От редакции. Исполнилось 80 лет со дня рождения профессора Эвандро Агацци, выдающегося итальянского философа. Его труды пользуются широкой международной известностью. Э. Агацци является признанным специалистом в области эпистемологии, философии науки, этики науки, философской антропологии. Он автор более 1000 научных публикаций, в том числе более 30 книг, почётный профессор Университета Генуи, президент Международной Академии философии науки (Брюссель), почётный Президент Международной Федерации философских обществ, почётный Президент Международного Института философии (Париж). В течение многих лет он вёл большую и плодотворную деятельность в мировом философском сообществе: как генеральный секретарь и Президент Международной федерации философских обществ, как Президент Международного Института философии (Париж), как организатор крупных международных программ и проектов по философии и социологии науки.

У профессора Э. Агацци давние дружеские связи с российскими философами. Он неоднократно посещал нашу страну: выступал с лекциями, участвовал в конференциях и конгрессах. Вышедшая в 1998 г. на русском языке его книга «Наука в моральном измерении» получила высокую оценку российской научной общественности. Э. Агацци избран иностранным членом Российской Академии наук. Для нас особенно приятно отметить, что профессор Э. Агацци является членом Международного редакционного совета журнала «Вопросы философии», он много раз публиковался на страницах нашего журнала, и каждая его публикация всегда вызывала большой читательский интерес.

Редакционная коллегия и редакция нашего журнала поздравляют профессора Э. Агацци с юбилеем и желают ему доброго здоровья, творческого долголетия, развития дружеских плодотворных отношений с российскими философами.

Статья посвящена истории «метода» как предмета исследования в философии  Нового времени и наших дней, а также возможным направлениям будущей работы в области методологии.

The Methodological Turn in Philosophy by Evandro Agazzi translated into Russian.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: философия Нового времени, современная философия, метод.

KEY WORDS: Modern philosophy, contemporary philosophy, method.

Разногласия всегда имели место в философии, и – без какой-либо угрозы ее существованию – в норме были движущей силой ее развития и самым явным свидетельством ее жизненности. Они действительно были и остаются неизбежным следствием сложности самых серьезных ее проблем или вопросов, многоаспектная природа которых почти никогда не допускает в точности одного удовлетворительного решения или ответа. Потому что такой ответ схватывает и углубляет один из аспектов проблемы, а философская доктрина, предлагающая и защищающая этот ответ, обычно усугубляет его значимость, стремясь в идеале утверждать, что он решает всю проблему в целом. Против этой претензии выступают те мыслители, которые указывают на фактические ограничения или несообразности предложенной доктрины и часто сосредоточиваются на других аспектах обсуждаемого вопроса, рассмотрение которых может удовлетворительным образом осветить проблемы, неверно трактуемые первой доктриной, и, в силу симметричного усиления новой точки зрения, в конце концов приводят к новой доктрине, часто представляемой как «отрицание» первой. Мы признаем, что это очень схематичное и даже довольно поверхностное изображение философских разногласий, и всё же оно отражает широко распространенный взгляд здравого смысла на философию, а бесконечное повторение подобных разногласий поддерживает столь же распространенный взгляд на философию как на бесплодные интеллектуальные упражнения (в этом также корень скептических настроений, всплывающих время от времени и внутри самой философии). Однако, несмотря на различие своих доктрин, философы разделяют общий подход – предлагать и защищать свои позиции средствами рассуждения и аргументации, и в этом-то и состоит основная причина, по которой они все считают себя философами. Другими словами, никогда не бывало, чтобы доктрину, отстаиваемую мыслителем противоположного лагеря, объявляли «нефилософской» или последователей той или иной философской школы их критики квалифицировали как «нефилософов».

В наше время, напротив, последователи той или иной философской школы часто рассматривают работы последователей другой школы как нефилософские. Такая позиция еще недавно считалась бы самонадеянной заносчивостью, а сегодня оценивается гораздо мягче: философы делятся на замкнутые кружки, в общении между которыми диалог заменяется обменом монологами. Мы попытаемся указать некоторые причины такого положения, которое мы не можем не считать нежелательным, поскольку оно может свести философию на роль достаточно необязательных упражнений.

Образ философии как поля ни к чему не приводящих контроверз, который мы выше оценили как грубый и поверхностный, есть по существу тот образ метафизики, который Кант рисует  в предисловии к второму изданию своей «Критики чистого разума»; по его словам, этот образ свидетельствует том, что метафизика оказалась неспособной достичь прочного статуса науки. В понимании Канта смысл слова «наука» есть классический традиционный смысл греческого слова episteme, совпадающий со знанием в его самом полном (и общем) смысле, сохранившемся в синонимичном немецком термине Wissenschaft. Однако, когда Кант рассматривает два несомненных примера наук, он говорит о двух специальных дисциплинах, математике и физике, то есть о двух парадигматических примерах «точных наук» в современном смысле этого термина, так что они становятся некоторым образом моделями того, каким должно быть знание, так что возникает вопрос, как они могут «вступить на надежный путь науки». Сам этот оборот речи указывает на то, что предполагаемое исследование должно быть по существу методологическим, поскольку смысл метода (закрепленный в его этимологии) есть дорога, путь, которым надо следовать, чтобы достичь поставленной цели. Эта установка задается не просто намеками в виде образных выражений вроде только что процитированного, но несколько раз заявляется открыто — там, где у Канта присутствует термин «метод». Например, в первых строках упомянутого предисловия мы читаем, что метафизики были неспособны «дойти до понимания того, какому методу они должны следовать»; о метафизике говорится, что ей до сих пор не удалось достичь чисто научного метода; мы встречаем у Канта выражение «экспериментальный метод» и много других употреблений того же термина. Хорошо известно, что метод, который Кант имеет здесь в виду и представит подробно в своей первой «Критике», есть метод трансцендентальный, определяющий «условия возможности» любого подлинного знания. Традиционная метафизика, претендовавшая на познание метаэмпирических, или сверхчувственных реальностей, не удовлетворяет этим условиям, но им может удовлетворить метафизика, понимаемая в новом смысле, то есть именно как учение об общих условиях возможности знания. Эта метафизика возможна «как наука», что и заявлено в названии «Пролегоменов». Следовательно, мы имеем право сказать, что первая кантовская «Критика», справедливо рассматриваемая как самая важная работа в философии Нового времени, представляет собой гигантское методологическое исследование и, не сводя всю философию к методологии, безусловно возводит методологическое исследование в статус рассуждения, предшествующего дальнейшему философскому исследованию.

Вместе с тем точка зрения Канта не была неожиданной для западной философии; скорее, она стала кульминацией поисков метода, которые можно рассматривать как типическую черту философии Нового времени, проявившуюся вполне ясно еще до Канта и прошедшую впечатляющий путь развития вплоть до современной философии (что существенно, эта черта связана с понятиями знания и науки). Чтобы привести хотя бы несколько примеров, упомянем – в пределах «рационалистической» школы – «Рассуждение о методе» Декарта (1637 г.), которому предшествовали «Правила для руководства ума» (написанные в 1628 г. и опубликованные посмертно), или сочинение Спинозы «Трактат об усовершенствовании разума» (1677 г.), или лейбницевский проект «универсальной характеристики» и «универсальной науки» (mathesis universalis), которые должны были помочь философам разрешать их разногласия путем чистых «вычислений». Что же касается эмпирической школы, хорошо известно, что бэконовский «Новый органон» (1620 г.) содержит первое систематическое изложение индуктивного метода. В этих работах метод понимается как инструмент, способ, путь приобретения надежного знания вообще, и когда речь идет о науке, это понятие все еще понимается в общем классическом смысле. Однако не следует недооценивать того факта, что в эти же десятилетия отцы-основатели нового естествознания – Галилей и Ньютон – разрабатывали ясные методологические соображения и предписания, уделяя особое внимание экспериментальному методу вообще в ряде мест в главных своих работах и в переписке. Они не только внесли вклад в уточнение научной методологии и идеи метода как такового, но и подготовили тот парадигматический статус научного метода, который мы находим у Канта.

Приближаясь к нашему времени, мы не можем не признать того значения, которое имели методологические размышления в специальных науках, где аксиоматический метод не просто использовался (как это уже делалось веками), но также и явным образом исследовался. Начало такому исследованию положила работа Дж. Пеано «Основания арифметики, изложенные новым способом» («Arithmetices principia nova methodo exposita», 1889 г.); она проложила путь «аксиоматической революции» в математике, осуществлённой затем Гильбертом и его последователями, а также другими мыслителями. Что же касается методологии эмпирических наук, то тут можно просто упомянуть работу Карнапа «Континуум индуктивных методов» (1952 г.), само название которой указывает на обширность этой области. Возможно, еще интереснее то, что изобилие методов характеризует также и философию ХХ в. Упомянем только метод феноменологической редукции, разработанный Гусерлем и совмещенный с трансцендентальной точкой зрения в его трансцендентальной феноменологии, – метод, который он считал основой построения «философии как строгой науки» в соответствии с классическим понятием науки (1911 г.). Еще одним примером нового метода можно считать герменевтику, основополагающим текстом которой является книга Гадамера «Истина и метод» (1960 г.).

Размах и глубина интереса к методу, интенсивность работы над представлением новых методов, для которых мы привели только несколько разрозненных примеров, – всё это дает основание говорить о «методологическом повороте» как характерной черте современной философии. Сегодня многие философы принимают выражение «лингвистический поворот» как подходящую характеристику современной философии. Однако при более внимательном рассмотрении этот «поворот» выглядит как предложение нового метода философствования, состоящего в сведéнии философского рассмотрения проблемы к анализу языка, на котором эта проблема формулируется и обсуждается. Такой анализ может представляться вооруженным новейшими, самыми мощными и тонкими инструментами семиотики и формальной логики и применимым в принципе к любой области философского исследования – от философии науки до онтологии, метафизики, этики, философии права и так далее. Однако претензию на то, что этого метода достаточно, чтобы исчерпать философский смысл рассматриваемой проблемы, можно оспорить не только в принципе, но и самим тем фактом, что применительно к той же сфере и того же рода проблеме выдвигались и серьезно развивались другие философские подходы. Ограничимся одним примером: в центре этики Канта (а это, конечно, одно из самых важных этических учений во всей истории философии) стоит автономия свободной воли и формальный характер категорического императива; уже Гегель критиковал ее на базе своего «историцистского» подхода, что сводилось к такому переформулированию кантовского трансцендентального метода, при котором, в частности, «растворялось» достоинство личности. Однако позднее кантовскую этику атаковал Макс Шелер, который разоблачал недостаточность «формалистической» этики Канта, отстаивал «материальную» этику (то есть такую, в которой можно оценивать содержание действий как правильное или неправильное) и основывал свои тезисы на «интуиции ценностей», которая была не просто оценкой, основанной на здравом смысле, а доктриной, основанной на применении феноменологического метода (хотя и в форме, отличной от гуссерлевской). Во всех этих подходах присутствовала и обосновывалась забота об объективном характере моральных императивов, норм и обязанностей (этика должна была предписывать то, что «действительно» дóлжно делать или чего избегать). Вместе с тем в работах по этике, в рамках аналитической философии, у Уберто Скарпелли, проведен обширный и строгий анализ различных видов морального рассуждения, с искусным использованием семиотических и логических инструментов, но с явным отказом от такой цели, как  выбор между различными этическими доктринами или нормами (какая из них верна, какая нет), что даёт в итоге «Этику без истины» (так называется одна из его книг 1982 г.).

Рассмотрение этого примера заставляет подумать вот о чем. Целью Канта было предложить метод, способный положить конец нескончаемым не приводящим к окончательному выводу спорам между философами; такова была (и до известной степени осталась) иллюзия многих мыслителей, предлагавших новые способы философствования. Это была иллюзия, потому что умножение новых методов порождало в философии еще более острую и радикальную несовместимость: борьбу методов. Причина, по которой эта борьба была более нетерпимой, чем прежняя борьба доктрин, состоит в том, что поскольку каждый метод претендует на то, чтобы быть единственным подлинным методом философствования, постольку использование любого  другого метода могло произвести только ложную философию или вообще никакой философии. А отсюда может уже следовать отлучение от философии целых ее ветвей, развивавшихся столетиями.

Самый знаменитый пример этого подхода – вероятно, «преодоление метафизики», за которое выступал логический эмпиризм. Оно состояло не в опровержении отдельных тезисов или аргументов традиционной метафизики, но в отвержении ее в целом, поскольку ее дискурс является «бессмысленным» согласно верификационистской семантике, навязываемой логико-эмпиристской методологией. Статья Карнапа 1932 г. «Преодоление метафизики логическим анализом языка» содержит пример конкретного применения этой методологии к одному из текстов Хайдеггера и может считаться парадигматическим примером непримиримого разногласия, в течение десятилетий разделявшего аналитическую философию и феноменологию, экзистенциализм, герменевтику – не из-за расхождений по поводу «хорошо определенных содержаний» или доктрин, а из-за фундаментальных методологических расхождений.

Наши замечания не следует толковать как негативную оценку методологии. Наоборот, надо признать, что методология на протяжении одного столетия привлекла к себе внимание и получила развитие большее, чем когда-либо в прошлом, и уже это представляет непосредственный интерес для философии. Действительно, если отличительная черта философии – мышление (именно поэтому мы часто называем философов «мыслителями»), а одна из ее исходных целей состоит в различении правильных и неправильных «способов мыслить», то сразу становится ясно, что мы имеем в виду внутреннюю артикуляцию мышления. Такая артикуляция, однако, не совпадает с дихотомией правильного–неправильного, поскольку эта дихотомия кажется присутствующей внутри каждой из различных «форм мышления», которые составляют реальную «артикуляцию» мышления. Для каждой из этих форм мы можем попытаться определить, каков верный, или правильный, способ действия, и мы можем назвать его методом, присущим этой форме, то есть конкретным методом мышления. Если рассмотреть теперь совокупность всех этих конкретных методов мышления и сделать их предметом особого исследования, мы тем самым определим область методологии, которая, таким образом, выглядит как исследование различных методов мышления. Разумеется, такое предприятие нельзя не признать имеющим первостепенный интерес для философии.

После такого обоснования релевантности методологии для философии (что, в частности, объясняет «методологический поворот» в современной философии, о котором мы говорим), следует указать, что существуют не только методы, или способы, мыслить, но также, например, методы, или способы, делать что-то, многообразие которых мы можем оставлять в стороне при рассмотрении (узко понимаемой) методологии, но существование которых мы не можем игнорировать в других контекстах, включая философские. Специфическим предметом интереса для методологии является познание,  знание, и мы видели, что ее тесная связь с наукой никоим образом не случайна: она сопровождала эволюцию самого понятия науки. Именно по этой причине бурный рост методологии в последнем столетии питался введением и развитием новых методов как в философии, так и в некоторых специальных дисциплинах, на основе очень плодотворной обратной связи. Например, типично философское понятие определения существенно обогатилось введением рекурсивных определений и определений через аксиомы (или аксиоматических определений) в математике и математической логике. Последнее, в частности, оказало непосредственное влияние на семиотику и философию языка, дав прообраз понятия синтаксического значения и доктрины семантического холизма. Обратным примером мог бы служить тот факт, что теория эволюции и научная космология могут быть логически оправданы только при введении критериев, заимствованных из исторического метода, помимо обычных критериев физических наук. Короче говоря, богатый урожай результатов, получаемых в рамках отдельных методов мышления (которые мы могли бы приблизительно и в традиционном духе обозначить как феноменологические, семиотические, аксиоматические, дедуктивные, редуктивные, герменевтические, трансцендентальные, исторические), составляет совокупность подлинно философского знания, и указав на нее, мы можем ответить на часто повторяемые жалобы, будто мы живем в период упадка философии, потому что у нас нет «великих мыслителей», способных создавать «великие системы» мысли.

Тем не менее мы не должны забывать, что методы мышления не должны отвлекать наше внимание от содержания мышления, от его предмета, от проблем, привлекавших интерес философов разных эпох и продолжающих интересовать нас сегодня, хотя и в других формах. Это происходит потому, что мотивация философствования исходит из желания рационально постичь мир, нас самих, нашу социальную и физическую среду, из поиска смысла нашего существования, и соответственно, ориентации нашей жизни. Философия – понимаемая в этом широком смысле – есть поиск мудрости, и от такого способа ее достижения за всю ее историю никогда не отказывались, и он, несомненно, выходит за пределы чистой методологии. Однако здесь не место продолжать это рассуждение.

Введение и развитие стольких новых методов, характеризующие расцвет методологии, является естественным следствием сложности задачи описания реальности и знания, – сложности, которой нельзя овладеть путем принятия нескольких фиксированных методов предположительно универсальной применимости. Догматическая верность только этим методам (классическим или модернистским) открыла бы дорогу скептицизму ввиду ограничений, обнаруженных каждым из этих методов при тщательном критическом анализе, тогда как принятие множественности  методов влечет за собой признание аналоговой природы многих фундаментальных понятий, которые не теряют определенного ядра своего первоначального значения, но получают способность открывать новые горизонты в до того не исследованных областях. Это в конечном счете сводится к прогрессирующему прояснению рациональности, что является одной из фундаментальных целей философии, и при этом различные методы выступают как взаимодополняющие, а не как противостоящие. При этом мы осознаем, что открытие новых методов не решает всех проблем. Напротив, вместе с решением многих проблем на поверхность всплывают новые нерешенные вопросы (например, смысл и измерение вероятности гипотез), не говоря уже о старых проблемах, все еще ожидающих решения (такова проблема оправдания индукции).

Если наши выводы верны, можно рискнуть сказать, что происходящая сейчас борьба методов есть нечто вроде патологии в философии – патологии, порожденной, вероятно, возрастающей специализацией философской «профессии», которая в данном случае с излишней готовностью имитировала не столько «модели», сколько «политику» конкретных наук, в которых «новые результаты» и успехи достигаются за счет ограничения очень немногими хорошо разграниченными темами и методами. Если мы хотим говорить о философском методе, нам следует, напротив, мыслить его как позицию интеллектуальной открытости и готовности использовать различные методы, выработанные исследованиями рациональности, уделяя подобающее место, например, фундаментальному вкладу феноменологического анализа в исследуемую область, так же как и тщательному лингвистическому анализу принятого дискурса, его смысла и условий истинности, и, наконец, серьезным образом принимая во внимание вклады, внесенные в эту область соответствующими науками. Этв задача особенно актуальна в наше время, когда на людей обрушивается невероятный объем информации, психологической обработки, стимулирования, а у них нет глобальной перспективы, необходимой для выбора верного личного и коллективного поведения. Ни отдельные науки и технологии, ни узко специализированные философии неспособны помочь человечеству обеспечить ту рациональную «перспективу целого», которая всегда была самой типической характеристикой философии и без которой невозможно обойтись сегодня.  

Перевод с английского Д.Г. Лахути