В мае 2015 г. журнал «Вопросы философии» провел в Калининграде «круглый стол – онлайн-конференцию» «Культурно-историческое сознание ученых-гуманитариев в контексте современных тенденций в науке: Опыт федеральных университетов» на базе двух федеральных университетов (БФУ им. И. Канта, Калининград; ДВФУ, Владивосток) при участии философов московских ВУЗов (МГУ им. М.В. Ломоносова, МПГУ, НИУ ВШЭ). Участники обсуждали проблемы современной науки, ее превращения в социально-экономический институт, последствия нарастания прикладных исследований. Ниже публикуются материалы «круглого стола – онлайн-конференции».

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: философия и методология науки, теория познания, эпистемология, фундаментальное, прикладное, гуманитарные науки, естествознание, достоинство знания.

Участники:

ПРУЖИНИН Борис Исаевич – доктор философских наук, главный редактор журнала «Вопросы философии», ведущий научный сотрудник Института философии РАН, профессор Школы философии Факультета гуманитарных наук Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», Москва.

АЖИМОВ Феликс Евгеньевич – доктор философских наук, профессор кафедры философии, директор Школы гуманитарных наук Дальневосточного федерального университета, Владивосток.

БАЛАНОВСКИЙ Валентин Валентинович – кандидат философских наук, старший научный сотрудник кафедры философии Института гуманитарных наук Балтийского федерального университета им. И. Канта, Калининград.

ГИЛЬМАНОВ Владимир Хамитович – доктор филологических наук, профессор кафедры зарубежной филологии факультета филологии и журналистики Института гуманитарных наук Балтийского федерального университета им. И. Канта, Калининград.

ГРАНОВСКАЯ Ольга Леонидовна – кандидат философских наук, доцент кафедры философии Школы гуманитарных наук Дальневосточного федерального университета, Владивосток.

ГРИФЦОВА Ирина Николаевна – доктор философских наук, профессор, заведующая кафедрой философии Института социально-гуманитарного образования Московского педагогического государственного университета, Москва.

КУЗНЕЦОВА Ирина Сергеевна – доктор философских наук, профессор кафедры философии Института гуманитарных наук Балтийского федерального университета им. И. Канта, Калининград.

МИКЕШИНА Людмила Александровна – доктор философских наук, профессор кафедры философии Института социально-гуманитарного образования Московского педагогического государственного университета, Москва.

ПОВИЛАЙТИС Владас Ионо – доктор философских наук, профессор кафедры философии Института гуманитарных наук Балтийского федерального университета им. И. Канта, Калининград.

ПОЛЯНСКИЙ Дмитрий Викторович – кандидат философских наук, доцент кафедры философии Института гуманитарных наук Балтийского федерального университета им. И. Канта, Калининград.

ПОПОВА Варвара Сергеевна – кандидат философских наук, доцент кафедры философии Института гуманитарных наук Балтийского федерального университета им. И. Канта, Калининград.

САБАНЧЕЕВ Рустам Юнусович – магистр философии, Государственный академический университет гуманитарных наук, Москва.

СОРИНА Галина Вениаминовна – доктор философских наук, профессор кафедры философии языка и коммуникации философского факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова, Москва.

ЧАЛЫЙ Вадим Александрович – кандидат философских наук, доцент, заведующий кафедрой философии Института гуманитарных наук Балтийского федерального университета им. И. Канта, Калининград.

ЩЕДРИНА Ирина Олеговна – магистр философии, Государственный академический университет гуманитарных наук, Москва.

ЩЕДРИНА Татьяна Геннадьевна – доктор философских наук, профессор кафедры философии Института социально-гуманитарного образования Московского педагогического государственного университета, редактор журнала «Вопросы философии», Москва.

ЮРОВ Артем Валерианович – доктор физико-математических наук, профессор, проректор по учебной части Балтийского федерального университета им. И. Канта, Калининград.

ЯЧИН Сергей Евгеньевич – доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой философии Школы гуманитарных наук Дальневосточного федерального университета, Владивосток.

Цитирование: Культурно-историческое сознание ученых-гуманитариев в контексте современных тенденций в науке: Опыт федеральных университетов. Материалы «круглого стола – онлайн-конференции». Участники: Б.И. Пружинин, Ф.Е. Ажимов, В.В. Балановский, В.Х. Гильманов, О.Л. Грановская, И.Н. Грифцова, И.С. Кузнецова, Л.А. Микешина, В.И. Повилайтис, Д.В. Полянский, В.С. Попова, Р.Ю. Сабанчеев, Г.В. Сорина, В.А. Чалый, И.О. Щедрина, Т.Г. Щедрина, А.В. Юров, С.Е. Ячин // Вопросы философии. 2015. № 11. С. ?‒?

Voprosy Filosofii. 2015. Vol. 11. P. ?‒?

Cultural Historical Consciousness of Scientists-Humanitarians in the Context of Modern Tendencies in Science: Experience of Federal Universities. Materials of “Round Table – Online conference”

In May, 2015 “Voprosy Filosofii” held “round table online – conference” “Cultural Historical Consciousness of Scientists-Humanitarians in the Context of Modern Tendencies in Science: Experience of Federal Universities” on basis of two federal universities I. Kant BFU (Kaliningrad) – FEFU (Vladivostok) with participation of philosophers from Moscow universities (Lomonsov Moscow State University, Moscow Pedagogical State University, National Research University Higher School of Economics). Participants discussed problems of modern science, its transformation to the social economical institute, consequences of increase of applied researches. The materials of “round table – online conference” are published below.

KEYWORDS: philosophy and methodology of science, theory of cognition, epistemology, fundamental, applied, humanities, natural science, value of knowledge.

Participants:

PRUZHININ Boris I. – DSc in philosophy, editor in chief of journal “Voposy Filosofii”, IPhRAS distinguished research fellow, professor at School of Philosophy of faculty of Humanities at National Research University Higher School of Economics, Moscow. Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

AZHIMOV Felix E. – DSc in philosophy, professor of philosophy department, director of School of Humanities at Far Eastern Federal University, Vladivostok. Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

BALANOVSKY Valentin V. – CSc in philosophy, senior researcher at department of philosophy of Institute of Humanities at Immanuel Kant Baltic Federal University, Kaliningrad. Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

CHALY Vadim A. – CSc in philosophy, docent, head of department of philosophy of Institute of Humanities at Immanuel Kant Baltic Federal University, Kaliningrad. Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

GILMANOV Vladimir H. – DSc in philology, professor at department of foreign philology of faculty of philology and journalism of Institute of Humanities at Immanuel Kant Baltic Federal University, Kaliningrad. Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

GRANOVSKAYA Olga L. – CSc in philosophy, docent at department of philosophy at School of philosophy at Far Eastern Federal University, Vladivostok. Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

GRIFTSOVA Irina N. – DSc in philosophy, professor, head of department of philosophy of Institute of social humanitarian education at Moscow Pedagogical State University, Moscow. Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

KUZNETSOVA Irina S. – DSc in philosophy, professor at department of philosophy of Institute of Humanities at Immanuel Kant Baltic Federal University, Kaliningrad. Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

MIKESHINA Ludmila A. – DSc in philosophy, professor at department of philosophy of Institute of social humanitarian education at Moscow Pedagogical State University, Moscow. Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

POLANSKI Dmitry V. – CSc in philosophy, docent at department of philosophy of Institute of Humanities at Immanuel Kant Baltic Federal University, Kaliningrad. Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

POPOVA Varvara S. – CSc in philosophy, docent at department of philosophy of Institute of Humanities at Immanuel Kant Baltic Federal University, Kaliningrad. Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

POVILAYTIS Vladas I. – DSc in philosophy, professor at department of philosophy of Institute of Humanities at Immanuel Kant Baltic Federal University, Kaliningrad. Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

SABANCHEEV Rustam Yu. – master of philosophy, State Academic University for Humanities, Moscow. Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

SHCHEDRINA Irina O. – master of philosophy, State Academic University for Humanities, Moscow. Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

SHCHEDRINA Tatiana G. – DSc in philosophy, professor at department of philosophy of Institute of social humanitarian education at Moscow Pedagogical State University, editor of journal “Voprosy Filosofii”, Moscow. Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

SORINA Galina V. – DSc in philosophy, professor at department of philosophy of language and communication of faculty of philosophy at Lomonosov Moscow State University, Moscow. Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

YACHIN Sergei E. – DSc in philosophy, professor, head of department of philosophy at School of Humanities at Far Eastern Federal University, Vladivostok. Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

YUROV Artem V. – DSc in physics and mathematics, professor, vice-rector for research at Immanuel Kant Baltic Federal University, Kaliningrad. Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

Citation: Cultural Historical Consciousness of Scientists-Humanitarians in the Context of Modern Tendencies in Science: Experience of Federal Universities. Materials of “Round Table – Online conference”. Participants: Boris I. Pruzhinin, Felix E. Аzhimov, Valentin V. Balanovsky, Vadim A. Chaly, Vladimir H. Gilmanov, Olga L. Granovskaya, Irina N. Griftsova, Irina S. Kuznetsova, Ludmila A. Mikeshina, Dmitry V. Polanski, Varvara S. Popova, Vladas I. Povilaytis, Rustam Yu. Sabancheev, Irina O. Shchedrina, Tatiana G. Shchedrina, Galina V. Sorina, Sergei E. Yachin, Artem V. Yurov // Voprosy Filosofii. 2015. Vol. 11. P. ?‒?

Культурно-историческое сознание ученых-гуманитариев в контексте современных тенденций в науке: Опыт федеральных университетов

Материалы «круглого стола – онлайн-конференции»

Пружинин[2]: Проблемное ядро темы, которая выносится для обсуждения на «круглом столе – онлайн-конференции», я бы очень кратко сформулировал так: «прикладнизация» – «прикладнизация науки». Признаюсь, я придумал это жуткое слово «прикладнизация» для того, чтобы привлечь внимание к процессам, которые весьма интенсивно протекают в современной науке и которые представляются мне, мягко говоря, весьма рискованными для науки как культурно-исторического феномена. Нет, не о катастрофе речь, но и разрушительные моменты в этих процессах очевидно присутствуют и они не случайны. По сути своей они являются реакцией науки на достаточно жесткий социально-экономический запрос – мы живем сегодня в социальной среде, где на науку смотрят в значительной степени потребительски. И это многое меняет в науке – от эпистемологических параметров вырабатываемого прикладного знания до общей организационной структуры современной науки и нравственной атмосферы в научном сообществе.

Наука сегодня уже практически превратилась в гигантский социальный институт, что проявляется и на уровне дисциплинарной структуры науки, и на уровне отдельных исследовательских направлений, причем проявляется как в науках естественных, так и в науках гуманитарных, пусть и по-своему. Кроме того, эти изменения обнаруживают себя и в системе подготовки научных кадров, и в целом в системе образования. Очевидно, что сами изменения – результат вполне объективного процесса, а не чьи-то происки. И дело отнюдь не сводится к тому, чтобы кого-то опровергнуть и что-то раскритиковать. Цель нашего обсуждения в том, чтобы понять происходящее как проблему – оценить перспективу (минусы и плюсы), наметить, что можно и нужно делать в сегодняшней ситуации. Иными словами, вопрос в том, каков смысл происходящих сегодня в науке изменений и к чему они могут привести.

А привести они могут, и это сегодня уже очевидно, к самым различным последствиям, включая летальные для науки. Именно так. Есть культуры, где наука и сегодня не органична. Были в истории периоды, когда науки как особой социокультурной области деятельности не было. Надо полагать, возможна и будущая культура без науки. Философия сегодня ориентирована поисками условий, при которых наука сохранила бы свой социальный и культурный статус. Ориентирован на такой поиск и наш «круглый стол».

Очевидно, тематика нашего обсуждения является многоаспектной. Очевидно так же что все аспекты нашей темы важны, но не менее важно не утерять общую направленность обсуждения. И здесь я надеюсь не только на концептуальный такт участников, но и на то, что в этом «круглом столе – онлайн-конференции» представлены Калининград и Владивосток (Балтийский федеральный университет и Дальневосточный федеральный университет), а также московские вузы (МГУ, МПГУ, НИУ ВШЭ). Два университета федеральных, с двух краев нашей гигантской страны! Разные региональные обстоятельства, разный опыт работы в контексте меняющей свои социокультурные очертания науки. Современные Интернет-технологии – скайп – позволяют нам обсудить этот опыт вместе, осмыслить ситуацию в целом, наметить магистральные направления и проблемные точки.

Ажимов: Борис Исаевич, а вопрос можно задать? У меня вопрос ко всем участникам и, в первую очередь, наверное, все-таки к Вам, Борис Исаевич. Поскольку Вы задали тематику, тон, то мы воспринимаем сейчас прикладнизацию, о которой говорим, исключительно в негативном ключе. А поскольку мы, дальневосточники, как правило, оптимисты, то я хотел бы провокационный вопрос задать: а есть ли какие-либо плюсы в прикладнизации гуманитарной и, может быть, естественнонаучной сферы? И, в частности, если мы захотим оценить продуктивность нашей сегодняшней встречи, так сказать, измерить ее с точки зрения прикладной эффективности, то нам помимо критики этой прикладнизации все равно придется прояснить, какие плюсы у нее есть. Я интуитивно тоже сейчас нахожусь на позиции, так сказать, критики прикладнизации, но, тем не менее, хочу для себя прояснить: на Ваш взгляд, Борис Исаевич, есть ли у прикладнизации позитивный смысл?

Пружинин: Плюсов очень много, они очевидны. Результаты прикладнизации вокруг нас. Мы сегодня живем в мире, который создан на базе науки и благодаря ее техническим приложениям. Я просто хотел акцентировать другую сторону этого процесса. Разговор по схеме «с одной стороны… с другой стороны…», как правило, результатов не дает. Конечно, очень провокационно звучит термин «прикладнизация», но цель в том, чтобы найти формы (идейные и организационные), в которых наука может преодолеть некоторые минусы этой самой прикладнизации. Еще в 1935 г. Петр Леонидович Капица говорил, что у нас часто путают фундаментальную науку и прикладную. Эта путаница продолжается и сегодня. Между тем, различие состоит в том, что результаты фундаментальной науки оценивают специалисты, т.е. научное сообщество, а результаты прикладной – в конечном счете, заказчик. Может ли это обстоятельство сказаться на научной деятельности, скажем, на сфере внутринаучных коммуникаций? Конечно, да. Вот пример, я его заимствую из журнала Nature [Begley, Ellis 2012 web], он яркий: в США попытались повторить результаты пятидесяти трех исследований в области молекулярной биологии раковых клеток. Из пятидесяти трех воспроизвести удалось только шесть. Остальные не воспроизводились. Первая мысль, естественно: это все фальсификации. Но нет, не так. Ситуация сложнее. Ситуация в том, что частной собственностью становится самая дорогая часть исследования – метод. И, в результате, разрушается традиционная коммуникация науки. Когда в восемнадцатом, в девятнадцатом веке ученый что-то открывал (я про семнадцатый не говорю!), первое, что он делал – сообщал своим коллегам об этом. И они могли проверить, критически оценить. А сейчас? Сейчас «купите – проверяйте». Разрушаются традиционные внутринаучные коммуникации, и научное сообщество вынуждено работать в новых условиях (см.: [Пружинин 2014]). Я уже не говорю про оборонную сферу. Очевидно, многое меняется в науке. И вопрос в том, сумеем ли мы преодолеть такого рода негативные процессы и сохранить науку как область культуры, как сферу культурной деятельности, прежде всего, в рамках которой вырабатываются результаты, имеющие также и самое непосредственное жизненное и практическое значение. Вот об этом хотелось бы поговорить. Кто хотел бы выступить? Ирина Сергеевна, может, Вы?

Кузнецова: Я хотела бы такой аспект рассмотреть: прикладнизация гуманитарного знания и ее последствия для естествознания. В последнее время очень многие ученые, как за рубежом, так и в нашей стране (сошлюсь, например, на Георгия Геннадиевича Малинецкого) обращают внимание на то, что сейчас резко затормозился процесс появления принципиально нового знания. В Интернете я встречала утверждение, что по количеству фундаментальных открытий мы сейчас находимся на уровне 1600 г. Не знаю, насколько точен этот расчет, но на его основании делался вывод чуть ли не о движении в новое средневековье. Я думаю, что такого рода рассуждения связаны именно с прикладнизацией философского и гуманитарного знания. Действительно, вместо мощной мировоззренческой структуры, которая могла бы вовлекать в обсуждение фундаментальных проблем и естественников, мы сегодня начинаем двигаться именно к прикладнизации. Причем и прагматизм власти во всем мире тоже в этом движении заметную роль играет. Вспоминается замечание Сергея Петровича Капицы: «Сколько нужно под открытие закона всемирного тяготения Ньютону выделить?» Когда подобного уровня исследовательские задачи проецируются на простой финансовый расчет, на желание определить, каков от них экономический эффект, когда гуманитарное знание сводится к разработке рекомендаций для властных структур, то мы и получаем в науке ситуацию 1600 г. Это с одной стороны.

С другой стороны, можно ведь говорить о прикладнизации в ином смысле. Я вспоминаю нашего Владимира Никифоровича Брюшинкина, который говорил о прикладном кантоведении, о философских исследованиях, способствующих тому, чтобы глубочайшие мысли Канта и других мыслителей становились внутренним содержанием современного мировоззрения, прежде всего, мировоззрения ученых, занимающихся фундаментальным познанием. Например, можно говорить о том, что все исследования в области математики великого Давида Гильберта имели своим источником, в значительной мере, его глубокий интерес к Канту. Вот в таком плане прикладнизация, конечно, могла бы быть весьма и весьма полезной. Между прочим, этот интерес Гильберта к Канту был сформирован в нем с детства его матушкой. А сегодня меня глубоко печалит то, что происходит в преподавании. В свое время на математическом факультете мы философию читали для математиков. На биологическом – для биологов, с тем, чтобы они все-таки видели какое значение это имеет для их науки. А сегодня – стандартизация программ и лекционных курсов, которая даже хуже прикладнизации в первом из упомянутых мной смыслов этого термина. Или, точнее, одно из ее следствий. Стандартизация образования – это чрезвычайно опасное явление. И я думаю, что в этом, в частности, выражается кризис современной культуры в целом. Это кризис культуры мышления, в ходе которого глубокие теоретические рассуждения, серьезная философия уходят на второй план. И даже не на второй, а еще дальше.

Пружинин: Спасибо. Вопросы?

Сорина: Ирина Сергеевна, уточните, пожалуйста: не кажется ли Вам, что расчеты по количеству фундаментальных исследований, которые Вы упомянули, связаны с тем, что наука и научная деятельность в целом становятся чем дальше, тем более закрытой зоной? В открытую печать попадает не так много. А о том, что, так сказать, хранится во всяких сейфах, мы просто не можем знать. Может быть, в этом проблема, а не в том, что фундаментальных достижений сегодня мало?

Кузнецова: Я думаю, что в этих расчетах, при всей их условности, речь идет не только об открытиях, которые составляют государственную тайну. Речь идет о том, что внутри самих прикладных исследований, которых становится все больше, возникает эта проблема. В них возникает дефицит того, так сказать, светоносного опыта, который открывает дальнейшие познавательные перспективы. Вот пример. Мы сейчас все, так сказать, компьютеризованны, но ведь основы этого компьютерного мира – шестьдесят девятый год. В 1969 г. появился прообраз Интернета. Но таких прорывов, в общем-то, достаточно немного. На меня сильное впечатление произвела лекция Жореса Ивановича Алферова у нас в университете. Он говорил, что, собственно, вся наука прикладная в том смысле, что открытия фундаментальные спустя даже десятилетия или столетия все равно входят в жизнь. Между тем сегодня идет сокращение финансирования фундаментальных исследований – считается, что они не столь актуальны. Но ведь через десять, двадцать, через сто лет результаты этих исследований могут стать основой мощных прикладных исследований. Вот эту простую истину нужно, наверное, донести до тех, кто планирует финансирование науки и тем самым, можно сказать, влияет на процессы, происходящие в ней.

Пружинин: Мы начали говорить о различных аспектах прикладнизации в конкретных областях знания. Давайте продолжим эту тему.

Грифцова: Да, я могу сказать о роли логики как пропедевтики научного мышления вообще. Замечу, что проблемы, вынесенные в качестве темы этого «круглого стола» действительно очень важные, интересные и в некотором смысле необычные. Мы в таком ракурсе давно не рассуждали. Я бы хотела сосредоточиться на вопросе, который поставлен теми, кто замыслил этот «круглый стол»: «Как в конкретной исследовательской области (в данном случае моя исследовательская область – это логика) данная тенденция прикладнизации может выглядеть?» На мой взгляд, здесь следует говорить о том, что для логики это проблема соотношения теоретической и практической логики, т.е. кантовский вопрос во главе стоит: как возможна практическая логика. И если говорить о данной проблеме прикладного значения логики, то, мне кажется, нужно рассматривать как бы три возможных варианта. Главный из этих трех, первый – логика как теоретическая, но занимающаяся практическим рассуждением; второй вариант – логика как абстрактная система, которая реализуется в конкретных предметных областях. И третий, о котором я хочу сказать еще два-три слова, – это логика как социокультурный феномен. Мы должны понять, какую роль играет логика в современном обществе, в чем ее значимость для человека, т.е. то, о чем вы, Борис Исаевич, говорили во вступительном слове.

В этом смысле я вижу «прикладное» значение логики шире; наверное, это имеет значение для всех гуманитарных исследований. Сегодня гуманитарные исследования выступают не только в роли «технологий», они развивают и поддерживают фундаментальные ценности общества. В этом смысле логика, конечно, является основой рациональности. Я полагаю, что рациональность – это базовая ценность общества, и сохранение логики, ее влияния в этом контексте очень важно. Здесь можно вспомнить К. Поппера, который говорил, что логика есть теория рациональной критики, а в свою очередь рациональная критика – это основа свободного, открытого общества, в котором на первом месте стоит культура переговоров, обсуждения, принятия решений и т.д. Мы все знаем, сколь плачевно обстоит дело с этими культурными компонентами в нашем обществе. Возникает вопрос: как повернуть логические исследования в эту сторону? Только в этом смысле «прикладнизация» логики, на мой взгляд, имеет позитивный эффект, т.е. оборачивается фундаментальностью. Об аналогичном эффекте можно говорить и для философии, конечно.

Не менее важный вопрос, вынесенный на наше обсуждение, о классификации наук, о том, насколько эффективно сегодня деление на естественные и гуманитарные. Вообще-то принято выделять еще и «формальные» науки, куда как раз попадают логика, математика, ну, и некоторые другие современные науки когнитивные. Эти области знания являются формальными, поскольку их приложимость не ограничивается только практической жизнью, ведь они занимаются структурами, универсальными (в смысле применимости) для всех научных областей. Думаю, что имеет смысл поставить вопрос о специфике процессов «прикладнизации» и «социализации» в формальных науках.

Примечательно, что если посмотреть исторически, ретроспективно, то развитие логики как области знания выглядит, с точки зрения «прикладнизации», достаточно забавно. Она начинает формироваться как практическая дисциплина. Потом, выражаясь словами Николая Яковлевича Грота, идет тенденция к уравновешиванию теоретических и практических задач в логике (это в XVIII в. проступает). А затем развитие логики идет по пути неуклонного преобладания как раз теоретической ее составляющей. В результате в ХХ в. она превращается в формальную, формализованную область знания. Поэтому для современной логики, на мой взгляд, актуальная задача состоит в осознании собственной практической роли, т.е. возвращении себе фундаментальной культурной функции. Как это сделать реально? Это задача, конечно, и для самих логиков, но и не только. Здесь важно взаимное движение. С одной стороны, востребованность логики обществом, с другой – поворот логиков к социокультурным проблемам, их отклик на вызовы времени, на интеллектуальные и духовные потребности общества. В этом смысле я вижу ее практическую значимость.

В завершение хочу привести слова В.Ф. Асмуса. Он говорил в одной из своих лекций: «Ни одна наука не вправе отказаться от ответа на вопросы для чего она, какую ценность представляет она для жизни, какие изменения произошли бы в судьбе человечества, если бы эта наука вдруг перестала быть достоянием культуры» ([Асмус 1995]; цит. по: [Грифцова 1998, 3]). Вот вопрос, о котором Вы, Борис Исаевич, говорили. Что будет с обществом, если не будет логики? Когда-то здесь на калининградской земле, на чтениях памяти Владимира Никифоровича Брюшинкина, награждая детей, участвовавших в логической олимпиаде, я задала детям вопрос: что произойдет, если все будут изучать логику? Хорошо это или плохо? Один мальчик сказал: «будет плохо», потому что все тогда будут понимать, анализировать и из-за этого будут ссориться. Я думаю, что наша культурная, фундаментальная миссия как ученых, как логиков состоит в том, чтобы сформировать позитивный образ логики в нашем обществе. Спасибо за внимание.

И.О. Щедрина: У меня вопрос к Ирине Николаевне, если можно. Вы говорите о гуманитарных технологиях как проявлении прикладнизации. Но несмотря на их связь с культурой, с фундаментальными вопросами, которыми занимается гуманитарное знание, как по-вашему, будет ли продолжаться жесткое противопоставление логики как фундаментальной категории и как прикладного инструмента, или все-таки можно достигнуть равновесия между ними?

Грифцова: Я думаю, это сложно очень разделить. У логики особый статус. Исторически сложилась ее двойственность. С одной стороны, она – теоретическая дисциплина, с другой стороны, она – элемент культуры в несколько большем смысле. У нее особый статус. Не случайно, если мы посмотрим на историю интеллектуальной культуры, многие философы считали необходимым высказать свою позицию по отношению именно к логике. Кто-то критиковал ее, кто-то пытался понять, кто-то прочитал ее по-своему (как Хайдеггер). Рассел считал логику ключом ко всякой метафизике и т.п. Это балансирование между фундаментальным и прикладным пониманием логики идет в философии постоянно. Поэтому я думаю, что этот вопрос, Ирина, тема отдельного исследования, этим надо заниматься. У нас, к сожалению, нет традиции исследований, направленных на эту проблему.

Пружинин: Спасибо. Еще вопросы? Тогда, давайте продолжим.

Сорина: Я хотела продолжить эту линию анализа прикладнизации логики, если так можно выразиться. Рассмотрим в качестве примера логику, превращенную в критическое мышление. Именно в этом качестве она приобретает практический характер, становится в каком-то смысле практической дисциплиной с позитивными коннотациями. Мы можем говорить о приложимости логики к расширению знания, к исследованию различных проблем науки и культуры. Кстати говоря, в «Вопросах философии» много лет назад мы с В.С. Меськовым опубликовали статью, которая так и называется «Логика в системе культуры» [Сорина, Меськов 1996]. Отвечая на вопросы наших учителей Б.С. Грязнова и Б.Н. Пятницына, мы в ней показываем, что будет с культурой, если из нее убрать логику. Обращаясь к современности, можно сказать, что именно критическое мышление проявляется в работе с понятиями, с проблемами концептуализации, и именно эта проблематика присутствует во всех отраслях знания. Это можно показать на нескольких примерах.

Прежде всего, проблема соотношения гуманитарных и естественных наук. Каким образом в естествознании происходит концептуализация? Как на этот процесс влияет философия? У меня, как и у каждого из нас, есть своя любимая цитата-ситуация. Приведу пример из беседы Н. Бора и В. Гейзенберга, которая опубликована в книге Гейзенберга «Физика и философия» [Гейзенберг 1989 web], в которой они, в частности, обсуждают вопрос о том, почему современные физики сохранили понятие «атом». Ведь можно было найти что-то другое. Их ответ выстраивается следующим образом: потому что мы все учились в гимназии, мы все изучали философию, мы хотели быть поняты. Мы с Ириной Николаевной уже давно проводим вместе идею о том, что человек очень консервативен в своей интеллектуальной деятельности. Эта мысль весьма актуальна, особенно в современных условиях, когда усиленно культивируют инновационное развитие. Я вовсе не хочу сказать, что нет инновационного развития. Но для того, чтобы быть понятыми (особенно на методологическом уровне), очень часто исследователи прибегают к устоявшимся, известным вещам. Именно в таких случаях вступает в силу критическое мышление, критический анализ. Думаю, на слуху у каждого проблема мягкой силы, ее роли в глобализирующемся мире и т.д. Конечно же, все знают, что это словосочетание, слово-понятие, метафора пришло к нам из США, что вводит его Дж. Най (см.: [Най 2004 web]). Можно показать, почему он вводит именно это словосочетание. Но если мы обратимся к проблематике критического мышления, концептуального анализа, то можем с удивлением обнаружить, что сама идея мягкой силы, практические проблемы, связанные с ее использованием, имеют очень длинную историю. Есть публикации, посвященные этой тематике (в частности, Ю.В. Ярмак прослеживает историю практического применения мягкой силы в истории культуры). В то же время, замечу, что в теоретическом контексте эту идею формулировал еще Маркс.

В общественное сознание советской эпохи вошел знаменитый слоган, связанный с именем Маркса: идея становится материальной силой, когда она овладевает массами. Обращение к работе Маркса «К критике гегелевской философии права. Введение» (1844), показывает, что его формулировка отличается от привычных интерпретаций в советских учебниках по историческому материализму, в то же время основополагающий смысл этой фразы не меняется. Восстановление формулировки Маркса в полном объеме позволяет, с одной стороны, увидеть теоретическое осмысление проблем использования мягкой силы в политической деятельности, сделанное задолго до Ная, с другой стороны, показать, что мягкая сила проявляется в качестве формы интеллектуальной деятельности. В своей работе Маркс писал о том, что оружие критики не может быть заменено критикой оружием. Далее он уточнял, что «…материальная сила должна быть опрокинута материальной же силой…» [Маркс 1955, 422]. И уже после этого формулировал мысль, которая стала основанием для знаменитого слогана: «…теория становится материальной силой, как только она овладевает массами» [Там же]. На мой взгляд, именно эта идея оказывается фактически концептуальным ядром формирующегося понятия «мягкая сила».

Другой пример. Питер Друкер, «гуру» менеджмента ХХ и даже XXI в. ввел понятие «работники умственного труда». Для Друкера это понятие является важнейшим, оно позволяет ему показать изменения, происходящие в обществе, которое стремится к знаниям. Он говорит о том, что основные проблемы производительных сил современности будут связаны со сферой умственного труда. Друкер выделяет некоторые характеристики работников интеллектуальной сферы: ответственность, способность к самостоятельному принятию решений, как бы опережающий взгляд на развитие и т.д. Но если мы проведем концептуальный анализ кантовского понятия «класс мыслителей», то станет очевидным, что два мыслителя говорят, фактически, об одном и том же, но только в разные эпохи. Только Питер Друкер как бы забывает о том, что у Канта уже было понятие, пересекающееся с его понятием, не учитывает в своих рассуждениях близкое по содержанию понятие из XVIII в. Возникает вопрос, почему это происходит? Почему начинают вводиться новые понятия, несмотря на то, что в истории уже есть подобные концептуальные образования? Почему здесь не проходит терминологической остановки, как, например, с понятием «атом»? Все это требует специального анализа. Вместе с тем замечу, что понятие «класс» очень негативно воспринимается среди современных исследователей-гуманитариев. И неважно, что это класс мыслителей. Важно, что это «класс».

В отличие от понятия «класс» понятие «soft power» ассоциируется с прогрессом, с техническим развитием, с современными компьютерными технологиями и т.д. Эти контекстуальные особенности важно учитывать при концептуальном анализе, при использовании критического мышления. В этом контексте эффективность критического мышления как одного из вариантов «приложимости» логики мне кажется, очевидна. Спасибо.

Пружинин: Может быть, у Владивостока, с берегов Тихого океана есть вопросы?

Ажимов: Пока вопросов у нас нет.

Повилайтис: У меня вопрос, касающийся не столько сферы науки, сколько преподавания. Нужно ли в принципе в случае логики делать акцент на прикладных курсах? Зачем нам логика как учебная дисциплина? Способно ли развитие прикладных курсов логики спасти ее как учебную дисциплину в вузе? Наконец, можно ли считать этот путь «прикладнизации» логики перспективным? Можно ли говорить о ее спасении в ситуации уничтожения классической логики, радикального ее сокращения и формирования учебных курсов по логике отдельно для правоведов, отдельно для историков, отдельно для биологов и т.д.? Или это начало «конца», по-Вашему?

Грифцова: Давайте я еще два слова скажу. Это действительно сложный вопрос. Сегодня многие предлагают искать новые формы бытия логики в дискурсе, обществе, образовании. И это должны быть такие формы, которые отвечают реальным запросам. Действительно, социальный запрос на аргументацию есть, о чем свидетельствует появление достаточно новой дисциплины под названием «неформальная логика», которой я долго занималась (см.: [Грифцова 1998]). Причем она не только практически, но и теоретически развивается. Но все-таки обращаю ваше внимание, что это неформальная логика (с акцентом на слове «логика»). Ее теоретический базис необходимо сохранить, потому что если мы сразу начнем с практических приложений, то уходит осознание специфики науки, ее понятийного аппарата, терминологии. Без этого наука действительно погибает. Поэтому, я думаю, здесь должно быть гармоничное сочетание. На мой взгляд, неформальная логика достигает такой гармонии, там есть основная часть и прикладная. Другой вопрос, что у нас просто мало возможностей для высокого уровня преподавания этой дисциплины.

По поводу конца науки… У меня есть книжка Христиана Баумейстера «Логика» (см.: [Баумейстер 1760]). Когда-то я читала лекции на курсах повышения квалификации по логике, и мы со слушателями обсуждали судьбу логики. Кто-то из них открыл последнюю страничку «Логики» Баумейстера, где было написано: «конец логики…» (такими словами завершался учебник). И если сегодня можно говорить о «конце» логики, то только в таком смысле («конец» учебника).

Сорина: Я тоже скажу, так как этот вопрос был адресован и мне. Во-первых, можно ли заменить логику вот, например, курсом «Принятие решений», курсом «Критическое мышление». Ответ однозначный: нет. «Логику» никаким другим курсом нельзя заменить.

И.О. Щедрина[3]: Я хотела бы продолжить мысль Ирины Николаевны. Можно сказать, что функции логики как учебной и научной дисциплины в настоящее время берет на себя другое «свободное искусство» – риторика. В этом случае акцент делается не столько на теорию, сколько на практику, аргументацию. Студент в первую очередь обучается «говорению», если можно так выразиться. Классическая логика остается некоторым каркасом, методологией – и, одновременно, уходит в тень как дисциплина. Процесс анализа, мышления, взгляд на это «сверху», а не «изнутри» становится все более проблематичным. И в этом контексте особую роль в гуманитарном знании начинает играть нарратив, с помощью которого в науку возвращается «объективированная субъективность». Не секрет, что восьмидесятые положили начало волне интереса гуманитарных наук к нарративу – именно тогда, настаивают Харре и Брокмейер, ученые-гуманитарии пришли к мысли о том, что и устная, и написанная повествовательная форма «…составляет фундаментальную психологическую, лингвистическую, культурологическую и философскую основу наших попыток прийти к соглашению с природой и условиями существования» [Брокмейер, Харре 2000, 30]. Об этой же волне интереса пишет Шейгал: «Восьмидесятые годы ХХ века ознаменовали собой начало “нарративного поворота” в социальных науках, лейтмотивом которого стало утверждение, что функционирование различных форм знания можно понять только через рассмотрение их нарративной, повествовательной, природы» [Шейгал 2007 web]. Помимо нарратива, этот поворот актуализировал целый ряд понятий (дискурс, контекст, текст), однако именно нарратив «в настоящее время претендует на междисциплинарный статус в гуманитарных науках (в истории, психологии, социологии, социальной антропологии)» [Касавин 2009, 554]. Понятие нарратива активно применялось в литературоведении, лингвистике и теории литературы, однако сейчас приобрело более широкий спектр значений в гуманитарных науках в целом. Современные исследователи пытаются обнаружить специфические особенности нарратива среди других типов дискурса. «Не вызывает сомнения значимость нарратива не только в художественной литературе и ораторском искусстве, но в научном дискурсе» [Шейгал 2007 web]. В рамках проблематики нашего «круглого стола» нарратив приобретает особую значимость, поскольку может эффективно связывать фундаментальные и прикладные гуманитарные исследования. Он придает действительности и общекультурный, и конкретный прагматический смысл, содержит в себе целеполагание и мотивационный контекст высказывания. Он обладает такими свойствами («специфическая дискурсивная включенность», «открытый и текучий характер»), благодаря которым современная гуманитарная наука может использовать его для выхода на междисциплинарный уровень.

Пружинин: Я хочу заметить, что мы все говорим о должном, а как дело обстоит реально с преподаванием? Какое место занимают теперь логика, философия и другие гуманитарные дисциплины в реальном учебном процессе? Думаю, что другие участники еще выскажутся по этому поводу. Я в свою очередь хочу заметить, что «прикладнизация» проявляется в современных исследованиях и на уровне организации деятельности ученого. Ведь ни для кого не секрет, что большинство сегодняшних исследований грантовские. А это значит: жесткие ограничения по срокам исполнения, а также ориентация на практический результат. И тогда возникает противоречие: между исследователем, ориентированным на фундаментальную проблематику (в том числе и социокультурную), и научным менеджментом, требующим от него практическую значимость «здесь и теперь», в конце каждого года (практически, немедленно). Как быть с этим? Что будет происходить с логикой в этих условиях?

Меня было слышно на Дальнем Востоке?

Ажимов: Да.

Пружинин: Еще вопросы? Кто хочет высказаться?

Гильманов: Борис Исаевич произнес слово, которое, с моей точки зрения, достаточно точно и драматично отражает положение дел не только в гуманитарном пласте современной науки. Более того, «прикладнизация» достаточно определенно характеризует нынешнюю культурно-цивилизационную ситуацию в целом. Хотим мы этого или нет, но современная философия так или иначе диагностирует симптомы кризиса современной культуры, а культурологические исследования свидетельствуют о цивилизационном тупике, из которого надо мужественно и аргументировано изыскивать выходы. Нужна соответствующая логика действия, если угодно, квантовая, позволяющая как бы скачком выйти к новой социокультурной реальности.

С моей точки зрения, весь драматизм нынешней культурно-цивилизационной ситуации как раз и заключается в необходимости прервать предшествующее историческое движение и поставить вопрос о новом векторе истории. Ибо сегодня механизмы социализации, включая и «прикладнизационные» процессы в науке, по моему убеждению, не социализируют в сущностном плане, а скорее разрушают структуру личности и основы культуры, в том числе и научной.

Мы, как мне представляется, находимся в той точке развития гуманитарного знания, где весьма актуальными представляются попытки спасти философию через герменевтику, предпринятые в работах Дильтея и в ставших уже хрестоматийными работах Рикера и Гадамера. В них речь идет о том, чтобы спасти философию именно как социально-культурный, цивилизационный фактор. Именно в этом плане я также рассчитываю на эффект нашего «круглого стола». Известен ироничный вопрос Эйнштейна в одной из его последних лекций в 1935 г.: «Если мышь смотрит на Вселенную – изменяется ли от этого состояние Вселенной?» В этом же году Шредингер после обширной переписки с Эйнштейном опубликовал статью, в которой и появился его знаменитый мыслительный эксперимент с котом. И если сегодня попытаться дать ответ на этот вопрос, то можно констатировать: да, изменяется.

Между прочим И. Кант предвосхитил ответ на этот вопрос: Вселенная изменяется в силу того, что кот, мышь, а точнее – сознание человека, все еще великая зона тайны. Она может быть раскрыта ни в коей мере не на основе подходов, ставших магистральными для самоубийственной цивилизации ХХ в. В этой связи я надеюсь, что дальневосточные коллеги простят меня за некоторый, может быть, сумбур, и мы вместе способны создать совершенно новую, инновационную программу, а лучше даже, может быть, какую-то институцию. Может быть – Институт антропологии мира или онтологии мира. Но, в любом случае, главный вопрос всех этих инноваций должен вернуть нас к известному кантовскому вопросу о человеке: что такое «я»? И этот вопрос в конечном итоге должен возвращать сегодня нас всех к тому, что Серль определил в знаменитой работе «Открывая сознание заново» как онтологию от первого лица. Нам сегодня, в нашей культурно-цивилизационной ситуации, интенсифицирующей в сознании негативные последствия прикладнизационных процессов, нужно мужество, причем не ограниченное кругом университетской элиты, а социально активное, буквально цивилизационно активное. Сегодня необходимо мужество, чтобы выйти из этой герменевтики саморазрушения мира, в которую мы сегодня попали. Спасибо.

И.О. Щедрина: Я хотела бы добавить небольшую реплику о негативном аспекте прикладнизации в наше время. В De dignitate et augmentis («О достоинстве и приумножении наук») Бэкон прописывает возможности ученых, говорит о практической пользе науки для государства, о пользе инноваций, но при этом разделяет прикладное и фундаментальное знание, опыты плодоносные и светоносные. Сейчас же от ученых требуют только практической ориентированности и фактически ничего другого.

Гильманов: Так оно и есть.

Пружинин: Спасибо. Еще вопросы, реплики? Дальневосточники? Мы все вас зовем в бой. Сергей Евгеньевич, вы, я чувствую, готовы, да?

Ячин: Практически, да. И вопрос будет практический. В вашем университете (я имею в виду БФУ им. И. Канта), как и везде, аспирантам преподают курс философии и истории науки. Как вы оцениваете отношение аспирантов-гуманитариев к проблематике человека? То есть обращаются ли они вообще к этой проблематике? Или иначе, остается ли сам человек в гуманитарных исследованиях?

Чалый: Спасибо за такой интересный вопрос. Судя по тем репликам, которые поступают из зала, наполненного аспирантами (в том числе и гуманитариями), интерес есть. Философская антропология, например, наших филологов очень интересует. Более того, некоторые аспиранты просились специально на философские семинары вместе с нашими студентами-философами, чтобы именно антропологические свои запросы как-то удовлетворить. Но в курсе «История и философия науки» нет богатого, содержательного антропологического раздела. Вы сами знаете, курс имеет довольно жесткий учебный план, эти вопросы не включающий. Поэтому у нас нет специальных инструментов для удовлетворения такого запроса, и мы можем действовать только в частном порядке.

Кузнецова: Можно тоже небольшую реплику. Между прочим, именно в контексте поднятой темы преподавания возникает еще и комплекс вопросов, связанных с этикой науки. Обратите внимание: свое изобретение А.С. Попов совершенно сознательно не стал патентовать, объявив, что оно принадлежит всему человечеству. Скажем, М. Складовская-Кюри тоже не стала патентовать открытие радия, говоря о том, что это принадлежит человечеству, и когда ей потребовался один грамм для опытов, все физики скидывались, чтобы его купить. Однако есть и другие примеры: некоторые ученые, сделав открытие, патентуют и требуют, чтобы их метод покупали. Перед нами две различных системы ценностей, которые как раз и формируют у ученых либо философичность и гуманитарность, либо – прагматизм.

Пружинин: Спасибо, Ирина Сергеевна. Артем Валерианович, вы хотите что-то сказать?

Юров: Я только пришел, я чуть-чуть посижу и послушаю.

Повилайтис: Я хотел бы повернуть наш разговор. Да, мы все констатировали минусы современной ситуации в научных исследованиях. При этом остается вопрос: как нам с этим, собственно, жить, и что мы все-таки можем делать? Я думаю, одна из больших проблем заключается в том, что само понятие прикладнизации внутренне противоречиво. Оно включает взаимоисключающие тенденции, которые должны присутствовать одновременно – это практическая ориентированность (приложимость) и стандартизация. Приложимость подразумевает ориентирование на конкретные условия, на конкретные ситуации. Стандартизация предполагает универсальные УМК, общие лекции, перепечатанные многократно, чтобы любой мог зайти в аудиторию и их читать. От нас требуют взаимоисключающих вещей. Мы не сможем ни стандартизироваться хорошо, ни «приложиться» как следует. Это пункт первый. Пункт второй. Вопрос о заказе. Прикладные исследования подразумевают заказчика. Собственно говоря, проблема в экспертизе, в системе отбора: я не против прикладных исследований, вопрос в том, насколько они действительно важны. Этот отбор прикладных направлений должен хотя бы отчасти определяться самим научным сообществом. Я не уверен, что современный чиновник может эффективно сформулировать социокультурный заказ.

Вы, Борис Исаевич, затронули грантовскую тему. Наболевший вопрос… И в этом контексте надо сказать несколько слов о проблемах проектной деятельности: самый длинный грант у нас длится три года в РГНФ. При этом впервые мы узнаем о поддержке проекта в апреле, а финансирование получаем где-то в середине года. В результате, если короткий грант (годичный), то он длится не год, а только 6 месяцев (хотя требуют расписать деятельность в заявке на целый год). Что это значит реально? Либо исследователь, подавая заявку на грант, уже написал все заранее и тогда, собственно, финансирование не имеет смысла потому, что результат уже был достигнут. Либо, если быть честным и вести исследование в отведенные сроки после получения финансирования, то ты с треском провалишь проект. Даже если у тебя трехгодичный грант, нет возможности заниматься фундаментальными исследованиями, ты не успеваешь проверить гипотезы… При этом я как историк русской философии могу сказать: есть такие пласты реальности, в которых практически ориентированные проекты работают. Я думаю, что мы недооцениваем необходимость составления баз данных, сканирования, всей этой технической работы, которая крайне необходима для нашей науки. Она способна вывести наши исследования на новый уровень. Есть вещи, которые мы должны и можем сделать: оцифровать все журналы, оцифровать переписку, оцифровать архивы. Такая деятельность в рамках проектов позволит нам повысить уровень средней кандидатской диссертации – повысить в разы: мы будем изучать не только отдельные личности и их идеи, но и связи, между ними устанавливаемые. Вот это задача для прикладных проектов.

Балановский: Хочу поддержать Владаса Ионо и спросить его: насколько я понимаю, определение того, является наука прикладной или нет, – это вопрос методологии. А методологией науки занимаются как раз представители философского сообщества. В их силах расширить границы представлений о прикладном. Например, историко-философские исследования – являются ли они прикладными? Для тех, кто их проводит и для нормального хода образовательного процесса – безусловно. Может быть, стоит попробовать расширить представления о прикладном, чтобы исследования, имеющие практическое значение для нас, были таковыми и для грантодателей?

Повилайтис: Я думаю, что это слишком оптимистичные взгляды, потому что если ты не попадаешь в нынешнюю наукометрию, то тебя не существует. Это, кстати, тоже проблема. Что бы ты ни делал, что бы ты ни писал, если ты не публикуешься в ваковских изданиях, то результат твой не виден никому. Мы пытаемся оценивать результаты научной деятельности по формальным критериям, а формальные критерии довольно легко имитировать. И чем формальнее критерии, тем легче они поддаются имитации. Я не думаю, что научное сообщество виновато, что мы так вот «оприкладнились». Полагаю, что эта некая неизбежная реакция, продиктованная желанием выжить. Но да, надо искать выходы.

И.О. Щедрина: Можно еще добавить? Небольшая реплика. Получается, мы упираемся буквально в замкнутый круг. Вот вы сказали о том, что нужно оцифровывать архивы, оцифровывать библиотеки. За примером далеко не нужно ходить: недавно сгорел ИНИОН. Многие раритетные издания исчезли безвозвратно именно потому, что ничего и не было оцифровано, не были переведены в электронный вид все те сокровища, которые там хранились. Но чтобы это было профинансировано ‒ оцифровки, работа с Интернетом, с ресурсами, со всеми подобными вещами, нужно вначале объяснить грантодателям их практическую пользу. А реальную практическую пользу все это принесет только в том случае, если будет уже готово, оцифровано.

Повилайтис: Нет-нет, я просто поясню свою позицию: фундаментальные научные исследования могут дать и негативный результат. Мы можем работать три года, пять лет и не подтвердить гипотезу... Мы часто не можем заранее сказать, что получим. А оцифровка, сканирование, каталогизирование, создание сайтов с информацией – это такие исследования, где мы заранее можем говорить о практической полезности результата.

Т.Г. Щедрина: К вопросу о негативном результате. Два года назад мы проводили в г. Сочи выездной «круглый стол» с педагогами и главными редакторами гуманитарных журналов по современным проблемам высшего гуманитарного образования. Приезжал туда и Алексей Владиславович Боровских. Он нас познакомил с дискуссией, которая развернулась на страницах журнала «Педагогика», где была опубликована совместная статья (см.: [Шадриков, Розов, Боровских 2012]) «Автореферат полностью отражает…». Авторы критически проанализировали современные методические рекомендации по написанию диссертаций, которые разработали педагоги-чиновники. Они показали, что автореферат не может полностью отражать результаты исследования, особенно в гуманитарных науках, что современная форма автореферата схематизирована, она не позволяет передать содержание проделанной ученым работы. При этом они ставили вопрос и о статусе «негативного» результата исследования (в том числе диссертационного). Именно об этом сегодня говорил Владас Ионо. На их статью откликнулась академик РАО Ирэна Веньяминовна Роберт. Она написала ответ, в котором в жесткой и безапелляционной форме защищала существующие правила написания диссертаций, поскольку, с ее точки зрения, они «улучшают качество диссертационных исследований» [Роберт 2012, 111]. Вердикт И.В. Роберт: негативный результат в диссертационном исследовании невозможен, а автореферат в обязательном порядке должен отражать результаты исследования… Для нас важно в этой дискуссии, что соответствие или несоответствие этим правилам-рекомендациям становится сегодня для чиновников от педагогики единственным критерием оценки научной работы. Причем эти «формальные» критерии оценки распространяются не только на диссертационные исследования, они работают и при отборе научных проектов, которые финансируются научными фондами. Попробуй анонсировать в заявке на грант «негативный» результат…

Юров: А можно реплику? Я недолго присутствую и, к сожалению, скоро должен буду уйти, поэтому и решил сейчас высказаться. Во-первых, я хочу сказать, что сам термин «прикладнизация» я услышал только сегодня, так что специально на эту тему не думал. Во-вторых, смотрите: вот Большой адронный коллайдер, вот космические телескопы – Хаббл и т.д. Это самые масштабные научные проекты, хотя бы по количеству вложенных денег. Ну, и где тут прикладнизация? Это совершенно фундаментальные исследования в области космологии, физики элементарных частиц, ну, я про это много могу говорить. Извините меня, тут «приклад» даже рядом не стоял по любым меркам, пока, по крайней мере.

Пружинин: Стоит, стоит…

Юров: Да нет, не стоит! Вот Татьяна Геннадьевна упомянула про смешную историю с «педагогами-чиновниками», разработавшими «формальные» критерии оценки качества исследований, в том числе и гуманитарных проектов, нуждающихся в финансировании. Ключевой момент там, по-моему, сидит в слове «финансирование» – ведь ни один фонд (ни одна система критериев оценки проектов) не станет сегодня финансировать проект, в котором анонсирован «негативный» результат. При этом и деньги там копеечные, а в случае с коллайдером, телескопами вкладывают действительно огромные деньги, так что даже одна страна себе не может позволить. Поэтому, давайте не будем мифологизацией заниматься по поводу какой-то там скрытой прикладной сути проектов типа БАК или WMAP. Вот Алферов сказал, что с его точки зрения нет никаких особых прикладных наук. Просто приложение бывает иногда завтра, а бывает через сто лет. Но всегда в науке есть приложение. Если у нее нет приложения, то это не наука! Я скажу честно, – Борис Исаевич, не обижайтесь! – я пока не согласен с термином «прикладнизация», может, я его еще не пропустил через себя. С моей точки зрения, есть наука, есть ее приложения. И мне кажется, что явление, которое мы наблюдаем и которое Борис Исаевич назвал «прикладнизацией», связано не с тем, что наука изменилась, а с тем, что изменился менеджмент, система управления и уровень управленцев. В верхах распространено убеждение в возможности существования «универсального менеджера», управленца, который знает, КАК управлять, и не обязан разбираться в предмете управления. И получается: ректором университета может стать банкир, юрист заняться атомной промышленностью и т.д. Прекрасный или ужасный пример – взрыв «Челенджера», когда одному из руководителей программы выразившему озабоченность еще ДО старта, посоветовали забыть о том, что он инженер, и вспомнить, что он – руководитель. В результате мы получили чудовищную катастрофу.

В чем же проблема? Что должны понимать руководители? Я думаю, что они должны четко осознать – не бывает науки прикладной и фундаментальной! Есть наука и есть ее приложение в виде технологий и развитие этих приложений можно, если хочется, называть прикладными исследованиями. Более того, прикладные вещи стимулировали науку на протяжении столетий. Пример: тепловой двигатель Карно – это была чисто прикладная задача. Вернулся он из армии, посмотрел и сказал: надо что-то делать. Появилась термодинамика, которая настолько фундаментальна, что даже описывает поведение черных дыр. Или другой пример. Чисто прикладная задача распределения мест в парламенте – никак не удавалось сделать правильный, справедливый выбор. Закончилось это Нобелевской премией по экономике (Эрроу и Хикс). Причем их концепция настолько абстрактна, что наши экономисты вообще не понимают, о чем идет речь! Я не шучу, современная экономика стала мощнейшей математизированной дисциплиной, чрезвычайно далекой от того, что обычно преподают студентам в наших университетах, и она носит в высшей степени прагматический, прикладной характер! Просто для того, чтобы использовать эти результаты на практике, необходима мощная, фундаментальная подготовка, которую наши студенты-экономисты вообще не имеют. Я специально привел этот пример, чтобы показать: я говорю не обязательно о физике. Пожалуйста, вот вам экономика. И стимулировано все было чисто прикладными задачами. Я вообще согласен с точкой зрения Дойча, что наука как целое существует для решения задач. Она всегда ориентируется на решение каких-то задач. Арнольд говорил, что математика это часть физики, где эксперимент стоит дешево. И это не фигура речи – он показывал, что развитие математики происходило эффективно тогда, когда оно опиралось на реальные задачи – скажем гидродинамику. А вот развитие бурбакизма, стычки между интуиционистами и конструктивистами – все это не дало ничего сравнимого по мощи с математическим анализом, наукой о дифференциальных уравнениях, теорией групп и т.д. Поэтому я вообще отказываю термину «прикладная наука» в праве на существование. Я не понимаю, что такое прикладная наука. Повторяю, есть наука, и есть ее приложение. Другое дело, что есть много таких вещей, которые и наукой назвать нельзя. Яркий пример – педагогика, о которой говорила Татьяна Геннадьевна. Прекрасный пример, показывающий, что мы часто называем наукой то, что наукой, по сути своей, и не является. И боюсь, этот список угрожающе велик! Он настолько велик, что можно высказать гипотезу: тенденция к «прикладнизации» наблюдается у тех, кто распределяет деньги на науку, в том числе и как реакция на это изобилие псевдонаучных работ, диссертаций и пр. Это отдельная важнейшая тема – почему так происходит? Мне кажется дело в том, что в нашей стране практически нивелировано понятие «репутация». В мировой науке это одно из самых важных понятий – репутация делается всю жизнь, а рушится мгновенно и необратимо! Опубликовали ложные данные и все. Недавно у нас в БФУ был на эту тему круглый стол, на котором присутствовали Артем Оганов, Борис Штерн, Михаил Гельфанд и все согласились с тем, что это центральная проблема нашей науки. Репутация не позволяет серьезным ученым публиковаться во вторичных изданиях, писать и защищать никчемные диссертации, поддерживать всяких «петриков» и заниматься «биоэнергоинформационными полями». Нам необходимо серьезно чистить наши Авгиевы конюшни, но это безумно трудно. Скажем, требование МОН публиковаться в журналах баз данных WoS вызывает просто истерику у целой группы, так называемых ученых. Но, повторюсь, это тема отдельного круглого стола.

Пружинин: Я в принципе могу ответить на Ваши заявления по поводу «прикладной науки». Если посмотреть на науку с точки зрения вечности (т.е. абстрактно, как говорят философы), то, конечно, как Вы говорите: «есть наука, есть ее приложение». И никаких проблем, кроме, так сказать, технических (десять лет, сто лет…), здесь нет. Такая точка зрения существует и, бесспорно, имеет реальные основания. Есть некоторые сквозные процедуры, обязательно применяемые в научно-познавательной деятельности, и есть прикладные разработки на базе добытого таким путем знания. Но, во-первых, к этим процедурам научное познание не сводится. А во-вторых, история науки свидетельствует, что способы получения знания в науке менялись, как менялась и общая структура научной деятельности. Я просто напомню, что, например, дисциплинарная структура современной науки сложилась только к XIX столетию.

Теперь о дне нынешнем. Здесь уже дважды воспроизводилось замечание Жореса Ивановича Алферова о том, что вся наука по сути прикладная в том смысле, что фундаментальные результаты спустя десятилетия или столетия все равно находят себе практическое применение. При этом, замечу, у Ирины Сергеевны это замечание приобрело один смысл, а у Артема Валериановича – другой. И это понятно, ибо из самого замечания не ясно, что реально означают для современной науки слова «через сто лет». Материальная база науки требует сегодня гигантских затрат, и общество не может просто удовлетворять запросы науки в надежде, что через сто лет она вернет эти затраты сторицей. Именно этот момент и порождает проблемы прикладнизации. И наличие нескольких исследовательских программ, более или менее явно ориентированных на ценности фундаментальной науки, ничего по существу в этой ситуации не меняет.

Когда я говорю о прикладнизации, я, во-первых, не имею в виду, что фундаментальных исследований сегодня уже нет (см.: [Пружинин 2008, 67]). Очевидно, что у любого социокультурного феномена есть мощная историческая инерция. Культурные традиции внезапно не исчезают. Более того, надо принимать во внимание, во-вторых, что существует механизм, так сказать, отщепляющихся технологий. Исследовательская программа, не преследующая сама по себе какие-либо практические цели, типа Большого адронного коллайдера, может порождать в ходе реализации новые, весьма эффективные в практическом плане технологии. Фундаментальная наука, в этом отношении, может выступать как генератор прикладных технологий. Кажется, в Японии, одно время, частные фирмы финансировали исследования, которые в принципе не должны были преследовать практические цели – ждали побочных эффектов. Но потом от этой практики отказались. И в этом суть проблем, порождаемых процессом прикладнизации. Массив прикладных исследований, заданных вполне определенными целями, нарастает в современной науке.

Можно приводить разные примеры, но вопрос в том, что с наукой сейчас происходит? Я здесь обращу внимание на два серьезных процесса. Во-первых, наука превратилась в гигантский социальный институт с финансовыми потоками, и решение, кому давать деньги, принимается зачастую людьми весьма далекими даже от технологической прагматики. Я полагаю, что не принимать во внимание это обстоятельство в рассуждениях о современной науке нельзя. Во-вторых, я этой темы уже касался, затраты на науку выросли неимоверно. Тот же Коллайдер – яркий пример – его строили вскладчину около ста стран.

Космические телескопы. Там еще яснее ситуация. Любой обоснованный проект по космическим телескопам всегда включает в себя определенные практические, вполне земные задачи – урожайность, географические уточнения, военные запросы и пр. И дело не в том, насколько эти задачи оправдывают стоимость проекта, но в том, насколько они оправдывают затраты в глазах общества. Первооткрыватель электричества в рекламе не нуждался. Если бы человек, который когда-то тёр минералы, ориентировался на рынок и ждал финансирования, то мы до сих пор сидели бы с вами при свечах.

Наука изменилась с тех пор. И это изменение надо учитывать. Сегодняшняя наука предполагает управление финансовыми потоками, предполагает, что существуют люди, которые оценивают, что актуально, а что нет. И среди этих людей – вот в чем смысл прикладнизации – все больше тех, кто ориентируется на прикладной конкретный заказ. И проблема в том, как сохранить ценности фундаментального непрагматического научного познания в этих условиях. Вот что мы пытаемся обсудить за этим круглым столом.

Юров: Я понял. Я не буду спорить, что проблема есть, безусловно. Кстати, о ней говорил Лем в «Сумме технологии» еще в 60-е гг. ХХ в., так что в такой формулировке – выбор того, что поддерживать в науке – вопросу уже более полувека! И ничего, развиваемся. Некоторые говорят, что наука затормозилась в своем развитии. Чепуха! Инфляционная космология, стандартная модель, штурм, ведущийся струнными теоретиками в области создания М-теории, космологический мультиверс! И я хотел сказать по поводу телескопов и урожая, знаете, пятимиллиардную штуку для этого нет смысла создавать. Можно запускать гораздо более дешевое железо, которое летает целыми кучами. А эта вещь была нашпигована буквально web-техникой для слежения за дальним космосом. И деньги нашли. Так что этот аргумент я не принимаю. То же самое и Большой адронный коллайдер. Достижение таких энергий, которые на нем, на данный момент совершенно не имеет никакой практической пользы. Все, что нужно, например, в области радиационной медицины и т.п. не требует таких потрясающих устройств. Часто говорят: «вот, мол, построим ускоритель, он будет излучать и мы, используя этот хороший рентген, будем лечить раковых больных». Строить для этого ускоритель? Эта штука стоит пятнадцать миллиардов долларов, если я правильно помню. Хочу напомнить, что БАК строился около двадцати лет, потому что строительство постоянно блокировалось, но тем не менее он был реализован, и такие мощные масштабные проекты суть яркая демонстрация того, что фундаментальная наука жива и развивается. Кроме того имеет место быть все более тесный обмен между учеными: скажем, данные с космических телескопов НАСА выкладывает в ОТКРЫТЫЙ доступ! Пользуйтесь, работайте. Недавно Борис Штерн написал отличную популярную книгу по космологии, и там как раз обсуждается вот эта прекрасная НАСОвская политика «открытого доступа» и почему никто (кроме биологов – открытые данные по геномам) не берет с НАСА пример. Ответ такой: тормозят процесс сами ученые, добывшие эти данные и настаивающие на своем приоритете – слушайте, мне ректор звонит. Я извиняюсь, меня вызывают. Я еще постараюсь прийти, ладно?

Ячин: Борис Исаевич, можно включиться в обсуждение? Мне кажется, что следует вернуться к той постановке вопроса, которую Вы сами предложили. Как мне показалось, в Вашем понимании прикладнизации содержится достаточно явный негативный оттенок. Но я бы предложил различать понятия «прикладное использование научного знания» и «прикладнизация» (как некоего рода гипертрофия приложимости). Как раз это различение я у Вас и слышу. Так вот, с чисто прагматической точки зрения, мы могли бы сказать, что прикладное – это решение прикладных задач, т.е. тех, от которых мы ждем практического или экономического эффекта. Главную проблему, которую вы обозначаете как «прикладнизацию», я вижу в том, что сегодня происходит отрыв прикладных исследований от фундаментального знания. В рамках своего двадцатилетнего опыта преподавания философии науки для аспирантов я наблюдаю измельчание тем исследований. На мой взгляд, происходит снижение качества фундаментальной подготовки аспирантов. Фактически многие из них сегодня занимают этакую позицию студента: дайте мне формулу, я буду подставлять значения. Вопросы «кто эти формулы дает?» и «какова вообще их природа?» их не очень волнует. Это первое, что я хочу заметить. Второе. Мы все-таки с вами говорим не о естествознании, а, как я понял, о гуманитарном знании. Здесь ситуация немного другая. Тему своего выступления я бы назвал: «Эффект дрейфующего сознания ученого». Это сознание, которое оторвалось от природы того предмета, который изучают и на котором базируются гуманитарные науки. Ведь в конечном итоге гуманитарные науки потому так называются, что в их основании лежит понятие «человек». Но что мы наблюдаем? Фактически никакого ясного представления о том, что такое «человек», в чем смысл человеческого бытия у ученых-гуманитариев наблюдать не приходится. Конечно, это может им объяснить философ, но ситуация сегодня именно такова: отсутствует сформировавшийся интерес к этой теме. И вот тут следует еще раз утвердить тезис, что за понимание «человека» все-таки отвечает философия. Она отвечает за человека как субъекта и за его свободу. И если гуманитарная наука не ставит перед собой этот вопрос: каковы формы субъектного, свободного бытия человека, то многие темы гуманитарного знания оказываются в «зависшем» состоянии. Самый странный эффект прикладнизации состоит в том, что стремясь к ней и ожидая практического эффекта, как раз эффект этих исследований оказывается ничтожным. Вот коллега предлагал посмотреть, чем занимаются наши гуманитарии, их исследования, с точки зрения именно прикладного эффекта, не имеют большого смысла. И здесь проявляется та самая ситуация, Борис Исаевич, которую Вы в книге Ratio serviens? описываете. Вы вполне точно поставили вопрос, я его зачитаю: «Важнейшая в данном случая цель философии – понять “объективные” истоки ситуации своей “ненужности”…» [Пружинин 2009, 26]. Именно в этом Вы видите проблему. И я думаю, это очень точная постановка вопроса именно потому, что философия отвечает за человека как субъекта, так она удерживает почву, на которой стоят гуманитарные науки. И то, что философия становится в некотором смысле ненужной, это и есть свидетельство того самого, о чем Вы, собственно, и беспокоитесь. А что происходит, когда философия в своей миссии удерживать образ человека становится ненужной? Возникает то, что можно назвать дрейфующим сознанием. Сознание начинает дрейфовать, руководствуясь какой-то текущей конъюнктурой или же экономическими интересами, или политическими идеологемами. И в этом смысле остановить такое сознание невозможно. Оно решает задачи, исходя из сложившихся заказов, не особо вникая в характер фундаментальных основ данной области знания. Ситуацию с прикладнизацией я бы охарактеризовал именно так. Но еще замечу, что, как всякая тенденция, она имеет свои плюсы и минусы, и в этом состоит риск, перед которым стоит любая наука. Акцент на решении прикладных задач надо принимать, на мой взгляд, как некоторую реальность, но вместе с тем единственный способ избегания лишних рисков состоит в том, чтобы по-прежнему утверждать миссию философии именно как исследований о человеке, свободе и субъекте.

Пружинин: Спасибо. Предлагаю Дмитрию Викторовичу продолжить эту тему.

Полянский: Я бы хотел сделать шаг назад и поговорить о том, откуда вообще взялись эти тенденции прикладнизации, социологизации, почему они настолько укоренились в современной культуре. Здесь я бы выделил два фундаментальных фактора, два основания этих процессов. Первое – это коммерциализация культуры вообще и науки в частности. Ученый в современном обществе – это совершенно другая фигура, нежели в Новое время. Если раньше наука была уделом аристократов, это была в значительной степени форма досуга, то со временем ученый превращается в производителя услуг, который живёт и действует на деньги заказчика (см.: [Пружинин 2009, 191]). Услуги заказывают государство, бизнес, и они требуют, естественно, какой-то практически полезный результат и хотят измерять эффективность этого результата. Отсюда вытекают требования наукометрии и социологизация знания. Заказчик хочет знать, кто эффективнее работает на этом «рынке», и инициирует своего рода рыночное соревнование между производителями исследовательских и образовательных услуг. С этой тенденцией, я думаю, мы ничего не сделаем, мы в этих условиях и дальше будем жить. Мы не вернемся к прежним временам, когда наука была уделом аристократов – людей, которые удовлетворяли свое любопытство на собственные деньги. Нам нужно искать место в этом новом типе общества, где наука организована по-другому.

Теперь о второй тенденции. Один из заявленных вопросов нашего «круглого стола» – это деление наук на естественные и гуманитарные. Понятно, что оно никогда не было абсолютным. Когда-то это разделение было востребовано и философами, и учеными, да и сегодня это деление лежит в основании дисциплинарной структуры науки (хотя в методологическом плане оно не является исчерпывающим). Но сейчас я бы хотел обратить внимание, что многие проблемы современной гуманитарной науки и бытия преподавателя-гуманитария в современном российском вузе вызваны как раз тем, что к гуманитарной науке стали применять требования, критерии, стандарты и индикаторы эффективности прикладного естествознания.

Обсуждаемое нами требование прикладнизации в естественных науках более органично, более понятно. Там совершенно нормально, когда какое-либо новое знание о природе вскоре порождает новые технологии изменения этой природы. Но в гуманитарных науках мы имеем дело с человеком. Что значит превратить знание о человеке в какую-то прикладную технологию? Подобная технология может быть только двух типов. Либо это технология манипулирования человеком, своего рода софистическая технология, но это морально сомнительная вещь, это то, с чем еще Сократ боролся, и в значительной степени именно из этой борьбы философия выросла. Либо это технологии в области образования, которые, по моему мнению, более естественная для гуманитарных наук форма прикладного существования. Правда, их эффективность очень сложно измерить.

Какой же шаг мы можем сделать в сторону требований со стороны государства, гражданского общества, бизнеса? Как мы можем существовать в этом новом для нас маркетизированном обществе, что мы можем предложить ему? Я думаю, мы можем двигаться в сторону создания более популярных, доступных, удобных продуктов в каких-либо просветительских и обучающих проектах. Различного рода тренинги, школы мышления, научно-популярные издания, публичные лекции на актуальные темы, медиапродукты – это наш новый «хлеб», это то, что мы как гуманитарии действительно можем предложить в качестве прикладных технологий. И другого у нас нет. Ещё раз повторю: либо мы человеком манипулируем, а мне лично не хотелось бы этим заниматься, либо мы человека развиваем – никаких других форм приложения гуманитарного знания нет и быть не может.

Конечно, мы можем продолжать заниматься какими-то «эзотерическими» фундаментальными исследованиями, когда три человека сидят на высокой горе, общаются только друг с другом, и больше никто об этом ничего не знает. И это, безусловно, самоценный разговор, из него много чего потом может выйти интересного и полезного. Но не менее важно периодически спускаться с горы и пытаться завязать коммуникацию с другими людьми на более понятном для них языке, донести свои идеи до массового сознания. В этом переходе от эзотерического к экзотерическому и обнаруживается потребность в прикладных технологиях гуманитарного знания.

Если же говорить о негативных явлениях в жизни преподавателей-гуманитариев, вызванных тем, что позитивистские технократические стандарты внедряются в оценку эффективности гуманитарного знания, то здесь я назову только три самых горячих проблемы. Первое – это тестирование, которое, наверное, уместно в каких-то естественных и точных науках, но в гуманитарных имеет весьма ограниченный потенциал применения. Как только вводится тестирование как элемент проверки знания, преподавание быстро редуцируется до натаскивания. И заказчик очень часто прямо говорит, что нужно натаскивать. Сначала требовали натаскивать школьников, потом – натаскивать студентов, теперь просят натаскивать преподавателей, которые плохо натаскивают учеников и студентов. Конечно, гуманитарное образование от этого лучше не становится, проигравшими оказываются как преподаватели, так и студенты.

Второе – это требование иностранных публикаций. Опять же, в естественных науках это более понятное требование, потому что естествознание – это международный феномен. Гуманитарные же науки, – это в большей степени национальное явление, как чувство юмора. У гуманитариев очень многое связано с родным языком, языковой картиной мира, отечественной историей, национальной культурной традицией. Здесь очень мало общепризнанных международных журналов с высоким импакт-фактором, где было бы престижно публиковаться. Сложно представить, чтобы, к примеру, пушкиновед стремился опубликовать своё исследование непременно в зарубежном журнале, равно как сложно представить, чтобы подобная публикация вызвала ажиотаж в международном сообществе.

Третья проблема современных российских гуманитариев – это индексы цитирования. Опять же, в естественных науках, возможно, это хорошие индикаторы качества работы учёного, но в гуманитарных науках, как показывает практика, этим критерием слишком легко манипулировать. Вообще, когда вводят какой-либо новый формальный показатель отчётности, нужно иметь в виду возможности для подделок, фальсификаций и злоупотреблений. Когда такие возможности открыты, в конкурентной борьбе выигрывают самые бесчестные и возникает система отрицательного отбора. Думаю, нет нужды говорить о том, что в современных российских реалиях возможностей для наукометрического мошенничества хоть отбавляй.

Таким образом, нам, наверное, сейчас нужно как можно чаще напоминать о специфике гуманитарного знания везде, где только можно. И если уж нас «измеряют» – а, видимо, будут измерять и дальше, нам никуда от этого не деться, – важно, чтобы нас мерили хотя бы какой-то другой меркой, более для нас естественной и органичной. Спасибо.

И.О. Щедрина: Можно вопрос? Я просто сейчас, послушав Ваше выступление, подумала, что можно к названным Вами двум моментам ‒ манипулированию и развитию – можно добавить еще третий, включающий в себя изменение человека и в рамках естественнонаучных, и в рамках гуманитарных исследований. С одной стороны, это могут быть вопросы в чем-то технические, медицинские, «биотические», а с другой – связанные с мнением человека именно в гуманитарной среде (и в какой-то мере это провокационно).

Повилайтис: И второй вопрос сразу. Мне кажется, Дмитрий, что у Вас все слишком радужно получается... Потому что мне очень сложно представить, что государство сознательно финансировало бы проекты, которые понижали манипулируемость общества. А вы на это уповаете, да?

Полянский: Ответ мой простой: Богу – богово, а Кесарю – кесарево. Мы живем в условиях, когда у нас есть заказчик и мы должны от этого заказчика какую-то копеечку получить, чтобы выжить, и сохранить себя. Но у нас есть и внутренняя этика научного сообщества, понимание того, что мы преследуем еще какие-то более возвышенные цели.

Т.Г. Щедрина[4] Я продолжу тему, которую поднял Дмитрий Викторович. Прежде всего замечу, что деление наук на естественные и гуманитарные, как совершенно правильно заметил Дмитрий Викторович, неполное. Ирина Николаевна тоже об этом говорила и предложила выделять в отдельную группу формальные науки (они действительно не вписываются ни в гуманитарные, ни в естественные). Я скорее склонна рассматривать вслед за Гуссерлем науку в ее идее: «…“идея” науки сверхвременна, а это значит в данном случае: не ограничена никаким отношением к духу времени. С этими различиями в тесной связи находятся существенные различия в практических целенаправлениях. Наши жизненные цели вообще двоякого рода: одни – для времени, другие – для вечности; одни служат нашему собственному совершенствованию и совершенствованию наших современников, другие – также и совершенствованию наших потомков до самых отдаленных будущих поколений. Наука есть название абсолютных и вневременных ценностей. <…> Подлинная наука есть некоторая целостная связь умственных поступков, из которых каждый непосредственно ясен» [Гуссерль 1911, 47, 54]. Спор о делении наук «вечный» и постоянно актуализирующийся. Так, на XXI Всемирном философском конгрессе состоялось специальное заседание на тему «Возможна ли интеграция естественных наук и наук о человеке?», где В.А. Лекторский высказал мысль о «сущностном единстве науки» [Лекторский 2004, 49], при этом он опирался на идею Витгенштейна о семейном сходстве. Действительно, каждая наука (будь то химия, физика, математика, биология или история) имеет собственное лицо, но при этом все они похожи друг на друга по внутренней форме и по методологическим параметрам. Я процитирую Бориса Исаевича, который тоже рассуждал на эту тему: «Все члены семьи друг на друга чем-то похожи, но при этом ни о ком нельзя сказать, что он и есть олицетворение семьи. <…> Но это – семья и принадлежность к этой семье определяется тем, что у них одна кровь – знание. Знание проникает из одной области науки в другую; с общим массивом знания соотносится любое достижение в любой из специфических научных областей» [Пружинин 2011, 24].

Современные гуманитарные науки, как и естественные, пользуются количественными методами в своих исследованиях, а современное естествознание работает, как и гуманитарии, с нестабильными «открытыми» структурами. И в тех и других областях знания возможно выдвижение гипотез, конструирование моделей, а эксперимент сегодня ценностно нагружен и в естествознании и в гуманитарных науках. Я не буду углубляться и приводить еще аргументы в пользу сущностного единства науки. Но в этом контексте, я думаю, три проблемы современного гуманитария, сформулированные Дмитрием Викторовичем, в полной мере являются и проблемами современного естественника.

Я полагаю, что ориентация на сущностное единство науки как культурного феномена дает нам возможность задуматься не над спецификацией гуманитарного знания, но над различением исследований на фундаментальные и прикладные, которое позволило бы нам конструктивно преодолеть последствия прикладнизации. Стремление ученого к знанию «…фиксируется в виде культурно-исторического сознания, закрепляющего культурную ценность познания как такового и разрабатывающего методологические процедуры, необходимые для поддержания этой цели – рациональность, эмпирическую обоснованность, эмпирическую воспроизводимость и главное, возможность использовать существующее знание для получения нового знания. В этом состоит установка фундаментальной науки, в том числе, гуманитарной» [Пружинин, Щедрина 2010, 100]. Ведь фундаментальные исследования не являются чем-то «эзотерическим» (как их представляет себе Дмитрий Викторович), их сущность состоит в том, что они нацелены на приращение знания, а не на конечный практический результат. В этом смысле, например, стиховедение М.Л. Гаспарова (как и другие исследования, которые он проводил в области филологии) является фундаментальной научной областью. И, кстати, оцифровка архивов, собирание и проверка полных хроник и библиографий деятелей культуры, науки и философии России, о которых говорил Владас Ионо, работают именно на фундаментализацию наук о человеке, поскольку направлены на восстановление целостного единства нашего исторического и культурного наследия.

Пружинин: Большое спасибо, Татьяна Геннадьевна. Теперь я хочу предоставить слово Ольге Леонидовне, она связана с сюжетами, так сказать, где-то на границе политики и философии.

Грановская: Спасибо большое, очень интересные были выступления. Я согласна с идеей прикладнизации, которую формулировал Борис Исаевич. Она фиксирует те тенденции, которые происходят в современном гуманитарном знании. Действительно, мы зависим от заказчика. И, к сожалению, в наших современных российских реалиях заказчиком является, в основном, государство, которое, видимо, не заинтересовано в развитии человека, а заинтересовано в его управляемости (здесь Владас Ионо прав). Для меня также важна его мысль о двух линиях, в направлении которых может происходить прикладнизация гуманитарной науки: манипуляция сознанием человека и его развитие. Мне бы хотелось в развитие этой мысли выделить еще одну функцию гуманитарного знания: оно может и должно транслировать смыслы в общество. То есть мы не должны сидеть на горе, как сказал Дмитрий Викторович; нам необходимо с нее, наконец, спуститься и начать транслировать смыслы, делать их популярными и важными, тем самым помогать обществу решать свои задачи. Я, например, занимаюсь современной англо-американской политической философией.

Т.Г. Щедрина: Здесь есть люди, которые занимаются одной темой вместе с Вами.

Пружинин: Сейчас познакомитесь.

Грановская: Спасибо, это очень интересно. Так вот, я предлагаю сравнить, как происходит прикладнизация гуманитарного знания в России и на Западе (например, в Англии и США). Основное отличие, на мой взгляд, в том, что многие исследования западных ученых появились благодаря четкому заказу власти. Как верно заметил Артем Валерианович, экономисту Кеннету Эрроу было необходимо решить, как разделять места в парламенте, и так появилась всем известная теорема о невозможности коллективного выбора. У нас сегодня власть не может сформулировать достаточно четкие задачи, которые могло бы решать гуманитарное знание (особенно ярко это проявляется в образовании, где стандарты меняются как перчатки, ибо мы сегодня не отдаем ясного отчета в том, кого должна готовить система высшего образования). И поэтому у нас часто происходит как раз прикладнизация в плохом смысле. Многие историки философии или представители других областей гуманитарного знания начинают заниматься прикладнизацией в плохом смысле, т.е. «натягивать» свои исследования на тему, которая с точки зрения грантодателей выглядит как прикладная. У прикладнизации науки есть негативный эффект – упрощение гуманитарного знания, и в современной политической философии, англо-американской, это можно наблюдать.

Стоит отметить тот факт, что прикладнизация и формализация гуманитарных наук активно начала осуществляться именно в англо-американской мысли не случайно, такие традиционные особенности национальной философии, как утилитаризм и прагматизм стали основанием для развития подобных подходов. Кроме того, западные исследователи уже давно зависят от грантов, которые, как известно, легче получить подо что-то формальное и имеющее практическое значение. И вот уже философия такая, казалось бы, отвлеченная дисциплина, выполняя требование прикладнизации науки, формализует философский дискурс посредством применения теории игр. Данная теория, как известно, давно с успехом применяется во многих отраслях современной науки как естественной (эволюционная биология), так и социальной (экономика, социология, психология). Интерес к ней со стороны социогуманитарного знания то возрастает, то угасает. Очередная волна интереса к данной теории началась в конце 1980-х гг. в этике, политической философии и гносеологии.

В последнее время появилось много исследований, в которых морально-политическая философия и даже история философии толкуется в терминах теории игр, хотя слабые стороны данной теории хорошо известны. Из морально-политической философии теория игр как технология формального моделирования переносится даже на историю философии. Идеи Т. Гоббса, Дж. Локка, Ж.-Ж. Руссо, Д. Юма, И. Берлина и др. начинают толковаться в терминах этой теории.

Между тем, как любая формальная модель, теория игр упрощает понимание человека и рациональности. Поскольку в этой теории человек понимается как рациональный эгоист, максимизирующий свою выгоду, он становится похож на социопата. Однако, если понимать теорию игр не как описание реального человека, а как описание рационального стратегического поведения, то она может оказаться весьма полезной. Благодаря подобным исследованиям философам удалось предложить свежие решения многих проблем: рационального выбора, кооперации, конвенции.

Я хотела показать, что современные политологические исследования очень ярко демонстрируют плюсы практической ориентированности философских концепций, но вместе с тем показывают негативные последствия прикладнизации в гуманитарных науках.

Пружинин: Спасибо. Вот я представляю Вашего коллегу. Вадим Александрович, Вам слово.

Чалый: Спасибо. Я тоже долго думал, что я в одиночестве, а теперь вот обрел единомышленника, очень рад. Я хотел бы сначала откликнуться на апокрифическую линию, поднятую Владасом Ионо. Мне кажется, перед гуманитариями стоит задача объяснения государству того, в общем-то, простого и понятного нам с вами факта, что просвещенное общество гораздо эффективнее, в том числе в управлении. Манипулируемые люди не добиваются в долгосрочной перспективе таких впечатляющих результатов как люди свободные и действующие, руководствующиеся внутренним моральным законом или какими-то высокими идеалами. Или даже своими утилитарными целями. Надо терпеливо объяснять, что манипуляция, создающая видимость решения тактических общественных задач, разрушает возможности решения задач стратегических, что она есть выдёргивание камней из фундамента с целью надстроить стену. Вот встречная задача, с которой мы должны вступать в отношения с заказчиком – если мы вообще беремся за выполнение каких-то заказов.

Теперь я хотел бы привести маленький пример прикладнизации, в котором фигурирует наш патрон и покровитель Иммануил Кант. У нас в Калининградской области наметилась такая тенденция, которую можно назвать «прикладнизацией» Канта. Нашим правительством Кант был провозглашен символом, «брендом» Калининградской области. Для людей просвещенных эта декларация есть признание факта, и ее можно только приветствовать. Теперь перед всеми заинтересованными силами, в число которых входит и местная администрация, и университет, стоит задача популяризации фигуры Канта и его наследия, особенно важная в связи с приближающимся 300-летием философа. И вот решение этой задачи при невнимательном или недобросовестном отношении может принять формы, так сказать, «прикладнизации» Канта (в плохом смысле слова «прикладнизация», который я бы предложил за ним оставить), а может принять просветительские формы, может работать во благо. Университету сейчас приходится предпринимать усилия, чтобы в проектах реконструкции кантовских объектов, разрабатываемых в области и за ее пределами, Кант и культурно-просветительские задачи оставались целью, а не оказались только средством для освоения бюджета. Вот, если угодно, кантовский критерий прикладнизации – она происходит, когда в чем-то перестают видеть цель, а видят только средство. С наукой, ориентированной на поиск истины, так обращаться нельзя.

Тем более нельзя так обращаться с гуманитарными науками, занятыми поиском ответов на вопрос «что такое человек?». Прикладнизация, утилизация их – это утилизация их предмета. У Канта, как известно, есть понятие «человечество»/«человечность», которое фигурирует во второй формуле категорического императива: «Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого также как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству» [Кант 1965, 270]. Вот это кантовское слово «человечество» – «Menschheit» – и здесь Владимир Хамитович меня, если потребуется, поправит, – имеет сложное значение. Его принято переводить на русский язык наиболее близким словом «человечество», но при этом мы теряем некоторую часть смысла. Кант многократно использует это слово в контекстах, где оно может означать и «человечество», и «человечность». Причем для «человечности», «гуманности» в точном смысле у него есть другие слова. Так вот, гуманитарные науки имеют своим предметом как раз это слияние человечества и человечности, людского рода и разумной моральности как его сущностной характеристики (полностью не реализованной, но потенциально реализуемой). И вот этот важнейший предмет плохо поддается наукометрическому учету, совсем не поддается бюрократическому управлению, для него губительна прикладнизация. Он автономен. Правильная мысль прозвучала: мы должны это снова и снова повторять в общении с теми, кто пытается как-то унифицировать, стандартизировать и прикладнизировать гуманитарное знание. Результаты труда ученых-гуманитариев непосредственно способно оценить только ученое сообщество, они не слишком заметны неспециалистам, поскольку составляют всепроникающий фон их интеллектуальной, духовной жизни (и, напротив, становятся заметны всем, когда результатов нет). И уж тем более их нельзя уловить формально-бюрократическими методами, цель которых, как иногда кажется, сводится к навязыванию внешнего контроля и управления логикой развития гуманитарных наук, что для них губительно.

Пружинин: Спасибо. А теперь я попросил бы выступить Балановского Валентина Валентиновича.

Балановский: Дорогие коллеги, продолжая линию калининградской специфики, отмечу, что в нашем университете есть особое подразделение (Институт Канта), которое призвано решать различные задачи, в том числе заниматься популяризацией кантовского наследия. В связи с этим хочу обратиться к проблеме исследования социологическими методами современной науки. Ведь и ученых становится больше, и производимые ими знания умножаются, а для таких крупных сообществ начинают работать законы больших чисел. Философское сообщество не исключение.

В прошлом году в Калининграде праздновалось двухсот девяностолетие со дня рождения Иммануила Канта. Тогда возникла идея провести социологическое исследование среди кантоведов мира. Многие из них ориентируются на важную дату – трехсотлетний юбилей Канта. И в связи с этим возник вопрос: каким образом нужно подготовиться к столь значимому событию? Ответом стал экспертный опрос, результаты которого задали бы общее направление для работы исследователей кантовского творчества. Такая была прикладная, практическая задача в, казалось бы, совершенно теоретической сфере. Респонденты должны были предложить три задачи, которые нужно решить в ближайшее десятилетие, чтобы вывести кантоведение на новый уровень развития. В опросе приняли участие двадцать девять ученых из тринадцати стран мира, причем российские кантоведы составляли меньше трети. Так что по географии, на мой взгляд, исследование получилось довольно обширное.

Первая проблема, с которой я столкнулся, заключалась в том, что, по сути, неизвестно даже приблизительное число кантоведов. А это необходимо, чтобы определить, какая выборка является репрезентативной. Поэтому пришлось выбрать несколько иную форму, чем обычный соцопрос, а именно форму экспертного интервьюирования. Анкеты направлялись состоявшимся специалистам-кантоведам, чтобы они могли в свободной форме ответить на основной вопрос. Ограничений по объему не было, они касались только количества выдвигаемых задач.

Другая сложность заключалась в том, что мнения экспертов – уникальных исследователей с большим опытом работы – сложно поддавались систематизации. Просто приведу такие данные: семьдесят два процента опрошенных занимаются изучением творчества Канта больше двадцати лет, причем двое специалистов – Роберт Хауэл и Хельмут Вагнер – посвятили этому более пятидесяти лет. Поэтому неудивительно, что их видение, уровень дифференциации исследовательских задач привели к тому, что две трети ответов оказались несводимы друг к другу. Обобщению более или менее поддавалась только одна треть ответов респондентов.

Еще одна особенность связана с разницей менталитета или, скорее, практики проведения социологических исследований в России и за рубежом. Если за рубежом к разного рода опросам, не только в научной сфере, есть уже какая-то привычка, то в России это еще не стало общепринятым. Поэтому наши исследователи, как мне показалось, более фундаментально подходили к задаче, и их ответы отличались и большим объемом и проработкой суждений. В то же время иностранные коллеги (преимущественно западные) высказывались более лаконично.

Следующий момент, обративший на себя внимание, заключался в том, что только две персоналии были указаны в статусе ориентиров в кантоведении прошлого или современности. Меня несколько удивило такое положение дел. Конечно, если бы в опросе был четкий вопрос «кого бы вы выделили в качестве авторитета в своей области исследований?», то, наверняка, было бы больше вариантов. Но по собственной инициативе были названы только Саломо Фридлендер и Юрген Хабермас.

Как бы то ни было, в ходе опроса были получены определенные результаты. На мой взгляд, они прикладные в том плане, что позволяют исследователям выстроить стратегию своей научной работы, чтобы она была востребованной. В заключение назову те самые три основные задачи, которые удалось все-таки выявить в рамках опроса.

Первая – это более глубокое изучение «Критики способности суждения». Вторая – это «привязка» наследия Канта к достижениям современной науки и рассмотрение современных научных достижений с точки зрения Канта. Третье – актуализация учения Канта в контексте современной политической практики, например тех событий, которые сейчас происходят в мире. Вообще говоря, эти выводы трудно назвать прикладными… Проведенное исследование еще раз показывает, сколь сложную совокупность проблем обнажает попытка проследить прикладное значение гуманитарных исследований. Спасибо.

Попова: Я бы тогда продолжила тему, связанную с социологизацией науки, в частности, гуманитарного знания. Просматривая литературу по этому вопросу, я столкнулась с таким понятием, которое в большей степени обсуждается в социологии науки. Это понятие теневой науки. Мне кажется, что эта тенденция роста «теневой науки» или, привычнее, псевдонаучной деятельности, связана во многом с теми самыми прикладными и формально-статистическими, измерительными требованиями, которые все больше предъявляются к современному знанию, в частности, гуманитарному. С чем эти теневые аспекты науки связаны? С тем, что подменяются, деформируются ориентиры, идеалы науки, которые Мертоном были достаточно четко сформулированы, какими-то иными, житейскими, насущными, прикладными. И это может проявляться в том, что даже в языке науки существуют такие конструкции, которые позволяют ученому ретушировать или придавать какой-то официальный вид не вполне еще уверенным шагам в своей области. Эта тенденция хорошо показана в работе «Открывая ящик Пандоры: социологический анализ высказываний ученых» [Гилберт, Малкей 1987]. Там речь шла в большей степени о высказываниях ученых в области знания естественнонаучного. С этой точки зрения мне стало интересно посмотреть современный гуманитарный журнал (один из университетских «Вестников»). Подобные «теневые» конструкции присутствуют у некоторых авторов этого журнала. Ученые естественным образом их применяют (скорее всего неумышленно) для того, чтобы скрыть некоторую неуверенность, неустойчивость, шаткость своих доводов. Например, часто используется сочетание «давно известно, что…». Между тем за ним может скрываться теневое: «я не удосужился сделать какие-то четкие точные ссылки» или «мне лень давать подробный исторический экскурс». Или такое выражение: «давно известно, что идеалы в этой области почти недостижимы». Что это может означать? Что писать на эту тему заведомо бесполезно, но очень хочется сделать публикацию на эту тему. Или: «это понятие не имеет четкого общепринятого определения» – тоже часто встречающаяся конструкция. Она может означать следующее: «я позволю себе произвол в понимании этого термина, чтобы вписать его в свои рассуждения, в контекст своего собственного рассмотрения». Или такое выражение: «мой подход может вызвать ряд возражений», за которым может скрываться фактически «моя позиция шатка, но не пытайтесь ее критиковать», «я не хочу разбираться с критическими замечаниями». Все эти примеры говорят, на мой взгляд, о том, что в рамках контекста современной прикладнизации науки, социологизации, происходит выдвижение формально-статистических критериев ее успеха. И это некий естественный процесс, связанный с попытками науки сохранить свой официальный, институциональный, встроенный в общественные интересы образ, соблюсти для этого какие-то условности. Это вполне естественное действие научной системы. Внешнее давление формально-статистических критериев, применяемых к фундаментальному знанию, влечет соответствующие ответы на данные вызовы. В том числе распространяется использование таких обезличенных речевых форм, за которыми, особенно в гуманитарном знании, теряется, затушевывается уникальный стиль мышления автора, понятийно-смысловые особенности, на которых основывается рассуждение, прячется процесс поиска, изначальная бескорыстная заинтересованность автора, свойственная издревле знанию, пытающемуся стать научным. И теряются какие-то свойственные для гуманитарного знания, и для философии в особенности, такие уникальные ходы рассуждения, которые нам свидетельствуют о личности мыслящего, о ее вписанности в культурный контекст. Таким образом, одной из важнейших проблем современной гуманитарной науки как культурного феномена становится утрата ее культурно-исторического измерения (личностной окрашенности гуманитарного знания, которое подразумевает историчность самого ученого и историчность, личностность языка гуманитарного исследования). И какой же здесь видится выход? Мы много говорили, много идей прозвучало о том, что именно к гуманитарному знанию, и к философии, в частности, трудно применимы такие формально-статистические методы оценки успеха, «самочувствия», «жизнеспособности» знания. Количество публикаций, индексы цитирования и тому подобные вещи. К этим современным, связанным с менеджментом науки критериям неплохо бы, на мой взгляд, прибавить принцип доверия субъекту-исследователю. У Людмилы Александровны Микешиной рассматривается в работах такое понятие – «доверие субъекту» [Микешина 2002, 159]. И доверие тому, что, в общем-то, научное сообщество как преемственная и ценностная система, впуская исследователя в свои чертоги, производит экспертизу его идей. Тем самым мы можем исходить из того, что ученый, включенный в это сообщество, все-таки причастен традиционным идеалами научности – стремлению к истине, к новизне, к получению какого-то интересного результата, не обязательно и приоритетно ориентированного на какую-то экономическую выгоду. И еще один механизм регулирования. Логическая культура, логика научного познания – это культура мыслительной честности, последовательности автора, незаменимая для гуманитарной науки, потому что логика, как ранее отметила Ирина Николаевна, – это важная часть культуры. В этом смысле всякая область знания (история, филология, антропология, психология и т.д.) может стать «проблемой» логики в методологическом смысле. Логическая культура, на мой взгляд, её распространение может помочь сохранению ценностных ориентиров знания, сохранению ценности знания как такового, знания как ценности, значимой самой по себе. И если теневая наука скрывает, затушевывает механизм и ориентиры для порождения своего образа реальности, то вывести его на свет может помочь логика, которая формирует структуры рациональности мышления, не порывая с практикой, с жизнью.

Пружинин: Спасибо. Есть вопросы? Пожалуйста.

И.О. Щедрина: Я бы хотела добавить, что поднятая проблема уходит в область научно-этических вопросов и является актуальной уже более ста лет. И здесь можно вспомнить и идеи М. Вебера («Наука как призвание и профессия»), и «Этический кодекс ученого», и прошедший буквально только что «круглый стол» в Институте философии РАН, на котором рассматривались аналогичные вопросы об этике науки, о вопросах экспертизы, о социологизации, а также о фундаментальном и прикладном в научном познании (см.: [Можно ли измерять научное творчество? 2014]).

Пружинин: Спасибо.

Кузнецова: Можно еще одну короткую реплику? Мы говорим о том, что центральная, главная задача гуманитарных наук – человек. Я хотела бы обратить внимание на то, что прикладнизация, конечно, противоположна практической ценности гуманитарного знания. Мне в далекой юности казалось, что понять человека нужно как творца через его творение. А высшим достижением человеческого духа я всегда считала философию, математику и музыку. И вот если понять, как человек творит философию, математику и музыку, то мы поймем в значительной мере творца. А сейчас я подхожу, например, к театру, гастролирующему у нас (Тильзит-театр города Советска), на афише написано: «Внимание, в спектакле используется ненормативная лексика». Значит, хотите – посещайте, хотите – нет. Иными словами, человека рассматривают совсем с другой стороны, его сущностной характеристикой объявляется привычка выражать свои эмоции, свои мысли непечатными словами. Эмоции и мысли эти вне культуры, ведь культура – это ещё и ограничение, запреты, табу, заветы и указания на то, что одобряется обществом. И на мой-то взгляд все-таки задача гуманитарных наук в том, чтобы очертить ту систему координат, в которых человек сохраняет в себе человечность, как сказали и Вадим Александрович, и Варвара Сергеевна, кантовскую человечность, человеческую сущность, формировавшуюся в течение тысячелетий.

Микешина[5]: Прежде всего, хочу отметить, что перед нами успешная реализация хорошо организованной идеи «Вопросов философии» – «круглый стол», дискуссия на базе двух крупнейших вузов в разных концах страны. Теперь это технически возможно, хотя и не просто. Хотела бы обратить внимание на широкое понимание понятия «прикладные проблемы науки» в нашей дискуссии, что справедливо. С проблемой приближения к «прикладному знанию» мы встретились и в сфере эпистемологии, которая сегодня представлена социальной, культурно-исторической, а также бесконечным набором «конкретных» эпистемологий – «генетической» (инициированной еще Ж. Пиаже), «натурализированной», «феминистской» и др. (см.: [Dancy 1996]). Как мне представляется, этот процесс, связанный с понижением уровня абстракций в философии познания, приближением к реальным познавательным практикам, имеет определенное сходство с «прикладнизацией» научного знания, понимаемой в положительном, продуктивном смысле. Исследование объекта в этом случае осуществляется всегда с определенных ценностных позиций, установок и интересов, и поэтому возникает необходимость показать специфику не только объекта, но и субъекта социально-гуманитарного познания. Очевидно, что оно осуществляется социально сформированным и заинтересованным субъектом, органически связано с его мировоззрением и нравственностью. Современная эпистемология нуждается в осмыслении категории субъекта, участвующего в познании, – целостности, «содержащей в себе все», продуктивно интегрирующей не только когнитивные, логико-гносеологические, но и экзистенциальные, культурно-исторические и социальные качества познания. Иными словами, целостного человека, замененного «частичным» гносеологическим субъектом в традиционной теории познания, необходимо на новом уровне вернуть в современную эпистемологию, сочетающую абстрактно-трансцендентальные и экзистенциально-антропологические компоненты.

Таким образом, можно констатировать, что реконструкция познания давно уже не ограничивается гносеологическим субъектом или «сознанием вообще», она осуществляется, исходя из разных оснований, представлений и целей субъекта, в частности, из жизни как «жизнеосуществления» и «жизненного мира», по Э. Гуссерлю, и целостно-ориентированного подхода в эпистемологии. Но эти процессы существенно приближают познавательный процесс к «прикладному» (в положительном смысле).

Хотела бы обратить внимание на некоторые выступления участников дискуссии. Так, Варвара Сергеевна напомнила мне и другим, что лет пятнадцать назад я бодро, вслед за идеями М.М. Бахтина, заявила о необходимости и возможности доверять познающему субъекту «как ответственно поступающему в получении истинного знания и в преодолении заблуждений» [Микешина 2002, 159]. Этот принцип можно считать достоинством знания (понятие, актуализированное Г.Г. Шпетом, о котором недавно напомнили Б.И. Пружинин и Т.Г. Щедрина [Пружинин, Щедрина 2014; Щедрина 2014]). Вне сомнений, что эти свойства науки и ученого имеют важный не только теоретический, но и практический характер. Очевидно, что от знаний исследователя и его личностных качеств зависит результат и успехи любой научной деятельности. Итак, дело не только в теории, но и в ценностных факторах исполнительской деятельности человека.

Я также в полной мере согласна с Вадимом Александровичем, подчеркнувшим, что это наша миссия – напомнить государству о том, что просвещенное, нравственное и свободное общество гораздо эффективнее в управлении. Эти сложные проблемы приобрели, по существу, также прикладной характер. Ущербное нравственное воспитание и обучение поколения за поколением, низкий уровень культуры в целом приводят, в конечном счете, к устойчивому отставанию страны.

Очень интересным представляется вопрос о месте, значении, «прикладной» функции логики в научном – гуманитарном или естественнонаучном – знании, который рассмотрела в своем выступлении Ирина Николаевна. И здесь стоит вспомнить высказывание Г.Г. Шпета, определявшего природу логики: будучи наукой о науках, она не есть эмпирическая наука о них. «Если верно убеждение логики, что во всякой науке столько науки, сколько в ней логики, то логика должна лежать в основе методологических научных построений, а не быть системой обобщений из данных научного развития» [Шпет 2005, 213]. Я считаю это важной проблемой, которая не всегда осознается как исследователями, так и философами и методологами. Логика выступает, иногда «одномоментно», в разных ипостасях – как логика мышления на эмпирическом и теоретическом уровне, как классическая индуктивная и дедуктивная логика или же, по Шпету, «экземплярная» и логическая «необобщаемость» индивидуального Я, которое одновременно – по-гегелевски – «содержит в себе все». Именно эти вопросы важны для наук, применяющих типизацию. Верно, что во всякой науке столько науки, сколько в ней логики, но оказывается, что при этом возникает вопрос, о какой «всеобщности» идет речь, какова возможность ее логического применения в конкретном случае. Хочу отметить, что Борис Исаевич неоднократно высказывал свое мнение об особенностях эмпирического субъекта в научно-гуманитарном знании (в контексте различения исследований на фундаментальные и прикладные), он также актуализировал идеи Шпета для современного осмысления этой значимой для гуманитарных наук проблемы. Все это представляет несомненный интерес и теснейшим образом связано с прикладной ориентацией логического и, шире, логико-эпистемологического знания.

Пружинин: Спасибо. У нас на Круглом столе присутствуют молодые исследователи, магистранты. Хотелось бы услышать, как они (новое поколение) эту прикладнизацию ощущают.

Сабанчеев[6]: Мы, студенты, сталкиваемся с проблемой социальной значимости своей исследовательской работы уже на уровне подготовки курсовых работ. По сути, это вопрос о прикладном значении наших гуманитарных исследований. Но в реальной ситуации студенческой научной деятельности вопрос этот оборачивается именно прикладнизацией. Я занимаюсь проблемой коллективной памяти, и мне сложно однозначно сказать, каким образом мои исследования могут напрямую помочь развитию социальных или политических институтов. И вообще, когда речь идет в целом о философском дискурсе, такого рода вопросы представляются мне конъюнктурными – мы ведь работаем с понятиями, и их практическое приложение является особой и весьма сложной темой. Простые решения оборачиваются здесь грубой идеологизацией. Так вот, понятие памяти – исторической или коллективный – емкое и неоднозначное, подразумевающее философское исследование (аналитическое или описательное), развертывающееся в области абстракций. И движение от этих абстракций к конкретным жизненным ситуациям затрагивает самые разные культурные пласты – представления о человеке и его историчности. Исследовательское движение в этих пластах требует огромных самостоятельных усилий. Но замечу, понимание этого дается нелегко, и лишь благодаря реальному участию в серьезных исследовательских проектах и обсуждениях.

Мне посчастливилось недавно побывать на конференции, посвященной проблеме коллективной памяти. Она проходила в Дагестане. Я стал свидетелем дискуссий и докладов, связанных с теми проблемами, которые входят в современные представления об этом феномене, которые живы и обсуждаемы: будь то вопросы достоверности исторического знания, его реконструкции и интерпретации. Сам Дагестан в какой-то мере проблема исторической памяти, здесь живы традиции, сохраняемые веками, без которых многонациональный регион может исчезнуть.

К слову – классической формой философствования являлся диалог – всегда его участниками были живые люди, но в ХХ в. М.М. Бахтин в своих работах поведал нам о диалоге культур. И на этой конференции я отчетливо понял, что практическая значимость моей работы может быть прояснена только в этом диалоге. А простая формула прикладнизации заключается в схеме цель – средство – достижение и обусловливается выгодностью, окупаемостью, социальной конъюнктурой. Сфера диалога культур, проблематизации и актуализации вопросов, касающихся различных понятий, в таком случае лишается ценностного измерения. А каковы последствия этого – можно судить по рассказу о манкуртах в романе Чингиза Айтматова «И дольше века длится день».

Пружинин: А теперь, Феликс Евгеньевич, мне бы хотелось услышать мнение руководителя Школы гуманитарных наук ДВФУ.

Ажимов: У нас в Школе по основным гуманитарным направлениям шестьдесят восемь аспирантов. Руководить ими несложно, потому что они не нуждаются в руководстве, очень самостоятельные и дерзкие. Вот мы как раз обсуждали модели поведения магистрантов и аспирантов. Борис Исаевич, если позволите, я скажу очень кратко. У нас уже время позднее, нас уже уборщицы стараются выгнать. Мне кажется, что сегодня совершенно напрасно не прозвучало слово «мода». Потому что прикладнизация, о которой мы говорим, существовала и вчера, позавчера, и десять лет назад. И, как правило, то, что является модным в научных коммуникациях, в научном мире, оно вызывает небольшое отторжение. И для этого есть определенные основания. И вот когда мы говорим о требованиях в плане публикаций, о пресловутом индексе Хирша, о цитировании, об иностранных базах данных и пр., то помимо всего прочего, мы рассуждаем о моде в науке. При этом мы понимаем, что если будем выполнять эти циферки, выполнять показатели, то к нам тогда будет другое отношение со стороны научного менеджмента и заказчика. Но не факт, что мы сможем при этом быть честными по отношению к себе. Не факт, что те науки, которыми мы занимаемся, или та сфера, представителями которой мы являемся, будет продвигаться вперед, что мы будем находить истину и, по крайней мере, честно сможем смотреть в глаза своим коллегам. Тем не менее, если мы все-таки будем выполнять эти цифры и показатели, то от нас отстанут и оставят в покое, и мы сможем честно заниматься своим делом. Я хочу сказать, что здесь нам всем придется находить компромисс. Борис Исаевич, отвечая на мой предыдущий вопрос, сказал, что мы сейчас рефлексируем над формами существования гуманитарной науки в XXI в. здесь у нас в России от Калининграда до Владивостока. Я полагаю, что форма ее существования одинаковая, и понять мы ее, конечно же, не сможем, потому что мы находимся внутри этой науки. Нам нужно выйти за ее пределы. Вот мы пытаемся говорить с магистрантами, аспирантами, но они тоже находятся в рамках научной сферы. А те, кто смотрят на нас со стороны – менеджеры, специалисты в области управления, финансирования наук – они нам говорят те вещи, с которыми мы не соглашаемся. Нам говорят о том, что монографии уходят в прошлое, к сожалению, а главная форма бытия гуманитарной науки, одна из главных форм, – это монографическое исследование. И мы обречены сейчас, поскольку индекс Хирша измеряется публикацией и цитированием статей, вынуждены в первую очередь публиковать статьи в научных журналах. Причем мы, ну не секрет, вынуждены публиковать эти статьи в иностранных журналах, которые обещают там за два-три месяца индексацию и пр. Конечно, это все ненастоящая философия, ненастоящая наука. Но я бы поставил вопрос компромисса. В какой форме этот компромисс возможен? На мой взгляд, это вопрос о компромиссе между требованиями, которые связаны с прикладнизацией, и нашим желанием сохранить науку. Потому что все равно прикладнизация без нас невозможна и мы без этой прикладнизации, к сожалению, тоже сегодня ничего сделать, сказать не сможем. Поэтому для меня этот вопрос о формах существования современной гуманитарной науки остается открытым. Вы знаете, у нас здесь, на Дальнем Востоке, в Школе гуманитарных наук есть журнал «Гуманитарные исследования в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке», я каждое утро просыпаюсь и каждый вечер засыпаю с мыслью о том, как нам наши индексы, наш импакт-фактор, наше цитирование сделать привлекательным для настоящих исследователей. Я, наверное, не совсем внятно здесь мысль свою излагаю. Короче говоря, я ищу этот компромисс. И вот, Борис Исаевич, я надеюсь, что коллеги из Балтийского Федерального Университета, из Московского Педагогического Государственного Университета, из "Вопросов философии" помогут нам всем вместе выработать эффективные формы научной работы в современных условиях.

Т.Г. Щедрина: Я могу сказать так: на субъективном уровне, Феликс Евгеньевич, этот компромисс разрешается следующим образом: чтобы заниматься настоящей наукой, нужно полностью уйти из преподавания. Потому что занятие наукой – это совершенно другая область деятельности. Вот такой получается компромисс: тебе нужно девятьсот часов «горловых» выполнять, и плюс еще заниматься настоящими исследованиями. Да, такой компромисс возможен, но только это гибель науки. Потому что наука может существовать как социальный институт только тогда, когда она автономна, только тогда, когда она нацелена на фундаментальность, а прикладнизация в отрицательном смысле ее убивает. Именно убивает, потому что гуманитарная наука, тем более философия, правильно Сергей Евгеньевич процитировал Бориса Исаевича, она не нужна, она существует сама по себе именно потому, что она вопросы задает. Какие могут быть от темы, которой Вы сами занимаетесь, Феликс Евгеньевич («Метафизика как основание философии»), прикладные результаты?! Поэтому как алармисты мы должны поставить вопрос четко и ребром о прикладнизации, которая ведет к уничтожению нашей науки.

Ажимов: Татьяна Геннадьевна, я частично с Вами согласен, процентов на шестьдесят. Мы гуманитарии, мы ученые, мы исследователи, мы преподаватели вузов. Не чиновники виноваты, а мы довели до этого. Это первое. Второе: что мы можем предложить взамен той ситуации, которая сейчас есть? Вернуть, как было? Этого в истории не бывает. Поэтому я и говорил, что нужно искать активный компромисс. Активный. Вот, например, у нас в Школе гуманитарных наук нагрузка 900 часов нормативная у профессора, доктора наук, у доцента. Но у него есть возможность уйти на ноль пять ставки, и иметь четыреста часов. Но при этом недостающую вторую половинку получать в качестве научного совместителя. Но для того, чтобы научную ставку получить, нужно представить какой-то значимый научный результат, например, в виде защищенной диссертации, что не так плохо по сравнению с несчастной статьей в непонятном журнале за деньги и т.д. Спасибо! Ждем вас всех в гости на Дальнем Востоке. Только не «дистанционно», а по-настоящему. До свидания.

Пружинин: Итак, выступили все, кто хотел. Какие выводы мы можем сделать на основании нашего обсуждения? Мне кажется, что более или менее определенно мы можем сказать лишь следующее. Нарастание массива прикладных исследований порождает целый ряд проблем в современной науке, проблем связанных и с ее социокультурным статусом, и с ее структурной организацией, и с эпистемологическими параметрами ее результатов. Сегодня сложно делать вид, что современная наука никаких изменений не переживает. А масштабы этих изменений (и соответствующих проблем) позволяют даже употребить для их оценки слово «кризис». Это отнюдь не катастрофа, но есть проблемы, которые надо обсуждать и искать решения, если мы хотим, чтобы реформы были осмысленными, чтобы действия были целенаправленными, а научная политика – успешной. И я думаю, что этот «круглый стол» интересен как выявление болевых точек, которыми оборачивается нарастание массива прикладных исследований.

Именно по этой причине я воспользовался провокационным термином «прикладнизация» – чтобы заострить проблему. В конце концов, философы не технические ответы дают. Они вопросы ставят. А уж чтобы совсем не звучало это так печально, могу сказать: мне кажется, уже складываются формы научной работы, открывающие новые перспективы для науки как культурного феномена. Причем не только для науки гуманитарной, но и для естественной. Это я отмечаю специально для Артема Валериановича – я надеюсь, что наше обсуждение его убедило – в естествознании возникают те же проблемы, связанные с прикладнизацией науки, что и в гуманитарной науке. Другой вопрос, способы решения этих проблем.

Я согласен с Феликсом Евгеньевичем: необходимо считаться с реальностью как она есть, но необходимо также прилагать усилия, чтобы найти какие-то новые формы организации научной работы. Необходимо учитывать зарубежный опыт таких поисков. В Германии, например, этим вопросам уделяется сегодня серьезное внимание. Там создается система экспертизы; общество заинтересовано в том, чтобы оценивать результаты приложений науки и перспективы их влияния на человечество в экологической, социальной, политической и прочих сферах. И эта заинтересованность нуждается в сообществе ученых, которые бы объективно, а не в зависимости от того, что их попросят, давали оценку потенциала научных достижений. А наука как культурный феномен на том и стоит – она непрерывно сама себя критически оценивает. Я думаю, что это – одна из перспектив разработки новых, адекватных текущему положению дел форм научно-познавательной деятельности. Собственно, в поиске таких форм и состояла цель нашего «круглого стола». А тот факт, что в нем принимают участие Калининград и Владивосток, что наши совместные усилия опираются на исследовательский и преподавательский опыт философов двух столь отдаленных федеральных университетов, обнадеживает. Спасибо всем участникам.

Источники – Primary Sources in Russian

Асмус 1995 – Асмус В.Ф. Философские задачи Логики (лекция pro venia legendi) [материал из семейного архива] // Путь. 1995. № 7 [Asmus V.F. Philosophical tasks of Logic. (Lecture pro venia legendi). In Russian].

Баумейстер 1760 – Баумейстер X. Логика. М.: Императорский Московский ун-т, 1760 [Baumeister Ch. Logic. Russian translation].

Гейзенберг 1989 web – Гейзенберг В. Физика и философия / Пер. с нем. И.А. Акчурина, Э.П. Андреева. М.: Наука, 1989. С. 3–132. URL: http://lib.ru/FILOSOF/GEJZENBERG/physicsandphilosophy.txt [Heisenberg W. Physics and philosophy. Translated from Russian into German by Akchurin I.A., Andreev E.P.].

Гилберт, Малкей 1987 – Гилберт Дж., Малкей М. Открывая ящик Пандоры: социологический анализ высказываний ученых. М.: Прогресс, 1987 [Gilbert G., Mulkay M. Opening Pandora’s box: A sociological analysis of scientists’ discource. Russian Translation].

Гуссерль 1911 – Гуссерль Э. Философия как строгая наука // Логос. 1911. Кн. 1. С. 1–56 [Husserl E. Philosophy as a rigorous science. Russian translation].

Кант 1965 – Кант И. Критика практического разума // Кант И. Сочинения: В 6 т. Т. 4. Ч. 1. М., 1965 [Kant I. Critique of practical reason. Russian translation].

Маркс 1955 – Маркс К. К критике гегелевской философии права. Введение // Маркс К. Энгельс Ф. ПСС. 2-е изд. Т. I. М.: Госполитиздат, 1955 [Marx K. A contribution to the critique of Hegel’s philosophy of right. Russian translation].

Ссылки – References in Russian

Брокмейер, Харре 2000 – Брокмейер Й., Харре Р. Нарратив: проблемы и обещания одной альтернативной парадигмы // Вопросы философии. 2000. № 3. С. 29–43.

Грифцова 1998 – Грифцова И.Н. Логика как теоретическая и практическая дисциплина. К вопросу о соотношении формальной и неформальной логики. М.: Эдиториал УРСС, 1998.

Касавин 2009 – Касавин И.Т. Нарратив // Энциклопедия эпистемологии и философии науки. М., 2009. С. 554–555.

Лекторский 2004 – Лекторский В.А. Возможна ли интеграция естественных наук и наук о человеке // Вопросы философии. 2004. № 3. С. 44–49.

Микешина 2002 – Микешина Л.А. Философия познания. Полемические главы. М.: Прогресс-Традиция, 2002.

Можно ли измерять научное творчество? 2014 – Можно ли измерять научное творчество? Материалы «круглого стола» // Вопросы философии. 2014. № 4. С. 50–74.

Най 2004 web – Най Дж. «Мягкая» сила и американо-европейские отношения // Свободная мысль – ХХI. 2004. № 10. URL: http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/Article/nai_msil.php

Пружинин 2008 – Пружинин Б.И. Фундаментальная наука в XXI веке. Надеюсь, что будет жить // Вопросы философии. 2008. № 5. С. 66–71.

Пружинин 2009 – Пружинин Б.И. Ratio serviens? Контуры культурно-исторической эпистемологии. М.: РОССПЭН, 2009.

Пружинин 2011 – Пружинин Б.И. Знание о прошлом в современной культуре (выступление на «круглом столе») // Вопросы философии. 2011. № 8. С. 22–25.

Пружинин 2014 – Пружинин Б.И. Культурно-историческая эпистемология: концептуальные возможности и методологические перспективы // Вопросы философии. 2014. № 12. С. 4–13.

Пружинин, Щедрина 2010 – Пружинин Б.И., Щедрина Т.Г. Наука и ее язык (философско-методологические рассуждения) // Философия познания. К юбилею Л.А. Микешиной. М., 2010. С. 96–111.

Пружинин, Щедрина 2014 – Пружинин Б.И., Щедрина Т.Г. «Достоинство знания»: современные методологические проблемы гуманитарной науки в контексте традиции «положительной философии» в России // Наука и социальная картина мира. К 80-летию академика В.С. Стёпина / Под ред. В.И. Аршинова, И.Т. Касавина. М.: Альфа-М, 2014. С. 674–686.

Роберт 2012 – Роберт И.В. Автореферат должен полностью отражать содержательную суть исследования и вклад соискателя в науку // Педагогика. 2012. № 4. С. 111–115.

Сорина, Меськов 1996 – Сорина Г.В., Меськов В.С. Логика в системе культуры // Вопросы философии. 1996. № 2. С. 93–103.

Шадриков, Розов, Боровских 2012 – Шадриков В.Д., Розов Н.Х., Боровских А.В. Автореферат полностью отражает... // Педагогика. 2012. № 4. С. 100–111.

Шейгал 2007 web – Шейгал Е.И. Многоликий нарратив // Политическая лингвистика. Выпуск (2) 22. Екатеринбург, 2007. URL: http://www.philology.ru/linguistics1/sheygal-07.htm

Шпет 2005 – Шпет Г.Г. История как предмет логики // Шпет Г.Г. Мысль и Слово. Избранные труды. М.: РОССПЭН, 2005. С. 212–247.

Щедрина 2014 – Щедрина Т.Г. Понятие «достоинство знания» в феноменологических исследованиях Густава Шпета (по материалам архива) // ГИСДВ. 2014. № 3. С. 63–68.

References

Begley, Ellis 2012 web – Begley C.G., Ellis L.M. Drug development: Raise standards for preclinical cancer research // Nature. 2012. Vol. 483. Issue 7391. P. 531–533.

Brockmeier J., Harre R. Narrative: problems and promises of an alternative paradigm // Voprosy Filosofii. Vol. 3. 2000. P. 29–43 (Russian translation).

Dancy 1996 – Dancy J. An Introduction Contemporary Epistemology. Oxford; Cambridge: Blackwell, 1996.

Griftsova I.N. Logic as theoretical and practical discipline. To the question of correlation of formal and informal logic. M.: Editorial URSS, 1998 (In Russian).

Kasavin I.T. Narrative // Encyclopedia of epistemology and philosophy of science. Moscow, 2009. P. 554–555 (In Russian).

Lektorsky V.A. Is integration of natural and human sciences possible? // Voprosy Filosofii. 2004. Vol. 4. P. 44–49 (In Russian).

Materials of “round table” Can scientific work be measured? // Voprosy Filosofii. 2014. Vol. 4. P. 50–74 (In Russian).

Mikeshina L.A. Philosophy of cognition. Polemic Chapters. Moscow: Progress-Tradition, 2002 (In Russian).

Nye J. Soft power and European-American affairs // Svobodnaya mysl-XXI. 2004. Vol. 10 (Russian translation).

Pruzhinin B.I. Fundamental science in XXI century. I hope, will live// Voprosy Filosofii. 2008. Vol. 5. P. 66–71 (In Russian).

Pruzhinin B.I. Ratio serviens? Contures of cultural historical epistemology. Moscow: ROSSPEN, 2009 (In Russian).

Pruzhinin B.I. Knowledge about the past in modern culture (participation in “round table”) // Voprosy Filosofii. 2011. Vol. 8. P. 22–25 (In Russian).

Pruzhinin B.I. Cultural historical epistemology: conceptual possibilities and methodological perspectives // Voprosy Filosofii. 2014. Vol. 12. P. 4–13 (In Russian).

Pruzhinin B.I., Shchedrina T.G. Science ad its’ language (philosophical methodological discourse) // Philosophy of cognition. To the jubilee of L.A. Mikeshina. Moscow, 2010. P. 96–111 (In Russian).

Pruzhinin B.I., Shchedrina T.G. “Value of knowledge”: modern methodological problems of humanities in the context of tradition of “positive philosophy” in Russia // Sciences and social world view / Under the edition of Arshinov V.I., Kasavin I.T. Moscow: Alfa-M, 2014. P. 674–686 (In Russian).

Robert I.V. Autoreferat must fully reflect substantial essence of research and competitor’s contribution to science // Pedagogica. 2012. Vol. 4. P. 111–115 (In Russian).

Shadrikov V.D., Rozov N.H., Borovskih A.V. Autoreferat fully reflects… // Pedagogica. 2012. Vol. 4. P. 100–111 (In Russian).

Shchedrina T.G. The notion of «value of knowledge» in the phenomenological research of Gustav Shpet (from archive material) // GISDV. 2014. Vol. 3. P. 63–68 (In Russian).

Sheigal E.I. Many Faces of Narrative // Politicheskaya lingvistika. (2) 22. P. 86–93 (In Russian).

Shpet G.G. History as subject of logic // Shpet G.G. Thought and Word. Selected articles. Moscow: ROSSPEN, 2005. P. 212–247 (In Russian).

Sorina G.V., Meskov V.S. Logic in the system of culture // Voprosy Filosofii. 1996. Vol. 2. P. 93–103 (In Russian).