В своей любопытной статье Том Рокмор доказывает, что ильенковское понимание идеального имеет целью обосновать оригинальную Марксову теорию экономической стоимости, но не достигает этой цели. Более того, ильенковский подход затуманивает каноническое марксистское различение между материализмом и идеализмом, тем самым не укрепляя марксизм, а подрывая его. По ходу дела Рокмор высказывает целый ряд других критических комментариев, в том числе несколько относящихся к моей попытке [Бэкхёрст 1991, 189 – 195] использовать различие между опредмечиванием и отчуждением.

Должен сказать, что я отнюдь не нахожу выводы Рокмора убедительными. Я не буду подробно рассматривать его аргументы – по правде говоря, я даже не уверен, что действительно их понимаю. Вместо этого я хочу изложить свои взгляды по рассматриваемым им вопросам, чтобы разъяснить читателям, почему я не считаю Ильенкова виноватым в грехах, приписываемых ему Рокмором.

Но сначала о терминологии. Хотя Рокмор иногда говорит, что он обсуждает ильенковскую теорию идеалов, на самом деле речь идет о знаменитом ильенковском понимании идеального, т.е. нематериальных явлений, таких как понятия, универсалии, смыслы (значения), ценности, рассуждения и т.п. Ильенков много писал об идеалах, таких как идеал Свободы, Равенства и Братства или идеал Просвещения, особенно в своей книге «Об идолах и идеалах» [Ильенков 1968], но важно отличать такие обсуждения от его трактовки философской категории идеального как таковой [Ильенков 1962; Ильенков 2009]. Я уверен, что Рокмор это понимает, но его текст может ввести в заблуждение.

Перейдем к сути. Сначала я рассмотрю отношение работ Ильенкова к различию между материализмом и идеализмом, прежде чем перейти к обсуждению им трудовой теории стоимости. И в заключение я выскажу некоторые соображения о взаимоотношении отчуждения и опредмечивания.

Материализм и идеализм

Для начала припомним ильенковское решение проблемы идеального. Ильенков доказывает, что идеальные явления существуют объективно. Они не сводятся к аспектам внутреннего, субъективного мира индивидуального сознания, но являются характеристиками внешнего мира, которому отдельные личности коллективно противостоят. Может показаться, что, утверждая это, Ильенков прибегает к некой форме платонизма, но это не так. Ильенков настаивает на том, что идеальные явления обязаны своим существованием человеческой деятельности. Область идеального порождается и поддерживается коллективной деятельностью людей, взаимодействующих с миром. Идеальность есть форма объективированной деятельности. Как таковые, идеальные явления суть аспекты культуры, обладающие тем не менее прочной объективностью, с которой личности должны считаться не меньше, чем с объективностью физических предметов, с которыми они сталкиваются.

Для многих советских философов, таких как оппонент Ильенкова Давид Дубровский, идеальные объекты сводились к ментальным явлениям, а ментальные явления в конечном счете сводились к деятельности мозга. Для Ильенкова, напротив, объяснение идеального должно идти не от ментального к идеальному, а наоборот. Объективность идеального есть часть объяснения природы и возможности человеческих разумов (minds), поскольку каждый индивидуальный разум возникает только посредством ассимиляции, или интериоризации, форм мысли, конкретные примеры которых лежат в идеальной области духовной культуры человечества. То, что человеческие существа обитают в царстве идеального, составляет различие между нашими разумами и разумами животных, отличных от человека, жизнедеятельность которых определяется их биологической природой во взаимодействии с их непосредственной средой. Наша природа, напротив, столь же историческая, сколь и биологическая, и наши жизни проживаются в исторически разворачивающимся мире, который постоянно открывает нам возможности самоопределения и самопреобразования.

 Держа в уме эти взгляды Ильенкова, спросим теперь, как они соотносятся с противопоставлением материализма и идеализма. Защита Ильенковым объективности идеального, конечно, спровоцировала обвинения в том, что он является идеалистом [Лекторский 2012, 281–287]. Однако, рассматривая это обвинение, мы не должны быть столь же поспешными, как его обвинители. Различие между материализмом и идеализмом – один из основных элементов марксистской мысли, который часто использовался для того, чтобы разделить всех мыслителей на две группы (чаще характеризуемых в милитаристском духе как «группировки» или «лагеря») – хороших и плохих, прогрессивных и реакционных, научных и мистических, революционных и буржуазных. В Советском Союзе название «идеалист» использовалось как палка для избиения оппонентов, которое, впрочем, смягчалось только тем фактом, что Маркс и Ленин умных идеалистов предпочитали глупым материалистам. Но теперь, когда мир советской философии исчез или погиб, и мы уже не обязаны рассматривать философские дебаты в таких манихейских терминах, следует сделать шаг назад и спросить: что поставлено на карту различением материализма и идеализма? О чем идет спор?

Ответ, конечно, состоит в том, что спор может идти о многих разных вещах. Быть может, самый главный спор идет о том, что можно назвать фундаментальным объяснением природы реальности. Отвечая на вопрос «Как возник мир?», начинаем ли мы с соображений о физических явлениях («Большой взрыв» и т.п.), или же апеллируем к разуму, представляя мир как результат осмысленного планирования? Не кажется неправдоподобным назвать первую стратегию «материалистической», а вторую «идеалистической». И по этому критерию Ильенков, очевидно, материалист, и ничто из сказанного им об идеальном этому не противоречит.

Вторая проблема касается объяснения специфически исторических явлений. Объясняем ли мы исторические события, и особенно историческую деятельность (agency), в первую очередь обращением к материальным факторам, в частности, соображениями касательно экономических сил и отношений, или же мы понимаем их как реализацию идей (то ли психологическим состоянием деятелей, то ли более межличностными идеальными формами)? Исторические материалисты рекомендуют по отношению к истории первый подход, идеалисты – второй. При всем том в марксистской традиции очень много споров о том, что именно должно вытекать из последовательно материалистического понимания истории. Так что хотя мы можем сказать, что Ильенков, несомненно, утверждает в широком смысле материалистическое понимание истории – в противовес, например, гегелевскому пониманию истории как одиссеи идей – нет сомнений, что его понимание идеального предоставляет культурным формам, ценностям и концептуальным структурам такую степень автономности, в которой более редукционистски настроенные материалисты им бы отказали. Но поскольку твердолобый экономический детерминизм очевидно неприемлем, ильенковскому ревизионизму – если это действительно ревизионизм – в этом вопросе можно только аплодировать. Более того, он вряд ли представляет собой уступку идеализму, поскольку совместим с нюансированным, многоуровневым подходом к историческому объяснению, который уходит от всеобъемлющих нарративов как в материалистическом, так и в идеалистическом стиле.

Третий момент касается того, существует ли на самом деле такая вещь, как независимая от разума материя, и если да, то не являются ли материальные предметы всего лишь выродившимися формами чего-то идеального. В этом пункте Ильенков, очевидно, материалист.

Четвертый момент по своей природе более эпистемичен. Позиция Ильенкова, по-видимому, предполагает, что мы имеем познавательный доступ к реальному миру только благодаря его идеализации деятельностью человека. Иначе говоря, только посредством усваивания и принятия нами понятий и форм мышления, имеющих место в нашей культуре, мир вообще нам открывается. Так что мир, который мы знаем, есть мир, опосредованный нашими понятиями. Но если мы знаем мир потому, что наше место обитания – в области идеального, откуда мы можем знать реальность такой, какова она есть вне всякого отношения к нашим формам мышления или способам деятельности? Ильенков, похоже, столкнулся здесь с проблемой, подобной той, которая побудила Канта объявить вещи в себе непознаваемыми. Ильенков признает это проблемой, и я в течение ряда лет искал наилучшие подходы к ее решению [Бэкхёрст 1999; Бэкхёрст 2014]. Сам Ильенков отвечал на этот вопрос уклончиво, но я думаю, что его позицию можно реконструировать следующим образом. Хотя верно, что мы знаем реальность только в той мере, в какой она раскрывает себя нам благодаря нашим формам мышления и опыта, никакое объяснение того, каким образом возможны мышление и опыт, не может обойтись без отсылки к нашему статусу как существ во плоти, обитающих в мире, созданном не нами. И это не просто потому, что наилучшее объяснение того, что у нас вообще есть представление о реальности, по существу предполагает отсылку к физическому миру, но потому, что само наше сознание предполагает осознание себя как длящихся (enduring) материальных существ, пребывающих в объективном мире совместно с другими подобными существами. Так что хотя в позиции Ильенкова можно явственно усмотреть наследие трансцендентальной философии, он не трансцендентальный идеалист. Возможно, его позицию можно назвать «трансцендентальным материализмом», на том основании, что он считает наш статус материальных существ предварительным условием возможности мышления и опыта, но во избежание порождения парадокса я предлагаю уклониться от этого искушения и просто называть Ильенкова  материалистом.

Есть и другие способы отличать материалистов от идеалистов, но нет нужды приводить их здесь. Достаточно заметить, что нет заслуживающих внимания идей у Ильенкова, которыми он бы подрывал какую бы то ни было форму материализма, достойную серьезного рассмотрения (за исключением, конечно, той формы материализма, согласно которой существуют только материальные явления, где под «материальными явлениями» понимаются явления, фигурирующие в естественнонаучных теориях и объяснениях, – то, что такой сциентизм философски катастрофичен, служит постоянной темой философии Ильенкова, но Рокмор, конечно же, не намерен эту форму поддерживать).

Поэтому я не вижу причин заявлять, что Ильенков наносит ущерб марксизму, смазывая различие между материализмом и идеализмом. Конечно, он заставляет нас усиленно размышлять о различиях между материальным и идеальным, так что после этих усиленных размышлений можно пожелать, чтобы философия могла освободиться от сражений между «измами», которые скорее упрощают проблемы и притупляют ум, чем просвещают его. Если бы одним из следствий философии Ильенкова была возможность отправить конфликт между материализмом и идеализмом в мусорный ящик истории, я первый бы аплодировал этому. Но я не уверен, что мы можем признать за ним такую заслугу. Он был, в конце концов, сыном своего времени, и я не вижу причин сомневаться в заявленной им самим подлинности его приверженности материализму.

Трудовая теория стоимости

Я полагаю ошибочным считать, как это делает Рокмор, что Ильенков выдвинул свою концепцию идеального для обоснования Марксовой теории стоимости. И столь же ошибочным было бы, по моему мнению, утверждать, что Ильенков апеллирует к трудовой теории стоимости для оправдания своих взглядов на идеальное. Положение скорее таково. Ильенков, несомненно, пришел к своей трактовке идеального, размышляя над марксовым анализом стоимости и над тем, как различные гегелевские понятия влияли на этот анализ [Ильенков 1997; Ильенков 2009]. И, излагая свое понимание, Ильенков использует взгляды Маркса как убедительную иллюстрацию формирования идеального явления (формы стоимости) человеческой деятельностью. Конечно, это не просто иллюстрация, поскольку Ильенков использует свой подход как пример того же самого стиля мышления, который влиял на Маркса. Это очень важно, но основная идея тут в том, что стоимость товара есть нечто идеальное, отличное от его физического характера, но проявляющееся в нем. Это отражает общий характер идеального. Оно несводимо к материальному, но выражается в материальном, или проявляется им, коль скоро соответствующие материальные явления воплощаются в сети практик и отношений, от которых зависят эти материальные свойства. Ильенков иногда говорит об этом как о представлении: идеальное представляется в физической форме предмета. Это может сбить с пути (и это сбило с пути Рокмора), поскольку Ильенков имеет здесь в виду не представление в том смысле, в каком образ представляет предмет или слово обозначает вещь. Это отношение больше походит на отношение между дипломатом и страной: дипломат представляет свою страну в том смысле, что страна предстает в образе дипломата, который говорит за нее, или, если хотите, страна говорит через дипломата [Ильенков 2009, 38]. Подобным же образом идеальное присутствует в физической форме предмета и выражается им, говоря с нами сквозь его физическую форму.

В Марксовом анализе стоимости есть много интересных аспектов, и размышления Ильенкова об идеальном могут, конечно, пролить свет на некоторые из них. Поэтому его работа релевантна дебатам о правдоподобности теории Маркса и способах реконструкции ее различными направлениями марксистской традиции [Ойттинен, Раухала 2014]. Однако нет никаких оснований полагать, что убедительность трудовой теории стоимости опирается на  философскую концепцию, формулируемую Ильенковым, как, по-видимому, полагает Рокмор, или что ильенковская теория идеального является в каком-либо смысле заложником успеха трудовой теории стоимости. Невзирая на их концептуальные связи, их успех не зависит друг от друга. Я думаю, что Ильенков прекрасно это понимал, так что нельзя обвинять его в совершении ошибок, которые ему приписывает Рокмор.

Отчуждение и опредмечивание

Рокмор критикует то, как я использую – в «Сознании и революции» [Бэкхёрст 1991] – различение отчуждения и опредмечивания. Я доказываю, что там, где Гегель видит «погружение духа в субстанцию» как форму отчуждения, поскольку дух противостоит самому себе как чему-то другому, ильенковская точка зрения приглашает нас отличать опредмечивание от того, что марксисты называют «отчуждением», а именно отлучением рабочих от продуктов их труда и самого процесса труда в условиях капитализма. Коммунизм стремится устранить отчуждение, но не имеет смысла стремиться преодолеть опредмечивание, поскольку опредмечивание идеального есть предварительное условие возможности мышления и опыта (это, конечно, совсем не тот смысл опредмечивания, который можно обнаружить в писаниях феминисток, упоминание которых Рокмором скорее затуманивает вопрос). Рокмор придает большое значение тому обстоятельству, что Гегель предвосхитил марксистскую идею отчуждения, что справедливо, но я не вижу, каким образом это опровергает различение, которое я предлагаю и описываю. И я, конечно же, не понимаю, каким образом признание проницательности Гегеля в этом вопросе может подорвать различие материализма и идеализма. Потому что спор между Гегелем и Ильенковым идет не о том, должны ли мы думать об идеальном как представленном в материальном, и не о том, можно ли описать угнетение рабочего класса как включающее отчуждение. Спор между ними идет о том, как понимать само опредмечивание. Идет ли речь о Духе (с большой буквы), разворачивающем себя, о мысли, мыслящей себя? Или о естественной истории человеческих существ, взаимодействующих с физическим миром? Спор между материалистами и идеалистами идет об ответе на этот вопрос.  Как мы видели, философия Ильенкова, к добру или к худу, продолжает воспринимать этот вопрос серьезно. И его ответ на этот вопрос, безусловно, последовательно материалистический.

Голос Ильенкова играет решающую роль в философской культуре Советского Союза, и он является важной фигурой в марксистской философской традиции. Но его роль не сводится к этому. Его идеи многими путями связаны с различными направлениями развития современной мысли, такими как растущий интерес англо-американской философии к Гегелю в работах таких мыслителей, как Брэндом, Пиппин, Пинкард и Макдауэлл, или развитие идей Выготского в современной психологии, такое как в захватывающих работах Майкла Томазелло о развитии мышления и языка. По моему мнению, пора меньше говорить о позиции Ильенкова в старых спорах, а больше о том, как его идеи открывают нам творческие пути мышления, обращенные в будущее.

Литература

Бэкхёрст 1991 – Bakhurst D. Consciousness and Revolution in Soviet Philosophy: From the Bolsheviks to Evald Ilyenkov. N.Y.: Cambridge University Press, 1991.

Бэкхёрст 1999 – Бэкхёрст Д. Культура, нормальность и жизнь разума // Вопросы философии. № 9. С. 159-177.

Бэкхёрст 2014 – Бэкхёрст Д. Деятельность и рождение личности // Проблемы и дискуссии в философии России второй половины ХХ века: современный взгляд. М.: Наука, 2014.

Ильенков 1962 – Ильенков Э.В. Идеальное // Философская энциклопедия. М.: Советская энциклопедия. 1962. Т. 2.

Ильенков 1968 – Ильенков Э.В. Об идолах и идеалах. М.: Политиздат, 1968

Ильенков 1997 – Ильенков Э.В. Диалектика абстрактного и конкретного в научно-теоретическом мышлении. М.: РОССПЭН, 1997.

Ильенков 2009 – Ильенков Э.В. Диалектика идеального // Логос. 2009. № 1. С. 6–62.

Лекторский 2012 – Лекторский В.А. Философия, познание, культура. М.: Канон+, 2012.

Ойттинен, Раухала 2014 – Ойттинен В., Раухала П. Ильенковская диалектика абстрактного и конкретного и недавние дебаты о форме стоимости // Dialectics of the Ideal. Evald Ilyenkov and Creative Soviet Marxism. Ed. by Alex Levant and Vesa Oittinen. Leiden; Boston: Brill, 2014.