Знакомясь с работами современных историков русской философии автор обнаруживает, что они не знают настоящего предмета своих исследований и потому пишут обо всем – о «русской идее», о России и Западе и проч. К философским текстам относят публицистику, литературоведение, богословие. Современные описания русской философии производят на него впечатление «распадающего целого». Он даже вопрошает: «Дозрела ли история русской философии до состояния научной и учебной дисциплины или она все еще собирает факты?»

Дело можно поправить, напомнив историкам о настоящем предмете философского исследования. Автору он знаком: это проблемы онтологии, гносеологии, логики, а также истории философии и философии науки. Ими занимается профессиональная научная философия. Она и только она и есть философия.

Примеряя такой масштаб к русской мысли, автор предложил альтернативную модель ее развития. Он полагает, что условия для развития профессиональной русской философии сложились только к середине 70-х гг. XIX в., а основы ее были заложены – вы не поверите! – М.М. Троицким. С 1875 г. философия в России пошла двумя путями. Во-первых, путем профессиональной философии, тяготевшей к европейскому стилю мышления. Она не выходила за пределы учебной аудитории, то есть, надо понимать, оставляла общество безучастным. Такой путь наметил Матвей Михайлович. Во-вторых, шумным путем внеуниверситетской философии, – преимущественно религиозной, нашедшей увенчание в так называемом «духовном ренессансе».

Но вполне «свободное развитие профессиональной философии (теории познания и диалектики, истории философии и философии науки)» началось в России (автор стесняется написать – в Советской России) только после Октября и, в частности, после приснопамятной высылки 1922 г. Высылка «содрала с русской философии “нарост”, который с момента ее формирования мешал ей развиваться как профессиональному знанию» (см. с. 000 наст. изд.). «Нарост» - это религиозная философия – и при этом – не только времени «Cеребряного века».

Свидетельством расцвета профессиональной философии в России после 1917 г. (в форме марксизма в качестве вариации научной философии) стали реабилитация философии как самостоятельной науки, успешное исследование логических форм мысли и системы категории материалистической диалектики, принципов диалектической логики, переосмысление мирового опыта истории философии, разработка проблем философии науки, работа деборинской школы в союзе с дореволюционными кадрами профессиональных философов, создание институций научной философии и большая специализированная периодика. Увы, развитие научной философии в СССР было прервано сталинизмом: состоялась реставрация военно-феодальной николаевской монархии во всех ее основных чертах.

Это и есть альтернативная модель.

Разрабатывая ее, автор попутно уничтожает «три мифа» современной историографии русской философии: о существовании последней с ХI в. (на самом деле, т.е. по Корсакову, она как-то начиналась у Галича и Павлова, но по-настоящему, родилась у Троицкого), о религиозно-идеалистической философии «Серебряного века» как вершине русской философии (на самом деле – никакая это не вершина, а совсем  наоборот), о том, что советская философия 1920 – 1930-х гг. представляет собою некое «серое пятно» неразличимых имен и проблем (а на самом деле, она есть вершина развития русской философии).

Не называя имен и сочинений историков русской философии, а только упрекая всех в празднословии, автор тем самым позволяет читателю тоже порассуждать о старом и – простите! – банальном вопросе об отношении свободного философствования и «профессиональной философии европейского типа». И вот обнаруживается, что автор чужд историческому подходу к этому вопросу. Строго говоря, развитие профессиональной философии начинается с преподавания в Киевской братской школе (1615–1632) и далее никогда не прерывается – если не в университетах, то в духовных академиях. Легко увидеть, что содержание «профессиональной научной философии» исторически обусловлено. Одно дело – XVII век, а другое – XIX!

 Профессия у философа – это специальность, место службы и средство для пропитания. После известного изъятия философии из университетов в 1849 г., уже в 60-е гг. институт профессиональной философии был воссоздан петербургскими бюрократами, которые, проводя университетские реформы, продумали план восстановления преподавания философии и ступени карьерного роста преподавателя. Помимо того, можно понимать профессионализм как высокое качество работы.

Научность тоже бывает разная. Троицкий «онаучивал» философию, опираясь на английскую эмпирическую психологию. О немецком трансцендентализме он говорил: «Дрова!» – и предлагал «бросить дрова в печь». Не выбрал ли С.Н. Корсаков своим аршином «троицкую» научность? Но почему? Ведь помимо научности Троицкого есть научность как способность к рациональному умозрению, теоретичность. Эта последняя и есть признак подлинного философа, будь он профессионал в университете или в духовной академии или же свободный художник от философии (как, допустим, А.С. Хомяков или А.И. Герцен). Таким образом, говорить о профессиональной научной философии вообще, без учета условий времени и культурной ситуации нельзя.

О профессиональной философии европейского типа и русского свободного философствования написано много. Напомню недавний опыт Н.П. Ильина-Мальчевского, который, выделив рациональность признаком философичности, предложил свою альтернативную модель истории русской философии. Можно обратиться к классическому С.Л. Франку, который резко разводил европейскую философию и русское мировоззрение (см. его рецензию на «Историю русской философии» В.В. Зеньковского). А вот Г.Г. Шпет и Б.В. Яковенко, будучи приверженцами европейского стиля философии, разрешали такое противопоставление диалектически, обнаруживая постепенное врастание в русское мышление «европейской» научности, теоретичности. Этот процесс они и сочли за исторический фарватер русской философии. В таком случае можно прослеживать историю философии в предысторической форме «любомудрия» и «приготовительного» XVIII в. Это хорошо сделано В.В. Зеньковским.

Наш автор совершенно чужд представлению об объективности философского содержания «растворенного» в иных формах культуры и о постепенной подготовке ума к восприятию его в адекватных формах мышления. История русской философии ему чужда. Чего не хватишься – ничего нет! Нет любомудрия допетровской Руси, нет профессиональной философии XVIII в., нет Чаадаева, славянофилов и западников (освоивших гегельянство). Автор не проронил ни словечка о весьма качественной профессиональной философии в духовных академиях, представители которой выручили нас в 60-е гг. XIX в. Жаль, что, автор даже намеком не дал представления о развитии философии после 1875 г. Он этого не сделал потому, что это не удобно для его новой модели. Ведь помимо внеуниверситетской религиозной философии была такая же свободная позитивистская и материалистическая (народники); она тоже была шумна и торила дорогу и научности, и революционаризму. Почему же автор о ней забыл? А что касается профессиональной философии, то профессионалы Московского университета Л.М. Лопатин и С.Н Трубецкой развивали религиозную метафизику, а в Петербурге А.И. Введенской – свой вариант критицизма, который у него прямо-таки требовал религии. Все ими делалось вполне научно, но не по Троицкому и вопреки нелюбви автора к религиозной философии.

Впрочем, указание автора на недостаточное развитие профессиональной философии в России до революции в чем-то верно. Об этом не раз говорили отечественные мыслители: В.С. Соловьев, С.Н. Трубецкой, Н.Я. Грот. Между тем, благодаря деятельности этих людей (особенно Н.Я. Грота) в Московском психологическом обществе и журнале «Вопросы философии и психологии» начался процесс, прямо перешедший в религиозно-философское возрождение начала ХХ в. Б.В. Яковенко, указывая на религиозную философию ренессанса, утверждает что «эти течения дают… не что другое, как именно философию, заставляют делать не что иное, как работать и мыслить именно философски, словом – учат философствовать в прямом и подлинной смысле этого слова».

Поэтому говорить об «исключительно положительных последствиях для развития философии внутри России», которые имели Октябрь и высылка 1922 г. совсем неверно.: в стране утвердилась монополия одной-единственной философии – о последствиях этого   легко скажет любой …

Позволю несколько замечаний по случаю резко негативной оценки русской религиозной философии, сделанной автором.

Конечно, странно, что он просто отрицает наличное, а именно: особое состояние русской культуры конца XIX – первой четверти XX в., получившее имя «духовного ренессанса». А вот соображения С.Н. Корсакова о ничтожности религиозной философии «русского ренессанса», просто слабы:

 1. Дескать, изгнанные в 1922 г. философы «ни в отдельности, ни вместе взятые никакого влияния на мировую философскую мысль не оказали» (см. с. 000 наст. изд.). Ну, зачем же так? Кое-кто кое-какое влияние все же оказывал. Очевидные признаки его мы находим, изучая жизнь Бердяева, Ильина, Лосского, Степуна, Франка. Автор явно погорячился. Ему нужно было сказать, что русское влияние на европейскую мысль для современного историка остается важной исследовательской проблемой.

2. Далее автор, заметив, что в отечественных университетах начала ХХ в. философия принимала «современный европейский вид», подсказывает, что при этом в списках тогда рекомендуемой учебной литературы мы не видим имен «философских звезд эпохи ренессанса».  А что, разве С.Н. Булгаков, И.А. Ильин, И.И. Лапшин, Н.О. Лосский, Л.П. Карсавин, С.Л. Франк не были преподавателями в московских и петербургских высших учебных заведениях?  Но дело даже не в этом, а в другом: в рамках университетской философии, принявшей европейский вид, Вышеславцев, Ильин, Лосский и Франк разрешали вечно русскую религиозно-метафизическую задачу, поставленную перед ними и самим «ренессансом» и, как они полагали, имманентной динамикой человеческого разума.

3. Есть еще один аргумент: «посмотрите, кого приглашали представлять Россию на Всемирных философских конгрессах» (см. с. 000 наст. изд.). Да, ориентированные на научную философию европейцы, приглашали тех, кто был им ближе. Но бывало разное. На конгресс 1911 г. пригласили «звезду ренессанса» Е.Н. Трубецкого, а он неблагодарно пишет:«…будут Виндельбанд, Риль и другие; но меня это мало соблазняет. Уж очень чуждо бы я себя чувствовал; приглашают сделать сообщение и дают 8 минут времени. И к чему мне все эти имманентности». На Конгрессы не только приглашали; о них еще и оповещали, и каждый, кто мог высказаться по его проблемам, высказывался. Из высланных «звезд ренессанса» чаще всего выступал на конгрессах Н.О. Лосский (на IV, V, VII, VIII, IX); на VIII выступал С.Л. Франк, на IX – Н. Бердяев. И что из этого следует?

4. Возможно, четвертым аргументом против «звезд» является указание на существование в конце XIX – начале XX в. иных, помимо религиозного, направлений. Они-де предложили конструкции, которые можно рассматривать в качестве предпосылок для развития современной философии. Так оно и есть. Нельзя не ценить набиравший философскую силу марксизм (занятия В.И. Ленина философией, которые потом предстали «Тетрадями», были высоко оценены русским зарубежьем – В.Э. Сеземаном, Д.И. Чижевским и др.), марксиствующий позитивизм (от А.А. Богданова до П.С. Юшкевича), феноменологические поиски… Но существование таких направлений не отменяет теоретической ценности религиозной философии, а лишь свидетельствует о высоком качестве философской жизни в дореволюционной России.

Еще А.А. Галактионов и П.Ф. Никандров возражали против «расширительного» толкования предмета русской философии. Сегодня о такой опасности знает любой историк и в меру своего умения старается ее обойти. С другой стороны, кто-то, недовольный качеством теоретичности русской философии, хотел бы утопить ее в «истории идей». Это – тоже позиция. Но, кажется, не она характеризует современную историографию русской философии.

На мой взгляд, текст С.Н. Корсакова не продуман в методологическом плане. Однако, по-видимому, сам он хорошо владеет материалами о советской философии 20-х гг. XX в., и больше пользы принесла бы его статья на тему: «Советская философия 20-х гг. ХХ в. Институты, имена, темы».

И последнее: С.Н. Корсаков справедливо обратил внимание на грубую ошибку, допущенную мною в рецензии на указатель содержания «Под знаменем марксизма». Редакции «Вопросов философии» и читателям журнала я приношу свои глубокие извинения.