицита с неизбежностью приводит к появлению «черного рынка» с его непомерно высокими ценами (они высоки и у официально торгующих «обдирал»), к тому же — что особенно существенно в случае торговли лекарствами — при отсутствии гарантий качества. И возможности защитить интересы потребителя законными средствами нет: он ведь приобретал товары или услуги на «черном рынке», то есть сам, по собственной воле вышел за рамки легального пространства. Поэтому, если тебя облапошили, продали тебе вместо лекарства пустышку или даже что-то вредоносное, остается пенять на самого себя.

Выходит, те люди, которые в экстремальной ситуации продолжают работать открыто (например, вести торговлю официально, имея документы и накладные), хотя и завышая цены, действуют в интересах своих потребителей. А их отказ от ведения деятельности поставил бы жителей пострадавшего региона в еще более уязвимое положение.

Все вышеперечисленные доводы строились в логике консеквенциализма, ориентировались на рассмотрение последствий того или иного поведения. Но эту проблему можно проанализировать и с точки зрения деонтологии, взглянуть на нее с позиции моральных принципов.

Насколько поведение «обдирал» соответствует или не соответствует этим моральным принципам?

Прежде всего обратим внимание на то, что все вступающие в описанные сделки люди вступают в них добровольно, какого-либо принуждения со стороны «обдирал» не наблюдается.

Аналогия с ситуацией, описанной в «Крестном отце» Марио Пьюзо, когда человеку делали предложение, от которого нельзя отказаться, оправданна лишь на первый взгляд. Конечно, можно проинтерпретировать обстоятельства следующим образом: «обдирала» как бы говорит своему контрагенту: «Покупай по предложенной мной заоблачной цене или твой ребенок без детского питания или твоя мать без инсулина погибнут!», то есть существует прямая угроза тому человеку, с которым вступают в торговую сделку.

Но здесь принципиально важным является то, что дон Корлеоне сам создавал безвыходную ситуацию, в которую и загонял своего контрагента: либо ты принимаешь наше предложение, либо для тебя наступают трагические последствия. В случае с обдиралами, во-первых, нужно учесть, что не они создали чрезвычайную ситуацию, а, во-вторых, если их клиент все-таки решил приобрести товар или услугу по безумно высокой цене, то ситуация покупателя улучшилась по сравнению с тем, что было бы, не соверши он эту сделку.

В случае крестного отца отказ от сделки означал ухудшение ситуации для человека, совершение сделки сохраняло status quo. В случае же с «обдиралами» отказ от сделки сохраняет status quo (не ухудшает положение) покупателя, совершение же сделки положение покупателя улучшает. Поэтому, какую бы цену ни запросил «обдирала» (мы его можем назвать «жлобом», и это будет оправданно), он все же улучшил ситуацию покупателя. Покупатель самостоятельно принимал решение, что для него в сложившихся обстоятельствах является большим благом — деньги или лед, деньги или поездка на такси. Если он решил, что сейчас для него лед безусловно является большим благом, чем деньги, то это – его рациональное решение самостоятельного человека.

Мы можем осуждать нашего «обдиралу» на том основании, что он демонстрирует неуважение к личности своего контрагента. Он не относится к нему как к цели (если вспомнить вторую формулировку кантовского категорического императива) и, обдирая ближнего как липку, использует его лишь в качестве средства. Кантовский моральный субъект действовал бы во исполнение долга спасения человека, «обдирала» же действует исключительно из своекорыстных соображений, за что подвергается с нашей стороны нравственному осуждению.

Однако стоит обратить внимание на то, что при рассмотрении всей этой ситуации мы не высказываем ни малейшего осуждения в отношении тех, кто вообще ничего не делал в возникших чрезвычайных условиях. После терактов в метро или аварии в том же московском метро часть наших сограждан начала бесплатно развозить пассажиров на своих автомобилях. Все ими восхищались. Но какой процент имеющих машины жителей Москвы занялся волонтерством? И никому в голову не приходит осуждать миллионы тех, кто просто продолжил заниматься своими делами, не откликнувшись на произошедшую рядом трагедию. Никто не скажет, что они поступили плохо.

А ведь они ничем не помогли тем, кто нуждался в помощи, тогда как «бомбилы» — «жлобы» — на самом деле оказали людям услугу, в которой те остро нуждались. Да, они ободрали своих клиентов и, тем не менее, улучшили их ситуацию, уменьшили для них тяжесть последствий произошедшего. Равным образом и юноши из Голдсборо, можно сказать, проявили «уважение к нуждам страдающих», пусть и достаточно нестандартным способом.

Анализ

Проанализируем ситуацию на абстрактом уровне. Представим себе двух людей — А и Б, при этом мы знаем, что А может спасти Б с минимальными издержками для себя. И мы считаем, что у А есть представление о моральном долге, побуждающем к таким действиям.

1. Но у абстрактного А нет никакой изначальной обязанности взаимодействовать с абстрактным Б.

Юноши из Голдсборо не обязаны ехать в Роли-Дарем, «бомбилы» не МЧСовцы, они не обязаны ехать к тем станциям метро, где произошел теракт. Если бы юноши остались в Голдсборо, а «бомбилы» отправились обедать, то ни у кого не возникло бы никаких претензий ни к первым, ни ко вторым.

2. Однако абстрактный А в силу своих автономных соображений решил вступить во взаимодействие с абстрактным Б, и в результате этого взаимодействия ситуация Б улучшилась. При этом:

3. Абстрактный Б вступает во взаимодействие с А по собственной инициативе и совершенно добровольно;

4. Взаимодействие А и Б не нарушает не только заповеди Декалога, но и вообще ни одну моральную норму. Торговая сделка, акт купли-продажи товара или услуги — явление совершенно банальное, повседневное, ничего морального/аморального в нем самом не заключается.

И, кроме того, учтем, что:

5. Абстрактный А «не встал бы с дивана», не поехал бы куда-то из дому, не стал бы вступать во взаимодействие с Б, если бы предполагал, что это действие возложит на него — на А — какие-либо дополнительные моральные обязательства. И тем более приведет к его моральному осуждению. Но между тем именно это и происходит в общественном сознании.

Очевидно, что корень проблемы, как обычно, кроется именно в пятом пункте. Первые четыре пункта всеми воспринимаются как нечто адиафорическое (сказали бы стоики), наше моральное чувство не испытывает никаких чувств. Моральное чувство просыпается лишь на пятом пункте и начинает требовать от абстрактного А альтруистических подвигов.

Юноши со льдом не предполагали, что приехав в Роли-Дарем они окажутся обязанными заниматься благотворительностью, «бомбилы» не предполагали, что подъехав к такой-то станции метро они окажутся обязанными выполнять функции МЧС. И первые, и вторые собирались «срубить деньжат», но как только они оказались в месте назначения, им начали предъявлять претензию, что они не возлагают на себя обязанность совершать сверхдолжные добрые дела.

Если бы А не вступал во взаимодействие с Б, то ситуация была бы этически нейтральной. Но А вступает во взаимодействие с Б, причем очевидным образом улучшая ситуацию Б, однако подвергается моральному осуждению с нашей стороны.

С моей точки зрения, следует признать, что наше нравственное чувство, привыкшее к дихотомическому делению добро/зло, оказалось ошибочным именно потому, что не учитывает «оттенков серого», а судит по черно-белой шкале.

Однако обострим ситуацию и помимо «аргументов против» осуждения «обдирал» приведем «аргументы за» одобрение «жлобов».

Вспомним азы экономической теории, утверждающей, что цена является наилучшим регулятором экономических отношений между людьми. И коль скоро в Роли-Дареме возможно продавать лед с семикратным превышением обычной цены, то все экономические агенты понимают, что здесь открылась золотая жила и все бросаются скупать лед и везти его именно в эту точку. Колонны рефрижераторов устремляются в Роли-Дарем, и цена спустя некоторое время вернется к разумным величинам.

Но… Рефрижератор был арестован, колонны других рефрижераторов не только не поехали в пострадавший город, но даже не были загружены льдом. Ситуация жителей какой плачевной была, такой и осталась.

И еще один американский пример, демонстрирующий благотворное влияние взвинчивания цен. После урагана Чарли во Флориде было разрушено множество домов, в том числе пострадали и многие отели. Те гостиницы, которые уцелели, вдвое подняли цены на проживание в своих номерах. «Согласно обвинению, выдвинутому генеральным прокурором, одна из гостиниц в Уэст-Палм-Бич взяла с троих постояльцев более чем по 100 долларов за ночь, что минимум в два раза превысило объявленную цену. “Семьи, пытающиеся вновь вернуться к нормальной жизни, — сказал прокурор, — не должны страдать из-за взвинчивания цен”» (цит. по: [Зволински 2011, 182]).

Однако представим, что цена не изменилась. Семья, чей дом разрушен ураганом, приезжает в отель и снимет себе номера: один номер для бабушки и дедушки, второй для папы и мамы, третий для детей тинейджеров. А если цена выросла вдвое или втрое? Тогда, взвесив все «за» и «против», эта семья снимет один номер. Два других номера останутся свободными, и в них смогут поселиться еще две семьи, также лишившиеся крова. А иначе: одна семья заняла три номера, другая — три номера, и свободные номера в отеле закончились; оставшаяся часть пострадавших граждан вынуждена ночевать на улице. Кроме того, при выросших ценах некоторые семьи предпочтут остаться в своих полуразрушенных, но и наполовину уцелевших, домах, пригодных для того, чтобы пусть без комфорта, но все же жить в них.

Таким образом, становится очевидным, что «задранные» цены оказали позитивное действие на адекватное распределение того блага, дефицит которого был столь ощутим (в данном случае номеров в отеле).

И еще один аргумент в оправдание взвинчивания цен: пока конфискованный рефрижератор со льдом стоял у полицейского участка Роли-Дарем, лед в нем растаял, не будучи продан ни по какой цене и не принеся никому ни малейшей пользы.

Торговля наркотиками

Теперь обратимся к примеру, еще более, чем история со “жлобами” и “обдиралами”, ранящему наше нравственное чувство. Последнее сразу и однозначно оценивает как безусловное нравственное зло торговлю наркотиками[ii].

Хочу сразу оговорить, что я ни в коей мере не собираюсь обсуждать практику борьбы с наркодилерами, которую ведут правоохранительные органы. Я веду речь о нашем нравственном чувстве — именно о чувстве, которое далеко не всегда способно пройти через горнило рациональной критики. А пример с наркоторговлей заставляет наше нравственное чувство выступать незамедлительно и «с открытым забралом». Прошу относиться ко всему нижеследующему как к абстрактному спору между чувствами и разумом, не имеющему отношения к реальной политике государства в данной области.

Все мы знаем, каким огромным, чудовищным злом является наркомания. Но вот кто есть источник того зла, что ей сопутствует? Кто тот персонаж, который генерирует данное зло? Если посмотреть на проблему с точки зрения действующих законов, то основной криминальной фигурой окажется наркоторговец.

Однако не стоит торопиться. Мы все знаем, что наркотики — это зло. Знаем, и точка, но разве наркотик — это абсолютное зло?

Если он может уменьшить боль онкобольных, то он — благо. Совсем недавние и столь близко стоящие друг к другу по времени самоубийства высших офицеров Российской армии контр-адмирала В.М. Апанасенко и генерал-лейтенента ВВС А.А. Кудрявцева (а сколько по той же причине происходит самоубийств не столь «социально значимых» больных — самоубийств, о которых не сообщают в новостях!) наглядно показали обществу благотворную, даже более того — необходимую роль наркотиков в онкологии.

Но говоря о наркомании, мы, конечно же, имеем в виду вовсе не медицинское применение наркотиков, а их употребление ради «кайфа». В чем же зло в данном случае? Очевидно, что не в самом «кайфе». Кому-то «кайф» приносит алкоголь, кому-то охота-рыбалка, кому-то секс, кому-то спорт — персонаж одного из анекдотов кайфовал от сала. Особого зла во всем этом нет, если, конечно, человек не доходит до крайностей, не становится алкоголиком или сексуальным маньяком. В случае же наркотика мы склонны осуждать не крайности, а наркотик как таковой, наркотик как чистое зло.

Наркомания несет в себе зло и на личностном, и на социальном уровнях. Злом является, во-первых, деградация личности наркомана, физиологическая зависимость индивида от наркотиков, болезни ими порождаемые, ранняя смерть. Злом является, во-вторых, генерируемая наркотиками преступность: кражи, грабежи, убийства, а также различные эпидемии: СПИД, гепатит и т.д.

Посмотрим на эти два пласта порознь. На личностном уровне мы действительно видим деградацию и раннюю смерть. Но встает вопрос, кого мы более склонны нравственно осуждать — наркомана или самоубийцу? Самоубийца ускоряет наступление своей смерти еще более экстремальным образом, но мы ему сочувствуем, а наркомана, который приближает свою смерть более скромными темпами, осуждаем!

Я, конечно же, понимаю тех, кто говорит о страданиях родителей и членов семьи наркомана, и разделяю их пафос, но если взглянуть на ситуацию с точки зрения атомизированного индивида (да простится мне этот плеоназм), то гедонизм наркомана мало чем отличается от гедонизма Аристиппа из Кирены, который, как известно, «…извлекал наслаждение из того, что было в тот миг доступно…» [Диоген Лаэртский 1986, 112]. Позицию наркомана тоже можно проинтерпретировать как самозабвенную погоню за удовольствием: «Я за короткую жизнь получу столько наслаждений, сколько вы не получите и за 80 лет жизни, к тому же под конец вы и о них забудете в старческой деменции. Ко мне-то у вас какие претензии? Это моя жизнь, и я проживаю ее так, как считаю наилучшим! Я, как и вы, стремлюсь к счастью. Только мое счастье — вот такое!»

Собственная жизнь наркомана — это его собственная жизнь. Пускает он ее под откос, значит, пускает. Не нашел ничего лучшего в этом лучшем из миров, значит, не нашел. В конце концов, человек, живущий на доход от сдаваемой родительской квартиры и проводящий свою жизнь перед телевизором за просмотром спортивных программ или бесконечных мыльных опер, так же, как и наркоман, пускает свою жизнь под откос, не реализовав никаких иных, в том числе и творческих, возможностей. Мы его, конечно же, не одобряем, но и не осуждаем с той же эмоциональностью, что наркомана. Следовательно, причина, взволновавшая наше нравственное чувство, не в деградации личности наркомана, а в социальных последствиях наркомании.

Посмотрим на них внимательнее. Остановимся на неоспоримом факте: наркомания — чудовищный генератор преступности. С этой точки зрения она — безусловное социальное зло. Но почему наркомания является источником краж и грабежей? Потому что наркотик — удовольствие дорогое. Пару лет назад доза героина в Москве стоила полторы тысячи рублей, а «крепкому наркоману» требуется две дозы в сутки. На Камчатке та же доза стоила уже 6 тысяч. Таким образом, московскому наркоману нужно 3 тысячи рублей в день и 90 тысяч в месяц, камчатскому же, соответственно, 12 и 360 тысяч. А почему наркотики стоят так дорого, ведь в Афганистане, на пороге той лаборатории, где производят героин, доза обходится примерно в 24 рубля?

Высокая цена товара порождена не издержками на выращивание и производство, а уровнем риска, сопровождающим транспортировку и сбыт. Получается, что источник высокой цены — борьба с распространителями наркотиков, а не сами наркотики. А ведь кражи, грабежи, убийства при ограблении, вызванные стремлением наркомана добыть деньги на дозу, порождены именно дороговизной наркотика. Если представить, что героин в Москве стоит в два раза дороже, чем в Афганистане, а на Камчатке в пять раз дороже (т.е. 48 рублей и 120 рублей в день или 1 240 рублей и 3 600 рублей в месячном выражении), то какова вероятность, что рядовой наркоман сумел бы раздобыть эти деньги без краж и грабежей, а, например, собирая и сдавая пустые бутылки? Правильно: большая.

Мы периодически узнаем, что те или иные звезды шоу-бизнеса лечатся от наркозависимости (как Владимир Высоцкий или Дрю Бэрримор и др.) или даже умирают от передозировок (как Эми Джейд Уайнхаус, Джими Хендрикс, Курт Кобейн и др.). Жан-Поль Сартр осознанно начал принимать наркотик: иначе ему не удавалось удержаться на той высоте мысли, которая была нужна, чтобы дописать работу «Критика диалектического разума». Но мы также знаем, что ни Сартр, ни звезды шоу-бизнеса никого не грабили и не убивали ради того, чтобы добыть дозу. Им хватало денег на приобретение наркотика без необходимости идти по криминальной дорожке. И их наркозависимость не порождала социальных проблем и преступности, а вела лишь только к проблемам на личностном уровне.

Могу также сослаться на литературных или киноперсонажей, которым многолетнее потребление наркотиков не мешало не только сохранять свою личность, но и добиваться существенных профессиональных успехов (скорее всего, авторы, создавшие этих литературных или киногероев, имели какие-то прототипы в реальности). Взять Шерлока Холмса и доктора Хауса: их уровень материального достатка позволял добывать необходимые наркотические вещества без ощутимого урона для состояния счета в банке.

Уместно вспомнить и опыт благопристойной и благополучной Швейцарии. Когда здесь в 1986 г. молодой наркоман умер в одиночестве в ветхом сортире, то в центре Берна открыли наркологический центр. Сотрудники Центра сформулировали принцип своей деятельности следующим образом: «Если человеку нужно уколоться, пусть это будет сделано под присмотром в Центре». И в распоряжении наркоманов появилось помещение, где они могли реализовать эту идею на практике. В 1989 г. аналогичный Центр был открыт в Базеле, в 1994-м — в Цюрихе.

Случаи насилия с целью добывания средств на приобретение наркотических веществ после открытия указанных Центров сократились на 70%. Сегодня Бернский центр находится на Ходлерштрассе, улице, носящей имя самого известного швейцарского художника; ежедневно через этот Центр проходит двести человек. После контроля на входе они получают номер, ожидают, когда освободится место, затем в их распоряжении полчаса на то, чтобы ввести себе дозу. Центр открыт 364 дня в году, с одним выходным днем — 1-го января.

Сегодня в Швейцарии работает 23 центра легального приема наркотиков, которые обслуживают 1 200 человек. Два центра находятся в тюрьмах Швейцарии, так же, как и все остальные центры, оборудованные автоматами по выдаче одноразовых шприцев. Их открытие было равнозначно признанию, что в пенитенциарных учреждениях присутствуют наркотики. Администрация этих учреждений предпочла данный шаг репрессивным мерам.

В Великобритании пошли еще дальше. В этой стране есть три центра бесплатной выдачи наркотических препаратов: в Лондоне, Дарлингтоне и Брайтоне. Число правонарушений среди тех, кто получает наркотики в данных центрах, сократилось с 40 до 6 в месяц.

По статистике министерства здравоохранения Швейцарии в 1991 г. наркоманы, использующие шприцы, составляли 38% от общей численности заразившихся СПИДом, в 2009 г. — 5% от всех новых случаев заражения СПИДом.

Напрашивается вывод, что источник зла, порождаемого наркоманией, не наркотик как таковой, а несовершенные способы противодействия негативным последствиям наркомании, доводящие цены на наркотики до заоблачного уровня.

Зло, порождаемое фигурой наркоторговца, заключается в том, что он вовлекает в потребление наркотиков все новые и новые жертвы. Наркотики подбрасываются на территорию школ, дабы школьники по малолетству и неразумию попробовали зелье, пристрастились к нему и в дальнейшем стали клиентами наркодилера. Однако если есть места, где наркотик официально раздается бесплатно, то подсевший на наркотик человек не станет покупать «продукт» у наркоторговца, а получит его в специализированном центре. Наркоторговец лишается перспективы обрести в будущем «своего» клиента, заодно лишается смысла и вся деятельность по привлечению новых жертв. Пропадает какой-либо резон организовывать наркотрафик в данную страну: клиентская база в ней всегда будет стремиться к нулю. «Старые» наркоманы безо всякой уголовщины получают свои дозы от государственных программ (кстати, тот наркоман, который в 1986 г. первым пришел в Бернский центр, до сих пор жив), «новые» наркоманы просто не возникают в социально значимых масштабах — никто не пытался подсадить их на наркотик.

На анализе примера с наркоторговцем, который при внимательном рассмотрении оказывается не безоговорочным злом, как могло показаться с первого взгляда (когда он поставляет наркотик весьма состоятельным клиентам и не вовлекает в пристрастие к нему несовершеннолетних, то зла от него не больше, чем от производителя качественного алкоголя), мы убедились, что наше нравственное чувство, изначально требовавшее поставить на нем клеймо «Злейшее Зло», перегибало палку. И одной из причин нашей готовности ставить клеймо «Зло» без тщательного обдумывания является наша христианская традиция, о которой и шла речь в начале статьи.

Восприятие моральных проблем в дихотомическом ключе не позволяет подходить к различным явлениям с мерилом «Чего больше в данной ситуации — добра или зла?». Мы воспринимаем взвинчивание цен как аморальный поступок и не видим того, что в ситуации Роли-Дарема мешок льда по 12 долларов был благом, а не злом. Во всяком случае неизмеримо большим благом, чем грязная лужа растаявшего льда под грузовиком на штрафстоянке и испортившиеся из-за отсутствия льда лекарство и детское питание.

Ислам

Иначе обстоят дела с отнесением того или иного явления к добру или ко злу в этике ислама. Тут нет их абсолютного противопоставления — я в данном случае говорю о житейских земных делах, а не об онтологии добра и зла. В мусульманской этике действует принцип перевешивающего баланса, и то, что в одной ситуации оценивается как зло, в иной ситуации вполне может оказаться благом.

Вот что пишет про этику ислама А.В. Смирнов: «…благо и зло принципиально соотносительны и не абсолютны. Практически все, что может быть оценено как благое или дурное, получает такую квалификацию после взвешивания хорошей и дурной сторон и выражает преобладание одной из них над другой. В этом проявляется второй из фундаментальных принципов мусульманской этики — принцип перевешивающего баланса» [Смирнов web].

И христианство, и ислам признают недопустимость убийства. Однако ислам истолковывает этот запрет в зависимости от контекста. В Сунне существует хадис, имеющий прямую цепь преемства вплоть до Мухаммеда, предписывающий, в случае если мусульмане присягнули двум халифам, убить того, кому присягнули позже: «Мне также передал Вахб Ибн Бакыййа Аль-Васитый: "Нам передал Халид Ибн Абдулла от Аль-Джаририя, от Абу Надры, от Абу Сайда Аль-Худрия, сказавшего: “Посланник Аллаха, мир ему и благословение Аллаха, сказал: “Если присяга даётся двум халифам, то убейте позднейшего из них””» (хадис 1853) [Мейрханов web]. Объяснение того, как убиение оказалось благом, строится по принципу «перевешивающего баланса» — разрушение единства уммы, порожденное наличием двух халифов, является куда большим злом, чем насильственная смерть одного из них.

«Хорошо известно, что потребление спиртного… запрещено исламским религиозным законом… Однако это не значит, что спиртное само по себе причастно злому началу: если мусульманин поперхнулся и ему грозит смерть от удушья, он обязан (а не просто может) выпить любую жидкость, в том числе спиртное, если нет другой, чтобы спасти свою жизнь. В данной ситуации благо, связанное с потреблением спиртного (спасение жизни), преобладает над злом, которое оно обычно приносит…» [Смирнов web].

Представляется, что мусульманская этика куда бóльшую ответственность возлагает на человеческий разум, который обязан взвесить все «за» и «против» и принять решение, чего в данном действии в данном конкретном контексте больше — добра или зла, чем выросшая из их абсолютного христианского противопоставления теория нравственного чувства.

Способность все рационально взвесить — большее благо, чем привычка, отдавшись на волю чувства «рубить с плеча», выносить однозначные и безапелляционные суждения.

Источники ‒ Primary Sources in Russian

Дидро 1986 — Дидро Д. Принципы нравственной философии, или Опыт о достоинстве и добродетели, написанный милордом Ш*** // Дидро Д. Соч. в 2 т. Т. 1. М., 1986. С. 58–162 [Diderot D. Principles of moral philosophy or Essay on dignity and virtue, written by milord Sh***. Russian translation].

Диоген Лаэртский 1986 — Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М., 1986 [Diogenes Laertius. Lives and Opinions of Eminent Philosophers. Russian Translation].

Ссылки ‒ References in Russian

Зволински 2011 — Зволински М. Этика взвинчивания цен // Экономическая политика. 2011. № 4. С. 162–191.

Мейрханов web – Мейрханов М. Путь к настоящей истине // http://religia.kz

Смирнов web – Смирнов А.В. Классическая арабо-мусульманская этическая мысль // http://smirnov.iph.ras.ru/win/publictn/mus_eth/mus_eth.pdf

References

Block 2008 — Block W. Defending the Undefendable. Auburn; Alabama, 2008.

Smirnov А.V. A Classical Arabic Muslim Ethics // http://smirnov.iph.ras.ru/win/publictn/mus_eth/mus_eth.pdf (in Russian).

Zwolinski M. The Ethics of Price Jouging // Business Ethics Quarterly. 2008. Vol. 18. № 3. P. 347–378 (Russian translation 2011).

Zwolinski 2010 — Zwolinski M. Price Gouging and Market Failure // New Essays on Philosophy, Politics & Economics: Integration and Common Research Projects / C. Gaus, J. Lamont, C. Favor (eds.). Stanford: Stanford University Press, 2010.