Б.В. ЯКОВЕНКО. История Великой русской революции: Февральско-мартовская революция и ее последствия. Подгот. текста и вступ. ст. А.М. Шитова; примеч. А.М. Шитова, О.Т. Ермишина. М.: Дом русского зарубежья им. Александра Солженицына; ВИКМО-М, 2013. 432 с.

В постсоветской России Б.В. Яковенко издают постоянно. В петербургской «Науке» в 2000 г. вышло обширное собрание его работ «Мощь философии». Через три года московская «Республика» предложила читателю его «Историю русской философии». На следующий год та же «Наука» выпускает компактный сборник «Жизнь и философия Иоганна Готлиба Фихте». В 2012 г. Институт философии РАН и фонд «Институт развития им. Г.П. Щедровицкого», издавая серию «Философия России первой половины ХХ века» , предусмотрел в ней отдельный том, посвященный Яковенко. В 2013 г. появилась еще одна, доныне не опубликованная книга Яковенко - «История Великой русской революции».

На этот раз «отвлеченный» философ – критико-трансцендентальный плюралист и интуитивист выступил хроникером русской политической жизни 1911-1917 гг. Первая часть книги «Разложение старого порядка» охватывает события 1911-1916 гг., а вторая – «Революция» – события февраля-сентября 1917 г.

Публикатор рукописи А.М. Шитов справедливо заметил черно-белую графику в изображении событий 1911-1916 гг. (с. 15) Увы, такова она и в описании 1917 г. В первой части  «народоборческое» правительство всегда и во всем действует наперекор интересам народа, общественности и прогресса вообще. При Столыпине «повсюду, сверху донизу, шел отчаянный произвол, всюду звучало рукоприкладство, повсюду господствовал грабеж, все было окутано пеленою беспощадной социально-политической реакции» (с.42). При Коковцеве «реакция была в полном расцвете…» (с. 69). При Горемыкине «начиналась явным образом политика безответственного господства» (с.83). К лету 1914 г. сложилась ситуация, когда «России пришлось бы снова пережить события 1905 г.», если бы не война, когда «все, хотя бы временно, слились в одном чувстве, в одной мысли» (с.90). Но вот наступили военные будни и обнаружилось, что «правительство отнюдь не имело в виду прекращать своей реакционно-народоборческой политики». Особенно замечательны для  характеристики последней параграфы «Штюрмериада», «Атака Милюкова» и «Смерть Распутина». В последнем столь наглядно нарисована личность «старца» и императрицы, что, пожалуй, мы не решимся предложить молодым читательницам эти страницы. Но, наконец, продовольственный вопрос и военные поражения сделали «до боли ясным», что «бюрократизм и народоборчество не в состоянии организовать не только «победы», но и «защиты» (с. 113).

Такое же распределение ролей мы видим во второй части книги. На этот раз демократическому правительству, желающему России блага и только блага, противостоит дикая стихия масс, подстрекаемая большевистскими экстремистами. Автора особенно вдохновляет первое временное правительство, состоявшее из «лучших представителей прогрессивной России». Г.Е. Львов, П.Н. Милюков и А.Ф Керенский здесь именуются «тремя основными столпами», а другие его участники тоже охарактеризованы весьма лестно. Бодро и даже весело описано «общественное пробуждение», охватившее Россию. Торжествовали все – от министров и их помощников до дезертиров и детей. Радует автора, что «заговорил впервые громко и свободно, вместе со всей Россией, русский мужичок-середнячок Иван Каратаев» (с.197).

Но разве могли февральско-мартовские дни очистить сразу душу народа, отравленную самодержавием? Разве могли они «аннулировать всюду накипь гневных и мстительных чувств, чувств ненависти и злобы», которые оно воспитывало и культивировало «во всех порядочных и сознательных людях России»? (с.202). Так рядом с протагонистом-правительством на сцене 1917 г. появляется девтерагонист – народная масса и даже – толпа; ибо с падением самодержавия «Россия разом превратилась в огромную бесформенную политико-социальную массу, лишенную привычных норм и вообще каких бы то ни было жизненных очертаний…» (с. 192). А уже в следующем параграфе приходит тритагонист-экстремист: «3-го апреля прибыл в Петроград Ленин с товарищами, проехав предварительно через Германию в «пломбированном вагоне» (с.208). С него-то все и началось. Ленин хотя и был доктринером, но «зарекомендовал себя человеком, наделенным большим тактическим чутьем и большой практической приспособляемостью» (с. 210).

Во второй части книги называются известные по вузовским учебникам события февраля-октября: двоевластие, приказ № 1, кризисы правительств и их смена, военные неудачи, мятежи в городах, крестьянские самозахваты, лавирование политиков, восстание Корнилова et cetera. Кажется, вторая часть могла бы точнее быть названа не «Революция» (как это есть в издании), а «Больная страна».

Февраль, не успев расцвести, чах на корню. Чтобы обозначить уже определившийся его конец, автор указывает на Демократическое совещание августа 1917 г. Вот – «безусловный тупик» февральской демократии, «из которого было только три выхода: либо сдвиг налево, как того хотели большевики…, либо сдвиг направо, как того хотели конституционные демократы…, либо, наконец, сохранение неустойчивого равновесия… при номинальном правительстве…» (с. 310). Затем следуют попытки преодолеть такое «равновесие» справа (Корнилов), а затем, в параграфе «Успехи большевизма», и слева. В этом параграфе рассказано, что когда 25 сентября (8 октября) создавалось четвертое (по составу) Временное правительство – тогда же обольшевиченный Петроградский совет принял резолюцию о его отставке. «Забубенный Кронштадский совет» поддержал ее, тоже потребовав передачи всей власти в руки Советов.

Книга завершается рассказом о заседании Предпарламента 24 октября 1917 г. Большевики, как известно, были заняты подготовкой восстания и в нем не участвовали. Тон задавали другие левые силы, настоявшие на требовании к правительству вести «активную военную политику (разумеется, в духе пацифизма и интернационализма) и передачу земель во владение земельных комитетов». Резолюция, скорбно заключает Яковенко, «означала, собственно, потенциальную капитуляцию и всей революционной демократии, и правительства перед большевиками» (с. 338).

Итак, книга, названная «История Великой русской революции», да еще с поясняющим подзаголовком о ее последствиях, заканчивается эпизодом из жизни весьма невразумительного учреждения по имени Предпарламент.

С этого-то и начинаются вопросы к изданию. Публикатор уверяет нас, что книга предложена Яковенко именно в таком виде, в двух частях, и заканчивается она пресловутым заседанием Предпарламента. «Так неожиданно, оставляя впечатление оборванности, незавершенности, заканчивается вторая часть «Истории» Яковенко. Неожиданно? Да, неожиданно» (с.16) – заявляет А.М. Шитов.

Кажется, в этом случае он не замечает, как обессмысливается название книги, так тщательно выбранное автором. Ясно, что в маете и тупиковости Февраля трудно выделить что-либо великое. Но еще становится ненужным и подзаголовок о «последствиях», какими был Октябрь и все связанное с ним. Наконец, еще более странно, что А.М. Шитов пренебрегает прямым указанием Яковенко на третью часть «Истории Великой русской революции». Неужели нельзя не заметить, что на двадцать третьей странице, рассуждая о названии своей книги, Яковенко пишет: «Может быть, справедливо было бы  озаглавить три выпуска, составляющих настоящую работу…» и т.д.? Три выпуска! Почему же А.М. Шитов нигде не пояснил этого обстоятельства?

Но если бы и не было такого указания Яковенко, то само окончание «Истории» просто наталкивает на догадку о третьей части. Двадцать четвертого октября, когда состоялось заседание Предпарламента, описанное на последней странице «Истории», действительно, закончился Февральский период русской революции. Завтра наступит 25 октября и начнется ее следующий, Октябрьский период. Нет, читатель вправе ждать третью часть, которая бы оправдала название всей книги о Великой русской революции.

Предложенная книга Б.В. Яковенко не может считаться классикой исторической науки, чем, к примеру, были труды его современников – Г.В. Вернадского или Н.В. Рязановского. Впрочем, автор и не претендует на это. Он не хочет, чтобы его книгу принимали за «научный труд» (с. 23). Соглашаясь с ним, будем видеть в ней хронику русской жизни, написанную по материалам «крупнейших русских политических газет и лучших толстых литературно-политических журналов» и некоторых книг – из тех, что написаны были так же, как и книга Яковенко – по горячим следам событий. Среди последних Яковенко особенно выделяет книжку А.Ф. Керенского «Дело Корнилова», в которой, как считал философ, правильно представлены «все основные факты революционного процесса» и дана «в общем правильная их интерпретация» (с.33).

Современный историк вряд ли найдет в книге что-либо неизвестное ему. Зато для философа книга ценна как выражение социально-политических воззрений Яковенко, о которых как раз мы знаем совсем немногое. Предложенная книга замечательно восполняет этот недостаток.

Яковенко изначально сроднился с революцией жизнью своих родителей народовольцев, воспитанием ожидания ее с младых ногтей. Закончив гимназию Мая в Петербурге, он активно включился в революционный процесс (транспортировка литературы из-за рубежа, подготовка покушения на московского обер-полицмейстера Д.Ф. Трепова; охранка сообщала, что он был сторонником покушения на царя). Но, по-видимому, уже в 1905 г. он, подобно тому, как это произошло с его отцом, уходит из революции. Отец сделал это, поняв значение просветительской работы. Поворот в судьбе сына определился увлечением философией и отъездом в Германию для ее изучения. Ко времени написания «Истории Великой русской революции» Яковенко уже очень далек от революционного максимализма. Теперь он – эволюционист, если не сказать – оппортунист. В удивительном параграфе «Психология русского революционера» автор, еще в недавнем прошлом активный участник эсеровского движения, вдруг рассуждает совершенно в духе знаменитого сборника «Вехи»: «Настоящая революция должна быть и только может быть, прежде всего и по преимуществу, революцией внутренней, духовной, нравственной… Нравственный переворот, духовное перерождение – это главное; остальное прилагается само собою, как следствие; и – увы! – не наоборот» (с. 27). Теперь психология революционера представляется ему «крайней, не терпящей никаких компромиссов, абсолютно прямолинейной, абсолютно схематичной, ультраподозрительной, ультратребовательной и принудительной» (с. 205), на нее он возлагает ответственность за экстремистское углубление революционного процесса. «Я, – заявляет Яковенко, - считаю наиболее революционным и идеалистическим требовать в каждый данный момент осуществления только такой свободы и справедливости, которые практически и технически осуществимы в данных конкретных условиях…» (с. 28). Вот с такой принципиальной установкой Яковенко и писал свою книгу в итальянском далеке, охая и ахая всякий раз, когда революция сдвигалась то вправо, то еще больше влево, а революционные демократы (выразителем которых был Керенский) оказывались без опоры.

Веховская установка относительно революции определила своеобразие яковенковской оценки Октября. Констатируя, что «Советская Россия долженствующая (и могшая) быть государственной свободной ассоциацией свободно трудящихся на всех направлениях людей и базою для нарождения и развития новой пролетарской культуры, представляет собою, в действительности, огромную тюрьму, в которой социально-политическая деспотия и духовно-физическая пытка…» (Яковенко Б.В. Мощь философии. СПб., 2000. С. 905), Яковенко тем не менее делает выбор в пользу Советов. Несмотря на все свои симпатии к Февралю, он все же находит его импотентным, бесплодным. Зато отвратительная по своим преступлениям Октябрьская революция, утверждает философ, растит невиданное детище. Яковенко знает его имя – это социализм, правда, пока только в форме большевизма.

Как гражданин и демократ Яковенко не приемлет большевистское государство, но как философ-рационалист и прогрессист он и эту ужасную революцию рассматривает в качестве момента мировой истории, когда она охвачена «мучительными спазмами перерождения, перехода к новой жизни». Яковенко видит, что в Европе происходит ломка той формы социума, что сложился еще в эпоху Великой Французской революции, а именно – демократического либерализма. Теперь его место занимает социализм, который сейчас утверждает себя в случайной в отношении к истории форме большевизма – «болезненной спазмы общего процесса», «искаженной гримасы общего движения». «Припадок пройдет, а здоровая революционная суть останется … Все доброе и ценное в человеческой истории всегда рождалось и развивалось в атмосфере злого и отвратительного, с ним смешиваясь и срастаясь. И участь эта не миновала ни одной из революций…» (там же, с.  923).

Таково истинное завершение книги о Великой русской революции, а не рассказ о заседании жалкого Препарламента.

Авторы примечаний А.М. Шитов и О.Т. Ермишин хорошо поработали с именами персонажей книги, предложив к каждому из них почти исчерпывающие сведения. Жаль, что названия общественных объединений и событий, рассмотренных в книге или в ней упоминаемых, совершенно не комментируются. Огорчает, что комментаторы оставили без внимания попавшие в книгу ложные сведения об отношении императрицы Александры Федоровны к Распутину или «о немецких деньгах» для Октября.

 А.А. Ермичёв (Санкт-Петербург)