В «записной тетради» Ф.М. Достоевского 1864–1865 гг. находится каллиграфическая запись «Малебраншъ». Имя французского философа Николя Мальбранша, автора известного труда «Разыскания истины» отсутствует в списках авторов, оказавших влияние на творчество Достоевского. Тем не менее, в романе «Преступление и наказание», а также в других произведениях, содержатся реминисценции из книги Мальбранша, а также аллюзии на представленные в ней философские концепции. В статье анализируются некоторые следы влияния философии Мальбранша на творчество Достоевского.

There is the calligraphic note «Малебраншъ» in the Fyodor Dostoyevsky’s “notebook” of 1864–1865. The name of the French philosopher Nicolas Malebranche, author of the famous work "The Search After Truth", is still missing in the lists of writers who had influenced to the Dostoevsky’s works. However, in «Crime and Punishment», as well as in other his works , there are the significant amount of reminiscences of Malebranche’s book and allusions to his philosophical concepts .The article examines some traces of Malebranche philosophy in Dostoevsky's works.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: Достоевский, Мальбранш, записные тетради, философия, «Преступление и наказание», «Разыскания истины».

KEYWORDS: Dostoyevsky, Malebranche, philosophy, notebooks, Crime and Punishment, The Search After Truth.

Редакторы полного собрания сочинений Достоевского в тридцати томах (Л.: Наука, 1972–1990) исключили «каллиграфические записи» из сферы своего внимания при подготовке текстов «записных тетрадей». Однако к настоящему моменту выяснилось, что эти записи не случайные письменные упражнения, но важнейшая часть рукописного наследия Достоевского: как правило, они обозначают идеи, имена или географические названия, которые имели особое значение для формирования замысла или сюжета произведения, над которым в данный момент работал писатель [Баршт 1996, 107–125]. «Каллиграфическая запись» «Малебраншъ»[1] дважды встречается в черновых заметках к «Преступлению и наказанию» и указывает на тему, до сих пор не пользовавшуюся интересом у исследователей творчества Достоевского[2].

«Разыскания истины» Мальбранша на протяжении XVIII и XIX вв. были существенным компонентом европейской философской жизни. Книга многократно переиздавалась и переводилась, в том числе на латинский язык, снискав особую популярность, помимо Франции,  в Германии, Голландии и Англии. От издания к изданию Мальбранш переделывал труд своей жизни в течение сорока лет, вплоть до последнего прижизненного издания 1712 г. Методологически связанная с окказионализмом, философия Мальбранша для представителей самых различных философских школ служила важным инструментом борьбы с материализмом и сенсуализмом; особенной популярности она достигла к середине XIX в. Влияние этого мыслителя на философско-религиозную мысль Европы было более чем значительным. [Смелова 1999, 28–29].Известны следы философии Мальбранша и в творчестве русских писателей [Бочаров 1995, 213].

Достоевский мог читать «Разыскания истины» только в оригинале, так как русский перевод вышел лишь в начале следующего столетия (СПб., 1903–1906). Наиболее близким к интересующему нас моменту (1864–1866 гг., работа над романом «Преступление и наказание») было издание 1853 г.[3], хотя не исключено, что писатель познакомился с этим трудом в юности, в период обучения в кондукторских классах Главного инженерного училища (1838–1841 гг.), когда он интенсивно осваивал училищную библиотеку. Исходя из общего принципа использования языка «каллиграфии» в творческом процессе Достоевского (сосредоточенное обдумывание определенной идеи или концепции, связанной с обозначенной «каллиграфической» записью темой), можно поставить вопрос: какие именно концепции Мальбранша и в связи с какими мотивами задуманного произведения были предметом размышлений писателя?

Последние четыре страницы «Записной тетради 1864–1865 гг.» (РГАЛИ.Ф.212.1.4. Л.149-152) образуют текстовый блок, содержащий наброски к первому варианту «Преступления и наказания» (повести «Исповедь преступника»), две записи «Малебраншъ» находятся на странице 150-й и являются своего рода письменным завершением очередного «плана» произведения. Из этого ясно, что имя и концепции Николя Мальбранша оказались в круге внимания Достоевского во время работы над замыслом «Преступления и наказания» на самом раннем этапе создания этого произведения.

На предыдущей странице, № 149, под заголовком «Примечания к “Исповеди”», писатель формулирует основную канву переживаний Раскольникова после совершения им преступления: «NB. Да, вот, поди и объяви: скажут, глупо, убил без причины, взял 280 руб. и на 20 руб. вещей. Вот если б 15 000 али я Краевского убил и ограбил, вот тогда б не смеялись… Воображал, что двумястами себя обеспечит и всех счастливыми сделает. Не поверят моему плану, когда я буду об нем толковать. О позор, позор!» [Достоевский 1972–1990 VII, 92]. Две записи «Малебраншъ» появляются на следующей странице, после того как в продолжение к ним Достоевский записывает: «СЕЙЧАШНИЕ СПРАВКИ. Бакалин, о болезни, Разумихин – те начали говорить об убийстве – вдруг входит Лужин, разговор с ним, заминается, о молодом поколении. Тот продолжает об убийстве Бакалину, Лужин слушает и ждет, рассказ об убийстве дает ему повод начать разговор о том, что начинается разлад, о молодом поколении. <…>

<…> Он их выгоняет, спит, вечером ушел как безумный, молитва. NB (Сестрица послала, только она велела не говорить, что послала.)

Аристов и его история. Он приходит к нему: «А признайтесь, это вы сделали». У Дюссо. Наивно. Продает сестру франту с К-го бульвара. Бьет сестру и отнимает у ней всё. Купил фальшивые билеты. Рейслер. Лужин употребляет его. Бьет мать. Сестра уезжает с Кохом в Москву. “У нас в классе одного учителя дразнили...”

– Как это всё гадко, как это всё низко! – говорит он. – Царить над ними!» [Достоевский 1972–1990 VII, 92–93].

Воспроизведение этих заметок необходимо потому, что они и в целом, и по частям имеют аллюзивный адрес в философии Николя Мальбранша. Основные темы записей: моральная и юридическая стороны недавно происшедшего убийства старухи-процентщицы (Раскольников скрывает, что это сделал он), общий «разлад в молодом поколении» (увлеченность несбыточными и опасными мечтами), жестокость социальной реальности (продажа сестры, избиения матери со стороны «Аристова»), и, главное – стремление Раскольникова исправить настоящее положение дел, единственным средством чего он видит в том, чтобы «царить» над нравственно разложившимися согражданами и тем самым спастись, уйти за пределы предложенных ему обществом правил строительства его жизни.

Фабула о преступлении, свершенном во благо, с конечной целью сделать людей счастливыми, исполненном как результат теоретических построений, основанных идее жертвы собой и другими ради изменения жизни к лучшему, сложилась в сознании Достоевского на раннем этапе работы над этим произведением [Достоевский 1972–1990 XXVIII (2), 136–139]. «Теория» Раскольникова основана на подразделении людей на два разряда: «обыкновенных», смысл существования которых сводится к воспроизведению себе подобных, и «особенных», способных сказать «новое слово», разумеется, преступив при этом закон, фиксирующий устаревшие нормы и тем самым мешающий их деятельности. Свой замысел Раскольников осуществляет в два этапа: 1) на теоретическом уровне, в статье, формулирующей эту концепцию, и 2) на практическом уровне, совершая преступление (убийство процентщицы) в качестве первого шага к поставленной цели – «царить над ними» – так как другого способа восстановить попранную справедливость не существует.

Фактически речь идет о молодом ученом, который пытается совместить свою гипотезу с реальной жизнью. Психологический процесс, который сопутствует такого рода совмещению, получил детальное описание в книге Мальбранша: «С учеными случается то, что с путешественниками. Если путешественник, по несчастью, собьется с дороги, то чем дальше подвигается он, тем больше удаляется от места назначения. Он плутает тем больше, чем быстрее идет и чем больше спешит прибыть на желанное место. Так, страстное стремление к истине заставляет людей набрасываться на книги… или же они измышляют химерическую систему вещей» [Мальбранш 1999, 185–186]. В специально посвященной опасности ложных доктрин главе «Об изобретателях новых систем» Мальбранш говорит о существовании двух основных типов людей: имеющих «большие способности, чтобы найти какую-нибудь истинную систему» и «средних умов, обладающих слишком узким кругозором, чтобы увидеть все необходимое для установления какой-нибудь системы» [Там же, 201]. Однако, подчеркивает Мальбранш, впасть в заблуждение могут, в равной степени, и первые, и вторые: «какою бы обширностью и проницательностью ни обладал ум, если при этом он не свободен от страстей и предрассудков, ждать от него нечего. Предрассудки овладевают какою-либо способностью ума и заражают остальные. Страсти же всячески спутывают все наши идеи и заставляют нас почти всегда видеть в предметах все то, что мы желаем в них найти» [Там же, 201]; «от времени до времени появляются книги, достаточно подтверждающие только что сказанное, ибо есть даже лица, которые в самом начале своих сочинений указывают, что изобрели какую-нибудь новую систему, и хвалятся этим» [Там же, 200–201].

Мальбранш детально анализирует феномен «гордого теоретизирования», которое, по его мнению, неизбежно приводит к подразделению человечества на «избранных» и «обыкновенных», что в итоге таит в себе большую опасность – и для самого «теоретика», и для общества. В главе VIII («О желании казаться ученым. О разговорах лжеученых. Об их сочинениях»), философ характерным образом объединяет в одно целое книгу, сочиненную «из тщеславия», и уголовное преступление. Согласно его мнению, «гордых теоретиков» в научные исследования вовлекает «…желание казаться выше других… в них пробуждается страсть и желание превосходства, и она увлекает их» [Там же, 349–350]. Далее философ детально анализирует особое «настроение ума, которое заставляет людей хвалиться преступлениями, которых другие не смеют совершить» [Там же, 354]. Основным мотивом и для того, и для другого является, по мнению Мальбранша, ощущение себя «избранным», «необыкновенным» человеком, которому разрешена большая степень свободы, чем окружающим; описанию специфических трудностей в жизни такого рода людей посвящена в его книге целая глава. Согласно его мнению, для человека, наделенного выдающимся умом и талантом, и не желающего быть затоптанным толпой посредственностей, которые естественным образом будут считать его либо «белой вороной», либо преступником, необходимо попытаться «насколько возможно, приспособиться к общему уровню; ибо ничто так сильно не возбуждает зависти и неприязни людей, как то, если им покажется, что вы имеете мнения незаурядные». Кроме того, этим «избранным» нужно быть очень осторожными в открытии известных им «сокровенных истин»: «глубокое и не общепринятое благочестие весьма нередко лишает бенефиций» [Там же, 355–356].

Склонность к совершению преступления, пишет Мальбранш, часто бывает проявлением себялюбия, которое «может быть подразделено на два вида, именно: любовь к величию и любовь к удовольствию». Первое из них – удел «избранных», второе более свойственно людям «обыкновенным»: «В силу любви к величию мы домогаемся власти, возвышения, независимости и того, чтобы наше существо существовало само по себе. <…> …мы хотим, в известном смысле, быть как боги» [Там же, 339]. Однако, это движение к «возвышению» закономерно приводит к «несчастью»: «величие, превосходство и независимость твари не суть такие состояния, которые делают ее счастливою сами по себе, потому что часто случается, что человек становится несчастнее, по мере того как возвышается» [Там же, 339]. Это тот самый тип «страдания», который Достоевский называл непременным условием «счастья» [Достоевский 1972–1990 VII, 155], разумеется, доступного лишь людям «первого» типа, способным удовлетворяться своим величием и игнорирующим потребности своего тела. Анализируя характер Раскольникова, Порфирий говорит ему: «Я ведь вас за кого почитаю? …за одного из таких, которым хоть кишки вырезай, а он будет стоять да с улыбкой смотреть на мучителей… Что ж, страданье тоже дело хорошее» [Достоевский 1972–1990 VI, 351].

Относительно эмоционального напряжения, которое неизбежно сопровождает контакты такого человека с посредственностью и рутиной, Мальбранш замечает, что они «с трудом выносят, когда им возражают и поучают их» [Мальбранш 1999, 356]. Такого рода нетерпимость систематически обнаруживает Раскольников, на полях страницы № 150 «тетради», где содержится запись «Малебраншъ», набрасывая эскиз встречи Раскольникова с Лебезятниковым, Достоевский размещает подтверждение этой мысли: «Но ничто не могло сравниться с тем бешенством, когда он выбежал на улицу (перед Palais de Cristal)» [Достоевский 1972–1990 VII, 92].

Следующая, 151 страница тетради, продолжает ту же идею о сильнейшем раздражении Раскольникова, мысли которого окружающие не понимают или не хотят понять: «Входит в 11 часов к Разумихину. Все удивляются. Он возбужден ужасно. Разговор о деморализации, пьянство и преступления. Он начинает свою теорию о сумасшествии. Следователь говорит: а нравственное основание, стало быть, вы совершенно его исключаете. Что же бы стало удерживать преступника. Неофитов. Сила и страх. Гражданское общество. – Этого мало.– Будьте уверены, что только это одно до сих пор удерживало общество. Голоса: это так, неверно. А кровь? А Наполеона кровь удерживала? То не преступление. Почему нет. (Пестряков рассказывает, как они вошли в комнату и трупы увидали. По всем признакам, убийца образованный человек.) Почему истратить 100 000 при Маренго – не то, что истратить старуху. Пестряков: в самом деле, старуха никому не нужная. Аристов: туда ее и надо! Стало быть, нет, по-вашему, греха? Грех есть, и великий. Как же вы говорите, что можно? Теория арифметики. Как приобретается немцем. Нравственная обязанность, взятая на себя... и т. д. Аристов в восторге (да уж и пожить хорошо, довольно). Стало быть, один другого может по этой теории (ты, дескать, менее нужен). И потому это и единственная причина: сила и страх» [Достоевский 1972–1990 VII, 93].

«Теория арифметики», упомянутая Достоевским, отсылает нас к концепции «вечной истины», которую Мальбранш доказывал с помощью излюбленного им, и также многократно повторяемого Достоевским, арифметического примера: «2 х 2 = 4». Для французского философа это уравнение было доказательством бытия Бога, и, одновременно, реальности существования Истины, прямым отражением которой являются «идеи»: «вечные истины, как, например, дважды два – четыре» дают нам возможность «созерцать идеи этих истин, ибо идеи реальны» [Мальбранш 1999, 285]. В «Записках из подполья» Достоевский употреблял эту формулу как знак аксиомы и противопоставлял ей формулу «дважды два – пять», указывающую на принципиальную возможность такого уровня свободы, при котором тайны мироздания, не всегда вмещающиеся в наш разум, породят новые законы и аксиомы[4]. В книге Мальбранша эта формула занимает место не меньшее, чем в произведениях Достоевского. Рассуждая о том, каким образом формируется истина в сознании человека, он объясняет с помощью понятия «воли» генезис и различия между тремя формами отражения мира в сознании человека: «со стороны рассудка все различие между простым представлением, суждением и умозаключением сводится к тому, что в простом представлении рассудок созерцает простую вещь без всякого отношения ее к чему бы то ни было; в суждении рассудок представляет отношения между двумя или несколькими вещами; и, наконец, в умозаключении он представляет отношения, существующие между отношениями вещей. <…>

Когда мы, например, представляем два раза 2 и 4, то это есть простое представление. Когда мы судим, что дважды 2 есть 4 или что дважды 2 не есть 5, тогда рассудок опять-таки лишь представляет отношение равенства между дважды 2-мя и 4-мя или отношение неравенства между дважды 2-мя и 5-ю» [Мальбранш 1999, 53].

Этика Мальбранша основана на идее, что нравственные законы есть прямое выражение намерения Бога о мире. Человек обнаруживает связь с Богом с помощью логики и математики, именно они – путь к Богу, поэтому «арифметика» имеет этическое значение, ведь явления мира могут быть описаны как набор импульсов и соответствующих им перемещений объектов, совершающихся со строгой необходимостью. Бесконечная милость Бога к человеку позволяет ему делать все, что угодно (ему «все позволено»), однако то, что мы делаем, получает милостивое согласие Бога (акт Его бесконечной любви к нам), хотя в случае, если оно не согласуется с Провидением и является ошибкой, ответственность ложится на каждого из нас. Достоевский многократно подчеркивал глубокую связь между бытием Бога (онтологическое доказательство) и нравственностью, которая оказывается несостоятельной без своего фундамента – учения о необходимой принадлежности человека к Вечности.

Учение об идеях, объясняющее причины поступков людей, составляет центральную часть философии Мальбранша. Не случайно в историю философии он вошел с репутацией «христианского Платона», рассматривая идеи в качестве вечных неуничтожимых сущностей, данных человеку Богом и индексирующих для него предметы окружающего мира. По Мальбраншу, человек не воспринимает существа вещей с помощью внешних чувств; полученные с их помощью данные о размере, цвете, твердости, вкусе предметов есть лишь произвольные плоды нашего воображения. Реальность в ее действительном виде постигается с помощью чистого мышления, одно из важнейших проявлений которого – математические выкладки, самым непосредственным образом указывающие на существование Бога.

Согласно Мальбраншу, одной идеи бесконечности, присутствующей в человеческом уме, достаточно для вывода о том, что Бог существует. Эта идея никак не может быть принадлежностью разума человека, существа принципиально конечного; само явление в конечном существе идеи бесконечного является отголоском, более или менее ясным, сущности, принадлежащей к миру, существующему за пределами нашего разума, кроме того, со всей очевидностью, намекающей на иные, сравнительно с нашим бытийным состоянием, онтологические возможности. Мальбранш делает вывод, что «бесконечность» существует как необходимый вектор мышления и духовного статуса человека. Об отсутствии бесконечности нельзя помыслить, так как в этом случае пришлось бы отрицать процесс мышления, который привел к такому выводу, и, значит, собственное бытие. Поскольку «мыслю, следовательно, существую», то, помыслив о бесконечности, человек естественным образом тут же утверждает бытие Бога. Один из героев «Бесов» говорит: «Если Бога нет, то какой же я после того капитан?» Эта реплика получила высокую оценку Николая Ставрогина: «Довольно цельную мысль выразил» [Достоевский X, 180]. То, что Достоевский двигался к этой формулировке в русле логики Мальбранша, говорят рукописи к «Бесам». Разрабатывая философский диалог Ставрогина и Шатова о человеке в его отношении к Богу, он записывает: «Умереть нельзя. Бытие есть, а небытия вовсе нет» [Достоевский 1972–1990 XI, 184]. Эта краткая запись Достоевского в его «тетради» к «Бесам» передает мысль Мальбранша, которая развивалась следующим образом: «…как никакая вещь, естественно, не может возникнуть из ничего, так не может статься, чтобы субстанция или какое-нибудь бытие стало ничем. Переход бытия в небытие или небытия в бытие равно невозможен. <…> То, что кругло, может стать четырехугольным… но сущность того, что есть кругло и что есть плоть, не может погибнуть» [Мальбранш 1999, 325–326].

Для Мальбранша характерно то же единение онтологии и нравственной философии, что и для Достоевского. Об этой связи Мальбранш писал: «Нет науки, которая бы больше соприкасалась с нами, чем мораль; это она научает нас всем нашим обязанностям по отношению в Богу, нашему Государю, нашим родителям, друзьям и вообще всему нас окружающему. <…>

Та часть морали, которая рассматривает обязанности наши к Богу и которая, без сомнения, главная, потому что она относится к вечности…» [Там же, 322].

Развивать свой разум – долг человека перед Богом, его создавшим; на этом основана этика Мальбранша, в которой человек является человеком насколько, насколько он совершенствует разум в пределах осознанно выбранного им пути в жизни в стремлении приблизить свой разум к тому Великому Разумению, которое уже есть в Мироздании: «сделать свой разум сильнее и обширнее… <...> …сделать свой разум здравым и управлять движениями своего сердца» [Там же, 35]. Самые полезные науки те, которые ведут к Истине, отсюда основная задача человека – познание себя самого, это, по Мальбраншу, главная из наук, которыми должен быть занят человек.

Таким образом, человек оказывается человеком настолько, насколько деятельно он борется с предрассудками и заблуждениями, приближая свое восприятие мира к тому, какое имеет Бог. Как и Мальбранш, Достоевский считал необходимым развивать учение о человеке, фактически отсутствовавшее в современной ему реальности. Возможно, он прочел книгу Мальбранша до августа 1839 г. В письме к брату Михаилу Михайловичу от 16 августа 1839 г. он фактически повторяет мысль о необходимости совершенствования своего разума, вслушивания в голос истины в душе и отказа от «страстей» и фанатизма как основных двух помех к стремлении к тому, чтобы «быть человеком»: «в этой <борьбе> духа созревают обыкновенно характеры <сил>ьные; туманный взор яснеет, а вера в жизнь получает источник более чистый и возвышенный. Душа моя недоступна прежним бурным порывам. Всё в ней тихо, как в сердце человека, затаившего глубокую тайну; учиться, «что значит человек и жизнь», – в этом довольно успеваю я; учить характеры могу из писателей, с которыми лучшая часть жизни моей протекает свободно и радостно; более ничего не скажу о себе. Я в себе уверен. Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком» [Достоевский 1972–1990 XXVIII (1), 63]. Возможно, эти слова в письме Достоевского есть парафраз «Разыскания истины» Мальбранша: «Наука о человеке, или познание самого себя, есть наука, которую неразумно презирать; она содержит множество вещей, которые, безусловно, необходимо знать, чтобы обладать некоторою правильностью и проницательностью ума, и можно сказать, что если грубый и тупой человек бесконечно превосходит материю, потому что он знает, что он существует, а материя этого не знает; то тот, кто знает человека, далеко превосходит грубых и тупых людей, потому что он знает, что он такое, а они этого не знают» [Мальбранш 1999, 342].

Основной пафос книги Мальбранша связан с его уверенностью, что истина достижима, «отыскание безусловной истины» реально[5]. Первая фраза книги Мальбранша перекликается с известным письмом юного Достоевского о необходимости постижения «тайны человека» и преодоления заблуждений: «Причина несчастия людей – заблуждение. Это – то дурное начало, которое внесло в мир зло; оно рождает и питает в нашей душе все бедствия, удручающие нас; мы не можем надеяться на прочное и истинное счастье, если не будем серьезно трудиться над искоренением заблуждений.<…>

…мы непрестанно должны стараться не заблуждаться, если мы хотим избавиться от наших бедствий» [Там же, 47]. Избавиться от несчастья и преодолеть заблуждения – синонимы для Мальбранша, как и для молодого Достоевского, который в своем письме продолжает мысль, которую ранее сформулировал, возможно, не без участия книги Мальбранша, в восемнадцатилетнем возрасте в письме брату.

Предполагая высшее благо в Творце, Мальбранш тем самым обязал себя ответить на трудный вопрос о происхождении зла в мире. Логика Мальбранша здесь такова: Творение совершается не просто как нечто совершенное, но и достигается самым совершенными путем или способом. Поэтому в глазах человека, сосредоточенного на деталях и ограниченного в видении главного, некоторые события будут выглядеть как неудовлетворительные и противоречащие Благому Промыслу. То есть зло, которое встречается нам на пути, существенное для определенного отдельного лица, в рамках общего Промысла – оказывается благом для высшей цели. В сущности, именно такова логика Раскольникова, оправдывающего свое преступление. В связи с этим вспомним историю о ребенке, затравленном собаками («Братья Карамазовы»), и категорическом отказе Ивана признавать возможность примирения с этим фактом. Алеша же, испытывая жалость и сочувствие к ребенку, более склоняется к точке зрения французского философа: зло есть принесение частного и случайного в жертву общему и главному, зло имеет призрачный и относительный характер, служа главной цели. Иван Карамазов спорит с этим постулатом, не хочет, чтобы мать обнялась со своим мучителем на Небе, а ведь именно на такого рода исход намекает Мальбранш.

Называть человека «преступником» лишь за то, что он сделал нечто, выходящее за рамки установленных обществом ограничений, по мнению Мальбранша, некорректно. Приводя в пример библейскую историю, он обратил внимание на то, что Иисус Христос не наказывает Иуду, хотя и знает о его планах. Причина заключается в том, что он отстаивал здесь требование свободы совести, возможности мыслить свободно – вышей ценности человеческого бытия, «ибо нравственно невозможно, кажется, чтобы все члены одного ордена одинаково бы мыслили» [Мальбранш 1999, 309]. Ничто в мире не совершается помимо Божественного Промысла, утверждал Мальбранш, и потому «не следует верить людям на слово, когда они обвиняют других в величайших преступлениях» [Там же, 345], следовательно, для того чтобы понять смысл происшедшего, необходимо прислушаться к голосу Высшего Разума, который в рамках «сомнения света», просветит и наставит на путь истинный, даст верную оценку происшедшему. Процесс такого рода осмысления, в сущности, составляет основную часть романа «Преступления и наказание». Раскольников не верит, что так называемые «великие люди» испытывали страдания от совершенных им злодейств («Нет, те люди не так сделаны; настоящий властелин, кому всё разрешается, громит Тулон, делает резню в Париже, забывает армию в Египте… <…> ...на этаких людях, видно, не тело, а бронза!» [Достоевский 1972–1990 VI, 211]. Эту же проблему анализирует и Мальбранш, приходя к противоположному выводу: Александр Македонский, «столь прославляемый в истории за свои знаменитые разбои, иногда в глубине своей души испытывал те же укоры совести, что убийцы и грабители, и лесть окружавших его не заглушала их» [Мальбранш 1999, 36].

Онтология Мальбранша предполагает невозможность воздействия друг на друга мыслящего духа и протяженной материи. Душа не в состоянии создавать идеи или воспринимать их из окружающего мира в силу принципиальной разнородности двух субстанций – души и тела, в то же время в Боге с необходимостью имеются идеи всех сотворенных Им существ. Поэтому познание внешних тел возможно для человека лишь через созерцание их идей в Боге, то же касается и возможности каких-либо действий и поступков. Естественные причины явлений – лишь повод для проявления Божественной воли, тело служит окказиональной причиной изменений, происходящих в душе, или наоборот, но на самом деле причина всех изменений – Бог. Отсюда делается вывод, что «идеи имеют весьма реальное бытие», наличие «реальных свойств» делает идеи «реальными существами» [Там же, 268, 272–273].

Формируя свой принцип, Мальбранш применяет на уровне метода слова Иисуса: «Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без [воли] Отца вашего; у вас же и волосы на голове все сочтены» (Матф. 10. 29–30); тем самым Мальбранш фактически уничтожает причинно-следственную связь между явлениями реальности, заменяя ее прямым, непосредственным и не прекращающимся ни в каком случае действием Божьего Промысла. В системе окказиональных причин мир и человек полностью растворяются во Всевышнем, который оказывает влияние везде и всюду: все и любые движения в мире совершаются по Его воле. Связь человека с Богом для Мальбранша выглядела не как слепое выполнение воли Всевышнего со стороны незначительной букашки, живущей кратко, смиренно и под строгим надзором, но – диалогом между частью Высшего Разума, представленного человеческим существом, со всем Целым, диалогом, который образует нерасторжимое единство в едином универсальном Смысле Вселенной. Мальбраншу был свойственен тот самый онтологический диалогизм, который обнаружил в Достоевским Бахтин: акт мышления утверждает не только бытие мыслящего, как у Декарта, но и бытие объекта мысли. Отсюда возникает задача для человека, который стремится мыслью пробиться к Вечной Истине: отделить «громкий, но неясный голос, каким тело говорит воображению, от ясного голоса истины, говорящего разуму» [Там же, 43]. Для приближения к истине необходимо отбросить «смутные идеи, какие мы имеем в силу зависимости своей от тела» (заблуждения), и ориентироваться исключительно на голос «Мудрости» («Вечной Истины»), который звучит в душе человека [Там же, 243]. Странное оцепенение и нежелание проявлять личную волю со стороны Раскольникова после совершения им убийства, многократно отмеченное исследователями, есть философское состояние окказионалиста, прислушивающегося к голосу Истины в душе и не желающего совершать поступки, вызванные мелочными «страстями».

Давно замечена повышенная частота слова «вдруг» в произведениях Достоевского. Объяснение этому принято находить в многочисленных резких переходах персонажа в иное психологическое состояние [Слонимский 1922, 9–16; Симина 1957, 148–160; Топоров 1995, 198]. Однако сам этот «переход» является следствием наступления события, определяемого изнутри принципов поэтики Достоевского соответствием факта или явления Промыслу, одновременно соответствуя концепции философского окказионализма, объяснявшего взаимодействие души человека с окружающим миром посредством прямого действия Бога. Беря начало в картезианском дуализме, окказионализм получил завершение в философии Николя Мальбранша, где никакое событие не имеет для себя иного основания, кроме санкционированного Богом «вдруг».

Мальбранш жестко противопоставлял интуитивное постижение божественного Промысла и восприятие мира с помощью ощущений: первое сообщает информацию о том, что полезно для души, второе – говорит лишь о том, что полезно или неполезно для нашего тела. Таким образом, в основе антропологии Мальбранша лежит мысль об изначальной расколотости человека на две глубоко различные и не связанные друг с другом сущности. Не здесь ли коренится этимология имени Раскольникова, в котором с трудом уживаются и борются друг с другом два существа, телесное и духовное? Изначальная двойственность человеческого существа, порождает двойственность каждого его волевого движения в мире, которое, с одной стороны, находится в пределах материального мира, с другой – объясняется в категориях духа. Двойственность бытия и мышления человека, описанная в книге Мальбранша, получила развитие в гипотезе Достоевского о существовании «двойных мыслей» [Достоевский 1972–1990 VIII, 258, 261, 303], на уровне формы отразившись в виде «двойных повествователей» и «двойных персонажей» [Баршт 2014, 107–118].

Непримиримый противник всякой рутины, предубеждений и схоластики, Мальбранш отказывался от любой мысли, доказательство которой опиралось на некие «авторитеты». Согласно его мнению, истина достигается двумя путями, и оба связаны с Промыслом Бога о человеке: логическим рассуждением, которое может приблизить нас к истине с помощью Разума, и молитвой, обращением к Богу за советом, которая может дать понимание верного пути на уровне интуиции. В первом случае нельзя верить авторитетам как самым опасным факторам отвлечения от истины, во втором – нужно безусловно верить в Христа как единственного точного указателя правильности избранного решения: «Творения людей надо читать, вовсе не надеясь, что люди научат нас. Нужно вопрошать Того, Кто просвещает мир, чтобы Он просветил и нас со всем миром; и если после того, как мы вопросили Его, Он не просветит нас, значит, мы плохо вопрошали Его. Итак, будем ли мы читать Аристотеля, будем ли читать Декарта, прежде всего не следует верить ни Аристотелю, ни Декарту; но нужно только размышлять, как они размышляли или как должны были размышлять, прилагая все внимание, на какое мы способны, а затем повиноваться голосу нашего общего Учителя и добровольно подчиниться внутреннему убеждению и тем побуждениям, которые ощущаются при размышлении» [Мальбранш 1999, 59–60]. Затем, при приложении сделанных при «разыскании истины» выводов к общественной практике, от человека потребуется ответственность за данное решение и данный поступок; но эта ответственность выходит за рамки норм и правил, установленных обществом, располагаясь в пределах того тайного Помысла, который остается для человека неведом, который нельзя знать, но о котором можно только интуитивно догадываться. «Свобода, – пишет Мальбранш, – дана нам Богом для того, чтобы мы старались не впадать в заблуждение и во все бедствия, которые сопровождают наши заблуждения, чтобы мы никогда окончательно не успокаивались на вероятностях, но только на истине, т.е. никогда не переставали бы упражнять свой дух и повелевать ему исследовать до тех пор, пока он не осветит и не раскроет все, что нужно расследовать» [Там же, 56].

Такая модель оправдания своих поступков и способа выбора решения, действующая в жизни человека, требует от него максимальной активности в реализации тех идей, которые оказываются выстраданными и согласованными со звучащим в его душе «голосом Истины». Эти идеи требуют внимательного анализа с использованием Богом данного инструмента, логического мышления, и только после завершения обдумывания, получив ясный и недвусмысленный ответ, можно приступать к действию. «Пользование же своею свободою должно состоять в том, что мы должны пользоваться ею, насколько можем; т.е. никогда не соглашаться на что бы то ни было, пока мы не будем как бы принуждены к тому внутренними увещеваниями нашего разума» [Там же][6].

Алгоритм реализации человеком своей свободы в русле воли Творца, детально описанный Мальбраншем, неизбежно приводит человека, который не в силах смириться с тяжкими несправедливостями, творящимися вокруг него, к решению выйти на бой с Системой; к такого же рода бунту, в различных этико-социальных вариантах, приходят все без исключения герои-философы Достоевского. В сущности, сюжет романа «Преступление и наказание» представляет собой историю принятия главным героем двух решений: об убийстве процентщицы и о покаянии после совершения преступления. Как и «Преступление и наказание», «Разыскания истины» Мальбранша состоят из шести частей: 1. «О чувствах», 2. «О воображении», 3. «О познании или о чистом разуме», 4. «О наклонностях или о природных движениях духа», 5. «О страстях», 6. «О методе». Если это не криптограмма, но простое совпадение, схема развития сюжета «Преступления и наказания» воспроизводит теорему Мальбранша о том или ином виде заблуждений, в которые впадает человек, ищущий истину и свое место в мире.

В гносеологии Мальбранша различаются четыре вида познания: 1. познание через соображение (par conjecture), с помощью которого мы знаем о других существах, 2. познание через идеи, с помощью которого мы знаем об окружающих нас предметах, 3. познание через внутреннее чувство, с помощью которого мы отдаем себе отчет в собственном существовании, 4. познание непосредственное, с помощью которого мы познаем Бога. Примерно в таком же ритме развивается и сюжет «Преступления и наказания», в котором один вид осмысления окружающего мира сменяется другим, заключаясь интуитивным и непосредственным принятием Бога главным героем. Заметим, что по логике Мальбранша Бог открывает человеку только то, чего этот человек заслужил. В процессе работы над романом Достоевский делает в тетради запись, повторяющую мысль Мальбранша о выстраданной и интуитивно воспринятой (с помощью, как выражается писатель, «непосредственного сознания») идее Бога: «Нет счастья в комфорте, покупается счастье страданием» и это «такая великая радость, за которую можно заплатить годами страдания» [Достоевский 1972–1990 VII, 154–155].

Отсюда можно сделать вывод, что любое слово, сказанное человеком, вторично по отношению к тому внутреннему голосу Истины, который более или менее ясно звучит или может звучать в душе каждого человека. С этой мыслью Мальбранша, с примерно такой же мотивировкой, согласен и Достоевский. Работая над романом «Бесы», он записал такую реплику «Князя»: «Они все на Христа (Ренан, Ге), считают его за обыкновенного человека и критикуют его учение как несостоятельное для нашего времени. А там и учения-то нет, там только случайные слова, а главное, образ Христа, из которого исходит всякое учение» [Достоевский 1972–1990 XI, 192]. В «Разысканиях истины» Мальбранш разъясняет: «Вот почему заповеди, которые дает нам в Евангелии Иисус Христос, как человек, как провозвестник нашей веры, гораздо более соответствуют слабости нашего разума, чем те заповеди, которые тот же самый Иисус Христос, как вечная премудрость, как внутренняя истина, как умопостигаемый свет, внушает нам в самых тайниках нашего разума» [Мальбранш 1999, 324]. Полностью совпадает с этим позиция Достоевского в его известном письме-исповеди к Н.Д. Фонвизиной Достоевский: «я сложил в себе символ веры, в котором всё для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпа<ти>чнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа… Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной» [Достоевский 1972–1990 XXVIII (1), 176].

Вопрос о необходимости сомнений образует особую, важнейшую часть философской методологии Достоевского, одновременно составляя специальный раздел книги Мальбранша. Поскольку обманчивая внешняя кора явлений («кажимость») окружающей нас действительности может вводить разум в заблуждение, к тому же, по мнению Мальбранша, «нет необходимой связи между присутствием идеи в разуме человека и существованием вещи, которую представляет эта идея» [Мальбранш 1999, 96], то не существует ни одной идеи, мысли, убеждения, концепции, доктрины, которые могли бы и не должны были бы быть оспорены, раскритикованы и помещены в разряд сомнительных, требующих дополнительного осмысления и доказательства. Выполняя свою главную, по мнению философа, «должность», человек стремится к высшему благу на максимальном уровне свободы мышления, «эта должность заключает в себе все благо, какое он может любить»; «ничто не должно любить безусловно и без сравнения, кроме Бога» [Там же, 52, 56], и эта мысль в разных вариантах повторяется в третьей главе его книги [Там же, 59–60].

Это не может не напомнить слова Достоевского о «горниле сомнений», через которые он регулярно проводил каждую важную для него идею; в его сознании мысль проделывала маятникообразное раскачивание между утверждение и отрицанием, и в сущности это движение и было источником творческих импульсов на протяжении всей жизни писателя. В вышеупомянутом письме-исповеди к Н.Д.Фонвизиной, написанном непосредственно после выхода из Омского острога, он фактически повторяет те же мысли, которые звучали в его письме брату от 16 августа 1839 г. – о необходимости совершенствования своего понимания мира с помощью разума, дарованного Богом, о непреложной необходимости подвергать все сомнению, о Христе как опорной точке любой мысли и любого действия: «Я скажу Вам про себя, что я – дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных» [Достоевский 1972–1990 XXVIII (1), 176]. Уделяя этой теме едва ли не треть книги, Мальбранш назвал такого рода сомнения «сомнениями света», порожденными отблеском Истины, в отличие от «сомнений тьмы», в которых нет вслушивания в голос Разума, но есть лишь давление со стороны «страсти», «голоса тела»; в первом из них, согласно идее Мальбранша, сомневаются «в силу благоразумия, недоверия, мудрости и проницательности», во втором – «в силу увлечения и грубости, ослепления и злобы; наконец, по прихоти» [Мальбранш 1999, 132], удаляя от истины и порождая фантазии и мечты.

На странице 152-й «тетради» Достоевского содержится повторение важнейшей мысли «Разысканий истины» о чувствах, которые временами могут стать помехой для мыслителя, стоящего на пороге важного решения: «Жребий мой неизвестен мне, а богу (темные слова), и потому если только для этого, то я должен был объявить это, чтоб развязать сестру. <…>

Он говорит: “Я не могу. Оставьте меня, не могу ни жить вместе, ни даже, может быть, работать, жребий мой брошен”. Мучительные слова» [Достоевский 1972–1990 VII, 95]. Раскольников, прислушивающийся к голосу истины, несомненно, звучащему в его душе, а также сталкивающийся на каждом шагу с многочисленными несправедливостями, путем сомнений и колебаний приходит к мысли о том, что адекватным исполнением принципа максимальной реализации личной свободы является исправление социально-культурных перекосов, вызывающих его острое неприятие. Отсюда его ощущение влечения некоей силой («жребий брошен»), он ощущает свое движение к выполнению задачи, поставленной «теорией», как роковую необходимость, известную только Богу, чувствует себя изгоем и страдальцем, которого любить не должно и который сам никого любить не может и ни с кем жить не может. Не случайно он ссорится с Разумихиным, выгоняет из дома самых любимых двух существ – мать и сестру. Вера Раскольникова в «жребий», исполнение которого обязательно, но смысл которого не конца понятен, хотя и ощущается как имеющий тайное предназначение, имеет очевидный оттенок философского окказионализма. Мальбранш, как и Достоевский, – это философствующий христианин, который пролагает путь к Иисусу Христу интуитивно и с помощью разума. Подобно Мальбраншу, Достоевский получал постоянные упреки в недостаточной и неправильной вере в Бога, в «розовом христианстве», в отходе от «канонов». Достоевский, как и Мальбранш, посвятил жизнь «разысканию истины», решению «проклятого вопроса», в преодолении тяжелых сомнений, освобождаясь от заблуждений и ложных выводов, на этом пути пребывая в состоянии вечного сомнения в любом итоге своих напряженных поисков.

Литература

Баршт 1996 – Баршт К.А. Рисунки в рукописях Ф.М. Достоевского. СПб., 1996.

Баршт 2014 – Баршт К.А. Двойной повествователь и двойной персонаж в “незакрытом” диалоге Ф.М. Достоевского (от “Бедных людей” к “Двойнику”) // Вопросы философии. 2014. № 2.

Бочаров 1995 – Бочаров С.Г. Французский эпиграф к «Евгению Онегину» (Онегин и Ставрогин) // Московский пушкинист. I. М., 1995.

Гроссман 1925 – Гроссман Л.П. Поэтика Достоевского. М., 1925.

Джакуинта 2002 – Джакуинта Р. «У нас мечтатели и подлецы». О «Записках из подполья» Ф.М. Достоевского // Русская литература. 2002. № 3.

Достоевский 1972–1990 – Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 тт. Л., 1972–1990.

Мальбранш 1999 – Мальбранш Н. Разыскания истины. СПб., 1999.

Самсонова 2004 – Самсонова Н.В. Четыре «возраста» одного героя (о трансформации образа мечтателя в творчестве Ф.М. Достоевского) // Филологические записки. Вып. 21. Воронеж, 2004.

Симина 1957 – Симина Г.Я. Наблюдения над языком и стилем романа "Преступление и наказание" // Изучение языка писателей. Л., 1957.

Слонимский 1922 – Слонимский А.Л. "Вдруг" у Достоевского // Книга и революция. 1922. № 8.

Смелова 1999 – Смелова Е. Вступительная статья // Мальбранш Н. Разыскания истины. М., 1999.

Сулье 2006 – Сулье Ф. Мемуары Дьявола. М., 2006.

Топоров 1995 – Топоров В.Н. О структуре романа Достоевского в связи с архаическими схемами мифологического мышления ("Преступление и наказание") // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического. М., 1995.