С.А.ЛЕБЕДЕВ. Философия научного познания: основные концепции. Монография. М.: изд-во Московского психолого-социального университета, 2014. 272 с.

Несмотря на то, что отечественные исследования в области философии науки и научного познания насчитывают много десятилетий, единства взглядов по ряду вопросов до сих пор не достигнуто. В частности, это касается вопроса о предмете и содержании философии науки, проблем ее начала и эволюции.

В отличие от предыдущих своих работ[1], в этой книге автор в дискуссии с коллегами не вступает. Но уже из введения к монографии можно понять, что он придерживается взгляда, согласно которому философия науки “выросла” из такого традиционного раздела философии, как эпистемология. Однако последняя уже  ХVII–ХVIII столетии продемонстрировала такой плюрализм противоречащих друг другу подходов, что уже к 30-м гг. ХIХ в. «созрела» идея построения новой («неметафизической») философии науки, которая имела бы своей основой не чисто гносеологические рассуждения, а исторический опыт развития “реальной науки” и ее состояние к тому времени. Таким образом, в монографии утверждается представление о двух этапах развития философии науки: 1) от философии к науке и 2) от реальной науки к ее философскому осмыслению.

Начало второго этапа философии науки, как известно, было положено “первым позитивизмом”. Его концепция осмысления научного познания названа “эмпирико-индуктивизмом”. Согласно автору книги эмпирико-индуктивизм и последовавшие за ним другие версии позитивной философии науки, такие как “эмпириокритицизм”, “конвенционализм” и “неопозитивизм”, составили основное содержание “классического” этапа развития философии научного познания. За ним, по мнению С.А. Лебедева, последовали “неклассическая философия науки”  и “постнеклассическая философия науки”, представленные различными концепциями, в том числе и диалектической, развивавшейся в основном отечественными философами второй половины ХХ в. Каждой из этих концепций посвящена отдельная глава книги.

В соответствии с заявленной логикой анализ концепций классической философии науки открывает глава "Эмпирико-индуктивизм", посвященная преимущественно "индуктивистской методологии" Дж.Ст. Милля и его последователя Гершеля, а также ее критике современниками - известными историками, логиками и методологами науки того времени (В. Уэвель, Ст. Джевонс и Брэдли в Англии, Лотце и Зигварт в Германии, Каринский и Л.В. Рутковский в России). Об аргументах этих ученых, подвергнувших эмпирико-индуктивистскую парадигму научного познания обоснованному сомнению, обычно пишут бегло. В рецензируемой книге этот пробел существенно восполнен.

В главе "Эмпириокритицизм и конвенционализм" автор справедливо отмечает, что преемственность второго позитивизма по отношению к первому "заключалась, во-первых, в отрицании научности всей классической философии (от Платона до Гегеля и т.д.), а во-вторых, в эмпиристском истолковании природы научного познания» (с. 52). Однако в отличие от первого позитивизма представители второго были явными антииндуктивистами в интерпретации способа выдвижения и обоснования научных законов, считая этот процесс не логическим, а принципиально творческим и психологическим, основанным на использовании критерия когнитивной экономии и простоты. В принципе это был путь к признанию социальной и коммуникативной природы научного познания. В этом же направлении развивал свои идеи и А. Пуанкаре – основоположник конвенционалистского понимания процесса принятия в науке всех ее законов и принципов. И это уже было начало признания не только социального характера научного познания, но и когнитивной воли как его важнейшего фактора.

Неопозитивизму - новому эпистемологическому направлению в сфере философии науки - посвящена одноименная глава монографии. Неопозитивизм начал складываться одновременно во многих странах Европы, а его успехи, справедливо замечает автор, были связаны прежде всего с огромным прогрессом в развитии математической логики.

На этом фоне психологический язык философии и  методологии науки второго позитивизма выглядел очень расплывчатым и нестрогим, явно уступая строгости языка самой науки. Неопозитивизм, отмечает автор, предложил новый проект философии науки. Его теоретическое кредо состояло в том, что язык философии науки  должен  быть не менее строгим, чем само научное знание, выступающее для философии науки предметом ее критического анализа и практических рекомендаций по совершенствованию языка науки. Только тогда возможен действительно значимый анализ методологических проблем науки. И средством такого анализа должен был выступить язык не просто логики, а именно математической логики как образцовой научной дисциплины по степени строгости своего языка.

Неопозитивисты предложили и  новое понимание предмета философии науки. "Предметом научной философии науки, - пишет автор, - должен стать логический анализ языка реальной науки,  структуры научного знания и методов реальной науки на предмет их соответствия идеальным стандартам структуры научного знания и методам его построения, которые могут быть сформулированы на языке математической логики. Философия науки  должна тогда выступать как критика языка реальной науки с точки зрения представлений об идеальном научном языке, а в позитивном своем содержании -  только как логика и методология науки, оставив все остальные  философские проблемы науки, в частности, проблемы научного творчества, закономерностей  развития науки и др.  за пределами своей компетенции" (с.75).

Начав с изложения взглядов отцов-основателей логического позитивизма Б. Рассела и Л. Витгенштейна, автор далее пишет об интеллектуальной среде, в которой идеи логического позитивизма получили мощный импульс развития.  Так, начиная с конца 1920-х гг. в Венском университете вокруг М. Шлика, начинает складываться круг единомышленников: логика Р. Карнапа, математиков Г. Хана, К. Геделя, физиков Ф. Франка, Г. Фейгла, социолога О. Нейрата, философов В. Крафта, Ф. Кауфмана, Ф. Вайсмана. В 1929 г. эта группа издала манифест “Научное мировоззрение. Венский кружок”. В Берлине вокруг позитивистски мыслящих ученых и философов Г. Рейхенбаха, К. Гемпеля, В. Дубислава и др. складывается Берлинское общество эмпирической философии. В польском варианте неопозитивизм был представлен такими профессорами “Львовско-Варшавской школы”, как Я. Лукасевич,  К. Айдукевич, А. Тарский и др.

Разумеется, можно было бы более подробно и последовательно изложить взгляды всех этих выдающихся ученых. Но автор не следует плоской хронологии. Для него важно реконструировать внутреннюю логику развития неопозитивизма, которая была объективно обусловлена реальными проблемами развития науки того времени и прежде всего математики и физики. С другой стороны, логика развития неопозитивизма была определена доставшимися ему в наследство от второго позитивизма ключевыми вопросами методологии науки – проблемами верификации и демаркации научного знания, логической структуры научной теории, возможности достижения истины в эмпирической науке – проблема оправдания индукции. Эти вопросы подробно рассматриваются в монографии.

Наиболее интересным представляется раздел "Логическая структура научной теории", где обстоятельно проанализированы три программы обоснования математики - логицистская (Г. Фреге, Б. Рассел, А. Уайтхед), формалистская (Д. Гилберт) и интуиционисткая (Л. Брауэр, Г. Вейль, А. Гейтинг и др.).

Проведенный С.А. Лебедевым анализ логицистской, формалистской и интуиционистской программ обоснования математики убедительно показал, что даже применительно к математическому знанию идеал научной теории как дедуктивно построенной системы знания является либо нереализуемым в полной мере (классическая математика), либо вообще не соответствующим действительности (интуиционистская математика). Еще менее идеал дедуктивно построенной теории подходит для характеристики реальных естественнонаучных и социально-гуманитарных теорий, чьи методы и средства построения научных концепций явно не являются чисто логическими или формальными. "Одним словом, - читаем в книге, - гипотетико-дедуктивная модель научного познания, из которой исходили логические позитивисты при логической реконструкции процесса научного познания, является явной натяжкой по отношению ко всему массиву реального научного знания, включая  математическое (и частично даже логическое) знание. Видимо, реальные научные теории строятся каким–то другим, более сложным способом, нежели это виделось логическим позитивистам. Видимо, при их построении существенно учитываются, во-первых, содержательные  особенности познаваемых наукой объектов, а, во вторых, возможное практическое применение научного знания. В любом случае как при построении научного знания, так и при его обосновании абсолютно необходим выход за пределы использования только эмпирического опыта и логических доказательств" (с. 101). С этим выводом автора следует согласиться как и поддержать его критику неоиндуктивизма (Г. Рейхенбаха, Р. Карнапа и их последователей). Общий вывод автора: “индукция неспособна быть не только методом доказательства истинности научных законов и теорий (что было осознано всеми философами, включая позитивистов, уже в конце ХIХ в.), но и методом определения степени их подтверждения. А это означает, что сама по себе индукция не может служить не только методом обоснования эмпирических гипотез, но и методом предпочтения одной из конкурирующих теорий. Отсюда следует, что она не может быть существенным фактором динамики и эволюции научного знания” (с. 114).

Как известно, наиболее решительным образом данную позицию сформулировал еще в 50-х гг. XX в. К. Поппер. Высоко оценивая его вклад в развитие философии и методологии науки, автор вместе с тем справедливо обращает внимание на главный недостаток "неодедуктивизма" Поппера - его утверждение об условном, договорном принятии базисных предложений, которое вносит в фальсификационистскую методологию Поппера значительный конвенциональный элемент. Хотя Поппер не единожды пытался отмежеваться от радикального конвенционализма, его критика конвенционализма, показывает Лебедев, носит скорее характер «конвенционалистских уловок»: "Так как эмпирический базис науки, по Попперу, полностью конвенционален, то это заставляет Поппера, хочет он того или нет, признать зависимость и судьбу теоретических положений от конвенционально принятых фактов" (с. 130).

Конвенционалистская составляющая эпистемологии Поппера была еще более усилена в концепции науки как множества конкурирующих между собой научно-исследовательских программ, разработанной учеником Поппера И. Лакатосом. Как показано в книге, в концепции у Лакатоса имеют конвенциональную природу почти все основные элементы процесса научного познания. Но главный недостаток взглядов Лакатоса, полагает Лебедев (как, впрочем, и других представителей позитивистской и постпозитивистской  эпистемологии и философии науки), заключается в том, что "все они пытались объяснить развитие научного знания, не выходя за пределы самого знания... Все они считали, что объективная детерминация научного познания, его обусловленность практикой и различного рода факторами социокультурного порядка относятся лишь к его внешней истории… “ (с. 136).

С такой позицией был решительно не согласен  ученик Поппера П. Фейерабенд, который противопоставил фальсификационистской методологии Поппера концепцию «эпистемологического анархизма», основу которой составила идея сложной, многофакторной детерминации научного познания и когнитивного поведения ученых. Фейерабенд вплотную подошел к выводу, что создание действительно значимых альтернатив логическому позитивизму и вообще эмпиризму в области эпистемологии и философии науки требовало выхода за пределы отношения «эмпирическое - теоретическое» как главного, а тем более единственного противоречия в научном познании. "Далее, – отмечает автор, – было необходимо сформулировать и  разработать более широкую платформу факторов и противоречий, на основе которых происходит действительное функционирование и развитие научного знания. Лейтмотивом и основной идеей такого нового подхода в разработке эпистемологии и философии науки стало рассмотрение научного познания в социальном, культурном и практическом контекстах. Варианты и конкретные программы этого движения были предложены и разработаны уже в рамках новой так называемой постнеклассической эпистемологии" (с.140).

Ее подробный анализ предпринят автором в одноименной главе, где рассматриваются три основных, по мнению Лебедева, направления (парадигмы) постнеклассической эпистемологии: 1) когнитивная социология науки (М. Малкей, С. Уолгар, К.Д. Кнорр-Цетина, Б. Латур); 2) культурно-исторический анализ научного познания (В.С. Стёпин, П.П. Гайденко, Л.М. Косарева, Т. Кун и др.) и 3) гуманитарная  парадигма, воплотившаяся в герменевтике, постструктурализме и постмодернизме. Интерпретируя культурно-исторический подход как направление, в рамках которого возникновение, содержание, особенности и динамика науки зависят не только от типа изучаемых объектов, но и от того типа культуры, частью которого данная наука является, С.А. Лебедев высоко оценивает полученные в его рамках результаты (см. с. 147-151). Однако претензии постструктурализма и постмодернизма на универсальность он считает завышенными. С этим выводом автора можно согласиться, хотя следует признать, что его анализ "гуманитарной парадигмы" недостаточно персонифицирован и осуществлен лишь в самом общем виде.

Завершает книгу "ноу-хау" автора – "Диалектическая концепция научного познания (науки)”, которую С.А. Лебедев неоднократно излагал и в других работах[2]. Эта концепция, по мнению автора, хотя и имеет в своем названии термин «диалектическая», однако принципиально отличается от диалектической теории познания Гегеля. Главное отличие между ними заключается, прежде всего, в методах построения эпистемологических моделей. Диалектический метод Гегеля был умозрительно трансцендентальным и фактически навязывался науке от имени Истинной философии. Метод же построения современной диалектической эпистемологии, отмечает автор, принципиально другой. Он является производным от эмпирического анализа реальной науки и констатации ее действительно диалектически противоречивого характера. Диалектическая концепция научного познания, по мнению автора, во многом опирается на принципиальные идеи ряда отечественных философов (Б.М. Кедров, А.Ф. Лосев, М.М. Бахтин, М.К. Мамардашвили, М.К. Петров, П.П. Гайденко, В.А. Лекторский, B.C. Стёпин и др.), а также видных ученых второй половины XX в.

Главными положениями этой концепции, составляющими ее твердое ядро как особой исследовательской программы в области современной эпистемологии, автор считает следующие семь принципиальных положений. В них диалектически снимаются односторонности и одновременно синтезируются достоинства многих других концепций становления и развития науки.

Первое положение постулирует системную сложность свойств научного знания, отличающую его от всех других видов знания: его объектность (по содержанию), точность, дискурсность, обоснованность, практическая применимость. Отсутствие любого из указанных выше свойств не позволяет квалифицировать некоторое знание как научное. Согласно второму положению диалектической концепции, научное познание - это когнитивно-социальная деятельность по получению (производству) научного знания самого различного содержания (чувственное, эмпирическое, теоретическое, метатеоретическое, естественнонаучное, математическое, логическое, техническое, технологическое, социально-гуманитарное, дисциплинарное, междисциплинарное, описательное, проектное и др.). В науке не существует какого-то единого универсального метода получения и обоснования знания.

В-третьих, научное знание в целом представляет собой суперсложную и плюралистическую систему различных видов, областей, уровней и единиц научной информации. Эта система имеет целостный, динамичный, рефлексивный характер и организована по дисциплинарному и уровневому принципам. В-четвертых, подлинным субъектом научного познания и носителем научной истины не является ни отдельный ученый, ни некий трансцендентальный субъект. Таковым является только научный коллектив и прежде всего дисциплинарное научное сообщество. В-пятых, научное познание детерминировано не только исследуемым объектом, но и социумом и культурой, как необходимыми условиями своего осуществления. Хотя, в-шестых, научное познание и знание вместе с тем обладают существенной степенью самостоятельности и независимости от наличных социальных и культурных условий, обладая огромной инерцией и ресурсами саморазвития.

Динамика научного знания регулируется как внутринаучными факторами и закономерностями, так и социокультурными причинами. Научное знание развивается как эволюционно, так и революционно, а конкретные причины и механизмы протекания научных революций могут быть, как показывает история науки, самыми разными. Но все стадии и этапы динамики научного знания, в-седьмых, заканчиваются достижением некоторого устойчивого состояния: оправдания или отторжения (частичного или полного) научным сообществом произошедших изменений в системе. И то и другое достигается посредством достижения когнитивного консенсуса по спорным вопросам науки, выработка которого иногда занимает весьма продолжительное время (см. с. 161 -163).

В соответствии с этими принципами автором рассматриваются ключевые проблемы философии науки: научная рациональность и ее виды, основные уровни научного познания, взаимосвязь эмпирии и теории, закономерности развития научного знания. Особенно интересным выглядит анализ С.А. Лебедевым метатеоретического уровня научного знания, состоящего из двух подуровней 1) общенаучного знания и 2) философских оснований науки.

Общенаучный уровень знания, по мнению автора, включает в себя: общенаучную картину мира и общенаучные методологические, логические и аксиологические принципы. В естественнонаучных и социально-гуманитарных дисциплинах метатеоретический уровень существует в виде соответствующих картин мира, а также общенаучных и философских принципов. "Необходимо подчеркнуть,- пишет автор, - что в современной науке не существует какого-то единого по содержанию и одинакового для всех научных дисциплин метатеоретического знания. Последнее всегда конкретизировано и в существенной степени «привязано» к особенностям научных теорий" (с. 188).

Одной из широко дискутировавшихся в философии науки XIX – XX в. проблем является вопрос о статусе философских оснований науки в структуре научного знания. Главный пункт расхождений: включать или не включать философские основания науки в структуру научного знания. Анализируя аргументы оппонентов, автор приходит к выводу, что "ни одна из представленных выше позиций не сумела дать правильного истолкования природы философских оснований науки, их особого статуса и структуры. Мы полагаем, что философские основания науки - это особый, промежуточный между философией и наукой род знания, который не является ни собственно философским, ни собственно научным. Это особый вид междисциплинарного знания, имеющий, так сказать, «кентавровый» и существенно диалектический характер" (с. 194–195).

Возможно, это спорная интерпретация. Но следует согласиться с автором в том, что без философских оснований науки нарушается не только ее собственная целостность, но и целостность всей культуры, "по отношению к которой как философия, так и наука выступают лишь частными аспектами. А целостность культуры постоянно, и временами весьма жестко, заявляет о себе. И это имеет место не только в периоды научных революций и создания новых фундаментальных теорий, но и после их принятия научным сообществом в качестве парадигмальных" (с.195-196).

Завершая обзор этой интересной работы, следует обратить внимание на некоторые моменты, снижающие общее положительное впечатление. Прежде всего, речь идет об основаниях классификации основных концепций эпистемологии, которые рассмотрены в книге. На мой взгляд, они классифицируются по двум основаниям: хронологическому (выделенные этапы развития эпистемологии науки соответствуют этапам развития науки: "классическая", "неклассическая" и "постнеклассическая") и содержательному. Но этот принцип не везде выдерживается. Поэтому остается непонятным, к какому этапу развития эпистемологии следует отнести, например, "диалектическую концепцию", существенный вклад в развитие которой, по мнению автора, внесли, в частности, П.П. Гайденко и B.C. Степин. Но эти же философы отнесены автором и к культурно-историческому направлению современной "постнеклассической эпистемологии". Хотелось бы видеть здесь больше ясности.

При желании, разумеется, можно найти и другие спорные моменты. Но это не главное. Монография С.А. Лебедева выполнена на высоком теоретическом уровне, содержит много интересных идей. Ее положения обоснованы и аргументированы, она имеет отчетливую, продуманную структуру, заставляет задуматься о самых актуальных проблемах истории и философии науки.

                                                                                                                     Ю.Д. Гранин