Полуязык не есть язык.

Он –

как заплеванный родник.

Язык –

это и есть народ.

Язык умрет –

народ умрет.

Е. Евтушенко

Пружинин: Центральный вопрос этого «круглого стола»: можно ли сохранить культурную идентичность малого народа в условиях глобализации? И если можно, то как это сделать в условиях, когда в экономике, социальной организации общества, в культуре нарастают нивелирующие, стирающие культурную специфику процессы? Какие усилия для этого необходимо предпринять? И кто их должен и может предпринимать? Очевидно, вопросы эти могут обсуждаться в самых различных ракурсах и с учетом самых разных контекстов. Но в данном случае, поскольку инициатором этого круглого стола выступает философский журнал, очень хотелось бы, чтобы обсуждение наше развертывалось, прежде всего, в философской плоскости, чтобы в центре нашего внимания так или иначе сохранялся философский смысл обсуждаемых проблем, даже когда они носят сугубо прикладной характер.

Как подчеркивали в своей книге Кахун Магометович Гожев и Иван Дорофеевич Тарба, в центре внимания должен быть не только и не столько набор соответствующих параметров абхазского этноса, но, прежде всего, рациональные основания оценки этих параметров с точки зрения их актуальности в глобализирующемся мире – значимость для индивида членства в абхазском этносе сегодня и смысл соответствующих этнических чувств (от достоинства до обиды и страха), испытываемых членом абхазского общества сегодня [Гожев, Тарба 2013, 190]). И я думаю, за нашим круглым столом важно было бы поговорить прежде всего о рефлексивном уяснении тех оснований, которые позволяют человеку воспринимать себя как представителя определенного этноса, об интеллектуальных усилиях, которые для этого требуются от каждого и о целенаправленном движении интеллектуальной элиты страны, способной сделать этническое сознание своего народа живым и современным.

Иными словами, хотелось бы услышать не о самих по себе народных (национальных) традициях, которые, очевидно, следует поддерживать, чтобы сохранить этнос, и не об экономико-социальных мерах государства, способствующих сохранению этих традиций в условиях социальной, политической, экономической глобализации, а о том, как возможно ясное критическое сознание своей этнической принадлежности и что нужно и можно сделать, чтобы сформировать ясное рациональное осознание индивидом и социумом опыта этнического самосохранения. Хотелось бы узнать ваше мнение об условиях жизненности этнического аспекта языкового общения, в которое вы погружены, о типах осознании вашего этнического опыта, и представить читателю «Вопросов философии», каков понятийный, концептуальный и метафорический инструментарий, с помощью которого вы осознаете этот опыт. Ведь очень важно в философском плане, что вы думаете об идентичности малого народа в аспекте культуры, в аспекте усилий интеллигенции, пытающейся сохранить эту идентичность. Ибо только такого рода сознательное усилие, в конечном итоге, позволяет ощущать принадлежность к своим этническим истокам и сохранять, вопреки всему, эмоциональную привязанность к ним. Национальную (этническую) идентичность мы будем обсуждать и как «целостный образ, который индивид составляет о самом себе, неизменный во всех жизненных ситуациях, в которых осознает себя индивид» [Гаджиев 2011, 4], и как совокупность устойчивых параметров этноса, осознание которых позволяет индивиду определять свою принадлежность к этой общности.

И еще. Круглый стол – это форма коллективной работы. Это означает, что здесь собрались специалисты самые разные – лингвисты, историки, философы. Надо найти общий язык. И он будет становиться философским, поскольку наши междисциплинарные усилия будут направлены на анализ культурных универсалий в нашем сознании, ориентированы на рефлексию. При этом, естественно, мы будем использовать некоторые общие понятия: глобализация, нация, этнос и т.д. И будут, естественно, возникать некоторые общие вопросы, с их использованием связанные. Но я бы хотел, чтобы мы в общую, так сказать, «теорию» не погружались особо, потому что на эту тему – о глобализации – рассуждают уже чуть не полстолетия этнографы, этнологи, политики, политологи, экономисты. Обсуждают эту тему с разных позиций и философы. Однако стоит ли нам здесь ввязываться в эту глобальную дискуссию? Мне кажется, куда важнее рассказать здесь об историческом опыте абхазов, реально столкнувшихся с процессами глобализации, о вашей позиции по отношению к ним, о нюансах их абхазского осознания.

И этот исторический опыт, безусловно, имеет и философский аспект. Глобализация абхазского общества происходит на ваших глазах, вы ее на себе испытываете. Что-то вам нравится, что-то не нравится. И вы расскажете об опыте ее осознания. А такой опыт и есть самое интересное для читателей нашего журнала.

Итак, вопрос: кто первый возьмет на себя труд выступить? Философы? Олег Нестерович?

Дамениа:          Может быть, так. По-абхазски принято, чтобы сначала люди помоложе высказались, а я самый старший из присутствующих. Я как старший могу ничего и не сказать, имею на это право.

Пружинин:       Вот это, кстати, очень важное замечание. Это проявление этнокультурной специфики, которую вы пытаетесь сберечь.

Дамениа:          Если мы говорим о культурной идентичности, то, стало быть, некоторые нормы ее надо соблюдать. Я хотел бы послушать остальных.

Пружинин:       Ну, кто решится первым?

Зантария:         Если можно, начну. Во-первых, я позволю себе сделать такой комплимент. Очень приятно, что главный редактор журнала «Вопросы философии» сегодня общается с нами. После развала СССР, когда мы потеряли живые, естественные связи – вот такое общение я считаю редкостью и очень приятным явлением. Спасибо, что Вы нашли время, чтобы пообщаться с нами, и интересуетесь нашими проблемами в философском, культурологическом плане. Конечно, это очень приятно. И мы должны не упускать такого шанса, чтобы дать знать о себе на уровне такого престижного журнала. Помню, как мы бежали в читальный зал, будучи студентами. И первое, что нас интересовало – это «Вопросы философии», «Вопросы литературы», которые сейчас редко к нам вообще доходят, разве что в Интернете сейчас можно найти эти журналы и что-то узнать. И тема моя – «Традиционная ментальность и проблемы культурной самобытности абхазов» – как раз с этими сюжетами соприкасается. Проблема национального самосознания чрезвычайно актуальна сегодня для многих народов, и ее следует рассматривать, на мой взгляд, не только в историко-культурном, но и в психологическом и в социокультурном контексте. Анализ нынешнего состояния, уровня и перспектив развития абхазского этноса предполагает, на мой взгляд, многогранное исследование национального этикета, национальной психологии, нравственно-поведенческого кодекса в целом. Осмысливая сложную и во многом противоречивую ситуацию, ставящую нас перед необходимостью самосохранения в условиях меняющегося мира, мы небезосновательно оцениваем переживаемые процессы как возможный кризис самосознания, как угасание национально-освободительной энергии, генетической памяти. Т.е. мы чувствуем сегодня как никогда, что теряем качества и свойства, определявшие некогда наш дух, ментальность, образ жизни в целом. И в поиске путей сохранения своей самобытности пытаемся докопаться до истинных причин обесценивания неповторимого, выстраданного веками духовного опыта. Прогнозировать особенности развития подобных процессов весьма затруднительно, но то, что достаточно симптоматичные изменения в ментальности тех или иных этносов происходят реально, отрицать невозможно. Мы ведем речь о сохранении своей реальной историко-культурной идентичности в условиях усиливающейся глобализации, ожесточенного геополитического противоборства сверхдержав, несовместимости интересов и характерных особенностей автохтонной народной культуры и технократической цивилизации. Поэтому вполне естественно, что наше общество пытается, так или иначе, отвечать на эти вызовы. Оно глубоко встревожено тем, что происходит вокруг нас и внутри нас. Думаю, следует сказать и о том, что мы постепенно стали утрачивать высокий импульс пассионарности. Сегодня мы часто обращаемся к новеллам и притчам замечательного писателя Михаила Лакербая для того, чтобы переосмыслив традиционный этикет, попытаться выбраться из цивилизационного хаоса, нащупать почву для своего дальнейшего полноценного культурного развития. Мы снова погружаемся в архивы, чтобы найти нити, связывавшие его с деятелями русской культуры. Сегодня мы заново осмысливаем идеалы, во имя которых наш народ заплатил жизнью многих поколений. В нашей общественно-политической государственной системе интеллигенция благодаря фундаментальной исторической, филологической, философской работе формирует прочную мировоззренческую основу, которая может служить краеугольным камнем культурной независимости. Историко-философский взгляд позволяет нам вернуться вновь к осмыслению предшествующего духовного опыта. Интеллектуальная элита формирует культурные идеалы, обеспечивающие условия полноценного развития этноса, гражданского общества как формы осуществления этих идеалов. Вместе с тем возникает вопрос: насколько внутренне прочна духовная основа нашей современности? Что надо сделать для того, чтобы нравственный и этический кодекс апсуара стал основой универсальных ценностей современного абхазского общества, без разумного сочетания с которыми инкапсулировалась национальная культура? Я думаю, содержание нравственного кодекса апсуара – абхазскости, если дословно переводить это слово-понятие – составляет духовную и философскую основу национальной культуры. А если рассматривать проблему еще шире и масштабнее, то нашу культуру и миропонимание и в целом иерархию ценностей можно было бы представить как микромодель взаимопроникновения культур Запада и Востока.

Нынешняя реальная ситуация в Абхазии отягощена не только социально-экономическими, но и демографическими, информационно-политическими, техническими проблемами. В этих условиях более всего деструктивному воздействию глобализационных процессов подвержены социально-духовное поле, культурно-мировоззренческие истоки развития нации, язык, народная культура, этика, психология. У национальной культуры, как и у среды обитания в целом, своя экология (см.: [Лихачев 2000]), каждый раз реагирующая на то, что привносится в нее искусственно, нарушает ее гармонию. Экология эта нормализуется благодаря языку, который обеспечивает ее благоприятное развитие.

Дзидзария:        Я хотел бы обосновать весьма важную мысль, которая здесь прозвучала. Мы сегодня должны осознавать, что язык развивается исторически. Любые социальные изменения (вспомним, например, процесс махаджирства) влияют на формирование языка, оставляя отпечатки на всех языковых уровнях. В еще большей степени эти факторы влияют на образ жизни, менталитет, традиции, обычаи духовной и материальной жизни, народное творчество, иначе говоря, на все сферы бытия этноса. Уже в конце XIX в. происходят языковые сдвиги в абхазской части Кавказа. В большинстве случаев они обусловлены прогрессивным влиянием русского языка. Оставшаяся после махаджирства (насильственного изгнания) небольшая абхазская социолингвистическая среда еще сохраняла свои позиции: абхазский язык функционировал на бытовом уровне, хорошо сохраняя фольклор, традиции, нравы и т.д.

Русской интеллигенцией, а именно – учеными лингвистами-кавказоведами П.К. Усларом и И.А. Бартоломеем – в 1862 г. был разработан абхазский алфавит на основе русской графики, была написана грамматика, издан абхазский букварь; при материальной поддержке со стороны царской власти и Русской Православной Церкви переведена на абхазский язык церковная литература; в крае открывались школы, богослужение стало вестись на абхазском языке, затем началось преподавание и самого абхазского языка в младших классах, появилась абхазская проза и поэзия. Абхазский язык стал не только предметом школьного обучения, но и сферой изучения и развития как языка носителей коренного населения.

После установления Советской власти на территории Абхазии абхазский язык получил статус государственного языка. Начинается преподавание всех предметов на абхазском языке: в начальных школах, на некоторых факультетах высшей школы. Издаются газеты, журналы, появляется художественная, публицистическая, научная литература, радио, телевидение, театр. Большинство абхазов становятся двуязычными (абхазо-русскими).

В истории абхазского народа краткий промежуток времени постсоветского изменения по масштабу и драматизму вполне сопоставим с периодом эпохи махаджирства. Последствия этого периода ощущались долго: преобладание городского населения над сельским, отрыв молодежи от корней, домашнего очага, веками почитаемого субстрата этноидентичности, отсюда и ослабление позиций языка и пр.

Абхазия практически с нуля начала формировать современную политическую культуру. Начало XXI в. знаменуется укреплением государственных и общественных политических структур, ростом экономики, возрождением туризма, благосостоянием населения Абхазии и т.д. Естественно, в этих условиях в силу особенности геополитического положения Абхазия активно развивает цикл образовательных программ с акцентом на гуманитарные измерения, находясь во взаимодействии с Россией. Абхазия принимает программу развития абхазского языка как государственного на 2008–2016 гг., предполагающую расширение и функционирование абхазского языка: перевод делопроизводства, обучение на абхазском языке гуманитарных учебных предметов в 5–11 классах абхазских школ, усовершенствование обучения абхазскому языку как государственному в неабхазских общеобразовательных школах, средних профессиональных и высших учебных заведениях, обучение граждан Республики Абхазия государственному абхазскому языку, внедрение абхазского языка в компьютерные технологии и т.д. Обращают внимание на научно-методическое обеспечение развития абхазского языка, издание справочника по орфографии и пунктуации, подготовку и переиздание абхазско-русского и русско-абхазского словарей.

Действительно, за этот отрезок времени в Абхазии значительно расширилось употребление родного языка в различных сферах общественной жизни, в том числе и в гуманитарных науках. Ученые разрабатывают различные направления лексики абхазского языка. Мною издана монография «Историко-этимологический анализ отраслевой лексики абхазо-адыгских языков» (2009), составлен «Словарь профессиональной лексики» (2013) на абхазском языке, а мои коллеги издали целую серию лингвистических работ, направленных на возрождение языковых пластов малоупотребляемой лексики с целью обогащения языка и сохранения ее уникальных формообразующих и содержательных лексем. В настоящее время интерес к языку автохтонов возрос. Именно абхазский язык часто используют в Абхазии для преодоления языкового барьера между людьми разных национальностей. Он становится языком межнационального общения.

Однако, интересы современного человека не могут замыкаться в рамках одной языковой культуры. Интенсивные и интеграционные процессы в сферах производства, бизнеса, науки, расширения межнациональных контактов требуют от человека владения несколькими языками. Поэтому в стране сохраняется интерес к русскому языку, он существует не только в качестве средства общения, но имеет статус официального при абхазском государственном языке.

Идея поддержки абхазского языка, определила ряд первоочередных мер по реализации языковой политики Республики Абхазия. Этот процесс сложный, многоплановый, включающий в себя взаимодействие целого комплекса как лингвистических, так и экстралингвистических факторов: социальных, лингвистических, демографических, психолингвистических и ряда других. Вряд ли целесообразно, каким-либо образом иерархизировать эти факторы, многие из них взаимосвязаны, взаимообусловлены, все они играют свою роль в процессе становления языка как межнационального, однако и недооценка любого из них, также неправомерна. Я полагаю также, что интерес к абхазскому языку и абхазской культуре должен быть добровольным. А это значит, что для современной абхазской системы образования приоритетной должна являться не информативно-контролирующая модель обучения, но развивающая самостоятельность и творческие способности.

Зантария:         Я хочу обратить особое внимание на статью нашей соотечественницы Циалы Чичба: «Парадоксально, – рассуждает она, – но сохранив территорию, мы в ужасе наблюдаем, как стремительно исчезает наш язык, наша культура, как мы теряем самобытность, себя». Как быть, а не казаться абхазами? Будущее каждого народа рождается в настоящем. И наше спасение мы должны искать в родном языке. Он один способен вернуть нам любовь предков и покровительство родной природы. Знание и защиту мы найдем в информационном поле нашего народа. Там хранится код нашего выживания. Я думаю, что постоянно пульсирующее чувство опасения за судьбу родного языка и культуры таится в душе почти у каждого нашего соотечественника, однако вряд ли оно реально способствует преодолению опасной инерции постепенного отрыва от родных корней. Создавая на всех уровнях условия, стимулирующие интерес к изучению родного языка, одновременно необходимо думать о путях пробуждения чувства любви к нему посредством популяризации лучших достижений национально-художественной культуры и, в первую очередь, литературы.

Пружинин:       Спасибо.

Фурманов:        Я хочу перевести нашу дискуссию в социально-философский план и обратить внимание на идеологию абхазского консерватизма. Почему бы эту проблему идеологии абхазского консерватизма не поставить во главу угла и в средствах информации, и в решениях власти? На мой взгляд, сам по себе язык не является панацеей от всех бед. Он один из инструментов. Для сохранения этнической общности как общности культурной необходимо обратиться и к религиозно-этическим корням (к абхазскому фольклору), привлечь историко-этнические исследования. И с помощью этих средств выстраивать идеологию абхазского консерватизма, которая, на мой взгляд, способствует сохранению абхазского народа и абхазской государственности.

Зантария:         Я согласен с Вами. Очень интересная мысль. Идеология абхазского консерватизма – это очень мощный инструмент сохранения абхазской государственности и культуры. Он у нас исторически выстрадан. Кстати, вот напротив нас сидит Олег Несторович Дамениа, он издал книгу «Абхазия на рубеже веков». Там проблемы консерватизма и иерархии ценностей, которые лежали в основе государственности и самосохранения абхазского народа, хорошо отображены. Другое дело, что мы недостаточно хорошо используем информационные средства.

Фурманов:        Идеология – это не рефлексия. Идеология – это практика.

Зантария:         Нет, я говорю о том, что у нас до недавнего времени не было философского обобщения исторического опыта абхазского народа. И это впервые попытался сделать О.Н. Дамениа. Я не хочу сказать, что этой книгой все проблемы можно решить, но она дает какие-то основания, фундамент… Пусть даже мы не очень подготовлены на высоком философском уровне рассуждать об этих серьезных проблемах, но этот круглый стол – попытка прорыва, потому что интеллектуальная культура народа – это ее философия: мудрость, метафизика, наука, взятые в своей целостности. И если мудрости абхазскому народу не занимать, то философии как науке и как метафизике нам нужно учиться. И потребность в философии в современном абхазском обществе ощущается очень сильно.

Автономова:    Потребность в философии – это замечательное признание! Причем заметьте: философия «из статей», догматическая, оторванная от жизни, ничего не дает, философия, как и любая другая мысль, должна развиваться, чтобы помогать людям осознавать важные для жизни вещи. Одновременно возникает другой существенный вопрос: может ли философия быть только своя, национальная, этническая? Этот вопрос возник не сегодня. Он касается – в той или иной мере – и «больших», и «малых» народов. Например, какое-то время назад обсуждался вопрос: можно ли говорить о «русской философии» или правильнее будет сказать «философия России такого-то периода», потенциально включая в нее те способы мышления, которые присущи и другим населяющим Россию народам. Отмечу, что главные издающиеся сейчас у нас философские серии (их ответственные редакторы соответственно – В.А. Лекторский и Б.И. Пружинин) предпочли задать интеллектуальный вектор через Россию: «Философия России второй половины ХХ века» и «Философия России первой половины ХХ века». Какое-то время назад спорили также и о том, можно ли говорить об африканской философии, об автохтонной индейской философии или правильнее считать, что в подобных случаях мы имеем дело с теми или иными формами мудрости? По-видимому, говорить о философии правомерно в той мере, в какой то или иное общество приходит к необходимости осознать свое настоящее, ищет мыслительные возможности связать его с прошлым, не ограничиваясь при этом неизменно воспроизводящимися традициями и ритуалами, и вписывает его в динамические формы современного мира, от которого никому не дано закрыться. Но вместе с тем ясно и то, что виды, приемы, степени проработки мысли в процессе философствования могут быть различными в каких-то пределах, что на одном конце спектра возможностей можно увидеть образно-метафорические приемы мысли, а на другом – все более четкие рефлексивные концептуальные средства.

Позвольте привести примеры, в которых авторы разными средствами (художественными или понятийными) работают с проблемой национального и универсального в философии. Эти примеры не дают однозначных решений, но ставят новые вопросы в добавление к тем, с которыми мы уже столкнулись. При этом они помогают расширять горизонты нашей мысли, когда она сопротивляется непривычному, отталкивает то, что, как ей кажется, она в принципе не может вместить. В обоих случаях речь, так или иначе, идет о мучительном переплетении своего и чужого, национального и универсального, гостеприимства и враждебности, причем и в плане мысли, и в плане личного человеческого опыта.

Когда-то меня пригласили на фильм режиссера Тенгиза Абуладзе «Мольба», о котором много говорили, много спорили. У входа в кинотеатр стояла толпа, спрашивали лишний билетик. Мое впечатление от увиденного было очень сильным. В фильме много планов, но основа сюжета довольно проста и поддается лаконичному пересказу. Речь идет о судьбе людей из двух враждующих горских племен: одни «хевсуры», другие – «кистины» (фильм снят по мотивам Важи Пшавела). Случается так, что бравый воин-хевсур в поединке убивает кистина. Однако, потрясенный мужеством своего врага, он не решается отрубить его правую руку и забрать его оружие, как он обязан был бы сделать по закону традиции. Более того: он просит старейшину почтить убитого погребальной жертвой. Но собственное племя изгоняет его, дом сжигают, его семья погибает в пути. Скитаясь в горах, он встречает охотника, который ведет его в свой дом. Оказывается, что это – брат убитого. Узнав об этом, соплеменники охотника являются к нему в дом, чтобы связать пришельца, но хозяин не дает его в обиду и в схватке убивает одного из сородичей, оскорбивших гостя. За этот поступок его казнит собственное племя…

Авторы фильма ставят зрителя в такую позицию, откуда видна непреложность не только людского противостояния, но и человечности общей для всех. Эпиграфом фильма выступают слова: «Не может умереть прекрасная суть человеческая». Таким образом, сюжет, снятый с образно-метафорической изысканностью и построенный на национальном или даже «этнографическом» материале, выходит далеко за рамки национального. Еще важнее – и формально, и содержательно – строгая кольцевая композиция: фильм начинается следующим зрительным планом: высоко в горах, среди скал, мы видим сидящего человека. За кадром в начале фильма звучат строки: «О Господи, прими мою / мольбу, единую отныне. / Не дай мне прозябать, молю, / предав тебя, себя отринув. <…> Когда душа моя в огне, / вмиг разум расправляет крылья, / и лишь тогда вершит во мне / свобода торжество всесилья». В конце тот же план, но слова другие: «Бедами меня не сломишь, / Не мирюсь я с грязью, тленом, / Пусть хоть море бед нахлынет, / Вера в истину нетленна!» Я не буду здесь комментировать эти строки, они говорят сами за себя.

Мне попадались отклики на этот фильм, в которых читатели обращали внимание не на вражду этносов, но на более широкую человеческую ситуацию, в которой вынужденно сталкиваются две правды, две традиции, две истории, причем в такой ситуации может оказаться любой народ: испанцы и французы, японцы и алжирцы… Но эта вражда не исчерпывает суть человека, а потому нам нужно «возделывать» в себе открытость, гостеприимство, умение действовать так, чтобы не погубить возможности будущего, позволить ему наступить, стать воистину «грядущим» (à venir), как, например, говорит Жак Деррида.

Его размышления о национальном и универсальном в философии были для меня очень важны при осмыслении собственных исследовательских задач. Я имею в виду прослушанные мною лекции Жака Деррида о гостеприимстве, которые он читал в Высшей школе социальных исследований, и его поздние работы на тему универсального права на философию. Речь идет, как мы понимаем, о трудах профессионального философа – и вместе с тем человека, который, по собственному признанию, не имел единой идентичности (еврей-сефард, североафриканец, не знавший арабского языка, француз, для которого «родной язык» – заморский французский и пр.). Деррида-философ, представитель западной философии с ее идеями универсальности, подчеркивает: философия никогда не была и не будет развертыванием проекта, связанного с единственным языком, в месте проживания единственного народа, с опорой на одну-единственную память. «Под ее греческим именем в европейской памяти она всегда была “незаконнорожденной” (batârd), гибридной, привитой, многолинейной, разноязычной; и нам необходимо приспособить нашу практику истории философии, практику истории и философии к той реальности, которая была шансом, и теперь, больше чем когда бы то ни было, является шансом» [Derrida 1997, 33].

Из этой несубстанциальности философии и вытекает парадоксальным образом универсальное право на философию: в известном смысле можно сказать, что неуниверсальность стала универсальностью. В глобальном мире каждый оказывается иностранцем, и недаром этой теме пришельца, чужестранца (L’Étranger dans la mondialité) был посвящен отдельный выпуск журнала Международного философского коллежа (Rue Descartes. 2002. № 37). Вопрос о «праве на философию» пристально рассматривается в уже упоминавшемся докладе Деррида под заглавием «Право на философию с космополитической точки зрения», который вышел потом отдельной брошюрой. Наверное, тот, кто больше привык к кантовской терминологии в ее русскоязычном варианте, предпочтет иные слова и понятия: не «космополитизм», а кантовскую идею «всеобще-гражданского состояния», однако, по сути, взгляд с точки зрения «гражданина мира» и «космополитический взгляд» – это весьма близкие вещи. Вместе с тем универсальность права на философию парадоксально связана у Деррида с неуниверсальностью или предельным разнообразием ситуаций, в которых это право должно применяться. При этом ответственность за соблюдение «права на философию» уже не может быть «просто национальной», а отсюда и необходимость выхода на международный уровень в обсуждении этих проблем и реализуемости базовых человеческих прав.

В самом деле: приходится учитывать, что право на философию в обыденной жизни может (но не должно) ограничиваться по тем или иным языковым, национальным, религиозным, социальным, политическим причинам, а также в связи с принадлежностью к определенному классу, возрасту, полу или по всем этим параметрам, вместе взятым, так что за реальным осуществлением права на философию нужно бдительно следить. И вот опять парадокс: всякий, кто хочет, чтобы доступ к философии был открыт для представителей разных конфессий, должен защищать философскую автономию – по отношению к религиям. Но (уже в иных аспектах) и по отношению к науке и праву.

Далее, уважение к универсальному праву на философию предполагает выход за рамки традиционных философских языков, таких как греческий, латинский, немецкий, арабский. При этом речь идет вовсе не о том, чтобы оторвать философию от того, что привязывает ее к определенному языку, и начать пропаганду абстрактной мысли вне какой-либо языковой конкретности, совсем наоборот: учиться вводить философские события в действие так, чтобы они не были ни абсолютно единичными (и потому непереводимыми), ни полностью прозрачными (а потому не нуждающимися в переводе). Стало быть, перевод как работа и как стихия, перевод на стыке с непереводимостью становится важнейшим регистром работы, направленной на обеспечение всеобщего права на философию.

При этом нам приходится учитывать также и конкуренцию между различными моделями, стилями, традициями философии. Все они тесно связаны с историей науки и языка, хотя и не сводятся к этому; возьмем, к примеру, оппозицию между «континентальной» и «аналитической» (или англосаксонской) философскими традициями: ни та, ни другая не сводятся ни к нациям, ни к языкам, а в наши дни оба этих типа философии уже распространились на весь мир. Скажем так: право на философию предполагает отныне не только само наличие этих двух конкурирующих философских моделей, но и работу по снятию их гегемонии, поиск доступа к другим философским традициям и философским языкам.

Можно предположить, считает Деррида, что особая миссия Европы в этом процессе заключается в том, чтобы с помощью философии обосновать историю как таковую (Historie), а также историю как науку (Geschichte), построить уже не исторический «роман», но рациональную философскую историю. Греческая историография некогда собирала воедино все то, что касалось всеобщности человеческого рода, и опираться на этот исторический опыт нам полезно и сейчас. Но не стоит ли, однако, несколько ограничить претензии этого дискурса, погруженного в недра греко-европейской культурной памяти, постепенно преодолевая старую оппозицию европоцентризма и антиевропоцентризма? Деррида тщательно выбирает слова: в нашем опыте, говорит он, появляется все больше способов «присвоения и трансформации философского (du philosophique) в неевропейских языках и культурах» [Derrida 1997, 31], причем подчас оно оказывается не чуждо тому, что мы и сами считаем философией. А задача изобретения и переизобретения – опять-таки всеобщая, а не только стоящая перед вновь прибывшими в философию. В самом деле, о чем бы мы ни говорили – об «интернациональном», «космополитическом», «всеобщем» – применительно к нашей области все эти понятия означают, по мысли Деррида, философию как деятельность «изобретающую»: «Философ есть тот, для кого философия не дана, кто, по сути, должен задавать вопрос о сущности и судьбе философии. И пере-изобретать (ré-inventer) ее» [Derrida 1997, 16].

Наверное, важнейший момент при определении и защите права на философию «с космополитической точки зрения» – это его связь с мотивом «грядущей» или «пока еще будущей» демократии (démocratie à venir). Право на философию неотделимо от процессов эффективной демократизации, и это не условная уступка некоторому демократическому консенсусу: в мире сейчас повсюду возникают новые проблемы, требующие новой философской рефлексии – об истории понятия демократии и о тех чертах «еще не наступившей» демократии, которая только стремится взять слово, научиться говорить и быть.

Итак, философия нужна человеку для того, чтобы научиться жить в современном неопределенном мире, искать не готовые ответы, но умение преодолевать, расширять свое видение и заострять концептуальные формы его выражения. Это предполагает, подчеркивает Деррида вслед за Левинасом, и новые формы гостеприимства. Если я пускаю на порог лишь того, кого звал, это не гостеприимство, как его ищет и строит Деррида. Переиначивая латинские корни и элементы, относящиеся к идее гостеприимства (hostis, hospes, -pet-), он стремится зафиксировать ситуацию безусловного гостеприимства как внутренне противоречивую и неразрешимую: «хозяин» открывает дверь даже тому «гостю», который ему «враг». При этом не только «гостеприимство» само по себе, но и фразы, использующие это понятие, несут в себе эту апорийность. Один из любимых примеров Деррида: «pas d’hospitalité», что может значит одновременно (из-за многозначности «pas»= «шаг» и «нет») и «шаг гостеприимства» и «нет гостеприимства», то есть, и продвижение на пути осуществления безусловного требования, и полную неспособность к такому продвижению, паралич. На примере парадоксов безусловного гостеприимства Деррида призывает нас вырабатывать и прописывать возможности новых форм взаимности и соответственно долга (в обоих смыслах – морально-юридическом и «материальном»), дара и др. Эта необходимость признается и философами, и современными антропологами. Могу сослаться в этой связи на книгу работающего в США французского философа и антрополога Марселя Энаффа «Дар философов: переосмыслить взаимность» (она недавно появилась и в русском переводе И. Вдовиной, Г. Вдовиной, Л. Комиссаровой).

Вслед за гостеприимством, апорийны и многие другие человеческие состояния и поступки в глобальном или глобализующемся мире. Это связано с появлением новой сложности, неопределенности всех параметров жизни и их соотношений. Как говорилось в рассказе о фильме, идея безусловного гостеприимства – как закона над всеми законами – нереализуема, потому что герои могут реализовать ее лишь ценой жизни. Тот, кто воистину гостеприимен, презирая все опасности, могущие грозить ему от своих и чужих, впадает в «безумие», если он безусловно откроет дверь тому, кто в нее постучится. Это будет гипербола, переизбыток гостеприимства. Но если вовсе отказаться от гипербол, которые ничего реальному не соответствуют, феномен человечности не сможет поддерживаться и воспроизводиться. А значит остается взращивать в себе пока еще не наличные возможности и новые формы взаимности, о которых мы пока и догадываться не можем

Дамениа:          Да, согласен с Вами, ориентация на «формы взаимности» – это то, что требует интеллектуального и культурного усилия. Например, Россия и Кавказ. Столкнувшись с Кавказом, ведя с ним войны, Россия была вынуждена накапливать другой опыт, т.е. стала изучать культуру этих территорий, этих народов. Ведь не случайно, что сам Император надевал кавказскую одежду. Это говорит о влиянии Кавказа на русскую культуру, т.е. для России Кавказ был открытием. Не случайно также, что в Первой мировой войне Кавказская туземная конная дивизия («Дикая» дивизия), в числе которой была и Абхазская сотня, чудеса героизма творила.

Щедрина:         Да, в «Энциклопедию», посвященную Первой мировой войне (М.: РОССПЭН, 2014, т. 2), статья об этой дивизии вошла.

Дамениа:          Есть и другие серьезные исследования. Практически все участники кавказской сотни с георгиевскими наградами вернулись. Когда писатель М. Лакербай тащил раненого с поля боя, австрийские генералы и офицеры смотрели и аплодировали ему: «Браво, офицер! Браво!» Вот что происходило! Они тоже оказались достойными людьми, уважали бесстрашного человека, который лезет под пули для того, чтобы спасти своего.

Одной из «форм взаимности» была художественная литература: такие ее шедевры, как «Хаджи-Мурат» Льва Толстого.

Щедрина:         Здесь я бы хотела добавить. Мне кажется, что мы не должны забывать то, о чем внятно сказал Лев Толстой, когда писал «Хаджи-Мурата». Судя по письмам и дневниковым записям, реальный мир, окружавший Толстого, убеждал его в том, что люди находятся во власти суеверий, навязанных им извне: обществом, культурой, традицией и другими формами проявления социальности на всех уровнях организации: Государства, Церкви, Армии, Семьи, Брака. Толстой хотел это выразить и в исповедальной форме, и художественными средствами. Именно поэтому он задумывает повесть «Хаджи-Мурат» (май 1896 г.), основная идея которой – «обман веры». 4 апреля 1897 г. он записывает в дневнике: «Вчера думал очень хорошо о Х[аджи] М[урате], о том, что в нем, главное, надо выразить обман веры. Как бы он был хорош, если бы не этот обман веры» [Толстой 1928–1958 LIII, 144].

К повести «Хаджи-Мурат» Толстой возвращался неоднократно, но она так и не была опубликована при жизни автора. Если бы Толстой сам не мучился от «обмана веры», он не обнажил бы его так в «Хаджи-Мурате». Обосновывая этот тезис, я обращаюсь не только к «законченной» версии повести, но и к опубликованным неоконченным вариантам ее (особенно к варианту I (январь 1898 г.), где читатель оказывается присутствующим на казни горцев. См.: [Щедрина 2014]). Думаю, что именно в вариантах повести Толстому удалось максимально обнажить «обман веры».

«Обман веры» приводит к гибели Хаджи-Мурата. Этот «обман» проявляется на всех уровнях повести, он прорисован в различных деталях. Фактически Толстой открывает для читателя множество миров, данных сквозь призму различных социальных и культурных восприятий. Обращение именно к кавказской теме позволяет Толстому еще больше подчеркнуть этот «обман». Он строит свое повествование так, что читатель осознает разность восприятия событий каждым героем (которых более 100, причем разных национальностей и религий). Он подводит нас к мысли о том, что у каждого – человека, народа, страны, конфессии – «своя правда», «свой мир», «свои моральные нормы», которые не подвергаются персонажами повести критике, но принимаются ими на веру. «…У нас пословица есть, – сказал он [Хаджи-Мурат] переводчику, – угостила собака ишака мясом, а ишак собаку сеном, – оба голодные остались. – Он улыбнулся. – Всякому народу свой обычай хорош» [Толстой 1928–1958 XXXV, 93].

Люди сживаются со своими представлениями (личными, национальными, религиозными) настолько, что уже не хотят искать «высшую правду», но живут привычной жизнью. Толстой показывает, как эти формы «суеверий» (обычаи, нормы и традиции) впитываются с молоком матери, передаются через сказание, легенду, песню, предание, живой пример.

Благодаря писательскому мастерству Толстого читатель может оценить, насколько важны для горцев беспрекословное следование обычаям, исполнение религиозных обрядов. Ведомые силой традиции они отказывают себе в своих самых сокровенных желаниях, сколь бы притягательны они ни были. Обычай руководит поведением человека на Кавказе настолько, что тот подавляет в себе даже инстинкт самосохранения. Хаджи-Мурат не подвергает сомнению закон кровной мести, он просто живет так, как живут все люди его рода, верит в необходимость этого закона. Он так представляет себе эмпирический мир своего существования. Иного нет.

В повести «Хаджи-Мурат» столкновение принципов происходит на всех уровнях человеческой жизни: сталкиваются разные национальности, культуры, государства. Но самое страшное происходит тогда, когда столкновение принципов возникает в одном человеке. Этот человек – Хаджи-Мурат, в котором столкнулись «кровная месть» и «хазават». Либо он принимает «хазават» и становится на сторону убийц своих родственников, либо он осуществляет «кровную месть», и тем самым помогает русским, «немусульманам», с которыми по хазавату должен вести «священную войну». «Я написал ему, что чалму я носил, но не для Шамиля, а для спасения души, что к Шамилю я перейти не хочу и не могу, потому что через него убиты мои отец, братья и родственники, но что и к русским не могу выйти, потому что меня обесчестили. В Хунзахе, когда я был связан, один негодяй на...л на меня. И я не могу выйти к вам, пока человек этот не будет убит» [Толстой 1928–1958 XXXV, 59]. Из варианта: «В одном из этих сражений Хаджи Мурат догнал на своем добром коне одного из мюридов Кази-Муллы и срубил его шашкой. Мюрид упал на луку, и, когда Хаджи Мурат снял его с седла, чтобы взять лошадь и его оружие, умирающий мюрид сказал ему: “Ты убил меня! Но за то ты должен принять хазават. Хазават в том, что правоверный не может быть под властью собак неверных, не может быть ничьим рабом и никому не может платить подати. Я умираю за хазават и благодарю аллаха. Будь такой же”. Мюрид сказал это и умер. Тогда Хаджи Мурат принял хазават и уговаривал ханов отстать от русских и принять хазават» [Толстой 1928–1958 XXXV, 383].

Чтобы понять другое культурно-исторической сознание (горцев) Толстой изучает множество исторических источников, знакомится с традициями и фольклором. Именно это позволяет ему максимально приблизить к читателю своих персонажей, передать их страдания на языке их песен и сказаний. О том, как тяжело было Хаджи-Мурату жить в столкновении принципов, в «обмане веры», повествует сказка о соколе: «И он вспомнил сказку тавлинскую о соколе, который был пойман, жил у людей и потом вернулся в свои горы к своим. Он вернулся, но в путах, и на путах остались бубенцы. И соколы не приняли его. “Лети, – сказали они, – туда, где надели на тебя серебряные бубенцы. У нас нет бубенцов, нет и пут”. Сокол не хотел покидать родину и остался. Но другие соколы не приняли и заклевали его. “Так заклюют и меня”, – думал Хаджи-Мурат» [Толстой 1928–1958 XXXV, 102].

Толстой показывает нам не только внутренние формы суеверий, но и навязываемые человеку внешними организациями, которые вынуждают людей расстаться со своей свободой: государство, церковь, армия, школа и даже пол – все это формы принуждения, насилия. Они уродуют человеческие отношения настолько, что становится страшно, больно, невыносимо от одной мысли, что все они существуют в нашем мире и оправдываются идеями добра и справедливости. Абсурдность неразумной, «социальной» веры, бессмысленность насилия и пустоту телесно-чувственной жизни хочет показать Толстой через описание мыслей Хаджи-Мурата в минуту смерти. Чувства, желания, интересы – виновники обманных представлений – оказываются ничтожными, перестают властвовать над человеком, он пробуждается для чего-то другого, нового, неизвестного…

Замечу, что Толстой, когда писал «Хаджи-Мурата», апеллировал к философско-этическим традициям. Об этом свидетельствуют его дневниковые записи. И во многом именно философскими идеями был вдохновлен его тезис об «обмане веры».

2 мая 1896 г. Толстой делает запись, в которой оценивает свое первое впечатление от прочтения русского философа Африкана Спира: «Еще (1) важное событие это – сочинение Афр[икана] Спира. Я сейчас прочел то, что написано в начале этой тетради: в сущности, не что иное, как краткое изложение всей философии Спира, к[оторой] я не только не читал тогда, но о кот[орой] не имел ни малейшего понятия. Поразительно это сочинение осветило с нек[оторых] сторон и подкрепило мои мысли о смысле жизни. Сущность его учения та, что вещей нет, есть только наши впечатления, в представлении нашем являющиеся нам предметами. Представление (Vorstellung) имеет свойство верить в существование предметов. Происходит это от того, что свойст[во] мышления состоит в приписывании впечатлениям предметности, субстанционности, проэктировании их в пространстве» [Толстой 1928–1958 LIII, 84].

Толстой констатирует близость своих интеллектуальных поисков метафизике Спира, который полагал, что «…одна единственная мысль может представить целый мир и, веруя в его объективную реальность, идеальным образом носит его в себе» [Спир 1901, 100]. Суть критической философии Спира заключается прежде всего в том, чтобы поставить под сомнение свой эмпирический мир, свои суеверия, традиции и предпочтения. Толстой вычленяет у Спира тот момент, который позволяет ему обосновать неразумность суеверий, их нерациональность как представлений. Суеверия, по Толстому, как и представления, по Спиру, предметны настолько, что заставляют человека поверить в них. Что показывает нам опыт Толстого. Прежде всего нам важно его глубокое проникновение в культуру народа, о котором он писал, но в нашем случае еще важнее то, что именно философия стала для Толстого своего рода путеводителем в освоении и усвоении «чужой» культуры.

Дамениа:          Можно подключиться?

Пружинин:       Конечно, можно. Так это самое интересное – то, что сейчас происходит.

Дамениа:          Хотя я самый старый, хотел было воспользоваться своим преимуществом, но не получается. Что хотел бы заметить?

Не только абхазы, но и многие народы Кавказа, и не только Кавказа, но и всего мира, с точки зрения ментальности, с точки зрения национального самосознания, находятся пока еще «в себе» (говоря языком гегелевской философии). Они еще не находятся в стадии жизни «для себя». Между этими двумя стадиями огромная историческая дистанция. И потому мы сегодня, с точки зрения философской рефлексии, вообще теоретической, художественной и пр., можем сказать, что плохо еще знаем сами себя. У нас есть острая потребность в выживании в этих условиях. Но мы не знаем, как добиться этой цели. Мы не знаем, какими ресурсами – историческими, социальными, духовными – какими ресурсами мы сами располагаем и как их использовать в современных условиях? Вот вы говорите о консерватизме, но мы должны учитывать, что эта идеология (как и этический кодекс «апсуара») создавался в иных условиях, в иное историческое время, в иных измерениях, в иной культурной матрице. А сегодня мы живем в другом мире. И нам надо выживать в этих условиях. Мир более могуществен, чем мы с вами. И он навязывает свои нормы и стереотипы. Разве современные события, которые происходят на Украине, не говорят об этом? И потому для нас важно сегодня сказать самим себе: «кто мы?» Время также требует определиться не только по отношению к себе, но и к внешнему миру. Кавказ и мы, абхазы, в данном случае, мы не перестали ощущать себя, чувствовать себя и мыслить внутри российского геополитического пространства. Но это пространство сегодня тоже в процессе определения. Мы сегодня наблюдаем в политике, в политической конъюнктуре России различного вида формы региональной интеграции и противостояния однополярному миру – это тоже свидетельство того, что Россия в поиске. И я думаю, что в этом контексте, предложенный здесь Юрием Рафаиловичем консерватизм как форма политической стабилизации, не является для Абхазии панацеей.

Фурманов:        Можно я отвечу? Профессор Дамениа говорит, что «время требует», что Россия на нас как на объект какой-то влияет. Но для нас важно, кто будет субъектом идеологии абхазского консерватизма? Я полагаю, что интеллигенция Абхазии должна стать субъектом этой идеологии, вокруг нее может объединиться абхазский этнос. Мы не должны ждать, когда глобализация поглотит малые этносы, и не только в Абхазии, но и на Кавказе, и в мире. Нам нужно сосредоточить внимание на внутренних ресурсах абхазского народа.

Зантария:         У меня вопрос к Вам, Юрий Рафаилович: действительно, интеллигенция сыграла особую роль в становлении абхазской культуры, но в каких взаимоотношениях с государством – с парламентом, например, как с представительным органом – может находиться современная наша интеллигенция для развития политической культуры?

Фурманов:        Я когда-то был обозревателем журнала «Новое время» и написал статью «Интеллигенция и власть», где говорил, пристало ли интеллигенции идти в коридоры власти. Я говорю, что не только пристало, но и нужно. Чтобы власть была интеллигентной, нужно ее как-то «интеллигентить». Это первое, что нужно. Вот экзамен по абхазскому языку ввели для кандидатов в президенты Абхазии, и это правильно. Но в то же время не дело интеллигенции властвовать, она должна творить культуру…

Квициния:         Но Вы высказали явное противоречие. То Вы говорите, что интеллигенция должна идти во власть, то, наоборот, что не должна быть у власти?..

Фурманов:        Правильно. Жизнь всегда противоречива.

Квициния:         Я думаю, мы с вами не учитываем, что сегодня реалии другие. Сегодня Абхазия переживает переходный этап развития. Мы, современные абхазы, не живем в традиционном обществе, оно осталось далеко позади. Мы живем сейчас в переходном, можно сказать, капитализирующемся обществе. Нам важно сейчас интеллектуальную составляющую нашей интеллигенции по максимуму использовать во властных структурах. И сегодня нам не нужно возвращаться, как Вы говорите, к консерватизму, к этим феодальным отношениям. Нет. Нам нужно в этом мире максимально использовать все свои ресурсы и не настраивать общество на угасание, на мотивы негативные, а наоборот, настраивать общество на позитив. Потому что абхазы – это уникальный народ, и его история уникальна. Уникальность не в исключительности, но в том, что даже в советское время этот народ мог сохранить свои ценности. А сегодня нам нужно решать внутренние проблемы. И если мы сможем рефлексивно, изнутри решить наши проблемы сами, безусловно, мы выйдем на новый этап развития. Я как оптимист рассуждаю. Может, чрезмерно оптимистично, но фактически есть в нашей молодежи, в подрастающем поколении этот импульс. И импульс того, что нужно делать, чтобы сохранить свою самость, свою этническую идентичность. И тенденции к возрождению, они наметились. Мы сегодня возвращаемся к своим корням, пытаемся актуализировать традиции абхазские, т.е. мы хотим вернуть себе историческую память.

Щедрина:         Я хочу один вопрос задать, правда, не знаю, кто будет отвечать... Вот вы говорите о том, что нужна идеология, нужно действовать. И сразу переключаетесь на политическую культуру вашей страны. Одновременно вы говорите, что интеллигенция должна оставаться самой собой. И у меня возникает такой вопрос: какое общее дело, на ваш взгляд, могло бы объединить абхазов не на политической почве, а на почве культуры, языка, искусства? Есть ли сегодня такое общее дело в абхазском обществе, которое могло бы стать объединяющим элементом?

Аламия: Не могу просто промолчать. Попытаюсь ответить на Ваш вопрос. Мы уже вспоминали экзамен кандидатов в президенты Абхазии на знание абхазского языка. Тут как раз сращение политического и культурного получилось. Ведь множество лекций и выступлений наших ученых и комитета по языку, парламента, все это ничто по сравнению с тем, что было сделано в этот день, в день экзамена. Значит, люди начнут думать о том, что если не будут учить абхазский язык, то не просто не смогут стать президентами, они не смогут именовать себя гражданами страны. Этот экзамен на знание языка – еще один шаг к формированию в Абхазии институтов гражданского общества.

Зантария:         Да, об этом многие говорят уже.

Аламия: Я думаю, что интеллигенция не должна быть во власти – я абсолютно в этом уверен. И довольная властью интеллигенция, интеллигент довольный – он мне всегда подозрителен. Я подозреваю, что он никакой не интеллигент, потому что власть всегда будет допускать какие-то ошибки. Интеллигент настоящий, он интеллектуал по духу, он носитель традиций интеллектуальных, духовных, культурных. Он всю информацию о менталитете нашем собирает и оберегает. И поэтому интеллигент, если он интеллигент, должен быть чуть-чуть в стороне от власти. Это одно. Второе. Мы все время говорим о том, как приспособиться или заставить говорить о себе весь мир. В то же время мы говорим об отношении нашем к большому внешнему миру. Мы не говорим о том, как это внешний мир мыслит о нас. Вот если бы мы задумались об этом, может быть, с внешним миром нашли больше бы контактов. Но мы эти вопросы не ставим, мы выживаем. Внешний мир никогда не поддерживал нас в жизненно важных делах. Когда-то я учился в Москве, со мной в Абхазию приехал мой однокурсник, поляк. В то время у нас был ансамбль столетних долгожителей. Один из них умер, когда ему сто двадцать лет было. И вот я повел поляка на похороны, зная, что это целый ритуал, древний; это все происходит со скачками, с песнями. Вроде и похороны, но, на самом деле, это проводы в мир иной, в лучший. Я сам в то время, кстати, слышал о нем, но тоже не видел. Он вообще был поражен. Он говорил, что если есть кто в мире, кто может воскресить человека, то это абхазы. Это его вердикт. Я это запомнил хорошо. Как-то сидим мы в Центральном Доме литераторов в Москве, я привез вино хорошее, представители разных народов сидят. В Литературном институте учились люди разных национальностей: поляки, болгары, грузины, русские. И стали говорить, что народ, который производит такое вино, бессмертен. Потом начинают как-то сожалеть о том, что нас, абхазов очень мало и скоро мы исчезнем, а вместе с нами и вино исчезнет. Загрустили все... Пусть это была жалость о вине, но все равно это была жалость, что мы можем исчезнуть. Но сегодня сожалеет ли мир, что мы уходим? Потеряет он что-нибудь или нет, если мы исчезнем?

Дамениа:          Я хочу продолжить эту мысль. Это не случайно, на самом деле. В абхазской культуре, в кавказской культуре вообще, любой абхазец мечтал о красивой смерти. Мечтал и представлял, как его должны в последний путь провожать. Для него это высочайшая ценность. Ценность, которая определяла его отношение к жизни и смерти. Поэтому вот эта ритуальность, она, конечно, присутствовала. Она была довольно заметна в образе жизни людей на Кавказе. Она была заметна и у эллинов, и у древних египтян, и у китайцев. Китайский эффект зиждется на конфуцианстве. Поэтому, когда коллега говорит о консерватизме, в этом, конечно, есть своя доля правды. Что такое конфуцианство? Возьмем такую философскую категорию, как истина. Критерием истинности мысли для Конфуция является ритуальность этой мысли. Если эта мысль соответствует ритуалу, то она становится истиной, и эта мысль заслуживает высокой оценки. Но мы, естественно, такие ценности уже забываем. А в то же время, ключ к решению проблемы, которую мы здесь сегодня обозначили, я вижу в ценностях. В ценностной ориентации человека.

Вот, скажем, мы говорили сегодня об интеллигенции как элите. Элита может выполнять свое назначение, предназначение божественное, мистическое или еще какое-то тогда, когда она влияет на общество. А теперь, значит, по Сократу или по Платону, пойдем дальше, и ответим на вопрос: когда же и при каких условиях она может быть влиятельной? Когда эта элита живет жизнью общества, жизнью народа. Т.е. для нее нет более высокой ценности, чем жизнь этого народа. И народ это должен почувствовать. И народ этому должен верить. Но вот тут Геннадий Аламия, мой коллега говорил, что современная абхазская интеллигенция не может реально сегодня отвечать этим критериям, этим требованиям. Вот у нас, кстати говоря, был такой родоначальник абхазской литературы, Дмитрий Гулиа. Это примерно как Пушкин для России. Он появился на политическом и духовном небосклоне абхазов тогда, когда Абхазия была совершенно безграмотна. Читать и писать абхазы тогда не умели. И вдруг он появляется. Он создает письменность, он начал писать стихи, он начал писать об абхазах и пр. И самое интересное, люди, крестьяне, это после махаджирства, после русско-кавказской войны, когда Абхазия фактически опустела, здесь жили только мигранты, колонисты, а абхазы там где-то в ущельях прятались. И вот он вдруг появляется. Простые люди читать, писать не умели. А он создает письменность. Люди неграмотные, но они поняли. Более того, по абхазским, опять-таки, традициям, по ритуальным традициям, очень уважаемые крестьяне в отдаленном горском селе приглашают, как говорится, быка зарезали и праздник большой устроили.

Сегодня быть интеллигентом и влиятельным – необязательно для этого быть доктором, профессором, академиком. Собственно, интеллигентность в национальном контексте измеряется другими категориями и статусами. Понимаете, тот же Сократ не был ни профессором, ни доктором, ни академиком. Да, и Конфуций тоже не был. Но их учение осталось, и его помнят сегодня люди…

Аламия: И не было Союза Писателей.

Дамениа:          Да, не было. Интеллигент тогда интеллигент, когда он видит то, что другой не видит в жизни. И он видит перспективы или опасения, которые могут быть в жизни этого народа, которые представители этого народа не видят. Вспомним, как египетские жрецы беседовали с Платоном, спрашивая его: «Есть ли среди эллинов старцы?». Значит, старцами они называли мудрецов. А кто же тогда мудрец? Мудрец тот, кто много исторических преданий знает. Ибо зная исторические предания, он может взглянуть в будущее и предсказать его. Я заканчиваю. Сегодня мы в каком-то хаотическом состоянии, и структуры, которые эффективно функционировали в жизни народа на протяжении веков, либо вхолостую работают, либо вовсе отсутствуют.

Щедрина:         Я буквально реплику… Хочу сказать, что Сократа, конечно, можно считать «носителем интеллигентности», но о нем мы узнали только потому, что Платон об этом написал. И мой вопрос заключался в том – есть ли какое-то дело общекультурное в Абхазии сегодня, не политический процесс, а культурный. Создание энциклопедий, публикация собрания сказаний. Т.е. то, что могло бы стать делом, объединяющим интеллигенцию – не политика. На мой взгляд, таким делом могло стать восстановление культурно-исторического архива абхазского народа. Мы все знаем, что во время войны Архив Республики Абхазия был уничтожен. Утрата архива – это трагедия для абхазского народа, это уничтожение материальной исторической памяти. Конечно, архив мы уже никогда не сможем вернуть, но попытаться его воссоздать, реконструировать можно. Как отмечает Руслан Гожба: «…одной из первостепеннейших и фундаментальных задач абхазоведения является формирование источниковедческой базы. Это стало особенно актуально после варварского поджога… Абхазского государственного архива и Абхазского научно-исследовательского института» [Гожба 2009, 4]. Действительно, ученым предстоит работа в других архивах, чтобы выявить связи и отношения творческой интеллигенции Абхазии с представителями других народов. В архивах России сохранились документы, касающиеся творчества Гулиа, Лакербая и др. Сохранились письма, переводы на русский язык, участие в обсуждениях и т.д. Обнаруживая эти документы, мы воссоздаем связи и отношения между двумя нашими культурами и оживляем архив абхазского народа. И, что самое важное, такие исследования уже ведутся совместными усилиями российских и абхазских ученых филологов, историков, культурологов (последние научные проекты, поддержанные РГНФ, тому свидетельство).

Зантария:         Да, Татьяна Геннадьевна очень кстати задала этот вопрос. Мы несколько лет работали над созданием Абхазского энциклопедического словаря. Владислав Григорьевич Ардзинба, будучи не только президентом, но прежде всего ученым, который, как вы знаете, работал в Институте востоковедения АН СССР, он хорошо понимал, как энциклопедические издания готовятся. Он сказал, что мы должны создать Абхазскую энциклопедию, но прежде нужен энциклопедический словарь. Мы так и сделали, этот словарь готов, он составляет около тысячи листов компьютерного набора. Это два тома. Какие имена и понятия он включает? Всех деятелей, независимо от национальности, кто имел какое-либо серьезное отношение к проблемам Абхазии, начиная с античных времен, естественно. И в их биографиях содержится и характеристика проблем, которыми они занимались. Это не только люди гуманитарного направления, это и ботаники – у нас Сухумский институт ботаники знаменитый, Институт экспериментальной патологии, Институт растениеводства им. Н.И. Вавилова, Физико-технический институт – филиал Курчатовского института. Очень много отраслевых институтов в Сухуме, и мы смогли их сохранить. При очень слабой поддержке финансовой и государственной они работают сегодня. Весь интеллектуальный потенциал нашел выражение в этом словаре. Будучи заведующим отделом в Абхазском институте гуманитарных исследований, я перечитывал это словарь много раз, и представляю, сколько информации можно оттуда почерпнуть. Вы правильно задали вопрос. Культура современной Абхазии – это капитальные, фундаментальные исследования, которые очень сильно могут повлиять на дальнейшее развитие нашей науки. И еще. Вы спрашивали о том, что делает интеллигенция Абхазии. Так вот, несмотря на то, что у нас есть Комитет парламента по языку, культуре и демографии, несмотря на то, что есть Государственный фонд абхазского языка, где постоянно поднимаются вопросы, связанные с сохранением абхазского языка, мы решили создать свою общественную организацию. Наш известный ученый-историк и замечательный человек Юрий Гудисович Аргун (1938–2014) говорил: «Давайте не будем уповать на то, что создав Государственный фонд абхазского языка, государственные структуры нам сохранят язык. Этого не будет, если сама интеллигенция, сами ученые, сами писатели не займутся этим делом». И мы создали общественную организацию «Хайкурхара» («Наше спасение»).

Пружинин:       Вот это и есть реальное дело интеллигенции.

Зантария:         И нелегко было собраться с силами, мы все этапы прошли, и нам удалось зарегистрировать эту организацию в Министерстве юстиции. Время от времени мы проводим конференции, приглашаем учителей, ездим в школы. Несмотря на то, что «Наше спасение» – это независимая общественная организация, и не имеет юридического права заниматься составлением школьных или дошкольных программ, подготовкой реформы школы, мы принимаем самое непосредственное участие в обсуждении проблем абхазского образования (как и все направления нашей жизни, абхазская школа нуждается, в глубоких реформах).

Мы издаем на абхазском языке учебники (антрополог Петр Кемшишевич Квициния перевел на абхазский язык ботанику, зоологию, анатомию). Сейчас кто-то может подумать: к чему эти переводы? И у меня самого сначала возникали такие вопросы. Потому что хорошими переводами на абхазский язык тех или иных учебников абхазский язык не спасешь. Но я чувствовал, что переводы учебников – образцовые переводы, душу вкладывал человек. Та же «Анатомия» разошлась по школам, ее начали читать на абхазском параллельно с русским изданием. Такими делами мы и хотим внести свой вклад в область образования. Интеллигенция, конечно, занимается развитием культуры Абхазии. Абхазский институт гуманитарных исследований, в октябре 2015 г. отмечает 90-летие со дня открытия. Конечно, сегодня он не на том уровне, на каком был, когда историк Георгий Алексеевич Дзидзария его возглавлял, или когда там работал этнолог Шалва Денисович Инал-Ипа. АбИГИ, основной абхазоведческий центр потерял многих ученых за последние годы, в том числе и тех, кто погиб во время войны с оружием в руках, как археолог Мушни Хумсаевич Хварцкия. Сегодня АбИГИ возглавляет кандидат филологических наук Василий Шамониевич Авидзба, под руководством которого идет работа по 34 направлениям. Ученые Абхазии организовывают международную конференцию, посвященную юбилею первого Президента Абхазии Владислава Ардзинбы.

Пружинин:       Спасибо большое. Я хочу предоставить слово заведующему кафедрой философии и культурологии АГУ Ивану Дорофеевичу Тарба.

Тарба:   Я хочу все же ближе к теме. Когда мы говорим о глобализации, я думаю, что мы должны задуматься над тем, чья эта модель глобализации? Откуда исходит? Кому она выгодна? А кому она вредит? На сегодняшний день мы с вами признаем, что мы живем в многополярном мире. Пока мы с вами знаем только об одной модели глобализации, которая выстроена Америкой. Я думаю, в скором времени будут и другие модели. В выступлениях коллег мне очень понравилось, что действительно люди озабочены судьбой именно своего этноса. Я специально пригласил сегодня сюда, с Вашей помощью, Борис Исаевич, настоящих носителей национальной идеи. Они были и в национально-освободительном движении на протяжении десятилетий, они были и в первом нашем историческом парламенте. Но что я хотел бы сказать? Я думаю, что для того чтобы хотя бы на несколько дней прогнозировать свое будущее, нужно заглянуть и в свою историю. Нам прошлая наша история многое подсказывает. У нас очень сложная, тяжелая историческая судьба. У нас есть своя историческая память, к которой мы очень часто обращаемся. Мы говорим здесь о проблемах нашего этноса, и это наша реальность. И вот представьте себе, после всех исторических перипетий, которые произошли и в советское время, у нас все же историческая память существовала. А теперь возникает вопрос: на какой стадии развития мы находимся сегодня? Современное абхазское общество – это открытое общество. Мы самоизолироваться не можем. Правильно вы говорили о менталитете, это самое консервативное явление в структуре национального самосознания. Часто мне приходится задумываться, Олег Несторович, не устарела ли наша нация? Мы же хвалимся, мы же говорим о том, что мы древний народ. А теперь еще я хотел бы обратить внимание: какое внутреннее качество могло нас так двигать на протяжении тысячелетий и довело нас до сегодняшнего дня, когда мы снова смогли самоорганизоваться? Но возникает вопрос: как удержать то, что мы сегодня имеем? Хватит ли у нас духовно-нравственных ценностей, чтобы дальше прогрессировать? Я вначале сказал, что абхазское общество, абхазский социум – это очень малочисленный социум. Мы из истории с вами знаем, что малочисленные народы развиваются циклически. Но в то же время, обращаясь теперь к вышесказанному и заключая свое выступление, хотел бы сказать: глобализации мы противостоять не можем, да и никто не сможет. Она объективно автоматически входит в каждый наш дом. И ясно, что где нет нравственности, там произойдет процесс саморазрушения. Что касается, скажем, самоидентификации, я проводил социологические исследования. Перед четырьмястами студентами абхазской национальности я поставил вопрос: что дает вам быть представителем абхазского этноса? Каждый ответил: «я горжусь тем, что я являюсь абхазом». А это перспективная молодежь. Это были студенты Абхазского университета и студенты Сухумского военного училища.

Пружинин:       Это в каком году было?

Тарба:   В 2011–2012.

Зантария:         Можно Вам вопрос? Вот Вы сказали, что глобализации никто не может противостоять. Конечно, в большом философском смысле трудно противостоять, учитывая еще наши ресурсы, наши возможности и вообще соотношение количественное даже тех, кто эти проекты продвигает и пр. Но противостоим же мы!

Квициния:         Правильно.

Зантария:         Мы противостоим. Значит, какие-то защитные механизмы, традиционные и современные, они существуют. Противостоим. Поэтому вы не должны быть пессимистом.

Тарба:   Это нам кажется, что противостоим. Мы не можем противостоять, потому что эти процессы объективно идут.

Зантария:         Если бы мы не могли противостоять, то не сидели бы здесь с вами.

Квициния:         Иван Дорофеевич, Вы сказали, что на главный вопрос мы не ответили. Не только творчество социальных групп создает ту или иную ситуацию, влияет на развитие общества в целом, но большую роль играет личностный фактор. Абхазы – малый народ, и потому, на наш взгляд, наиболее полно ощущаются итоги действий и усилий личностей на уровне различных социальных институтов. Например, творческие поиски незначительной группы философов Абхазии привели к осмыслению настоящего состояния этноса, и к видению перспектив его развития, как желательных, так и нежелательных. Историки, археологи, философы, филологи и представители других наук принимают активное участие в международных конгрессах, конференциях и форумах, создавая позитивный имидж страны и ее культуры. В этой связи уже отмечали здесь и монографию О.Н. Дамениа «Абхазия на рубеже веков. Опыт понятийного анализа» (СПб., 2011), и книгу И.Д. Тарба в соавторстве с К.М. Гожевым «Подсознание, сознание и самосознание», которая удостоена Государственной премии Республики Абхазия за 2014 г. Не сочтите за нескромность, также мною было написано и издано учебно-методическое пособие «Ключ к истории Абхазии» (Сухум, 1999), первое в своем роде издание с приложением, в котором даны полная хронологическая таблица истории этноса и другие схемы. Издание до сих пор пользуется спросом, хотя тираж исчерпан.

Мы с вами относимся все же к преподавательской интеллигенции, к вузовской, уже не один десяток лет работаем в Университете, просвещаем нашу молодежь. Одно из важнейших направлений нашей жизни есть просветительство. Мы можем занять первое место по количеству дипломированных специалистов, но по отношению соответствия дипломов и качества знаний мы еще далеко не на высоте. Это чувствуется в быту, это чувствуется в области здравоохранения, это чувствуется в области той же экономики и т.д. Наше спасение состоит в том, что мы должны восстанавливать, развивать именно систему образования. Более тридцати лет я преподаю. И я могу сказать, что наши кадры неимоверные усилия прилагают в том отношении, чтобы наша молодежь мыслила по-абхазски и не забывала свои традиции, не забывала наставления предков, культуру. Но мы стараемся дать им такой уровень образования, который впоследствии мог бы их вывести на рефлексивную ступень развития. Чтобы культуру свою они понимали не только как историческую традицию, но и как современность. И тогда элементы этнической самоидентификации не будут восприниматься как нечто архаическое, они будут проявляться в разных сферах сегодняшней общественной жизни. Только тогда апсуара сохранит свою жизнеспособность как наше настоящее. И мы это делаем через просвещение. Эта работа, она должна поощряться, она должна поддерживаться властью.

Тарба:   Это ответ или вопрос?

Квициния:         Это ответ. Все же наши главные ценности – именно просветительские. Три кита, на которых, по моему мнению, должно строиться наше будущее: первое – это сохранение государственности. Это священно, потому что сохранение государственности, независимости, развитие идеи независимости – это и есть та жизненная основа, которая сохранит сам этнос как этнос. Второй кит это, конечно, решение демографической проблемы. И третий – это сохранение языка. Эти проблемы мы можем решить только через образование. Наша молодежь и школьная, и университетская, и профессиональная должна рефлексивно относиться к решению этих проблем. Если мы будем вместе с ними ставить эти проблемы с точки зрения наших внутренних интересов, с позиции развития абхазской государственности и культуры, то, безусловно, мы будем иметь будущее. Будущее Абхазии в ее молодежи. Она лет через десять будет управлять обществом. Да, Россия очень помогает нам в этом отношении, выделяя целевые места для получения российского образования, для подготовки кадров. Но эти кадры должны возвращаться в Абхазию. И местные кадры должны получать свое саморазвитие. Они должны быть востребованы. Молодежь должна быть востребована. Молодежь, которой под тридцать, которой тридцать пять. Потому что молодежь – это та демографическая группа, которая максималистски думает не о наживе, а именно о том, как проявить себя. Молодежь хочет прежде всего себе доказать, что она состоялась, и тем самым принести пользу обществу. Пора делать ротации групп на поколенческом уровне, под управлением элитарной, интеллектуальной части общества, которая в основе составляет научный потенциал всей системы Абхазской Академии Наук, – молодежь могла бы быть той силой, которая решит именно эти важнейшие проблемы.

Тарба:   Я думаю, Вы правы, Мзия Багратовна. Проблема наша в том, что выпускники наших вузов не востребованы. А их востребованность во многом зависит от культурной политики абхазского государства. В этом отношении я не могу сказать, что наши политики не работают. Но за ту низкую зарплату, которую платят сегодня ученым-исследователям, преподавателям, молодежь в науку не идет. Это проблема и России. Сегодня мы должны вкладывать в культуру, чтобы пожинать плоды спустя десятилетия. Хотя, конечно, надо признать, что современная абхазская интеллигенция делает немало. Посмотрите, сколько сегодня переиздается научных произведений, ставших библиографической редкостью. Переизданы труды Баграта Васильевича Шинкубы, Шалвы Денисовича Инал-Ипа и др. У нас на Кавказе (я не говорю сейчас о грузинских, армянских поэтах и писателях) три поэта-писателя, которых хочу выделить особо: это Баграт Васильевич Шинкуба, Кайсын Кулиев, Расул Гамзатов. Они обогатили не только литературу народов Кавказа, но и русскую литературу.

Квициния:         Но молодежь все же осознает значимость исследовательской и преподавательской профессий, хорошая молодежь…

Габелия:           Я тоже хочу несколько слов сказать… Хотя мы все немного отдаляемся от темы и говорим довольно-таки пространно. Во-первых, большое вам спасибо, Борис Исаевич. Мы не первый раз встречаемся в этой аудитории, и это отрадно. На самом деле, большую благодарность мы хотим выразить вам и нашим абхазским коллегам, которые этот круглый стол организовывали. Тут я хотел бы поддержать оптимизм Владимира Константиновича Зантарии и одновременно присоединиться к пессимистическим высказываниям философа Ивана Дорофеевича Тарба. Есть такая метафора: «Человек, оказавшись поневоле на корабле, взявшись за мачту, пытался не плыть по ходу этого корабля». На самом деле, мы должны признать, что глобализация – это свершившийся факт. Но хотел бы отметить, что началась она не вчера и не сегодня. Я недавно на международной конференции выступал с сообщением: «Абхазия в античную эпоху как фактор глобализационного процесса». Поэтому хочу полностью поддержать Владимира Константиновича в том, что у нас есть великие исторические традиции. В эпоху античности «глобализация» была: эллинистическая культура полмира охватила, и Абхазия оказалась именно в рамках той глобализации. После этого римская колонизация, византийская, персы. Но каждый раз мы, несмотря на глобализационные процессы, оставались самими собой. И сегодня мы должны устоять. И мы устоим, во многом опираясь на исторические традиции. Они есть, не пропали, и мы должны это сегодня осознать.

Аламия: Хотел бы ответить на вопрос Татьяны Геннадьевны, который остался, на мой взгляд, без ответа. Напомню, вопрос был поставлен так: есть ли такая ценность, такое дело, вокруг которого абхазский этнос, абхазский народ мог бы объединиться. Полагаю, что и в ХХ и в XXI в. объединяющим фактором нашего народа является идея независимости. Пожалуй, она и сегодня еще объединяет нас, несмотря на разные интересы и политические ориентации. Но сегодня власть спекулирует и использует, эксплуатирует эту идею независимости, поскольку знает хорошо, что эта идея хорошо воспринимается в обществе самыми разными слоями. И власть вот этой идеей как бы себя защищает. Однако простые люди, которые внизу стоят, они тоже чувствуют неискренность власти. Абхазское общество, оно маленькое, и врать здесь никому не удается. Вместе с тем, на наших глазах происходит капитализация жизни; она дискредитирует любую духовную ценность. И мы легко поддаемся этим поветриям. Ведь мы – абхазы – не заметили даже, как и когда мы переоделись. А одежда – один из важных показателей культурной идентичности, верно? А мы не заметили. Мы только сегодня начинаем это замечать, и возвращаемся к своим историческим и культурным корням (в том числе и к своей национальной одежде). Мы стали проявлять к одежде интерес, чтобы отличить себя как абхазов. Человека может спасти красота. Но сегодня и красоту надо спасти. И истину надо спасти. И сегодня самое главное – нравственность надо спасти. Все это может сделать только сам человек.

Зантария:         Я только могу добавить: уважение к национальным традициям – это очень хорошо, но не хватает государственной поддержки. Использование элементов народного костюма в разработке современных моделей одежды – это очень интересное направление, и у нас целая плеяда молодых модельеров идет таким путем. Почему эти тенденции не поддерживать на государственном уровне?

Тарба:   Я также хочу обратить внимание, что мы с вами лично – те, кто пишет и просвещает, – являемся носителями национальной идеи и опираемся на труды наших духовных предшественников. Вспомним работы: Б.В. Шинкуба «Последний из ушедших» (1974, рус. пер. 1976); Ш.Д. Инал-Ипа «Вопросы этнокультурной истории абхазов» (1975), где представлен весь ареал влияния абхазского этноса от Трапезунда до Керченского пролива; Г.А. Дзидзария «Махаджирство и проблемы истории Абхазии XIX столетия» (1975). Эти труды позволили раскрыться национальному самосознанию абхазов. У нас есть еще на что опираться. У нас есть глубинный план, пласт духовно-нравственных и интеллектуальных ценностей.

Салакая:           Абхазская историческая наука возникла фактически лишь после установления Советской власти. Первые работы по истории написаны не профессиональными историками, а видными представителями абхазской интеллигенции, общественными деятелями С.П. Басария, С.М. Ашхацава, Д.И. Гулиа (См.: [Басария 1923; Ашхацава 1925; Гулиа 1925]). В центре их внимания были вопросы формирования абхазского этноса, государственности и самосознания. Однако эти работы были подвергнуты жесткой критике, обвинены в немарксизме и национализме, а книги изъяты из обращения. Тем не менее национально-освободительная борьба получила высокую оценку в первых работах историков-марксистов А.В. Фадеева и А.А. Олонецкого [Фадеев 1931; Фадеев 1932; Фадеев 1934; Олонецкий 1934]. Начавшееся в 1930-е гг. наступление на абхазскую государственность и этническую самостоятельность достигло своего апогея в конце 1940-х гг. Лишь после смерти Сталина и осуждения Берия абхазам было возвращено право на свою этническую самостоятельность и историю.

Другие участники «круглого стола» уже отмечали выдающуюся роль крупнейших абхазских историков Г.А. Дзидзария, Ш.Д. Инал-ипа. Я только хочу уточнить, что совместно с Инал-ипа работал З.В. Анчабадзе. Он обосновал автохтонность абхазов, исследовал проблемы формирования абхазской феодальной народности и абхазской нации [Анчабадзе 1959]. Изучением государственности Абхазии занимался Б.Е. Сагария, хотя и вынужден был придерживаться жестких идеологических рамок [Сагария 1970; Сагария 1981].

В современной Абхазии изучение истории страны становится одним из приоритетных направлений в трудах местных исследователей. Мы возвращаемся к своим корням, к архивам, публикуем неизвестные документы и материалы. Особенно ценными для нас являются собранные И.Р. Марыхуба исторические источники второй половины ХХ в., в которых представлена история национально-освободительной борьбы абхазского народа [Марыхуба 1994; Марыхуба 2010].

Среди исследований последних десятилетий отмечу книгу О.Х. Бгажба и С.З. Лакоба «История Абхазии с древнейших времен до наших дней» [Бгажба, Лакоба 2007], в которой история абхазов рассматривается не изолированно, а в тесном взаимодействии с другими соседними народами и древними цивилизациями. Авторы опираются на новые археологические материалы, архивные документы, письменные источники, что позволило им предложить новые интерпретации историческим событиям Абхазии. В книге Т.А. Ачугба «Этническая история абхазов XIX–XX вв.» [Ачугба 2010] особое внимание уделяется этнополитическим и миграционным аспектам, оказавшим влияние на этнокультурное и демографическое развитие абхазского этноса. Не менее значимым для развития современной интеллектуальной культуры Абхазии является труд А.Э. Куправа «Вопросы традиционной культуры абхазов» [Куправа 2008], в котором на основе письменных источников и материалов полевых исследований описываются духовные и нравственные основы абхазского народа («апсуара»), этикетные нормы и эстетические ценности; народные сходы и ораторское искусство, влияние миграции населения, уклада жизни, быта и обычаев абхазов на антропонимические процессы, взаимодействие религиозных верований и народной культуры. Отмечу также книги О.В. Маан: «Культурно-этнические контакты абхазов в раннем средневековье» и «Проблемы этнического развития и традиционно-бытовой культуры абхазов» [Маан 2014^а; Маан 2014^б], в которых на основе археологического, этнографического материалов и сообщений письменных источников исследуются историко-культурные связи абхазов с народами Причерноморья, Кавказа, других областей и государств за пределами Черноморского бассейна. Развиваются и историографические исследования: С.Ш. Салакая рассматривает основные этапы развития абхазской исторической науки с 20-х до 90-х гг. XX в. [Салакая 2009].

Пружинин:       Простите, я вмешаюсь. Я человек со стороны, и не специалист по культуре и цивилизации, тем более не специалист по абхазскому этносу. Но может быть именно эта позиция стороннего наблюдателя позволяет мне делать некоторые выводы. Как известно, внешняя опасность консолидирует общество мгновенно. И к ней часто апеллируют, чтобы консолидировать общество. Но строить жизненную перспективу на такого рода апелляциях невозможно, Необходимо обратиться к положительным, по самой своей сути, культурно-историческим основаниям общественной жизни. И то, что я здесь, на нашем круглом столе услышал, дает мне основание сказать: именно развитие национального языка может явиться сегодня таким консолидирующим культурным началом для абхазского народа. Дело ведь еще и в том, что «культура» в ее функции устроения, организации жизни общества надстраивается над ее более основательным и более ранним смысловым слоем. Цицерон обозначал этим словом некий аналог сельскохозяйственной работы – культивирование, возделывание души.

Гулиа, в свое время, так сказать, создал абхазский язык. Филолог, историк, писатель, интеллектуал, он сделал нечто реальное, он сотворил нечто культурно значимое для сохранения своего народа! Он возделал абхазский язык. И народ оценил достоинство его знания, оценил смысл его усилия для жизни. И если дело Гулиа продолжается, энциклопедия готовится, гуманитарные и философские исследования ведутся, образуются научные центры и т.д., то именно эта интеллектуальная и образовательная работа, мне кажется, является главной для абхазской интеллигенции в консолидации абхазского этноса сегодня, в условиях глобализации. И я думаю, эта констатация значима не только для абхазского этноса.

Квициния:             Борис Исаевич, где бы мы ни находились – в аудитории, в научном сообществе, в кабинете президента или, допустим, в парламенте – везде мы должны понимать и помнить, что мы должны поставить вопросы именно национального этнического возрождения, основанного на языке. Конкретно предлагать какие-то механизмы решения проблем, а в аудитории мы должны воспитывать именно в таком духе молодежь, формировать у них именно это этническое языковое сознание. У меня был один такой маленький пример: из села парень учился у нас на историческом факультете. Он увлекается охотой. И вот как-то я задала ему вопрос: как этот процесс охоты проходит сегодня? Потому, что есть традиция этого ремесла, описанная в произведениях литературы со времен нартского эпоса. Он заинтересовался и написал работу. Мы с ним в процессе исследования этого ремесла определили: какие нововведения, новации внедрены в охоту сегодня, что сохранилось традиционное, и как это выражается в абхазском языке. Мы написали это для того, чтобы в языке сохранилось как этим ремеслом надо заниматься в Абхазии. Если мы везде, где можем, будем заострять внимание на такого рода моментах, переводящих традицию в современный язык, мы сотворим современный абхазский язык несмотря ни на какую «неизбежную» глобализацию.

Дамениа:          Да, это интересно с точки зрения исследователя, но не массовой культуры.

Квициния:         Нет, не только с точки зрения исследователя. Это исследование должно получить практическое воплощение. И оно получит, если мы будем работать, если будем прилагать усилия.

Дамениа:          Да, наверное, культуру можно сохранить, только творя ее.

Пружинин:       Совершенно точно. И очень хорошо, что это чувствует абхазская интеллигенция.

ЛИТЕРАТУРА:

Анчабадзе 1959 – Анчабадзе З. В. Из истории средневековой Абхазии (VI–XVII вв.). Сухуми: Абгосиздат, 1959.

Ачугба 2010 – Ачугба Т. А. Этническая история абхазов XIX–XX вв. Сухум, 2010.

Ашхацава 1925 – Ашхацава С. М. Пути развития абхазской истории. Доклад, читанный на 1-м Всесоюзном Краеведческом Съезде в Абхазии 12 сентября 1924 г. Сухум: Изд. Наркомпроса ССР Абхазии, 1925.

Басария 1923 – Басария С. П. Абхазия в географическом, этнографическом и экономическом отношении. Сухум: Изд. Наркомпроса ССР Абхазии, 1923.

Бгажба, Лакоба 2007 – Бгажба О.Х., Лакоба С. З. История Абхазии с древнейших времен до наших дней. Сухум, 2007.

Гаджиев 2011 – Гаджиев К. С. Национальная идентичность: концептуальный аспект // Вопросы философии. 2011. № 10. С. 3–16.

Гожба 2009 – Гожба Р. Предисловие // Абхазия – документы и материалы (1917–1921). Сухум, 2009.

Гожев, Тарба 2013 – Гожев К. М., Тарба И. Д. Сознание и самосознание – этническое и национальное (социально-философский континуум). Сухум: РИО АГУ, 2013.

Гулиа 1925 – Гулиа Д. И. История Абхазии. Т. 1. Тифлис: Изд. Наркомпроса ССР Абхазии, 1925.

Куправа 2008 – Куправа А. Э. Вопросы традиционной культуры абхазов. Сухум, 2008

Лихачев 2000 – Лихачев Д. С. Экология культуры // Лихачев Д. С. Русская культура. СПб., 2000. С. 91–101.

Маан 2014^а – Маан О. В. Культурно-этнические контакты абхазов в раннем средневековье. Сухум: Дом печати, 2014.

Маан 2014^б – Маан О. В. Проблемы этнического развития и традиционно-бытовой культуры абхазов. Сухум: Дом печати, 2014.

Марыхуба 1994 – Марыхуба И. Р. Абхазия в советскую эпоху. Сборник документов. Т. 1: Абхазские письма / Сост., автор предисл. и коммент. И. Р. Марухба. Сухум, 1994.

Марыхуба 2010 – Марыхуба И. Р. Абхазия в советскую эпоху. Сборник документов. Т. 2: Из истории национально-освободительной борьбы абхазского народа (70-е годы XX в.) / Сост., автор предисл. и коммент. И. Р. Марухба. Сухум, 2010.

Олонецкий 1934 – Олонецкий А. А. Очерки по развитию капиталистических отношений в Абхазии (конец XIX – начало XX века). Сухум: Авнийк, 1934.

Сагария 1970 – Сагария Б. Е. Национально-государственное строительство в Абхазии (1921–1931). Сухуми: Алашара, 1970.

Сагария 1981 – Сагария Б. Е. Образование и укрепление советской национальной государственности в Абхазии (1921–1938). Сухуми: Алашара, 1981.

Салакая 2009 – Салакая С. Ш. Вопросы истории Абхазии XIX – начала ХХ века в абхазской советской историографии. Сухум: Алашарбага, 2009.

Спир 1901 – Спир А. Очерки критической философии / пер. Н. А. Бракер. М.: Посредник, 1901.

Толстой 1928–1958 – Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. В 90 т. М.: Государственное Издательство Художественной Литературы, 1928–1958.

Фадеев 1931 – Фадеев А. В. К вопросу о феодализме в Абхазии (По материалам научной экспедиции 1930 года). Сухум: Советская Абхазия: Апсны капш, 1931.

Фадеев 1932 – Фадеев А. В. Русский царизм и крестьянская реформа в Абхазии. Сухум: Советская Абхазия: Апсны капш, 1932.

Фадеев 1934 – Фадеев А. В. Краткий очерк истории Абхазии (С древнейших времён до крестьянской реформы 1870 года). Ч. I. Сухум: Абгиз, 1934.

Щедрина 2014 – Щедрина Т. Г. Лев Толстой и Африкан Спир – русские философы: к истории одного автографа // Лев Николаевич Толстой / под ред. А. А. Гусейнова, Т. Г. Щедриной. М.: Политическая энциклопедия, 2014. С. 452–477.

Derrida 1997 – Derrida J. Le Droit à la philosophie du point de vue cosmopolitique. Paris: Verdier, UNESCO, 1997.