В талмудическом трактате «Гиттин» разводное письмо (гет) является метафорой развода между Богом и Израилем. Разрушение Храма римлянами в 70 г. н. э. – центральный моментом этого развода, метаисторическое событие. Чтобы объяснить причины развода, мудрецы Талмуда заимствовали понятия греческой и римской политической философии и создали на их основе свою систему категорий («напрасная вражда», «пути мира», «мир в мире» и т.п.). В понятиях каждодневного существования мудрецы заботились об «исправлении мира» путем улаживания конфликтов между евреями, а также между евреями и язычниками. Но в метаистории они оплакивали расторжение Священного брака и приближали его восстановление.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: Платон, Талмуд, Новый Завет, Ориген, политическая философия.

In the Talmudic tractate Gittin, the letter of divorce (get) appears as a metaphor of the divorce between God and Israel. The Destruction of the Temple by the Romans in 70 C.E. was the major metahistorical event, the point of the divorce. To explain the reasons of this divorce, the rabbis borrowed the notions of Greek and Roman political philosophy to build their own system of ideas (“the ways of peace,” “the vain hatred”, etc.). In the terms of everyday existence, the rabbis optimistically cared about “the improvement of the world” by reconciling human beings (Jews and non-Jews). In the terms of Metahistory, they lamented the Sacred Divorce and did their best for the restoration of the Sacred Marriage.

KEY WORDS: Plato, the Talmud, the New Testament, Origen, political philosophy.

Он дал нам способность быть служителями нового завета, не буквы, но духа, потому что буква убивает, а дух животворит (2 Коринф. 3:6).

Речь пойдет о важнейшем вопросе философской герменевтики, о случайном и сущностном понимании текста и события. В христианстве проблема понимания обернулась различием между буквой и духом. Зачарованность этим различием пережила все возражения и вылилась в постмодернистское «переворачивание», так что буква уже стала животворить, а дух убивать[i]. Действительно, христианство по сути своей метафорично. Ветхий Завет – прообраз Нового, синагога – прообраз церкви. Христианство само сознает себя как метафору и как событие. Событие христианства – воплощение Слова и то, что за этим непосредственно следует (в том числе – разрушение Второго Храма). Событие совершает гигантский перенос смысла от духа к букве и обратно. Очевидно, с иудаизмом все обстоит иначе. Второй Храм повторяет судьбу Первого, а Первый – судьбу святилища в Шило. Механизм повторения известен: евреи нарушают заповеди и получают наказания, но избранность Израиля сохраняется, переноса смысла в истории не происходит. Второй Храм – реплика Первого, но не метафора Первого. Поэтому толкование события появляется как бы «случайно», «между прочим». Нет ни философского обобщения, ни поэтической метафоры как основы композиции. По крайней мере так это выглядит на первый взгляд, который бывает и последним. Попыткой иного усмотрения является наша статья[ii]. На наш взгляд, диалектика духа и буквы, случайного и сущностного в Талмуде есть, но иная, чем в христианстве и европейской философской традиции. В Талмуде событие трагикомично, тривиально и сакрально, происходит случайно и в метаистории.

Случайно и между прочим Вавилонский Талмуд упоминает разрушение Второго Храма (70 г.) и Иудейскую войну (66–73 гг.), восстание Бар Кохбы (132‒135 гг.) и уничтожение египетского еврейства (115‒117 гг.) – события, изменившие ход еврейской истории. Самое известное упоминание – в трактате «Йома». Йома – это Йом Киппур (день искупления). Речь идет о заповедях (о ритуале) праздника. Талмуд, составленный в III‒VII вв., комментирует Мишну, изданную в начале III в. Мишна на иврите значит «повторение», заучивание заповедей. Трактат Мишны «Йома» начинается с леммы (1:1): «За десять дней до Йом Киппура первосвященника переводили из его дома в Палату паредров». Талмуд удивляется словам Мишны (8б):

А разве она называлась Палатой паредров, а не Палатой булевтов? Первоначально звали её «Палата булевтов», но когда за первосвященство стали брать плату с соискателей и менять первосвященников каждые двенадцать месяцев, как меняли паредров, тогда и палату стали называть «Палата паредров».

Паредры выполняли в Иерусалиме функции агораномов, то есть следили за рыночными ценами. Булевты – это члены совета (буле), то есть Синедриона. Вероятно, паредры стояли ниже будевтов, должности которых могли быть пожизненными. Отсюда недоумённый вопрос: в какую палату помещали первосвященника: паредров или булевтов? И дается остроумное решение – булевты уподобились паредрам. Так оно и было со времен Ирода Великого и до разрушения Храма – первосвященников меняли чуть ли не каждый год, чтобы не допустить их усиления. По этому поводу приводится толкование рабби Йоханана бар Наппаха (около 180–279 гг. н.э.) к стиху из Книги Притч Соломоновых (9а):

В чём смысл слов: «Страх пред Господом умножает дни, лета же нечестивых сокращены будут» (Прит. 10:27)? “Страх пред Господом умножает дни” — сказано о Первом Храме, который простоял четыреста десять лет, и за это время сменилось только восемнадцать первосвященников. “Лета же нечестивых сокращены будут” — сказано о Втором Храме, который простоял четыреста двадцать лет, а сменилось за это время более трёхсот первосвященников. Вычти отсюда сорок лет первосвященства Шимона Праведного, восемьдесят лет Йоханана Первосвященника, десять лет Ишмаэля бен Фави (а некоторые говорят: одиннадцать лет рабби Эльазара бен Харсома), и получится, что каждый был первосвященником не более года.

Толкование рабби Йоханана бар Наппаха сугубо «плотское», буквалистское (но не буквальное). Буквальный смысл библейского текста очевиден – страх перед Господом умножает дни человека, удлиняет его жизнь, а нечестивые караются сокращением жизни. Но рабби Йоханан понимает это иначе: страх перед Господом умножает срок пребывания в должности, а нечестие – сокращает. Поскольку это толкование привязано к истории продажи первосвященства, то получается, что Господь сократил сроки пребывания в должности во времена Второго Храма[iii]. За этим по аналогии следует рассуждение рабби Йоханана бен Торта (II в. н.э.)[iv] о причинах разрушения Второго Храма, Первого Храма и святилища в Шило (9а-б):

Из-за чего было разрушено святилище в Шило? Из-за разврата и святотатства… Из-за чего был разрушен Первый Храм? Из-за трёх преступлений, совершавшихся в то время. И что же это за преступления? Идолослужение, разврат и кровопролитие... Но почему же был разрушен Второй Храм? Ведь в те времена учили Тору, соблюдали заповеди и вершили дела милосердия? Так, но была у них напрасная ненависть. И это должно научить тебя, что идолослужение, разврат и кровопролитие все вместе не перевешивают напрасной ненависти[v].

Этому рассуждению нет аналогов в Библии[vi], зато мы находим нечто подобное в знаменитом рассказе Фукидида о схватке олигархов с демократами на острове Керкира во время Пелопонесской войны (III, 82,2).

Вследствие внутренних раздоров на города обрушилось множество тяжких бедствий, которые, конечно, возникали и прежде и всегда будут в большей или меньшей степени возникать, пока человеческая природа останется неизменной, различаясь лишь по своему характеру в зависимости от обстоятельств. Действительно, во время мира и процветания как государство, так и частные лица в своих поступках руководятся лучшими мотивами, потому что не связаны условиями, лишающими их свободы действий. Напротив, война, учитель насилия, лишив людей привычного жизненного уклада, соответственным образом настраивает помыслы и устремления большинства людей и в повседневной жизни [Фукидид 1981, 147].

Следуя Фукидиду, Иосиф Флавий живописал «внутренний раздор» (стасис) в Иерусалиме[vii]. Еврейское общество раскололось на «философские школы», враждующие друг с другом из-за понимания Торы. Философскими школами (хайресейс, русское «ереси») Иосиф назвал ессеев, саддукеев и фарисеев. Толкование Торы стало яблоком раздора. Четвертая школа («ревнители» — зелоты), отказалась принимать любую власть, кроме власти Бога. «Кинжальщики» (сикарии) убивали и похищали богатых и знатных. «Шарлатаны» (гоэтай) соблазняли народ чудесами и подстрекали к бунту. За все это Бог покарал евреев и разрушил Храм.

Очевидно, «напрасная ненависть» (синат хинам) пришла в Талмуд из греческой риторики и философии, а не из библейской традиции. Платон здесь особенно постарался, дав в «Государстве» (470b) определение «войне» (полемос) и «раздору» (стасис):

Мне кажется, что недаром есть два названия – война и раздор. Это два разных [проявления] зависящих от двух видов разногласий. Двумя я считаю их вот почему: одно – среди своих и близких, другое – с чужими, с иноземцами. Вражда между своими была названа раздором, а с чужими – войной [Платон 2007, 293][viii].

Ключевое слово здесь – вражда (эхтра). В «Истории» Фукидида она встречается 24 раза. Вражду к иноплеменникам Платон считает естественной, а вражду к соплеменникам – болезнью («Государство», 470c). Эта и есть талмудическая синат хинам. За «напрасной ненавистью», кажется, нет ни метафоры, ни аллегории. Но в пространстве Талмуда видимость обманчива. Талмуд находит безошибочный образ для стасиса, для «напрасной вражды». Этот образ – развод, изгнание нелюбимой жены. И отсюда вырастает трактат «Гиттин».

* * *

Тема трактата «Гиттин» – гет, то есть разводное письмо. От разводного письма Мишна переходит к «исправлению мира» (тиккун олам) и «путям примирения» (дархей шалом). Мудрецы исправляют мир, вводя новые правила или обновляя старые, чтобы наладить мир между людьми. Эти правила возникают из запросов дня. «До того, как появились погибшие на войне, — говорит Мишна, — в Иудее не было сикарикона. С тех пор, как появились погибшие на войне, есть в Иудее сикарикон» (5:6). Название сикарикон намекает на сикариев. Римский закон о конфискации земель повстанцев назывался Lex Cornelia de Sicariis [Her 1984, 368]. Но в Талмуде сикариконом называли сами земли, конфискованные у евреев римлянами. Сначала мудрецы запрещали евреям покупать сикарикон. По крайней мере, первоначальные владельцы должны были получить от покупателей возмещение. Постепенно мудрецы снижали размер возмещения, чтобы вся земля Израиля не перешла к язычникам.

Талмуд отзывается на тему Мишны огромным «тематическим отступлением», где речь идет о восстаниях и об их печальном исходе (55б‒58а). Оно построено как комментарий к толкованию р. Йоханана на стих из Книги Притч Соломоновых:

В чем смысл слов “Блажен человек, который всегда страшится, а ожесточающий сердце свое попадет в беду” (Прит. 28:14)? Из-за Камцы и Бар Камцы разрушен Иерусалим, из-за петуха и курицы разрушена Тур Малка, из-за дышла повозки разрушен Бейтар.

Удивительным образом мы вновь встречаемся с рабби Йохананом бар Наппаха. Эта вторая встреча равна первой. В трактате «Йома» рабби спрашивает: «В чём смысл слов: “Страх пред Господом умножает дни, лета же нечестивых сокращены будут” (Прит. 10:27)»? В трактате «Гиттин» он же задает вопрос: «В чем смысл слов “Блажен человек, который всегда страшится, а ожесточающий сердце свое попадет в беду” (Прит. 28:14)?» Оба стиха взяты из Книги Притч Соломоновых и отнесены к восстаниям. Напрашивается гипотеза из репертуара die Quellenkritik («критика источников»): редакторы обоих трактатов используют общий источник, одну коллекцию толкований.

В трактате «Гиттин» толкование рабби Йоханана трехчастно: «Из-за Камцы и Бар Камцы разрушен Иерусалим, из-за петуха и курицы разрушена Тур Малка, из-за дышла повозки разрушен Бейтар». Этим трем частям соответствуют три цикла историй: про падение Иерусалима, Тур Малки и Бейтара. Тур Малка («царская гора») – это, скорее всего, тот же Бейтар, а Бар Дарома (герой Тур Малки) – тот же Бар Кохба, герой Бейтара. Удвоение понадобилось, чтобы соблюсти трехчастную композицию, обычную для тематических фрагментов Талмуда.

Первая часть начинается с истории Бар Камцы (55б‒56а)[ix]:

Из-за Камцы и Бар Камцы разрушен Иерусалим. У одного человека был друг по имени Камца и враг по имени Бар Камца. Камца был милостив к нему, а Бар Камца распускал о нем сплетни. Устроил этот человек пир и сказал слуге: “Иди, приведи мне Камцу”. Пошел слуга и привел Бар Камцу. Увидел этот человек Бар Камцу, сказал: “Что нужно здесь этому сплетнику? Уходи отсюда!” Приказал он ему встать и уйти. Сказал Бар Камца: “Раз уж я пришел, разреши мне остаться, верну тебе цену всего, что съел и выпил”. – “Нет”. – “Верну тебе половину цены твоего пира”. – “Нет”. – “Верну всю цену твоего пира”. – “Нет”. Схватил его хозяин и вывел вон. Сказал Бар Камца: “Поскольку мудрецы сидели на пиру и не воспротивились, ясно, что их это устраивало. Пойду с доносом в царский дом”. Пошел и сказал кесарю: “Евреи взбунтовались против тебя”. – “Откуда ты знаешь?” – “Пошли им животное для заклания и увидишь, совершат ли они жертвоприношение”. Взял кесарь трехлетнего теленка и послал его с Бар Камцей. В пути Бар Камца изувечил теленку верхнюю губу (а другие говорят, выколол глаз). […] Решили было мудрецы совершить жертвоприношение ради мира с римлянами – сказал им рабби Захарья бен Авкилос: “Будут говорить, что на заклание приносят увечных животных”. Решили убить Бар Камцу, чтобы не пошел и не донес, – сказал им рабби Захарья: “Будут говорить, что изувечивший жертвенное животное подлежит смертной казни”. Сказал рабби Йоханан: “Смирение рабби Захарьи бен Авкилоса разрушило наш Храм, сожгло наше Святилище, изгнало нас из нашей страны”.

Этот рассказ несет в себе очевидное противоречие. Мы вправе ожидать, что безымянный хозяин пира, ожесточивший сердце свое, попал из-за этого в беду или, по крайней мере, что из-за ожесточения его сердца разрушен Иерусалим. Но рабби Йоханан бар Наппаха говорит: Иерусалим разрушен из-за смирения! Рабби Захария бен Авкилос смирился перед общим мнением и навлек беду на Израиль. Выводы Талмуда не соответствуют посылкам.

В серии новелл, идущих следом, можно найти мотив «ожесточения сердца», когда речь заходит о зелотах и сикариях, которых Талмуд называет «разбойниками».

Трое богачей было в Иерусалиме. […] Эти трое могли бы двадцать один год снабжать город. Но были там разбойники. Сказали они [мудрецам]: “Выйдем и заключим мир с римлянами”. Не позволили им мудрецы. Тогда разбойники сказали: “Выйдем и сразимся с римлянами”. Сказали им мудрецы: “Не будет удачной битва”. Тогда сожгли разбойники амбары с пшеницей и ячменем и настал голод (56а).

Иосиф также знает о гибели припасов из-за усобиц главарей «разбойников», Шимона и Эльазара (Иудейская война V, 24). В трактате «Гиттин» главарем оказывается Абба Сиккара («отец сикария» или «отец сикарий»). Он боится собственной шайки и не решается заключить спасительный мир с римлянами. Этот персонаж появляется только для того, чтобы помочь своему дяде Йоханану бен Заккаю бежать из осажденного Иерусалима. В отличии от Аббы Сиккары, Бен Заккай – лицо реальное, фарисей-законоучитель. Повесть о его бегстве и о встрече с Веспасианом – звено в цепи новелл. «Ожесточение сердца» здесь ни при чем. Напротив, мудреца упрекают в «молчании» перед лицом императора: рабби промолчал и упустил шанс спасти Иерусалим (56б)!

И тот же упрек Талмуд обращает к Богу. Бог молчит, когда Тит-злодей хулит и поносит Его, вторгается в Его Святая Святых, совершает соитие с блудницей на свитке Торы и рассекает мечом храмовую завесу. Абба Ханан читает об этом Псалом (89:9): – «“Кто силен, как Ты, Господь” (там же, 89:9) – кто силен и тверд, как Ты, Господь, ибо Ты слышишь хулу и поношение этого злодея и молчишь». А в школе рабби Ишмаэля толкуют это так: «“Кто из богов (ба-элим) сравнится с Тобой, Господь!” (Исх. 15:11) – кто из немых (ба-илмим) сравнится с Тобой, Господь!». Если слова Аббы Ханана можно понять в духе стоической философии как похвалу атараксии (бесчувствию) Бога, то игра слов элим-илмим похвалой никак не выглядит. Бог не просто молчит, он нем! Израиль надеялся на него, как на свою твердыню, и теперь Тит-злодей спрашивает: «Где Бог их, твердыня, на которую они полагались?» (Втор. 32:37). Бог, конечно, наказывает Тита и посылает комара точить его мозг. Перед смертью Тит приказывает: «Сожгите тело мое, а пепел развейте над семью морями, чтобы не нашел меня Бог евреев и не призвал к суду». Это можно было бы счесть иллюстрацией на тему «ожесточающий сердце свое попадет в беду», но истинная задача рассказа – подвести к концу первой части трехчастной композиции (56б‒57а):

Онкелос б. Калоникос был сыном сестры Тита. Захотел он стать иудеем, вызвал колдовством дух Тита и спросил его: “Что важнее всего в том мире, где ты сейчас?” – “Израиль”. – “Стоит ли присоединиться к нему?” – “Заповеди их многочисленны, не сможешь ты исполнять их. Лучше возбуди против них этот мир, и будешь во главе, ибо написано: ‘Стали враги его главенствовать, недруги его благоденствуют’ (Плач Иеремии 1:5) – всякий притеснитель Израиля сделался главой”. – “А каково твое наказание?” – “То, что я сам назначил себе. Каждый день собирают развеянный пепел и воскрешают меня, и судят, и сжигают мое тело, а пепел развеивают над семью морями”. Вызвал [Онкелос] колдовством дух Валаама и спросил его: “Что важнее всего в том мире, где ты сейчас?” – “Израиль”. – “Стоит ли присоединиться к нему?” – “Не ищи им мира и благополучия во все дни” (Втор. 23:7). – “А каково твое наказание?” – “Кипящей спермой”. Вызвал [Онкелос] колдовством дух Йешу-назаретянина и спросил его: “Что важнее всего в том мире, где ты сейчас?” – “Израиль”. – “Стоит ли присоединиться к нему?” – “Ищи им благополучия, а зла не ищи. Задевающий их словно задевает зрачок глаза своего”. – “А в чем наказание твое?” – “Кипящими испражнениями”. Ведь сказал мудрец: “Тот, кто издевается над словами мудрецов, наказывается кипящими испражнениями”. Смотри, какова разница между преступником из Израиля и языческим пророком. [Одного наказывают кипящими испражнениями, а другого – кипящим семенем.] Учили. Сказал р. Элиэзер: “Смотри, что значит опозорить человека, – ведь Святой, благословен Он, был на стороне Бар Камцы и разрушил Свой Храм, и сжег Свое Святилище”.

И это уже второе объяснение катастрофы. Первое объяснение гласило: «Смирение рабби Захарьи бен Авкилоса разрушило наш Храм, сожгло наше Святилище, изгнало нас из нашей страны». Второе объяснение таково: «Смотри, что значит опозорить человека, – ведь Святой, благословен Он, был на стороне Бар Камцы и разрушил Свой Храм, и сжег Свое Святилище». Иисус издевался над словами законоучителей (мы знаем из Евангелий, что так оно и было), а хозяин пира опозорил какого-то Бар Камцу. Через цепь случайных аллюзий Талмуд подводит нас к заключению: Бог разрушил свой Храм и сжег свое святилище из-за того, что какой-то не названый по имени еврей обидел другого еврея, о котором ничего не известно, кроме имени!

Вторую и третью части композиции можно не рассматривать подробно. Мы узнаем, почему «…из-за петуха и курицы разрушена Тур Малка, из-за дышла повозки разрушен Бейтар». В «возвышении сердца» повинен Бар Дарома, двойник Бар Кохбы. «Подвели Бар Дарома уста его, возгласившие: “Не покинул ли Ты нас, Господь, и с войском нашим не выходишь!”» (Пс. 60:12). Но в остальном этот мотив никакой роли не играет. Череда рассказов, связанных аллюзиями, приводит нас к истории, рассказанной Рейш Лакишем, другом рабби Йоханана бар Наппаха (58а).

Вот случай с женщиной, которую звали Цофнат, дочь Пниэля. Цофнат – имя ее, ибо все смотрели (цофим) на красоту ее. Пниэль – имя отца ее, ибо был он первосвященником и служил в Святая святых (ли-фнай ве-ли-фним). Тот, кто взял ее в плен, всю ночь насиловал ее, а наутро надел на нее семь одеяний и вывел на продажу. Подошел один урод и сказал: “Покажи мне красоту ее”. – “Пустой человек, если хочешь взять ее – бери, ибо нет красивее ее в целом мире”. – “И все-таки [я хочу видеть ее]”. Снял продавец с нее шесть одеяний, а седьмое разорвала на себе она сама, вывалялась в пыли и сказала перед Ним (ле-фанав): “Владыка мира! Пусть нас Ты не пожалел, но почему к святости Имени Твоего великого нет у Тебя жалости?” И ее оплакивал Иеремия: “Дочь народа моего, опояшься вретищем и вываляйся в пыли, скорби, как скорбят о единственном сыне, причитай горестно, ибо внезапно губитель придет на нас” (Иер. 6:26). Сказано не “на тебя” (алаих), а “на нас” (алейну), то есть и на Меня (алай), и на тебя (алаих) придет губитель!

За этой историей кроется страшная символика. Имя первосвященника – Пниэль, буквально – «Лик Бога». О Пниэле сказано, что он служил ли-фнай ве-ли-фним. Буквально это можно перевести: «перед лицом внутри». В иврите есть связь между словами «лицо» (паним) и «внутренность» (пним). Первосвященник служил внутри самого сокрытого (Святая Святых) перед Ликом Бога и сам был «Ликом Бога». Цофнат говорит «перед Ним» (перед Богом), буквально – «перед Его Ликом». Но, поскольку ее отец – «Лик Бога», то она говорит перед своим отцом. Мало того, она говорит перед своим мужем. Цофнат – это сам Израиль, жена Бога. Ведь к ней относятся слова Иеремии: «Дочь народа моего, опояшься вретищем, вываляйся в пыли…». Она и вывалялась в пыли, как предсказал пророк! Губитель приходит на нее (на Израиль) и на Бога!

Упоминание губителя (шодед) влечет толкование Рава на слова пророка Михея (2:2): «В чем смысл написанного: “И погубят (ашку) мужа и дом его, человека и удел его”?» Михей, живший в VIII в. до н.э. при царях Езекии и Манассии, обличал еврейскую знать, но Талмуд имеет в виду совсем не знать и даже не римлян. Губитель – подмастерье плотника (58а)![x].

«Вот случай с одним подмастерьем, что возжелал жену своего учителя-плотника. Как-то раз плотнику понадобились деньги в долг. Сказал ему подмастерье: “Пришли ко мне жену, и я одолжу ей”. Послал к нему жену, и та провела с подмастерьем три дня. Рано утром пришел к нему учитель[xi]. Спросил его учитель: “Жена, которую я послал к тебе, где она?” – “Я сразу же и отпустил ее. И слыхал я, что по дороге изнасиловали ее какие-то юноши”. – “Что же мне делать?” – “Если хочешь послушать мой совет, разведись с ней”. – “А где я возьму денег расплатиться по брачному договору?” – “Я одолжу тебе, и расплатись с ней”. Развелся с ней учитель, а подмастерье взял ее в жены. Когда же настал срок возвращать деньги, а у учителя их не оказалось, сказал ему подмастерье: – “Отрабатывай мне свой долг”. И когда те ели и пили, стоял плотник и подливал им. И слезы текли из глаз его и капали им в чаши. И в тот час вынесен был приговор [всему Израилю]. А другие говорят: за то, что два фитиля были в одной лампаде».

Этим анекдотом кончается вся огромная трехчастная композиция, открытая словами рабби Йоханана бар Наппаха: «В чем смысл слов “Блажен человек, который всегда страшится, а ожесточающий сердце свое попадет в беду”? Из-за Камцы и Бар Камцы разрушен Иерусалим, из-за петуха и курицы разрушена Тур Малка, из-за дышла повозки разрушен Бейтар». В конце композиции мы узнаем, что все это случилось из-за ученика плотника, который погубил своего учителя. Собственно, даже и не погубил, а опозорил. И это – повторение вывода, уже сделанного в конце первой части композиции: «Смотри, что значит опозорить человека, – ведь Святой, благословен Он, был на стороне Бар Камцы и разрушил Свой Храм, и сжег Свое Святилище». «И в тот час вынесен был приговор», — утверждает Талмуд. Хотя мы знаем и еще одну трактовку (в конце первой истории первой части): «Смирение рабби Захарьи бен Авкилоса разрушило наш Храм, сожгло наше Святилище, изгнало нас из нашей страны». А возможно, весь Израиль был наказан за прелюбодеяние («за то, что два фитиля были в одной лампаде»). Не за всеобщий разврат, как в обличениях пророков, а за нарушение заповеди одним подмастерьем! Не за ограбление всех бедных знатью Израиля, а за обиду, нанесенную подмастерьем мастеру.

История в Талмуде анекдотична. Она состоит не из больших полотен, как у Фукидида или Иосифа Флавия, а из анекдотов, каких много у Апулея и Петрония. Герои их – хитрые любовники, глупые мужья, коварные жены, императоры и простые люди. Слуга, перепутавший Камцу с Бар Камцей, брат и сестра, в детстве попавшие в рабство к разным хозяевам и чуть было не ставшие мужем и женой – список можно продолжить. Каждый из этих рассказов – камешек в мозаике. Но в разломах композиции (в конце первой части и в конце третьей) открывается общая суть. Оказывается, случайное событие вызывает космические последствия. Это не вера Александра Дюма в игру случая и человеческих страстей, это перенос тяжести с истории царей, народов и пророков на историю одного «маленького человека», «человека толпы». Тот, кто погубит одного человека, погубит мир, а кто спасет его – спасет мир (собственно, это и утверждает знаменитая лемма из трактата Мишны «Санхедрин» 4:5). Из-за обиды, нанесенной плотнику, разрушен Иерусалим, сожжен Храм и евреи изгнаны из своей страны. Новый Завет говорит в сущности то же самое. Правда, в Новом Завете плотник (или сын плотника) оказался сыном Бога, а обидчик – не подмастерье, а весь Израиль. Зато в Талмуде Иисус – обидчик, оскорблявший законоучителей. Антихристианский Талмуд и антиеврейский Новый Завет едины в морали, не известной ни Библии, ни греческой философии. Появление этой морали – революция, из которой выросли и Новый Завет, и Талмуд[xii].

Эти выводы сделаны на основании тематического фрагмента, который вытекает из комментария рабби Йоханана[xiii]. Для большинства исследователей такие фрагменты неинтересны. Ведь Талмуд представляется антологией, «собраньем пестрых глав»[xiv]. Изучению подлежат «жанры», собранные в антологию: рассказ (маасе), проповедь (драша), притча (машаль), изречение (мемра) и т.п. Вокруг «рассказа» выросла талмудическая «нарратология». В ее рамках Джефри Рубенстайн разобрал часть фрагмента, о котором у нас шла речь [Rubenstein 1997]. Рубенстайн называет свой анализ «сравнительно-литературным» и противопоставляет его историческому исследованию или «критическому изучению источников» (die Quellenkritik) [Ibid., 21]. Это сразу выдает в нем представителя «новой критики» (the New Criticism). Но в методе Йоны Френкеля, патриарха «новой критики» в талмудической филологии, Рубенстайну нравится игнорирование контекста, ведь важно «определить границы рассказа». Этими границами, по мнению Рубенстайна, являются история Камцы и Бар Камцы с одной стороны и бегство рабби Йоханана бен Заккая – с другой. А темой является «вакуум лидерства». Мудрецы не проронили ни слова, когда выгоняли Бар Камцу, не приняли решения насчет жертвы императора, не сумели заключить мир с римлянами и обуздать сикариев. И наконец, Рабби Йоханан бен Заккай «промолчал» перед лицом императора. На этом для Рубенстайна история заканчивается. Ни молчания Бога, ни истории плотника, ни заключений Талмуда о причинах изгнания – ничего этого нет в помине. И вообще ничего нет за пределами границы «рассказа». Самое главное, что отсутствует в анализе Рубенстайна – это трактат «Гиттин» per se.

(продолжение следует)