В статье обсуждается вопрос о возможных путях развития наук о человеке в связи с современными успехами в области генетики человека и особенно когнитивных наук и наук о мозге. Автор пытается показать, что редуцирование научного знания о человеке к результатам изучения его  лишь как природного существа не только делает односторонним это знание, но и может привести к опасным последствиям в случае технологического использования  такого знания. В статье анализируются  доводы, выдвигавшиеся в обоснование тезиса о невозможности науки о человеке: свобода воли, самоконструирование человека, сознание и самосознание.  Автор обосновывает положение о том, что науки о человеке должны принимать во внимание, что человек не только естественное, но и искусственное существо, что он включён в культуру и разнообразные знаково-символические системы. На основе этого возможно плодотворное взаимодействие различных наук о человеке и решение тех новых проблем, которые порождены современными технологиями.

The author discusses  possible ways of  human sciences development in the context of the current successes in human genetics and especially in cognitive and brain sciences. The attempt is made to show that the reduction of scientific knowledge about the human being to the results of natural sciences is not only one-sided, but can create dangerous consequences in case of technological use of such knowledge. The arguments in the favor of the thesis about impossibility of human sciences  - the freedom of choice, self- constitution of the human being, consciousness and self-consciousness- are critically analyzed. The author argues that human sciences should take into account the principal fact, that the human being is not only a natural being, but also an artificial one, that  she/he is included in culture and various semiotic systems.  The accepting this idea makes possible fruitful interaction of different human sciences for solution of problems created by contemporary technologies.  

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: философия, науки о человеке, НБИК–технологии, свобода, конструирование, познание,    сознание, интроспекция, чтение мыслей, постчеловек.

KEY WORDS: philosophy, human sciences, NBIC-technologies, freedom, construction, cognition, consciousness,    introspection, mind-reading, post human being.

                                     Могут ли науки о человеке погубить человека?

    Около 50 лет назад ряд известных учёных говорили о том, что наука ХХI в. будет наукой о человеке.

    Сегодня мы оказались в очень любопытной ситуации. Кажется, что предсказания относительно развития наук о человеке  сбываются. Есть серьезные основания считать,  что науки о человеке – это передний  край развития современной науки в целом. Методы естественных и точных наук начинают применяться к изучению феномена человека. Представляется, что сегодня осуществляется вековая мечта о единстве науки: наук о природе и наук о человеке. Огромны успехи  генетики человека: расшифрован геном человека, открываются колоссальные возможности использования этих знаний. Сегодня исключительно интенсивно идет работа по изучению человеческого мозга: на эти исследования в  США  выделяется больше средств, чем на научные разработки в области физики. Развиваются когнитивные науки: исследования в области искусственного интеллекта, когнитивной психологии, когнитивной лингвистики, когнитивной психофизиологии. Появились новые методы и средства таких исследований, которыми еще недавно наука не располагала: информационные и нанотехнологии, магнитно- резонансная томография и др. Науки, которые до недавних пор не имели никакого отношения к изучению человека, начинают претендовать на вклад в его познание: ряд физиков [Пенроуз 2011, Менский 2011] утверждают, что квантовая механика может дать ключ к пониманию природы сознания. Получено много знаний о человеке, использование которых не только создает радикально новую ситуацию в развитии науки, но и может принципиально изменить человеческую жизнь.

    Между тем, последнее обстоятельство заставляет заново оценить предсказание, о котором я говорил. Оно предполагает, что именно с помощью наук о человеке можно найти условия, обеспечивающие сохранение самого  человека (иначе он погибнет). Однако действительная картина  оказывается  сложнее. Всё более становится ясным  новое  обстоятельство:  современные науки о человеке могут создать принципиально  иной уровень человеческого развития, но они же при определённых условиях могут  использоваться для  деградации человека, его расчеловечивания  -  в этом случае окажется, что именно развитие наук о человеке приведет к тому, что человек в привычном нам смысле исчезнет, погибнет.

    Примерно тогда же, в 70-е гг. прошлого столетия наш известный философ И.Т. Фролов сказал о том, что развитие науки в целом выходит на проблематику человека, что поэтому науки о человеке в ближайшем будущем станут лидерами научного прогресса. При этом он подчеркивал, что центром новой интеграции должна стать философия, которая не только исследует бытие и познание, но и анализирует человеческие ценности. Фролов  специально обращал внимание на то, что без ценностной компоненты, без ориентации на гуманистический идеал развитие наук о человеке и их использование может стать даже опасным.

    Сегодня мы понимаем сложность ситуации, которая порождается развитием наук о человеке и базирующихся на них технологий.

    Я имею в виду следующее. Экспериментальная наука, возникшая в Новое время, потенциально была связана с техническими приложениями. Ведь сам эксперимент предполагает использование неких технических приспособлений, при помощи которых создается ситуация, в природе невозможная. Установка новой науки состояла в том, что именно посредством создания искусственных условий можно наиболее адекватно изучать естественные процессы. Античная и средневековая наука исходила из принципиального отличия естественных и искусственных процессов, поэтому эксперимент и был  принципиально невозможен для науки того времени, а познание мира и создание технических устройств  считались  совершенно разными и несовместимыми видами деятельности. Теоретическое познание рассматривалось в качестве высшей формы деятельности, а попытки «перехитрить» природу посредством технических приспособлений (деятельность изобретателя, ремесленника) ценились не очень высоко. В Новое время меняется отношение к изобретательской и вообще технической деятельности. Без последней ведь невозможен эксперимент, а специфической чертой науки, начиная с Нового Времени, как раз становится её экспериментальный характер.

    Хотя наука Нового времени с самого начала содержала потенции своего технологического использования, всё же довольно долго сохранялось большое различие между фундаментальными и прикладными исследованиями, между деятельностью познания и деятельностью технического использования. Между тем, в наши дни возникает новый феномен, получивший название «технонаука»: фундаментальные и прикладные исследования сближаются, грань между ними становится всё менее резкой. А это означает, что исследование, изучение не только предполагает использование технических приспособлений, но и сопровождается созданием новых технологий для трансформации  изучаемых процессов. Это в первую очередь относится к наукам о природе и всё более распространяется на науки о человеке.

    Сегодня экономическое и социальное развитие во всё большей степени начинает определяться так называемыми NBIC-технологиями: нано-, био-, информационными и когнитивными. Сами эти технологии стали возможными на основе  научного изучения соответствующих процессов. Наука и создаваемые ею технологии определяют лицо наиболее развитых стран. Существует убедительная концепция, согласно которой возникает «общество знаний» – речь идёт прежде всего о научных знаниях. Именно NBIC-технологии  характерны для общества знания. Эти технологии во всё большей степени используются в изучении человека и в его возможной трансформации. Если до недавних пор наука использовалась для переделки природы (в результате чего возникла экологическая проблема), то сегодня настала очередь самого человека – для чего уже имеются соответствующие средства. В частности, это возможность «редактировать» генетическую карту и создавать «по заказу» определённые типы человеческих существ, возможность воздействия на мозговые (а через них на психические) процессы, переноса некоторых интеллектуальных процессов на искусственные (цифровые) носители. С помощью информационно-коммуникационных технологий  (через телевидение, интернет) можно воздействовать на сознание человека и даже программировать его. Вообще сегодня многие науки о человеке становятся во всё большей степени поставщиками средств для управления человеческим существом, проектирования его телесности и психики. Это касается и психологии (технологии психотренинга, обучающие технологии, технологии пиара  и т.д.), и социологии, и политологии (политические технологии, социология управления и т.д.). В этой связи не случайно возникают проекты создания «пост-человека», который будет отличаться от существующих большим физическим и психическим совершенством (лучше воспринимать информацию из внешнего мира, меньше спать, быстрее двигаться, принимать решения, дольше жить и т.д.). У него будут отсутствовать некоторые качества, которые до сих пор осложняли человеческую жизнь: он будет рационален, а не эмоционален, ряд традиционных ценностных установок у него просто исчезнут. В перспективе он может быть бессмертным, а его сознание перенесено с биологического носителя (каким является человеческое тело) на цифровой. Он будет существовать в мире «по ту сторону свободы и достоинства», как об этом мечтал классик американской бихевиористской психологии Скиннер [Скиннер 1971], ибо в научно организованном мире с этой точки зрения поведение человека будет рационально запрограммировано, и необходимости принимать самостоятельные свободные решения не будет. Над этими проектами сегодня работают большие научные коллективы в разных странах мира. Мне приходилось писать о том, что, если бы эти проекты осуществились (а частично они уже осуществляются), то это означало бы конец человека, «постчеловек» выступил бы убийцей настоящего человека. Ибо постчеловек, как он понимается современными сторонниками этого проекта, не нуждается в таких фундаментальных человеческих качествах, как забота, сострадание, самоотверженность, любовь и др. [Лекторский 2012, 170–176]. И это произошло бы именно с помощью наук о человеке.

    Конечно, это странный вывод. Ведь смысл развития наук о человеке в том и состоит, чтобы с их помощью дать средства для культивирования тех качеств, которые и делают человека человеком, а не в том, чтобы человека превратить в какое-то неведомое существо: нелюдь. И вообще непонятно, как человек перестанет быть человеком оттого, что он лучше изучит себя и примет к руководству результаты исследования его наследственности, нейрофизиологических процессов и психики.

    В этой связи нужно обратиться к одной философской идее, которая возникла не сегодня, но именно в наши дни оказывается весьма актуальной и нуждается в новой интерпретации и развитии. Это мысль о том, что изучаемый наукой реальный мир един, но в то же время не гомогенен и что существуют разные уровни (или типы) реальности, связанные друг с другом, но друг к другу не сводимые. Поэтому квантовомеханические процессы вряд ли объяснят поведение нейронов головного мозга, а знание физиологии и биологии человека – экономические процессы. Важно при этом ещё и то, что процессы вышележащего уровня влияют на процессы уровня нижележащего, организуя и перестраивая их определённым образом так, как эти процессы сами по себе никогда не смогли бы организоваться. Вот простой пример [Сперри 1994]. Как известно, в природе нет колеса: его впервые сделал человек. Когда катится колесо, ни один из законов механики, физики, квантовой механики не нарушается. Можно описать это движение как перемещение некоторого облака элементарных частиц. Но из самой квантовой механики нельзя понять, как стало возможным такое перемещение. Оно в действительности смогло осуществиться в результате воздействия процессов из вышележащей сферы человеческой культуры на процессы нижележащие (так называемая «нисходящая причинность»).

    Человек – существо, одновременно живущее в разных мирах: не только в мире физических и биологических процессов, но и в мире культуры, не только в мире естественном, но и в мире искусственном. Именно здесь и находится ключ к пониманию многих человеческих особенностей, которые, как казалось в течение длительного времени, делают невозможным исследование человека научным способом, т.е. якобы ставят под вопрос саму идею возможности науки о человеке.

                                   Возможна ли наука о свободе?

    Одна из таких особенностей – свободное принятие решения, за которое человек несёт моральную ответственность. Лишите человека этой свободы, а, значит, личной ответственности, и он перестанет быть человеком. Но ведь свобода означает отсутствие внешней причины. Причинно детерминированные события не могут быть свободными. Об этом философы писали много и убедительно. Но это значит, что свобода выпадает из мира природных зависимостей и тем самым из мира, о котором можно иметь научное знание.

    По И. Канту существуют два мира: мир природы и мир свободы. О первом возможна наука (включая и мир социальный в той степени, в которой в нём происходят природоподобные процессы, например, в сфере экономики), о мире втором наука в принципе невозможна, ибо свобода не может быть предметом не только научного знания, но знания вообще. Можно изучать человеческое тело, мозг, нейрофизиологические процессы как нечто объективное, происходящее в пространстве и времени, но нельзя  объективировать свободу. Последняя, как подчёркивал Кант, может существовать только как вещь в себе, т.е. вне рамок познания.

    Похожие мысли гораздо позже, уже в середине ХХ в., развивал Ж.-П.Сартр. В основе человеческого феномена, как он подчёркивал, лежит внутренняя свобода. Но она невозможна в мире бытия. Значит, заключал он, свобода – это отрицание бытия, это небытие, это «дыра в бытии». Поэтому согласно Сартру наука о человеке невозможна, ибо как свободное существо он ускользает от всяких объективаций и определений. О «дыре» нельзя иметь науку.

    Но вот в наши дни в рамках развития когнитивной науки обнаружились факты, которые, как считают многие исследователи, опровергают разделяемую многими философами (и соответствующую здравому смыслу) идею существования свободы воли. Тем самым человек во всех своих проявлениях как бы полностью включается в цепь природных зависимостей и становится таким же предметом научного исследования, как и всё, что существует в мире. Речь идёт об известных опытах американского нейрофизиолога Либета [Либет 2003]. Испытуемым предлагалось осуществить элементарное свободное действие: поднять руку по собственному желанию, и, как только это желание появляется, немедленно сообщить о нём экспериментатору. Между тем, последний с помощью определённой аппаратуры фиксировал в это время процессы, происходящие в мозгу испытуемого. Целая серия таких опытов как будто бы неопровержимо показала, что за несколько миллисекунд до того, как испытуемый осознавал своё решение поднять руку (и сообщал об этом экспериментатору), в его мозгу уже начинались процессы, которые приводили к поднятию руки. Получается, таким образом, что рука поднимается не потому, что испытуемый решил это сделать: наоборот, его решение предопределено уже начавшимися процессами в головном мозгу. Это, как кажется, неопровержимо говорит о том, что никакой свободы воли нет, что это просто иллюзия нашего сознания.

    Опыты Либета, неоднократно повторявшиеся и им самим, и другими, вызвали большую дискуссию, которая продолжается до сих пор [Деннетт 2003] Обсуждается и достоверность полученных в них фактов, и их интерпретация. Некоторые критики при этом считают, что, поскольку свобода воли как факт нашей психической и моральной жизни несомненно существует, нужно искать где-то в мозговых структурах центр принятия свободных решений (между прочим, сам Либет считал, что свобода воли всё-таки существует: правда, это проявляется не при принятии решения, а тогда, когда испытуемый решает отказаться от осуществления уже начатого действия – в этом случае осознаваемый волевой импульс предшествует соответствующим нервным процессам). Но идея о том, что центр свободы воли располагается где-то в нейронных структурах, выглядит, конечно, странно. Ведь в этих структурах, как и во всех природных образованиях, все события детерминированы другими, предшествующими им. Если бы в мозгу существовал такой центр, он выпадал бы из природных зависимостей и его нельзя было бы обнаружить при изучении мозга.

    Так где же искать центр свободы воли? Если его нельзя найти в мозгу, значит, он принадлежит сознанию как особой реальности, существующей наряду с материальной, хотя и в связи с нею. Такая точка зрения присуща не только Декарту и Сартру, у неё немало сторонников и сегодня. Однако огромное большинство учёных, работающих в области когнитивной науки (да и немало философов) считают, что опыты Либета неопровержимо показали: никакой свободы воли и никакого «Я», принимающего решения, в действительности нет – с их точки зрения традиционная философия и здравый смысл в этом отношении заблуждаются.

    Между тем, можно подойти к анализу этой проблемы с другой стороны. Ведь существование «Я», принимающего решения и отвечающего за последствия своих действий – важнейшее основание социальной и культурной жизни (как сказал бы Кант, «трансцендентальное условие возможности»). Но культура – это не нечто существующее отдельно от природы, а просто особый способ организации природных процессов и образований, который определяется не природными, а вне-природными основаниями. Свобода воли и есть культурный феномен. Её нет ни у животного, ни у маленького ребёнка. Она усваивается человеком вместе с освоением культурных форм и норм жизнедеятельности (к которым принадлежит и язык). Свобода вовсе не есть отсутствие всякой детерминации, как это нередко считается, а лишь отсутствие детерминации, внешней для личности. Решение всегда опирается на определённые рациональные основания: мотивы, предпочтения, цели и, в конечном счёте, принимаемые ценности. В этом смысле свобода противоположна не всякой необходимости, а лишь необходимости внешней, поэтому она может быть понята как осознанная внутренняя необходимость. Это было в своё время хорошо показано в немецкой классической философии, в частности, в философии Гегеля. Человек, действующий импульсивно, не основываясь на рациональных мотивах, как раз демонстрирует образец несвободного поведения, ибо в этом случае его действия  детерминируются внешними причинами: случайными желаниями, изменениями внешней ситуации и т.д. Иными словами, свободный человек – это человек, верный самому себе. «На том стою, и не могу иначе», сказал Лютер, и это было выражением подлинной свободы духа.

    Конечно, человек может меняться: изменять представления о мире и о ценностях, создавать новый образ самого себя. Но в любом случае принимаемые им решения будут определяться его мотивами. Свобода может по-разному пониматься в разных культурах, внутренняя свобода может культивироваться или нет (возникновение христианства очень много значило для развития ценности внутренней свободы, характерной для европейской культуры), внутренняя и внешняя свобода могут выступать в разных сочетаниях в различных культурах и обществах. И это зависит от типа культуры.

    Так же, как движение колеса не нарушает ни один закон квантовой механики, но не определяется этими законами, а лишь действиями того, кто это колесо запустил, свободный волевой импульс не нарушает никаких связей между нейронными процессами в мозгу, но из самих этих процессов не может быть понят и объяснён. В этой связи можно снова обратиться к экспериментам Либета. Дело в том, что в естественных условиях, как я уже сказал, любое действие определяется своим мотивом, а не просто желанием продемонстрировать свободу. Мотив в условиях эксперимента Либета был задан испытуемым извне – правда, они сделали этот мотив своим собственным. Но важно, что мотив существовал уже до начала эксперимента. Поэтому неосознаваемое желание (основанное на мотиве) выполнить задание экспериментатора и поднять руку имелось ещё до того, как испытуемым было принято сознательное решение. Этот несознаваемый импульс и мог запустить цепь нейронных процессов, приведших к поднятию руки.

    Культурные и социальные феномены, вне которых человек не существует, вполне объективны, могут изучаться и изучаются научными методами. Правда, последние отличаются от тех, которые до недавних пор были приняты в естествознании и считались единственно возможным эталоном научности [Лекторский 2003]. Ограниченность классических исследовательских методов признаётся  ныне и в науках о природе.¹ Разные разделы естествознания всё более имеют дело с изучением сложноорганизованных и саморазвивающихся систем. А в таких системах в некоторых ситуациях (в точках бифуркации) невозможно точно предсказать будущее поведение системы.

    До недавних пор в философии науки считалось общепризнанным положение о наличии симметрии между объяснением и предсказанием: если научная теория с помощью своих средств (формулируемых в теории законов) может объяснить, почему произошло то или иное событие, но не может предсказать будущие события, то эту теорию нельзя рассматривать в качестве научной. Этот тезис использовал К. Поппер для демонстрации ненаучного с его точки зрения характера двух популярных в ХХ в. теорий: марксистской концепции социально-экономического развития и психоанализа З. Фрейда [Поппер 1983]. Но сегодня ясно, что при научном исследовании сложно организованных систем дело обстоит иначе. Во многих случаях нельзя точно предсказать будущее, но можно вполне научно объяснить те события, которые уже произошли. Так, например, обстоит дело при изучении землетрясений: их невозможно точно предсказать (хотя можно определить сейсмоопасные регионы), но можно объяснить, почему землетрясение произошло в данное время и в данном месте после того, как этот событие уже случилось. Это же может относиться и к большим историческим событиям. Когда вы разговариваете со знакомым, вы примерно знаете, что от него можно ожидать, но никогда не можете точно предсказать его реакции. Человек, действительно, свободное существо, и его реплики не могут быть однозначно определены условиями беседы (между прочим, именно этим и интересен каждый плодотворный диалог: он не запрограммирован, его участники приходят к таким результатам, которых никто из них не ожидал в начале беседы).

    Конечно, как я уже говорил, любая человеческая реакция определена некоторыми внутренними основаниями, но эти основания настолько сложно переплетены, что извне их невозможно вычислить – да и сам человек не всегда отдаёт себе отчёт в этих основаниях, он может совершить иной раз такой поступок, которого он сам от себя не ожидал. Тем более это касается предсказания поведения человека нам незнакомого или принадлежащего к иной культуре, отличающейся от нашей с точки зрения принимаемой картины мира и системы ценностей. Но следует ли из того факта, что поведение отдельного человека очень трудно, а иногда невозможно предсказать, вывод о том, что научное познание человека невозможно? Нет, не следует.

Во-первых, как я уже писал, познание, понимание и предсказание – не одно и то же. В ряде случаев невозможно предсказать будущее событие, но можно его объяснить, при этом вполне научно. Если отдельный человек находится в обычных естественных условиях, то точно предсказать его реакции затруднительно (хотя, если мы хорошо с ним знакомы, то примерно знаем, что от него можно ожидать). Если человек поставлен в особые условия, затрудняющие проявления спонтанности (призван в армию, попал в больницу, тем более если он заключён в тюрьму, в лагерь и т.д.), то предсказывать его возможное поведение гораздо легче. Во-вторых, можно более или менее точно предсказывать поведение больших или малых групп людей, если речь идёт о не очень длительных временных интервалах. Именно этим и занимается социология, социальная психология и экономическая наука.

Познание или конструирование?

Существует ещё одна важная особенность человека, которая, как кажется, затрудняет, если не исключает возможность науки о нём. Дело в том, что каждый имеет образ самого себя («Я-концепцию»), без которого «Я» не существует. В образ «Я» входит несколько компонентов, в том числе представление о собственном теле, своих особенностях, желаниях, предпочтениях, принимаемых системах ценностей, т.е. представление о том, что хорошо и что плохо, как вести себя в определённых ситуациях, представлений о своей жизненной истории (память о своей биографии) и т.д. Образ «Я» создаётся человеком в процессе всей его жизни. При этом важнейшую роль в этом играют другие люди: начиная от образа собственного тела (ведь человек не видит своего тела в его целостности – этой привилегией обладает взгляд на него другого человека)², включая память о событиях своей жизни (ряд этих событий я знаю на основании рассказов о них других людей) и кончая принимаемыми ценностями и нормами – ведь они принадлежат не индивиду, а культуре, которая усваивается человеком лишь из контактов с другими. Да и представление человека о собственной жизни – это не что иное, как рассказываемые самому себе и другим истории о встречах с иными людьми – кстати, язык этих рассказов тоже не мой личный, «приватный», а коллективный, «публичный»³. Образ «Я» может меняться в течение жизни, и это означает изменение самого человека, его идентичности.

Но если человек меняется в результате взаимодействий, коммуникаций с другими людьми, как он может научно исследоваться? Ведь в психологическом эксперименте возникает коммуникативная связь между исследователем и испытуемым. Последний, как считают некоторые теоретики психологии, невольно, даже не сознавая этого, подстраивается под экспериментатора, под его ожидания. В результате имеет место не изучение того, что существовало до эксперимента и существует вне экспериментальных условий, а возникновение некоей новой реальности. Если воздействие исследовательской ситуации на испытуемого имеет долговременные последствия, то может вообще возникнуть новая идентичность, новый тип человеческого существа. Психология как наука с этой точки зрения невозможна, ибо согласно этим теоретикам вообще невозможна наука о человеке. То, что реально делают психологи в своих якобы экспериментах, считают эти теоретики, – это не изучение некоей реальности, а продуцирование новых человеческих идентичностей [Герген1994]. Как отнестись к таким рассуждениям?

Нужно признать следующее. Действительно, если испытуемый настолько отождествляет себя с экспериментатором или иным исследователем и его идеями, что как бы «приносит в жертву» образ собственного «Я», то в результате подобного рода исследования (а на самом деле своеобразного конструирования) может появиться новая индивидуальная идентичность с новым представлением о себе и даже, например, в случае психоаналитической терапии, с болезнями, которых не было до сеанса психотерапевтического лечения, и яркими воспоминаниями о событиях, которые на самом деле не имели места.

Приведу в этой связи такой пример. Пятнадцать лет назад в США несколько десятков человек страдали раздвоением личности (по-английски это не «раздвоение», а скорее «расщепление»: multiple personality disorder, MPD). Это были в основном женщины, которые в результате особых психоаналитических сеансов «вспомнили», что в младенческим возрасте подвергались сексуальным домогательствам со стороны своих отцов. Как объясняет теория психоанализа, память об этих травмирующих событиях была вытеснена в глубины подсознания. В результате, как рассказали те же психотерапевты, женщины получили неприятное заболевание в виде MPD. Выяснение этих ужасных фактов было настолько шокирующим, что все женщины подали в суд на своих родителей (не только на отцов, но и на матерей, так как получается, что матери знали об извращениях отцов, но не предпринимали никаких действий). Когда ситуация приобрела столь неприятный поворот, родителям нужно было защищаться. Они смогли достать соответствующие свидетельства (документы, видео- и фотоматериалы, рассказы свидетелей и т.д.), которые убедительно свидетельствовали о том, что ничего подобного в действительности не могло происходить. Это говорит  не только о том, что в некоторых случаях можно внушить человеку (создать у него, сконструировать) представление о том, чего у него в реальности не было, но также и о пределах такого рода трансформаций.

Жить с ложным представлением о прошлом можно лишь в том случае, если находится на необитаемом острове. Как только такая искусственная изоляция прерывается, вольно или невольно приходится согласовывать с другими представления не только о настоящем, но и о прошлом. С другими нужно согласовывать и представления о должном и недолжном поведении, о правилах жизни, деятельности и познания. Культура – это реальность, объективность, хотя и иного типа, чем природная. Культура творится человеком, но это не значит, что она полностью подконтрольна последнему и что он знает всё о продукте своей деятельности. Язык создан человеком. Но мы до сих пор не имеем полного знания об устройстве языка. Поэтому и создаются всё новые лингвистические теории, которые сопоставляются с реально существующими языками. Творцы научных теорий обычно не могут вывести всех следствий этих теорий и тем более предвидеть их судьбу. Литературные произведения получают новую интерпретацию, о которой не подозревали их создатели. Социальные структуры создаются людьми, но их глубинное устройство – предмет научных исследований.

Это значит, что если в результате психологического или социологического исследования у изучаемого (опрашиваемого) человека возникнут убеждения, несовместимые с жизнью в реальном социально-культурном мире, то он вынужден будет отбросить то, что внушил ему под видом исследования учёный.

Но это значит также и другое. Допустим, что не только отдельный человек согласился бы принести в жертву идеям исследователя свои представления о собственной идентичности, но что на такой шаг решилась бы отдельная культура в отношении своей коллективной идентичности. Очевидно, это означало бы гибель данной культуры. А если бы речь шла не просто об отдельных культурах, а о культуре в целом? Это означало бы гибель человека, ибо он не только естественное, но и культурное существо, и конец культуры означает исчезновение его специфически человеческих качеств: образа самого себя, свободы. Между тем, именно это предлагают сторонники идеи «пост-человека», связанной с трансформацией человеческой телесности и психики. Трагизм ситуации состоит в том, что в принципе можно «снять» культурный слой с человека (и тому немало примеров в истории и современности), но в этом случае исчезает сам человек: не как биологический организм, а как ответственная личность. Если считать, что наука о человеке возможна только как естественная и технологизируемая, что свобода, субъективность, «Я», представления о смысложизненных ценностях – просто иллюзии и отжившая риторика, то такой вывод кажется почти неизбежным. В действительности «общество знания», технонаука, новые NBIC и социальные технологии только в том случае будут способствовать развитию и процветанию человека, если они самым серьёзным образом будут считаться с тем, что делает человека человеком, т.е. с человеческой культурой и её смыслами.

Как возможно сознание сознания?

Вот ещё одна проблема, которая, как казалось, делает невозможной настоящую науку о человеке. Это факт так называемой интроспекции: когда человек нечто осознаёт, он не только осознаёт предмет своего сознания, но также и сам факт сознания, т.е. имеет сознание сознания. Этот факт кажется самоочевидным. Однако размышление о нём обнаруживает его парадоксальность. С точки зрения обычных представлений о познании этот факт понять невозможно. В самом деле. Представьте себе, что вы находитесь на подводной лодке и с помощью перископа изучаете происходящее на поверхности моря.  Перископ «видит» всё, он не может «видеть» только самого себя. Глаз тоже не может видеть себя. А как же сознание может сознавать само себя? К тому же, если бы оно могло это делать, то сам процесс осознания изменял бы осознаваемый предмет (ибо таким предметом оказывается оно само) и тем самым делал бы невозможным познание сознания. Так рассуждал в своё время О. Конт, считавший, что интроспективная психология, опирающаяся на факты осознания состояний сознания, невозможна и что единственно научное изучение субъективного мира человека может быть осуществлено только на основе нейрофизиологии. Тем не менее интроспективная психология интенсивно развивалась в конце Х1Х в. и в первые десятилетия ХХ в. Теоретики этой науки (В. Вундт, Э. Титченер) пытались показать, что всё-таки интроспекция может использоваться как научный (хотя и своеобразный) метод. А известный психолог и философ У. Джеймс, учитывая критику интроспекции, предложил понимать её иначе: как в действительности «ретроспекцию». С его точки зрения в том акте, который считается интроспекцией, происходит осознание не текущего состояния сознания, а того, которое только что прошло, этим самым якобы исключается влияние процесса осознания на осознаваемый предмет, т.е. в данном случае на сознание.

Однако в 20-е, 30-е, 40-е гг. ХХ столетия многие психологи пошли по другому пути. Они полностью отбросили интроспекцию как совершенно ненаучный с их точки зрения метод и предложили программу изучения психики человека и животных на основе объективно констатируемых поведенческих реакций. Это был так называемый бихевиоризм, исключительно влиятельный в течение долгого времени в США, да и в других странах, он рассматривался в то время многими как единственно научный способ изучения человека.

Ситуация стала радикально меняться в 60-е, 70-е гг. прошлого столетия, когда произошла так называемая «когнитивная революция» и стали интенсивно развиваться когнитивные науки. При всём отличии друг от друга и разнообразии предлагавшихся в их рамках теорий они исходили из некоторых общих принципов: познавательные акты должны быть поняты как процессы переработки информации, которая имеет место на основе так называемых «ментальных репрезентаций», записанных на некотором материальном носителе, для человека это головной мозг. Это означало, что нужно изучать не только внешние реакции, а серьёзно исследовать то, что происходит «внутри» мозга в ходе переработки информации. Возникла необходимость в анализе проблемы сознания и самосознания, которая до этого в течение многих десятков лет считалась многими специалистами в области наук о человеке либо вообще несуществующей (псевдопроблемой), либо такой, которая реальна, но не поддаётся научной трактовке.

    Сегодня по проблеме сознания существует огромная литература [Велманс, Шнейдер 2007], предложен ряд теорий как философами, так и представителями когнитивных наук (нейрофизиологами, психологами) и даже, как я уже писал, физиками. При этом самым сложным остаётся объяснение феномена субъективной переживаемости состояний сознания, их самоотнесённости, того, что сегодня получило наименование проблемы «квалиа» и что исторически выступало как факт интроспекции. Существует влиятельная точка зрения, представленная философом Д. Чалмерсом [Чалмерс 2006], согласно которой «квалиа» не вписываются ни в одну научную картину мира, поэтому никакая наука не может дать их объяснения –  нужно, считает Чалмерс, предположить их изначальное существование в самом фундаменте мира. Есть и другая позиция, тоже влиятельная: «квалиа» – это псевдо-объект, на самом деле никаких «квалиа» нет [Деннетт 1991].

Но имеется и другой подход, который становится всё более популярным и всё серьёзнее влияет на общую ситуацию в когнитивных науках. Его иногда называют «телесно-воплощённым», иногда «ситуативным» [Варелла…1992]. Основная его идея состоит в том, что все когнитивные процессы (включая сознание и самосознание, которые тоже рассматриваются как когнитивные феномены) понимаются как генетически и функционально связанные с деятельностью и действиями познающего существа во внешнем мире. Сознание – не некая загадочная идеальная сущность, а особого рода отношение познающего и действующего существа к миру. Самосознание – не осознание этой идеальной сущности, а сознание отношения к миру. Первая и исходная формы самосознания – это телесная самоотнесенность, отношение к своему телу извне (вид рук и ног, наблюдение движений собственных конечностей) и «извнутри» в виде проприоцепции (ощущение движения руки, ноги и т.д.). Известный американский психолог Дж. Гибсон, «экологическая теория восприятия» которого оказала большое влияние на современную когнитивную науку, исходил из того, что любое восприятие предполагает наличие двух полюсов: экстеро- восприятия (направленность на внешний объект) и эго-восприятие (самореференция, отнесённость к собственному телу) [Гибсон 1988]. Классическая наука не имела дела с самореферентными объектами, современной же приходится иметь с ними дело сплошь и рядом. Так, например, аутопоэтические системы, теорию которых разработали Матурана и Варела [Матурана, Варела 2001], являются самореферентными и самосозидающими. Механизмы самореференции и лежат в истоке того, что выступает как интроспекция и «квалиа». Научно осмыслить эту проблему, исследуя только процессы внутри головного мозга, не учитывая того факта, что мозг находится в голове, голова на теле, а тело включено в деятельность во внешнем мире, вряд ли можно. При этом важно иметь в виду ещё два важных обстоятельства.

Во-первых, нужно верно понять тот мир, с которым имеет дело познающее существо. Это не мир элементарных частиц и атомных процессов, а мир «экологический». Реальный мир един, но не гомогенен. Но к тому же каждое познающее существо выделяет в этом мире то, что соотносится как с размерами его тела, так и с его потребностям и возможностями действия. Поэтому у каждого типа познающих существ будет свой «экологический мир». Один такой мир будет у кошки, другой – у собаки, третий – у человека.

Во-вторых, для человека в этот окружающий мир включены не только деревья, скалы, реки, облака и т.д., но прежде всего предметы культуры как продукты человеческой деятельности: дома, столы, стулья, орудия труда, инструменты, предметы обихода, приборы, книги, картины, скульптуры, музыкальные произведения, в конце концов сам язык, опосредующий все акты человеческой деятельности. Это общение с другими людьми, начиная от простых разговоров и кончая использованием сложных коммуникативных систем: интернет, телевидение, средства массовой информации.

     Создаёт ли наука возможность чтения мыслей другого человека?

Когнитивные процессы могут быть поняты как информационные. Нужно только иметь в виду, что для человека главная информация связана с его включённостью в мир культуры.

Безусловно, что информация о мире записывается в нейродинамических структурах. Можно эти структуры уподобить коду, с помощью которого шифруется определённое содержание. Поэтому кажется представимой такая задача: если мы расшифруем нейродинамический код, мы будем в состоянии выявить то содержание, которое записано в головном мозгу. Иными словами, если бы мы решили эту задачу, мы могли бы, наблюдая с помощью определённых приспособлений работу головного мозга другого человека, узнавать его мысли. Эта задача, получившая название «чтение мыслей» (mind-reading) или «чтение мозга» (brain-reading) как будто бы начинает решаться в современной когнитивной науке. Во всяком случае, есть впечатляющие примеры того, как можно «прочитать» тот или иной визуальный образ, существующий в голове другого человека: образ восприятия некоей настоящей ситуации или  представление  ситуации прошлой, или же картину, нарисованную воображением [Нишимото…2011].

В действительности в этой связи возникает ряд проблем. Ведь два человека могут получать в принципе одинаковую сенсорную информацию, но по-разному её осмысливать, и поэтому их видение одной и той же ситуации может быть разным – в логической семантике и эпистемологии это известная проблема различения  референта и смысла.

Гораздо сложнее понять, как можно «читать» мысли другого человека. Ведь расшифровка любой знаковой системы (в частности, языка) состоит в том, что определённой совокупности знаков (в разговорном языке – это группа звуков, в письменном тексте – это может быть иероглиф или же сочетание букв) ставится в соответствие некое содержание. Например, в русском языке набору звуков (а затем букв) «с-т-о-л» ставится в соответствие предмет стол. Когда мы изучаем чужой язык, мы именно таким способом учимся понимать содержание произносимых слов и фраз, написанных предложений. Но допустим, что речь идёт даже не о носителе чужого языка и представителе иной культуры (в случае понимания чужого языка возникает ряд непростых проблем, обсуждаемых в философии в связи с идеей «радикального перевода» [Куайн 1960]), а о нашем соплеменнике, понять рассуждения которого в обычных житейских ситуациях для нас не представляет никакого труда.

Допустим, что наш собеседник является физиком-теоретиком. Мы легко понимаем его в контекстах обыденной жизни. Но вдруг он заговорил о кварках. Конечно, звукосочетание «к-в-а-р-к» мы воспринимаем на слух и можем повторить. Но смысла этого слова мы не понимаем, так как не имеем ни малейшего представления о той области физики, в которой это слово имеет смысл. Тем более мы не можем понять, какие мысли наш собеседник выражает с помощью этого и других непонятных нам слов. Предположим теперь, что мы попросили физика-теоретика участвовать в нашем эксперименте, связанном с изучением головного мозга. Мы обнаружили, что когда наш испытуемый произносит слово «кварк», происходит активизация определённых участков его мозга. На основании этого мы сможем, наблюдая активизацию этих участков, определить, что в данный момент он думает о кварках. Но что именно он думает, мы понять не можем.

Продолжим наш эксперимент. Попросим нашего испытуемого рассказать, что именно он думает в данный момент о кварках, запишем его рассказ (хотя мы и не можем понять смысл этого рассказа, так как не знаем соответствующего раздела физики) и одновременно зафиксируем, какие именно участки коры его головного мозга активизировались. Мы можем ожидать, что в следующий раз, когда наш испытуемый будет воспроизводить те же мысли о кварках, те же самые участки его мозга будут активизированы. Мы надеемся, что, наблюдая активизацию этих участков мозга, можно с полным основанием утверждать, что наш знакомый физик имеет те же самые мысли о кварках, которые мы записали ранее на основании его рассказа. Однако дело заключается в том, что ни один по настоящему мыслящий человек никогда не будет воспроизводить одни и те же мысли. Каждый акт мысли – это решение определённой задачи. Задачи меняются, меняются и мысли. Если даже наш знакомый физик постоянно думает о кварках, он думает о них каждый раз по-новому и в новом контексте. Поэтому мы не сможем «прочесть» его мысли на основе ранее сделанных записей и знания о имевшейся в прошлом эксперименте активизации определённых участков его мозга. К тому же мы не понимаем его мысли. Но то же самое будет иметь место и в отношении более простых ситуаций, которые сами по себе нам понятны. Мы не можем узнать, что именно думает в данный момент наш собеседник о решении некоей житейской проблемы на основании «чтения» коры его головного мозга. Ведь решение даже простейших жизненных проблем никогда не бывает стереотипным, а всегда происходит в новом контексте.

    Поэтому при всей колоссальной важности ведущихся сегодня в мире исследований головного мозга⁴, понять, как происходит познавательная деятельность (восприятие, мышление, воспоминание), только лишь на этом основании невозможно. Ибо важно не только то, как мозг перерабатывает информацию, но прежде всего то, каким образом он связан с внешним миром, пассивно ли он получает эту информацию или же она активно извлекается посредством определённых действий познающего существа, при этом существенно, какая именно информация извлекается и из какого мира. Для человека, как я подчёркивал, особую роль играет мир культуры. Познание, сознание, человеческая субъективность характеризуют не мозг, а отношение к миру. Поэтому изучение сложнейшей структуры головного мозга и происходящих в нём процессов должно быть соединено с анализом содержания перерабатываемой мозгом информации, а ключ к пониманию этого содержания находится в анализе отношения мозга к миру.

    Для иллюстрации сказанного можно привести такой пример. Как известно, с помощью часов можно точно узнавать момент текущего времени. Представим себе человека, который попытался бы узнать, что такое время, разбирая устройство часового механизма. Никакого времени он там не нашёл бы, а лишь взаимодействие шестерёнок и рычажков в механических часах или электрические батарейки в часах электронных. Дело ведь в том, что работа часового механизма обеспечивает измерение того времени, которое существует в самом мире и зависит не от часов, а от тех физических процессов, которые в мире протекают.

    Что же касается «чтения мыслей» другого, то невозможность этого – одно из фундаментальных условий человеческого существования. Каждый человек индивидуален, неповторим, имеет свой внутренний мир и образ своего «Я». Именно это создаёт возможность принятия свободных решений и ответственности за свои действия. Каждый человек имеет свои проблемы, которые он сам и пытается решить, а не перекладывает их решение на других. У каждого есть такие переживания, о которых он не желает рассказывать другим. В этом и состоит его достоинство и самоуважение – основа автономии. Если бы каждый человек был абсолютно открыт всем, он стал бы чем-то вроде пластичной глины в руках других и объектом манипуляций со стороны разных социальных инстанций, иными словами, утратил бы свободу. А это значит, что он перестал бы быть человеком.

    В то же время мы в некотором смысле всё же можем «читать мысли» других и широко этим пользуемся. Если мы общаемся со знакомым человеком, а тем более с другом, мы можем догадаться о его намерениях, о том, как он примерно будет реагировать на то или иное наше предложение, какие мотивы стоят за его действиями, какие эмоции он испытывает в тот или иной момент. Мы не можем предсказать всех его действий, не можем знать всех его мыслей, переживаний. Многое он скрывает от нас, а кое-что в отношении себя он не знает сам. Иногда мы можем догадаться о таких его переживаниях, в которых он сам не отдаёт себе отчёта (феномен самообмана). Но в данном случае речь идёт не о буквальном «чтении мыслей» или «чтении мозга». То «чтение мыслей», которое имеет место в обычной жизни, не исключает свободы другого человека в отличие от того, которое претендует на точную расшифровку содержания закодированной в мозгу информации.

                                             Заключение

    Итак, науки о человеке действительно не только интенсивно развиваются, но имеют большое будущее. Однако для того, чтобы они не были использованы для манипуляции человеком и не стали средствами его деградации (а такая опасность есть), необходимо принимать во внимание особенности феномена человека: его принадлежность не только к природному, но и к сверхприродному миру – миру культуры. А в основе культуры лежит система ценностей. Культура и ценности могут изучаться вполне научно. Но в этой связи нужно иметь в виду, что сегодня складываются новые отношения между науками о природе и науками о человеке, между наукой и философией, меняется само понятие науки и научности, понимание взаимоотношений объяснения и предсказания, представления о типах реальности и уровнях мира.

    Развитие наук может вывести человека на качественно новый этап, способствовать новой интерпретации гуманистических ценностей. Оно же при некоторых условиях может привести к его деградации.

                                           Литература

Бахтин 1979 – Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

Варела…1992 – Varela F., Thomson E., Rosch E. The Embodied Mind. Boston, 1992.

Велманс, Шнейдер (ред.) 2007 – The Blackwell Companion to Consciousness. Ed. by M. Velmans and S. Schneider. Oxford, 2007.

Герген 1994 – Gergen K. Realities and relationships: soundings in social constructionism. Cambridge (Mass), 1994.

Гибсон 1988 – Гибсон Дж. Экологический подход к зрительному восприятию. М., 1988.

Деннетт 1991 – Dennett D. Consciousness explained. L., N.Y., 1991.

Деннетт  2003 – Dennett D. Freedom evolves. N.Y., 2003.

Куайн 1960 – Quine W.V. Word and Object. N.Y, 1960.

Лекторский  2003 – Лекторский В.А.  Возможна ли интеграция естественных наук и наук о человеке? // Вопросы философии. 2003. № 3 .

Лекторский 2012 – Лекторский В.А. Философия, познание, культура. М., 2012.

Либет 2003– Libet B. Can conscious experience affect brain activity? // Journal of consciousness studies. 2003. 10.

Матурана, Варела 2001 – Матурана У., Варела Ф. Древо познания. М., 2001.

Менский 2011 – Менский М.Б. Сознание и квантовая механика. М., 2011.

Нишимото…2011 – Nishimoto S., Vu A. T. ,Naselaris T., Benjamini V., Yu B., Gallant J.I. Reconstructing visual experience from brain activity using natural movies // Current biology. 2011. 21 (19).

Пенроуз  2011 – Пенроуз Р. Тени разума. В поисках науки о сознании. М., 2011.

Поппер 1983 – Поппер К. Предположения и опровержения // Поппер К. Логика и рост научного знания. М., 1983.

Скиннер 1971 – Skinner B. Beyond Freedom and Dignity. N.Y., 1971.

Сперри 1994 – Сперри Р.У. Перспективы менталистской революции. Возникновение нового научного мировоззрения //Мозг и разум. М., 1994.

Стёпин  2002 – Стёпин В.С. Теоретическое знание. М., 2002.

Чалмерс 2006 – Chalmers D. The Conscious mind. Oxford, 2006.

                                         Примечания  

¹   См. работы В.С. Стёпина, в которых обосновывается идея постнеклассической науки: в частности [Стёпин 2002, 418].

²   Об этом хорошо писал М.М. Бахтин. См. [Бахтин 1979, 22–45].

³  Как считает Д. Деннет, «Я – это центр нарративной гравитации» [Деннет 1991].

⁴  В этой связи я хочу специально обратить внимание на замечательные исследования в этой области, имеющие важный философский смысл, осуществляемые сегодня нашими соотечественниками, в частности, А.М. Иваницким, К.В. Анохиным, Т.В. Черниговской, Ю.И. Александровым и др.