В статье уточняются архивные перспективы исследования философского кредо Н.Н. Страхова, представленного в его переписке с одним из наименее известных его корреспондентов – П.Д. Голохвастовым. Страхов, отвечая на письма Голохвастова, толкует несколько ключевых пунктов своего понимания религиозных перемен, произошедших в 80-е гг. XIX в. с Л.Н. Толстым, и излагает собственное понимание религиозной проблемы, которое сочетается со страховским пониманием «красного» нигилизма, пониманием себя как оппонента философского спиритуализма А.М. Бутлерова и противника «игры ума» в публицистике В.С. Соловьева. Смысловая многослойность писем Страхова к Голохвастову позволяет выделить их в особую архивную группу, нуждающуюся в специальном исследовании.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: Н.Н. Страхов, П.Д. Голохвастов, философское кредо, полемика, самопонимание, литературно-философская герменевтика, диалог.

This paper clarifies the archival aspects in philosophical credo of Nikolai N. Strakhov. They are particularly represented in his correspondence with Pavel D. Golokhvastov, one of the least known of his correspondents. Strakhov interprets several key points of religious changes that have occurred with Leo N. Tolstoy and presents his own understanding of the religious problem, which is contextually combined with his critical understanding of "red" nihilism or philosophical spiritualism (Alexander M. Butlerov) and "mind games", imposed by Vladimir S. Solovyov. Some of the answering letters written be N. Strakhov are semantically multilayered as a special archival group and needed a special study.

KEY WORDS: Nikolai N. Strakhov, Pavel D. Golokhvastov, philosophical credo, polemics, self-understanding, literary and philosophical hermeneutics, dialogue.

Вопрос об основаниях философских исследований Николая Николаевича Страхова (1828–1896), одного из русских мыслителей-энциклопедистов, родоначальника русской философии науки и литературно-философской герменевтики, относится к числу малопроясненных. В обширном наследии этого мыслителя, который вновь приобретает известность в современной России и становится интересен зарубежным исследователям, дает себя знать особое начало цельного и целостного русского философствования, критически просвещенного и самобытного.

Полемически разноречивыми были характеристики его философского кредо уже со стороны современников: от поощрительной, герменевтически широкой реплики Ап.А. Григорьева о Страхове как «всепонимающем философе» или, напротив, объявления его философии «перегородочной» (Н.П. Вагнер) до подозрений в скрытом материализме (Вл.С. Соловьев). Первые попытки дать общую систематическую оценку Н.Н. Страхову в кругу русских университетских профессоров философии были предприняты Н.Я. Гротом (1852–1899), А.И. Введенским (1856–1925), А.И. Введенским (1861–1912) и Э.Л. Радловым (1854–1928) – младшими современниками Страхова. Здесь сильнее всего было стремление выявить, к каким теоретическим направлениям и школам Страхов был ближе, от каких дальше, и тем самым вписать его наследие в существующий историко-философский контекст. Ни одна из этих попыток не имела продуктивного продолжения в истории университетской философии. Н.Я. Грот характеризует исследовательскую проницательность Н.Н. Страхова как «светлый рационализм» [Грот 1896, 38], признавая как познавательную состоятельность, так и трудность дисциплинарного осмысления, герменевтическую неподрасчетность философского кредо Н.Н. Страхова.

Существовала и другая группа философской молодежи – Ю.Н. Говоруха-Отрок (1854(?)–1896), В.В. Розанов (1856–1919), Б.В. Никольский (1870–1919) и Ф.Э. Шперк (1872–1897). Все они, внеуниверситетские литераторы второй половины XIX – начала ХХ вв., обращали внимание больше на философскую беспартийность Страхова и ее предпосылки. Как писал Говоруха-Отрок, «он не был ни либералом, ни консерватором, ни западником, ни славянофилом – в его писаниях есть оттенки, отделяющие его ото всех этих мнений и сам он никогда не причислял себя ни к одному из этих литературных течений». «Как человек истинно просвещенный он был литератор независимый. <…> Свободу суждения, свободу критики он ценил выше всего…». Чтобы определить мировоззрение, симпатии и антипатии писателя, «нужно тщательное изучение его произведений, нужно проникнуться духом его» [Говоруха-Отрок 1896, 4]. Страхов не принадлежал и не намеревался примыкать ни к одному из сложившихся философских учений; следуя своему «жгучему интересу взаимного ауканья» [Переписка 1914, 305], он упорно оставался «трезвым между угорелыми» (автохарактеристика Страхова в письме к Н.Я. Гроту: [Грот 1896, 8]) – в решимости высказываться, ориентируясь на собеседника, и одновременно избегать абстракций высоких порядков, – вырабатывать критически свои ответы на важные для него вопросы в области теории познания, истории и философии науки, философии истории, литературной критики.

Эта позиция критического или, точнее, критико-герменевтического дистанцирования от существующих направлений и школ хорошо сознавалась самим Страховым: «Мне часто бывает очень грустно, когда подумаю, в каком фальшивом положении я стою. Когда я говорю против Дарвина, то думают, что я стою за катехизис; когда против нигилизма, то считают меня защитником государства и существующего в нем порядка; если говорю против вредного влияния Европы, то думают, что я сторонник цензуры и всякого обскурантизма и т.д. О, Боже мой, как это тяжело! А что же делать? Иногда приходит на мысль, что лучше бы молчать, – и не раз я молчал, чтобы не прибавлять силы тому, чему не следует. Я изворачиваюсь и изгибаюсь, сколько могу. Вы видели, с каким жаром я схватился за спиритизм; я очень горжусь тем, что написал книгу против чудес, и в сущности, не очень сердился, когда Соловьев провозгласил меня за это материалистом. Как быть, как писать, когда кругом непобедимый фанатизм и когда всякое доброе начало отразилось в людских понятиях в дикой и односторонней форме? И разве я один в таком положении? Все серьезные люди терпят ту же беду и часто принуждены молчать. Таково положение России, что между революционерством и ретроградством нет прохода; эти два течения все душат» [Переписка 1914, 404].

Ф.Э. Шперк, пытаясь определить главные черты страховской писательской индивидуальности, нашел возможным назвать эту особенность «периферийным мышлением», т.е. склонностью к обстоятельному, детальному анализу явлений без общей их характеристики, без «главных, центральных идей, последовательно выводящихся и определенно формулированных» [Шперк 2010, 124–125]. Более понятным Страхов становится не тогда, когда его профессионально относят к какой-то школе или выделяют в нем знакомую общую или архетипическую черту: идеализм, рационализм, мистицизм, антропологизм, позитивизм и т.д., а когда смотрят наоборот, из центра его личности, его «совершенно своеобразной индивидуальности»: «надо обладать известным чутьем индивидуальности, чтобы не ошибиться в нем, а то как раз не приметишь “слона” в его произведении» [Шперк 2010, 124].

Это особенное страховское чутье старался выразить Б.В. Никольский в биографическом очерке о Н.Н. Страхове; оно же привлекло к себе внимание П.А. Флоренского. Флоренскому (род. 1882) не довелось лично познакомиться со Страховым, но он со студенческих лет знал работы философа и долгие годы был близок к В.В. Розанову, который, в свою очередь, прямо называл Страхова своим учителем, а себя его единственным учеником. 9 мая 1913 г. Флоренский писал Розанову: «Кажется, и сами Вы не подозреваете, до какой степени “недаром” Вы со Страховым сдружились. <…> Общее Ваше – это общий угол зрения, под которым Вы мыслите все существующее, общая категория мысли. Категория эта – жизнь (βίος). “Организм” – вот что сплотило Розанова и Страхова, “целесообразность” – вот что их устремило к одной мечте. Это – положительная основа. А отрицательная – полное непостижение духовной жизни (Ζωή), дальтонизм к Вечности (не обижайтесь, я по-дружески). <…> Вы оба не переносите интеллигентских категорий “механизма”, безжизненности, случайности, с одной стороны, и духовности, сверхмирности, жертвенности – с другой. Отсюда-то и происходит Ваш потрясающий пафос любви к Родине, Ваше славянофильство, Ваш вкус к земному. <…> Относительно Страхова у меня всегда остается впечатление, что это – человек невысказавшийся. М<ожет> б<ыть>, это произошло от забитости обществом. Но такая, напр., существенная черта, как склонность к подлинным изданиям и древним книгам, которая глубоко определяет не-интеллигентский склад души (интеллигенту важны “лишь мысли”, а не цвет бумаги и не запах старой кожи), – эта черта – ничуть не запечатлена в его произведениях, насколько я помню их, и судя по ним нельзя было бы и заподозрить его. Вот почему разговоры о рационализме Страхова, формально справедливые, мне представляются по существу ложными, ибо “рационализм” Страхова в еще большей степени сказался у Розанова в “О понимании”, но как первая, периферическая попытка вскрытия идеи целесообразности. Непременно, думается мне, если бы Н.Н. Страхов смог развернуть ее, он перешел бы к иной, более глубокой целесообразности» [Переписка 2010, 121].

Основные труды Н.Н. Страхова написаны ответно, в продолжение не им начатых «крупных разговоров» 60–90 гг. XIX в. В этих разговорах Н.Н. Страхов – полноправный, желанный, а порою и незаменимый участник. Без Страхова трудно представить смысловой облик журнала братьев Достоевских «Время»: свойственные этому журналу экзистенциальная открытость, органические настроения, критицизм и ироничность в течение всей его недолгой, но яркой истории поддерживались и развивались в философской публицистике журнала Страховым (вплоть до закрытия издания, поводом для которого послужила публикация статьи Страхова «Роковой вопрос»). Н.Н. Страхов – наиболее последовательный участник дискуссии об основаниях естественнонаучного знания: напечатанные им статьи-размышления в итоге были собраны в книге «Мир как целое», предвосхитившей эпистемологический холизм XX в. Две известные русские доктрины в области философии истории – скептическая, только по недоразумению порицаемая за фатализм беллетристическая историософия Л.Н. Толстого и теория исторических типов Н.Я. Данилевского – именно Страховым впервые были истолкованы и уточнены в критической перспективе. Н.Н. Страхов – наиболее обстоятельный историк и критик русского литературного нигилизма, квазинаучного спиритизма А.М. Бутлерова, дарвинизма на русской почве и др. Владелец богатой философской библиотеки, переводчик и завзятый книгочей, Страхов выступил, помимо прочего, неким русским Борхесом, оставив после себя разносторонний диалогический архив эпох, которые он прожил и пережил.

Один их самых крупных и важных отделов этого совокупного архива – пространная переписка Страхова[i]. Наиболее отчетливо Страхов излагает основные пункты своего философского символа веры в переписке с близкими друзьями и собеседниками – Л.Н. Толстым, И.С. Аксаковым, А.А. Фетом, Н.Я. Данилевским, П.Д. Голохвастовым и В.В. Розановым. Переписка с Толстым продолжалась в течение четверти века (1870–1895), затрагивала «все поводы бытия» и была весьма откровенна. С И.С. Аксаковым, весьма дидактичным собеседником, Страхов переписывался в 1863–1885 гг. (особенно активно в 1881–1885 гг.); они обсуждали, в частности, событие цареубийства, вопросы веры, религиозный поворот и художественное творчество Толстого. В переписке Страхова с Фетом (1877–1892), практичным помещиком и ярким представителем чистой лирики, сравнившим однажды Страхова с куском душистого мыла, в полемическом духе обсуждались творческие коллизии, возникавшие в российском обществе, поэтические замыслы Фета (который посылал Страхову большинство своих стихотворений), различные творческие проекты Фета – вроде перевода Шопенгауэра (в котором Страхов активно участвовал и как редактор) или «Критики чистого разума» Канта (от которого Страхов Фета едва отговорил). Н.Я. Данилевский – ближайший друг Страхова; в их переписке (1873–1885) много личного, но основное ее содержание образуют разговоры о дарвинизме и историософии. С В.В. Розановым Страхов переписывался в 1888–1893 гг., до переезда Розанова в Петербург, и изредка впоследствии, в перерывах между петербургскими встречами; самая философски содержательная часть писем здесь посвящена проблемам исторического понимания. Что же касается переписки Страхова с П.Д. Голохвастовым, то большая ее часть пока остается в архивах. Немногие опубликованные письма Страхова к Голохвастову по откровенности сравнимы с его письмами к Л.Н. Толстому.

***

Павел Дмитриевич Голохвастов (15(27).02.1838–4(16).07.1892) – архивист и знаток русского Смутного времени, истории Земских соборов, а также русской былинной истории и «стиха русского народного и нашего литературного» [Голохвастов 1883]. Довольно много писал и мало публиковался; оставил обширные рукописи, впоследствии частично опубликованные (см. подробнее [Битюгова 1992^а]; биографические сведения: [Энциклопедический словарь 1893]). Российскому образованному обществу он стал известен после 1869 г., когда опубликовал драму «Алеша Попович, представление в 5 действиях, сочиненное по старым русским былинам». Дважды Голохвастов вступал на чиновничье поприще. В 1857–1859 гг. он служил в Министерстве иностранных дел (Главном архиве и Азиатском департаменте), а в 1882 был назначен чиновником по особым поручениям при министре внутренних дел Н.П. Игнатьеве, выступил разработчиком законодательных основ нового Земского собора и даже составил (в сотрудничестве с И.С. Аксаковым, см. [Переписка 1913]) проект императорского манифеста о созыве Собора. Манифест вызвал, по-видимому, разочарование Александра III. Голохвастов и сам министр вынуждены были подать в отставку.

Н.Н. Страхов познакомился с П.Д. Голохвастовым в Петербурге в самом конце 1874 г. и сразу сблизился с ним: выслушал его теоретические соображения о русском стихе – «теорию бесподобную», в которую Страхов «накрепко уверовал»; услышал его чтение былин и заметил в нем незаурядное «чувство языка, стиха», как и «его патриотизм, его дерзкие мысли об Европе». Тогда же Голохвастов, будучи большим поклонником Толстого, объявил Страхову, что Толстой еще не сказал своего «главного слова» и что он ждет еще от Толстого «величайшего произведения» [Переписка 1914, 56]. Сообщая об этой встрече Толстому[ii], Страхов отметил, что нашел в Голохвастове «нечто вроде Левина» [Переписка 1914, 55]. Первые письма об устройстве домашней жизни Голохвастова написаны Страховым Толстому и Фету в 1878 г., когда он впервые побывал в доме Голохвастовых в подмосковном Воскресенске и узнал о голохвастовской склонности мыслить и действовать поэтически вольно, решительно в нравственном отношении. Уже и повседневная жизнь была весьма своеобразна: превращен в былинную «игрушку» дом, в котором жила семья Голохвастова, невдалеке от монастыря Новый Иерусалим, «тоже игрушки в своем роде» [Переписка 1914, 181–182]. При этом обитатели дома были не слишком притязательны в отношении текущих бытовых забот и сосредоточивались на умственных и духовно-практических занятиях[iii]. Голохвастов был неизменно откровенен, «странен» и «мил» [Переписка 1914, 225], пусть и строил иногда планы «очень честолюбивые» [Переписка 1914, 231]. В конце 1870-х гг. началась переписка Страхова с Голохвастовым, продолжавшаяся, видимо, до смерти Павла Дмитриевича. В публикуемых письмах, относящихся ко второй половине 1880-х гг., можно выявить несколько смысловых пластов. Но основной из них связан с духовными исканиями Л.Н. Толстого, религиозные перемены в котором и Страхов, и Голохвастов в то время интенсивно «переживали».

П.Д. Голохвастов резко возразил против новой личной веры писателя, который, «дочиста выписавшись», «хочет <…> рушить Церковь – нерушимую <…>. Народа он, надеюсь, не развратит, но общество – развратит окончательно…» (в письме к Страхову от 12 дек. 1886 г., см. [Литературное наследство 1973, 480]). В публикуемых письмах содержатся ответы Н.Н. Страхова – единственного в своем роде собеседника Толстого[iv] – на размышления П.Д. Голохвастова. В письме 12 марта 1885 г. Страхов, размышляя в связи с мнениями Голохвастова о переменах, происходивших с Толстым, уточняет несколько ключевых пунктов своего кредо, которые не излагаются в других его письмах и трудах или излагаются косвенно и могут быть по-разному истолкованы. Заявляя о несогласии с автономным складом толстовских интерпретаций исторических религий (христианства, прежде всего), с грубостью, с какой Толстой говорит об исторических промахах или ошибках христианского религиозного мышления, уступающего политической злобе дня, Страхов, между тем, зачисляет и себя в «еретики». Это письмо прежде публиковалось не полностью (большой фрагмент издан без специальных комментариев в примечании к письму Н.Н. Страхова к И.С. Аксакову от 25 мая 1885 г.) [Переписка 2007, 137–139]. Здесь письмо впервые приводится полностью, вместе с тремя другими прежде не издававшимися письмами Страхова к Голохвастову (от 25 января – 4 февраля 1887 г., 19 июня и 26 августа 1888 г.), которые находятся в тесном единстве с письмом от 12 марта. Высказываемое отношение к новейшему исповеданию веры Л.Н. Толстого сочетается здесь с суждениями Страхова о его пониманием «красного» нигилизма и затем о понимании себя как оппонента философского спиритуализма А.М. Бутлерова, как, впрочем, и противника «игры ума» в публицистике В.С. Соловьева, навязавшего Страхову полемику о теории культурно-исторических типов Н.Я. Данилевского.

Письма хранятся в общей коллекции писем Н.Н. Страхова к П.Д. Голохвастову, которой располагает Рукописный отдел Пушкинского дома (всего в коллекции 22 письма, датированных 1874–1888 гг.), и публикуются по оригиналу: Рукописный отдел Пушкинского дома – Института русской литературы РАН. ПД 11060/XVIIc.17. Лл. 36–45.

***

Н.Н. Страхов – П.Д. Голохвастову 12 марта 1885 г.[v]

Очень я торопился, дорогой и многоуважаемый Павел Дмитриевич, отвечать Вам на Ваше горячее письмо; но, как видите, не быстра моя торопливость. Вы меня утешили Вашим вниманием, даже тем, что так принимаете к сердцу мои слова. Да хочется и оправдаться, и высказать многое, что Вы затронули.

Скажу прямо: лучше молчать, чем говорить (т.е. печатать); но какой-то бес меня толкает. Мне душно среди этого мертвого молчания, которое царит в нашей церкви и основано на невообразимой щепетильности, обнаруживающейся каждый раз, когда дело зайдет о религии. Успех Толстого, и дурной и хороший, только на этом и основан. Вы на него сердитесь, а на тот общий строй, от которого все зло – не обращаете внимания. Церковь мертвеет (возьмите хоть Пастырское Послание), а ересь должна бы была возбуждать ее и приносить ей лучшую пользу, чем неверие, с которым она преспокойно обжилась.

Ваше замечание насчет Моей веры[vi] поразило меня – оно попадает в больное место; и вообще я соглашусь, что Толстой грешит бессознательно и самолюбием, и славолюбием. Но в корне у него искреннее, живое чувство и только бывает, что оно и подкупает, только бывает, что именно оно дает силу его проповеди[vii]. Мне известны примеры хороших, даже прекрасных увлечений этого рода.

Вас смущают грубые выражения, Вы вспоминаете Вольтера и т.д. Но тут двойная ошибка: Толстой хотел быть простым, а вышел грубым (я не раз ему это говорил); а Вы и действительно простое принимаете за оскорбительное. Дело, однако, имеет глубокий смысл, и я на стороне Толстого. Если Вы не знали, что и я еретик[viii], то тут я должен в этом сознаться. Именно:

Церковь совершенно отделилась от жизни. У нее свой язык, свой смысл для обыкновенных слов, свои приемы, свои понятия и цели. Она ушла от жизни в особую сферу, в которой всему дала значение высокое и священное. За то она потеряла возможность действовать на людей.

Между тем когда-то дело было не так. Был человек, сказавший людям, что они сыны Божии в прямом смысле этого слова. И простая, обыкновенная жизнь могла и должна была обратиться в Царство Божие. Ну, словом, христианство состояло в святости, и эту святость люди и выражали простыми словами, и исполняли в своих действиях.

Толстой и вздумал снять с Евангелия церковный покров, церковный тон и приблизить его к живому языку. Исполнил он это дурно, неряшливо и капризно, но, в сущности, сделал очень много для этой цели. Его толкования многих мест и отношений между отдельными местами – очень метки и глубоки. Натяжки тоже есть – не думаю отвергать; но хорошего гораздо больше, чем дурного.

Если бы это было возможно, я давно бы напечатал изложение мыслей Толстого в той форме, какую считаю сам наилучшею. Его изложение, по-моему, очень дурно. Я был свидетелем того, как он мучился и волновался. Я помню ту минуту, когда он начал мне объяснять, как совершилось возрождение, какие мысли принесли радость и покой. Отсюда все проясняется; получается непоколебимое убеждение, что в этом именно состояло учение Христа и раскрывается смысл Евангелия, его различных притчей и изречений.

Самая слабая черта Толстого – его полемический задор, его резкое и раздражительное отношение к Церкви и вообще ко всему, что не согласно с его квакерской ересью. По-христиански нужно бы делать, как Макарий Египетский[ix]. Молодой его послушник, встретив языческого жреца, обругал его дьяволом, и тот его жестоко прибил. Макарий пожурил послушника и, когда сам встретил того же жреца, почтительно его приветствовал. Жрец удивился, разговорился и принял христианство.

В письме всего не скажешь. Но прибавлю еще насчет нигилистов[x]. Эта сторона дела меня также мучит. Две разные вещи – отрицание во имя отречения и отрицание во имя притязания. Но они невольно соприкасаются. Однако же я был не раз свидетелем, как Толстой проповедовал красным против насилия и ненависти. Он в этом тверд, но по несчастию не так горячо настаивает на этом, как следовало бы. Не могу не сожалеть, что ему не дают печатать; все бы уяснилось и развязалось – по крайней мере, натянутость положения пропала бы.

Простите, сам чувствую, что пишу неясно и неполно; но я не хотел оставить Ваши слова без ответа и не поблагодарить Вас за Ваше живое участие. Когда-нибудь поговорим поподробнее.

Наконец в Мартовской книжке Журн<ала> Мин<истерства> Н<ародного> Пр<освещения> появилась статья о Вашем стихе[xi]. Если достанете в Воскресенске, прочтите; но во всяком случае пришлю Вам оттиск. Перечту и сам, чтобы проверить впечатление. Живу я по-прежнему, в известных Вам комнатах, подобных чердаку[xii]. Кажется, здоровье мое наладилось к моему собственному удивлению. Читаю много, пишу мало. Сегодня слышал, что Бутлеров готовится отвечать основательно[xiii]. Хотелось бы, чтобы это дело имело полную серьезность – постараюсь об этом. Физики и математики буквально в восхищении от моей статьи.

Еще раз благодарю Вас. Не могу представить, как бы я мог потерять расположение к Вам и как бы не обрадовался самому сердитому Вашему письму. Прошу Вас, любите и Вы меня, немножко. Ольге Андреевне[xiv] мое усердное почтение.

1885                                                                                      Ваш душевнопреданный

12 Марта                                                                              Н. Страхов

Спб.

Н.Н. Страхов – П.Д. Голохвастову 25 января – 4 февраля 1887 г.

Спасибо Вам, дорогой Павел Дмитриевич, за Ваше письмо (от 12 Дек.), такое доброе ко мне и такое же к Толстому. Никуда я не поехал на праздники, нигде не был – и берегусь зиму, и боюсь отягощать других своею скучною фигурою, и совестно для себя искать рассеяние. Нужно дома сидеть и делать дело, пока есть силы. А сладко было бы повидаться с Вами! В прошлом мае и июне я съездил на Южный берег, в семью Н.Я. Данилевского; разбирал его бумаги, приготовил очерк его биографии[xv] и т.п., да каждый день ходил кланяться его могиле[xvi]. Он был самый чистый человек, какого я только знал, и с его смертью я, собственно, уже не могу ничего делать, как только готовиться к своей смерти. Стал я уже хилеть, да и чаще болеть; и сегодня не совсем здоров, уже пятый день сижу дома.

На обратном пути заезжал я на четыре – на пять дней к Толстому и видел его нынешнее житье. Не стану его описывать[xvii], а скажу только на Ваши слова, что винить его, право, мудрено. Немножко я знаю, чего ему стоит то, что он делает; не легко ему живется. А влияние его имеет всегда полезную сторону, и сильно оно потому, что других-то никаких влияний нет. Церковь у нас уже привыкла молчать и очень твердо убеждена, что вообще следует молчать, что это дело и наилучший способ действия. Литература кончила тем, что стала призывать власть, правительство, и думает, что только властью и можно что-нибудь хорошее сделать. Науки у нас не существует; общественное мнение потеряло всякую нить и не знает, куда ему напирать[xviii].

Государство во Франции держится только страхом коммуны и жаждою реванша; а у нас порядок (нынешний) держится страхом нигилизма. Я не вижу умственного движения, не вижу прогресса в мире, ни духовного, ни общественного! Утешьте меня, если можете, но право, чем дальше, тем мрачнее смотрю я на вещи.

Посылаю Вам свою книгу: Об основных понятиях[xix]. Сам я считаю, что меня за нее следовало бы сделать доктором философии и членом Академии наук. Есть такие, которые думают, что и этого мало. Что Вы скажете?

Скоро пришлю Вам и другую: О вечных истинах[xx].

Донельзя мне интересно то, что Вы теперь пишете; Бог даст, авось доведется и прочесть.

Простите, дорогой Павел Дмитриевич. От души желаю Вам по-прежнему богатырствовать. Ольге Андреевне усердное почтение. Планов еще никаких не делал, но видеть Вас – мое душевное желание, и Ваше приглашение я поставлю в первую строку.

А может быть, еще напишете?

1887

начал 25 Янв.                                                                                               Ваш душевно

конч. 4 Февр.                                                                                  Н. Страхов

            Вот она, моя мешкотность!

            Спб.

Н.Н. Страхов – П.Д. Голохвастову 19 июня 1888 г.[xxi]

Покорно Вас благодарю, многоуважаемый и дорогой Павел Дмитриевич, за то, что так душевно откликнулись на присылку моей статьи[xxii]. А не стыдно Вам? Как превосходно Вы начали Ваш ответ Соловьеву! Но все дело окончилось несколькими строчками. Как я ни медлителен, как ни опаздываю, а все-таки я всегда первый, потому что другие вовсе не хотят писать. Какие-нибудь Скабичевские[xxiii] – те пишут большие труды, и управляют общественным мнением; а Голохвастовы, обладающие обилием идей и мастерством языка, молчат, и об них вовсе и не слышно. Теперь представляется превосходный случай – нужно отвечать Соловьеву на его Philosophie de l’Église Universelle[xxiv]; кому же лучше, как не Вам? Вы мне предлагаете – ни за что не буду; я не знаком хорошо с церковными вопросами и нет у меня расположения знакомиться. Непременно Вы должны написать – я буду считать это за Вами, как Ваш долг. И сколько подобных случаев! Костомаров[xxv] всю жизнь преспокойно писал и преуспевал, считался и считается нашим лучшим историком. Между тем давно следовало бы низвести его в разряд болтунов, руководящихся притом всякими пристрастиями. Один Забелин возражал, да Геннадий Карпов[xxvi] – и мало, и робко, почему и не переменили дела.

Виноват я очень перед Вами, что не заезжал к Вам; но желание было у меня, а теперь даже и большое желание есть посетить Вас. Да пропала уверенность в себе: по дряхлости и тоскливости не чувствую возможности быть хорошим спутником и собеседником. Во время приезда Ольги Андреевны здоровье мое, что называется, скрипело; так и не услышал я ее драмы, чего очень хотел, зная чудесный дух ее творчества[xxvii]. А что, если я таки к Вам заеду? До сих пор сижу здесь и пока доволен: погода не только прохладная, а сегодня просто холодная – семь градусов! Может быть, в начале августа тронусь с места.

Наводил я справки: статья Ваша уже напечатана в Церковных Ведомостях[xxviii] (верно ли?) в № от 4-го Июня; Саблер[xxix] хотел послать Вам номер. (Сам я его не видел, т.е. Саблера.) Непременно достану и прочту. Я до Вас большой охотник и буду ждать Вашей книги[xxx] как огромного литературного явления. После моей полемики с Тимирязевым[xxxi] и Соловьевым для меня стало яснее, какую важность и пользу заключают книги Данилевского. Они не пропадут, тогда как Соловьев, сколько шуму ни делай, пропадет, как метеор.

Статья Соловьева в В<естнике> Евр<опы>[xxxii] не составляет части будущей книги, как Вы пишете; уже явилась его брошюра под заглавием Национальный вопрос в России, в которой перепечатана и эта статья и другие мелкие, с грозным предисловием и двумя ядовитыми примечаниями. В одном он говорит: лживый и бессмысленный патриотизм, обнаруживающийся в делах злобы и насилия – вот единственный результат славянофильских мечтаний, а потому советует вступить на путь самоотречения[xxxiii]. Он совсем помутился, да и никогда не был ясен. Это раб, очевидно зарывающий свои таланты в землю[xxxiv], не делающий своего дела со страхом и вниманием. Тут он водился со Стасюлевичами, Гинцбургами, Валуевыми, и посланниками: английский был у него с длинным визитом[xxxv]. Решительно, он агитатор, а не писатель!

Сам я теперь в жестоком положении: здоров, стар, свободен и покоен; следовательно, нужно что-нибудь писать и что-нибудь основательное. Например: Главная задача науки о познании, где, думаю, изложить давние свои мысли о времени, числе и пространстве[xxxvi].

Но – не добро быти человеку единому[xxxvii] – часто я вспоминаю первое правило, данное людям.

Простите меня по-христиански. Не находите Вы, что я бранчлив и резок с Соловьевым? Ваше известие о действии моих статей против дарвинизма очень меня радует. В последнее время часто ко мне обращаются премилые и умные молодые люди с заявлениями всякого сочувствия и благодарности, да такими горячими, что лучше и желать нельзя[xxxviii]. А я думаю: вот, достались белке и орехи, а зубов уж нет!

Мой душевный привет Ольге Андреевне. Дай Бог Вам всего хорошего!

1888                                                                                      Ваш искренно преданный

19 Июня.                                                                                                      Н. Страхов

Спб.

P.S. Мой ответ Соловьеву не возбудил в литературе ни звука, а об его статье все говорили[xxxix]. Вот и сравните силу западничества и его интерес для самих пишущих с глухим положением славянофильства.

Н.Н. Страхов – П.Д. Голохвастову 26 августа 1888 г.[xl]

Виноват, дорогой и многоуважаемый Павел Дмитриевич, – я не написал Вам вовремя, что решился вовсе не трогаться из Петербурга и потому не воспользуюсь Вашим милым приглашением. Не браните меня, а пожалейте. Тут, в Петербурге, я живу в таком же уединении, как Вы в Воскресенске. Да что я говорю об Вашем уединении – с Вами Ольга Андреевна, а со мной никого нет. Но никакой связи с здешнею литературой и ученостию у меня нет; есть только три-четыре человека знакомых, которые так же уединенно сидят в своих углах, делая свое дело. Но у них есть свое дело, а у меня – слишком уж мало определенного в том, что я делаю.

Все это я веду к тому, что мне было бы отрадно побывать в Воскресенске и послушать Вашу работу и напитаться от Вас духом, который горит в Вас так ярко. В следующее лето, даст Бог, можно это будет устроить.

До сих пор я не читал еще L’Idée Russe Соловьева; но по тем страницам, которые прошлым летом он мне читал в Воробьевке[xli], догадываюсь, в чем дело. Это рассуждения о том, что славянофилы неверно определили назначение России, почему и не имели успеха. Их ошибка – в понимании православия как довлеющей себе церкви.

Какая жалость, что все его рассуждения так отвлеченны; в них не слышно истинной духовной ревности, нет религиозного воодушевления, а только одна игра ума.

Читали ли вы в Гражданине К.Н. Леонтьева под заглавием Письма отшельника? Он живет теперь в Оптиной пустыни на пенсию, полученную при отставке. Вероятно, эти письма задели бы Вас за живое. Какое остроумие и какая путаница![xlii]

А жизни нет в нашей литературе, если не считать жизнью бойкость и размашистость Шарапова[xliii]. Русский вестник безнадежен. Ну что ж? Времена тихие, а в тишине растут и накопляются силы.

Дай Бог Вам всего хорошего. Ольге Андреевне мое усердное почтение. Не забудьте, если будет напечатана Ваша статья или ее драма – пришлите что можно.

Еще раз простите меня и не забывайте

Вашего душевнопреданного

1888                                                                                                  Н. Страхова

26 Авг. Спб.

Источники – Primary Sources in Russian

Архив Бестужева-Рюмина – Архив Бестужева-Рюмина К. Н. ПД – ИРЛИ РАН. Ф. 25059/CZXXXIб.1. Л. 10. (Archive fond of Bestuzhev-Ryumin. In Russian).

Бутлеров 1885 – Бутлеров А.М. Медиумизм и умозрение без опыта // Новое время. 1885. 27 авг. № 3411. (Butlerov A.M. Mediumism and speculation without experience. In Russian).

Говоруха-Отрок 1896 – Говоруха-Отрок Ю.Н. Н.Н. Страхов // Московские ведомости. 1896. 1 февр. № 32. (Govorukha-Otrok Yu.N. N.N. Strakhov. In Russian).

Голохвастов 1883 – Голохвастов П.Д. Законы стиха русского народного и нашего литературного: опыт изучений. СПб., 1883. (Golokhvastov P.D. Laws of Russian folk poetry and our literary one: an attempt of studying. In Russian).

Грот 1896 – Грот Н.Я. Памяти Н.Н. Страхова: К характеристике его философского миросозерцания. М., 1896. (Оттиск из журн.: Вопросы философии и психологии. 1896. Кн. 32). (Grot N.Ya. In memory of N.N. Strakhov. To the characteristic of his philosophical world view. In Russian).

Достоевская 2014 – Достоевская А.Г. Мой муж – Федор Достоевский. М.: АСТ, 2014. (Dostoevskaya A.G. My husband –Fedor Dostoevsky. In Russian).

Забелин 1883 – Забелин И.Е. Минин и Пожарский: Прямые и кривые в Смутное время. М.: К.Т. Солдатенков, 1883. (Zabelin I.E. Minin and Pozharsky. Straights and curves in the Time of Troubles. In Russian).

Истомин 1885 – Истомин Ф.М. Законы стиха русского народного и нашего литературного. П.Д. Голохвастова. 1883 // Журнал Министерства народного просвещения. 1885. Март. (Istomin F.M. Laws of Russian folk poetry and our literary one, by P.D. Golohvastov. In Russian).

Карпов 1870 – Карпов Г.Ф. Критический разбор разработки главных русских источников, до истории Малороссии относящихся, за время: 8-е генваря 1654 – 30-е мая 1672 года. М., 1871. (Karpov G.F. Critical analysis of elaboration of main Russian sources, regarding to the history of Little Russia since January, 8, 1654 to May, 30, 1672. In Russian).

Карпов 1871 – Карпов Г.Ф. Г. Костомаров как историк Малороссии. М., 1871. (Karpov G.F. Kostomarov as a historian of Little Russia. In Russian).

Костомаров 1871 – Костомаров Н.И. Ответ Г. Карпову // Беседа. 1871. № 1. С. 1–9. (Kostomarov N.I. The answer to G. Karpov. In Russian).

Литературное наследство 1973 – Ф.М. Достоевский. Новые материалы и исследования / Ред. В.Р. Щербина. М.: Наука, 1973. (Литературное наследство; т. 86). (F.M. Dostoevsky. New materials and researches. In Russian).

Переписка 1913 – Переписка П.Д. Голохвастова с И.С. Аксаковым о «Земском соборе» // Русский архив. 1913. Кн. 2. С. 93–111. (Correspondence between P.D. Golokhvastov and I.S. Aksakov on “Zemsky sobor”. In Russian).

Переписка 1914 – Переписка Л.Н. Толстого с Н.Н. Страховым. 1870–1894 / С предисл. и примеч. Б.Л. Модзалевского. СПб.: Об-во Толст. музея, 1914. (Толстовский музей; т. 2). (Correspondence between L.N. Tolstoy and N.N. Strakhov. In Russian).

Переписка 2001 – Переписка В.В. Розанова с Н.Н. Страховым // Розанов В.В. Литературные изгнанники: Н.Н. Страхов. К.Н. Леонтьев. М.: Республика, 2001. С. 5–315. (Собрание сочинений / В.В. Розанов). (Correspondence between V.V. Rozanov and N.N. Strakhov. In Russian).

Переписка 2007 – И.С. Аксаков – Н.Н. Страхов: Переписка / сост. М.И. Щербакова. Оттава: Оттавский ун-т, 2007. (Correspondence between I.S. Aksakov and N.N. Strakhov. In Russian).

Переписка 2010 – Переписка В.В. Розанова и П.А. Флоренского // Розанов В.В. Литературные изгнанники. Кн. 2: П.А. Флоренский, С.А. Рачинский, Ю.Н. Говоруха-Отрок, В.А. Мордвинова. М.: Республика; СПб.: Росток, 2010. С. 9–412. (Собрание сочинений / В.В. Розанов). (Correspondence between V.V. Rozanov and Pa.A. Florensky. In Russian).

Переписка 2011 – Переписка [А.А. Фета] с Н.Н. Страховым. 1877–1892 / Вступ. ст., публикация и комм. Н.П. Генераловой // А.А. Фет и его литературное окружение. Кн. 2. М.: ИМЛИ РАН, 2011. С. 233–550. (Литературное наследство; т. 103). (Correspondence between A.A. Fet and N.N. Strakhov. 1877–1892. In Russian).

Скабичевский 1887 – Скабичевский А.М. Граф Л.Н. Толстой как художник и мыслитель: Критич. очерки и заметки. СПб., 1887. (Skabichevsky A.M. Count L.N. Tolstoy as an artist and thinker. In Russian).

Соловьев 1888^а – Соловьев В.С. Национальный вопрос в России. [Вып. 1]. 2-е изд., доп. СПб., 1888. (Soloviev V.S. National question in Russia. In Russian).

Соловьев 1888^б – Соловьев В.С. Россия и Европа // Вестник Европы. 1888. №№ 2, 4. (Soloviev V.S. Russia and Europe. In Russian).

Соловьев 1908 – Соловьев В.С. Письма / Под ред. Э.Л. Радлова. Т. 1. СПб., 1908. (Soloviev V.S. Letters. In Russian).

Соловьев 1911 – Соловьев В.С. Россия и вселенская церковь / Пер. с фр. Г.А. Рачинского. М.: Путь, 1911. (Soloviev V.S. Russia and the universal church. Translated from French into Russian by G.A. Rachinsky).

Соловьев 1923 – Соловьев В.С. Письма / Под ред. Э.Л. Радлова. Пб.: Время, 1923. (Soloviev V.S. Letters. In Russian).

Соловьев 1977 – Соловьев С.М. Жизнь и творческая эволюция Владимира Соловьева. Брюссель: Жизнь с Богом, 1977. (Soloviev S.M. Life and creative evolution of Vladimir Soloviev. In Russian).

Страхов 1885 – Страхов Н.Н. Физическая теория спиритизма // Новое время. 1885. 26 февр. № 3232. (Strakhov N.N. Physical theory of spiritualism. In Russian).

Страхов 1886^а – Страхов Н.Н. Дарвинизм. Критическое исследование Н.Я. Данилевского. СПб., 1885 // Гражданин. 1886. 7 марта. № 25. (Strakhov N.N. Darwinism. Critical research of N.Y. Danilevsky. In Russian).

Страхов 1886^б – Страхов Н.Н. Об основных понятиях психологии и физиологии. СПб., 1886. (Strakhov N.N. On main concepts of psychology and physiology. In Russian).

Страхов 1887^а – Страхов Н.Н. Всегдашняя ошибка дарвинистов. По поводу статьи проф. Тимирязева: “Опровергнут ли дарвинизм?” // Русский Вестник. 1887. №№ 11, 12. (Strakhov N.N. Usual mistake of Darwinists. On the article of professor Timiryazev: “Will Darwinism be disproved?”. In Russian).

Страхов 1887^б – Страхов Н.Н. О вечных истинах. (Мой спор о спиритизме). СПб., 1887. (Strakhov N.N. On eternal truth. (My dispute about spiritism). In Russian).

Страхов 1887^в – Страхов Н.Н. Полное опровержение дарвинизма // Русский вестник. 1887. № 1, 2. (Strakhov N.N. Absolute refutation of Darwinism. In Russian).

Страхов 1888^а – Страхов Н.Н. Жизнь и труды Н.Я. Данилевского // Данилевский Н.Я. Россия и Европа. 3-е изд. СПб., 1888. С. V–XXXII. (StrakhovN.N. Life and works of N.Ya. Danilevsky. In Russian).

Страхов 1888^б – Страхов Н.Н. Наша культура и всемирное единство. Замечания на статью г. Влад. Соловьева «Россия и Европа» // Русский вестник. 1888. № 6. С. 200–256. (Strakhov N.N. Our culture and world unity. Remarks on Soloviev’s article “Russia and Europe“. In Russian).

Тимирязев 1887 – Тимирязев К.А. Опровергнут ли дарвинизм? // Русская мысль. 1887. № 5, 6. (Timiryazev K.A. Will Darwinism be disproved? In Russian).

Шперк 2010 – Шперк Ф.Э. Н.Н. Страхов. Критический этюд // Шперк Ф. Как печально, что во мне так много ненависти… Статьи, очерки, письма / науч. ред. А.Н. Николюкин; вступ. ст., сост., подгот. текста и коммент. Т.В. Савиной. СПб.: Алетейя, 2010. С. 122–128. (Shperk F.E. N.N. Strakhov. Critical essay. In Russian).

Щербакова 2004 – Щербакова М.И. «Вместо дневника – письма к вам»: из переписки Н.Н. Страхова с о. Иоанном Скивским // Москва. 2004. № 10. С. 186–206. (Tscherbakova M.I. “Instead of diary – letters to you”: from correspondence between N.N. Strakhov and Ioann Skivsky. In Russian).

Энциклопедический словарь 1893 – Голохвастов Павел Дмитриевич // Энциклопедический словарь / Под ред. И.Е. Андреевского. СПб.: Ф.А. Брокгауз, И.А. Ефрон, 1893. Т. 9 (17). С. 111. (Golokhvastov Pavel Dmitrievich, article in Encyclopedic dictionary. In Russian).

Primary Sources in French

Soloviev 1888 – Soloviev V. L’Idée Russe. Paris: Savine, 1888.

Ссылки – References in Russian

Битюгова 1992^а – Битюгова И.А. Голохвастов Павел Дмитриевич // Русские писатели. 1800-1917. Биографический словарь. Т. 1. М.: Советская энциклопедия, 1992. С. 618.

Битюгова 1992^б – Битюгова И.А. Голохвастова Ольга Андреевна // Русские писатели. 1800-1917. Биографический словарь. Т. 1. М.: Советская энциклопедия, 1992. С. 618–619.

Литвак 1992 – Литвак Б.Г. Николай Иванович Костомаров. Очерк жизни и творчества // Костомаров Н.И. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях. М.: Республика, 1992. С. 6–106.

Мотовникова 2013 – Мотовникова Е.Н. К метафизике метода Н.Н. Страхова // Гуманитарные исследования в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке. 2013. № 4. С. 123–130.

Ольхов 2009 – Ольхов П.А. Здравый смысл и история. Заметки к полемической эпитафии Н.Н. Страхова «Вздох на гробе Карамзина» // Вопросы философии. 2009. № 5. С. 125–132.

Ольхов 2010 – Ольхов П.А. Свободный консерватор: на подступах к философии истории Н.Н. Страхова // Философия и культура. 2010. № 8. С. 103–109.

Фатеев 2010 – Фатеев В.А. «…В Страхове я вижу миниатюру современной России»: полемические заметки об отношениях Н.Н. Страхова и Вл.С. Соловьева // Вестник Русской христианской гуманитарной академии. Т. 11. Вып. 1. 2010. С. 111–127.

Чалая 2006 – Чалая Т.П. Н.И. Костомаров (1817–1885 гг.): общественно-политические взгляды и деятельность: автореф. дисс. … канд. ист. наук. Воронеж, 2006.

References

Bitjugova I.A. Golokhvastov Pavel Dmitrievich // Russian writers. 1800-1917. Bibliographic dictionary. Vol. 1. M.: Sovetskaya encyclopedia, 1992. P. 618. (In Russian).

Bitjugova I.A. Golokhvastova Olga Andreevna // Russian writers. 1800-1917. Bibliographic dictionary. Vol. 1. M.: Sovetskaya encyclopedia, 1992. P. 618–619. (In Russian).

Chalaya T.P. N.I. Kostomarov (1817–1885): Social political views and activity. Candidate of historical scienсes thesis. Voronezh, 2006. (In Russian).

Fateev V.A. “ In Strakhov I see a miniature of modern Russia”: polemic notes on relationships between N.N. Strakhov and Vl.S. Soloviev // Bulletin of Russian Christian humanitarian academia. 2010. Vol. 11. No.1. P. 11–127. (In Russian).

Litvak B.G. Nikolai Ivanovich Kostomarov. Essay on life and works // Kostomarov N.I. The essay about home life and mores of Great Russian people in XVI and XVII centuries. M.: Respublika, 1992. P. 6–106. (In Russian).

Motovnikova E.N. To the Metaphysics of method of N.N. Strakhov // Humanitarian researches in Russian Far East. 2013. Vol.4. P. 123–130. (In Russian).

Olkhov P.A. Common sense and history. Notes on polemic epitaph of N.N. Strakhov “Last breath on the coffin of Karamzin // Voprosy Filosofii. 2009. Vol. 5. P. 125–132. (In Russian).

Olkhov P.A. Free conservator: on the approaches to the philosophy of history of N.N. Strakhov // Philosophy and Culture. 2010. Vol. 8. P. 103–109. (In Russian).